Текстовушка №90. Сквозь время

[Next]

Божечки-кошечки, седьмой текст в двух версиях! Одну выложу в текстовушку, другая будет вам неожиданным бонусом в обратной связи.

[Next]

Восьмой текст, эмоциональный и завораживающий.

[Next]

Девятый текст с супер крутой концепцией.

[Next]

Итого, котики. Девять текстов у меня есть, десятого нет и в срок не будет.

Так что сейчас я все сопоставлю и начну выкладку, вместо одного из текстов будет наводка. Автор обещал позже закончить текст, тогда я его вставлю на место наводки.

Картинки все добавила.

UPD. Погнали.

[Next]

Каменный век

Дерево. Дерево. Еще дерево. Это лес.
Река. Камни у реки плоские и мокрые. Это берег. Вода быстрая, прозрачная, холодная.
Листья с деревьев — в воду. Это ветер.
Женщины с детьми, мужчины, старики. Это племя. Мое племя. Самый высокий, крупный — сильный. Вождь. Таждь.
Мужчины и вождь — в лес, за добычей. Это охота. Добыча, мясо — еда. Охота.
Я Урр, мелкий, слабый. Мне — не с ними. С женщинами, со стариками.
Ветер, листья, вода. Лес.
— Охота будет доброй, — говорю я вождю.

* * *

Было холодно, потом очень холодно, теперь тепло. Мое племя на стоянке у реки, в лесу. Всегда есть вода и рыба, ягоды и коренья. Вождь и охотники часто приходят с добычей. Мяса хватает всем, иногда даже старикам и мне.
Я Урр, я стерегу огонь.
Таждь, вождь, садится рядом. Смотрит, как я подкладываю ветки в огонь.
— Ты говорил, охота будет доброй, — медленно, растягивая слова. — Скажи еще.
За его спиной дерево, дерево и еще дерево. Много деревьев. Лес. В его глазах — страх вернуться ни с чем.
Я Урр, я умею говорить лучше всех в племени.
— Охота будет доброй. Мне сказали духи.
— Духи?
Я показываю на лес. На реку. На землю и камни. Все живое, как мы. Живое — иначе, по-другому.
— Да, духи.

* * *

Тепло. Мое племя перебирается на стоянку выше по реке, в удобное место, скрытое от ветра холмами. Я говорю Таждю, что это место указали духи, и вождь слушает меня.
Я Урр, говорящий с духами. Как ребенок льнет к матери, так дерево клонится к воде. Как плачет старуха, каплет на землю дождь. Как кричит охотник, загоняя добычу на охоте, так рокочет в тучах гром. Мое племя - живое, живет в сердцевине живого леса, и лес говорит со мной через духов. Порой я вижу их. Дух леса, старик, чье лицо, как древесная кора. изрезано морщинами. Его голос — как скрип качающегося на ветру дерева. Дух охоты, легконогий, его руки как гибкие прутья. Дух реки, говорливый и переменчивый. Я почти вижу их, в трепетании и мельтешении листьев, узнаю их следы на траве, читаю их послания в полете птиц.
Духи благоволят к нам и указывают места для доброй охоты. Мое племя всегда сыто, и старики, и я. В особом месте среди камней женщины хранят припасы на холодное время.
В знак моих заслуг Таждь отдает мне дочь свою, Айнани.

* * *

Лес назывался — Срединный или же Ашрартаг. Река называлась — Даюаг. Племя мое — Люди Леса. Вождь — Таждь Аррамат. Земли наши простирались от холмов до самого края леса, до равнин. Вся добыча в лесу, звери и птицы, принадлежали моему племени.
В то лето в лес пришли Люди Равнин. Их глаза были жадными, а сердца как камень.
Была ночь, когда в нашем поселении вспыхнул огонь. Люди Равнин бросали камни и копья, хватали наших женщин и припасы, разрушали жилища. Один потащил за волосы жену мою Айнани. Я ударил его ножом.
Среди сполохов пламени Таждь боролся с тремя и победил, я слышал хруст их костей.
Ночь кричала раненной птицей, луна плыла над облаками, и в ее неверном свете я увидел нового духа. Люди Равнин привели с собой духа войны, и он смеялся красными губами, глядя, как мы бьем друг друга.
К утру мы побили их всех. Оружие взяли себе, а изломанные тела оттащили за край леса и бросили, как знак, чтобы Люди Равнин не ходили к нам больше.
Людей Равнин мы прогнали. А дух войны, которого они привели с собой. Дух войны остался.

* * *

В этот раз зима долго не сменялась теплом. Словно духи за что-то гневались на нас и снова и снова пригоняли темные тучи, полные дождей и снега. Птицы и звери отсиживались в глубине леса, и охотники часто возвращались с пустыми руками. Мои соплеменники сгрудились в самом большом жилище, мы сидели у огня и согревались теплом друг друга. Наши запасы таяли, и голод выл у порога. Все дни мы проводили у огня. Женщины занимались заботами о детях, о нашей одежде, мужчины мастерили новое оружие и починяли старое.
Люди занимали свои руки, я же занимал их головы и без устали рассказывал истории. Я Урр Азамат, шаман Людей Леса, и я знаю бессчетное множество историй. Я рассказывал о том, как добрый дух леса борется со злым духом холода и побеждает. Как духи ветра сменяют гнев на милость, прогоняют тучи и выпускают из темницы солнце. Как дух воды сбрасывает оковы льда и возвращается в лес, вновь живой, вновь юный, и все начинается заново.
От моих сказок лица людей разглаживались, и тревога на время отступала. Моя жена Айнани вновь улыбалась, на ее руках смеялся наш сын, первенец, Миро.
Они верили мне, как верили всегда, и, убаюканные моей ложью, засыпали. Меня же убаюкать было некому. Я единственный из племени знал, что духов не существует.
Я выдумал их однажды, вглядываясь в шелест листьев и вслушиваясь в течение воды. Я Урр Азамат, шаман и великий лжец.

* * *

Минуло много зим и лет, много весен. Первенец мой Миро стал мужчиной. Айнани каждую весну приносила младенца, пока не умерла в родах, не сумев разрешиться от бремени. В тот день я проклял духов злыми горючими словами, а духи смолчали. Разве могут камень и вода понять горячие слезы?
Таждь Аррамат Первый стал седым, как лунь, вместо него вождем Людей Леса был сын его, Таждь Второй.
Я же был по-прежнему Урр Азамат, говорящий с духами, заклинающий ветер, просящий о доброй охоте. Соплеменникам нужна была сказка, утешение, уверение, что завтрашний день не несет несчастий. Охотники, уходя в лес, наносили на лица краску, чтобы умаслить духов, убедить, упросить их отвести беду и подарить добрую охоту. Женщины украшали себя цветами и пели, подражая птицам. Им нужно было верить, что есть еще кто-то, кроме нас, затерянных в дебрях Леса, кто-то, кто благоволит нам, бережет, помогает. Я выдумал для них духов. И невдомек им было, что обращаюсь я в пустоту.
Дождь — это просто дождь, а не слезы духов ветра, земля и трава — всего лишь земля и трава, а не ладони духа леса. Мы возникли из тьмы и уйдем в темноту, жизнь и сознание наше — тусклая искра между, искра, из которой ничего не возродится, а лишь угаснет, и это — единственная правда, которую нужно принять. Которую понял я, Урр Азамат, шаман Людей Леса. Нет духов, и никто не пригрозит пальцем, никто не пожалеет и никто не похвалит. Нет духов, и охотник сам находит место для доброй охоты, сам, а не под присмотром всевидящего ока.
Я стар, но не немощен, потому что слаб был всегда и старческая слабость меня не пугает. Меня пугает тот, кто является мною. Кто думает тяжелые длинные мысли. Кто идет с сыном своим Миро к обрыву и говорит о том, что все позволено, все, и человек — единственное мерило жизни, а не духи, которых нет. Кто этот человек? Это я, Урр Азамат, я говорю сыну, что докажу, что духов не существует. Что их нет, и мне все позволено, и толкаю Миро с обрыва.
Он падает, взмахивая руками, падает спиной, на лице — маска недоумения и обиды. Я стою, мучительно переживая, как плоть от плоти моей кубарем катится вниз, как живое — вновь в неживое, в мертвое, в землю и камень.
А потом Миро — вновь живой, с раной только на плече — Миро передо мною. Спасенный мальчик мой, жертва моих амбиций, мой первенец. Дух ветра за его спиной, и смех духа войны, и улыбка духа леса. Нет, я выдумал вас, вас не существует, нет! Но тогда и сын мой мертв, а он — жив. Но сын мой жив, и солнце в зените, все выше и горячо, расплавлено, утоплено, мерило потеряно, утеряно, живо лживо, мерило сломано, сломлено, ломано

[Next]

Древний Египет

Солнце, казалось, планировало покарать все живое на тысячу миль вокруг. Сухой воздух зависал тяжелой пеленой, и в это время лучше всего было бы лежать в тени стен с кувшином греческого вина да парой товарищей, кидая кости и передвигая львов по спирали бытия к вознесению.
Или, напротив, сидеть в парижском кафе за чашкой кофе и партией в шахматы со случайным прохожим, наслаждаясь гулом улицы, а не шорохом песка, и ласковым теплом, а не убийственными лучами.  
Но сейчас приходилось отгонять подальше эти мысли, уходя дальше и дальше, туда, где песок надежно похоронит все лишнее, а если это и найдут спустя поколения – какое уже будет до того дело и кто кого узнает? Так, мусор времени, не более.

Блюдо, на котором слуги внесли в зал запечённую газель, украшенную листьями тростника, скорее походило на лодку мелкого рыбака, если не считать того, что было целиком из серебра с чеканными узорами по обеим сторонам. Впрочем, это был лишь способ показать гостям, что организатор пиршества не просто богат, а еще и с выдумкой. Все равно практически никто к этой экзотике не притронется, и она так и останется слугам.
Виночерпий следил, чтобы никто не был заброшен – и вот и у Джибейда чаша наполнилась вновь. Вот уже пол-Нила, как он не был чужим на этом празднике, но и своим так пока и не стал. Глазеть по сторонам наскучило – одни и те же сцены, а задержать взгляд на музыканте или тем более танцовщице могло быть чревато недовольством фараона. Хотя тот-то себе ни в чем не отказывал.
Но кто он перед этим божеством? Пусть здесь и сейчас фараон – лишь похотливое животное из плоти и крови, но место на небесах ему обеспечено по праву рождения, а под небом для него было открыто все, за что могла заплатить казна. А что до его привычек – никто не совершенен, даже боги. Сам фараон шутил, что Джибейд мог бы быть идеальным, если бы не его гепардовая белая метка на плече, показывающая, что он лишь зверек в человечьей коже, и его не перевоспитать, хоть на год в библиотеке запри.
Юноша отпил из чаши, и начал рассеянно рассматривать украшения на пальцах гостей и слуг. Змеи и львы, павлины, скарабеи и просто какие-то завитки. Дойдя до рук правителя, на пальцах которого красовались бирюзовые глаза богов, он внутренне содрогнулся, вспоминая, как эти руки первый раз легли ему сзади на плечи, и строгий скучающий голос велел отложить папирус с чернилами и раздеваться. Будь отец жив, он бы ни за что не допустил такого обращения, но сейчас терять, казалось, было нечего. Стоило понять все еще в тот момент, когда его позвали в личные комнаты для конспектирования какого-то секретного разговора – хотя рядом было достаточное количество более опытных писарей.
Впрочем, пока казалось, что судьба ему благоволила. Закрепиться бы при дворе поплотнее, не повторяя судьбу генерала из поучительной истории для молодых юношей, которой так пичкали при обучении. Фараон тоже должен был ее читать, обучение не различает в этом вопросе титулов. Интересно, каково ему это было – узнавать, что твой далекий предшественник прославился принуждением к противоестественным отношениям воина, не пожелавшего сохранить это в тайне и ославившего того на оба Египта перед тем, как поцеловать кобру?
Старики считали, что эта история предостережет юношей и добрых мужей от злоупотребления властью, но смазливый подросток пока вынес для себя лишь одно – позор позором, а жить стоит здесь и сейчас, пока есть возможность. Ни звание, ни доблесть, ни сила, ни богатство не защитили честь того мужчины, так что взять с обедневшего сироты, еще не наработавшего себе имя ни при дворе, ни в работе? Даже путь воина или охотника еще не был ему полностью открыт – хоть его уже и считали красивым, он уступал в силе как взрослым, так и сверстникам, проводившим больше времени за физическими упражнениями, нежели за бумагами.  
А между тем атмосфера вокруг становилась все свободнее – часть гостей отошла к танцовщицам, другие же – на мягкие циновки за игровые доски в окружении курящихся трав, чей дым туманил голову не хуже вина, и вот и правитель делает ему жест присоединиться к нему и еще троим за змееголовой доской с сердоликовыми львами…

- Клясться орально ублажить божество, чтобы выиграть в мехен? Серьезно? И еще говорят, что мы много сквернословим. – осклабился Николя, своими желтыми зубами походя на гориллу. Да и не только зубами, чего уж там скрывать – весь вид огромного сенегальца напоминал Софи тех существ, что показывали в парижском зоопарке, ну и водили на цепях по каирскому рынку на потеху и продажу, хоть он и говорил практически без акцента и прекрасно знал правила проведения поисков.
- Я читал это на папирусах с описаниями придворных застолий и абсолютно уверен, что иного перевода тут быть не может, да простит меня наша юная мадемуазель за подобную прямоту! – уверенно кивнул  доктор Хасброу, почесав лысину через шляпу.  Раскрасневшееся лицо намекало, что в его фляге воды уже давно не было.
- Доктор… - начал было я, но тут же был перебит.
- Джефф, мальчик мой, просто Джефф, сколько тебе говорить! – проворчал он, прикладываясь к горлышку еще.
- Хорошо, Джефф. Чем травить непристойные байки, тем более в присутствии дамы, лучше бы поделились соображениями, чем и как все-таки в это играли. Это же не шахматы и не преферанс, и раз уж вы делаете заявление, что эти змеи-спирали не несут никакого ритуального смысла, а просто доски для игры – так расскажите нам, как, черт возьми, в это играли?
- Этого я не говорил, уж извините! – взвился тот. – Да вся жизнь, весь быт и все развлечения тут были подчинены ритуальному, духовному. Только это духовное было, мягко скажем, далеко от нашего, цивилизованного христианского духа. – Еще один глоток под неодобрительный взгляд Софи.
- Но ведь религия египтян уже освоила концепцию земного страдания и смирения с небесным воздаянием, разве нет? Та же книга мертвых… - Начала было девушка, но тоже была тут же заткнута распаляющимся доктором.
- Вот именно, книга! Эта чертова книга – лишь сборник заклинаний и фраз, которые стоило выучить и повторять после смерти, чтобы попасть на небо к чистым богам! Это все равно, что заучить правильные ответы на вопросы священника на исповеди или готовиться в глаза врать Святому Петру, что ты-де не пил, о милой соседке не думал даже и никогда чужого не брал – и при этом можно вести на земле жизнь распоследнего негодяя, никто не проверит. Вот такая концепция, милочка! Главное – не процесс, а результат, и если цель – небо, то идти к ней можно было и по головам. Абсолютно бескультурные варвары, сейчас бы их назвали сектантами. И игры у них были под стать – как обхитрить противника, а самому дойти до нужной цели. Ни благородства, ни чести…

Косточки от фиников, заменявшие последние недели драгоценные каменные фигурки львов, которые он поштучно раздал за долги лавочникам, с глухим шорохом упали на утоптанный песчаный пол. Джибейд взвыл от отчаяния. Даже сам с собой он умудрялся проиграть за всех, а звать кого-то из «друзей» составить ему партию теперь было попросту стыдно, а старик Хэтте и вовсе уделывал его всю жизнь. Конечно, можно было бы продать весь набор целиком, но сама мысль о том, что какой-то лавочник или пропитый чинуша будет развлекаться за ним с друзьями, поминая его опустившимся нищенкой, была невыносима. Да и остаться без последнего развлечения тоже не хотелось.
Ничего, он еще сможет. Он покажет им всем! И у него в доме снова будут мягкие плетеные ковры на полу, снова будет литься брага  и играть музыка! И питаться он будет не одними проклятыми финиками да толченой крупой, а как достойный человек!
Подумать только, даже семья последнего каменотеса и та может позволить себе плошку сыра на ужин, а сам он не откажет себе в крынке пивного хлебова, тогда как сын почтенного писаря, образованный, молодой и сильный, вынужден перебиваться водой с уксусом и распродавать вещи за жалкие киты серебра! И все это лишь из-за того, что он больше не мил фараону.
А тот? Тоже хорош. Каждое утро повторять как заведенный… не крал, не прелюбодействовал, не мужеложествовал, не обманывал, не был сварлив… и словно в насмешку делал все, что пожелает, как будто воспринимал это  как руководство к действию.
Хорошо хоть Хэтте, раб его деда, пригнанный из нижних походов, не оставил его, даже когда не осталось ничего, чтобы платить ему за работу, а все так же ходил по утрам за фруктами, заботился о саде, носил воду, поддерживал порядок. Хэтте по меркам Джибейда был огромен и черен, но это было даже к лучшему – раб всегда был хорошим способом подчеркнуть благосостояние, тем более что на весь город их не наберется и четырех сотен.
Последние два Нила парень из кожи вон лез, чтобы вернуть свое положение. Не осталось ни слуг, ни мебели, ни драгоценностей, кроме тех, что оставили как родовые. Земли разбазарил еще его отец, когда пытался войти в круг богатых священнослужителей и ученых, а в итоге лишь промотался, разве что устроив своего мальчишку в придворные писари. Но стоило ему начать взрослеть, и никакой воск и лезвие не спасали от этого – брови утолщились, проявились мускулы, и он весь, казалось, стал шире и нескладнее – и сразу же попал в немилость, а оттуда и вовсе был негласно отлучен от двора.
Джибейд честно пытался заработать. Чертил схемы для мелких ремесленников, писал поздравительные папирусы, участвовал во всевозможных соревнованиях, начиная от состязания поэтов и заканчивая конкурсом на проект нового жертвенника на набережной. Все безуспешно.
Но, может, в этом году цель оправдает средства? Боги его поймут.

С утра Софи уже занималась изучением карт местности и нечетких фотоснимков с аэроплана, которые нам любезно – пусть и за немалое вознаграждение – предоставили в каирском управлении. Я хотел было проворчать, что утро, девушка, а кофе еще не сварен, но я слишком хорошо знал, кто на самом деле финансирует экспедицию.
Дядя этой взбалмошной дурочки передал деньги доктору под обещание взять его племянницу «посмотреть мир и полевые работы», справедливо полагая, что после ада и чистилища египетских пустынь будет гораздо проще выдать присмиревшую девчонку замуж, или хотя бы пристроить в парижскую академию под боком.
Доктор и его помощник еще спали, так что можно было заняться своими делами.
Я потянулся, и, не здороваясь, прошел к камням очага. Перевернул первый, второй… удача. Жирненький скарабей и непонятная многоножка. Тоже сгодится.
- Что вы там делаете? Собираете завтрак? – насмешливо спросила девушка.
- Да, именно это. Завтрак. Для своих ребят. – я вытащил из рюкзака небольшую стеклянную банку с отверстиями в крышке. – Только это тайна, хорошо?
Я протянул банку Софи, ожидая обмороков, визгов и любой другой реакции, но вместо этого услышал восхищенный вздох.
- Они настоящие? – протянула она руку к стеклу, осторожно постучав.
- Да, самые настоящие. Дети Серкет, египетские скорпионы. И у них время завтрака. – улыбнулся я. – хочу, знаете ли, привезти для зооколлекции аптекарского общества несколько живых экземпляров. Друг попросил.
- Ого. А вы намного интересней, чем пытаетесь казаться. Не хотите мне помочь с этими картами? Стоит определить направление разведки на ближайшие дни… - девушка кокетливо смутилась. – Ведь если доктор отлучится в Каир, мы с вами останемся тут совсем одни, и лучше заранее все продумать.

Ежегодная охота всегда была событием. Поучаствовать в ней мог любой свободный человек знатного рода, у которого был свой лук, стрелы, лодка и слуга для помощи в сборе дичи. Такие простые, казалось бы, условия – но победитель получал свой куш, земельный надел в границах благостного розлива и четыре сотни кит золота. Этого, конечно, не хватит на безбедную жизнь, но хватит, чтобы вернуть себе привычный уровень хотя бы на пару лет. А там, может, получится найти себе жену из тех, кто не прочь получить придворных в близкой родне и дать за это достойное приданое…
Прошлые два года Джибейд честно испытывал удачу, но даже близко не мог подойти к победителям. Но сегодня все изменится. Точно. Ради того, чтобы взять на этот день лодку, он отдал в залог последнее кольцо, пообещав вечером вернуть ее и расплатиться серебром.
Толстяк Ушма, один из смотрителей охоты, согласился на предложение парня. Он долго выбирал, к кому бы обратиться, и решил, что это лучший вариант – тот тоже всячески пытался показаться богаче, чем он есть, а ведь у него две дочери на выданье, и их стоило бы показать в надлежащем свете. Правда, жадность у того лезла через край – Джибейд еле сторговался с ним на триста кит, под условие, что земля останется у него, хотя сперва предполагал, что хватит и двухсот. Ну что же. По крайней мере земля, слава и немного денег на слуг, чтобы эту землю обработать.
План был прост, как кислое пиво – последние дни они вдвоем выходили в окрестные заводи и ставили силки на гусей, чтобы к нужному моменту птица была еще жива. По условиям, Ушма должен был с утра забрать их из тайника, убить стрелами и сложить в установленном месте под пальмовыми листьями.
Старик Хэтте ничего не знал, и потому Джибейд оставил его на берегу с корзиной, неумело отговорившись, что лодка с одним человеком будет намного легче в управлении. Он чувствовал, что тот ему не очень верит, но ему не хотелось расстраивать раба, заменившего сперва деда, а потом и отца, и верящего в честность и благородство своего господина.
Когда он уже перекладывал гусиные тушки к себе в лодку, расстреливая раз в несколько минут стрелы в воздух и в различные коряги, чтобы создать видимость охоты и засады, ему вдруг стало тошно. Кобры под рукой не было, да и не по статусу ему такое, а вот утопиться никто не запрещал. Раз – и все.
Но нет. Так все поймут. Увидят тайник. Или, еще чего,  Ушма проболтается или обвинит его посмертно в мошенничестве, чтобы получить поощрение. Нельзя. Взялся – так иди до последнего.

Софи была права. Из-под песка проглядывали четкие квадратные очертания каких-то построек. Действительно, если раньше здесь была вода, то должны были жить и рабочие, и крестьяне.
- Смотри, смотри! – она радостно размахивала руками и вела себя, словно гимназистка на первой своей ярмарке. – Это срочно надо сфотографировать! Доктор Хасброу будет в восторге! Это же настоящая сенсация! И надо перенести сюда лагерь!
Я же тем временем оценивающе осматривал местность. Да, русло Нила отошло отсюда еще до римских завоеваний, а значит, селиться кому-то после здесь резона не было. Получается, девушка спрогнозировала и нашла место, которому не меньше двух с половиной тысяч лет, причем не какую-то очередную усыпальницу, а самое что ни на есть бытовое поселение.
- Конечно, сенсация. Но не стоит так торопиться. – попытался я немного осадить девушку. – Подумайте сами, солнце уже садится, пока мы вернемся за вещами, на фото получатся уже лишь темнота и невнятные разводы. Это все уже ваше, Софи, и ваша семья будет по праву гордиться вами, но не логичнее ли будет поберечь пластины, которых у нас не так много, и не провести съемки завтра с утра?  
Я подошел ближе и снял шляпу в поклоне.
- Вы очень талантливы, и ваш утренний снимок на фоне этой находки будет просто поводом для первых страниц газет уже через неделю, если доктор вернется завтра. Не правда ли? А сейчас мы уже устали, и возможно стоит вернуться в палатку и хорошенько выспаться перед таким важным днем…

Все прошло, как было написано.
Земли были заброшены еще Нилов двадцать назад, несколько домов обветшали, давно лишившись крыш, каналы заилились, да и в целом это место напоминало лишь об упадке, хотя всего пара десятков рабочих легко превратила бы его в цветущие поля и сады.
Ушма встретил парня у границы пожалованных ему наделов, как и обуславливались, спустя семь ночей, чтобы получить причитающуюся ему долю, но Джибейд предложил отойти к домам, дескать, стоит напоить мула, на котором приехал распорядитель.
За спиной у парня был плетеный короб, что вызвало встречную усмешку, мол, сам ты как мул, да только о себе и печешься, но толстяк все-таки последовал за ним.  Пока животное пило, Ушма уже вовсю рассказывал, как потратит эти деньги. Справит новые наряды для дочерей, накупит скарба, закажет себе именных фигурок… нет, этот человек был совершенно невозможен. Он не сможет держать язык за зубами и растреплет о своем достатке всем, а окружающие – не такие дураки, чтобы поверить в то, что золото взялось ниоткуда. И об этом узнает Хэтте. Этого нельзя было допустить.
Джибейд поставил короб перед собой и, сняв крышку, достал оттуда мешочек, развернув его и демонстрируя золотые колечки. Тяжесть материи опустилась в трясущиеся ладони толстяка.
- Надо же! Не обманул, пятнистый! – прошептал он, облизнув губы от волнения. – А говорят, нельзя с вашим братом связы…
В этот момент ему в живот вонзился короткий нож, прихваченный Джибейдом с кухни. А потом еще, еще и еще, одновременно зажимая противнику рот.
Забрав обратно мешочек и заодно не поленившись снять с бывшего подельника весь металл, от шейных украшений до ремня, парень потащил тело к источнику – колодцу практически вровень с песком. Главное, чтобы не всплыл. А рабочих можно и через Нил позвать. Один год ничего уже не решит… особенно для избранного богами королевского ловчего, чье имя уже внесено в десятки памятных книг.

Песок шуршал, пересыпаясь и стуча о стенки банки. Вот так хорошо, еще накидать туда глиняных бусин и черепков, а отверстия в крышке – это самодельная конструкция для просеивания артефактов от песчинок. И никаких следов или отходов от этих тварей, что сейчас угнездились в ногах спальника Софи.
А послезавтра, когда вернется Джефф с Николя в основной лагерь, он придет к ним с вестями. Печальной и радостной. И даже предложит назвать найденное им ночью дворовище с несколькими простыми могильниками именем трагически погибшей восходящей, но так и не поднявшейся звездочки египтологии. Так будет еще проще привлечь внимание журналистов к их радиопередаче. А там еще и на мемуарах процент собрать. Да. Раскоп Софи, в честь не обрученной невесты. Так будет еще проще вышибить слезу у читателей и запомниться. Легенды ценнее, если в них есть что-то о чувствах и преданности…
В конце концов, главное – знать правильные слова, а что уж ты там творил – кто разберет?

[Next]

Древняя Месопотамия

Селебу удовлетворенно улыбался. Вот уже двадцать лет у него было вдосталь золота, множество камней и меха, хоть не был он ни старателем, ни охотником. Торговля приносила настолько прекрасные плоды, что его толстые пальцы украшали массивные перстни с рубинами и изумрудами, а дети были сыты и счастливы.

Месопотамия оказалась не только великой страной, но и отличным местом, чтобы повидать самых разных людей и найти самые выгодные цены. В Месопотамии было хорошо.

Это понял еще его отец, основав торговый дом, и Селебу, суеверно сплевывая через левое, "украшенное" некрасивым родимым пятном плечо иной раз, всегда радовался, что предок был столь благоразумен.

Селебу был твердо уверен, что его пока еще юный, смышленый сын Ереби сможет продолжить семейную традицию, и так же будет дельцом, способным извлечь выгоду из чего угодно. Он ведь сам его учил!

Одно огорчало Селебу — единственный выживший брат, младший, был врагом для собственного брата-торговца. Мало того, что они были детьми разных матерей, так еще и это.
Ему всегда хотелось быть брату другом, но тот…

Хотел, чтобы это к нему выстраивались в очередь сотни людей, и это для него были открыты все дома знатных и богатых горожан.

Брат даже с Ереби, его женой, умудрился переспать прямо на супружеской кровати! Да еще и время подгадал так, чтобы Селебу это увидел.

С тех пор он прекратил попытки примириться, и решил, что больше не пустит этого проходимца в дом. Нечего ему было делать рядом с семьей и племянниками, коли он их не чтил и не любил. Мятежному братцу теперь было тут не место, коли он не сумел принять воли отца.

Селебу даже не слишком хотел называть брата по имени. Только губы мелко дрожали при его упоминании, да горечь закрадывалась куда-то вглубь сердца. Но время шло, и все забывалось, да и сын радовал день ото дня.

Умный, хитрый, даже ростовщика обмануть может! Любо-дорого посмотреть. С ним седина не серебрилась по волосам от ужаса, с ним хотелось верить, что все у их рода будет прекрасно, как  и у всех, кто вовремя взялся за торговлю.

Так думал Селебу и ничто не нарушало его иллюзии.
Вплоть до одной роковой ночи.

Это случилось, когда он и думать забыл о брате, когда вся семья праздновала особенно удачную сделку, принесшую столько золота, что можно было начинать думать об экспедиции в дальние края.

Все напились вина и наелись до отвала, были посиделки у костра и песни, и было хорошо, но утомительно, а потому весь огромный Купеческий Дом спал так, словно его обитатели разом выпили снотворной настойки.

И только Селебу спал чутко, ведь он когда-то сбегал из дома и был воином, вопреки отцовским наставлениям. Все воины слышат малейший шорох. И чутко реагируют на возможных врагов.

Когда чужая рука  едва не полоснула по горлу ножом, он успел ударить первым, вырвав орудие и перерезав чужаку глотку. И лишь потом понял, что «чужаком» был его родной сын. Старший. Успевший лишь прохрипеть:
— Дядя был прав…
Селебу не успел ни отвезти его к лекарям, ни даже ответить.
Лишь замер. В молчании.

[Next]

Древний Китай

Братья были похожи, как два плода с одной персиковой ветви. "Только слегка подгнившие", - шутил Тао, имея в виду крупные родимые пятна на их левых плечах.
Но нет двух одинаковых плодов, один из них всегда оказывается слаще.
Воды, пахнущие лепестками слив и металлом, унесли память о начале братской вражды. Ветер с Запада разметал родство и оставил лишь неутолимую зависть в сердце Лиу.
Жадно ловил весточки о брате Лиу, и игольчатая перчатка сжимала его сердце за каждый перстень в сокровищнице Тао, каждую диковинную птицу в саду его, каждую улыбку на лице  жены его. Глаза Лиу краснели, и не раз подкупал он бедняков, чтоб поджигали братовы владения и грабили переполненные амбары, но словно феникс поселился в покоях Тао - все роскошнее становились убранства домов и все больше работало на него прислуги.
Часами простаивал Лиу у отражений, всматривался в такое же, как у Тао, лицо, взывал к дракону, ногтями расцарапывал родимое пятно. За едой после этого был всегда груб и несдержан, и супруга его, нежная Юйлань в страхе отпускала слуг и младших детей. Лишь дочери Сюли дозволено было тревожить отца во время дурного настроя.
В одну из переливчатых осеней закрыл Лиу лицо шелковой маской и пришел на большой праздник, который устраивал Тао в честь дня рождения своей юной жены Сяомин. Прикинувшись братом, Лиу осыпал невестку сахарными комплиментами и увел ее, дрожащую, в опочивальню, где накинулся на скованное страхом тело, словно голодный тигр. Поначалу умоляла Сяомин быть скромнее, скидывала жадные руки и уворачивалась от вожделеющих губ, но вдруг навстречу ивовой веткой выгнулась и задышала неровно. "Что нашло на вас, супруг мой?" - шептала она сквозь слезы стыда, но лишь извергнувшись Лиу сказал ей в полупрозрачное ушко: "С днем рождения". А на пороге уже и Тао стоял, весь в золоте, белоглазый, без лица, но с мечом - таким же бесстыдно обнаженным, как распростертая на простынях раскрасневшаяся Сяомин.
Намотал на ладонь Тао волосы жены и, не слушая слез ее, вытащил к празднующим, во внутренний двор. "Восславим же сегодня рожденную", - прохрипел он и одним движением перерезал взывающей к пощаде Сяомин горло.
Стражники выставили Лиу из владений, запретив приближаться ближе, чем на выстрел из лука, а Тао отрекся от брата.
Долгое время не было вестей об успехах Тао, и сердце Лиу наполнилось жизнью, забилось. Снова начали радовать его сады цветущих магнолий и вечера, смягченные рисовой водкой, и все чаще взгляд его начал останавливаться на мелькающих щиколотках и подрагивающих грудях горожанок. Многие привечали его взгляд, и несколько служанок открывали двери своих спален перед Лиу, но мудрым хризантемам никогда не сравниться  с нетронутой нежностью орхидеи.
Свежесть кожи Сюли и мягкость ее взгляда порой заставляли Лиу покидать комнату столь резко, что Юйлань вздрагивала. И, едва дрожащие пальцы справлялись с засовами, Лиу полностью отдавался греховным фантазиям. Приходила Сюли и в сновидениях - нагая, беззащитная, трепетная, умоляющая овладеть ею, и грязь на розах ее губ была привлекательнее всех императорских сокровищ.
Все свободное время проводил Лиу с дочерью - и удивлялся легкости ее, трогал улыбку ее, слушал голос ее, и все не мог насытиться. "Избалуешь", - говорила Юйлань, но отмахивался Лиу, наряжал дочь в самый нежный шелк и едва сдерживал дрожь, глядя, как она кружится по комнате, похожая на вихрь белых лепестков. "Спасибо, папочка", - целовала она его в щеку, и мутнело перед глазами, и кричали демоны в ушах, и кто-то утробно смеялся
Той ночью Сюли проходила в свою комнату, одухотворенная разыгранной приезжими актерами пьесой, в расшитом пионами халате, который получила утром в подарок. Ее не напугали раздавшиеся шаги, она напевала под нос, и жизнь казалась чудесной резной шкатулкой с украшениями.
Одна рука зажала ей рот, а вторая рванула рубаху за ворот. Лишь успела позвать на помощь Сюли: "Папа!", как уже разметался тугой узел волос, и безвозвратно расползлась ткань нижней рубахи, и освобожденный жемчуг покатился по полу так глухо и медленно.
И каждая минута была длиннее предыдущей.
И каждая слеза горче прежней.
И с каждым толчком все мельче становились осколки хрустальных замков.
А потом лежала Сюли в лунном свете, не в силах даже свернуться и вырыдать боль, пока не нашла Юйлань ее.
С рассветом пришла Сюли рассказать отцу о происшедшем, и обнял ее Лиу, и вытер слезы ее, и пообещал все уладить. Снарядил он упряжь пороскошнее, завернул дочь в посеребренные шали, отвез прямо к воротам владений Тао. И раскаивался в былых прегрешениях Лиу, и поклоны бил до сандалового пола, и предложил дочь свою в знак примирения братского. Стоило лишь поднять Сюли глаза, светом и покорностью наполненные, как тут же согласился Тао, ведь красота ее была чище лотоса и нежнее весеннего облака.
Назначил Тао свадьбу на месяц весенний, и научила Юйнань дочь, как из красных цветков сливовых сварить обманное снадобье на ночь брачную, Собрались на празднество, братьев соединившее, знатные семьи и купеческие династии, и для простых горожан столы накрыты были, и огни во славу новобрачных горели ярче свеч во рту дракона севера.
А к концу года родила Сюли первенца, хоть и срока раньше, но сильного и крепкого. И улыбался Лиу в бороду, на ликование Тао глядя, соловьем искусственным воспевал кровь его сильную.
А Сюли к груди сына-брата прижимала.

[Next]

Древняя Индия

Ужасные сны видел мой отец: в них громы и молнии перемежались с потоками метеоров, и страшная планета Марс поглотила звезду, под которой родился отец. И мудрецы, и сведущие астрологи пророчили скорую смерть или ужасное бедствие.
И отправил отец гонцов во все земли с вестью, что дочери его возлюбленные Индира и Ануджа ждут своих суженых, и будут сыграны две свадьбы в ночь стояния звезды Пушья.
Нам же с Ануджей приказал отец поститься и молиться. И стали наши служанки умащивать нас ароматными маслами и окуривать наши покои благовониями.
И понесла молва по городам и селениям известие о готовящихся свадьбах, и начали люди стекаться к нашему дому в надежде на щедрую милостыню. И говорили, что старшая - Индира - прекрасна, как заря, и глаза её  огромны, как лепестки лотоса; и младшая - Ануджа - скромна и благочестива, и счастливы будут мужи, в чьи дома войдут эти благородные и праведные жёны.
И первыми прибыли могущественные братья Аджит и Джагдиш.
И везли они с собой золото и драгоценные камни, гирлянды из прекрасных цветов, богатые одежды, притирания и травы, зерно, молоко и масло, и все виды оружия. И вели они с собой быков с позолоченными рогами и слона, лишенного изъянов, и везли они золотые сосуды, ослепляющие своим великолепием.
И прибыли другие гости и другие женихи, но никто не смог затмить величия Аджита и Джагдиша.
И объявил отец свою волю: быть Индире женой Аджита, а Анудже - женой Джагдиша. И украсили наш дом гирляндами и сандалом, и зажгли благовония. И приготовили сладкий рис с молоком и творогом для удовольствия всех гостей. И раздали обильную милостыню всем страждущим. В ночь стояния звезды Пушья были сыграны две свадьбы.

На другой день после свадьбы подошла ко мне счастливая Ануджа. Глаза её светились теплотой: Джагдиш подарил ей нежность и ласку, и возлюбила она его всем сердцем. А в большом родимом пятне на его левом плече видела она печать богов, благословивших её мужа.
Ничего не ответила я Анудже, стыд окрасил мои щёки в ярко-красный. Я не стала добродетельной женой: муж мой не оставил ничего мне, кроме боли, а в большом родимом пятне на его левом плече распознала я клеймо асуров.
Три дня и три ночи продолжался праздник, на четвертый же день мы покинули отчий дом и поехали в дома мужей наших, где готовились пышные пиршества.

В нашем доме Аджит представлял меня гостям, как диковину, и я видела, как красота моя зажигает огонь в глазах мужчин.
И на третий день прибыл Он: с лицом, прекрасным, как луна, с чарующими бровями и медного оттенка глазами, могучерукий, невозмутимый, с походкой опьянённого слона и сладкой улыбкой на устах. Он напоминает мне Самого Вишну.
Мы бежали под покровом ночи. Рано или поздно нас настигнут, и я знаю, что дни мои сочтены. Но я благодарю богов за это испытание: в его объятиях  нашла я радость и блаженство.

[Next]

Англия, Новое время

Наводка

Время и место действия - Англия, Новое время. В разгаре конфликт между католиками и протестантами. Ты - мальчик-подросток по имени Вилсон. У тебя хорошие отношения с матерью, но своего отца ты ненавидишь - он военный, хочет видеть в тебе свое продолжение, для чего постоянно муштрует и иногда бьет. Ты знаешь, что он долгие годы враждовал со своим родным братом, и окончательно разорвал с ним отношения, когда тот уехал в Италию и «заделался проклятым папистом». Твой отец, ярый протестант, с тех пор даже не произносил вслух имени брата. Ты, в свою очередь, находишь идеи католической религии крайне привлекательными.
Однажды твой отец появляется дома в непривычном для него возбуждении - он говорит, что его солдаты поймали несколько папистов, прибывших в Англию, чтобы миссионерствовать («заражать людей своей гнилью», как выражается твой отец). И среди них его брат, твой дядя! Более того, судя по всему, они готовят заговор против королевы Бесс, чтобы возвести на трон проклятую католичку Марию Шотландскую.
Заключенных бросают в подвал вашего дома, чтобы на следующий день переправить их в Лондон, где они будут осуждены и казнены. Ночью ты пробираешься в подвал и знакомишься со своим дядей. Но он шокирует тебя - это он твой настоящий отец. Более того, твоя мать - его внебрачная дочь, то есть, он одновременно является твоим дедом! Он признается, что изнасиловал ее, когда она уже была невестой твоего отца, и судя по тому, что ты родился раньше срока, но крупным и здоровым, ты - его сын. После он уехал из страны и стал иезуитом, чтобы искупить свои грехи. Он проповедует тебе свою религию и просит отпустить их с товарищами. Ты поднимаешься наверх и убиваешь своего отца, забираешь ключи от камер и освобождаешь иезуитов, уходя вместе с ними.

[Next]

Франция, Ренессанс

Тяжелые тёмные драпировки на стенах. Пол облицован драгоценным чёрным мрамором.
Ни единого лучика света. Ни единого звука. Мне страшно.Темнота давит со всех сторон. И холодно, невыносимо холодно. Я тщетно ищу выход, бросаюсь от одной двери к другой.
Тонкая полоска света – скорей туда! Дверь послушно распахивается, и меня ослепляют сияющие лучи. Солнцеликая Богиня улыбается мне. Точеные ступни попирают морскую раковину, белоснежное тело окутано золотым покрывалом распущенных волос, изящные руки целомудренно прикрывают беззащитные грудь и лоно. Я узнаю лицо Богини – и бросаюсь прочь.

За следующей дверью – беседка, скрытая за изгородью из тёмно-зелёного самшита. Седовласый художник увлеченно пишет портрет юной девушки, он даже не заметил моё появление. А она посылает мне хорошо знакомую улыбку – и я чувствую, как горло сжимает невидимыми тисками.

Следующая дверь – изящно обставленный салон. Месье Ларошфуко и месье Люлли ожесточенно спорят о человеческом страдании как источнике вдохновения, остальные гости опасливо внимают.
- Но что же, право, дорогой Жан Бастист, пусть нас рассудит та, кто сама не раз выступала Музой, наша прекрасная Грация. Что вы вы об этом думаете, мадам?
Хозяйка салона незамедлительно отвечает цитатой из «Réflexions ou sentences et maximes morales» и гости восхищенно перешептываются, очарованные её остроумием и находчивостью. Я ловлю горделивую улыбку красавицы и тихо выскальзываю из салона.

Бесконечная вереница дверей – и за каждой меня встречает она, дарит мне свою неизменную победную улыбку, до горечи снисходительную. Бальная зала – здесь она танцует с красавцем Жерменом. Наша библиотека – маленький Эжен в окружении фрейлин гордо читает вслух, а она заботливо поддерживает слишком тяжелый фолиант и нежно целует сына, не скрывая материнской гордости. Кабинет отца – Жермен попросил её руки и неизменно суровый papa со слезами на глазах дает любимой дочери благословение. До меня доносится еле слышный шепот:
- Je suis tellement fier de toi, mon ange...
Я покорно внимаю всё новым разыгрывающимся передо мной сценам, обреченно открываю очередную дверь, пока, наконец, не попадаю в свою собственную спальню.
Я устало опускаю голову на холодную подушку – и просыпаюсь, измученная и совершенно разбитая. Бокал вина немного помогает расслабиться, унять головную боль и дрожь обиды и гнева.

________________________ _____________________

Антуан в отъезде, он решил заняться нашим поместьем в Валони, узнать причины снижения годового дохода. Эдмунд совсем скоро станет пажем графа де Сансерр и очень волнуется, поэтому ведет себя ещё более глупо и назойливо, чем обычно. Я стараюсь подавить нарастающее раздражение и дарить ему больше мимолетной материнской ласки перед близящейся разлукой, но сама уже считаю дни до его отъезда.
Служанка каждый день молча наливает крепкую наливку в графинчик на моем прикроватном столике.
Орабель прислала письмо, они с Жерменом собираются нанести мне визит через несколько дней. Я с наслаждением рву надушенные  листки, исписанные изящным почерком сестры, и швыряю клочки в камин.
Приятный сюрприз – Орабель и Жермен приезжают не сами, их сопровождает Жак.
Мне приятно его общество, хотя и немного тревожно -  что-то не так, но я  никак не могу уловить, что именно. Он ведет себя как-то иначе, не как другие мужчины. И когда я внезапно понимаю, что же именно меня смущает, то даже не смею этому поверить. Жак не любуется Орабель, он легко отводит от неё взгляд! Зато он постоянно смотрит на меня. Я замечаю, как часто он мимолетно пытается коснуться моей руки, как внимательно меня слушает, как бросается исполнять все мои (большей частью предписанные этикетом) кокетливые капризы.
И в ответ жадно ловлю каждый его жест, каждый взгляд, каждое брошенное слово... И все ещё не смею поверить. Даже когда Жак наконец признается мне, я просто не могу по-настоящему поверить, что он выбрал меня. Молодой красивый мужчина нашего круга – и он влюблен в меня, и не обращает внимание на Орабель...  Это происходит впервые. Мой драгоценный супруг не в счет – я давно подозревала, что если бы Орабель с момента знакомства с братьями де Марэ так явно  не отдавала свое предпочтение Жермену, Антуан с удовольствием просил бы её руки. Наши с ним отношения ровны и холодны, я выполнила свой долг, подарив ему сына, и он почти полностью утратил ко мне интерес. Я даже следовала советам мадам де Ланкло, я пыталась соблазнить собственного супруга, я пыталась вызвать в нём ревность, заигрывая с Жерменом – но всё тщетно. Они оба восхищались Орабель, мне же уделялась точно выверенная толика положенной любезности.

Жак снова и снова убеждает меня, что я достойна большего, что я молода и прекрасна, и это просто преступно, что такое чудесное создание увядает взаперти. И я сдаюсь, и принимаю его ласки, и уже сама ищу всё новых и новых встреч.
Мне больше не нужно румянить лицо – щёки и так алеют, стоит лишь подумать о Жаке. Мне не нужна белладонна – глаза блестят так ярко, что служанки переживают, не заболела ли я лихорадкой. Мне больше не нужна наливка – поцелуи Жака пьянят меня сильнее.
О, мой Жак. Мое спасение, моя отрада, моя любовь.
Меня больше не мучают кошмары. Мне больше не интересна жизнь Орабель, я перестаю ощущать прежнюю жгучую зависть к сестре. Антуан не раздражает, я лишь добродушно молча посмеиваюсь над его напыщенностью и строгостью, и это  его дурацкое родимое пятно на плече больше меня не отвращает – ведь у Жака похожее, и я начинаю понимать своеобразную красоту этих отметин (и даже сама начинаю носить мушки, которые раньше не признавала).
Пусть Орабель красивее меня, а Эжен смышленней и бойчее моего Эдмунда, а Жермен смотрит на жену так, как никогда не взглянул бы на меня Антуан, а наш papa ни разу не назвал  меня ангелом, а художники и поэты никогда не считали меня своей музой, и никто не выбирал меня Весной, не называл Грацией и Афродитой ...
Пусть.
Я сейчас так счастлива! Жак любит меня, а я люблю его.

________________________ _____________________

Мое счастье разбилось на осколки. Он говорит, что больше так не может. Он говорит, что нам надо расстаться,  ради моего же блага, что он сходит с ума и больше не в силах выносить разлуку, что он не будет и дальше делить меня с Антуаном... Я закрываю уши, и кричу, и изо всей силы бью Жака по лицу, а потом плачу на его плече, пока он ласково баюкает мою кисть и зацеловывает пораненные пальчики.
Мы находим выход.
Жак достал яд, и я отравила Антуана на виду у всех. Орабель, наши мать и отец, родители Жермена и Антуана, Жермен, месье де Буаробер и месье де Люлли, и ещё несколько десятков вхожих в наш дом – все они видели, как я убиваю своего супруга.
Намазать ядом одну сторону ножа и разрезать персик напополам – так просто, так будоражаще. Я с удовольствием прокусила кожицу плода, наслаждаясь сладкой мякотью, наблюдая, как Антуан меланхолично пережевывает доставшуюся ему половинку десерта.
Через полчаса он упадет замертво, прямо во время танца, и некрасиво раскинется посреди залы. И тогда  - мой выход, моя новая роль.
Эмелин де Марэ, безутешная вдова. Молодая, красивая, богатая.
Спустя десять месяцев  я выйду замуж за Жака и долгие годы буду упиваться заслуженным счастьем.

________________________ _____________________

Тяжелые тёмные драпировки на стенах. Пол облицован драгоценным чёрным мрамором. На нем некрасиво раскинулось тело молодого мужчины. Я знаю, что он мёртв. Я помню, что это я его убила.
Нарастающий гневный шепот ввинчивается в мою бедную голову.
Мужеубийца! Мужеубийца! Мужеубийца!
Мне страшно, и я тщетно ищу выход, бросаюсь от одной двери к другой.
Тонкая полоска света – скорей туда! Дверь послушно распахивается, и меня ослепляют сияющие лучи. Солнцеликая Богиня улыбается мне. Точеные ступни попирают морскую раковину. Белоснежное тело окутано золотым покрывалом распущенных волос, изящная рука прикрывает беззащитное лоно. Другой рукой Богиня протягивает мне половинку персика. Я подхожу ближе, вглядываюсь в её лицо – но внезапно прекрасный лик искажается злобной гримасой. Чудесные локоны закручиваются плотными жгутами и темнеют, морская раковина под ногами Богини теряет розовый оттенок и становится безжизненно-серой. Золотистое сияние угасает. На меня смотрит не Весна, не Афродита, не прекрасная Грация, но сама Смерть. Змеи извиваются в безумном танце вокруг красивого лица Медузы, они  жадно раскрывают свои пасти и капают ядом на её обнаженные плечи. Мои руки обвивают скользкие живые путы. Боль от укусов обжигает грудь, несколько змей разят моё темя.
Я  пытаюсь прикрыться, уклониться от безжалостных укусов, пытаюсь сбежать, но всё тщетно, моё тело отяжелело, оно внезапно стало таким грузным и неповоротливым. Я чувствую, как под взглядом Медузы цепенеет моя плоть, как я медленно превращаюсь в камень, но боль от змеиных укусов не стихает, а лишь усиливается, и я понимаю, что теперь эта пытка будет длиться вечно, и кричу в ужасе, и просыпаюсь от собственного же крика.

Я тянусь к графинчику и залпом осушаю бокал крепкого вина, но мое тело продолжает трясти дрожью омерзения и боли. Я чувствую, как эта боль сводит мои чресла, как огнём пылают грудь и темя. Мне нужен Жак. Мне нужно, чтобы он меня обнял, чтобы снова убаюкивал, как маленькую, и долго-долго убеждал, как он меня любит.
Я прокрадываюсь в его спальню, но не решаюсь разбудить. Просто слушаю размеренное дыхание, всматриваюсь в дорогие сердцу черты, ласково поглаживаю сильную спину. Тихонько целую Жака в родимое пятно на левом плече, как он любит. Мой драгоценный супруг улыбается во сне и тихо выдыхает:
 - Орабель, mon ange…
Нет! Я захлебываюсь  безмолвным криком, мне не хватает воздуха, сердце сжимается. Грудь и темя снова обжигает болью, и я наконец проваливаюсь в благословенную темноту.

[Next]

Германия, Вторая мировая война

Говорят, кто-то из античных философов однажды сказал, что человек - это лишь палитра, на которой судьба смешивает краски, постоянно добавляя новые тона и создавая уникальные оттенки. Когда место для создания новых оттенков на палитре кончается, судьба смывает палитру начисто и освободившееся в мире место занимает новый человек - чистая палитра бесконечного потенциала. Я услышала эту историю еще ребенком, но она навсегда заняла место в моем сердце и часто я думала о том, какой штрих станет последним.

Мимолетное касание кисти. Белый штрих пудры. Легкий оттенок нежной розы на скулах. Алый мазок по пухлым губам. Еще есть время для новых оттенков. Пока руки автоматически выполняют привычную работу, я мысленно возвращаюсь к тому времени, когда я научилась создавать совершенные оттенки.

Я была счастливым ребенком: у меня была заботливая, хоть и несколько холодная мать, любящий отец и очаровательный младший брат Артур, с которым мы проводили все свободное время. Когда-то мать пыталась разделить нас хотя бы на ночь и уложить нас в разные кровати, но всегда находила нас с утра, спящими в обнимку, и вскоре сдалась. Холодность и неотзывчивость моей матери с лихвой компенсировалась бесконечной энергией отца, который проводил с нами все свободное время, и теплом опеки нашей нянюшки. Она всегда говорила, что Бог отметил нас особым знаком, чтобы не потерять нас в толпе других людей, и он всегда следит за нами - как и у нашего отца, у меня и у брата на плече было белое пятно. Отец же смеялся, что мы - члены особой команды, три мушкетера, которых ждут множество приключений. Однако же, он ушел навстречу приключениям без нас.

Мы плохо понимали, что происходило в то время, хоть мне и было уже 10 лет. Мать просто не говорила с нами об этом, а нянюшка отводила глаза и говорила, что война - это не то, о чем нужно знать детям. Однажды, придя к нам с утра, она о чем-то долго говорила с матерью, а выйдя от нее с припухшими глазами, привела к нам мальчика возраста моего брата и сказала, что это - Михи, ее внук, и он теперь чаще будет играть с нами. С тех пор Михи проводил с нами почти каждый день, но мы так и не стали с ним столь же близки, как с Артуром.

Когда отец вернулся, его было сложно узнать. Он сильно похудел, оброс клочковатой бородой, но больше всего меня пугало то, что он больше не улыбался, даже увидев нас. Казалось, что он потерял свою мимику где-то там, в своих приключениях, а все что осталось - это безжизненная маска. Мы с Артуром выбежали ему навстречу и он обнял нас, а после заперся с матерью на кухне. Артур расплакался и нянюшка увела его умыться и успокоиться, а я спряталась за кухонной дверью, пытаясь услышать, о чем родители будут говорить. Сначала они говорили тихо, но потом все громче и громче, и наконец я смогла услышать, как отец крикнул матери: “Ты не понимаешь, что они делали с женщинами, детьми, девочками возраста нашей Аделинды, наши же солдаты и офицеры!”. Мать же ответила что-то, как обычно, холодно и отрывисто, и я едва успела спрятаться, когда кухонная дверь открылась и она ушла по направлению к спальне. Когда я заглянула в кухню, отец сидел, опираясь локтями на стол и спрятав лицо в ладонях. Мне очень хотелось подойти, обнять и утешить его, но он мог догадаться, что я подслушивала и тогда мне бы влетело. Я пошла в детскую, где сидел уже успокоившийся Артур и крепко обняла его.

С тех пор отец так и не пришел в себя. Хотя прошло уже больше двух недель, хотя это и казалось мне тогда вечностью, он все еще проводил дни в молчании, иногда лишь автоматически обнимая меня или брата. Казалось, больше ничего не могло вызвать у него эмоциональной реакции. Не отреагировал он и на ритмичный шум и крики на улице, которые близились все ближе и ближе, пока дверь не открылась и на пороге не появился мой дядя Пьер. Я хорошо его помнила: когда-то давно, еще когда я была возраста Артура, дядя Пьер заезжал к нам на несколько дней, пока отец был в рабочих разъездах. Мама тогда объясняла, что дядя Пьер живет во Франции и приехал помочь нам по хозяйству, пока отца нет. В то время ей, похоже, нужна была постоянная помощь
дяди Пьера и она похоже, была искренне огорчена, забыв о своей маске холодности, когда он наконец уехал. Я ждала, что дядя Пьер снова пойдет к матери и предложит ей помощь, залихватски подкручивая усики, но он пошел сразу на кухню, где сидел отец. Мать поспешила за ним, и пока нянюшка отвлеклась на мальчиков, велев им сидеть тихонько, не подавая ни звука, я побежала в кухню, из которой раздавались крики. Я едва успела добежать до порога, когда в кухне раздался громкий шум и на моих глазах отец упал на землю, истекая кровью. Не думая, я побежала к нему, но мать успела схватить меня за руки и удержать. Дядя Пьер отбросил дымящийся пистолет и подошел ко мне.

“Так-так-так”, - сказал он, приподняв мой подбородок так, чтоб я смотрела ему в глаза. - “Что тут у нас? Карлово отродье.”

“Пьер…” - попыталась вмешаться моя мать. Он оборвал ее резким жестом руки: “Заткнись и накрой на стол! А тебе, девчонка, повезло, что ты в мать пошла, а не в этого ублюдка. Сядь вот тут и держи рот на замке”.

Я села на указанный стул и наблюдала, сжавшись, за тем, как мать поспешно ставит на стол тарелки и бутылки, а Пьер жадно поглощает их содержимое. Не знаю, сколько времени прошло, когда он рявкнул на меня: “А ну быстро приведи мне второго выродка, сучка!”.
Мать попыталась вмешаться, но он с легкостью оттолкнул ее к стене сильным ударом по лицу. Я же, трясясь от ужаса, выскочила в коридор. Бежать? Вдвоем мы вряд ли успеем сбежать достаточно далеко. Привести Артура в кухню? Ничем хорошим это явно не кончится.

Дальше воспоминания, казалось, превратились в старую выцветшую пленку с отдельными кадрами. Вот я шепчу Артуру, что ему нужно бежать из дома и спрятаться, а ночью мы встретимся в лесу. Я хватаю Михи за руку и мы бежим на кухню. Дядя Пьер сдувает дымок с пистолета и приказывает матери вышвырнуть останки отродья туда же, где гниет и его отец. Я, рыдая, прячусь в моей комнате, а в голове все лишь одна мысль - только что этот мальчик стал моей первой жертвой. За окном темнеет. Жесткая рука тащит меня в гостинную, где трещит камин. Тяжелое тело, воняющее потом и алкоголем, подминает меня под себя, а хриплый голос шепчет: “Ты так похожа на свою мать, если бы не печать этого урода. Ничего, сейчас мы это исправим.”

Тянущая боль в животе сменяется ослепляющей болью от жара кочерги на плече. На белом холсте расцветают сине-лиловые цветы и алые росчерки, быстро покрывающиеся уродливыми волдырями...

Я откладываю кисть и снова смотрю в зеркало. Провожу языком по нижней губе, придавая алой помаде блеска, оцениваю идеально прочерченные черные стрелки на глазах. Cкидываю легкий шелковый халатик и позволяю тяжелым волосам прикрыть грудь, пока я в одних трусиках иду в соседнюю комнату, где меня уже ждешь ты, моя любовь. Твоя военная форма подчеркивает твою мужественность, а веревки, удерживающие твои руки у столбиков кровати, явно не мешают тебе получать удовольствие от ситуации. Бронзу твоего тела покрывают мазки алой помады и блеск слюны, а на твоей шее расцветают чернильные борозды. Когда твое тело заканчивает биться подо мной, я оставляю готовое полотно на потеху публике и ухожу, зная, что наше расставание будет недолгим. Уже завтра ночью мы обязательно встретимся и совсем скоро твое тело станет холстом, на котором я создам новые оттенки, еще неведомые миру.

Шелковый халатик скользит по уродливому шраму на плече. Я обязательно найду тебя, любовь моя.

[Next]

США, 2019

I hear voices all singing
But no one's there,
It's the ghost of my life
Bringing past tense to mind.
Lock and key here ties me
From the freedom and sin.
Oh come let me in
I'll start all over again...
Smokie, “What Can I Do”

- Похоже на Техас, - Эбигейл осторожно водит пальцами по моему плечу, обрисовывая форму родимого пятна. Мне немного щекотно, но очень приятно, я смотрю на неё и улыбаюсь, кажется, улыбаться по-настоящему я могу только ей.
- Раньше ты говорила, что это Индия.
- Я была неправа, - она смеётся, откидывает назад длинные волосы, - точно тебе говорю - Техас, жаркий дикий Техас без правил и без законов.
Я сбрасываю её руку с плеча, а её - с себя, теперь я сверху и прижимаю её к ковру. Её тонкие руки теряются в мягком белом мехе, её кожа почти сливается с окружающей белизной - я вижу только тёмные рассыпавшиеся вокруг головы волосы, огромные почти чёрные глаза и искусанные до крови губы.
- Совсем без правил, говоришь?
Эбигейл не отвечает, но по тому, как она прикрывает глаза и как двигает бёдрами мне навстречу, я понимаю, что правил действительно нет. Я слизываю кровь с её нижней губы, её ноги ложатся мне на плечи, я стараюсь двигаться медленно, но всё равно почти сразу срываюсь на быстрый и рваный ритм. Мир вокруг двигается и рушится вместе со мной, такой же нестабильный, такой же ничем не ограниченный, такой же ненормальный.

Потом я долго лежу на полу и смотрю в потолок. Эбигейл плещется в душе, дверь приоткрыта, и краем уха я слышу, как она поёт про лорда, о котором плачет дождь в пустынном зале. Я думаю, что мог бы встать, войти в призывно открытую дверь и трахнуть её ещё раз - теперь стоя, глядя, как по белой спине стекают капли, как скользят по мокрой стене руки, а сверху обильные слёзы льёт душ. Вместо этого я продолжаю лежать и слушать шёпот в своей голове, неразборчивый, невнятный, непохожий ни на голос матери, ни на голос Эбигейл, но давно и хорошо знакомый.  

***

Впервые я услышал шёпот после похорон отца. Я замёрз под проливным ноябрьским дождём, стоя у раскопанной могилы, куда старались максимально ровно опустить завёрнутый в звёздно-полосатый флаг гроб. Я рыдал так, что мне не хватало воздуха, отказывался стоять под одним зонтом с матерью и Эдвардом, в результате чего схватил продолжительную ангину с осложнениями и слёг недели на три. Мне было семь, я лежал перед камином, закутанный в море пледов, мне было жарко и холодно одновременно, и я слышал шёпот.
Сначала я думал, что мать поёт мне, как она делала прежде, когда я был совсем маленьким и до того, как отец отправился в Ирак. Потом я думал, что ко мне приходит Эбигейл - она тоже всегда меня любила. Но шёпот был непохож на их голоса, к тому же - всё внимание матери на тот момент занимал Эдвард, а Эбигейл замкнулась в себе, ни разу не заплакала, но впервые выкрасила свои ярко-рыжие волосы в чёрный цвет, которому верна до сих пор.

Я не понимал, что мне шепчут, иногда мне казалось, что шепчут даже не по-английски. Я слышал разные интонации, разные тембры, я насчитал трёх говорящих со мной женщин, ни слова которых не понимал, и решил, что скоро умру, как отец. Он тоже, вернувшись с войны, слышал голоса, говорил с ними, о чём-то просил, а потом, приходя в себя, рассказывал, как хочет сохранить жизнь и рассудок. Но отец умер, его нарядили в парадную форму, оплатили похороны и обернули гроб государственным флагом - считалось, что он умер за мир, демократию и Соединённые Штаты. Значит - умереть должен был и я, голоса не слышат просто так. Но время шло, я лежал перед камином, мучился от холода и жара, слушал невнятный шёпот, но жил. Потом я окончательно поправился и больше не болел, но шёпот так со мной и остался.

Иногда тихий и едва различимый, иногда громкий, почти раскладывающийся на отдельные слова. Иногда они шептали по очереди, иногда все вместе. Иногда они пропадали на пару недель или месяцев, а иногда шептали несколько раз за день. Я привык к ним и дал им имена. Первую, с низким и глубоким голосом, я назвал Тесс, вторую, чьи интонации мне удавалось различать лучше прочих - Алекс, третью, даже с шёпотом звонким и юным - Мэг. Я перестал их бояться - глупо бояться чего-то настолько привычного, что у него есть имя. Я перестал думать, что умру или что потеряю рассудок. В конце концов, голоса отца были другими, это он уходил в их реальность, где спорил, просил, умолял, а возвращаясь обратно, признавал, что всему виной полученное в голову ранение и неудачно проведённая в полевом госпитале операция. Я же не терял связь с миром, не вступал в одностороннюю беседу, а моё абсолютное здоровье неоднократно подтверждалось самыми разными врачами. Я просто слышал то, чего не слышали другие, и был уверен, что когда-нибудь услышу ещё больше.

***

Эбигейл возвращается в комнату полностью одетой, только с длинных волос капает вода, садится рядом на ковёр, скрестив ноги, и кладёт мою голову себе на колени - совсем как в старые беззаботные времена.
- У меня новости, Стив.
- Я помню, ты писала, просила приехать, и теперь я прогуливаю социологию. Зачем мне, в самом деле, социология? Твои новости должны быть гораздо интереснее.
- Это серьёзно, - она смотрит на меня, сверху вниз, бездонными глазами, в которых зрачок почти закрывает собой радужку, - я бы подождала, если бы могла.
Она протягивает мне светлую папку, по виду с какими-то официальными отчётами или документами - видимо, нужна помощь начинающего юриста. Приходится сесть и начать их просматривать.
- Я была на практике в национальном военно-медицинском центре, Стив. Меня отправили разбирать архивы. И я совсем случайно, честное слово, нашла карту отца. Просто зацепилась взглядом за собственную фамилию и решила посмотреть - он же мой отец, я же могу, имею право, знать, что с ним было.
Её голос дрожит, и, подняв взгляд от пока неясных мне цифр и медицинских терминов, я вижу, что Эбигейл плачет. Я никогда прежде не видел, чтобы она плакала, и это оказывается совсем не так, как с остальными. Она не становится менее красивой, не кривится рот, не опухают веки, просто по её щекам текут и текут слёзы.
- Посмотри в самом конце. Я думала, он был обречён. Мама и Эдвард так и говорили. А теперь я увидела, что он шёл на поправку, что его можно было спасти.
Эбигейл утыкается мне в плечо и плачет. А я одной рукой глажу её по голове, а второй достаю из папки самый последний документ.

Этот почерк я узнаю из тысячи, из миллиона, миллиарда - сколько там грамотных среди населения земли? Этим почерком были подписаны ланчбоксы в холодильнике, подарки на Рождество, многочисленные заявления для школы. Этот почерк я видел в детстве на оставленных записках на магнитной доске, потом - на оплате счетов и банковских переводах. Он казался мне фантастически красивым, и я пробовал ему подражать, получалось у меня так себе, да и печатать, как выяснилось, куда удобнее и быстрее.
«В связи с состоянием моего мужа», «по причине непрекращающейся боли и моральной усталости», «в качестве законного представителя его интересов», «исполняя его волю и главнейшее желание», «прекратить курс терапии». Размашистое «Кэролайн Ардире» внизу документа не оставляет никаких сомнений, впрочем, я и так, с первых строк, знаю, что это написано моей матерью.

Наверное, я и сам готов заплакать, просто я не так хорошо помню отца. Мне только исполнилось пять, когда он уехал, семь - когда он вернулся и сгорел за несколько месяцев. Я помню или что-то совсем давнее, иногда всплывающее отдельными короткими яркими эпизодами, или его недолгую агонию с голосами, болью и проблесками реальности.
Эбигейл тяжелее в разы - она его отлично помнит, она была его любимицей, она писала ему письма в Ирак и бережно хранила его ответы, она не боялась его вернувшегося, изменившегося, совершенно непохожего на прежнего. Только сейчас я окончательно понимаю, почему она не плакала на похоронах, почему замкнулась в себе и не подпускала близко никого кроме меня. Уже тогда, когда я лежал перед камином, в жару и холоде одновременно, когда слышал шёпот и гадал, кто же шепчет, она всё понимала, всё видела, но ничего не могла и была совершенно одна.
- Как ты с этим живёшь? - спрашиваю я. - Ты всегда знала? Почему, ну почему, ты не сказала мне раньше?
А Эбигейл плачет. Спустя почти четырнадцать лет, прошедших с похорон, наконец рыдает так, что не может остановиться. Слёзы текут и текут, она открывает рот, чтобы ответить, но может только вздыхать и всхлипывать. И я прижимаю её к себе, так крепко, как только могу, я чувствую всю её боль, всё её одиночество. У неё уже четырнадцать лет нет никого кроме меня, а я только сейчас понимаю, что у меня нет никого кроме неё.

И пока я держу её, хрупкую, нежную, плачущую, но не сдающуюся, я тоже начинаю понимать всё.

***
Эдвард появился у нас дома почти сразу после отправки отца в Ирак. Он говорил, что одинокой женщине с двумя детьми, одной из которых восемь, а второму пять, без мужа, ушедшего на войну, будет слишком тяжело. Что он родственник, член семьи, что его долг - помочь жене кузена и племянникам.
Он приносил деньги, водил мать в рестораны и кино, а на праздники - нас всех на пикники за город.
Он оставался на ночь, помогал нам с утра собраться в школу и довозил мать до офиса.
Потом вернулся отец, разбитый, несчастный, не похожий на себя прежнего. И Эдвард по-прежнему был рядом - одинокой женщине с двумя детьми, одной из которых десять, а второму семь, с больным мужем, слишком тяжело. А он родственник, член семьи, его долг - быть рядом и помочь.
А потом отец умер, а Эдвард женился на респектабельной вдове героя войны и стал сенатором - в самом деле, его рейтинг как патриота и добропорядочного гражданина, готового всеми силами помогать ближним своим, на выборах просто зашкаливал.

***
- Я люблю тебя, - шепчу я в тёмные волосы, - я люблю тебя, и я сделаю всё, чтобы ты не плакала. Мы всё исправим, а они за всё заплатят. Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю.
В университет я, конечно, не возвращаюсь. Я даже не думаю, что вообще когда-нибудь туда вернусь, что вообще смогу жить в прежнем мире по прежним правилам. Я лежу, прижимая к себе заснувшую Эбигейл, и думаю, как теперь жить.
И впервые в жизни шёпот в моей голове становится голосами. Я не просто слышу их, я отчётливо понимаю каждое слово. «Отомсти!» - говорит Тесс, «Заставь их пожалеть!» - требует Алекс, «Не прощай!» - звонко смеётся Мэг. Я узнаю интонации, узнаю их прежних, и понимаю то, что все эти годы не мог понять. Я засыпаю счастливым - я зря думал о смерти, о неизбежности и о своей ненормальности, это просто подсознание, которое я наконец смог осознать и принять.

С утра за чашкой кофе люди беседуют о самых разных вещах. В детстве я говорил преимущественно о предстоящем дне в школе, потом - о политике, кто-то обсуждает работу, кто-то - грядущие мероприятия. А теперь я сижу на полу, Эбигейл на барной стойке и, настолько же буднично, как любую другую тему, мы обсуждаем убийство.
- Мы должны убить их, - я помню, что шептали мне голоса ночью, что, на самом деле, я сразу понял, что нужно сделать, — это единственное, чего они заслуживают. И мы не можем оставить всё, как есть.
Эбигейл смотрит на меня с удивлением, морщит лоб, размышляя над услышанным. Она хочет того же, я знаю, просто мне удалось выразить её мысли.
- Но что мы будем делать потом? Мы не спецагенты и не профессиональные киллеры, мы не сможем уничтожить улики. И исчезновение сенатора не останется без внимания.
Удивительно, что я не задумался над этим ночью, я вообще не думал о том, что будет «после», но сейчас я знаю ответ.
- Будет суд. С хорошим адвокатом, который найдёт общий язык с присяжными. С подключением прессы, которая напишет всю подноготную. Дядя Майк может включиться, в конце концов, он родной брат отца.
- А Эдвард - двоюродный. Хреново у нас с семейными ценностями, не думаешь? К тому же, дядя Майк по уши в своём бракоразводном процессе, последние десять лет даже не думает ни о чём другом.
С семейными ценностями у нас, пожалуй, действительно хреново. По крайней мере, я уверен, что семейные ценности не предполагают убийства мужа, женитьбы на вдове убитого кузена, ну или секса с родной сестрой.
— Значит, справимся без дяди Майка. У нас есть деньги, есть старые отцовские связи. И другого выхода всё равно нет.

[Next]

Достать оружие - не проблема. Нажать на курок я готов хоть сейчас. Я совершенно уверен, что собираюсь поступить правильно, так, как должен. Я не испытываю ни жалости, ни сомнений. Меня не пугает предстоящий суд, скандал в прессе, всеобщее внимание. Единственное, что меня напрягает - непосредственно организация - я могу войти к ним домой в любое время, могу убить их во сне или открыть огонь прямо с порога, но я хочу, чтобы они знали, за что расплачиваются, я хочу видеть их глаза, когда они поймут, что не смогли скрыть своё преступление, я хочу услышать их раскаяние и мольбы о пощаде и только после этого спустить курок. Мне нужен тихий семейный вечер, переходящий в кровавое возмездие, мне нужно, чтобы хоть ненадолго, убийцы отца чувствовали то же, что он - обречённость, оторванность от привычного мира, видели руку близкого, готовую нанести удар. Проблема в том, что неизвестно когда сможет состояться тихий семейный вечер, с момента вынесения предложения об импичменте Эдвард днями и ночами пропадает на заседаниях сенатских комитетов, значит, придётся ждать, делать вид, что всё в порядке, и мириться с кричащим о недопустимости этого подсознанием.

- Мама всё устроит, - говорит Эбигейл, когда я делюсь с ней сомнениями, - не надо ничего откладывать, один звонок, и будет нам семейный ужин в субботу.
На секунду я готов поверить в невероятное, что мать настолько терзается раскаянием, что готова добровольно принести себя в жертву. Но судя по легкомысленному тону, которым начинает разговор Эбигейл, дело совершенно не в этом.
- Я понимаю, работа, политика, но можно же выкроить один вечер на семью? Это важно. Думаю, даже Стив отвлечётся от своих бесконечных кодексов.
Она болтает ногами, смеётся в телефон, отставив подальше кружку с горячим чаем.
- Мы давно не виделись. Я беременна, и я хочу поделиться радостью со своей семьёй. Это же ваш первый внук, ну!
Я замираю, с трудом сумев проглотить обжигающий кофе. Я не могу понять, что это – искусный блеф, на который несомненно должна купиться мать, или правда. Эбигейл продолжает беззаботно смеяться в трубку, рассказывать про парня из очень хорошей семьи, который изучает юриспруденцию и обязательно найдёт общий язык с матерью и Эдвардом. И когда первый шок проходит, я понимаю, как это потрясающе – не столь важно, беременна ли Эбигейл на самом деле – но выражения лиц матери и Эдварда обещают быть просто бесценными.
— Значит, договорились. В субботу, в восемь. Нет, Стиву я позвоню сама. Главное – объясни Эдварду, что за один вечер без него никто не решит судьбу Трампа.

— Вот это да, - говорю я, когда Эбигейл откладывает телефон, - представляю себе, как они отреагируют. Ты сказала так, чтобы она точно согласилась, или…
Слова «ты действительно беременна» застревают у меня в горле, я не знаю, не представлю, что было бы лучше услышать в ответ, я просто смотрю на неё, снизу вверх, и стараюсь понять хоть что-то.
- Я думала подождать, - она легко спрыгивает с барной стойки и садится рядом со мной, её руки ложатся мне на плечи, и я чувствую, как они дрожат, - дождаться, когда будет точно понятно, что всё получится. Но потом вся эта история с отцом, я хотела сказать вчера, но после всего этого у меня не было никаких сил. А сейчас ты сказал про семейный обед, и я подумала, что так его точно можно устроить. Можно было бы что-то придумать, но я так не люблю врать. Я не подумала, что надо было сначала сказать тебе. Прости меня, пожалуйста.
Я перехватываю её руки, холодные и дрожащие, и держу в своих, чтобы согреть. Я целую её, очень осторожно, очень нежно, потому что никаких слов у меня нет, но мне не за что прощать её, я люблю её, я готов на всё ради неё, пусть рухнет весь мир, лишь бы она была счастлива. Мы сидим на полу, где-то в стороне остывает мой кофе, а руки Эбигейл больше не ледяные, и я думаю, что всё правильно, что нельзя дать новую жизнь, не разобравшись со старой, что наш ребёнок не должен расти с подлецами и предателями, сидеть с ними за одним столом, собираться на праздники, не должен видеть их лиц и слышать их голоса, не должен к ним привязаться. Он должен прийти в мир справедливости и любви. «Отомсти! Не забывай! Дай им то, чего они заслужили!» - я снова и снова слышу этот призыв и знаю, что уже через три дня ему последую.

Сложно сказать, что мы как-то готовимся к субботнему вечеру. Мы не обсуждаем конкретную последовательность действий, не готовим обвинительных речей, я отлучаюсь из квартиры Эбигейл дважды – за одеждой и за оружием. Большую часть времени мы проводим, не отрываясь друг от друга, мы просыпаемся и засыпаем вместе, мы занимаемся любовью, мы почти не разговариваем, но понимаем друг друга с одного взгляда или прикосновения. Каждую ночь я слышу голоса, призывающие меня не забывать о мести, с каждым разом они становятся яснее и громче, и каждый раз я совершенно уверенно отвечаю им, что ждать осталось совсем недолго. Последний рассвет мы встречаем на балконе, закутавшись в один плед на двоих, смотрим, как вдали над Капитолием встаёт кроваво-красное солнце.

Пиджак узковат мне в плечах, а левый карман оттягивает пистолет, впрочем, это такие мелочи, о которых не стоит и думать. Я стараюсь вести машину максимально ровно, но пару раз меня всё равно заносит на поворотах, а когда я паркуюсь у дома, где провёл большую часть жизни, то понимаю, что слышу собственное сердцебиение.
- Не волнуйся, - Эбигейл целует меня в лоб, - скоро всё закончится. Осталось совсем немного.

Мать встречает нас у самой двери. Целует Эбигейл в обе щёки.
- Ты такая красавица, дорогая! А где твой молодой человек, нам скоро его ждать? – и тут же оборачивается ко мне. – Мальчик мой! Такой взрослый, ты стал ужасно похож на отца. Сестра уже рассказала тебе новости, рад за неё?
- Очень, - мне даже не приходится притворяться и изображать радость, я действительно совершенно счастлив.
- Эдвард сейчас спустится, он заканчивает писать речь, считает, что несмотря на республиканское большинство, имеет смысл подавать импичмент на рассмотрение в Сенат.
- Мама, - Эбигейл закатывает глаза, - ну пожалуйста, можно хотя бы сегодня мы не будем обсуждать импичмент, республиканское большинство и Сенат.
- Действительно, - я киваю, - у нас же гораздо более важный повод, чтобы собраться.
Мы смеёмся и проходим в гостиную, куда действительно через пару минут спускается Эдвард.
За столом Эбигейл солирует. Она в красках рассказывает, какой у неё замечательный парень - он будущий юрист, у него очень приличная семья, они тоже занимаются бизнесом и политикой. Под столом она сбрасывает туфли, и её нога движется вверх по моей и ложится на бедро. Я молчу и стараюсь не поднимать глаза от разрезанной на мелкие куски индейки в тарелке, мне кажется, что один мой взгляд выдаст меня с головой.
- Несомненно, стоит познакомиться с таким выдающимся молодым человеком, думаю, мы прекрасно поладим, - Эдвард наконец отвлекается от незамолкающего телефона, - мы дождёмся его сегодня?
Руки Эбигейл выстукивают ритм на столешнице, её нога повторяет тот же ритм на моём бедре, у меня нет ни слуха, ни чувства ритма, чтобы узнать мелодию, но я отчётливо понимаю – сейчас и начнётся конец истории.

- А вы с ним отлично знакомы, - теперь в её голосе нет ни лёгкости, ни веселья, - чуть ли не с рождения. Кто-то - так точно. И ведь я даже ни разу не соврала: успешный студент, отчим – сенатор, мать – предприниматель, скажи, Стив?
Я опускаю левую руку в карман и готов достать оружие в любой момент, но пока я просто поднимаю глаза, смотрю только на неё и улыбаюсь.
Я вижу, как бледнеет лицо матери, как расширяются тёмные зрачки, заслоняя собой светло-серую радужку, как улыбается мне в ответ Эбигейл и как горят её глаза, и вижу совершенно спокойное и бесстрастное лицо Эдварда.
- Этого, пожалуй, следовало ожидать, - говорит он, - впрочем, на вашем месте, я бы старался это не афишировать.
- Невозможно, - мать, кажется, с трудом дышит и с ещё большим трудом подбирает слова, - это просто невозможно, это же…
 - Испортит политическую карьеру? – подсказывает Эбигейл.
- Да причём здесь политическая карьера? – Эдвард устало отодвигает тарелку и сбрасывает очередной звонок. – Это уголовное преступление, по которому можно получить до двенадцати лет тюрьмы. Очень странно, что начинающей звезде юриспруденции подобное не пришло в голову. Теперь придётся соображать, как отделаться минимальными потерями.
- Это ненормально, - качает головой мать, - это не только противозаконно, но и противоестественно. Это абсолютная мерзость, даже думать об этом не хочу.
Моя рука сжимается и разжимается в кармане. В любой момент я готов выстрелить, расстояние такое, что не попасть не представляется возможным. Эбигейл смеётся, запрокидывает голову назад, рассыпаются по спине чёрные волосы, она смеётся так, что у неё слезятся глаза – долго, не останавливаясь.
- Интересно у тебя получается, мама, - её глаза всё ещё блестят, а я смотрю на её и не могу оторваться, - мы, по-твоему, занимаемся мерзостью. А мне кажется, что мерзко убить собственного мужа, который надоел и вообще вернулся с войны не таким как раньше, что мерзко лишить собственных детей отца, что мерзко потом выйти замуж за своего соучастника. Но это же такие мелочи, правда? То ли дело – нарушить закон штата?
- Ты не понимаешь.
- Отлично она всё понимает, - Эдвард кладёт руку поверх ладони матери, заставляя её замолчать, - мы не выбираем, кого любить, и ради любви мы совершаем страшные вещи. Не тебе и не мне выступать с осуждением. Твои дети выросли, они в своём праве.

Кажется, это вполне сойдёт за признание. По крайней мере, никаких оправданий никто не выдвигает. Мать молчит и только сжимает руку Эдварда так сильно, что, мне кажется, через пару минут сломает ему пальцы. Я вижу их признание, но я не вижу их раскаяния и я не вижу их обречённости, поэтому я выхожу из-за стола, моя рука сжимается мёртвой хваткой, и я достаю пистолет. Теперь я – то, чем должен был стать давно, - возмездие.
- Убери оружие, Стив, не глупи, - говорит Эдвард, - ты можешь убить меня, отомстить за отца, но что ты станешь делать дальше? Это бессмысленно, убери оружие, и мы всё решим.
И я рассказываю ему. Про суд, про прессу, про защиту – потому что, какая разница, он уже, считай, труп. И после:
- Довольно рискованно, я бы не был так уверен.
С огромным удовольствием стреляю прямо в середину лба.
Я не чувствую ничего. Ни удовлетворения, ни страха, ни жалости. Только почему-то, как только во лбу Эдварда появляется дыра, мои руки начинают дрожать. Мать кричит, пронзительно, громко, страшно. Кажется, она пытается нащупать пульс на руке, которую до сих пор сжимает. Эбигейл выбирается из-за стола и становится у меня за спиной.
- Стреляй, - горячо шепчет она мне в ухо, - стреляй, пожалуйста.
И я стреляю, и огромная люстра разлетается на тысячи осколков, и гаснет свет, и мать заслонятся руками, чтобы уберечь своё красивое лицо, и мы оказываемся в темноте, только мигают за окном приготовленные к Рождеству огоньки.
«Убей! Закончи дело! Не сдавайся!» - шепчут мне голоса.
- Прекрати, Стив! - кричит мать. – Ты не сможешь меня убить, я – твоя мать, я любила тебя и люблю, брось оружие, мы найдём выход!
Мои руки трясутся так, что я сам не могу предположить, куда попадёт шальная пуля. Но пальцы сжимают рукоятку так крепко, что я даже не представляю, как её отпустить.
А потом я чувствую холодные пальцы Эбигейл вокруг своих, горящих огнём. Мою руку держат и направляют, и холодный палец давит на горячий, а горячий – давит на курок. И мать падает с такой же ровной дырой во лбу, как и Эдвард, а рука Эбигейл отпускает мою руку, и я наконец разжимаю пальцы и понимаю, что всё закончилось. Я поворачиваюсь к ней и целую искусанные губы, мои руки двигаются вдоль её тела – я люблю её, я хочу её, прямо здесь и прямо сейчас.

А спустя мгновение – я вижу их. Их трое, они появляются как будто из ниоткуда, и окружают нас. Я узнаю их – Тесс, Алекс и Мэг – я никогда не видел их прежде, но точно знаю, что это они. Их длинные волосы вьются, словно змеи, их губы кривятся в плотоядной усмешке, и на лицах их только злоба и ненависть. Они идут к нам, и их волосы шевелятся, губы блестят, а глаза горят.
Я слышу, как кричит Эбигейл, чувствую, как тяжелеет её тело, которое я не могу удержать. Она падает, держит обе руки на животе, и я опускаюсь на пол вместе с ней. Она что-то шепчет, но я не могу разобрать слов, она кричит, но я не слышу ничего кроме боли. Я хочу поднять её, увести из этого кошмара, но от женщин со змеиными волосами не уйти, а мои руки окрашиваются кровью. Эбигейл уже не кричит, а они всё ближе и ближе, и течёт, утекает сквозь пальцы жизнь моего нерождённого ребёнка.

[Next]

Колония на Марсе, будущее

В трактовке Колониального Совета "забота о здоровье колонистов" почему-то включала понятия "армейская дисциплина", "правильное питание" и "отдых как смена деятельности". Каждое утро всех будило плавно разгоравшееся освещение, затем легкая музыка, затем - за полчаса до начала рабочего дня - звонкая трель побудки. Те, кто оставался в жилом блоке после нее, автоматически записывались в больные, к ним отправлялся медик, в дневном отчете колонии ставилась отметка. Хорошо, если успеешь объяснить, что застрял у экрана, листая утреннюю сводку новостей, и плохо, если ляпнешь что-нибудь про кошмары, которые тебе снятся вот уже месяц, или про касание чего-то склизкого прямо через скафандр посреди пустой дороги. Хотя про это лучше не рассказывать никому, никогда и даже в одиночестве не стоит. Иначе прощай, карьера и здравствуй, уютная комната с мягкими стенами.

Слухи о том, что за куполом есть Что-то или даже Нечто, расходились по колонии с большим трудом. В основном, из-за карьерных опасений: малейший намек на душевное нездоровье превращался в билет на Землю в один конец и крест на дальнейшей работа в космонавтике. "Бывших" там берегли не хуже, чем свидетелей в федеральной программе защиты - составляли новую биографию, подбирали новую работу где-нибудь на станции связи посреди Тихого океана, пресекали все контакты с прежними друзьями и одноклассниками. Земное население твердо верило в то, что на Марсе яблони цветут, в колонисты отбирают лучших, и им нет ни малейшего резона возвращаться, а еще - что на Марсе безопасно, что на станции пояса Койпера никто не вешался из-за беспрерывных панических атак, а экипаж Сатурна-U погиб по трагической случайности, а не потому, что свихнувшийся борт-инженер перегрыз горло командиру и штурману, а потом выбросился в открытый космос.  

Но все-таки в маленьком коллективе утаить что-либо сложно. Сложно, когда камера фиксирует появление следов на песке, как будто прошла огромная курица, а самой ее нет, только следы. Потом приходит мрачный, как туча, начальник службы анализа, собственноручно зачищает кусок съемки, заменяет его копией с предыдущего часа, когда никаких следов не было, и правит хронометки. Все это молча и не глядя на подчиненных, ровно за полтора часа до отправки ежедневного отчета в ЦУП на Земле.
Сложно, когда обработка телеметрии сбоит и показывает отрицательные биты, причем в одинаковых последовательностях, но в разные дни. "Как если бы кто-то вдыхал звук, - шепотом пояснил ведущий программист. - Установка звуки издает, а это их кто-то поглощает. Или что-то. Только я этого не говорил, ага?"
Сложно, когда ты сам ощущаешь прикосновение - холодная рука гладит плечо поверх термокостюма, под защитным верхним скафандром. Настолько холодная, что чувствуешь сквозь супер-нано-фиброткань. Гладит, чуть сжимает, словно подбадривая, и исчезает. На ключице остается синяк, который долго, очень долго не уходит, и странно - вроде бы удара не было, и не больно совсем. Элли, заметив синяк, нервно рассмеялась:
- Это для симметрии.
На левом плече от рождения красовалось белое пятно, вроде родинки наоборот. Такой вот врожденный дефект, пришел от отца, есть не просил, жить не мешал. Теперь в пару ему было синее пятно справа.

Побудка звучала даже в выходные, потому что в колонии не было такого понятия - общий выходной. Вернее, был, один-единственный, раз в год, 12 апреля. В память о.
Графики у колонистов были плавающие, дни отдыха размазывали ровным слоем по всей неделе, причем старались раскидывать неравномерно - якобы, так боролись с рутиной и "замылением" сознания, когда изо дня в день делаешь одно и то же в одном и том же ритме и ничего в этом колесе не меняется. На самом деле, конечно, заботились о бесперебойной работе колонии в целом.
Впрочем, супружеские пары могли оставлять заявки на совмещение дней отдыха. Как правило, им шли навстречу, но не всегда - Фреда, ведущего по релею, могли выдернуть в любое время дня и ночи, неважно уж, выходной там или пересменка.
Поэтому, когда Элли, слегка стесняясь, прошептала ему в ухо, что скоро у них будет пополнение, Фред сначала закружил жену по спальне, а затем начал прикидывать выезд за купол. Событие следовало отметить, но какое уж тут отмечание, когда в любой момент может заверещать вызов на рабочее место.

Профессионализм взял свое - он отстучал сообщение шефу, мол, так и так, очень хочу уединиться с женой, сам понимаешь. Шеф понимал - его старший уже вполне уверенно находил на консоли, как набрать папу в разгар рабочей смены. Правда, в поле зрения камеры малявка не попадал, росточку не хватало, но довольно четко рапортовал в микрофон "Апа а у дай!", чем вызывал умильные улыбки коллектива. Младшенькая пока еще кнопки не нажимала, но на карусельку над кроваткой смотрела очень внимательно. Шеф пророчил ей карьеру конструктора и премию Земли, а то и Солнца. Можно одновременно.  

Пикник в тени скал не заладился сразу: Элли мутило, мобиль грелся, праздничное настроение почему-то сошло на нет. Даже шутливая перепалка, как назвать первенца, Оппи или Кьюри, настроение не подняла - Элли вдруг умолкла на полуслове.
- Слышишь?
- Что?
- Собака воет.
Фред ожидал услышать что угодно иное - вызов интеркома, писк аккумулятора, да даже шорох песка по порогам мобиля, но не это.
- Какая собака? Мы на Марсе, котенок!
Элли развернулась к нему всем телом - несколько секунд она прижималась к стеклу мобиля, вслушиваясь.
Почему-то у нее были фиолетовые губы. Может, краситель в сладостях...
А может, ее поцеловало Нечто. Через стекло мобиля.
Самому не смешно?
- Милый, давай вернемся. Пожалуйста. Давай вернемся. Пожалуйста. Давай...
- Давай, конечно. Давай.

От стоянки мобилей до жилого купола идти было всего ничего по стеклянному тоннелю (но с риском наткнуться на коллег) или значительно больше, в обход теплиц, но сразу в жилой комплекс (там в обед вообще никого не бывает). Фред выбрал второй вариант - ладно они двое, но ведь по шее получит и шеф, если кому-нибудь придет в голову подать докладную. Подставлять начальство не хотелось, с ним откровенно повезло.
Едва обойдя газовую установку, Фред замер. По спине проскакал целый табун ледяных мурашек, на глаза почему-то навернулись слезы.
На песке отпечатывались следы. Сначала середина явно трехпалой лапы мягко вдавливалась в песок, следом ложились два пальца вперед и один - противостоящий - назад, следом - три острых углубления когтей. И правда, почти что курица.
Курица ростом с теплицу, раз уж лапа размером с него, Фреда. Невидимая курица. Не-о-щу-ти-мая, иначе ее бы обтекала поземка пыли.
Он резко обернулся к жене с твердым намерением увести ее отсюда, уволочь, не допустить, чтобы она это увидела - беременным вредно волноваться. Еще вреднее, если их заклюет огромная курица.
Не смог.
Элли висела в воздухе в полуметре над землей. Безжизненно поникшая голова; обвисшие руки; закрытые глаза. Светящийся контур вокруг скафандра - так выглядит коронный разряд на опорах электропередач.
В герметичном скафандре волосы Элли развевались, как в сильную бурю. Фиолетовые губы кривились в усмешке.
Фред медленно осел по стене теплицы.

- Я написал в докладной, что это был обморок от перегрева, - сказал шеф с подоконника. Стульев для посетителей в госпитале почему-то не полагалось. - Не стал писать, что ты истошно орал, не умолкая, пока тебе не вкатили транквилизатор.
- Ты бы тоже орал, - хмуро ответил Фред. - Если б увидел.
- Я видел. По камерам. Потому и написал.
- Я больше не поеду на антенну. И на стартовый комплекс. Я вообще больше никуда отсюда не поеду.
- Тебе виски можно, как думаешь? - шеф словно бы его не услышал.
- У нас же тут сухой закон.
- А это сухой виски. Айл-оф-Джура.
- Красиво живешь.
Выпили. Помолчали.
- Делать-то чего дальше? - тихо спросил Фред.
- Чего-чего... за женой ухаживать. Арбузы со сгущенкой, персики с рыбой... Гранаты с черным перцем. Массаж там всякий, сказки на ночь, за руку держать на УЗИ, пылинки сдувать. Она не помнит, - пояснил шеф, глядя в изумленные глаза подчиненного. - В первом триместре обмороки - дело обычное, она у тебя девушка хрупкая, нежная. Кстати, я случайно заглянул в результаты анализов. Ты прямо трудяга, двое за раз. Поздравляю.
Фред сделал вид, что рассматривает снимок УЗИ и очень увлечен им.
Утром Элли показывала ему другой, и плод там был один.
Рассказать ли об этом шефу?

С детьми Фред возился, как и все отцы на станции. Кормил, купал, играл, узнавал о новостях по приходу со смены, хвастался коллегам новостями - первая улыбка, первый раз перевернулся, пытается ползти... Правда, не говорил, что в детскую заходит, как в клетку к хищникам и пытается по поведению мелкоты понять, кто же из них двоих лишний. А поди их отличи, когда даже наследственные пятна у обоих на плече, и глазки одинаковые - в Эллину синеву. Поди признайся, что, когда берешь на руки малявку и прижимаешь к плечу, а он, разомлев от счастья, пускает слюни, ты всем нутром ждешь подвоха. Ждешь, когда он вцепится в шею, даром, что зуб всего один, да и тот только прорезался. Этим единственным и вцепится.

Пока один мелкий бултыхался в ванной, второй лежал в манеже - обоих сразу сажать в воду Фред боялся. Хоть и круги у обоих, и голова всегда над водой, но - боялся.
Пока младший заходил на очередной круг заплыва, Фред перевел взгляд на старшего.
Старший не лежал счастливым кабачком и не гулил. Он стоял в манеже (когда он научился стоять?!) и обеими руками тянул на себя прутья ограждения.
С тихим скрежетом прутья поддавались.
Сын поднял взгляд на Фреда и победно улыбнулся.
Зубов было уже два.

[Next]

Рецензия на текст «Колония на Марсе, будущее»

Крипота какая! Невидимая курица, странные прикосновения, Нечто, которое не пойми что, и ребёнок с зубами. Текст реально жуткий. Начало при этом совершенно повседневное и простое – марсианская жизнь кажется совершенно обычной, нет ощущения прям далёкого-далёкого будущего, и люди совершенно привычные и живые (хоть главный герой, хоть жена его, хоть начальник счастливый отец). И на фоне этой обычности постепенно появляется крипота, сначала слухами, потом ощущениями, а потом в полный рост – вот она курица, вот оно Нечто, вот он ребёнок.
Очень понравился язык – сухой закон и сухой виски, беременные, которым вредно волноваться и вредно быть заклёванными курицей. Читаешь про жуть, но написано так живо, что иногда даже смешно. У меня похожие эмоции вызывала при прочтении “Catch-22” (где фоном совершенная жуть Второй мировой, а на первом плане живые люди, идиотская бюрократия и смешные диалоги).
Открытый финал хорош. Люблю открытые финалы. Сожрёт-не сожрёт? Может, зря Фред переживает и не так жутка жуть, как кажется?
Но вообще до жути жаль мужика, жена хоть не помнит ничего, а он с этим живёт, и детей купает, и ничего не показывает (ни окружающим, ни жене), и даже узнав, кто лишний, вряд ли что-то предпримет. Так и будет с ужасом ждать - укусит или нет.

Рецензия на текст «Древний Китай»

Как я и плюсовала в карму, история про двух ублюдков. Жаль только женщин, мужчины и правда два гнилые плода с одного дерева. (Кстати, классное сравнение). Один насильник, притом в том числе собственной дочери, второй убил жену за то, что его брат ее изнасиловал. Две мрази, чье родство прям очевидно и кровь ну явно не водица. Особенно жаль дочь. Если она когда-нибудь узнает, кто отец её ребенка, её это убьет.

При этом написано красиво. Метафорично, очень атмосферно, плавно. Но вдумываешься в смысл — и такое фупля, что словами не передать. И еще очень круто автор вжился в подонка, у которого никакая совесть не работает в принципе. То, что у дочери «сын-брат» ему вообще норм. Для него это просто способ получить хотелку, никакая мораль даже рядом не лежала, что чувствует дочь его вообще не волнует. И это чувствуется, хотя не написано прямым текстом. Очень круто, спасибо. Кто автор, даже и не предположу.

Рецензия на текст "Древний Египет"

мне очень понравился текст. нелинейное повествование, две разнесенные во времени сюжетные ветки, мягко запараллеленные между собой. закольцованная структура текста, последний абзац перекликается с первым, что создает ощущение бесконечного, но повторяющегося, движущегося по кругу. это подчеркивается постоянным упоминанием песка. песка, который заносит следы случившегося, песка времени. понравилось, как автор раздвинул границы наводки. насколько я поняла, линия прошлого и история Джибейда дана в наводке, а линия условного настоящего придумана автором.

сюжетные ветки перекликаются между собой. рассуждения Джибейда о том, что фараону все позволено и уготовано место на небесах, подкрепляются рассуждениями археологов о традициях, религии и образе жизни в Древнем Египте. археологи спорят о том, как играли в мехен, тогда как Джибейд в мехен играет и продает подаренные фараоном фигуры для игры. убийство Ушмы Джибейдом происходит параллельно с подготовкой якобы несчастного случая с Софи. и, возможно, хотя в тексте нет тому доказательств, возможно, что поселение, которое нашла Софи, и было тем поселением, что мошеннически выиграл Джибейд.

автор плавно вплетает в текст исторические подробности, и те, что широко известны (Нил, фараон, скарабеи), и менее известные (игра мехен, правила ежегодной охоты). мне понравилось фоновое упоминание о повальном увлечении Египтом в Европе примерно 19 века.

линия прошлого и Джибейд проработаны лучше, чем линия археологов. Джибейд показан в развитии, при этом читателю понятно, почему персонаж так думает и так поступает, про него все объяснено и показано. в линии прошлого внимание автора только на Джибейде, и это идет на пользу тексту.
в линии археологов четыре персонажа, и авторский взгляд размывается между ними. на первый план выходит Софи, но повествование идет не от третьего, а от первого лица. это первое лицо — самый непонятный персонаж в повествовании, у него нет имени, неясна его роль в экспедиции, под финал только выясняется, что он заинтересован в успехе какой-то радиопередачи. и именно он внезапно готовит убийство Софи, не понятно почему, то ли из внезапной зависти, то ли по другим, не названным причинам.

Софи искренне жаль. ее перебивают в разговоре, считают взбалмошной дурочкой, ее дело — лишь кофе варить да поскорее выйти замуж. меж тем именно она находит поселение. и вместо награды получает скорпионов в палатку

Рецензия на текст "Германия, 1945"

Этот текст вызвал ассоциации с текстовушкой «Нарисованный мир», и у меня мелькала догадка, что автор – Анабелль.
Игуана в обратной связи на мой текст в «Домине» писала, что очень уважает передачу характеристик персонажа через вкусовые ощущения. А у меня вызывает уважение умелая передача ощущений через цветовосприятие, как в этой истории.
Интересное сравнение «человек-палитра». При этом в итосрии видна двойственность:  героиня смешивает и собственную  «палитру», и также свои жертвы она превращает в «холсты», творя их судьбу.
Текст очень насыщенный и красочный. Автор передает ощущения герои, испаользуя множество деталей. Очень понравился этот момент:

Отец же смеялся, что мы - члены особой команды, три мушкетера, которых ждут множество приключений. Однако же, он ушел навстречу приключениям без нас.

Передано и когда-то счастливая жизнь в дружной (за исключением матери) семье, и уже чувствуется предпосылка к дальнейшей драме.

Дальше воспоминания, казалось, превратились в старую выцветшую пленку с отдельными кадрами.

И снова передача через визуальное восприяти; а следующий абзац – кульминация истории, которую автор смогла передать буквально несколькими предложениями, вместив в них и убийство невинного мальчика, и насилие над героиней.
И опять же, сразу оставлены предпосылки к дальнейшему развитию: только что этот мальчик стал моей первой жертвой.
Интересно, момент с ожогом был прописан в наводке или нет? Нов  любом случае, описано очень сильно, и опять же, через визуализацию, рисунок.
И заключительная часть истории передана также через визуализацию ощущений. Жертва – холст, убийца – художник и творец. Насилие, переданное через краски, искаженное больное восприятие, не отделяющее одну жертву от другой, смешивающее убийство с актом творения.
Интересно, что случилось с Пьером? Ищет ли (подсознательно?) Аделинда того, кто разрушил её жизнь? Похоже, что ей уже давно безразлично, кто именно станет очередным шедевром, главное, чтобы на "холсте" была военная форма, и она смогла бы услвоно поменяться местами с бывшим насильником. Теперь она - творец, сила на её стороне, кисти в её руках, и ей решать, как украсить и собственное тело, и "холст".
Очень страшная история об искалеченной девочке, ставшей монстром, о запятнанной «палитре». Сильный, яркий, качественно написанный текст, бьющий по читателю.

Рецензия на текст "Древняя Индия"

Пока читала текст, не переставала улыбаться от схожести этого текста с моим в плане построения предложений.
Текст получился настоящей Индией: сытный и со специями. Колорит есть, драма есть, ослепляющая роскошь есть, силы природы есть, кажется, фоном даже ситар играет.
Получилась в меру горькая, в меру отстраненная история с хэппи-эндом, но открытым.
Единственное, чего мне не хватило, - чуть более подробного описания встречи и побега. С одной стороны, создается ощущение стремительности произошедшего, подчеркивается бездумное, но правильное решение главгероини. А с другой - покормите меня еще этой историей.)

Рецензия на текст "Франция, Ренессанс"

Мне понравилась развязка. Не сразу поняла, что красавец Жак приберег несколько капель яда и для графинчика в спальне супруги.
Главная героиня получилась живая и настоящая: очень выпукло показана трагедия недолюбленного ребёнка, умирающего от ревности к всеобщей любимице.
У меня вопрос к автору, связанный с античной богиней: перед глазами появляется картина Сандро Боттичелли "Рождение Венеры" (или "Венера в раковине", как её назвал однажды мой знакомый). Был описан именно этот образ? Как появилась идея вставить этот образ в рассказ?

Немного придерусь к формулировкам:
1) "Служанка каждый день молча наливает крепкую наливку в графинчик на моем прикроватном столике"
Сама таким грешу, но тут взгляд прям зацепился.
2) "а наш papa ни разу не назвал  меня ангелом
Не сразу поняла, кто такой "рара"

В целом, все, конечно, ужасно, но идея с персиком довольно остроумна.
Я не большой любитель чернухи, поэтому не могу сказать, что в восторге от рассказа, но, как написала Next: это древнегреческие мифы, детка.

Рецензия на текст "Каменный век"

Каменный век невероятно хорош стилистически. От первого абзаца, в котором отдельные слова ко второму, где дерево-дерево уже лес, потом он обретает имя, потом он обретает душу, теряет ее и вновь обретает. Так и люди - из племени становятся Людьми Леса, обретают имена, обретают веру.
Каменный век хорош многослойностью. И эволюцией героя - от варвара к демиургу.
Каменный век хорош концовкой чуть ли не в духе Саши Соколова, когда слова рассыпаются и играют сами с собой в звучания.
Каменный век просто хорош.

[Next]

Начнем. Вообще я всегда немного теряюсь, когда надо объяснить идею и концепцию. Откуда я взяла идею? Ну, ээээ… придумала. Ну то есть, я уже рассказывала вам свою философию насчет того, как мифы отражаются и преломляются в реальности, а потом был Зодиак, а потом я решила продолжить пляску.

Почему Пелопиды? Потому что я люблю эту мифологическую мыльную оперу, она жутко динамичная и интересная. Ну, и еще потому, что я недавно читала «Внука Персея» Олди, а там Амфитрион половину книги гадает, лежит ли на нем проклятье от дедушки Пелопса.

К слову, я тут постоянно советую книги, которые никому не обломились, но все же, почитайте Ахейский цикл у Олди, ну он прекрасный, правда. Со всех сторон прекрасный. Еще советую ЖЖ shakko-kitsune, она иногда прелестнейшим образом пишет про мифы, и стиль дальнейшего повествования я честно сопру у нее. И, раз уж мы здесь, "Тесея" Мэри Рено тоже почитайте. Ладно, всё, я сворачиваю эту лавочку и перехожу к делу.

Так вот, о чем я? Пелопиды. Я решила рассказать их историю, потому что она показалась мне достойной текстовушки. Но начинать тут надо было не с самого Пелопса, а с его папы Тантала, сейчас поймете, почему.

ТАНТАЛ

Миф

Папа Тантал был ипанутый на всю голову.

Впрочем, начнем с начала. Тантал дружил с богами, был их любимцем, что странно, потому что был сыном Зевса, а Гера внебрачных детишек мужа не то чтобы любила. Но с другой стороны, кто сказал, что ее спрашивали?

В общем, они постоянно тусили вместе, Тантал летал к ним на Олимп, они - к нему во дворец (ясен пень, он был царь, а вы как думали?), и тут случилась классическая проблема нарушения субординации. Тантал стал ощущать себя сильно крутым. Начал временами плохо себя вести, например, золотую собачку от богов спрятал, ну да не суть.

В один прекрасный день он ощутил потребность испытать богов, доказать, что они не такие уж и всеведущие. Сделал он это следующим образом - пригласил богов на субботнее барбекю, а за пару часов до их прибытия позвал к себе своего сына Пелопса, зарэзал и барбекю приготовил из него. Логика была примерно такая: «Подам им человеческое мясо, а они и не заметят, ахаха!». Не спрашивайте.

Боги заметили и есть не стали, за исключением Деметры. У Деметры был тяжелый период, но это объяснимо - когда твой родной брат крадет твою дочь, утаскивает под землю и давай там насиловать, ты имеешь полное право словить Макконахи. В общем, опечаленная Деметра не заметила, что ест, и скушала плечико. Остальные боги деликатно подождали, пока она прожует и проглотит, и только после этого возмутились.

Дальше все было быстро - пацана собрали прям с шампуров и оживили, пришлось только съеденное плечо из слоновой кости делать, после чего у всех потомков Пелопса на плече и осталась метка. А Тантала отправили в Тартар испытывать танталовы муки. Слышали же про танталовы муки? Вооот, это оно. Только вы не думайте, что это за убийство сына и попытку использовать этого сына, как пищевой продукт. Не, это за то, что он посмел усомниться в том, что боги всеведущи.

Текст

Теперь по тексту. Во-первых, давайте отдельно отметим тот факт, что ко мне в текстовушку вписалась сама мастер-фантаст! Я когда отвечала, прям с трудом удерживалась от всяких «Спасибо за такую честь» и «Обоже, дайте автограф». Если бы сообщения не пересылались через Тодо, то еще не факт, что удержалась бы.

Естественно, я дала ей возможность открыть текстовушку, и не прогадала. Текст мне очень нравится буквально всем.

Дерево. Дерево. Еще дерево. Это лес.
Река. Камни у реки плоские и мокрые. Это берег. Вода быстрая, прозрачная, холодная.
Листья с деревьев — в воду. Это ветер.

Ну прекрасно же. Тут всё. И мир героя, и его образ мысли, и погружение нас во всё это. А потом - эволюция. Предложения становятся длиннее, мысли героя - сложнее, он в зените, как и солнце в финале истории… и все это, чтобы под конец уйти в туман безумия, укатиться в мешанину из образов, слов и мыслей.

Но сын мой жив, и солнце в зените, все выше и горячо, расплавлено, утоплено, мерило потеряно, утеряно, живо лживо, мерило сломано, сломлено, ломано

Я в восторге и от мастерской игры с языком, и от истории, которую автор умудрилась рассказать, почти не споря с наводкой, и в то же время изменив ее под себя, сделав уникальной и своей.

Остальное сказано в рецензии Снайпера, под которой я готова всячески подписываться.

Спасибо, мастер-фантаст.

ПЕЛОПС (он же Пелоп, он же Жора, он же Гога)

Боги после всей истории с Танталом забрали Пелопса на Олимп и вырастили там. Возможно, это связано с тем, что пацан был красивый, а Посейдону было одиноко холодными Олимпийскими ночами, if you know what I mean.

Дальше мифы расходятся. То Пелопса забрали на Олимп по итогу истории с его папой и барбекю, то он был вынужден бежать оттуда по итогам этой самой истории, кароч, все сложно. Но факт в том, что с Олимпа он свалил. Лично я подозреваю, что он попросту надоел Посейдону, и тот его выпер.

Дальше была история с Эномаем, Миртилом и колесницей. Начнем с колесницы - колесницу Пелопсу подарил добрый друг Посейдон. Колесница была крутая, Нимбус-2000, очень быстро ездила.

Эномай был царь, у которого была дочь Гипподамия, и ему было предсказано, что как только дочь выйдет замуж, он умрет. Оценим благородство Эномая - он не убил дочь (что было бы вполне типично для древнегреческих мифов), а вместо этого просто поставил условие - каждый ее жених должен был с ним состязаться на колесницах (а в случае проигрыша - умереть, естессно). Впрочем, по другой версии он с дочкой попросту спал и не хотел делиться. Так или иначе, Эномай на колесницах был весьма хорош, победить его никто не мог. Это связано еще и с тем, что у него были супер-кони от папы Ареса. Но тут появился весь такой красивый Пелопс с колесницей Посейдона.

Понятно, что тут божественные кони против божественной колесницы, поэтому Пелопс подкупил возничего Эномая по имени Миртил, чтобы тот не закрепил чеку на эномайском колесе, и та соскочила бы во время езды. Так он выиграл царевну и полцарства, а когда Миртил захотел обещанную оплату, Пелопс его скинул со скалы.

Тут судьбоносный момент. Героический Миртил по дороге вниз не стал тупо орать на букву «А», но вместо этого произнес внятное разборчивое проклятие насчет Пелопса и всего его рода. Считается, что именно после проклятия потомство Пелопса начало столь неадекватно себя вести. Но лично я сильно подозреваю, что дело не в проклятии, а в генах ипанутого Тантала. Позже объясню, почему.

Ну, а с Пелопсом больше ничего особенного не было. На фоне папы он прям агнец Божий.

АТРЕЙ

Миф

Как вы могли догадаться, у Пелопса были дети. Всех детей я в текстовушку не включила (очень хотелось, но вас бы столько не набралось, сколько он настрогал), так что пришлось остановиться на Атрее и Фиесте.

У этих братьев были крайне сложные отношения. Под сложными отношениями я понимаю то, что они периодически пытались друг друга поубивать, а еще Фиест как-то переспал с женой Атрея. С этого момента история начинает напоминать Болливуд. Был у Атрея сын Плисфен, но его воспитал Фиест, как своего, и Плисфен ничегошеньки не знал (Атрей почему-то тоже). Когда Плисфен подрос, Фиест ему сказал: «Иди и убей дядю Атрея». Ну, Плисфен пошел убивать, но Атрей там тоже не лук чистил и вместо этого сам его прикончил. А потом внезапно осознал, что сын-то его родной, а не фиестовский.

По другой версии, Атрей знал, что Плисфен его сын, но Плисфен не знал. Фиест тоже подговорил Плисфена убить Атрея, но тот об этом пронюхал. Своего сына убивать не хотелось, поэтому он нанял киллеров, чтобы убить сына Фиеста (другого сына, не этого). Но киллеры ПЕРЕПУТАЛИ и убили все-таки Плисфена.

Короче, как ни крути, а в конце этой истории Плисфен погибает, а Атрей остается жутко злой на Фиеста (о судьбе перепутавших парней киллеров история умалчивает).

Текст

Сашетта попросила Месопотамию, Сашетта получила Месопотамию. Как видите, я не стала усложнять и прописывать там Санта-Барбару с сыном, воспитывавшимся у не того отца, и решила, что нормальный, собственноручно выращенный сын, предавший папу, будет даже эффектнее.

Сашетта меня поразила до глубины души, скинув две версии текста. Вторую я обещала выложить бонусом, вот она.

Селебу удовлетворенно обвил лапы хвостом. Вот уже три года у него было вдосталь рыбы, множество птиц и прочих грызунов, при том, что сам он не охотился. Торговля приносила настолько прекрасные плоды, что его черная шерсть лоснилась, а дети были сыты и счастливы.

Месопотамия оказалась не только родиной великого Джалала, но и отличным местом, чтобы обменять грызуна на дюжину рыбок или перепелку на пару-тройку мышей. Семейное счастье Селебу было обеспечено.

Это понял еще его отец, основав здесь торговлю, и Селебу, суеверно кося желтым глазом на фамильное пятно белой шерсти на плече, всегда радовался, что предок был столь благоразумен.

Селебу был твердо уверен, что его пока еще юный, смышленый сын Ереби сможет продолжить семейную традицию, и так же будет не охотником, но дельцом, способным извлечь выгоду из чего угодно. Он ведь сам его учил!

Одно огорчало Селебу, и пачкало лапы тревогой — единственный выживший брат, младший, был врагом для черного кота-торговца. Мало того, что они были детьми разных матерей, так еще и это.
Ему всегда хотелось быть брату другом, но тот…
Хотел, чтобы это к нему выстраивались сотни хвостов очереди, и это для него были открыты все норы и лазы.

Доходило до смешного! Он даже попытался потоптать изящную белую Беери, матушку любимого сына, да еще и так подгадал время, что он это застал и увидел. Нет, супруга и сама была не против, но про такой ее нрав он знал с самого начала.

Только вот брата в дом больше пускать не хотелось. Тут все пахло валерьяной и мятой, по мягким шкурам резвились шустрые котята, а усы тонули в подсчетах. И мятежному братцу теперь было тут не место, коли он не сумел принять воли отца.

Селебу даже не слишком хотел называть брата по имени. Только хвост мелко дрожал при его упоминании, да горечь закрадывалась под усы. Но время шло, и все забывалось, да и сын радовал день ото дня.

Умный, хитрый, даже шакала обмануть может! Любо-дорого посмотреть. С ним седина не серебрилась по шерсти от ужаса, с ним хотелось верить, что все у их рода будет прекрасно, как  и у всех кошачьих, что решили оставить охоту и заняться мирным обменом.

Так думал Селебу и ничто не нарушало его иллюзии.
Вплоть до одной роковой ночи.

Это случилось, когда он и думать забыл о брате, когда он и Беери праздновали особенно удачную сделку, надеясь, что к ее первому «юбилею» в полгода народится еще котят.

Все налакались валерьянки, были прыжки у костра и пляски, и было хорошо, но утомительно, а потому весь огромный Дом Кошек спал так, словно в их глотки давно вцепились когти судьбы.

И только Селебу спал чутко, ведь он когда-то сбегал из дома и был охотником, вопреки отцовским наставлениям. Все охотники слышат малейший шорох. Все охотники не любят, когда на их территории появляются чужаки.

Когда чужая когтистая лапа едва не полоснула его по горлу, он успел ударить первым, расцарапав чужаку глотку. И лишь потом понял, что «чужаком» был его родной сын. Старший. Успевший лишь прохрипеть:
— Дядя был прав…
Селебу не успел ни отвезти его к совам-лекарям, ни даже ответить.
Лишь замер. В молчании.

Текст получился легким, но при этом ярким, Селебу - живым и таким… положительным, что ли. Ну, правда, нормальный торговец, неплохой человек, все у него хорошо, только братец идиот. В мифах мне Атрея не особенно жалко, а вот здесь я искренне посочувствовала мужику, убившему своего сына, который его перед этим еще и предал. И мне нравится эффектная концовка:

Лишь замер. В молчании.

Спасибо, Сашетта.

ФИЕСТ

Миф

Значит, после эпопеи с Плисфеном, Атрей сильно обиделся и решил извращенно отомстить. Для этого он прислал Фиесту письмо. Что-то типа: «Дорогой брат Фиест, давай жить дружно, мы же родные. Приходи ко мне в субботу на барбекю в 18:00, будут мясо, вино и бабы»

Фиест был немного дурачок, потому что поверил и пришел. В принципе, хорошо провел время - барбекю ел, вино пил, служанок щупал. А потом Атрей игриво спросил: «Как ты думаешь, дорогой брат, из чего же, из чего же, из чегооо жеее, сделан твой шашлычоооок?», и достал из-под стола головы двух сыновей Фиеста. Вы поняли, надеюсь, на этом месте, почему я во всем виню не проклятье Митрила, а гены Тантала?

Фиест почему-то очень расстроился. Ну, в смысле, камон, чувак, ты живешь в Древней Греции, и твой дедушка так уже делал, чо удивляться-то? Но он упал наземь, изверг из себя съеденное, и громко проклял брата. Но.

Но решил, что на богов надейся, сам не плошай, и поехал к оракулу спрашивать, как убить брата. Если вы думали, что до этого был трэш, то вы ошиблись, потому что весь трэш в мифах начинается, когда кто-нибудь едет к оракулу.

Оракул сказал (внимание!): «Твоего брата убьет твой сын, рожденный твоей дочерью».

«Окнорм!» - подумал Фиест. - «Самому ничего делать не надо, да и дочка как раз симпатишная». В общем, изнасиловал он ее в ночи, таким образом, что она понятия не имела, кто это сделал, и свалил.

Дальше еще интереснее, потому что поруганная дочка быстро вышла замуж. За дядю Атрея. Не спрашивайте. Родила через семь месяцев после свадьбы, мужу сказала, что недоношенный, ну вы понимаете схему. Пацана назвали Эгисфом, и Атрей искренне полагал, что это его сын.

Текст

Учитывая количество трэша в истории, я ее понесла Френ. Ну, потому что вы читали ее стихотворение про Кая и Герду? Почитайте.

История получилась не просто сильная и впечатляющая. Френ умудрилась вот это вот всё сделать красивым. Музыкальным. Лиричным, не побоюсь этого слова. Иногда я просто не понимаю, как Френ делает то или иное, но это не мешает мне ею восхищаться. И, как я уже сказала ей, меня отдельно прошиб вот этот момент:

А потом лежала Сюли в лунном свете, не в силах даже свернуться и вырыдать боль

Вы представляете себе это состояние вообще? Ведь свернуться клубком и расплакаться - это так, черт побери, естественно и правильно. Вы можете себе представить девочку, которая не может этого сделать? Этот адовый, безбрежный океан боли, который Френ умудрилась описать одной фразой?

В общем, я в восторге. Спасибо, Френ.

ЭГИСФ

Родился, значит, сынуля Эгисф у папы Атрея, подрос, все нормально было, и тут стражники Атрея ловят Фиеста, который некстати вернулся из Турции. Ловят и сажают в темницу. Тут начинают происходить всякие странные события. Атрей сказал: "Сына Эгисф, там в камере номер семнадцать сидит твой дядя, иди и убей его". Почему не сам? Или почему не те же стражники? Черт знает. Спускается Эгисф в темницу, находит камеру номер семнадцать. Напомню еще раз: Эгисф о своем рождении ничего не знал, он считал, что Атрей - его папа. И он знал, что у Атрея и Фиеста дикая вражда. И вот, этот папин враг Фиест ему и говорит: "Люк Эгисф, я твой отец! Иди и убей Атрея!". И что, вы думаете, сделал этот дурачок? Поверил, пошел и убил. Сириусли.

Ну, а дальше там был хэппи-энд - Фиест с Эгисфом радостно воссоединились, а мать Эгисфа, узнав о том, что изнасиловал ее тогда родной отец, повесилась, но кого это волнует?

[Next]

ЕЛЕНА

Миф

Пришло время слегка отвлечься от Пелопидов, но сестры Елена и Клитемнестра сыграли в их жизнях очень важную роль, так что мне очень хотелось их упомянуть.

В общем, жила-была Леда, жена спартанского царя Тиндарея, и была она красивая. Как мы понимаем, в Древней Греции такие составляющие, как принадлежность к царскому роду и красота очень часто давали в сумме появление возле их обладательницы Зевса. Как мы все опять же знаем, Зевс крайне любил ролевые игры, поэтому к Леде, неосмотрительно оставшей в одиночестве, он тут же заявился в образе здорового белого лебедя. Не знаю уж, что подумала Леда, когда к ней в покои внезапно вломился лебедь, но если верить вот этой (осторожно, 18+) прекрасной картине Франсуа Буше, лебедь представился гинекологом и предложил бесплатный осмотр по купону с Биглиона. Не, ну вы только посмотрите, с каким интересом он туда заглядывает.

Если серьезно, то Зевс выбрал именно лебедя не просто так. Если верить гуглу, то лебедь - единственная птица, у которой есть пенис. А совокуплялся он с ней явно именно в образе лебедя, ибо после данного действа Леда снесла два яйца. Но между лебедем и несением яиц у нее случился секс с мужем Тиндареем, в результате чего из одного яйца вылупились Кастор и Полидевк, а из другого - Елена и Клитемнестра, при этом Полидевк и Елена были детьми Зевса, а Кастор и Клитемнестра - Тиндарея. Не совсем понятно, на самом деле, как счастливые родители определили отцовство, но возможно, Зевс лично спустился с Олимпа и показал пальцем ху из ху.

Елена была сильно красивая. Судя по всему, этим ее божественная наследственность и исчерпывалась, потому что больше она ничем не отметилась. Естественно, многие мужики махом захотели на ней жениться, а Тесей вообще не стал дробить и выкрал ее, десятилетнюю, прям с религиозной тусовки вокруг алтаря Артемиды. Братья (ровесники Елены, заметим, тоже десятилетние сопляки) кинулись следом и отбили сестренку. По некоторым версиям, ничо не было и она осталась девственницей. По другим, она родила дочь Ифигению (тут возникает вопрос, как долго братья ее вообще искали), но все же обычно считается, что Тесей благородно не стал насиловать малолетку.

К ее совершеннолетию у порога выстроилась толпа женихов (по Гесиоду, всего 12, зато по Гигину аж 37), и папа Тиндарей слегка напрягся - получить кучу врагов в лице отвергнутых женихов не очень хотелось, тем более, что там все были сплошь полубоги и герои. И тут случился очередной судьбоносный момент. Среди женихов был Одиссей, который был достаточно мудр, чтобы не хотеть связываться с Еленой - ему хотелось Пенелопу, племянницу Тиндарея. Поэтому он пришел к Тиндарею и предложил сделку: Тиндарей ему Пенелопу, а он Тиндарею - гениальную идею. Идея заключалась в том, чтобы со всех женихов взять клятву, что они обязуются быть верными друзьями счастливого выбранного жениха, всячески ему помогать и вообще впрягаться (например, если его жена сбежит с Парисом, и придется захватывать Трою).

Далее то ли Елена выбрала Менелая (сына Атрея, на минуточку, то есть Пелопида), то ли Тиндарей его выбрал, ну а за его брата Агамемнона махом сговорили Клитемнестру и сыграли двойную свадьбу.

Дальнейшее содержание все знают по фильму "Троя" - приехал Орландо Блум, Елена не устояла и уехала с ним в Трою, которую в итоге взяли только благодаря тому же Одиссею, кстати. А Елену вернули к законному мужу. Кстати, у Елены от Менелая была дочь Гермиона. Это на случай, если вы не знали, откуда Роулинг взяла это имя.

Текст

У нас тут много трэшовых текстов, и мне хотелось некоторой передышки для читателей в середине наводки, для этой передышки я выбрала Елену. И по этой же причине воткнула ее между Фиестом и Эгисфом, двумя самыми аццкими историями - мне хотелось, чтобы между ними была частичка чего-нибудь более доброго.

Итак, Елена. Все ее, по факту, воспринимали лишь как объект, поэтому я решила показать всю эту ситуацию "изнутри", ее глазами, передать именно ее чувства. По факту-то, даже если она Менелая и выбрала, ну как она выбирала? Вряд ли они там каждому интервью устроила. Тыкнула пальцем в самого симпатичного или в показавшегося самым добрым, да и всё. Или вообще папа выбрал. И вот, ты вся такая красавица, тебя хотела вся Греция, но в одну секунду твоя жизнь кончена, ты замужем за каким-то чужим мужиком, и больше ничего, кроме пеленок и распашонок детских хитонов тебе не светит.

Бибигуль сама попросила Индию, и я этому очень рада, потому что текст получился такиииим атмфосферным. Как уже правильно отметили в отзывах, как будто легенда.

Тут и куча прекрасных деталей - "ночь стояния звезды Пушья", умащивание маслами, глаза-лепестки лотоса, слон, лишенный изъянов, клеймо асуров (мне пришлось гуглить, это божества низшего ранга, которые иногда называются демонами, а "Клеймо асура" - это эротическое фэнтези, на минуточку). А походка опьяненного слона у Париса? Божечки-кошечки.

Еще мне очень понравилось, как текст начинается с кошмаров отца героини, предвещающих беду, это сразу задает настроение. Как медленно и неторопливо развивается повествование, чтобы к концу внезапно устремиться вперед, как будто в душе Индиры прорвало плотину.

Я очень довольна текстом, он получился таким, как я хотела, и даже лучше. Спасибо, Бибигуль.

КЛИТЕМНЕСТРА

Миф

А теперь поговорим о Клитемнестре. Тема "неудачной двойняшки" меня интересует с детства. В спортивной секции, в которой я занималась в школьные годы, со мной были две девочки двойняшки. Сказать, что они были разные - это не сказать ничего. Старшая - яркая шатенка с темными глазами, высокая и красивая, общительная. Все у нее получалось на отлично с первого раза, и в школе она тоже училась прекрасно. Младшая - маленькая, бесцветная, некрасивая, застенчивая. В учебе перебивалась с троек на четверки, в спорте тоже ничего не выходило. Моя мама еще недоумевала, зачем их вообще вместе в секцию отдали - мол, наверняка же у младшей хоть что-то получается в этой жизни, вот лучше бы ее отдали по этому направлению, и одну, без сестры. Потому что то, как она переживала из-за того, что ее двойняшка настолько лучше, было видно невооруженным глазом.

Так вот, Клитемнестра вроде как была норм, но по сравнению с полубожественной сестрой-двойняшкой - ну, мы понимаем. Опять же, Елене хоть в некоторых вариантах мифов дается право выбора мужа, про Клитемнестру ничего не сказано. Судя по всему, ее просто утилизировали, выдав замуж за брата Менелая, чтобы тому не так обидно было. Ну, и в целом, это логично - два брата, две сестры. Клитемнестру тут не то что не спрашивали, ею никто даже не интересовался.

Много лет в браке с нелюбимым, и тут появляется... барабанная дробь... Эгисф. Да-да, тот самый, который фиестовский сын, который Атрея убил. Ну, а там, долго ли коротко ли, план сложился. Возвращается муж Агамемнон с троянской войны, ложится в ванную помыться, а тут на него дражайший кузен с дражайшей женой и накинулись.

Клитемнестра вроде как долго страдала от чувства вины, ей снились сны, в которых змея ее кусает то в грудь, то в темя, короче, так себе ей это все обошлось. Но надо сказать, что главные ее горести еще впереди.

Текст

Текст я отдала Симке, потому что мне было интересно посмотреть, как она справится с непривычной для нее темой. И еще потому что не была уверена, как Симка восприняла бы трэш со всякими инцестами.

Сама Симка своим текстом недовольна, и наверное, ей виднее, но мне все нравится. Во-первых, проработка на высоте, как всегда. Французские вставочки, салоны, Ларошфуко - мы переносимся в указанную эпоху с первых строчек текста, и остаемся в ней, так хорошо рифмующейся своей роскошью и избыточностью с характером героини. Сны, прекрасно прописанные сны. Вам вообще не кажется, что Симка чудно пишет всяческого рода глюки? В Длинных тенях ее текст помните? Прекрасная и логичная рифма Елены с Афродитой-Венерой, и обратите внимание, как я и писала выше - Елена лишь объект, даже для родной сестры. Симка это передала идеально - безбрежная зависть, а искреннего интереса к сестре, как к личности - ноль, хочется иметь лишь ее внешние атрибуты.

Шикарная деталь, демонстрирующая отношение героини к сестре:

Орабель прислала письмо, они с Жерменом собираются нанести мне визит через несколько дней. Я с наслаждением рву надушенные  листки, исписанные изящным почерком сестры, и швыряю клочки в камин.

И даже в Жака она влюбляется не потому, что он ее интересует - да ей на него плевать, как мне кажется. Просто он первый и единственный мужчина, который обратил внимание на нее саму, а не на сестру, и лишь этим он для нее ценен. Идея с персиком элегантна до невозможности. Ну действительно, как еще в этих чисто французских театральных декорациях убить мужа? Только так же, театрально, напоказ.

Превращение Афродиты в Медузу неожиданно, но очень красиво. А вот концовка была для меня неожиданной. Точнее, не так. В наводке я не указывала ничего подобного, но когда я читала полученный текст, я почему-то сразу подумала, что наверняка этот Жак тоже западает на Орабель. И да, так и вышло. Более, чем логично и справедливо, как мне кажется. Интересно, что Жак планирует делать дальше? Травить мужа Орабель? А у них с Орабель вообще что-то было? Тюлень, расскажи.)

А в целом, я рада такому интересному и качественному тексту. Спасибо, Симка.

ЭЛЕКТРА

Миф

Значит, Клитемнестра с Эгисфом убили Агамемнона, но тут надо не забывать, что у Клитемнестры с Агамемноном были дети. Было их четверо, но нас интересуют двое - Электра и Орест. Дело в том, что после того, как вероломные мама с дядей расправились с их папой, они решили, что было бы неплохо убить и Ореста, как единственного наследника мужеского полу. Чудесная женщина, эта Клитемнестра, не правда ли? Впрочем, некоторые версии мифа пишут, что Ореста хотел убить только Эгисф, и эта версия кажется мне более достоверной.

Именно в этот момент произошла подмена одного мальчишки на другого - кормилица Арсиноя вместе с Электрой выдали сына кормилицы за Ореста, а Ореста Электра завернула в плащ и вывела из города. Вот потому я и думаю, что Клитемнестра тут ни при чем - она что, не заметила бы, что вместо сына им привели совершенно левого парнишку? Но с другой стороны, она могла просто доверить убийство ребенка Эгисфу, не желая в этом участвовать.

Так или иначе, а Электра брата спасла, отправила куда подальше, а сама осталась жить с мамой и отчимом, регулярно выражая им свое презрение и ненависть.

ОРЕСТ

Миф

Бедняга Орест вырос в изгнании, причем ему еще и приходилось прятаться - согласно некоторым версиям мифа, Эгисф знал, что Орест жив, и сильно опасался мести с его стороны.

Вырос Орест и пошел... к Аполлону, разумеется, куда ж еще. Это ж так просто - взять и сходить к Аполлону. У Аполлона он спросил, надо ли убивать Эгисфа, чтобы мстить за отца. Бог милостиво кивнул и добавил: "Маму тоже убить не забудь". "Черт, не получилось отмазаться", - вздохнул Орест и пошел обратно в Микены.

В Микенах он первым делом пошел на могилу к отцу, где совершил возлияния (напился) и оставил на могиле прядь своих волос, но тут услышал, что кто-то идет, и сховался. Шла Электра. Судя по всему, у парня был какой-то очень необычный цвет волос, потому что она узнала волосы и тут же начала звать брата. Они встретились, быстренько составили план мщения и приступили к действию. Впрочем, действовал больше Орест - пробрался во дворец с вестью о собственной смерти, а в удобный момент зарезал и отчима, и мать. Клитемнестра его не узнала, что мега странно. Все-таки в десять лет он сбежал, не совсем младенец был. И потом, Электра его узнает по пряди волос, а родная мать даже голову, прикрепленную к этим волосам, опознать не может? Я начинаю всерьез подозревать, что она ребеноком не занималась совершенно, спихнув его на старшую сестру.

Ну да ладно. Он всех поубивал, и казалось бы, можно было бы радоваться, но тут проявились Эринии, напавшие на него из-за убийства матери. Бедный парень скитался около года, по пути даже палец себе откусил, чтобы они от него хоть ненадолго отстали, в итоге попросил помощи у Афины, та собрала божественный суд, на котором Орест был оправдан со счетом 7:6. В целом, конечно же, это миф про победу отцовского права над материнским.

А так хэппи-энд. Женился Орест, кстати, на той самой Гермионе, дочери Елены.

Текст

Вестен самая первая мне написала, и сдала наводку тоже самая первая, сильно раньше остальных. После получения текста я некоторое время сидела и делала что-то типа: "Ооооо... вааааау!". Нет, серьезно, это круто.

Во-первых, миф Вестен угадала сходу, и текст выстроила в тщательном соответствии с ним. Нашла версию, где у Ореста с Электрой инцест, и радостно на ней сплясала. Отдала дань Вольтеру, у которого Орест колеблется, занеся меч, и Электра побуждает его к мести. И в целом мне очень понравилось то, что она прописала именно такую трактовку мифа, которую я не прописывала в наводке, но которая всегда казалась мне единственно правильной - Электра является куда более сильной личностью, нежели Орест, и откровенно им руководит, хотя он и видит в ней временами слабую и хрупкую девочку.

Написано тоже замечательно. Мне очень понравилось, как Вестен подала взаимную любовь сиблингов - это вам не просто страсть, они действительно друг для друга самые близкие люди на свете, и их отношения произрастают именно из этой близости и привязанности. Характеры выведены очень живо, Эбигейл зверски харизматичная и уверенная, Стив пусть и несколько ведомый, но очень верный и любящий.

Текст, как обычно у Вестен, длинный и с тщательно проработанным сюжетом. Чудесное описание вкрадывающегося в жизнь Ореста шепота Эриний, которым он даже дает имена. Да, я сознательно прописала в наводке Эриний, приходящих к Оресту не после убийства матери, а после убийства отца. Во-первых, это справедливо. Во-вторых, мне очень понравилась в детстве серия Зены, где она стояла перед невозможным выбором: Эринии преследовали ее, требуя отомстить за смерть отца. Но отца Зены убила ее мать, и если бы она убила мать, то Эринии тем более никогда бы не оставили ее в покое.

Прелестные детали:

Этим почерком были подписаны ланчбоксы в холодильнике, подарки на Рождество, многочисленные заявления для школы. Этот почерк я видел в детстве на оставленных записках на магнитной доске, потом - на оплате счетов и банковских переводах.

С утра за чашкой кофе люди беседуют о самых разных вещах. В детстве я говорил преимущественно о предстоящем дне в школе, потом - о политике, кто-то обсуждает работу, кто-то - грядущие мероприятия. А теперь я сижу на полу, Эбигейл на барной стойке и, настолько же буднично, как любую другую тему, мы обсуждаем убийство.

Намек на троянскую войну:

Дядя Майк может включиться, в конце концов, он родной брат отца.
- А Эдвард - двоюродный. Хреново у нас с семейными ценностями, не думаешь? К тому же, дядя Майк по уши в своём бракоразводном процессе, последние десять лет даже не думает ни о чём другом.

И вот это прекрасно. Это говорит девочка, которую обманывали всю ее жизнь, и это очень трогательно, ребят. Она даже отомстить хочет честно:

Можно было бы что-то придумать, но я так не люблю врать.

А разрывающе-драматичный конец прекрасен, хоть и печален. Кажется, для этих Ореста и Электры не будет никакого хэппи-энда.

Отдельный вопрос:

краем уха я слышу, как она поёт про лорда, о котором плачет дождь в пустынном зале

Это что за песня?

Больше вопросов нет, только огромная благодарность за текст, который пойдет в копилочку моих любимых. Спасибо, der Westen.

АМФИТРИОН

Миф

У Пелопса были не только сыновья, но и дочери. Например, Лисидика. Которая, по некоторым версиям, вышла замуж за Алкея, сына Персея, и родила ему сына Амфитриона. Впрочем, Амфитриону в матери прочат разных женщин, так что не факт, что он Пелопид. Но вот если он не Пелопид, то из рода Пелопидов его жена (и двоюродная сестра) Алкмена - потому что тогда Лисидика является ее матерью. А в некоторых версиях Амфитрион с Алкменой вообще родные брат и сестра. Но как ни крути, Пелопиды здесь потоптались.

Амфитрион меня отдельно интересует после книг Олди - он у них один из главных и самых интересных персонажей, поэтому я решила сделать главным героем текста именно его, а не Геракла. Почитайте Олди, ну серьезно, они такие классные.

Дело было, значит, так. Алкмена была и знатная, и красивая, а мы все помним, чем это заканчивается в Древней Греции. Но вы оцените верность этой девушки - чтобы переспать с ней, Зевсу пришлось превращаться... в ее мужа. В общем, по традиции, в течение одной ночи с ней переспали и Зевс, и муж, и конечно же, она родила близнецов Алкида и Ификла.

Ификл жил себе и жил, а Алкид вырос и стал Гераклом. На этом я фокусироваться не стала, только вставила в наводку эпизод с удушенными Гераклом в младенчестве змеями, переделав их в прутья колыбельки. Потому что я не специалист по космосу, конечно, но что по марсианской колонии вряд ли будут ползать случайные змеи, это я понимаю.

Текст

Ну, как только я осознала, что речь пойдет о будущем, я конечно же, начала писать наводку спешл фор Снайпер. Потому что это судьба. Я сознательно не стала слишком подробно описывать крипоту, лишь задав Снайперу направление, так как не сомневалась, что "мясо" на "кости" она нарастит более, чем успешно. И мне было очень интересно, что у нее получится.

Получилось, как мы все видим, чудно. Ну елки, ну курица. КУРИЦА. Вам кажется, что курица - это не страшно? Снайпер расскажет вам, почему вы теперь должны покрываться холодным потом при виде окорочков в витрине магазина.

А вот кто не отложил кирпичей на этом моменте:

В герметичном скафандре волосы Элли развевались, как в сильную бурю.

Но помимо того, что текст страшный, он еще и по-кинговски человечный. И ох, как сопереживаешь этому классному герою, который смог и жену от правды защитить, и с детьми возиться, зная, что один из них - чужой.

Интересно, что дальше будет? Ребеночек вырастет... и что? Всех поубивает?

Это было прекрасное окончание текстовушки, спасибо, Снайпер.

И спасибо всем. Извините, если для кого-то наводки оказались сложноваты, спасибо вам, что все же впряглись и помогли мне реализовать очень дорогую мне задумку. Клятвенно обещаю, что не все мои текстовушки будут такими сложными, и тем более, что не все будут содержать такое количество трэша и угара (хотя для любителей я его всегда готова отсыпать )

В завершение еще выложу значения имен, которые я использовала в наводках:

Джибэйд - связанный с королевской семьей.
Селебу - лис (намек на хитрость персонажа).
Лиу - течение (поддался течению страсти).
Сюли - красивая.
Индира - красота.
Ануджа - рожденная после, младшая.
Аджит - неукротимый.
Джагдиш - мировой правитель.
Вилсон - сын желания.
Орабель - красивая, золотая.
Эмелин - конкурирующая.
Жак - вытеснитель.
Жермен - брат.
Антуан - вступающий в бой.
Аделинда - благородная змея.
Артур - тоже мальчик, предназначенный судьбой для великих дел, тоже воспитывавшийся отдельно от матери.
Стив - потому что мстит (Стив Роджерс, Капитан Америка, первый Мститель).
Фред - мирный правитель.
Элли - потому что Элли унес ураган, так же, как в этой истории героиню унесло нечто.

[Next]

РЕЗЕРВ ПОД ОБРАТНУЮ СВЯЗЬ

[Next]

Можете начинать гадать маскарад. Авторы:

Снайпер
Simka
ZloeAloe
Сашетта
der Westen
Бибигуль
[Begotten]
Мастер-фантаст
Anabelle

Рецензии: пишем на текст, следующий за вашим, автор последнего текста пишет рецензию на первый. Скидываем мне в личку. На наводку по Новой Англии рецензию писать не надо. Если вместо наводки появится текст - тоже не надо, отсутствие рецензии - наказание для свинни.

Что гадать, помимо маскарада?

1. Что за мифы?
2. Как они между собой связаны?

Тех, кто блистательно угадал мифы, послужившие прародителями ваших наводок, просьба именно по своим текстам не подсказывать.

[Simka]

Всюду упоминается отметина на плече героя/героев.
При чтении первой сходу вспоминается миф о Тантале и его сыне Пелопе, рваная рана на плече - сьеденная Деметрой часть тела..
Последний текст - история рождения Геракла и его брата Ификла.
Момент с прутьями напомнил эпизод с удушением младенцем Гераклом подосланных Герой змей.

[Next]

Тантал и Геракл угаданы.

[der Westen]

Древняя Индия похожа на предисторию Троянской войны: двух сестёр выдали за двух братьев, а потом одна из них сбежала с приезжим.
А немцы, наоборот, её окончание - возвращение домой и жена-заговорщица соучастник убийства.

[Next]

Все верно.

"Сбежала с приезжим" звучит, как будто она с таджиком укатила.

[der Westen]

Вообще получился какой-то гимн супружеской неверности, инцесту и внутрисемейной резне. Всё, как я люблю.
А первобытность не Снайпер писала?

[Next]

Это древнегреческие мифы, детка.

Хотя, надо сказать, некоторый трэш авторы добавляли самостоятельно, я тут ни при чем

[Simka]

Так, США  - явно история мести Ореста и Электры своей матери Клитемнестре и её мужу Эсгифу за убийство Агамемнона.
И Эринии не забыты

[Next]

Все верно.

И это как раз текст, который в наводке инцеста не содержал.)

[Nat_nat]

Вообще получился какой-то гимн супружеской неверности, инцесту и внутрисемейной резне. Всё, как я люблю.
А первобытность не Снайпер писала?

Прям то же самое хотела написать про гимн)
Но если это была Снайпер, то кто писал Марс?

А в Древнем Китае я вижу Френ?

[Next]

Френ поймана.

А первобытность не Снайпер писала?

Нет.