О, Ветер! А я к тебе в личку хотела идти и зазывать, между прочим.)Ты делаешь меня краснеть :-[
Я сегодня свин, но сдала текст, так что один остался ;)Маскарад теперь будет проще ;)
Я сегодня свин, но сдала текст, так что один остался ;)Маскарад теперь будет проще ;)
Молодой человек почти ангельской внешности ожидал вызова в приёмной. Белокурые вьющиеся волосы до плеч, чистая светлая кожа, цепкий проницательный взгляд серых глаз, ровный прямой нос, твёрдые полные губы, ярко выраженные скулы и волевой подбородок — будто модель, рекламирующая мужскую одежду, сошла с обложки журнала. Скромная чёрная водолазка и стильный пиджак с брюками серого цвета дополняли образ интеллигентного менеджера. Или аналитика. Или финансиста. Но никак не телохранителя. Он напряжённо сидел на кожаном диване молочного цвета, и вся его поза напоминала сжатую пружину: казалось, тронь за плечо — и мгновенно подскочит. Ему не привыкать ждать. Вся его работа — это в значительной степени режим ожидания с максимальной концентрацией внимания. Из кабинета правления доносились обрывки слов и угроз, какой-то мужчина говорил напористым шепотом, выплёвывая слова как автомат, на который вздумалось надеть глушитель. Наконец дверь резко открылась, и из неё по направлению к выходу проследовали трое. Они явно не привыкли к закрытым дверям и препятствиям. «Такие не на переговоры приезжают, подумал блондин, это спецы по запугиванию.» Он переглянулся с секретарём, и та знаком предложила ему войти. Пружина разжалась, и молодой мужчина вошёл в кабинет начальницы, прикрыв за собой дверь. Наталья Николаевна сидела за огромным столом на фоне стены с изображением неба и лайнера их авиакомпании. Её кожа была бледна, глаза рассеянно блуждали, и вся её фигура в этом кабинете сегодня смотрелась комично и глупо: будто испуганную девочку посадили в кресло большого начальника. «Вот уроды, постарались на славу», - заценил ситуацию блондин, и быстро соорудил скоропомощной коктейль из подручных средств в аптечке: 40 капель корвалола и 2 таблетки глицина начальнице под язык. Уже через пару минут после приёма корвалола взгляд Натальи сконцентрировался, руки сжались.
— Володя, мне нужна твоя помощь. И не возражай мне. Я всё обдумала, нужно в первую очередь позаботиться о Феденьке и Галечке. Ты видел этих людей, они не шутят. И самый простой и очевидный рычаг давления на меня — это мои дети, это даже мне понятно. Федя сейчас дома, у Гали в два кончатся уроки. Подготовь до этого времени всё необходимое. Я хочу, чтобы ты забрал детей, тайно вывез из города и страны. Куда? Куда? Наталья барабанила пальцами по холодной черной глади стола. Куда-нибудь, откуда тебе будет проще по левым паспортам перевезти их в Европу. Нет, не нашими самолётами. Смысл левых документов, если каждая собака в лицо узнает? И сидите там, пока тут всё не уляжется. Я не знаю сколько, месяц, может, два. Я понимаю, что им не понравится эта идея, тебе наверняка закатят скандал, так что будь готов.
И ещё. Даже мне не надо знать, где вы обоснуетесь на новом месте. Будешь следить за ситуацией по внутренним каналам и своей службе. Как только сочтёшь, что градус напряжённости достаточно спал, и здесь стало снова безопасно, - можете вернуться. Я на тебя надеюсь.
Владимир Бойцов по прозвищу Баранчик ни разу её не перебил, ничего не уточнил, хотя этого и не требовалось, только периодически кивал, мысленно быстро прикидывая маршрут, программу подготовки и кого можно задействовать. Такое прозвище его никак не обижало, тем более никто не рисковал называть Володю им в лицо, да и прозвище было дано за потрясающе кудрявую голову в сочетании с понятливостью, прямолинейностью, зашкаливающей ответственностью и безусловной преданностью хозяйке. В общем, ничего плохого и обидного не подразумевало.
— Хорошо, Наталья Николаевна. Я вижу это разумным. Главным оставлю Рому, он справится. Берегите себя.
Наталья Нефедова являлась одним из соучредителей небольшой региональной авиакомпании Блюскай, она же постоянно варилась в этом бизнесе, принимала решения, которые не всем нравились, с отвращением относилась к системе откатов и не признавала грязных тендеров. Владимир уже больше десяти лет работал в этой компании. Когда-то давно он пришёл сюда работать курьером, хотя только что закончил университет с красным дипломом. Он был грамотным начинающим конструктором, и вся кафедра машиностроения прочила ему блестящее будущее. Только ещё очень хотелось кушать, а предприятий, готовых взять молодого талантливого инженера без опыта пусть даже и с отличными рекомендациями — раз-два и обчёлся. Вот и занесло Владимира на «временную», как ему тогда казалось, работу курьера. Но упорный, хваткий, работящий и очень ответственный Бойцов начал быстро двигаться вверх. Пару раз он очень выручил как раз Наталью Николаевну с личными поручениями. Она оценила рвение и способности и предложила ему должность личного помощника. Это опять было совсем не по специальности, но озвученная зарплата разрешила какие-либо сомнения. Такую зарплату не все начальники отделов производственных предприятий в регионе получают. Пара лет спустя возникла необходимость создания службы собственной безопасности правления, и в числе прочих на переподготовку был рекомендован и Владимир. Вот это уже было значительно интереснее и ближе ему по духу. Кроме он уже очень привык к Наталье Николаевне, уважал её, хотя знал, что грешки за ней имеются. Наталья Николаевна считала, что государство «слишком много кушать», а потому химичила с налогами, не гнушалась обнала, но это никак не влияло на расположение и лояльность к ней Володи. Времена непростые, все выживают как могут.
К 14 часам всё было готово. Вопреки предположениям Натальи, Федя с энтузиазмом отнёсся к предстоящим приключениям, быстро собрал самое необходимое для себя и сестры буквально на неделю и вместе с Баранчиком, которого пытался называть «Вовой», спустился к рабочему бронированному джипу. В джипе ждал ещё один телохранитель, Сергей. Во все детали плана из соображений безопасности Владимир не посвятил никого. Кто-то знал отдельные элементы, кто-то — откровенную дезу, кто-то — прикрытую дезу. Полезь в эти дебри заинтересованные со стороны лица — у них должно возникнуть ощущение полного хаоса и бардака.
А сам план был достаточно прост. Блюскаем они перелетают в Сочи, там возьмут обыкновенную автобусную однодневную экскурсию в Абхазию. Чаще всего туристов не досматривают, не проверяют и не регистрируют или делают это спустя рукава. На экскурсии «отстанут», в Пицунде их будет ждать заранее взятый в Грузии напрокат и пригнанный автомобиль с двойным пакетом новых документов: один — для пересечения границы с Грузией и перелёта в Австрию, но жить запланировали вообще в Чехии, поэтому другой — для проживания уже в Праге. Паспортами занимался Владимир лично по своим наработанным каналам. Такой маршрут и двойная смена документов позволяли значительно снизить шансы их обнаружения в Европе. Первая отсечка — Сочи. В Сочи люди прилетели, а куда дальше делись — непонятно. Вторая отсечка — Грузия, из которой вылетят существующие «молодожёны» и отдельно грузин, а потом растворятся в Европе. Так происходит каждый день. Паспорта-дублёры существующих людей стоят дороже, зато это значительно эффективнее , чем просто «пустышки» без истории. Усердные люди «пустышек» вычислят за пару дней. Конечно, пара дней — это тоже время, чтобы успеть достигнуть цели и потеряться в большой Европе, однако основательному Бойцову хотелось в принципе обставить потенциальных киднепперов.
Галя пришла в восторг от перспективы внезапной поездки: уроки, учёба, школа её утомляли. Она видела своё будущее состоящим из гламурных удовольствий, не требующих приложения усилий, и даже разрыв общения с тусовкой на длительный срок её не пугал. Галя была заносчивой девицей с непомерным самомнением, невысоко оценивала умственные способности своих одноклассников и часто высказывалась о стране и городе в уничижительном ключе. Поэтому перспектива «свалить по-дальше» её никак не огорчила.
В Сочи отряд прибыл вечером и зарегистрировались официально в Рэдиссон Блю Резорт, где только бросили пару вещей, а сами поехали в частный сектор. Тем не менее всю ночь Владимир провёл без сна, ожидая внезапного нападения, но всё прошло тихо. Утром они спокойно отправились на экскурсию. Убедившись, что в автобусе сплошь туристы и никаких подозрительных лиц, Баранчик позволил себе немного вздремнуть. Дети вовсю наслаждались видами и теплом. Когда вся экскурсия двинулась к Набережной Пицунды, троица отделилась и села в подготовленный простенький внедорожник. Галя вольготно разместилась сзади, Федя сел рядом с телохранителем. Впереди была непростая дорога, Баранчик чувствовал накопившуюся усталость, но времени на отдых не предусмотрено — нужно торопиться в Тбилиси, откуда рейс в Вену вылетал уже через 8 часов. Пока ехали вдоль моря ребята в основном глазели в окно. Потом стемнело, на трассе совсем не было машин, освещение было скудным. Неуютно и даже жутковато. Чем ближе машина приближалась к Тбилиси, тем заметнее нервничал Фёдор. На дороге появился указатель на автозаправку, и все решили наконец посетить туалеты и расслабить мочевые пузыри. Баранчик проверил помещения, они были пусты. Закончив туалет, троица продолжила путь, но проехав всего пару километров, Фёдор нагнулся куда-то вниз. Телохранитель не сразу понял, что он там копошится. Но он достал из-под штанины джинсов пистолет и упёр его дуло водителю в бочину. «И где только взял?» - эта мысль опередила «На хрена Феде ствол?»
— Спокойно тормози на обочине, - голос Фёдора был холодным и малознакомым.
— Что за фокусы? Спросил Владимир, стараясь, чтобы голос не выдавал волнения, но подчинился и съехал на обочину.
— Никаких фокусов. Просто кто-то слишком много знает. А тот, кто много знает, долго не живёт. Глуши мотор и выходи из машины. И никаких выкрутасов!
— Я не собираюсь ни с кем делиться известной мне информацией, я давно предан вам. - Баранчик перевёл на паркинг и заглушил мотор, оставив ключ в замке зажигания, открыл дверь и вышел.
Телохранитель мог спокойно в замкнутом пространстве атаковать пацана и отобрать оружие, но сложилось впечатление, что это проверка. Безумно глупая, но проверка. Он продолжал выполнять указания, захлопнул дверцу и встал в свете фар напротив капота. Прохладно, но безветренно. Через стекло он наблюдал, как противник выходит наружу, держа его на прицеле. Галя абсолютно равнодушно наблюдала за происходящим.
— Да и мама тебя по голове не погладит за подобные выкрутасы. Зачем тебе кровь на руках?
Фёдор ухмыльнулся и поводя дулом, заставил Баранчика сделать ещё несколько шагов от дороги прочь, где за высоким кустарником, в темени угадывался покатый обрыв.
— Глупый барашек. Мама всё и затеяла. Говорит, что мне ещё не раз придётся столкнуться с необходимостью защищать свою семью самыми, возможно, неприглядными способами. Пора начинать.
Осознание предательства ударило одновременно с яркой вспышкой раздавшегося выстрела. Владимир почувствовал отдачу, разливающуюся по брюшине боль, следом ощутил как несётся спиной вниз, собирая колючие иголки шеей. Ему чудилась надпись "Овца!" из звёзд на чёрном небе. И всё стухло.
Где-то высоко наверху Фёдор сел на пассажирское сиденье и отправил смску «всё готово». Скоро их снова будет трое. Федя, Галя и новенький Баранчик.
Стоя у стены в ожидании расстрела, Бык вспомнит тот далекий вечер, когда он впервые увидел Полину.
Я дрался в очередной раз, и снова побеждал, и противник уже еле-еле стоял на ногах, а толпа волновалась и как-то неуверенно улюлюкала. Я никому не нравился, на мне старались не задерживать взгляд: белоснежная кожа, красные глаза. Урод, мутант, выродок. Что-то подобное мне кричали вслед, когда я еще не мог справиться с каждым, кто осмеливался озвучить свои мысли. Теперь я мог, и остальные предпочитали держать мысли при себе, но моим победам радовались довольно неубедительно.
Сойдясь с противником в очередном клинче, я зарычал прямо в его лицо, и ударил головой. Бой без правил, толпа любит кровь, а кровь на белом так хорошо видна… И вот, отведя глаза от поверженного врага, я увидел в толпе ее. Она стояла рядом с Михаилом, местным заправилой и альфа-самцом. Сначала я заметил цвет ее кожи, карамельный с удивительным отливом, явно результат межрасового смешения, а потом банально утонул в ее глазах, присоединившись к десяткам таких же утопленников.
До нее я умел только драться, но, клянусь, теперь я бы смог посвятить ей стихи, или картину, или что там еще делают эти сопливые романтики, которые не могут завоевать жещину нормальными мужскими способами?
Но ничего этого не требуется. Полина хочет отомстить Михаилу, я хочу только ее, и плевать мне и на статус, и на месть, и на возможные неприятности. Все что имеет значение, это то, как мое огромное белое тело раз за разом накрывает ее стройное и темное, и как она дышит при этом, и как смотрит потом, не отводя глаз, с хищным интересом. Я ей нравлюсь. Она безбашенная извращенка, и я, урод и изгой, нравлюсь ей. Ей, этой самой прекрасной женщине на свете.
В одну из наших тайных встреч я глажу ее живот, тыкаюсь в него лицом, и чувствую ответные толчки изнутри. Не знаю, как я мог так долго этого не замечать.
– Полиночка, девочка, давай сбежим. Я заработаю много денег, я буду драться, я ради вас теперь все…, – и замолкаю на полуслове, потому что она качает головой, и ее прекрасные темные глаза с поволокой смотрят на меня насмешливо и равнодушно из-под пушистых ресниц.
– Беги, Бык, – наконец говорит она. – Мое место здесь. Что ты можешь дать мне? Что ты дашь нашему ребенку? Ты же…
И теперь замолкает уже она, и смотрит не отводя глаз, а мой мир, такой крепкий и стабильный, начинает разрушаться прямо под ногами. Я стою на вершине хрустальной башни, а она с переливчатым звоном рассыпается, и тысячи осколков жалят и раздирают мою шкуру, рвут мои внутренности, а я все падаю, падаю и падаю, и не могу дождаться, когда же этому придет конец, а он все не приходит.
Кое-как соскребая остатки себя с земли, я все-таки ухожу. Хочу посмотреть на Полину в последний раз, но не оборачиваюсь. Я и так знаю ее всю, и мои воспоминания так заполнены ей, что больше ни для чего не остается места.
И теперь, спустя несколько месяцев, я стою и слушаю, что говорят обо мне мои убийцы, и не собираюсь делать ничего чтобы им помешать.
– Гребаный ублюдок умудрился обрюхатить Полинку всем назло, теперь от нее чистого потомства не жди, скоро тоже пустим под нож. Наука эта, как ее, телегония, во. А родился такой урод, ты бы видел: альбинос конечно, глаз во лбу один, как у циклопа, все четыре ноги перекручены в суставах. Ну, его в расход сразу же… А Мишка так и ходит за Полинкой как привязанный, любовь что ли такая. Тупое зверье, а все туда же. Ладно, ты готов? Так давай закончим побыстрее.
И стоя у стены в ожидании забоя, Бык хочет крикнуть, что прощает их, но получается только “Муууууу!”
Страшно.
Чувство парализует, сдавливает горло так, что каждый вдох даётся с трудом.
Немеют руки. Сердце бьется гулко, отдаётся в ушах. В груди холодеет.
Очень страшно.
Хочется, чтобы это прекратилось. Просто прекратилось. Сейчас же! Пожалуйста. Пусть это прекратится. Просто хватит.
Кейт подходит со спины и осторожно кладёт руку ему на плечо.
– Кайл, ты в порядке?
Он вздрагивает, только сейчас понимая, что просидел там добрых полчаса, или выпуск новостей был в три? Тогда час.
Он поднимает голову и в распахнутых глазах блестят слёзы:
– В Брайтоне авария, Кейт. Пол… Он там, на лекциях своего хренова профессора. Он не отвечает, Кейт, он не берет чертову трубку!
Господи, пусть это окажется дурным сном.
«Я останусь один?», – вспыхивает в голове и Кайл прячет лицо в руках. Нет-нет-нет-нет, только не Пол, нет! Чертов умник, сдалась ему эта конференция. Пожалуйста, это слишком больно, это невыносимо больно.
Звонок взрывается в тишине комнаты какофонией звука. И пока Кайл в ужасе смотрит на него: «Я услышу там, что никто не выжил. Что у того парня были водительские права, и они оповещают родственников…Я не хочу жить в мире, где буду один. Я не смогу», Кейт поднимает трубку.
– Да? Кто? Пол! Там какая-то авария, ты как? – она напряженно слушает, а затем смеется. Поворачивается к брату, зажимая трубку рукой. – Успокойся. Всё как обычно. Он напился в баре и потерял телефон. Опять!
Кайл медленно разжимает кулаки и тянется к вискарному стакану.
Скорее бы эта неделя кончилась, и Пол вернулся домой.
***
Золотые братья. Успешные и сильные. Забияки, драчуны, но всеобщие любимцы. Как можно злиться, глядя в их пронзительные голубые глаза? Как можно отчитывать за шалость, когда они кротко склоняют головы и золотые кудри падают на лица. Скрывая шальные белозубые улыбки.
Впрочем, солнце никогда не светит в равной мере, и Пол был оглажен им сильнее, оставляя брату место в своей широкой тени. Первые места, лучший ученик, звезда, спортсмен с ясной головой.
Кайл страстно мечтал быть таким же, но не мог. Иногда всего старания недостаточно, чтобы прыгнуть выше головы.
«Ты можешь стать кем угодно», – внушали им ещё в младших классах. Но умалчивали, что не можешь стать лучшим везде.
Иной человек выбрал бы что-то далёкое от брата. Чтобы светить сам, пусть не так ярко, но в своём углу.
Но Кайл любил брата. И любил всё, что их связывало, а отказаться от этого значило надолго расставаться с ним, чего он не мог допустить.
И вместе с ним быть каменной стеной для сестёр, конечно. Пока эти парни только смотрят на них и глотают слюни – никаких проблем, на потоке всегда есть пара красоток, которые привлекают всеобщее внимание. Пока дарят им цветы и зовут в кино, – пусть. Главное, чтобы Хелен и Кейт улыбались.
Но если кто-то попробует тронуть их без их воли. О, тогда Пол и Кайл вспоминали, что кажется, давно не разминали кулаки.
Родители иногда журили их, что для них и это только повод подраться, но буйные головы не собирались засиживаться за учебниками. Впереди был целый мир, и в нем всегда какой-нибудь чувак в баре не так на них посмотрит. Что же, спускать ему это с рук?
Вот как и в тот день.
Тот злополучный день.
– Кайл, прекрати ломаться и подкати уже к Кристэн. Ну, че ты зассал, она тебе в пятого класса нравится!
– Отвали, Пол, – Кайл шутливо пихает брата локтём. – Да ты её видел? Раньше у неё были самые чумовые глаза. А теперь в других девок есть и глаза, и сиськи. А у неё только глаза.
Он не говорит, что ничьи сиськи не затмят Кристэн, но подкатывать к ней нет смысла. Потому что с того же пятого класса она влюблена в Пола. Это данность. Девушки – ему. Он обаятельный, весёлый, а Кайл в компании набычивается и молчит. Да и о чем ему говорить? Он не понимает и половины того, чем с легкостью жонглирует в разговоре Пол. Возможно девушки тоже, но всё равно это производит впечатление.
– Ха, ну тут ты прав. Че, по пивку тогда? Тут новый бар открылся!
Пиво, потом пару шотов, и тогда они становятся равны. Пол то ли чувствует это, то ли спьяну ему легче притворяться тупее, чем он есть, но предлагает всегда он.
– Окей, бро. Погнали!
В баре шумно, жарко и полно народу. Впрочем, чего ещё ждать от вечера пятницы?
Но когда где-то появляются братья, то можно смело сказать – раньше там была библиотека, с пыльными полками и суровой мадам в толстых очках, которая сурово говорит: «Тс-с-с!!», если кто-то шепотом просит ластик.
Братья будут хохотать в голос, толкаться, отвешивать девушкам комплименты, не смотря на то, сидит ли с ними мужчина, или нет, и пить. Много пить.
Они всегда сидят за барной стойкой. Хлопают друг друга по плечам, хохочут, вспоминая, как ходили куда-то и зовут бармена всё чаще, потому что «В горле пересохло, плесни!».
На них косятся всё чаще. Кто-то раздраженно, кто-то заинтересованно, кто-то испуганно. Они знают это, и это огнём проходит по их венам.
Это значит, что сейчас они одинаковые. Что нет кого-то умнее или способнее. Сейчас они пьют наравне, и когда кто-то процедит про них что-то грубое – драться тоже будут наравне.
Никто в баре не мог сказать, когда началась драка. Скорее были удивлены, что не началась раньше. Напряжение нарастало давно, и не по капле падая в чашу терпения, а сразу сойдя в неё лавиной. И когда раздался грохот первого опрокинутого стула – тщательно сжатый шар ненависти взорвался, и люди начали вставать из-за столов.
И Пол, и Кайл любили драться. Они не могли без этого.
Это способ показать, кто тут главный. Это способ быть «бро».
Это чувство, когда ты решаешь проблемы. Не долго, нудно и неэффективно болтая языком, а как нужно – один раз хорошенько врезав. Так, чтобы этот чувак не сразу встал.
А потом можно проставиться ему пивом и с хохотом сравнивать, кто заехал кому сильнее.
Всегда всё было именно так. Всегда.
Кроме того случая.
Когда у одного из посетителей оказался нож.
Пол сразу понял, что что-то не так. Стало тихо.
Свалка продолжалась, кто-то визжал на ультразвуке, а кто-то громко объяснял ситуацию для службы спасения. Чуть позже на улице завыла сирена.
Пол просто этого не слышал.
Он смотрел на Кайла, младший братишка, всегда младший, даже если ты появился на свет секундой раньше, и не мог поверить.
Голубые глаза медленно стекленели, приоткрытый рот выглядел глупо, будто бро просто уснул, спьяну перепутав пол бара с постелью.
Пол нашарил пульс.
Ничего.
Он медленно обвел взглядом толпу, которая гомонила над его головой.
Над его головой.
Его одного.
Без Кайла. Навсегда.
И какой тогда смысл?
Нож лежал рядом с телом.
Там они будут равны. Там никто не будет завидовать, там никому не будет стыдно. Там всё будет хорошо.
Одно сильное движение, лезвие должно зайти глубоко в трахею. Главное успеть выдернуть, скорая уже едет, могут откачать. Главное успеть.
Он успел.
Теперь всё будет хорошо.
1933
- Какая красивая, как солнышко! - Лу останавливается перед стеклянной витриной и смотрит широко раскрытыми голубыми глазами. - Смотри, Грета!
Луизе три, и на каждом шагу она видит что-то новое и удивительное, даже если шаг по знакомой улице, а из нового - клетка с канарейкой в витрине у Эдельштейна.
- Пойдём, Лу, - Грета пытается перехватить выскальзывающую ладошку сестры, - это канарейка, обычное дело.
Но Луизу не остановить, она высвобождает руку и почти повисает на ручке двери, чтобы её открыть. Дверь поддаётся куда легче, чем та, что дома, Луиза летит вперёд, падает носом в каменный пол. «Сейчас заревёт» - обречённо думает Грета. И ошибается - сестра легко встаёт, вытирает рукой разбитый нос и тянет кровавые пальцы к прутьям клетки.
- Солнышко!
- Вам понравилась моя птичка, юная фройляйн? - старик Эдельштейн появляется неожиданно и бесшумно, Грета готова поклясться, ещё секунду назад его не было, а теперь он уже возле витрины, острожно передвигает клетку поближе.
- Она красивая, - отвечает Лу, - очень. И яркая.
- Это вы ещё не слышали, как она поёт! - он насвистывает мелодию популярной оперетты, которую тут же подхватывает канарейка, и время в ювелирной лавке замирает. Лу так и стоит, взявшись за прутья и оставляя на позолоченной решётке красные полосы, да и Грета не двигается с места и не спешит уводить сестру.
- Хочу птичку! - заявляет Лу, когда пение умолкает. - Она поёт, она красивая! Грета, давай её купим?
Грета открывает рот, чтобы объяснить сестре, что денег у неё с собой нет, что родители вряд ли обрадуются внезапному появлению канарейки, да и что птицами в ювелирной лавке не торгуют. Но Эдельштейн её опережает:
- Сожалею, фройляйн, но Голди не продаётся, она не просто украшение и занятная птичка, а почти член семьи.
- Голди?
- Так её зовут, вы же сами заметили, какая она яркая.
«Сейчас точно заплачет» - думает Грета - «Всегда ведь плачет, если не получает того, чего хочет». И снова ошибается - видимо слова о канарейке, которая почти член семьи, производят особое впечатление.
- Но мне можно к ней приходить? Она мне нравится.
- Пойдём домой, Лу, - Грета наконец ловит сестру за руку, - извините за беспокойство.
- Приходите, милая фройляйн, вы ей тоже понравились.
Луиза улыбается всю дорогу до дома, и Грета довольна, что сестра не вспоминает о разбитом носе, а что до канарейки - то через пару дней, она уверена, сестра о ней забудет.
Но Лу бегает в ювелирную лавку каждый день, сперва тащит с собой сестру, потом одна - благо бежать всего через пару домов. За зимой приходит весна, а за весной лето - Лу насвистывает десятки различных мелодий, отец смеётся, что его младшенькая как истинная уроженка Вены вырастет великим музыкантом. Спустя год Лу начинает учиться играть на флейте и всё также пропадает у позолоченной клетки. Спустя пять лет она возвращается домой с клеткой в руках:
- Герр Эдельштейн подарил мне Голди.
- Своего почти члена семьи? - усмехается Грета.
Лу кивает и прикусывает губу.
- Он сказал, что уезжает. Куда-то очень далеко. И что Голди нужна семья. А мне кажется, что что-то случилось.
Клетка с канарейкой занимает почётное место на подоконнике в гостиной. Лу играет, и яркая птичка поёт. А ноябрьским утром направляясь на курсы, Грета проходит по засыпанной стеклом мостовой, где вперемешку с осколками лежат мелкие драгоценные камни.
1942
Всю дорогу в ушах звенит голос Лу - «То есть, ты будешь мучать людей, так?». Грета трясёт головой, сперва в такси до вокзала, потом в поезде, потом на пересадке, потом снова в поезде и в служебной машине.
Нет, совсем нет. Она не собирается мучать людей, она даже нелюдей мучать не собирается, она будет делать то, ради чего её призвали, то, что полезно Рейху и германскому народу, она не садист, не палач и даже не судья. Она - гражданин, и она будет служить так и там, как ей было сказано. Это Лу может раствориться в своей музыке, певчей птичке, кофе с утра и штруделе к ужину - она слишком юная и наивная, она просто не понимает, что положенное одним другим не положено.
На воротах написано Jedem das Seine, и это видится Грете правильным знаком, это именно те слова, которых ей не хватало в мысленных спорах с сестрой. Каждому своё: Луизе - музыка, Грете - служба, заключённым - исправительно-трудовые работы.
То, что работы не совсем исправительно-трудовые, она понимает не сразу. На первый взгляд сортировка новоприбывших заключённых кажется естественной и совершенно правильной - отделить слабых от сильных, детей от взрослых, больных от здоровых - они ведь не могут одинаково делать одинаковую работу. И то, что новоприбывших надо провести через санитарный контроль - логично и правильно, их везли не в лучших условиях, их одежда в грязи, а в длинных волосах легко могли завестись вши. Везде должен быть порядок, а здесь порядок начинается с самых ворот - всё чётко, логично, по отработанной схеме, а там, где есть порядок, нет места злоупотреблениям, нарушениям и несправедливости - разве что кто-то решит получить то, что не положено, не своё.
У гауптштурмфюрера Кригмана, коменданта лагеря, рукопожатие крепкое и быстрое. И такая же быстрая, отрывистая речь. Он доволен пополнением штата, он выражает надежду, что новая сотрудница быстро освоится. Её должны были ознакомить с основными правилами и служебными обязанностями. Ознакомили? Он крайне этим доволен. Он внимательно изучил досье - по его цепкому взгляду Грета понимает - очень внимательно.
- У вас медицинское образование, я правильно понял?
- Только курсы первой помощи, - Грета никогда не задумывалась о медицинской карьере, но с начала войны решила, что должна сделать что-то полезное для страны и народа, - я училась на медсестру.
- Уже что-то. Пойдёмте.
Они идут между зданиями, по территории, мимо вышедших на работы, мимо кухни, где, судя по запаху, готовится что-то овощное, мимо стены, отделяющей одну зону лагеря от другой. Под ногой что-то хрустит, и Грета опускает глаза - кость, наверное, из кухонных отходов, хотя кажется слишком крупной для куриной, скорее лошадиная или коровья - выходит, и про голод заключённых неправда, пропаганда врагов.
- Основная медицина в другой зоне, о ней вам думать не придётся. Здесь мелкие производственные травмы, больных мало. Но мне нужен надёжный человек, который будет следить за порядком. Я же могу вам доверять?
Грета кивает, потому что слова не нужны. Разумеется, ей можно доверять. Она не подведёт. Не может подвести человека, чьей целью является порядок и общее дело, который этот порядок создал и поддерживает. Она здесь чтобы помочь сохранить и поддержать, чтобы делать то, что велят, чтобы быть частью механизма, работающего на благо Рейха.
Ответ на так и не заданный вопрос - а зачем собственно нужен работник с минимальными медицинскими навыками, но надёжный - обнаруживается в медпункте, где запах крови мешается с запахом спирта, и оба настолько резкие, что Грета с трудом подавляет тошноту. Пациентов, действительно, немного, пациент всего один, зафиксированный на сложной конструкции из досок, видимо призванной изображать операционный стол. Медицинский работник тоже один - в стандартной полосатой форме, на рукаве кровь, в руках бинты, и никакой реакции на вошедших.
- Номер 585708, - комендант кивает в сторону полосатой фигуры, - специалист полезный, будет у вас в подчинении и под вашим присмотром. 585708, что там?
- Ещё сутки, и надо было бы резать по колено, - руки уверенно осуществляют перевязку, глаза смотрят куда-то на ноги пациента, как будто не комендант пришёл, а такой же заключённый, - а так, ампутация обмороженной ступни, снижение риска гангрены, жить будет.
- Мразь жидовская, - шипит пациент, - какая мразь, какие вы все мрази, лишь бы сломать, искалечить, чтоб вы сдохли все!
Спирта в воздухе как будто становится всё больше, его запах почти забивает запах крови.
- Он что, пьян? - вопрос срывается с губ прежде, чем Грета успевает его обдумать, и тут же зажимает рукой рот, то ли в надежде, что вопроса никто не услышал, то ли стараясь удержать рвотный рефлекс.
- Разумеется, - номер, который она так и не запомнила, уверенно кивает, - он абсолютно пьян, резать его по живому - это прикончить болевым шоком. Гауптштурмфюрер, с ним всё, можно его забрать, можно оставить - как вам угодно.
- Сейчас заберут, - правильный высокий немецкий коменданта звучит совершенно контрастно по сравнению с плавными интонациями номера и австрийским акцентом самой Греты, - 585708, продемонстрируй госпоже надзирательнице медпункт. Я на вас рассчитываю и желаю удачи - это уже Грете.
Комендант выходит и, кажется, выдаёт распоряжения насчёт транспортировки пациента. Номер 585708 оборачивается, и взгляд Греты упирается в скрещенные треугольники - красный на жёлтом - ненадёжней некуда.
- Здесь нет вакцин, нет обезболивающего, и ампутацию я произвожу строительной пилой, - номер двигается также стремительно как комендант, но отрывистой речи нет, и южный акцент звучит гораздо привычнее, - сегодняшний пациент с обморожением почти не про что. Обычно здесь тиф, открытый туберкулёз или что-то похуже. Ваши предшественницы просили перевод, и правильно делали, у вас, в отличие от меня, выбор есть.
- Мой долг - быть здесь, - Грета сжимает губы, если ненадёжный номер должен быть под присмотром, она присмотр обеспечит.
Номер не отвечает, но пока охрана перемещает недавнего пациента, показывает, где стоит спирт, лежат бинты и инструменты - очень быстро, очень профессионально, очень незаинтересованно, словно, действительно не верит, что очередная надзирательница задержится.
Когда номер уходит в соседнее помещение, Грета глубоко вздыхает. «Всё не так, Лу, - мысленно говорит она сестре, - ты была неправа, я не буду мучать людей, я буду следить за тем, чтобы их не мучали, вот такие, враги, но специалисты».
Из соседней комнаты несёт холодом, и Грета инстинктивно идёт к источнику - закрыть окно, дверь, что там ещё может быть.
В проёме двери она видит уже знакомую полосатую спину, номер 585708 курит в тёмное небо и смотрит вперёд. Инстинкт говорит Грете, что надо немедленно окликнуть, потребовать закрыть дверь и отчитать, но любопытство заставляет медленно пройти вперёд и взглянуть через плечо. В свете фонаря, через дорогу и проволочный забор видно здание, как две капли воды похожее на медпункт, из задней двери которого выносят тела, раздетые и очевидно мёртвые. Взгляд цепляется за фигуру с длинными, тёмно-рыжими волосами, кажется, несколько часов назад, на платформе, именно глядя на них, она задумывалась о вшах и антисанитарии.
- Это же? Не может быть.
- Это санитарный контроль, госпожа надзирательница, - номер так и не поворачивает голову, - он ежедневен и беспощаден.
Грета чувствует, что ей не хватает воздуха - спирт, кровь, сигаретный дым соединяются в одну удушливую омерзительную массу, дышать которой невозможно, она делает шаг вперёд и почти летит с крыльца вниз. Её удерживают, и только поэтому она не лежит на снегу - руки у номера неожиданно сильные.
- Я не знала, - шепчет она, - я не думала, я была уверена, что... - голос срывается, дышать нечем, тела несут и несут, а чужая рука так и держит, сдавливая рёбра.
Спустя минуту она сидит на верней ступеньке лестницы, держит в трясущихся руках стакан с водой и беззвучно плачет. Она не знала, не была готова, не понимала.
- Меня зовут Грета, - говорит она, вцепившись в полосатый рукав.
- Меня зовут 585708, и в ваших интересах запомнить именно так.
Рука, впрочем, не двигается, и это можно счесть рукопожатием.
1944
«Это жестоко - заставлять их убирать тела тех, с кем ещё вчера они шли в одной колонне» - за окном с трудом двигающаяся группа тел в полосатых робах осуществляют погрузку группы неподвижных и полностью раздетых тел. «Это отвратительно - провоцировать их на драку за кусок хлеба» - у задней двери кухни, через которую выбрасывают пищевые отбросы, полдесятка тел вступают в безумную борьбу, отпихивая друг друга конечностями, пуская в ход зубы, лишь бы добраться до овощных очисток или заплесневелой корки хлеба. «И убивать их за то, что поддались на провокацию - несправедливо» - одно из тел падает с простреленным затылком, и оставшиеся расползаются подальше от трупа. «Это правильно - каждому своё».
Всё чаще Грете кажется, что она сходит с ума - она чувствует чудовищную жестокость и несправедливость происходящего и чувствует свой долг в поддержании существующего порядка. Она успокаивает себя тем, что сама не проявляет жестокости, что вообще не её вина в том, что она оказалась надзирательницей, что она исполняет приказ, что она не хочет, не может оказаться по другую сторону, что ей есть, что терять, что любое сопротивление просто бессмысленно своей обречённостью. Она чувствует, что предаёт всех - свою страну, в чьей правоте сомневается, гауптштурмфюрера, чьё доверие не оправдывает, других надзирательниц, в чьих садистских забавах не участвует, свою семью, с которой не может быть рядом, каждый труп, который мог бы жить, 585708 одним своим существованием.
Первый за почти три года короткий отпуск кажется Грете возможностью хоть ненадолго выбраться из замкнутого круга вины и ответственности, но оказывается очередным испытанием. Мир за пределами лагеря стремительно меняется, в Вене больше не горят ночные огни, не подают штрудель с горячим кофе, Опера закрыта, отца призвали на фронт, мать днями пропадает на фабрике, Лу из школы бежит на подработку в больнице, времени на музыку нет, и старая канарейка больше не поёт. Привычный и родной мир оказывается настолько чужим, что она почти радуется окончанию отпуска и возвращению к лагерной рутине - там хотя бы привычно плохо.
Впрочем, неожиданно работа встречает её приятными изменениями. Зону А, ту самую, где основная медицинская деятельность, эвакуировали подальше от линии фронта, а оставленное оборудование и медикаменты передают медпункту для заключённых. Не то чтоб оставили много, но в сравнении с тем, что было, это выглядит настоящим богатством.
- Птичку тоже вам?
- Птичку?
- Ну да. Сказано было, всё, что оставили тащить сюда, так там птичку держали, нужна?
Птичка оказывается ярко-жёлтой канарейкой, и Грета не может её не забрать, глядя на птичку можно думать о доме, о тех временах, когда жизнь была спокойной и радостной, о младшей сестре и её увлечении музыкой.
- У моей сестры живёт канарейка, - зачем-то объясняет Грета.
- Дед такую держал, - 585708 почти улыбается при виде птички, - когда было можно. Кажется, она могла повторить любую мелодию.
1945
Новостей извне в лагерь почти не поступает, ходят слухи о приближении линии фронта, о возможной эвакуации, о закрытии лагеря. Никто не знает, насколько и какие слухи правдивы, но напряжение кажется буквально осязаемым. Ничто не меняется, ежедневная рутина остаётся постоянной, но теперь это постоянство кажется пугающим. Так спокойно и тихо бывает перед сильной грозой, но грозу можно предсказать, а что произойдёт сейчас - нельзя.
Грете снятся кошмары. О восстании заключённых. О советских войсках, штурмующих лагерь. Об американских бомбардировщиках. О том, что весь персонал лагеря обязан пройти санитарный контроль. Что из этого хуже - она не знает.
Люди вокруг срываются, и это пугает. Один из охраняющих лагерь солдат бросается с вышки, старшая надзирательница не кормит собак неделю, а потом спускает их на колонну вышедших на работу, заключённый бросается на колючую проволоку, и его тело так и остаётся висеть, поскольку снять его, не получив удар током, не представляется возможным, а обесточить ограждение не положено.
Гауптштурмфюрер Кригман сохраняет спокойствие, и глядя на него, Грете проще не сорваться самой. Если главный человек в лагере не видит кошмара в происходящем, если не уезжает сам и не эвакуирует остальных, значит не происходит ничего примечательного, всё в порядке, так, как должно быть. И каждый раз, приходя к коменданту с докладом, Грета чувствует абсолютное спокойствие и отсутствие страха. Тем в большее недоумение её повергает заданный после очередного доклада вопрос.
- Как вы себя чувствуете в центре заговора?
Она теряет дар речи, ей совершенно неясно, о чём он говорит - ведь всё спокойно, он сам абсолютно спокоен, какой тут может быть заговор?
- Неужели не знали? - комендант проводит рукой по лбу, а потом с силой давит пальцами на виски. Он не столько спокоен, сколько смертельно устал. - Вы сами рассказываете мне о том, кто к вам обращается. Коммунисты, социал-демократы, польские националисты, причём наиболее авторитетные среди своих, все внезапно начинают болеть. Это координационный центр готовящегося восстания, и один из лидеров - ваш непосредственный подчинённый.
Это звучит удивительно логично, это объясняет царящее повсюду напряжение, поток пациентов, возможность координации самых разных групп заключённых, не пересекающихся ни в бараках, ни на работах. Это оказывается совершенно понятным, когда мысль озвучена. Грета снова чувствует себя совершенно потерянной и опустошённой, как в первый день работы, когда увидела как выносят тела. Тогда она не знала - куда попала, теперь - внутри чего оказалась. И всё это ей прекрасно демонстрируют со стороны - 585708 показывает тела, комендант рассказывает о готовящемся восстании, а она смотрит и не видит.
Она приходит в себя, сжимая в руках стакан воды. Тоже - как тогда.
- Я был уверен, что вы заметили, - в голосе коменданта уже не спокойствие, не усталость, обречённость, - к этому шло. И это лучше, чем советская армия.
- Почему? - она действительно не может понять. - Какая разница, кто нас убьёт?
- Разница в том, что убьют не всех.
И снова это кажется очевидным - советские войска при штурме будут стрелять в любого, кто носит форму; заключённые несомненно убьют охрану и, скорее всего, скормят собакам старшую надзирательницу, но неоказывающий сопротивления рядовой состав не тронут. «Он уже похоронил себя, но думает о своих людях, он не был спокоен, он действительно принял свою обречённость и надеется на меньшее из зол». И от осознания чужой боли и безысходности снова сдавливает горло и не получается сказать ни слова - ей опять дают право выбор, сделать который она не может.
Сперва она хочет ворваться в медпункт и спросить, почему о том, что происходит вокруг неё, она не имеет ни малейшего понятия. Потом осознаёт всю глупость подобного вопроса. Потом выжидает, всё больше убеждаясь в правоте коменданта. Теперь она видит координацию, слышит то, на что раньше не обращала внимания, старается не показывать свою осведомлённость и ждёт.
Вопрос «Когда?» она задаёт спустя две недели, понимая, что ожидание неминуемого гложет хуже кошмаров.
- Двадцать девятого, - 585708 вопрос кажется совсем не удивляет, - хотите уехать?
Гауптштурмфюрер тоже об этом спрашивал, гауптштурмфюреру она сказала «нет».
- Не хочу.
Больше о восстании она не говорит ни с начальником, ни с подчинённым. Считает оставшиеся дни, пишет письма - сестре, родителям, гауптштурмфюреру, 585708 - рвёт и сжигает. Готовится - то ли выжить, то ли умереть - выбор так не сделан.
Вечером двадцать восьмого она понимает, что у неё скопилось море незаданных вопросов: знают ли заговорщики, что о заговоре известно; знает ли комендант, что восстание начнётся завтра; знает об этом охрана, надзиратели, персонал; знает ли кто-то, что происходит за стенами лагеря; убьют её или оставят в живых; с чего начнётся восстание и кто его возглавит; что будет со всеми остальными; что за грустную мелодию поёт канарейка?
Последний вопрос кажется таким простым, что его Грета произносит вслух.
- Я не помню всех слов. Но эта песня про надежду, про обретение дома, покоя, про то, что всё будет хорошо. А ещё это единственная мелодия, которую мне удалось воспроизвести.
Два взрыва гремят почти одновременно, стёкла вышибает, птичка бестолково носится в опрокинутой клетке, Грета падает на пол, прижимая к голове руки, между пальцами течёт кровь - наверное, задело осколками.
- Началось?
- Да. Понять бы ещё - что за второй взрыв. Хорошо бы не бомбардировка.
- Что мне теперь делать?
- Ничего. Постарайтесь не попасть никому под руку. Сидите здесь или собирайте своих. Бежать не советую, вряди вы отлично ориентируетесь в этих местах. И отдайте мне оружие, вы всё равно не пустите его в ход.
Почему-то, отдавая пистолет, она не чувствует ни неправильности происходящего, ни желания поступить иначе. Комендант сдался уже давно, она, наверное, тогда же, 585708 вряд ли застрелит её из собственного оружия, она может отсидеться и выжить, потом вернуться домой, ходить на фабрику с матерью или в больницу с Лу.
- Я правда не желаю вам зла и надеюсь, что вы выживете, - 585708 стоит в проёме двери, в серых глазах отражается горящий огонь, - с вами было возможно работать, и, кажется, вы вполне умеете видеть в людях людей.
Оставшись одна, Грета поднимается с пола, отряхивает с одежды пыль, вынимает торчащий из руки крупный осколок, открывает замок на птичьей клетке - выпускать так всех - и выходит наружу, в неизвестность.
Ей некуда идти, и она это отлично понимает. Наверное - единственное безопасное место осталось позади, но она просто не может сидеть там одна. Снаружи она оказывается в беспорядочно движущейся толпе и двигается вместе с ней. Она ловит обрывки фраз и понимает, что одновременно с восстанием заключённых начался штурм лагеря, впрочем, штурмом его назвать трудно - разобравшись с охраной, заключённые просто впустили советские войска. Она теряется среди полосатых роб, серо-зелёной военной формы, её не замечают, не пытаются убить или остановить, она может скрыться, свернуть в любой момент, но идёт вперёд.
Кажется, ноги сами приводят её на плац, где собирали заключённых для распределения на работы и персонал для ознакомления с новыми инструкциями. Если сбор - то там. И оказывается, что не только она так думает - то ли восставшие, то ли солдаты, то ли собственное чутьё привели сюда весь персонал. Грета узнаёт кого-то из охраны, старшую надзирательницу, связистов, она видит коменданта, в общем ряду, совсем близко. А ещё даже не видит - чувствует - выпущенную в него пулю. И делает то, чего не делала никогда прежде - не бездействует, а шагает вперёд.
Боли нет. Есть удар и перевернувшийся мир. Ярко-синее небо прямо перед глазами. Отблески пожара как огни ночной Вены. Грета слышит, как смеётся отец, играет сестра и поёт канарейка, видит улыбку матери, окровавленные руки 585708 и обречённо склонённую голову коменданта. «Теперь, наверное, он сможет спасти остальных».
Боль приходит внезапно и резко. Кажется, она кричит, но не слышит своего крика. Комендант падает рядом, смотря в небо застывшим взглядом, а над ним возвышается высокий белокурый солдат с окровавленным штыком. Последнее, что она различает - яркое пятно в тёмном небе - птичка выбралась из клетки.
Ах, Калабрия! Моя прекрасная родина... Такая жаркая, такая красивая... И такая жестокая. Ты достойно воспитала своего сына Габриэля. Сейчас я могу сказать это совершенно искренне. У самого разыскиваемого мафиози Италии длинный список подвигов, но порой на меня, словно приливные волны, наказывают воспоминания о том, как начался мой путь на криминальный Олимп.
***
Внезапная смерть отца не стала для меня горем: я презирал этого пьяницу всей душой. Но меня ошарашила мысль, что я в одночасье стал старшим мужчиной в семье. В свои пятнадцать я вынужден кормить больную мать и пятерых детей, которых, помимо меня, настрогал мой папаша.
Единственное место, где я мог что-то заработать, был порт нашего маленького прибрежного городка. К несчастью, я был не единственным, кто пытался там крутиться. Поэтому доставались мне за работу сущие гроши. Их едва хватало на еду, и нередко мне приходилось идти на смену полуголодным. Тем труднее мне было смотреть на своих весёлых ровесников, которые большой толпой слонялись по вечерним улицам, смеялись, веселились... И всегда имели деньги на развлечения. Всегда.
Глядя на них изо дня в день, из вечера в вечер, я понял, что если хочу чего-то добиться, то должен любой ценой попасть в их компанию. Любой ценой.
Мне пришлось пару месяцев отираться рядом с этими ребятами. После работы в порту я не шёл домой к маме и сестренкам, а шатался по улицам следом за этой ватагой, изо всех сил делая вид, что я с ними.
Сначала они меня не замечали.
Затем стали смеяться надо мной.
А потом позвали в компанию.
А спустя ещё пару недель их главарь Энцо позвал меня на серьёзный разговор. Он был почти взрослым - семнадцать лет, и имел на редкость неприятный вид. Может, виной тому были водянистые, почти бесцветные глаза, а может, дешевые вонючие папиросы, которые он постоянно держал во рту, прилепившимися к нижней губе. Или может все сразу. В любом случае, общаться с ним не хотелось. Однако он сказал, что раз я так хочу стать членом его банды, то должен показать на деле, чего стою.
***
- Энцо, ты не шутишь?! Скажи, что тебе сделал бедняга Леон? Он же и мухи не обидит!
Я был поражен, услышав условия своего вступительного испытания. Они были простыми и укладывались ровно в два слова: убить Леона.
Леона знал весь наш городок. Этот стареющий уже человек отличался силой пяти мужчин... И разумом пятилетнего ребёнка. Он был по-детски добродушен и охотно помогал в порту с любой работой, где требовалась сила, а не ум. За это его подкармливали и изредка давали одежду.
- Для претендента ты слишком любопытен. Если босс хочет проверить твою верность, он даёт тебе задание. Тебе не нужно думать о нем, нужно только выполнить. Усек?
- Я все еще не понимаю, зачем убивать этого доброго дурачка...
- А тебе и не нужно понимать! - зло ощерился Энцо и резко выплюнул свою извечную папиросу прямо в море. - Сперва подрасти и добейся уважения, а потом начинай задавать вопросы!
Я заколебался. Будь целью назначен кто-то другой, решиться было бы проще. Но убивать калеку...
Энцо явно забавляли мои метания. Вдоволь налюбовавшись на потерянное выражение лица, он как бы между делом спросил.
- Кстати, Габриэль, это твоя младшая сестра вчерашним вечером собирала объедки возле ресторана на площади Святой Марии... Или то была средняя?
Я плюнул ему под ноги и принял решение.
***
Я не желал зла Леону, поэтому наточил нож как следует. Хотел сделать все быстро... И по пути к его берлоге - полуразрушенному дому на пустыре - старался думать о Лоретте, своей младшей сестре. Это все-таки её видел Энцо тогда на площади. Хоть я и строго-настрого запретил ей побираться, отругать за непослушание не смог.
Удар в сердце, который я планировать весь вечер, ночь и утро, не получился. Клинок скользнул по рёбрами и только рассек кожу.
Леон не сразу понял, что произошло. Он-то решил, что я зашел к нему поговорить и, возможно, позвать на работу. А потом почувствовал боль. Из его горла вырвался нечленораздельный, звериный рык. В следующую секунду он схватил меня за грудки, приподнял над землей и встряхнул так, что зубы выбили тарантеллу. Я снова попытался достать его ножом, но безумный гигант в ярости отшвырнул меня, словно соломенную куклу. Оружие выскользнуло из потной ладони. Леон шагнул ко мне, чтобы вытрясти душу, но споткнулся о хлам, беспорядочно разбросанный по полу ветхого жилища. Моя цель упала на одно колено, и этого мгновения мне хватило, чтобы вскочить и ухнуть ему о голову большой глиняный горшок с остатками вареной пшеницы. Горшок раскололся, а Леон рухнул навзничь. Не теряя времени, я выдернул из брюк ремень и затянул его петлей на шее полоумного колосса.
***
- Я знал, что с тобой можно иметь дело, - сказал мне Энцо тем же вечером на том же месте.
- Теперь ты мне скажешь, почему? Леона любили в городке, по нему наверняка будет кто-то скучать. Да и старик этот любил людей, мне кажется...
- Не такой уж он и старик... Был. - Неохотно ответил мой собеседник. - Кстати, он и в молодости всех любил... И ещё был очень сильным. И как мужчина сильным тоже.
Я задумался, пережевывая в голове эти сведения. Осторожно поинтересовался:
- И что, у него была жена?..
- Была... Один раз. Я же говорю, он был очень сильным
Мы снова замолчали. Мне хватило этого намека, чтобы понять, каким страшным поступком, пусть и совершенным много лет назад и наверняка без злого умысла, бедный безумный Леон подписал себе смертный приговор. Осталась только одна деталь, которая требовала пояснения.
- Если все так, Энцо... Почему ты не сделал этого сам?
Он молчал так долго, что я уже было потерял надежду на ответ. Наконец, очередная папироса догорела и отправилась к своим товаркам в море. Мой новый босс повернулся, чтобы уйти, но на прощание беззаботно бросил:
- Ну, не мог же я поднять руку на собственного отца.
Девочка моя, моя бедная маленькая девочка!
Наверно и не нужен нам был никто, хорошо было вдвоем. Мы всегда были больше, чем мать и дочь. Ты была смыслом моей жизни с того самого момента, когда я впервые взяла тебя в руки. Я помню, как смотрела в твои темные-темные глазки и подумала, что ради тебя я сверну горы, что я выкарабкаюсь несмотря на все трудности. И выкарабкалась. И даже когда мне было трудно, когда, казалось, что сил тянуть все на себе больше нет, мне достаточно было посидеть чуть-чуть обнимая тебя, и я снова будто заряжалась энергией.
Девочка моя, маленькая моя кроха!
Я помню твои первые шаги, как ты вставала в кроватке, подтягиваясь на бортике своими ручонками. Помню, твою потешную улыбку, когда у тебя было только два нижних зуба. Короткие мягкие волосики на голове. В какой момент они превратились в гриву?
Ты так быстро выросла, моя девочка. Совсем недавно мне приходилось идти немного наклонившись, чтобы держать тебя за руку, а теперь, кажется, еще немного и наклоняться ко мне будешь ты. Когда ты из моей малышки превратилась в юную девушку? Кажется буквально вчера мы с тобой учили буквы и ты пыталась читать, а уже сегодня я вижу, как ты уверенно решаешь квадратные уравнения и берешь с полки зачитанный еще мной томик Сэлинджера.
Маленькая моя бедная девочка!
Мне так хочется вернуть все назад, тот момент, когда я решила, что тебе нужен еще отец! Мы ведь и так прекрасно жили. Почему я не слушала тебя, когда ты говорила, что нам с тобой хорошо и вдвоем. Отцовский пример, черт подери! Как я могла? Как он мог?! Прости меня, моя девочка! Как я могла подумать, что такое может быть? Как я могла подумать, что на такое способен мой собственный брат?! Который возился с тобой с младенчества, который приносил тебе эти маленькие игрушки, которые ты бережно расставляла по полки. Как я могла не заметить, когда исчезла эта твоя коллекция?!
Девочка мое, солнышко мое, как я могла быть такой слепой?! Но как я могла даже предположить такое? Ты была всегда такой спокойной, такой взрослой, такой понимающей. Как больно мне было видеть тебя такой замкнутой! В какой ужас я пришла, когда ты выкрасила свои чудесные светлые волосы в черный, когда стала пользоваться этой чудовищной темно-синей помадой. Как я могла не понять, что все не в порядке, что это не просто подростковый бунт?! И Артур, мерзкая тварь! “Это просто переходный возраст, скоро она успокоится”. Тварь, какая же он тварь! А я сходила с ума от беспокойства, рылась в твоих вещах, пытаясь найти дневник или переписки. Прости меня, моя девочка, прости меня!
А потом ты сделала это.
Девочка моя, солнышко мое, мой нежный котенок! Как ты могла это сделать? Как ты могла подумать, что я тебя брошу, что мы не справимся, что я не поверю тебе?! Как ты могла сделать это с собой? Грязная мерзкая гадина - это Артур, тот, кто сделал это с тобой, а не ты, моя несчастная девочка. Маленький, запуганный ребенок. Почему ты подумала, что это - единственный выход? Когда я дала тебе повод так в себе усомниться, девочка моя любимая? Мы бы смогли, мы бы все это преодолели. Ты ни в чем не была виновата, бедная моя девочка! Как мне теперь жить без тебя? Как жить, зная, что я виновата во всем?
Прости, прости меня, моя девочка.
Мать рыдает и пытается упасть в обморок. Дина смотрит на почерневший от огня труп, до боли сжимая кулаки. На его предплечье есть немного кожи, не пострадавшей в пожаре, там видна часть татуировки – лента с именем ее матери и очертания нескольких роз. Папаня был тем еще романтиком. Сука.
Голос подводит, заставляя прочистить горло. Дина с трудом разгибает пальцы, ладони щиплет от того, как глубоко вонзились в кожу ногти.
- Это он, - выдавливает она и морщится, когда мать с воем приваливается к стене. - Гаврилов Геннадий Федорович, 16 ноября 1965 года рождения.
Следователь устало трет пальцами переносицу, протягивает планшет и ручку. Дина молча расписывается в протоколе, пока еще один… участник опознания – то ли помощник следователя, то ли судмедэксперт, она не может вспомнить – неуверенно пытается поднять ее рыдающую мать с пола.
- Ну что же вы, Надежда… эээ… Евгеньевна?.. – бормочет он. – Ну давайте… поднимайтесь, прекращайте уже.
Хрустнув шеей, следователь ловит взгляд Дины. В его глазах она не видит ничего, кроме усталости и чего-то, очень похожего на безразличие. Интересно, сколько таких сцен он наблюдает каждый день? Каким по счету в его работе стал труп ее отца? Он довольно молод, кажется Дине, лет, наверное, тридцать, от силы тридцать пять. Будет ли он всерьез возиться с историей завзятого алкаша, в бухом угаре подпалившего свой дом?
С негромким вздохом, следователь окликает ее мать, жесткость в голосе заставляет ее мгновенно встрепенуться и подобрать сопли.
- Надежда Евгеньевна, подпишите здесь и можете быть свободны. Мы свяжемся с вами позже.
Дина кивает, бросив короткий взгляд на труп, уже прикрытый простыней. Челюсти сводит до боли, и она молча направляется к выходу, мать суетливо бежит следом.
На улице Дина останавливается, щурится на солнце, яростно пляшущее по осенней листве, словно пламя по обоям. Впервые за многие годы она видит яркие краски вокруг себя и чувствует, как свежий запах абсолютной свободы врывается прямо в легкие, заставляя распрямить плечи. Руки трясутся, а сухие губы растягивает улыбка, которую Дина изо всех сил пытается сдержать. Нет-нет, праздновать она будет позже, сейчас ей нужно выдержать роль скорбящей дочери.
- Диночка, - окликает ее мать и осекается под тяжелым взглядом. – Дин…
- Пока, - коротко бросает Дина и, взглянув на потускневшее небо, направляется к автобусной остановке. Кулаки снова приходится разжимать усилием воли, и дома она будет чертыхаться в поисках мази, которую в очередной раз закинула не в аптечку, а черт знает куда, и ранки на ладонях будут ныть, но… Но все это не идет ни в какое сравнение с тем, что делал отец.
Удушающий запах застоявшегося курева. Кислая вонь дешевого пойла. Щекочущее ноздри амбре немытых тел, щедро политых дезодорантом. Острый запах латекса и спермы. Визгливый смех его бл*дей. В последние годы отец так расцвел в своей безнаказанности, что начал водить любовниц в дом. Все, как одна – вульгарные, большеротые, с паршивой потекшей подводкой, толстым слоем тональника, скатавшегося в морщинах, и липкой матовой помадой, подчеркивающей шершавость опухших губ. Он трахал их везде, где приспичит, наслаждаясь тем, как жена и дочь бледнеют, прячутся в других комнатах и молчат. Желудок Дины в эти дни сворачивался особо тугим узлом. Ведь потом отец приходил к одной из них. Радуга синяков – не успевали пожелтеть одни, как отец ставил новые. Кровь веером по стенам, крики матери, треск ребер, удары об пол, летающие стулья, звон в ушах. Ложь. Бесконечная ложи. Ненависть, сжигающая изнутри.
К ее тринадцати годам матери удалось собрать остатки самоуважения в кулак и сбежать, пока отец отсыпался после очередной пьянки. Потом она подала на развод и – не будь Дина атеисткой, поверила б в боженькины деяния – отец согласился. Он даже не пытался их искать, хотя до этого не раз орал, вколачивая кулаки в мать, что убьет ее за одну мысль об этом, привяжет к кровати их обеих и сожжет дом к чертям. Никакого наказания за прошлые грехи он так и не понес. Дина металась по съемной квартире, как загнанный зверь, кричала, взывала к матери и молила – ну пойдем же до конца, ну ты же уже так много смогла, он чудовище и должен получить свое… Но мать молчала и только опускала глаза, как опускала их при ссорах с мужем. И Дина задыхалась, останавливалась, будто оглушенная, сжимая кулаки до боли, и не могла понять, как эта тряпка вообще смогла уйти от той твари и увести ее за собой. Под ее взглядом мать напрягалась, сутулила плечи, будто пытаясь стать меньше, и Дина вылетала из комнаты, хлопнув дверью.
И вот спустя годы мразь понесла наказание. Несколько месяцев после пожара и опознания Дина жила в напряжении, каждый звонок, телефонный ли, в дверь ли, заставлял ее сердце заполошно колотиться в горле – вдруг она что-то упустила? Вдруг где-то облажалась? Вдруг вездесущие соседи, которые столько лет игнорировали тот кошмар, что творился в ее семье, открыли глаза именно в тот момент, когда за мразью пришло возмездие?
Но все обошлось. Ее расчеты оказались верны, никто не стал копаться в причинах пожара. Пьянь в запое подпалила собственный дом, все ясно как божий день. В день, когда тугая пружина внутри наконец-то разжалась, Дина купила водки и всю ночь рыдала.
А дальше жизнь потекла своим чередом, и даже настолько велико оказалось счастье, окутавшее Дину после смерти отца, что она заметно смягчилась по отношению к матери. А потому встреча с Андрюшкой бьет ее под ребра с силой отцовских кулаков.
Раньше Дина видела его на площадке с бабушкой: шебутной кудрявый пятилетка носился галопом между горками и качелями, а дородная старушка едва поспевала за ним, и улыбка не сходила с ее губ. Иногда Дина болтала с ними о погоде, угощала мальчишку мороженым. И вот сегодня он сидит на лестничной клетке, скорчившись под дверью собственной квартиры. Абсолютно голый. Опухший от слез. Поперек его спины Дина видит характерный след от удара ремнем. Онемев от шока, она слышит, что в квартире продолжается скандал, звуки рыданий она опознает безошибочно. Непослушными пальцами Дина сдирает с себя куртку, заворачивает в нее Андрюшку и, усадив его на подоконник, со всей дури колотит в дверь. Открывают почти мгновенно, раздраженная женщина в мокром переднике и с веником в руках смотрит на нее с нескрываемой злостью. За ее спиной Дина видит Андрюшкину бабушку, та рыдает, держась за сердце, и пытается выбежать из квартиры, но женщина жестко преграждает ей дорогу.
- Диночка, милая… - задыхаясь, стонет старушка.
- Что здесь происходит? – выдавливает из себя Дина. Кулаки машинально сжимаются, ногти вонзаются в ладони, разжигая позабытый огонь где-то меж ребрами.
- Вас это не касается, - бросает женщина и тянется к ручке двери, но Дина толкает дверь плечом, распахивая шире.
Андрюшка за спиной всхлипывает, и бабушка вновь пытается выскочить к нему, но женщина не пускает ее. Дина хватает эту мерзкую сволочь за руку, выдирает из ладони веник, тонкие прутья скрипят под пальцами.
- Я сейчас полицию вызову! – испуганно вскрикивает женщина, и старушке наконец удается выбежать к мальчишке. Тот кидается в ее объятия, разразившись задыхающимися рыданиями.
- Это я сейчас полицию вызову, - срывающимся от ярости голосом говорит Дина, - и органы опеки. Что. Здесь. Происходит.
- Это не…
- Воспитывает она его так! – восклицает бабушка за спиной Дины. – Мать, видишь? Чашку он разбил, просто чашку, а она… Тише, маленький, тише, - шепчет она, обнимая Андрюшку, который сквозь слезы пытается что-то сказать.
Ярость затмевает сознание Дины пеленой пламени, заставляя орать – и мать Андрея кричит в ответ, топает ногами, они угрожают друг другу полицией и карами небесными, и только чудо удерживает Дину от того, чтобы вцепиться в волосы этой твари и как следует оттаскать ее по лестнице за ее гениальные воспитательные методики.
В себя Дина приходит только в собственной квартире. Чем закончился скандал, она не помнит. Но знает, что так просто этого не оставит. Всю ночь она сидит у двери, иногда прижимаясь ухом к полу, но у соседей все тихо. Вот только по собственному опыту она знает, что это ничего не значит. Она вспоминает, что ей самой было всего пять лет, когда отец ударил ее впервые. До этого он бил только мать, и в тот вечер он бил ее особенно страшно, и Дина сидела под столом и поочередно набирала то 02, то 911, как в кино, и слушала бесконечные гудки, рыдая от того, что никто. Никогда. Не поможет. А потом отец пришел за ней и разбил ей ухо телефонной трубкой.
…Андрей этого не знает, но к нему помощь уже спешит.
Зимой темнеет рано, это привычно, но сегодня как-то особенно напрягает Анну. На работе пришлось задержаться, потом зайти в магазин еще, а там эти предновогодние очереди, чтоб их всех разорвало… Андрей уже, наверное, спит давно, опять не дождался ее. А она уже вторую неделю обещает посидеть с ним перед сном вместо бабушки, почитать сказку. Он просит об этом каждое утро – и каждый вечер она его подводит. Пальцы в кармане куртки бережно гладят коробочку с маленькой фигуркой Фиксика и мармеладом. Дорогое удовольствие, черт… И завтра Анна будет грызть себя за то, что потратила эти деньги на ерунду, ведь никакие игрушки и сладости не заменят ребенку материнского тепла. Не компенсируют то, что он растет без отца, что смотрит за ним бабушка. Что у всех его ровесников матери бегают по площадкам, водят в парки и катаются с горок, а за ним еле ковыляет старуха. А мать появляется по вечерам и выходным и только и делает, что орет и…
Погруженная в невеселые мысли, Анна входит под арку, краем сознания отмечая, что вокруг как-то странно темно. Чья-то рука впивается в ее воротник, пинок под колени заставляет упасть, но Анна кидается в сторону, вырываясь, спотыкается о пакет с продуктами. Кто-то сопит в темноте, хватает ее, валит на землю.
- Не надо, - выдыхает Анна, - пожалуйста, у меня ребенок, не трогай, бери деньги, бери, что хочешь, только отпусти…
Сбивчивые слова прерываются всхлипываниями, и человек в темноте будто бы теряется, хватка на ее горле слабеет. Вдалеке она слабо слышит голоса – неразборчиво сквозь пульсирующий шум в ушах доносится смех ее матери:
- Андрейка, куда ж ты… Ох мамка-то нам с тобой наподдаст за ночные гулянки-то, погоди…
- Не бойся, ба, - хохочет Андрей, снег хрустит под его сапогами. – Мама добрая и все поймет.
Тяжесть чужого тела исчезает, и Анна лихорадочно подскакивает с земли, спотыкаясь, летит прочь из арки навстречу к семье. Андрей бежит к ней, не замечая перевернутого лица и растрепанного вида матери, бабушка притормаживает в недоумении и кидается следом со всей скоростью, на которую способны ее больные ноги.
Звонок в дверь заставляет Анну вздрогнуть. Участковый опять, наверное… Она выглядывает в глазок, сжимая похолодевшие пальцы. Вместо участкового на пороге стоит соседка. Как там ее… Она выглядит непривычно строго. Помедлив, Анна открывает.
- Добрый день, - говорит Дина. – Я слышала о том, что у вас случилось, и хотела бы… Давайте познакомимся заново. Меня зовут Дина, и если вам нужна помощь психолога, то мои услуги будут бесплатны. Ради Андрея.
Под острым взглядом гостьи Анна невольно покрывается мурашками, но делает шаг в сторону, пропуская Дину в квартиру.
«Приятно познакомиться! Замечательно видеть столь очаровательную девушку в нашем отделе.»
«Невероятно, каждое утро вы сияете, словно Венера на восходе. Повод приходить без опозданий.»
«Может, будет удобнее обсудить этот проект за ланчем? Я знаю уютный итальянский ресторанчик в этом квартале…»
«Свежие розы для свежих идей – специально подбирал под ваш костюм.»
«Скажите, вы умеете танцевать танго? Ну что вы, нам же предстоит неделя в Аргентине! Не хотите попрактиковаться вечером?»
***
Пока закипает чайник, планшет привычно бубнит какую-то новостную программу. Пожалуй, это немного странно – отказаться от телевизора, но смотреть все те же каналы, пусть и на другом устройстве – но кому меня осуждать, не посуде же или телефону?
«Львам сопутствует удача в финансах, но будьте повнимательнее на дорогах и не позволяйте себе вспылить по мелочам… Дев ожидает романтический вечер, но не стоит доверять Водолеям и держитесь подальше от Козерогов, они могут преподнести неприятные сюрпризы… Стрельцам стоит обратить внимание на самочувствие близких и проводить с ними больше времени, не зарывайтесь в дела…»
Ха, как обычно, пустая болтовня для заполнения эфира, не о полезном же им рассказывать, и не о положении дел в мире. Прихлебывая чай, на бегу зависаю в смартфоне – надо ответить на письма по работе, скопившиеся за ночь. Заодно будет о чем подумать по дороге в офис.
Надо же, Диана, судя по корпоративному ящику, уже разобралась со всеми своими заявками. Эх, хороша! Даже на маленькой аватарке своей почты она выглядела великолепно – точеный профиль, глубокие темные глаза, умеренный макияж и роскошная коса. Снежная королева, само совершенство! И главное, умна, чертовка, во всем ровня.
Еще раз вздыхаю – пока ни одной удачной попытки подкатить за весь этот год, даже совместные завтраки в командировках и букеты на рабочее место не возымели на нее никакого эффекта. Так, не время мечтать, а то и опоздать можно, ну а с системой контроля на входе любое опоздание, считай, неделя работы насмарку в KPI.
***
Кто вообще придумал это глупое выражение «звезды говорят»? Как будто эти огромные шары раскаленного газа способны извлечь из себя хоть словечко. Говорят люди, да и то не все. Ради чего вообще эти бредни засовывают среди прогноза погоды? Иначе никто не слушает? Сегодня гороскоп опять советовал быть осторожнее и избегать опасностей на службе. Какие там опасности, тигры в офисе или скорпионы в портфеле? Тоже мне, шутники.
Очередное деловое совещание и равнодушные заметки в блокноте.
«В связи с тем, что символом следующего года является крыса, считаю уместным адаптировать это в наших поздравительных рассылках, в том числе добавить ее в качестве символа на визитки и подготовить макеты на персональные поздравления в течении года с учетом зодиакальных символов…»
Скука, если честно, за это время можно было бы подбить пару отчетов и закончить с висящими делами, но что поделать, если начальству хочется обсуждать в одну встречу и график корпоративов, и какие сувениры подготовить партнерам, и кто поедет в ближайшую командировку, и кто станет новым руководителем направления. Последнее было наиболее интересно по весьма шкурным причинам – с учетом установленных на этот квартал планов и последним результатам, на пути к этой должности сейчас стоял лишь один соперник – красавица, сидевшая напротив. Уступать ей не хотелось ни в коем случае. В моем положении я уже мог рассчитывать на внимание многих очаровательных малышек, которые были бы не прочь играть идеальную спутницу за малую толику моего жалования, но разум здесь полностью сдавал свои позиции. Я хотел именно ее. Мое наваждение, мой будущий трофей. Это как большая Африканская пятерка для охотника, а не какая-то пальба по уткам в ближайшем парке, это цель, к которой невозможно не стремиться! И я сделаю все, чтобы к ней прийти.
***
«Хантер, поздравляю вас с назначением» - эти слова вырвали меня из рассеянного любования бликами света на волосах Дианы, которые, вопреки привычной косе, сегодня были изящно уложены копной локонов. В ее обычно холодном голосе звучала заинтересованность? Неужели? Все эти месяцы для нее нужно было лишь оказаться выше ее по должности? В ее глазах можно прочитать оживление, и какой-то охотничий азарт. Значит, птицы своего круга не по душе охотнице, ну надо же! – «Может, отметим твое повышение вечером?»
Это точно не сон? Сперва должность, ради которой я действительно пахал как проклятый эти годы, а теперь, как вишенка на торте – нет, что вы, как полноценный праздничный фуршет в мою честь – самая прекрасная девушка во вселенной сама приглашает меня на свидание?! Видит небо, этим вечером я буду самым счастливым человеком на планете, и плевать, что там бубнят в утренних гороскопах!
Место для свидания Диана выбирала сама, предложив заехать за мной на такси к восьми.
Что ж, если этой даме угодно взять лидирующую роль в наших отношениях, то пусть будет так, ради вечера с ней я готов смириться с этим и взять на себя роль мирной жертвы, этакого зайца, вокруг которого будет кружить очаровательная лисичка-охотица. Но уж потом-то, потом ночь, а затем и офисное утро, расставят все по своим местам!
Я уже представлял это. Свой отдельный кабинет, разумеется, без прослушки или видеонаблюдения, и я, с утра вызывающий Диану к себе из нашего общего опенспейса, чтобы комфортно работать вместе. А уж если попросить ее захватить кофе… интересно, согласует ли менеджмент перенос ее рабочего места в мой кабинет? Скажем так, в связи с острой производственной необходимостью и ради экономии времени и ресурсов. Мечты, мечты. Хотя почему мечты? Планы! В конце концов, кто теперь биг босс здесь?!
***
И впрямь лиса, более откровенного красно-рыжего платья сложно себе представить. Подчеркнутая талия, вырез на спине до поясницы, очерченная грудь, открытые плечи, разрезы на юбке практически до белья, в которых соблазнительно виднеется кружево чулок…
Она что-то мило щебетала, но я не вслушивался в слова, только в мелодию ее чарующего голоса, и, словно пьяный, никак не мог оторвать взгляд от её кожи. Да и не только взгляд, чего уж там. Окончательно осмелев, я прервал ее поцелуем, и Диана не стала отстраняться.
«Все эти месяцы тяжелой работы… когда ты последний раз развлекался? … тебе и правда надо расслабиться, Хантер. Ты действительно заслужил…» - обрывки фраз ласкали уши, пока мы углублялись в парк по пустой гравийной дорожке, чтобы наконец остановиться у самого озера в дальнем краю, куда не забредет никакой случайный зритель. – «Люблю отсюда смотреть на звезды, они справедливы в своем молчании» - эта странная мысль в устах разгоряченной девушки прозвучала неестественно, но в этот момент она повернула меня лицом к небу, отраженному в воде, а еще спустя буквально мгновения у меня в руке оказался бокал с вином. Пластиковый, но все равно – какая продуманность и внимание к деталям, признаюсь, я сам не организовывал вечера своим пассиям с такой проработкой. Определенно, надо будет придумать достойный ответ, когда я буду делать Диане предложение. Париж? Рим? Водопады в Африке? Ладно, об этом можно будет подумать позже…
«За тебя» - подняла она бокал, и мы чокнулись со смешным пластиковым звуком. Плевать, просто плевать – я выпил полбокала одним глотком, и чуть не подавился, наткнувшись на острый, мгновенно заледеневший взгляд девушки. Она не пила, держа свой стакан около рта, и выжидающе смотрела на меня. В висках заколотило, а по пищеводу словно прошелся комок шевелящихся змей. Попытался спросить, что было в том бокале, позвать на помощь, потянулся к ней… но вместо слов получился лишь хрип.
Диана шагнула ко мне, протянув руку, но вместо того, чтобы поддержать, ловко выдернула бокал из моих слабеющих пальцев, и, резко развернувшись, зашагала прочь. Провожая ее красные туфли затуманивающимся взглядом и лежа на острых камнях, я с какой-то глупой усмешкой успел подумать, что звезды действительно никому ничего не расскажут.
- Каков Ваш идеальный день? Серж.
- Выходной.
- Вика.
- Пас.
- Андрей.
- Когда приезжает брат.
- Леша.
- День факультатива.
- Маша.
- Нормальный.
- Вика.
- Их не бывает.
Вкруг на занозчатых школьных стульях сидят пятеро подростков и психолог. Это первая встреча, и Леше не по себе среди сверстников. Вика учится в его классе, других он мельком видел в коридорах интерната. Андрей – угловатый мальчик, обритый почти наголо; Серж – развязный парень в толстовке; Маша – рыжие волосы и стиснутые на коленях руки; Вика – обморочная троечница. И сам он, Леша Шевелёв из 9Б.
- Что вызывает у вас чувство наибольшей благодарности? Вика.
- Пас.
Вслед за Викой, в этом раунде пасуют все, как и в следующем. Похоже, с чувством благодарности ни у кого не сложилось. А Леша вспоминает деда. После смерти его матери и приговора, вынесенного отцу, никто иной как дед забрал его к себе. Леша всегда чувствовал себя маленьким и незначительным, вспоминая этот поступок, для него такой огромный и непостижимый. Ведь, положа руку на сердце, он и сам не был до конца уверен, что был сыном человека, которого тогда звал отцом. А значит, мог приходиться никем и деду. Но Зиновий Аверьянович, казалось, и вовсе не знал колебаний. И за это, Леша был благодарен. И был обязан ему – всем.
- Какое качество вы бы пожелали приобрести? Маша.
- Я хотела бы быть умнее. – пробормотала та, глядя в пол.
- Андрей.
- Научиться любить.
Подросток подчеркнуто не смотрел ни на кого из парней.
- Леша.
- Стать смелым.
Страшила, Железный Дровосек, и сам он – Трусливый Лев… Где найти такого Гудвина, который дал бы ему силы противостоять деду? Громов Зиновий Аверьянович был видной фигурой в медицине и некоторых других областях, и видел внука только врачом. Именно поэтому Леша сейчас учился в школе-интернате с биологическим уклоном. Его судьба была расписана на годы вперед. Сначала он окончит школу, затем – ВУЗ, интернатура… Леша уважал и любил деда. А еще – боялся, а потому соглашался и кивал. Но на самом деле он хотел другого. Большего.
Темп был взят довольно бодрый, и скоро Леша начал путаться, запоминая лишь первые ответы на вопросы.
- Что бы вы изменили в своем воспитании? Вика.
- Пас.
Вика редко отвечает на вопросы.
- Что вы помните самое страшное из своей жизни? Андрей.
Андрей некоторое время молчит, затем пасует.
- Представьте шар, который может предсказать будущее. Что именно вам бы хотелось узнать? Серж.
- Ответы на все контрольные! – выкрикивает тот, и все смеются, смеются.
- Что вы больше всего ненавидите?
Если с вопросом о чувстве благодарности у большинства возникли сложности, то теперь, кажется, ответ вертится у всех на кончике языка.
- Маша.
- Его. – отвечает Маша, не задумываясь.
Когда отец убил его мать, Леша его возненавидел. Но не сразу. Лежа возле лестницы в луже крови, его мать была по-прежнему прекрасна. Но вот то, что произошло с ней после он не мог простить. Никогда.
- Вика.
- Жир.
В смерти есть одна важная проблема для родных и близких человека. Она омерзительна. Достаточно один раз увидеть человека в гробу, чтобы понять, о чем речь. После смерти для тела человека естественно распадаться. Если ничего не предпринять, разлагаться начинает все – жиры, ткани, кожа - и разлагаться быстро. На похоронах, безотрывно глядя на запавшие веки матери - такие, будто под ними вовсе не было глаз, Леша мог думать только «это не она». «Это не она», снова и снова, «ЭТО НЕ ОНА»!
-Андрей.
- Себя.
Похороны матери были очень скромными. Люди вокруг были равнодушными и чужими, и, казалось, он единственный, кому было дело до матери. Он не знал, что маленький мальчик мог бы сделать тогда – в день ее смерти, в день похорон. Но до сих пор казалось – мог. И не сделал.
- Серж.
- Одиночество.
Как-то дед поймал его с книгой из своей обширной библиотеки, и очень рассердился. То была «Бальзамирование и постмортальная подготовка тела». Дед книгу отнял, и сказал, что думать нужно о живых, а все прочее – пустая трата времени. Леша позже книгу отыскал, и, наученный опытом, читал ее только когда его не могли видеть. Оттуда он узнал, что лучший способ бальзамирования – сосудистый, но его матери он бы не подошел, потому что было вскрытие и все ключевые артерии были перерезаны. Что все отверстия нужно тампонировать, а на лицо кладут специальную маску, состоящую по большей части из формалина… Что в силах человека остановить разложение, явить остывшее тело живым, и даровать ему вечную красоту. Может быть, даже в его, Леши, силах. Он никому не мог рассказать об этом, и лелеял свою мечту в одиночестве. Однажды, он последует за ней. Однажды, он победит…
- Леша.
- Смерть.
Полковник, Савелий, легенда отдела - звучало со всех сторон... Когда я впервые увидел его воочию, надо сказать, испытал жуткое недоумение. Савелий был низеньким, худым и неказистым, с жидкой черной бородой, растрепанными, давно не стриженными волосами, в джинсах на размер больше и ярко-оранжевой футболке. Для своих сорока восьми выглядел он крайне несолидно. Весь этот нелепый облик лишь дополняли большой орлиный нос на не слишком симметричном лице и неожиданно пронзительные, темные почти до черноты глаза, обрамленные по-девичьи длинными ресницами.
Нет, в работе, конечно, уже приходилось сталкиваться с обманчивостью внешнего вида, но... Если бы преступники выглядели как преступники, это облегчало бы нам их поимку. Полицейскому же, по моему глубокому убеждению, следовало внушать доверие, а не напоминать недавно сбежавшего от задержания наркошу-метамфетаминщика. Ассоциации были настолько яркими, что воображение даже пририсовало Савелию шапочку, ту самую, которая запомнилась на шустром пареньке с последнего дела - темно-зеленую с белыми полосками. Облик вышел на удивление гармоничным.
Смеяться, однако, пришлось недолго. Сначала пришло направление для смены отдела - долгожданное повышение, а потом, как снег на голову, меня приписали к наставнику, старшему по званию. Полковнику, тогда как я едва успел получить младшего лейтенанта. Полковник в новом отделе оказался один-единственный. Обычно в таком звании уже давно не бегали по допросам и задержаниям, не искали свидетелей и понятых - полковнику полагалось сидеть в теплом кабинете, надзирать за младшими по званию, договариваться с начальством и следить за выполнением своих поручений. Но Савелий был не таков. Еще занимаясь торчками, я слышал о нем немало легенд, восторженных отзывов, чуть ли не пословиц и поговорок. Ребята рассказывали, что он много раз отказывался от повышения и ни за что не хотел занимать руководящую позицию, предпочитая быть свободным опером с некоторыми привилегиями. Впрочем, новичками он обычно тоже не занимался. До меня.
Сначала я отнесся к новому напарнику настороженно. Ну чему мог научить этот странненький мужичок в теперь уже фиолетовой, но не менее дурацкой футболке, который даже бороду приличную отрастить не в состоянии? Да еще и почти старик, пусть и одевающийся как подросток. Я жалел, что меня не приписали к Евгению - крепкому парню лет тридцати с умным, цепким взглядом и отличными показателями раскрываемости. Но Евгений остался в соседнем кабинете, а я, немного нервничая, дошел до конца коридора и уперся в обшарпанную деревянную дверь.
Савелий поздоровался со мной так, будто мы виделись каждый день на протяжении этак лет десяти и столько же вместе работали. За столом он смотрелся еще более маленьким и нелепым, но вот голос у него оказался негромким, низким, "бархатным", и внезапно я почувствовал себя совершенно уютно. На своем месте. Уже на первом деле выяснилось, что Савелий знал все и обо всех. Он здоровался на улице с совершенно посторонними, казалось бы, бабульками, а те называли его по имени и норовили угостить то конфетами, то домашними пирожками. Он подмигивал на остановке красивым девушкам, и они смущались, а потом подходили обсудить дела и ненароком спрашивали, как там поживает дочка Савелия. В каждом районе у полковника находился десяток приятелей, парочка друзей, сотня знакомых. И все были рады помочь. С нашим отношением к полиции это удивляло не меньше, чем если бы посреди города вдруг выросла Эйфелева башня.
Потом я вдруг осознал, что Савелий держит в голове невероятное количество самых разных фактов. В любой момент он мог припомнить детали дела восьмилетней давности, имена трех внуков потерпевшего, самые стандартные подробности отчета о вскрытии. Едва увидев человека, напарник составлял о нем впечатление, и ни разу оно не оказывалось неверным. А уж разговорить Савелию удавалось даже матерых рецедивистов, которые при иных обстоятельствах в разговоры с полицией не вступали принципиально. Такое я видел лишь в американских сериалах про копов, не имеющих ни малейшего отношения к реальности.
Шло время, и я все больше узнавал о Савелии. Он был дважды разведен, от первого брака осталась дочка - уже совсем взрослая Марина, регулярно прибегавшая к отцу за советом. В отличие от всех остальных людей, бывшие жены полковника ненавидели люто. Но никто так и не смог сказать, за что. Савелий удивительно заразительно улыбался, так, что совершенно неважными становились кривые, желтоватые зубы и топорщащиеся черные усы. А еще он умел говорить так, что его хотелось слушать, и слушать так, что любой чувствовал себя важным и значимым.
Мы сработались на удивление быстро. Уже через пару недель я считал маленький кабинет с работающим из последних сил пластиковым чайником своим вторым домом. Я принес туда кружку и растворимый кофе - Савелий пил только чай - повесил в маленький шкаф смену одежды, починил скрипящее окно. Полковник улыбался из под усов и ненавязчиво, словно просто рассказывая о работе, учил меня всему, что знал сам, поправлял неизбежные ошибки новичка и не отмахивался от самых нелепых моих предложений. Внезапно я, выросший без отца, почувствовал себя так, будто нашел мудрого, сильного папу, о котором всю жизнь мечтал. И даже сдружился с Мариной, которая внешностью, очевидно, пошла в мать, и была милой, нежной, смешливой красавицей.
А потом было то задержание, разделившее всю мою жизнь на до и после. Оно было обычным. Ничего опасного не планировалось в принципе - очередная пьяная поножовщина, мы выезжали на них почти каждый день. Даже оружие брали скорее по привычке, не планируя его использовать и отчитываться потом за каждую пулю. Алкаши, как правило, бывали после преступления уже мирными, а то и вообще храпели мордой в стол. Что же пошло не так? Описывая это в отчетах десятки раз, я, тем не менее, не мог воскресить это в памяти - будто кусок жизни просто выпал из головы, как стертая ластиком карандашная запись.
Я стрелял. Помню, как палец тяжело, с усилием нажимал на курок, помню грохот выстрела, болезненный вскрик. Я не сразу понял, что кричал Савелий. Он прошел по инерции еще несколько шагов, а потом стал медленно опускаться на пол, и по темно-синей футболке начало расползаться черное пятно. После того вскрика было тихо. Звенящая тишина наполняла комнату, и в ней создавали диссонанс только громкий храп спящего алкаша в углу и тяжелое, прерывистое дыхание напарника. Забыв про инструкцию, сбежавшего преступника и здравый смысл, я сел на пол рядом с полковником. Штаны сразу пропитались теплой, густой жидкостью.
Савелий молчал. Он только дышал, хрипло, с усилием. В уголках губ пузырилась кровь. Темные глаза, всегда внимательные, смотрели на меня, и взгляд был отстраненным, бессмысленным. Не знаю, сколько я просидел вот так, не пытаясь помочь, зная заранее - бессмысленно, слушая это дыхание и не думая ни о чем. Знаю только, что слышал его последний вздох, прервавшийся на середине и так и не продолжившийся. Глаза помутнели, словно стали стеклянными, но по-прежнему смотрели на меня.
Потом прибежали сослуживцы, подняли меня, всего измазанного в крови, на ноги, долго трясли, что-то спрашивали. Возле подъезда, куда меня вывели почти силой, стояла Марина. Странно, что я никогда этого не замечал - у нее были темные почти до черноты глаза с длинными ресницами, пронзительный взгляд. Совсем как у отца.
- Ах, Щелкунчик, миленький, - зашептала она, - пожалуйста, не сердись, что Фриц сделал тебе больно: он ведь не нарочно. Просто он огрубел от суровой солдатской жизни, а так он очень хороший мальчик, уж поверь мне! А я буду беречь тебя и заботливо выхаживать, пока ты совсем не поправишься и не повеселеешь.
«Щелкунчик и Мышиный Король»НюрнбергМы молчим.
Дом Амалии Мейер
Ноябрь 1939
Рейне ждет моего ответа. А я смотрю на чашечку в её руках. Красивая чашечка, из моего любимого мейсеновского сервиза. А Рейне так сильно её сжимает, даже пальцы побелели, кажется, ещё чуть-чуть, и чашечка просто раскрошится. Жаль будет чашечку. Но если Рейне раскрошит чашечку, то поранит руки, и её руки мне тоже жаль. Тонкие запястья с голубыми венками, трогательные выступающие косточки, длинные хрупкие пальцы. Музыкальные руки, сокровище пианиста. Как же она потом будет играть, если сейчас изранит свои нежные руки?
- Я согласна.
Рейне смотрит на меня и молчит. Не верит. Боится.
- Я согласна.
Я смотрю, как прозрачные слёзы катятся по её бледным щекам, по заострившемуся подбородку, и капают прямо в чашку.
Мы молчим.
Рейне с силой выдыхает сквозь сжатые зубы. Поднимается, открывает воду, долго умывается. Подходит ко мне и крепко обнимает, почти душит. Мне странно и больно, но я заставляю себя поднять руки и обнять её в ответ.
Она зовет Хенрика. Становится перед ним на колени, обхватывает лицо мальчика ладонями, жадно вглядывается в него. Обнимает, покрывает поцелуями.
Мы молчим.
Рейне уходит. Мы с Хенриком остаемся вдвоем. Мне неловко. Я наливаю ещё чаю и выкладываю остатки печенья на блюдце, пододвигаю к Хенрику.
- Пей. Ешь. Я сейчас.
Он кивает и послушно усаживается за стол.
А я прохожу в свою комнату, плотно закрываю дверь, достаю чистый носовой платок, заталкиваю в рот, накрываюсь с головой толстым тёплым пледом, и беззвучно кричу.
Господи, за что?Декабрь 1939Скоро Рождество. Десятое по счету, которое я встречу без Хайнца. И первое, которое проведу с Хенриком, чужим ребёнком.
Надо бы придумать мальчику какой-то подарок к празднику.
Хенрик уже второй месяц живет в моем доме. Хайнц, да пребудет с миром душа его, был отличным строителем. Наш дом получился крепким, надежным, красивым. Правда, я все не могла понять, зачем Хайнц сделал маленькую потайную комнатку, а он только смеялся да отшучивался. «Чтобы мы иногда могли отдохнуть и укрыться от наших будущих ребятишек, моя маленькая!». Жаль, что с детьми у нас так и не получилось, не дал Господь. Но мы смирились, и нашли утешение в любви друг к другу. Хайнц всегда заботился обо мне. И вот даже сейчас, спустя столько времени после своей смерти, он продолжает мне помогать.
Потайная комнатка спасает жизнь Хенрику. И мне, предательнице арийской расы, укрывающей жалкого мишлинга. Нет, пока наци не дошли до того, чтобы целенаправленно убивать детей. Но ещё год назад, после Хрустальной ночи, все мои иллюзии и надежды на крах режима развеялись. Люди обожали Фюрера. Люди жаждали крови. Олдрик Шульц жаждал кровью Хенрика смыть пятно со своей репутации.
Я всю жизнь прожила в этом городе, я знала этих людей, но перестала их узнавать и понимать. Десять лет назад, когда умер Хайнц, я будто замерзла и оглохла. Сама себе казалась какой-то новогодней игрушкой в обложенном ватой ящичке. Вынь меня из безопасной упаковки – и я тресну, разобьюсь вдребезги. А потом слой ваты начал потихоньку исчезать, и боль стихла, я снова начала различать вкус еды, и цвета, и запахи. И с удивлением обнаружила, что живу в незнакомом мне городе, а вокруг меня какие-то незнакомцы, и происходит что-то непонятное. Я не узнавала любимые когда-то места. Но самое страшное – я не узнавала моих друзей и соседей. Многие говорили о каких-то странных вещах, о чистоте крови и «ударе ножом в спину», о еврейском засилье, стали неспокойными и лихорадочно-воодушевленными. Вилли Мюллер вступил в НСДАП и перестал здороваться с супругами Шульц. Грета Шмидт за чашкой чаю долго и обстоятельно растолковывала мне все двадцать пять пунктов политической программы наци. Братья Бергман спешно эмигрировали к каким-то родственникам в Данию.
Коммунисты подожгли рейхстаг и НСДАП победила в выборах. И начались пикеты магазинов, и адвокатских бюро, и врачебных кабинетов – тех, которые принадлежали евреям. Наци начали жечь книги. Я, старая дура, все не понимала, да что вообще происходит?
Чем провинились Джек Лондон и Эмиль Золя? Чем были плохи Томас Манн и Альберт Эйнштейн?
А потом я поняла. Я помню тот день очень хорошо. Самый обычный день. Я вышла купить свежей зелени и немного свинины для мясного пирога. Ещё думала по дороге о каких-то совершеннейших глупостях - о том, что нужно починить свое синее платье, и упорядочить записи рецептов, и подшить порвавшийся половичок. Я шла и раздумывала обо всей этой ерунде, а потом встретила фрау Шмидт, и мы решили пройтись за покупками вместе. Мы проходили мимо магазинчика герра Мюллера, и Рейне Зиммельрман, красавица Рейне, бывшая жена Олдрика Шульца, шла навстречу.
И герр Мюллер плюнул ей в лицо.
Вилли Мюллер, который когда-то так искренне поздравлял Олдрика Шульца с женитьбой и так нарочито ему завидовал, поднимая очередной бокал за их счастье. Вилли Мюллер, наш тихий букинист, всегда вежливый и аккуратный. Вилли Мюллер, друг моего Хайнца.
Он плюнул в лицо Рейне, достал носовой платок и аккуратно промокнул рот, а потом спокойно вернулся в свой магазин.
Я почувствовала, как у меня внутри все словно заледенело, а щёки облило жаром.
Рейне медленно подняла руку и стерла слюну Вилли со своего красивого лица.
А Грета Шмидт громко, как-то по-лошадиному, фыркнула, и нарочито оттолкнула Рейне плечом. Я медленно прошла вслед за Гретой. Та не заметила, как я на секунду схватила и стиснула руку Рейне, и тут же её отпустила, испугавшись своего порыва.
Я прошлась с Гретой за покупками, и вернулась домой, и приготовила салат и мясной пирог, как и собиралась. И после первого же сьеденного кусочка кинулась в туалет. Меня долго и мучительно рвало, я плакала и давилась горькой слюной и желчью.
Я наконец поняла, что же такое происходит вокруг, и тогда мне впервые стало по-настоящему страшно.
Следующие годы я изо всех сил старалась сохранять внешнее спокойствие. В глубине души я так и не поверила, что все это надолго. Мне казалось, что в один прекрасный момент, прямо на очередном сьезде НСДАП в когда-то такой уютной Луитпольдхайн, кто-то выбежит на сцену, и отпихнет Адольфа, и закричит – «Да что же с вами такое случилось? Очнитесь!» - и все очнутся, и засмущаются, и устыдятся, и все снова станет нормально.
Но вместо этого началась война с Францией и Великобитанией. А потом ко мне пришла Рейне Зиммельрман и попросила спасти её сына, иначе его родной отец, Олдрик Шульц, придет за маленьким Хенриком и убьет его.Май 1940Город ликует. Армия Гитлера вышла к Ла-Маншу. Голландия и Бельгия капитулировали.
Великая Германия процветает.
Вокруг меня самодовольные, сытые, лоснящиеся лица.
Все ликуют и радуются победам, и на публике я тоже растягиваю губы в фальшивой улыбке. Искренне я могу улыбаться только Хенрику.
Прошло уже полгода, как мальчик живет у меня. Сначала нам было неловко. Он стеснялся и боялся меня, а я – его. Мне – шестьдесят. Ему - восемь. У меня никогда не было детей. Его мать сбежала из страны, а отец ищет мальчика, чтобы принести в жертву своему богу-Фюреру и кровью сына смыть с себя позорное клеймо родства с еврейским отродьем. А я рискую жизнью, укрывая его.
Странные у нас отношения получились. Сначала мы разговаривали только о правилах, о режиме. Точнее, разговаривала я, Хенрик только молчаливо кивал и соглашался. Он ни единого раза не нарушил правила, которые я установила.
Никаких прогулок на улицу, никогда, ни при каких обостоятельствах, без исключений. Прогуляться – только в моем сопровождении и только внутри дома. К окнам не подходить, пусть и плотно зашторенным. Правда, каждый раз перед тем, как выпустить Хенрика из его комнаты, я тщательно проветриваю дом, пытаясь хоть так дать ребёнку немножко свежего воздуха.
Вся принесенная еда должна быть сьедена.
Каждый день минимум час уделять зарядке, чтобы поддерживать тело в тонусе.
Никакого шума. В комнате нет бьющихся вещей; к тому же я выстлала пол толстым ковром и выдала мальчику запас толстых вязаных носков.
К счастью, мальчик оказался очень тихим и понятливым, а ещё он, оказывается, очень любит читать. Я потихоньку переношу в его комнату книги из домашней библиотеки.
Хенрик не доставлял мне особых забот, главной моей проблемой был страх, постоянный, изнуряющий, липкий страх. Я боролась сама с собой, пыталась рассуждать логически и затыкать трусливый внутренний голос. Ну кому я интересна? Одинокая вдова, не бедная, но и далеко не богатая, не замеченная ни в каких связях с противниками режима. Но страх не ослабевал. Временами я просто ненавидела Рейне. Почему она выбрала именно меня? Почему не сбежала раньше, не вывезла сына?
Да, она рассказала, что уже не раз пыталась эмигрировать вместе с сыном, и эти планы срывались раз за разом, а людей, которым она могла доверять, почти не осталось. Но можно же было найти какой-то другой выход! А то сама молодец, сбежала куда-то там, а мне теперь прячь её мальчика и бойся каждой тени. Но потом я вспоминала трясущиеся руки Рейне, сжимающие чашку, вспоминала её безумные умолящие глаза, и её рассказы про Олдрика. Как он постепенно изменился. Как начал отдаляться, избегать её, все чаще пропадать из дому. Как сначала перестал защищать от нападок её и Хенрика, а потом сам начал ненавидеть их. Как он бил её и кричал, что она его околдовала, соблазнила, запятнала перед партией. Они развелись и она подумала, что Олдрик наконец успокоится, но ошиблась. Её бывший муж считал себя запятнанным родством с «еврейским отродьем», и загорелся безумной идеей – смыть пятно кровью собственного сына, принять посильное участие в решении «еврейского вопроса» во благо всей страны и для себя лично.
Рейне не смогла вывезти своего ребёнка, и в итоге просто поступила как птица, уводящая хищника от гнезда. И теперь её птенца должна была сберечь я.Июнь 1941Советский Союз вступил в войну. Я слушаю восторженные заверения Греты о том, что фюрер обязательно сломит «этих русских», и яростно киваю. Я слушаю восторги Вилли Мюллера, его рассказы о невиданной мощи наших войск, брошенных в Восточную Европу, и так же восторженно прицокиваю языком.
Все происходящее уже давно за гранью моего понимания.
Мы с Хенриком начали учить английский язык, он ему обязательно пригодится. Мальчик так смешно сопит, когда выводит в тетрадке незнакомые слова, словно маленький очень сосредоточенный ёжик. Точно так же он сопит, когда мы играем в шахматы. Последнюю партию он выиграл.
А вчера он признался мне, что очень боялся темноты, но теперь страх почти прошел.
Я киваю, не в силах проглотить комок в горле. Мне становится стыдно и очень горько.
Мне даже в голову не пришло, что ребёнок может бояться темноты, что ему страшно было оставаться в той комнатке одному.Ноябрь 1942Хенрик очень подрос, я потихоньку перешиваю ему одежду Хайнца.
Ровно три года мой мальчик со мной. Я вздрагиваю и колю себя иглой до крови.
Три года. Старая же дура ты, Амалия. У твоего ребёнка уже трижды был день рожденья, а ты даже не додумалась узнать эту дату.
У твоего ребёнка?
Ну да, разумеется. У твоего. Мой внутренний голос крайне ехиден, и я не могу удержаться, чтобы не вступить с ним в спор.
Я знаю, как он проводит дни. Я знаю, чем он занимается. Я кормлю, пою и одеваю его. Я подвергаю себя огромному риску ради него.
Но ты не знаешь его любимый цвет, ты не знаешь, о чем он думает, когда остается один, в той комнатке. Ты не знаешь, что ему снится. Зовет ли он Рейне во сне?
Ты не знаешь, о чем он мечтает. Ты даже не знаешь, какую еду он любит. Он ведь просто привык безропотно сьедать всё, что ты ему приносишь, а тебе ни разу и в голову не пришло открыть рот и спросить.
Ты ничего о нем не знаешь, Амалия. Ты только и умеешь, что раздавать приказы, старая чопорная гусыня.
Я отбрасываю незаконченную рубашку и спешу в комнату к Хенрику.Февраль 1943По городу ползут страшные слухи. Будто бы армия Паулюса разбита, а самого фельдмаршала взяли в плен русские. Я вижу, как с каждым днём все больше мрачнеет Вилли Мюллер, и все искренней улыбаюсь ему.
Олдрик Шульц воюет за великую Германию где-то на фронте. Очень надеюсь, что его там убьют.
Мы с Хенриком рисуем в альбоме картинки медведей. Я рассказываю ему о нашем с Хайнцем свадебном путешествии по Лотарингии.Февраль 1945Сегодня Хенрику исполняется тринадцать лет. Завтра он станет бар-мицва.
Я вручу ему свиток Торы, который передавала мне Рейне, и подарки от себя.
А сегодня мы едим праздничный шоколадный кекс. Хенрик крайне серьезно относится к этому непростому делу – сначала степенно сьедает низ и серцевинку, оставляя напоследок самое вкусное - хрустящую корочку со сладкой помадкой.Октябрь 1945Я практически не выхожу из дому, жду её с дня на день.
Не знаю, почему, но я уверена – она жива, она спаслась, и обязательно придёт за ним. Интересно, что она испытывает сейчас?
Рейне, красавица Рейне. Кроткая жена, хорошая мать, почтительная дочь достойных родителей, талантливая пианистка, приятная и милая девочка Рейне.
Она придет и отберет моего ребёнка.
И я знаю, что уступлю, молча. Я не скажу ни слова. Потому что это её сын, потому что Хенрик любит её и очень скучал все эти шесть лет.
Я услышу осторожный стук, открою ей дверь.
- Здравствуй, Рейне. Мы ждали тебя.
Провода режут небо на лоскуты,
Кто нам даст лекарство от пустоты?
Чтоб не кануть в топь повседневных драм,
Ухватись за провод, пойдет искра.
Felidae, «Искра».
Ему восемь. Все подруги матери, приходя к ней в гости на рюмочку, тискают его за румяные щечки, и норовят погладить по длинным, блестящим волосам. Его никто не спрашивает, нравится ли ему, когда его трогают. Их сальные толстые пальцы как будто везде, похожие на ожившие сосиски-щупальца.
— Ути, какой хорошенький! Ангелочек просто. Явно в твою родню пошел, Мань! У твоего бывшего сроду таких красавчиков в роду не было! — приговаривала очередная то ли Глаша, то ли Света, то ли Наташа, и тянула свои грязные руки к его лицу.
Он морщился от проникающего в самое горло запаха перебродивших ягод — какой-то очередной наливки, то ли из смородины, то ли из крыжовника — и старался не отшатнуться. Когда он отшатывался, мать орала так, что стекла дрожали, и голова начинала раскалываться. Ее лучше не злить: это он запомнил сразу.
— Ну так должно же мне было хоть где-то повезти! Радомил такая лапушка, что даже отпускать не хочется. А был бы страшненький, я б, может, и в детдом сдала. Так что тебе, Милка, тоже повезло, — пьяно хихикала мать.
Трезвой она никогда не грозилась детским домом, только пьяная, и вроде как, в шутку. По крайней мере, то ли Глаша, то ли Света, то ли Наташа громко смеялась, когда это слышала. А то и они вместе.
Их руки всегда были в чем-то испачканы почему-то. И запах. Терпкий, вездесущий, смешанный с кислым запахом пота и нестиранной одежды. Гадость!
Но стоило ему нахмуриться, и мать начинала кричать:
— Щенок неблагодарный, улыбайся, я тебе сказала, скажи спасибо, что не выкинула!
А очередная тетя пьяным шепотом бурчать:
— Ну чего ты, Мань, пацан гля какой хорошенький, зачем на него орать-то? Пойдем выпьем лучше!
Иногда ему везло. И тогда можно было хотя бы спокойно сделать уроки или поиграть за компьютером, пока мать не видит. А иногда она орала, орала, и орала. А ее подруги-собутыльницы уходили, бросив на прощание что-то вроде:
— Ой, да ну тебя, Мань! Протрезвеешь — позовешь!
А то и без прощания.***
Ему тринадцать. Ровесники втихушку обсуждают девчонок, особенно тех, что постарше. Он смотрит куда-то мимо, сидя в углу раздевалки после физ-ры. Рядом переодевается Саша. Саша — спортсмен, и по его совсем не «школьничьему» прессу катится капля пота. В голове Радомила крутится мысль: «Интересно, какова она на вкус?»
Дима Свиридов щелкает перед его носом пальцами, привлекая внимание:
— Эй, Радик! Ты о чем там размечтался? Сиськи Машки представил, что ли? Так она семикласснику не даст, даже такому смазливому, как ты!
Радомил сдул пушистую каштановую челку со лба:
— Да, что-то вроде того. Но Машка — не мой уровень!
Отличный способ ответить, когда «твой уровень» это скорее какой-нибудь Борис или Сергей, чем любая на свете Машка…
Одноклассник только головой покачал. И проводил все же переодевшегося Радомила подозрительным взглядом.***
Ему пятнадцать. С тем, что никакие «Машки» его не интересуют, он уже смирился. С тем, что никаких чувств, кроме влечения, не вызывают и парни тоже, еще нет. Три часа ночи, лето, включенный компьютер, активная соцсеть.
Он задумчиво листает собственные фотографии. Матери все так же плевать на него, особенно если он убирается в доме, так что Радомил может делать, что хочет. И фото много. Разных.
Вот он в клубе. Темно, его толком не видно, одна челка торчит, но это фото — памятка. В тот клуб лучше больше не возвращаться. Там его чуть не изнасиловали. Повезло: удачно ударил и удрал. А могло и не повезти.
А вот в другом. Элитном, типа. 18+, типа. Но если ты идешь с парнем по имени Влад за руку, то охрана «не видит» дату твоего рождения в паспорте. Потому что с сыном владельца не спорят. Он помнил, как кидал на этого Влада злые взгляды. Еще бы. Богатый, наглый, и папочка… принял то, что он по мальчикам, и просил просто не светиться «рядом с быдлом». К которому причислил и Радомила. И имя у него нормальное! Расстались быстро, конечно. Такую зависть не скроешь ни за какие бабки, и ни за какие клубы…
А это профессиональная фотосессия. Радомил хмыкает, вспоминая, что он за нее делал. Ничего такого, кстати: следил за маразматичной бабушкой фотографа месяца полтора, пока тот на профессиональную сиделку не начал зарабатывать. Чтобы не взорвала газовую плиту, ела и принимала таблетки вовремя, всякое такое.
Он был добросовестным, фотограф даже немного ему приплачивал, а потом предложил сделать серию фото. И даром, что натурал, такого… на*уевертил, что у него от этих фото немного щеки краснеют. И ведь он даже в одежде! Но позы… взгляд…
Тык-тук. Вконтакте стучит, и Радомилу приходится отвлечься от фото-ностальгии.
Константин Иридин: привет, фотки твои? — высвечивается новое сообщение.
Что за Константин — хер его знает. Радомил лезет в его фото, и видит мужчину. Достаточно молодого, вряд ли ему больше двадцати, но все же не чета щуплым подросткам из их класса. Черные коротко стриженые волосы, черная рубашка на фоне белой кожи — на вампира похож. Даже губы выделяются какой-то… ярко-алостью, навевая мысли о Дракуле Брэма Стокера или «Интервью с Вампиром». Был бы блондин, и не такой обстриженный назвал бы Лестатом на минималках. Ничего так. Вампиры — это годно. Надо ответить.
Радомил Нечаев: какие конкретно? Ты же на моей странице, тут все мое.
Радомил Нечаев: И привет, да.
Константин Иридин: конкретно — эти.
В прикреплённых файлах, конечно, те самые фото, которые Радомил вспоминал буквально недавно. Кто б сомневался!
Радомил Нечаев: и эти тоже, как ни удивительно, мои.
Константин Иридин: Хорош. Сосешь?
Радомил Нечаев: Не пойти ли тебе на хер? Мне 15, чувак.
На самом деле, это его и раньше не останавливало. И наглость парня вызывает желание скорее проверить, что там ему надо. Радомил заерзал на стуле. Воображение у него всегда было на пять с плюсом, так что представить, как его смуглые пальцы будут смотреться на бледной коже этого Костика ему труда не составляет.
Ненасытное воображение на этом не останавливается, и перед глазами как наяву мелькает картинка: он стоит на коленях, рубашка этого типа полурастегнута, штаны спущены, а голова Радомила двигается туда-сюда под громкие стоны парня с фото. Радомилу становится жарко. Почему-то такие сцены он всегда представляет так, как если бы был сторонним наблюдателем. Не изнутри. Может, потому и не влюбляется никогда?
Константин Иридин: А мы никому не скажем, сколько тебе лет. Опыт был?
Радомил Нечаев: Ты сутенер что ли? Немного.
Константин Иридин: не, себе ищу. «немного» — это хорошо. Не люблю потасканных. 700?
Радомил Нечаев: 700 чего?
Константин Иридин: баксов, конечно. А чтобы было не придраться… когда у тебя день рождения?
Радомил Нечаев: ждать заманаешься. В марте.
Константин Иридин: я терпеливый. Но хочу тебя увидеть для начала. Вдруг лично не так хорош?
Радомил Нечаев: это такое непрямое обвинение во вранье? Мои это фотки. Друг фотограф делал.
Константин Иридин: друг? С этого места по-подробнее.
Радомил Нечаев: да по бабам он, успокойся. Я за его бабушкой следил, когда у него денег на сиделку не было.
Константин Иридин: так ты еще и добрый? Вообще хорошо. Давай встретимся завтра.
Радомил Нечаев: Так быстро?
Константин Иридин: чего тянуть?
Они быстро договорились. Текст сообщений становился все более откровенным, общение — более интенсивным.
Странный диалог, странный парень, но… Радомил и подумать не мог, что это определит его дальнейшую жизнь. И куда приведет.***
Когда ему исполнилось семнадцать, Константин с ним расстался. Нашел помоложе, и… подешевле, ведь аппетиты росли, а доходы Костика — только падали. Что-то у него незаладилось с бизнесом, Радомил не задумывался особо, что. Как человек его богатый любовник не интересовал. Его вообще люди почти не интересовали.
Все привязывались, влюблялись, дружили. А он как будто был существом другого вида — ему и люди-то были не нужны. Но секс с партнером лучше, чем сам с собой, а зарабатывать он не умел.
Так что «роман» с Костиком был идеальным вариантом. И без него… нет, у Радомила была заначка, и довольно приличная. На электронном кошельке, чтоб мать не добралась. Она не спрашивала, откуда у него деньги, но забрать «материнский налог» могла. Иногда в виде ста процентов найденного.
А еще — она скатывалась. Мария Нечаева, для собутыльниц — Манька, с каждым годом выглядела все более запущенной. Реже стала менять одежду, еще больше пить. Часто пила одна и засыпала в своей комнате. Подружки ее с горизонта попропадали: кто пить бросил, кто помер, а кто просто решил, что им с ней теперь не по масти беседы вести.
Радомил понимал, что кому-то другому хотелось бы ей помочь. Или хотя бы у этого кого-то возникали бы какие-то переживания. А он… он надеялся, что к его совершеннолетию она сопьется-таки и желал, чтобы она наткнулась на паленую водку.
И ему не было за это стыдно. Хотя хватало ума никому об этом не рассказывать. Да он и про мать-то никому из случайных знакомых ничего не говорил. И даже Костику. Ограничился простым: она нам не помешает. Ему хватало.
Только какая-то сила толкала его на то, чтобы прятать от матери водку и стараться не давать пить. Хотя это противоречило всем его желаниям и планам. Почему-то иначе не получалось.
Выпуск из школы не за горами…
Тот же компьютер, тот же «Вконтакте» — скучно. Вообще все скучно.
С того момента, как его бросил Костя, Радомил перебрал с пару десятков любителей юных и свежих, но все они были какие-то никакие. Даже желания особо не вызывали. Он механически «отрабатывал» полученные подарки и деньги, думая о своем, и мечтал, чтобы вернулась хотя бы «физика».
Если уж он такой калечный, что ему не нужны люди… пусть хоть трахаться хочется, как нормальному!
Потому и перебирал, собственно. Он же не кукла. Вроде бы. Но иногда Радомил в этом сомневался, чувствуя себя заводной игрушкой.
Все изменилось, когда его встретил мужчина…
Нет, не так. Мужчина. С большой буквы «М». Как в романах для домохозяек. И тоже — в рубашке. Фетиш у него на них, что ли?
Тогда Радомил об этом не задумался. Он просто вяло слонялся по круизному лайнеру, на котором с размахом отмечали выпускной его одноклассники. Думал обо всякой ерунде, глядя на воду, и наткнулся на него.
Высокого, широкоплечего, подтянутого. Ему на вид было лет тридцать или тридцать пять, но с ним прям хотелось. Уединиться, как минимум. Особенно Радомила заворожило презрительное выражение на чисто выбритом «римском» лице этого человека. Он так не умел и всегда немного завидовал людям, которые могут смотреть свысока, взглядом давая понять все, что думают о человеке.
И да — черные классические туфли, начищенные до блеска, белоснежная рубашка и черные брюки с тщательно выглаженными стрелочками выдавали в нем педанта до мозга костей. Радомил как аристократа увидел. Правда, судя по тому, как того пошатывало, несколько нетрезвого аристократа.
Но Радомил отлично знал, что здесь же отмечают корпоративы несколько фирм, и легко сделал вывод, откуда этого Цезаря принесло.
А он как-то сразу проассоциировался именно с Цезарем. Темноволосый, с глазами цвета весенней листвы, и весь такой… представительный, настолько, что смотришь — и представляешь все, что он с тобой сделает. Радомил даже не поздоровался, хотя в этом уголке лайнера кроме них никого не было: видно, «Цезарь» тоже хотел побыть один. И покраснел. Хотя уж это-то с ним случалось крайне редко.
— Пацан, ты хоть совершеннолетний? — поинтересовался «Цезарь» первым, видно, устав от того, что Радомил пялится на него во все глаза.
— Уже да. У меня в марте день рождения был, прямо во время «активной фазы» подготовки к ЕГЭ, — зачем-то подробно ответил он.
Наверное, ради того, чтобы еще раз послушать голос. С хрипотцой, низкий. Боярского почему-то напоминает, только более приятный, — Радомил даже слегка хихикнул от этой мысли.
— Уже неплохо. Меня Владимир зовут, тебя как?
— Радомил.
— Серьезно? Это кто ж тебя так не любил в детстве? — Цезарь-Владимир даже бровь приподнял в удивлении.
— Мама. Она и сейчас не очень меня любит, скажу по секрету, — фыркнул Радомил. Ему дурацкое имечко, которой то и дело норовили сократить до «Милки», а то и «Милы» тоже не нравилось.
— За что?
— Я сломал ей жизнь, я гей, и я не даю ей бухать столько, сколько она хочет.
Чем была вызвана его откровенность, он и сам не знал. Просто — хотелось говорить прямо. Хотя «светить» своей ориентацией он не любил. Но очень хотелось.
— А. За это меня тоже не любит родня. Поэтому я от нее уехал за сотню километров. Отличное лекарство, рекомендую.
— Ты тоже не давал кому-то пить?
— Нет, тоже гей.
Как откровенный разговор перерос в совместную поездку домой к Владимиру, Радомил не запомнил. Просто… вот он рассказывает про мать, а Владимир сочувственно кивает, а вот — они целуются на фоне заката.
И впервые за год он чувствует себя живым. Правда, когда Влад — он почему-то сокращает свое имя так — предлагает его содержать, он теряется.
Казалось, между ними какая-то искра. Казалось, он нашел родственную душу. Но… Даже теперь это просто… покупка красивого мальчика.
Он помнит: когда прозвучало предложение, он сначала побледнел, как полотно, а потом подумал… и согласился. В конце концов, лучше «содержаться» у человека, который цепляет, вызывает эмоции, чем у кого попало.
Но почему-то это оказалось больно. Что в нем больше ничего так и не увидели. Зато он узнал, что Влад — предприниматель, сделавший себя сам, и много времени проводит на работе. Узнал, что никто из его окружения не знает, что он гей. И увидел самую шикарную квартиру в своей жизни.
Пятикомнатную. На одного! Ну, теперь на двоих.
И вроде бы стоило радоваться: деньги, внимание, секс — это все было. Он даже забывался, когда этот человек к нему прикасался, и вся меланхолия слетала, как шелуха под горячими прикосновениями Влада к члену. Тем паче, что он не брезговал и минетом.
Радомил терялся и плавился, и мечтал. А потом возвращался на землю, получая за это деньги. И каждый раз было до странного паршиво, как не было до того никогда. И однажды он решил, что отдельная квартира и поток финансов того не стоят: слишком уж болезненно это, чувствовать себя живым. Как будто все кости переломали и заставили их медленно страстаться.
Он «поймал» Влада в гостиной, большой комнате с домашним кинотеатром, сел рядом с ним, и глухо бросил:
— Знаешь… нам надо расстаться. Я так не могу.
— В смысле? — на породистом лице его Цезаря вновь появилось то самое брезгливое выражение, что и при встрече, и Радомилу стало не по себе.
— В прямом. Я больше не хочу так. Я лучше к маме, — все же решился ответить он.
— А тебя кто-то спрашивал, ты думаешь? — хмыкнул «Цезарь». — Я тебя сюда привел не для того, чтобы спустя какой-то год нового искать. Чего тебе надо вообще? Деньги есть, дом есть, контроля нет, от чего вздумал страдать-то? Аж до возвращения к старой алкашке, которая, небось, уже сдохла под забором за это время!
Радомил аж привстал.
— Не надо так о маме! А я… не вещь, в конце-то концов! Я имею право уйти, не объясняя ничего.
— Не вещь? А кто ты? Ни ума, ни образования. Из навыков — только упругая задница и глубокая глотка, из активов — одна смазливая мордашка, — с каждым словом Влад подходил к нему все ближе, пока Радомил пятился, в итоге упершись в стену. — Ты ничего не знаешь и не умеешь, и класса с седьмого, как я выяснил, торгуешь собой. Как ты думаешь, как трудно будет сделать так, чтобы тебя забили до смерти какие-нибудь местные борцы с гомиками? А? А я могу это устроить. И устрою, если рыпнешься. Это я решаю, когда тебя выкинуть, ясно?
После этого «ясно» Владимир сделал то, чего раньше никогда не делал: резко рванул его за волосы к себе, и… нет, это сложно было назвать поцелуем. Ощущалось, как будто он решил отгрызть ему губы, настолько это оказалось болезненным. Радомил ощутил, как по подбородку потекла струйка крови, и понял, что не вырвется.
Хватка у Владимира была железной. И железной же рукой он указал ему, Радомилу, на его место в жизни.
Уже не спрашивая, даже формально.
Хотел красивой жизни? Получай!
Хотел денег? Получай, только не подавись!
Хотел влюбиться и почувствовать себя живым? И этого тоже навалом!
Только больно. Морально и физически. Больно, когда человек, в которого ты влюблен, заламывает тебе руки и нагибает раком, не давая даже дернуться.
Больно, когда он смотрит своим презрительным взглядом.
И уж тем паче больно понимать, что на счет матери он скорее всего прав.
А по смазливому, смуглому лицу текут слезы, перемешиваясь с кровью из прокушенной Владимиром губы… Прямо на бежевый ковер.
Скучища - хорошо вести себя.На берегу дыши полной грудью, смотри во все глаза, пой открытым сердцем.
Тоска - вести себя нарочно плохо.
Не знать, как ты ведёшь себя, -
вот счастье.
Всё просто: надо жить как океан.
Эти слова Ай вспоминала каждый раз, когда поднималась на мыс.
Когда она вставала на самый край, так, чтоб носки туфель касались последних камешков, все вокруг становилось синим-синим.Чаша неба была миролюбивой и гладкой, а океан яростно бился об отвесные скалы где-то далеко внизу, но был отчетливо слышен его грозный рык.
И Ай вдыхала соленый острый воздух, смотрела за горизонт так долго, что ее миндалевидные глаза становились голубыми, и внутренне пела, так же дурно, как прибрежные птицы, но так же искренне.
А потом она прыгала вперед.
В воде следи за дыханием, будь чуткой к движениям, торжествуй.
Отец с детства учил Ай управляться с водной стихией: усмирять горные реки, делиться сокровенным с озерами, говорить на равных с морями, чтить океан.
Частенько она уплывала куда-то, куда ее несли течение и мысли - далеко от берега, далеко от людей. Хищников узнавать и избегать она умела, в силах своих не сомневалась, да и вдруг однажды получится коснуться рукой того места, где небо и океан смыкаются. Кто знает, может они там едины. Кто знает, может они там переплелись в крепких объятьях. А быть может, и вообще это зрелище не для чьих-то глаз, и последует кара за проступок.
Ай дышала глубоко и нечасто, следила за вибрациями воды и ликовала так, как могут ликовать лищь мореплаватели, завидев в подзорной трубе сушу.
Маленький Акио учился у матери не так охотно, как она в его годы - у своего отца. Акио любил воду, но любовью-привычкой. Иногда промокал ступни по утру и за весь день больше не подходил к воде. Когда Ай звала его посоревноваться в плавании, он принимал вызов, но сам в одиночку плавал редко. Не стоял не размышлял над океаном, не советовался с приливами, не изучал дно по малой воде. И даже полку с выброшенными на берег диковинками не пополнял.
Ай сокрушенно качала головой.
Она надеялась, что хотя бы модели батискафов смогут заинтересовать его, но Акио лишь пожимал плечами и запирался в своей комнате.
Это было скверно, и Ай бросалась с мыса в океан с отчанным ревом, от которого чайки так резко шарахались ввысь, что царапались о солнечные лучи.
Но рассеянный сын даже не замечал, как суетливо пустеет город, - лишь задергивал шторы плотнее и надевал наушники.
И сын, и мать играли в свои собственные игры.
...В то утро океан на время стал небом.
Встал на дыбы, зашипел, закрыл безоблачность, закрыл мирность, закрыл мягкую синеву резким зеленовато-пенным.
А потом обрушился.
В домах потемнело и запахло солью, в легкие заливался разъедающий холод.
Акио распахнул глаза и, оцепенев, смотрел на беснующиеся по улицам волны. Они сновали по дорожкам, зглядывали за каждый угол, наводили порядок в зданиях и рушили все, что было им не по нраву.
Казалось, несущаяся стихия, как многоголовая змея, сшибет, сомнет и уничтожит человеческое тело, но, когда волна накрыла Акио, он испуганно вдохнул перед криком - и задышал. Задышал в воде. Задышал так, будто наконец-то воздух стал для него вкусным, будто восполнилось что-то, что вынужденно было оставаться пустым.
"Наконец-то ты понял", - улыбнулась Ай, и по ее рукам голубым блеснул чешуйчатый узор.
Ты можешь плыть, дитя.
Ты можешь дышать.
Ты можешь отдать свое тело потоку, а можешь трепыхаться, создавая солнечные брызги.
Ты можешь достичь места, где небо соприкасается с океаном.
Стихия пришла за тобой.
Овен
Баран он и есть баран. Упёртый, надёжный, глупый и жертвенный.
Проще, наверное, начать плясать от мифа, потому что, кажется, это один из немногих мифов, который мне удалось угадать. И автору, судя по всему, удалось, потому что перенесённые в современные реалии детали почти идентичны оригинальным.
Богиня неба (директор компании авиалиний) решает спасти своих детей, для чего использует барана с золотой шкурой (блондин-телохранитель с ангельской внешностью), баран несёт их через моря в Колхиду (Грузия), по дороге обронив дочь в море (даже жаль, что нет), после чего торжественно приносится в жертву сыном (застрелен на пустой трассе).
Это прям отличный постмодерн, и это я очень люблю. Мотивация заменена органично и замечательно - в самом деле, мы в античности, что-ли, где спасение в златокудром барашке? Барашки взаимозаменяемы, тем более, если обладают информацией и функциями речи. Но Барашки, по-прежнему доверчивы и с лёгкостью идут на убой. В итоге вместо любящей и на всё готовой матери мы имеем расчётливую суку, готовящую себе такого же расчётливого преемника, впрочем, возможно, и вполне себе любящую.
Автору мои аплодисменты. Читается легко, на одном дыхании, детали яркие. Если знать - что искать, то запрятано искомое не за семью печатями, если не знать и не искать - то отличная криминальная зарисовка из современности.
Даже интересно, что за группировка будет потом искать златокудрую голову в грузинских горах.
А не Cressa ли автор?
Уууу, какой драматизм везде! Я осилила наконец, здорово :)
Навскидку, из того, что сразу бросилось в глаза:А близнецы - Кастор и Полукс?
Козерог - Рея-Рейне спасает Зевса от Кроноса?
Змееносец - Асклепий?
Телец - из мифа о рождении Минотавра, Полина-Пасифая и белый бык Посейдона?
Дева - Деметра не уберегла Персефону от царства Аида.
Скорпион - Орион (Хантер) и Артемида (Диана)?
Я читала это в состоянии мрачного цинизма и первой мыслью было "еей, утопли!".
Простити, я знаю, что посыл был другим))
Красиво выплетена канва всего текста, и детальки, эпитеты, сравнения, как каплями воды разбиваются на солнце. И молодая русалочка, и её брат, который понятия не имел о том, что такое может, тако-ое.
Я не помню этого мифа и не буду его сейчас искать. Но на меня пахнуло свежим влажным воздухом, и на коже захрустела соль. И мне захотелось плыть рядом с ними.
А это значит, что автор справился со своей задачей великолепно)
Героиня-мать получилась какой-то экзальтированно-пафосной, и у меня лично вызвала не сочувствие, а раздражение и неприязнь. Как будто она красуется и играет скорбящую, а не горюет на самом деле. Напомнило женщину, пришедшую позлорадствовать на похороны моей бабушки, та тоже себя вела подчеркнуто экзальтировано и чуть ли не выла от "горя", хотя я ее видела первый и последний раз, и до сих пор не знаю кто это. Если автор хотел добиться именно такого ощущения, то он прям молодец. А по мифам... я тапочка, я, пока читала, вообще позабыла, что тут какие-то мифы, у меня все истории воспринялись буквально.
Я уже говорила это личке, и повторюсь снова- очень интересно будет почитать обратную свзяь Некст, как она продумывала концепт и подбирала мифы.Мне тоже очень интересно!
И сколько авторов сами в итоге смогли/смогут опознать, на каких мифах основаны полученные ими наводки :)
Очень понравились оба текста про нацисткую Германию.Я знаю точно, кому отдам свой голос в номинации "лучший детектив-2019".
Козерог - Симка?
Рак - Вестен?
Мне, кстати, очень понравились "германские" тексты, особенно тот, что про Рейне. Прям задумалась на счет того, насколько люди на самом деле управляемы, и как это страшно.Да, это один из ключевых посылов текста, и эпиграф по нему же подбирала.
История о Тельце - явная отсылка к мифу о рождении минотавра. Главный герой действительно напоминает быка. Он действует, не задумываясь о последствиях, понимает, что оказывается заложником в чужой игре, но отказаться от желаемого не может. И смерть принимает без протеста, без злости, со смирением жертвы. Он - бык, его дело маленькое, все, что он может - покориться обстоятельствам, сначала когда возникает страсть к Полине, потом, когда она случается беременность, когда его убивают. Единственная попытка сделать по-своему, уговорить Полину сбежать с ним, даже не воспринимается всерьёз. И полноценного сочувствия герой не вызывает - скорее лёгкую жалость.
Текст мне понравился. Красивый, с цепляющими деталями, приятно читается. С задачей сделать персонажа этаким человеком, но не совсем, автор отлично справился.
Короче, это Френ меня покусала, вот! >:(Двусмысленно!
А Рак - мой.Очень понравились оба текста про нацисткую Германию.Я знаю точно, кому отдам свой голос в номинации "лучший детектив-2019".
Козерог - Симка?
Рак - Вестен?
Да, Козерог - мой :)
Миф о Стрельце я сходу опознать не смогла, пришлось гуглить.
Итак, если я правильно понимаю, Савелий - кентавр Хирон, а новичок-полицейский - Геракл. По легенде, Геракл стал невольным виновником смерти своего учителя. Вариантов мифа несколько; веселые посиделки с вином закончились дракой с не самыми воспитанными лесными кентаврами, против которых Геракл использовал стрелы, пропитанные смертельным ядом Лернейской гидры;по одной версии, Хирон уже после битвы случайно оцарапался такой стрелой; по другой версии, Геракл впал в боевую ярость, и сам ненамеренно задел учителя. Дальнейшие версии развития событий также отличаются, но исход один - Хирон умирает.
Текст понравился, читается легко.
Понравился контраст-противопоставление внешности Савелия его навыкам, постепенное раскрытие личности Савелия, отношение к нему окружающих, детали про отношение к полиции и сравнение с нереалистичными американскими копами.
Автор хорошо показывает развитие отношений учитель-ученик, от скептицизма до почитания. Понравилась деталь про глаза Савелия- тёмные, с длинными ресницами - похоже на описание лошадиных глаз, выглядит как намеренная замаскированная отсылка к кентаврам.
В целом текст выглядит скорее как хорошее вступление к какой-нибудь остросюжетной повести, мне немного не хватило развития сюжета, остается чувство чего-то незавершенного.ЦитироватьА потом было то задержание, разделившее всю мою жизнь на до и после.Вот "до" раскрыто хорошо, а "после" - его тут нет, текст обрывается сразу после кульминации, когда герой в шоке, осознает, что сделал, отрешенно отмечеат какие-то детали - и все, вот тут мне и не хватило какого-то дальнейшего развития. Так и просится продолжение про судьбу новичка, про Марину, как они переживают это событие, как герой - сломался? Ожесточился? Интересно было бы узнать версию автора :)
Двусмысленно!Никаких двойных смыслов! А кто там периодически раньше ворчал на тему "не полностью довольна, не хватает моих Шан и Месмерических ажурных стариков", а? Хотя последним текстом в игре детективщика ты точно была довольна, помню, и получился отлично, и "уши Френ" торчали метра на полтора вверх :)
Вообще интереса ради, козерог и рак ровно напротив друг друга, тропики, середина зимы и середина лета - неслучайно общая атмосфера?Если судить по расположению текстов, созвучию имен героев в наводках и их прототипов, продуманности схожести линий - случайности в этой текстовушке вовсе не случайны :)
Скорпион
Охотник, становящийся жертвой, и более удачливая Охотница... Прекрасная иллюстрация победившего феминизма :D Гугл услужливо подсказал мне, что у мифа об Артемиде и Орионе несколько вариантов, и я так и не поняла, какой именно был в наводке и голове у автора. Тот, где Орион осмелился превзойти Артемиду в своем искусстве? Или тот, где он ее напрочь достал своими приставаниями? С одной стороны, должность-то досталась в итоге Хантеру, а Диана осталась с носом. С другой - ё-маё, а вы б не захотели прибить мужика, который месяцами таскается за вами с нелепыми подкатами?! Да черт с ним, с назначением, лишь бы он заткнулся уже! :D В общем, я целиком и полностью на стороне Дианы. Только какая-то она непродуманная, настоящая богиня: прибила паршивого смертного и красиво удалилась, не забивая прекрасную головку мыслями о последствиях. А текст очень интересный, образный, и стеб над гороскопами и говорящими звездами очень милый.
Этот неловкий момент, когда сильно после сдачи текста, читая комменты, сидишь такой - а мы прям по мифам писали, да?..О, я не одна)
Этот неловкий момент, когда сильно после сдачи текста, читая комменты, сидишь такой - а мы прям по мифам писали, да?..Я дописала свой текст, пошла в стартовый пост, чтоб узнать, в котором часу в воскресенье дедлайн, и такая: ничоооооси, ДА ЭТО ЖЕ ТОТ САМЫЙ МИФ *и хлоп себя по лбу* ;D
Этот неловкий момент, когда сильно после сдачи текста, читая комменты, сидишь такой - а мы прям по мифам писали, да?..Да я до сих пор думаю, что тут заговор в комментах.
Я позволю себе начать с единственного что мне не понравилось - с финала, при этом я понимаю, что скорее всего такой финал был предопределён наводкой, но прочитав, как Пол себя пырнул, я с досадой цокнула языком. Наверное это вкусовщина, возможно, мне претит столь категоричное молниеносное принятие решения, да ещё и в состоянии алкогольного опьянения.
Во всём остальном прекрасный текст: отлично прописаны характеры героев, в чём их схожесть, а где различие характеров, то, насколько они близки. Зеркально прописаны две истории переживаний друг за друга, когда сначала Кайл переживает за Пола, она закончилась хорошо для обоих, а другая - трагически, когда Пол теряет Кайла и снова для обоих, потому что для Пола дальнейшая жизнь без брата не имеет смысла - too much to bear. Но как же сёстры?, - вопрошала я... Но как же сама жизнь?
Мне показалось, что автор не слишком благосклонен к поступкам братьев: выбранные существительные, глаголы скорее свидетельствуют об отрицательном отношении к "забиякам, "разминающим кулаки", обладателям "буйных голов" и "любителям подраться". Солидарна, если так, не люблю агрессоров, распускающих руки и не верящих в искусство дипломатии, называющих это "нудно и неэффективно болтать языком"
Повангую Сашетту, хотя едва ли у нас на форуме найдутся любители решать все проблемы кулаками, и моё предположение с этим не связано напрямую, чистой воды угадайка.
Водолей
Мне очень сложно писать эту рецензию, потому как текст действительно произвел на меня впечатление. Хороший язык, прекрасные описания и эмоциональная составляющая, но как же это все омерзительно. Серьезно, даже при замене пола любому из участников ситуация не станет лучше. Будь главный герой девушкой, попавшей в зависимость, или будь вместо дерзкого бизнесмена бизнесвуман – общая линия насилия и принуждения не изменится, максимум – появится больше социального «сочувствия» к «правильным, но неудачным» отношениям. Одинокий, нелюбимый и голодный до внимания ребенок, нужный родителю только как послушная кукла. Равнодушие и презрение окружающих. Невозможность уйти от однажды выбранного пути, даже если совершена ошибка. Полная зависимость от того, кто считает тебя вещью. Очень тяжелая тема, и при этом могу сразу сказать, что ни разу не моя, хотя любителей на такое находится с лихвой. Плюс все это помножено на оторванность героя от окружающих, самоуничижение и самопорицание.
Если говорить об изначальном мифе, то Ганимед был похищен и не слишком добровольно обращен в новое состояние, а от его семьи откупились дарами, так что дополнительные параллели с принуждением, пусть и с компенсацей различными благами (бессмертие или безбедная жизнь), лишь усиливают угнетающее впечатление от происходящего.
Автор достойно справился с этой историей, не свалившись в совсем уж тошнотворные физиологические детали, но оставив достаточно мелких набросков для усиления атмосферы, и в ощутимой мере сочувствует герою. Я рада, что это не закончилось выходом в окно.
Змееносец
Текст похож на зачин какой-нибудь истории про маньяка, который будет потом отлавливать девушек и бальзамировать их, «даруя вечную красоту». Ну вот какое-то такое впечатление сложилось.
Не знаю, что было в наводке, но полагаю идея групповой терапии – идея автора, и она прям отличная. Понравилось, как это обыграно, как каждый вопрос вызывает отклик у ГГ, пусть и небольшой. Понравилось сравнение с героями «Волшебника изумрудного города» (как любитель этих книг оценила).
Рассказа получился коротким, но очень точным, очень хорошо передающим чувства подростка, столкнувшегося со смертью, да не просто со смертью, а смертью матери. И вот то, что его так сильно задело то, как она выглядела в гробу, добавляет еще больше реалистичности переживаниям героя.
Какой миф? Я только Анубиса могу вспомнить)
Козерог.
Очень интересная, прочувствованная история. Нравится внимание к деталям - вот эти вот все руки, чашечки. Героиня истории, подкошенная смертью мужа, вдруг очнулась в странном, изменившемся мире. Страшном и неправильном. Хорошо передано, как ее мучил страх, что к ней придут, что секрет раскроют. Не знаю, какой там неписец покусал Симку, или какая Френ ее накрыла, по-моему, текст вышел отличный. ;)
Миф не знаю, но это Френ писала?
Интересно, кто его писал? Случайному игроку такую наводку не отдашь.
Господа, а совпали у кого знаки в тексте с реальными знаками?)
Господа, а совпали у кого знаки в тексте с реальными знаками?)У меня совпал)
Симку накрыло Френью. :DСиндром Френи! С ударением на последнем слоге! ;D
Господа, а совпали у кого знаки в тексте с реальными знаками?)
Господа, а совпали у кого знаки в тексте с реальными знаками?)Спорно.
Хм. Автор Водолея - Шинанай?
Спорно.Судя по этому - Алоэ Змееносец?
Кто-то кто замороченный, относит меня к выпавшему знаку исходя из года, места и времени рождения и всему этому.
Кто попроще, те спокойно относят к другому знаку.
А мне, если честно, пофиг.
Я вообще не знала, что знаки могут меняться в зависимости от места и времени рождения. У меня подруга одно время помирала по астрологии, и она спрашивала у меня время рождения, но знак не менялся от этого.Ну, наверное, какая-то логика в этом есть, если рассматривать даты начала или конца того или иного знака. Ну, то есть, если ты родился какого-нибудь 22 апреля, то можешь оказаться Овном, если родился утром, или Тельцом, если родился поздним вечером. Звёзды же не меняют положение ровно в 00:00. Но если ты родился в середине месяца, то пофиг - вечером или утром. Так можно и к месту условно привязать - северное или южное полушарие, конкретное время суток именно в этом месте - родившиеся ровно в один момент в Токио и в Нью-Йорке могут вообще иметь разные даты рождения.
Иди, плюсуй Чехарде.)Ура, нашла)
Люблю тему жестоких детишек.
Энцо представлялся как сын мафиози из Саут Парка - ребенок, старательно строящий из себя взрослого, поэтому подделывающий голос, поведение, манеры. Даже читала его реплики голосом этого персонажа.)
Деталями и атмосферой понравилось, получилось сочно, но при этом ненавязчиво с колоритом.
Волчата загрызли льва, скорее, шакалята загрызли льва, молодая шпана стерла с лица земли и все такое прочее.
Проспойлерив миф, потеряла определенную долю очарования, конечно. История про очередную компанию злой молодой поросли мне бы понравилась и сама по себе, а тут я сбивалась на немейского льва и такая "да, пожалуй, это и правда оно, да, и Леон как раз, да наверняка".
Получился очень качественный триллер. Я прямо таки увидел это в формате кино от Звягинцева или Быкова, наподобие "Нелюбви" или "Сторожа". Очень сочные и выпуклые детали, и нет случайных штрихов. Сначала принимаешь мстительное удовлетворение Дины благосклонно: она смогла вырваться из ада, разорвать круг насилия. Пусть через кровь, свою и мрази-отца, но смогла, а победителей не судят. Но когда Дина вмешивается в "воспитательный процесс" соседки, начинаешь чувствовать, что что-то пошло не так. А потом приходит горькое осознание, что нет, не вырвалась, просто перешла на новый круг. Папаня, земля ему стекловатой, победил: сделал из дочери своё подобие. И всплывшая в финале деталь, что Дина работает психологом, является последним горьким штрихом: она пыталась, но не смогла.И ещё добавлю, что подолзреваю в авторстве Янтаря.
Я триллеры, особенно на бытовые темы, не люблю, но это однозначно образец жанра на пятерку
Неуловимая я в этот раз. :D Угадайте уже, у меня руки чешутся это куда-нибудь выложить. ;D >:(*с прищуром
*с прищуромЭто феерически забавно, но да. :D
уж не Водолей ли?
Ноуп (Так 12 текстов из 13 отрецензированны :(
Мой текст слабоват и есть в числе отрецензированных.
Меня можно записывать в худшие детективы года ;DИз чувства противоречия ткну наоборот :)
У нас, получается, остались Ветер, Янтарь и Алоэ и Скорпион, Близнецы и Лев. И Янтарь - не Лев, а Ветер - не Скорпион.
Тыкаю пальцем в небо: Алоэ - Лев, Янтарь - Скорпион, Ветер - Близнецы? ;D
Алоэ - Скорпион, Ветер - Лев, Янтарь - Близнецы.
Тут же не дедукция, а обычный перебор в ход пошёл ;D
Я ж говорю, ну чисто Шерлок. В детективе года за тебя буду голосовать. Все три угаданы.)
Я своим текстом недоволен, и ещё больше недоволен собой. Но я ССЗБ: не смог в тайм-менеджмент, и потому пришлось писать в стесненных условиях. Набирать текст на планшете неудобно, поэтому я безжалостно обрезАл там, где душа просила развернуться, и оставлял только основное. Стыдно...Я когда-то с телефона набирала, и это было просто ААА!!!. Но тоже ССЗБ, да.
Вообще интересно было бы сравнить степень подробности наводок и количество додуманного авторами вокруг. Ну вот примерно как Ветер расписал.Я так понимаю, Некст давала всем только канву, оставляя много пространства для воображения. Тем более, у нас же не паззл был, где ты можешь повлиять на других персонажей.Мне кажется, я единственный человек, который неспортивно полез к Некст с вопросом - чего это за миф
Тут же не дедукция, а обычный перебор в ход пошёл ;D
Я ж говорю, ну чисто Шерлок. В детективе года за тебя буду голосовать. Все три угаданы.)
Я своим текстом недоволен, и ещё больше недоволен собой. Но я ССЗБ: не смог в тайм-менеджмент, и потому пришлось писать в стесненных условиях. Набирать текст на планшете неудобно, поэтому я безжалостно обрезАл там, где душа просила развернуться, и оставлял только основное. Стыдно....
Чужое-то себе не приписывай.и пидор
Я когда-то с телефона набирала, и это было просто ААА!!!.Вот это мне и светило, хорошо, что удачно подвернулся планшет. Правда, пришлось поколдовать с впн'ами и программами. В Хохляндии своеобразный интернет...
Их 2!Мой нынешний телефон больше моей ладони (и лапки мелкие, и телефон большой). именно писать, ИМХО, так проще - пришло в голову и сразу фиксируешь.
У вас или цистерна терпения или охренительный уровень владения клавиатуры смартфона! я даже воцаппки длиной в 5 предложений предпочитаю набирать из браузерной версии компа / ноута
Рак на рецензию — это прямо вот беспощадно. Потому что написано так живо и глубоко, так объемно, что можно только разводить лапками и восхищенно вздыхать.
Очень хорошая, ровная и выдержанная история.
Отдельно бы отметила желтый цвет, идущий сквозь историю: канарейка, один из треугольников, номер 585708 при должном старании тоже можно притянуть к оттенку желтого... Не знаю, авторская это задумка или я заморачиваюсь не там и не о том, но параллели цвета и освобождения прям... звучат.
Отдельно бы отметила желтый цвет, идущий сквозь историюОн не мог не.
А ноябрьским утром направляясь на курсы, Грета проходит по засыпанной стеклом мостовой, где вперемешку с осколками лежат мелкие драгоценные камни.Отлично подано, понятно, что речь идет о Хрустальной ночи, пусть это и не называется прямо.
Чтобы спасти своих детей от ненависти второй жены Афаманта Ино, Нефела или Артемида послала им волшебного золоторунного овна, который должен был перенести их в Колхиду. Фрикс добрался до Колхиды, где принес волшебного барана в жертву.
Царь Минос обратился к богу Посейдону, чтобы тот послал ему быка для совершения жертвоприношения. Бог внял его просьбе, и из моря на берег явился белоснежный бык. Пораженный его великолепием, Минос отправил его в собственные стада, а вместо него заложил другого. Рассерженный Посейдон внушил супруге Миноса Пасифае противоестественное влечение к красавцу быку, и она влюбилась в него. Рассказала о своей страсти искусному мастеру и изобретателю Дедалу, и тот сделал пустотелую деревянную корову, обтянул её шкурой и выкатил на луг, где пасся бык. Внутрь коровы забралась Пасифая и удовлетворила свою страсть с быком Посейдона (или же это был сам Посейдон в образе быка). Спустя время у неё от него родился Минотавр, чудовище с человеческим телом и головой быка.
...
По истолкованию, Тавр (то есть «Бык») — это герой из Кносса, который воевал с Тиром и похитил оттуда множество девушек, в том числе царскую дочь Европу. Либо это юноша, которого полюбила Пасифая и родила от него Минотавра.
Наиболее распространённой версией мифа о рождении братьев стала история о том, как Зевс, прельщённый красотой Леды, превратился в лебедя и овладел ею. Ночью в покои Леды вошёл и законный супруг Тиндарей. В результате у женщины родилось двое сыновей и двое дочерей (Елена и Клитемнестра). Кастор и Клитемнестра были детьми спартанского царя, в то время как Полидевк и Елена — олимпийского бога. В связи с этим Кастор был смертным, а Полидевк — бессмертным.
...
Полидевк взмолился Зевсу, чтобы тот не дал ему пережить брата. Так как Полидевк, как сын Зевса, был бессмертным, а Кастор — смертным, то выживший брат был вознесён на небо. Однако он отказался жить на небесах один без брата.
В древнегреческой мифологии Рак отождествляется с раком из второго подвига Геракла. Согласно мифу, во время борьбы с Лернейской гидрой все звери были на стороне Геракла, и лишь рак осмелился выпрыгнуть из болота и укусить Геракла за ногу, за что был тут же раздавлен ногой.
Неме́йский лев — в древнегреческой мифологии лев чудовищной величины с невероятно твёрдой шкурой, отчего её не брало ни одно оружие. Опустошал окрестности городов Немея, Клеоны и посёлка Бембина. Убийство немейского льва стало первым заданием, которое поручил выполнить Гераклу микенский царь Еврисфей. Когда Геракл увидел льва, то дважды попал в него из лука. Стрелы не могли пробить шкуру животного. Тогда сын Зевса сначала оглушил его ударом палицы по голове, а затем задушил голыми руками.
Персефона - дочь Деметры и Зевса, она была вскормлена матерью и нимфами в пещере.
...
Супруга Аида (Плутона), который похитил её и унёс в своё царство
Немези́да — в древнегреческой мифологии крылатая богиня возмездия, карающая за нарушение общественных и нравственных порядков.
Несколько версий связывают его с Артемидой. Был сотоварищем Артемиды по охоте, по некоторым вариантам-либо был возлюбленным богини, либо она его отвергала. Он был поражён стрелой Артемиды за победу над ней на охоте, или за посягательство на её девственность, или из ревности по подстрекательству Аполлона, брата богини, опасавшегося за её честь. По одной локализации, погиб от скорпиона в Беотии, домогаясь Артемиды.
Сегодня гороскоп опять советовал быть осторожнее и избегать опасностей на службе. Какие там опасности, тигры в офисе или скорпионы в портфеле?
Это как большая Африканская пятерка для охотника
Все эти месяцы для нее нужно было лишь оказаться выше ее по должности?
Аскле́пий, или Эскулап, — в древнегреческой и древнеримской мифологиях бог медицины. По классической версии мифа, беременная Асклепием Коронида изменила Аполлону со смертным Исхием, за что была убита. На погребальном костре Аполлон вынул из чрева Корониды Асклепия и передал его на воспитание кентавру Хирону, который и обучил мальчика искусству врачевания, в котором тот достиг небывалых успехов.
Асклепий научился не только лечить самые разнообразные болезни, но и воскрешать мёртвых. Согласно одной из версий мифа, делал это он не из благих побуждений, а за плату. Такие действия возмутили олимпийских богов, которые сочли их нарушением законов мирового порядка. Зевс поразил Асклепия молнией, однако затем оживил и обожествил.
- Леша.
- Смерть.
Был другом Геракла. Охваченный любовью, к нему пришёл Геракл и жил в пещере. Был смертельно ранен отравленной стрелой, случайно пущенной Гераклом. Либо Геракл невзначай сразил его выстрелом из лука, ранив его в колено, либо его ногу задела выроненная им стрела Геракла
Амалфея, — в древнегреческой мифологии — легендарная коза, вскормившая своим молоком младенца Зевса на острове Крите в пещере Козьей горы в то время, когда богиня Рея прятала юного бога от его отца Кроноса.
...
По другой версии, это нимфа. Амалфея повесила Зевса в колыбели на дерево, чтобы его нельзя было найти ни на небе, ни на земле, ни в море, когда его искал Крон.
Ганиме́д (др.-греч. Γανυμήδης — весёлого духа, радующий душу) — согласно греческой мифологии, прекрасный юноша, сын троянского царя Троса. Из-за своей красоты он был похищен зевсовым орлом на Олимп, где сделался виночерпием на пирах богов и возлюбленным Зевса.
Дима Свиридов щелкает перед его носом пальцами, привлекая внимание:
— Эй, Радик! Ты о чем там размечтался? Сиськи Машки представил, что ли? Так она семикласснику не даст, даже такому смазливому, как ты!
Радомил сдул пушистую каштановую челку со лба:
— Да, что-то вроде того. Но Машка — не мой уровень!
В греческой мифологии упоминается бегство в Египет олимпийских богов, напуганных чудовищным Тифоном. Там они, спасаясь, превратились в различных (как правило, частичных) животных, и, в частности, Афродита — в рыбу. В позднейших поэтических толкованиях вместе с ней превратился в рыбу и её сын Эрот, что и нашло отражение на небе в виде созвездия.
Отлично придумано прошлое с пьяной матерью и отношением к ребенку, как к вещи. Сразу логичней становится тот факт, что пацан подался в проституцию. Я ж говорила еще в Ночном костре, что Сашетта могёт в психологизм, вот вам и пожалуйста. Описание материнских пьянок какое-то неприятно реалистичное, вот именно такое, каким и должно быть. Читаешь - и бррр.Вот забавно: когда речь про тексты, все понимают, что от хорошей жизни в проституцию не идут, зато как про людей...) Ну да ладно, это я так. А прошлое мальчика мне просто было, откуда писать, так скажем. Спасибо. Я рада, что получилось :)
В общем, всем спасибо. Мне очень понравилось с вами играть, и надеюсь, вам понравилось тоже.Спасибо! Было прекрасно и писать, и читать тексты, и читать обратную связь :)
Слияния с морем, скольжения по волнам, запаха соли и водорослей.Я просто открыла свои осеннние фотки с берега океана.)
"Тебя зовут Николай" - начиналась наводка (потому что Николай-чудотворец и все дела). "Нахер ваших Николаев!" - очевидно, подумала Чехарда, и назвала Асклепия Алексеем. Я протестовать не стала - созвучно.
Слоупоков заказывали? ;DИнтересно. Вышло ещё красивее, чем задумывалось. В смысле продолжения цветовой линии.
Я долго ломала голову, о чем этот номер. К правильному ответу, очевидно, не доползла :D
Если засунуть номер в hex color codes, то получится оттенок, который выглядит как темный-темный желтый.