Платье колыхнулось на сквозняке, потянув за собой тяжелую деревянную вешалку, и та стукнула об уголок шкафа.
Лена бросила встревоженный взгляд на шутников, едва успев отвести руку с карандашом от века. Нет, всё хорошо – не упало, а то гладить это платье целое испытание. Утром она провела целых сорок минут, силясь расправить складки и не сжечь тонкую ткань. А после специально повесила его на дверцу, чтобы не помялось в шкафу.
Платье было красивым. Дядя привез из Штатов, ни у кого такого не было. Тоненькое, легкое, короткое и желтое-желтое. Оно напоминало Лене маленьких цыплят, вроде тех что она видела у бабушки в деревне.
Она не надевала его ещё ни разу. Хотела в школу, но появился настоящий повод.
С Кириллом они дружили с детства. Катали снеговиков, строили плотины во время дождя, лазали на деревья и прыгали по соседским гаражам. Или сидели на них же, болтая ногами, и придумывали истории о подземном городе, в который ведёт во-от эта труба, торчащая из гаражной крыши. И всё было хорошо. Отлично!
Только вот в начале лета…
Их общий приятель, Вовка, жил с родителями в частном доме. И частенько на заднем дворе того дома собиралась шумная и весёлая компания. Разводили костёр, сидели вокруг на брёвнах. Подпевали под гитару или травили байки.
В один из таких вечеров, обычных, прохладных вечеров раннего лета, Лена замерзла. Сбоку её грела подруга, справа привычно сидел, почти облокотившись об неё Кирилл, и ей так не хотелось идти в дом за кофтой…
И тогда Кирилл накинул ей на плечи свою байковую теплую рубашку.
Старую, слегка влажную на спине, и слабо, но почему-то так отчетливо пахнущая им, что Лена укуталась в неё сильнее. И только тогда всё поняла.
«Мы друзья!», – уговаривала она себя. «Он мне ничуточки не нравится, мне вообще Малдер нравится! А ему Тринити наверняка, он даже кожаный плащ купил!»
Но закрывая глаза, устраиваясь под простынкой на продавленном диване, понимала, что и Малдер меркнет, и она уже готова сама потратить отложенные деньги на плащ, если так понравится Кириллу больше…
И тогда Лена решилась. И позвала его в парк.
Она знала, что девушка не должна звать парня, и в её мечтах Кирилл сам неожиданно появлялся на её пороге с букетом роз, и бросившись на колени клялся ей в вечной любви, сетуя каким же он был слепцом раньше. Но… Кирилл всегда видел её только в джинсах и футболках. И она хотела, чтобы в платье он увидел её именно наедине. Это должен был быть особый день.
В окно вновь потянуло прохладным ветерком. По небу с утра бродили мелкие тучки, и судя по всему вечером будет зябко.
Лена поёжилась, но вдруг представила, как Кирилл вновь отдаст ей рубашку, а может и приобнимет, чтобы согреть, и смущенно улыбнулась коленям, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
Она бросила быстрый взгляд на настенные часы и подпрыгнула, бросившись к шкафу. Пора! Конечно, правильные девушки всегда опаздывают, но нет, не сегодня. Сегодня он должен идти и любоваться красивой незнакомкой впереди, чтобы потом с изумлением обнаружить, что это та самая Ленка, с которой они жарили сосиски над огнем.
Дождь начал накрапывать уже по дороге. Лена поежилась и все же пожалела, что не взяла даже тонкую кофту. А лучше бы конечно зонт, но куда его? В маленькую белую сумочку он не влезал, а в руках нести как-то… некрасиво.
Она едва успела укрыться под деревом, как дождь хлынул уже по-настоящему. Редкие капли отскакивали от дорожки и долетали-таки до голых ног Лены, и она только плотнее прижималась к стволу. Каблучки босоножек всё глубже зарывались в землю, воздух становился всё холоднее и холоднее.
Лена любила дождь, но предпочитала любоваться им с бабушкиной лоджии – большой, глубокой, на которой стояла продавленная софа. Там, завернувшись в плед можно было часами сидеть и смотреть на грозу, мечтая, чтобы рядом был кто-то родной и близкий. Любимый.
И точно не так: сжавшись в комок под деревом и переступая с ноги на ногу, чувствуя, как под пальцами уже неприятно скользит земля.
На другой стороне улицы был телефон-автомат, даже с крышей, можно успеть добежать. Лена порылась в сумке и нашла монетку. Отлично.
Молясь, чтобы не потекла тушь, прикрываясь сумкой, Лена добежала до телефона. Она ни разу ими не пользовалась, но видела, как подруга звонила матери, сказать, что они немного задержатся.
– Алло? – в трубке раздался высокий голос тети Тани. Как всегда, почему-то немного испуганный.
– Здрасте, это Лена. А Кирилл дома?
– Здравствуй, Леночка! – обрадовалась женщина. – Конечно, сейчас позову. Кирю-юша! Тебя Лена!
К телефону Кирилл не спешил. Лене пришлось добавить ещё монетку, чтобы разговор не прервался, когда в трубке наконец-то послышался сонный голос:
– Ну, чего тебе?
– Ты забыл что ли? Я тебя в парке уже битый час жду! – Лена пустила в голос возмущения, хотя хотелось обиды.
– Да ну, – зевнул Кирилл. – Там же ливень, ты че? Нафига оно мне. Лан, ко мне ща Антон придёт, в денди порежемся. Бывай.
Раздался щелчок.
В голове было пусто.
Она на автомате повесила трубку на рычаг, и уже не прикрываясь, медленно вернулась под дерево.
Влажная ткань холодила плечи. Ноги скользили в босоножках, норовя подвернуться. С мокрой челки на лицо капала вода.
«Это дождь, да?, – робко спросила у кого-то внутри себя Лена, глядя как подрагивает листик, раз за разом пытаясь выпрямиться после упавшей на него капли. – Это просто дождь. Он бы пришел, если бы не дождь»
Но ей никто не ответил.
Или она просто не услышала тихий грустный голос в шуме падающей воды.
Сегодня целый день идёт снег, Он падает, тихо кружась. Ты помнишь, тогда тоже всё было засыпано снегом? Это был снег нашей встречи. Он лежал перед нами белый-белый, как чистый лист бумаги, И мне казалось, что мы напишем на этом листе повесть нашей любви...
Я никогда прежде не видела столько тополиного пуха.
Он захватил аллеи парка и окутал их пушистыми комьями, утопил зелень под своей тонкой пряжей. Мама говорит, что парк теперь встречает нас, как Морозко, а мне вспоминаются модные японские мультики, которые так любит Вика: ты выходишь из серого города, и навстречу тебе несется стремительный калейдоскопный снег. Пусть и не лепестки сакуры, фоном не играет заводная песня, а хлопья - медлительные и тяжелые, но все равно все как в сказке. Как будто идешь по белому залитому солнцем коридору навстречу чему-то, от чего замирает сердце. Если бы я была поп-звездой вроде Мадонны, я бы обязательно сделала это частью своего номера.
После уроков мы каждый день бывали в парке, почти полным составом (Надежда Михайловна ставит нас в пример как очень дружный класс). А сейчас общаться почти и не с кем: Пашка на этой неделе гулять не выходит, у него аллергия, он весь красный и говорит так, будто у него насморк, Ленка помогает матери с новорожденным братом, Маринка и Светка уехали куда-то к бабушке, где нет даже телевизора и телефона, а в шесть утра дурным голосом кричит радио "Маяк", Юрка все время пропадает с папой в гараже и при встрече старается показать, какой он взрослый. Так мы и подружились с ребятами из "А"-класса и старшаками.
Я ехала через аллеи на скейте, представляя, что меня несет на руках подтанцовка на каком-нибудь из моих мировых турне. Слепящее солнце - это софиты, а вон сколько мне принесли цветов!
Около фонтанов еще никого не было. На прошлой неделе я рисовала на парковых дорожках мелом. Кто-то оставил на скамейке цветные мелки, и мы с девчонками поспорили, кому из нас какой достанется. Посчитались на кулачках, я вышла первой и выбрала розовый. Я нарисовала пантеру, а теперь и она, и недочерченные классики, и надписи "9Б лучший", "М+Н", "Жека лох" поседели. Я попробовала расчистить рисунки, но пух прилипал к кроссовкам и джинсам, а при попытке отряхнуться переполз и на пальцы. Я дула на ладонь и на взлетающий пух, пытаясь по воздуху донести его до газона.
- Угадай кто! - закрыли мне глаза липкие ладошки. Это Ксюша - она обожает браслетики из конфет и постоянно пачкается растаявшими бусинками.
- Привет! - улыбается Вика. На ней модные расклешенные джинсы, которые я все прошу маму купить, и топик, приоткрывающий живот. Неудивительно, что все знакомства у нас происходят через нее. - А мы не одни.
Со мной наперебой здоровались - с кем-то я уже была знакома, Яну и Диму встречала только по средам перед химией, а подсвечивающего пух лазерной указкой парня я вообще видела впервые.
Когда я заметила в толпе за Викиным плечом Чика, холодная смеющаяся рука перехватила дыхание. Раньше я высматривала его на остановке и на спортивной площадке и краснела, когда он смотрел в мою сторону. Я отчаянно хотела привлечь его внимание: громко шутила, старалась пройтись мимо в обновке, искала в его словах и жестах потаенный смысл, - но сейчас не было никаких смыслов. Был просто свет вокруг него, будто он выделен из толпы, будто он особенный. Но он... не особенный? Пару недель назад я привстала на носочки, чтоб смахнуть с его плеча жука, Чик повернулся - и получилось так, что наши губы соприкоснулись. Я не задумывалась раньше, что за этим касанием есть что-то еще. Чик явно знал, что делать, и я повторяла за ним. На фоне играло что-то глупое, да и наше занятие казалось нелепым, но внутри сладко щемило, и все скворцы мира одновременно сорвались и полетели куда-то ввысь, к воздушным змеям и безмятежному солнцу. Я прижимала Чика к себе, боялась собственной смелости и отдергивала ладони, но ловила себя на мысли, что трогаю его куда более интимно, чем руками.
Потом мы сидели в траве и смотрели на облака - одно было похоже на фламинго, а другое было точно как пиратский корабль. Я смеялась и клала голову Чику на плечо - потому что, если не ему, то кому вообще верить и класть голову на плечо? Его рубашка пахла летом и недавним дождем, и впереди было еще почти бесконечное количество теплых дней.
Весь тот вечер я думала о том, есть ли у Чика мой номер телефона. Я вздрагивала при каждом звонке - но это постоянно были мамины подруги и какие-то опросы. Может быть, он звонил, когда было занято? Я нервничала, если мама долго висела на трубке, и сама не заходила в интернет.
Но Чик не появлялся всю неделю. А сегодня просто кивнул мне и продолжил шутить с Викой и Димой.
Я уже однажды копировала его поведение - почему бы и не сейчас? Я сделала вид, что забыла о его присутствии, и в своем маленьком шоу была великолепна. Я рассказывала в лицах фильмы, которые мама запрещала мне смотреть, но к полуночи она засыпала перед экраном, и я, стоя в дверях и едва дыша, все равно их смотрела. Я горячо спорила с Яной о том, что было записано на второй стороне кассеты "Лучшие хиты".
- Вы только посмотрите! - услышала я чрезмерно взволнованный возлас Вики.
Чик запрыгнул на скейт, проехал на двух колесах, и осевший уже было пух взметнулся в воздух и облепил его черные джинсы, припорошил футболку "Кино", запутался в длинных темных волосах. Доска оторвалась от земли, и в закатных лучах летящий опушенный силуэт светился оранжево-алым. Мое сердце колотилось так часто, что даже защипало в носу.
- У тебя глаза слезятся, - сказала Ксюша. - У меня есть платок, подожди.
А я не хотела ждать. Я хотела, чтоб вокруг нас был настоящий снег, и красноватый свет на нем был бы от включенных еще днем фонарей. Чтоб я ходила в свою школу и дружила бы со своим классом, а Чик ходил бы в свою гимназию или куда он там ходит, сдавал бы свой профильный английский, и, когда я вновь увижу его возле бассейна, то сделаю вид, что никогда не видела его прежде.
Его скейт сделал очередной эффектный разворот, и я медленно побрела к выходу из парка.
- Ты не замерзла? - спросил запыхавшийся Чик, набрасывая мне на плечи свою разрисованную джинсовку.
- Прости, мы знакомы? - спросила я.
Он плотнее запахнул на мне куртку и притянул к себе.
- Тили-тили тесто! - послышался хор от скамеек.
В этот раз он сам наклонился и сам обнял меня - так, что и не вырваться.
- Не холодно? - спросил он шепотом.
- Теперь нет, - ответила я.
Слова коснулись губ раньше, чем их коснулись чужие губы. На небе никогда не было столько звезд, в ветвях никогда не пело столько соловьев, в моем сердце никогда не было столько дурманящей нежности.
В моей жизни никогда раньше не было Его.
Витька как то сразу подружился с Даней, с первого дня пятого класса в который тот пришел в новую школу. Он стоял у доски, такой худой и маленький, что Витька даже восхитился тем, что кто-то может быть еще меньше чем он сам, и проникся симпатией и даже немного покровительственным чувством к новичку. К тому же, с Даней оказалось интересно — они могли часами бродить по пляжу погружая босые ноги в по-осеннему холодный прибой и болтая о всем на свете или сидеть под самым раскидистым дубом в парке и просто молчать. Он, пожалуй единственный в классе, не считал что Витьке ставят отличные отметки только потому что он “завучихин сынок”, а понимал каким трудом достигается каждая пятерка. Им нравилось делать домашку вместе и вместе же бежать после этого в ДК побренчать на пианино с Витькиным отцом или на рынок помогать Даниной маме торговать.
Эта чудесная дружба длилась почти три года, до самого конца седьмого класса, до дня когда отец привез Дане из Москвы “Денди”. Ну конечно, три года до этого он даже не появлялся в их маленьком городке, а как приехал то на вот, Данька, “Денди” тебе! Получи, распишись и друга можно забыть! Нет, по началу они часто играли вдвоем, как раньше, но Витька все чаще замечал какое-то снисходительное отношение товарища. Они сперва перестали ходить в ДК, потом на море, а потом, в один летний день Даня и вовсе сказал что ему гораздо интереснее “погамать” дома, а ты иди гуляй сам . Витька и ушел. Пожалуй это было самое грустное лето в его жизни, самое одинокое и наполненное мыслями о несправедливости жизни.
Но все кончается, и вот уже август сменяется сентябрем, и их, теперь уже, 8Б сидит в душном кабинете русского языка. Кто-то смотри в окно, кто-то шепчется на задних партах. Данька, как ни в чем ни бывало, сидит, привычно, рядом. В класс входит Анна Алексеевна, а за ней новенькая девочка. Сперва Витька не обращает на нее внимания поглощенный возмущением и злостью на бывшего друга, но потом поднимает глаза и забывает о чем думал. Какая же она красивая! Напоминает море жарким летним полднем — голубые глаза и совершенно удивительные золотистые волосы. Даже в классе словно становится свежее от одного ее присутствия.
— … верина, наша новая ученица — говорит Анна Алеексеевна.
Витька с ужасом понимает что пропустил имя новенькой, а она тем временем уже идет к свободному месту прямо перед их с Даней партой. Теперь ее макушка будет маячить перед ним по меньшей мере всю эту четверть и кажется Витька счастлив.
И день ото дня становится все прекраснее. Оказывается что новенькая, Лида, живет в одном с ним доме, а значит Витька может провожать ее домой после школы. Нет, он конечно понимает что Влад Дорошев уже ухаживает за ней, понимает что иначе и быть не могло — разумеется самая прекрасная девочка на свете будет встречаться только с признанным лидером класса. Но никто не может отобрать у него этих 15 минут наедине и простого знания — вот она, в соседнем подъезде, на третьем этаже, за поцарапанной дверью с латунными цифрами 145. Он часто лежит ночью представляя как однажды эта дверь раскроется, оттуда выйдет Лида и скажет: “Ах, Витя, ты такой отличный парень!” - а что будет дальше он даже представлять боится, но однозначно это был бы лучший день в жизни! Под напором новых чувств забывается и обида на Даню, и то что в классе ему так и не удается завести новых друзей, и даже привычные подначки не вызывают у него прежней реакции. У Витьки теперь туннельное зрение и он видит только Лиду.
С каждым днем его влюбленность все сильнее и к концу сентября сдерживать цунами внутри себя уже невозможно. Витька продумывает все тщательно, как они встретятся в парке в субботу, как он ей признается и как, возможно, хотелось бы надеяться, они проведут неплохой день гуляя вместе? Ну или хотя бы никто не увидит как Лида ему отказывает. В пятницу он идет к своему любимому дубу, даже сам не зная зачем. Наверное удостовериться что тот еще на месте, ведь было бы смешно и нелепо если бы оказалось что место назначенное им испарилось? Или может просто успокоиться и укрепиться в своем решении.
Дуб разумеется на месте. А под ним Лида. Витька на секунду удивляется, ведь встреча то завтра, но потом он замечает Даню рядом с ней. Они целуются.
Он не хочет этого видеть, не хочет, но смотрит. Цунами которое он носил в себе еще пару минут назад покрывается ледяной коркой и трещинками. Даня? Серьезно, Даня который еще ниже, мельче и непривлекательней чем он сам? Витька готовил себя к отказу разумеется, но только из понимания, что он ей не пара, но уж точно не для того, чтоб уступить Д-а-н-е. Он убегает из парка полностью разбитый, но от картинки в своей голове разве убежишь?
На следующий день Витька долго колеблется идти на встречу с Лидой или нет. Он уже даже сам не знает хочет ли он ей признаваться, но все же решает выяснить чем же Даня ее привлек. Тщательно причесывается, тщательно застегивает пуговицы на рубашке, тщательно подавляет в себе раздражение на весь мир. Приходит минута в минуту, дожидается Лиду. Спокойно. Спрашивает. И слышит в ответ звонкий смех.
— Он клёвый! Играет классно, даже чемпионат в “Танчики” выиграл, городской между прочим! — и она пускается в описание того как круто играть на “Денди” вместе с Даней и кажется вовсе забывает о Витьке, хотя тот стоит прямо перед ней. Та самая злось, которая преследовала его еще со вчерашнего вечера, вдруг переполняет мальчика:
— Да этот Данька, он же страшный, худой, тупой и предатель к тому же! — а Лида смотрит на него и насмешливо так:
— Ты то чего добился, чем похвастаться можешь?
И Витька убегает, от дуба, из парка, от своей несостоявшейся любви и от стыда конечно. Он и подумать не мог что будет так сильно ненавидеть какую-то приставку.
Раздался долгожданный звонок, мои мучения были окончены. Я закрыла тетрадь, с отвращением кинула учебник в рюкзак, потом подхватила куртку со спинки стула, и, не дожидаясь разрешения Татьяны Петровны, выскочила из класса в кишащий радостной малышнёй коридор.
От школы до моего дома от силы триста метров по прямой, но я всегда любила ходить через парк, чтоб отвлечься неправильных глаголов и коварных функций. Бывало, даже делала крюк до автобусной станции, чтобы купить мороженое в ларьке, или кулек семечек у бойких старушек, сидящих на раскладных стульчиках у импровизированных из ящиков прилавков, а потом неспешно гуляла по тенистым аллеям.
Всю мою жизнь старый парк был частью моего детства: помню, как меня возили туда на коляске, сперва она подпрыгивала, поднимаясь на бордюр, а потом сквозь кроны надо мной мелькало бирюзовое небо. Как неуклюже топала в красных сандаликах вокруг толстенного дуба на Средней полянке, держась за него и спотыкаясь о корни, или как играла в прятки и в вышибалы с подружками, пока наши бабушки сплетничали, сбившись в кучку, и только Анастасия Пална, Викина бабушка, косилась на нас, контролируя, чтоб мы не убежали на набережную, или куда хуже - в овраг. А в овраге была тарзанка, и внизу валялся ржавый холодильник, который нам казался космическим кораблем или танком, в зависимости от игры. Бабушки это сокровище не ценили, и почитали за мусор.
В парке нас выгуливали и школьниками - осенью, чтоб собрать гербарий из листьев, зимой мы развешивали там кормушки, а весной, как только подсыхала грязь, мы носились под орешником, добросовестно собирая бутылки и железяки, которые потом гордо складывались в кучу на школьном дворе.
Помню, как потом уже я возила туда бабушку в инвалидном кресле, а Вика - свою, и старушки перешучивались между собой, что теперь пришла наша очередь выгуливать их и менять им подгузники... После этого был год, когда я боялась парка, он напоминал о бабушке даже больше, чем наша квартира. Дома можно было сделать ремонт, а в старом парке были те же самые аллеи, и даже та березка, которую бабушка сажала с мамой на субботнике...
А потом парк вдруг снова стал моим любимым убежищем, когда я встретилась с Максимом...
Я шла по посыпанным гравием дорожкам, и перед моими глазами мелькали сцены: вот на этой скамейке, под клёном, мы с ним сидели в грозу. Тропинка, по которой бегали к морю. Вот фонарь у самого входа, около которого мы договаривались о встрече. Там было выцарапанное ключом сердечко, и надпись - "Макс + Лена".
Но в этот день было холодно, промозгло, и в воздухе висел туман. Мелкий дождь, казалось, изрешетил насквозь тополя, их кора из серебристой превратилась в болотно-зеленую, и даже вороны особенно хрипло каркали, а когда-то изумрудная осока умирала под кучками опавшей листвы. Пахло влажной землей и отчаянием, как будто этот мир создал Эдгар Аллан По на очередном отходняке.
Мой дом казался таким облезлым и серым, что даже свет в окошках не спасал его от сходства с замком Эшеров.
Железная дверь в подъезд, покрытая слоями краски и объявлений, снова открылась только после основательного пинка. Дрожащей рукой я открыла почтовый ящик: куча рекламок и квитанции за свет. Письма от Макса не было. Словно почуяв мою печаль, под пролетом лестницы закашлялся очередной бомж, и я поспешила к лифту.
Мы с Максом познакомились в самом конце весны, на последнем звонке, когда я заканчивала девятый класс. Он был на год старше меня, и пришел за компанию с братом, моим одноклассником. После школьной дискотеки мы отправились в парк, чтоб завуч не засекла нас с сигаретой. На следующий день он встретил меня во дворе с огромным букетом сирени, который наломал прямо у моего подъезда, за что получил подзатыльник от соседки-алкоголички с первого этажа.
Для меня это было внезапно. Нет, я, конечно, уже влюблялась. В шестом классе мне нравился учитель музыки, Дмитрий Константинович. В восьмом я влюбилась в Сережу Гринберга, но между нами была непреодолимая пропасть - он учился в 11"Б" и был крайне популярен. Я выучила его расписание, чтоб посмотреть на него в коридоре, еще раздобыла его номер телефона, и даже пару раз ему позвонила, но заговорить не смогла. Зато я записала звонок на диктофон в плеере, и по вечерам, когда мама смотрела телевизор, включала заветную кассету. Там было целых двадцать секунд его голоса: "Да? (пауза) Кто это? Я вас не слышу. (пауза) Да пошли вы все, заманали блин уже звонить и молчать!"
С Максом не было такого ощущения, что у меня заплетался язык, или подкашивались ноги. Я уже была взрослой, тщательно красилась, и мастерски маскировала прыщи тоналкой. Это было замечательное лето: Максим, его брат Димка, и я с Викой - отличная компания: мы валялись на пляже, ездили в центр, даже один раз жарили шашлыки в парке, правда, Макс переборщил с маринадом, влив туда эссенцию вместо нормального уксуса, и мясо было вонючим и кислым..
Моя подруга Вика спасла день, позаимствовав из родительского бара бутылочку вермута. В этот день я набралась храбрости, и поцеловала Макса...
А в конце августа грянул гром: Макс сказал мне, что они переезжают. Его отец был военным, и получил направление в Академию Генштаба, в Москву, где всей семье предоставляли жильё, а ребятам - школу. Макс уверял меня, что не хочет уезжать, но то и дело с горящими глазами принимался строить планы, как пойдет на подготовительные курсы, и поступит в институт в столице...
Дома я едва успела переодеться, как с дежурства вернулась мама и запрягла меня делать салат.
- Что, звонил твой кавалер? - спросила она, видя, что я постоянно кошусь на телефон. Ответить мне было нечего, поэтому я нарочно медленно резала ядреную луковицу, чтобы как-то оправдать свою кислую физиономию. Вялая редиска из палатки, гнувшаяся под моим ножом и то была куда бодрее и оптимистичнее меня самой.
Папа пришёл с работы злой, без аванса, и с перебинтованной рукой. Ужин прошел в тягостном молчании. Кое-как прожевав сосиску, я поковырялась в пюре, схватила телефон, и скрылась за спасительной дверью своей комнаты.
За окном было мокро, мерзко и безнадежно, как в моем носовом платке. В сумерках лес казался черным, а кучки листвы на дорожках - грязью. Даже в лужах отражалось уныние, точно такое же, как в глазах географички, когда я маюсь у карты. Макс так еще и не позвонил.
Каждый день этой осени я пыталась балансировать между унынием и эйфорией: то понимала, что там, в Москве, в школе тоже есть девчонки, и может поэтому Макс звонил мне все реже и реже, уже не писал каждую неделю.. И мне хотелось взять и стереть все воспоминания о нем, только чтобы не тосковать. Потом начинала вспоминать, какие мы были счастливые летом, его глаза, прядку волос с челки, которую он сдувает с лица, его улыбку, и хотела верить, что он и правда занят, готовясь к поступлению... И тогда я старалась хоть как-то бороться за его внимание.. Неужели он не чувствовал, когда я о нем думаю?
Я сидела на кровати с телефонной трубкой и пыталась передать ему мысленный сигнал. Представить, как сейчас он берет телефон, стирает монеткой пластик с карточки, набирает оператора, пин, а потом мой номер... Но ничего не происходило.
Хорошо, попробуем по-другому: если я сложу пасьянс три раза из десяти попыток, то все будет хорошо...
И это не сработало. Придется прибегнуть к гаданию на словаре... Так, что же нас с Максимом ждёт в будущем? Отрываем наугад, десятое слово сверху, внешний столбик: flake. И что мне это говорит? Да ничего...
Мама вошла в комнату без стука и застала меня в обнимку со словарём. Улыбнулась, потрепала меня по голове и ушла в большую комнату смотреть с папой телевизор.
Я разложила тетрадки, достала учебник, но вместо того, чтобы вникать в прелести геометрии, до позднего вечера снова и снова разглядывала альбом с летними фотографиями, проникаясь жалостью к самой себе, и рыдала в платочек. Мне бы хотелось уметь плакать красиво, как это делают актрисы: взгляд становится блестящим, по щеке катится идеально ровная слезинка... А вместо этого я становлюсь похожей на пьяного дикобраза на тропе войны - глаза как щелочки, нос краснеет, хваленая орифлеймовская тушь течет по лицу...
Макс сегодня так и не позвонил. Три раза, услышав звонок, я подскакивала на стуле, и сердце ухало куда-то вниз, к желудку, но все три раза это была Вика с ее дебильным кроссвордом... Телефонная трубка робко пискнула, и пришлось вернуть ее на базу.
Я дернула за выключатель, и забралась под одеяло: ненавижу осень, ненавижу слякоть и холод. Мне звонит только подруга. Я стану похожей на Наилю Саяровну, нашу библиотекаршу, и умру одна. Слёзы опять полились сами собой.
Я проснулась, когда старые настенные часы пробили полночь. Странно, когда я перебралась в эту комнату после смерти бабушки, папа разобрал часы и вынул молоточек и наковальню. Может, я просто сплю, и это сон?
Встав с кровати, я подошла к окну, но не увидела ничего необычного. Та же чахлая герань на подоконнике. Небо было кирпично-красным на востоке, где светились теплицы колхоза, над морем оно было иссиня-черным, на улице стоял туман, такой густой, что сквозь него едва пробивался желтый свет фонарей. Будто конус света из летающей тарелки, готовый всосать случайного прохожего. Парк, казалось, потонул в мареве, как зловещий лабиринт. Если бы Максим сейчас был там, он бы потерялся, и никогда бы не вернулся ко мне..
Внезапно я почувствовала, что ему, наверное, очень страшно и одиноко там, в тумане, среди темных теней деревьев, сплетающих в сеть свои гибкие мокрые ветви... Нужно что-то придумать, чтобы он знал, как я его жду...
Тогда я метнулась на кухню, наощупь пробралась к серванту, и достала оттуда бабушкин подсвечник, в котором, на удивление, оставался приличный огарок свечи (откуда?), прихватила папину зажигалку из туалета, и бегом вернулась в комнату.
Дрожащими руками я зажгла свечу, и ее робкий оранжево-фиолетовый огонек потихоньку разрастался. Я поставила подсвечник на кипу книг, чтобы его было видно издалека, и, прижавшись лбом к стеклу, изо всех сил попыталась представить себе, что там в воротах стоит маленькая фигурка в сером пуховике, переминаясь с ноги на ногу, вглядываясь в темную громаду дома, пытаясь отыскать взглядом мое окно, и вдруг видит этот робкий огонек надежды. Дай мне знак, найди меня. Если найдешь, все будет хорошо...
Когда я открыла глаза, уже рассвело. Брр, как неохота в школу, скорее бы суббота.. И тут меня вдруг осенило: ночь, свеча, туман.. Одним прыжком я оказалась у подоконника, но чуда не случилось, никакого подсвечника, ни следов свечи. Это был всего лишь сон.
Зато за окном было необычайно светло - ночью прошел первый снегопад. Парк был прекрасен: снег спрятал серость дорожек и жухлую траву, словно застелил всё вокруг уютным белым половичком. Снежинки медленно опускались на землю, и от вчерашней сырости и гниения не осталось и следа. Вместо сцены тления из фильма ужасов наступила настоящая волшебная зима, где счастливый Муми-тролль играл с Малышкой Мю...
Первый снег всегда самый волнующий, сказочный. Это предчувствие нового года, скоро надо доставать с антресоли елку и пахнущий праздником ящик с шариками и гирляндами. Готовить подарки. Загадывать желания под бой курантов. Мы с Максом мечтали об этом в июле, изнывая от жары: как пойдем кататься на коньках, и будем жечь бенгальские огни...
Но он меня не нашел.
А может, снег и есть тот самый знак? Что все потеряно, и пора начинать жизнь с чистого листа, белого, как этот снег? Наступила зима, это значит, будет и весна, и новое лето... Может, хватит сидеть у телефона и страдать?
Я наскоро позавтракала, бухнув в кашу пять ложек малинового варенья вместо привычных двух, выхлебала чай, собрала рюкзак и сбежала по лестнице, не дождавшись лифта. Выходя, я увидела Вику на крыльце соседнего подъезда. Она стояла, задрав голову, и смотрела, как на сквер и детскую площадку со сломанными качелями падал снег. Мы молча переглянулись, обошли дом, и когда нас уже не было видно из окон кухни, дружно стянули с голов шапки, и, пиная пакеты со сменкой, зашагали в сторону парка. Проходя мимо заветного фонаря, я увидела, что прямо на нашу надпись наклеили объявление.. Удивительно, но я даже обрадовалась этому.
По пути мы купили четвертинку черного в киоске. Первым уроком была биология, но это, собственно, было абсолютно неважно. Посмотрим на синичек в естесственной среде обитания... Вика похлопала себя по карману - это означало, что у нее есть спички. Мы купили четыре сигареты и синий "Орбит", чтобы зажевать запах, и уселись с ногами на спинку скамейки в самом дальнем углу парка, у сосенок, пытаясь пускать дым колечками.
- Как думаешь, нас скоро дежурить поставят? - спросила Вика, выдыхая дым. - Надоело уже всё, хоть в ПТУ иди.
- Скоро, сейчас девятый "Д" на дверях. - отозвалась я
- Хоть бы уже. Меня Фелистова бесит. Прикинь, вчера вцепилась в журнал, и отнесла его француженке, чтоб та отметила прогульщиков. Нет бы в учительской его оставить.
- Да она вообще ботанка правильная, ты что, не знаешь что ли... И физику ей мама делает. Но хоть списать можно.
Снег продолжал неторопливо падать, кружась вместе с ветром как рой белых пушистых мух. Это было похоже на величественный танец, и даже желтых пятен по бокам дорожки было еще очень мало - наверное, собаки из уважения к чистому снегу писали еще до входа в парк. Рядом со скамейкой деревца рябины раскачивали на ветру огненными гроздьями, припорошенными снегом, зовя к себе первых пухлых снегирей, но пока по ним скакала парочка воробьев и щекастый поползень. Я раскрошила им хлеб. Птахи лишь покрутили головой - рябина была соблазнительнее. Пролетела деловитая сорока, села на мусорную урну и, одним глазом оценив содержимое, улетела с недовольной трескотней.
С клена упал последний вертолетик. Он медленно кружился в воздухе вместе со снежинками, а потом приземлился среди сухих стеблей пижмы, репейника и полыни, торчавших из снега, испугав щегла. Парк был полон жизни, а мы, как будто в первый раз заметившие это, сидели, курили, и глазели по сторонам.
Вика повернула ко мне лицо, будто хотела что-то сказать, но запнулась, тыча пальцем куда-то за меня. Я оглянулась, и остолбенела - на дорожке неподвижно стоял волк и, принюхиваясь, внимательно смотрел на нас словно гипнотизируя...
Очарование момента продлилось ровно секунду: волк завилял хвостом, в два прыжка приблизился к нам, засунул лобастую башку в снег, и, не прекращая молотить хвостом, с чавканьем стал пожирать хлеб, которым пренебрегли воробьишки. В этот момент сзади послышался хруст веток, и надтреснутый старушечий голос провизжал: " Ёршик, мать твою, ко мне, дрянь ты помоешная!!" Мы с Викой прыснули от смеха, а недоволк, дожевав последний кусочек, деловито задрал лапу, оставил метку, и потрусил к хозяйке, вспоминающей его родословную не лучшими выражениями.
Было уже девять утра, и, чтобы успеть ко второму уроку, надо было торопиться, но мне было лень. Я дернула Вику за рукав, и хотела было рассказать ей про мой сон, свечку и то, как снег меня спас, но вдруг это стало казаться слишком пафосным и совсем не важным.
- Ленка, что? - спросила она, отряхивая пальто от налипшего снега.
- А пошли на крышу? На море позырим. У меня бутер с сыром есть.
- Пошли. Только не через подъезд исторички. Рядом, в 135-м пожарная лестница открыта. А потом ко мне, родичи уже на работе.
- Ага, - согласилась я. - Давай по джинтонику?
Впереди был новый прекрасный день. Моё сердце было абсолютно свободно.
Ich weiß nicht, was soll es bedeuten
Daβ ich so traurig bin;
Ein Märchen aus alten Zeiten,
Das kommt mir nicht aus dem Sinn.
Когда всё началось? С тихого «Я люблю тебя» и такого же тихого «Я тебя тоже»? С солнечного луча, проникшего в душный класс, заплясавшего по светлым волосам так, что они стали казаться золотыми? С её искренней открытой улыбки - «Привет! Я Лея. Можно сесть к тебе?»
Или ещё раньше, когда после дискотеки Дима полез целоваться, и было скользко, мокро и как-то никак, как уже было до того с Кириллом, а до него с Лёшей. И дело, конечно, было не в Диме, Кирилле или Лёше – неглупых, хороших, вполне симпатичных. С Лёшей было интересно решать олимпиадные задачи по математике, Кирилл мог сыграть на гитаре всё что угодно, а Дима, наверное, смог бы стать звездой баскетбола – они были классные, на них было приятно смотреть и их было приятно слушать. Но целоваться с ними было не так, никак. И от мысли, что можно продолжить целоваться или даже зайти дальше, становилось паршиво, не было ни желания, ни возбуждения, и в голове крутилось только «когда же это закончится?». Зато отлично представлялось, как можно целоваться с Аней, у которой были какой-то потрясающей формы губы и почти каждый день с новой помадой, или с Соней, чьи длинные ресницы отбрасывали тени на светлую кожу. Но Соня встречалась с Кириллом, а Аня положила глаз на Юрочку, Юрий Михалыча, нового физика, ужасающе старого в свои двадцать два. Да и вообще, никто бы не понял.
Die Luft ist kühl, und es dunkelt,
Und ruhig flieβt der Rhein;
Der Gipfel des Berges funkelt
Im Abendsonnenschein.
Никто и не поймёт. Поэтому и остаётся считать попадающиеся по дороге из школы столбы, ленивых голубей, взлетающих из-под носа ленивых котов, и раз за разом повторять в голове Гейне – завтра на немецком всё равно спросят. Гейне бы, наверное, меня понял – пусть у него был спокойный Рейн, а у меня разбивающийся о набережную морской прилив, но мы оба любили самую прекрасную девушку с волосами цвета золота, которую он звал Лореляй, а я – Лея.
Die schönste Jungfrau sitzet
Dort oben wunderbar,
Ihr goldnes Geschmeide blitzet,
Sie kämmt ihr goldenes Haar.
Я помню, как первый раз дотронулась до её волос – непослушная прядь выбилась из причёски, а Лея так сосредоточенно конспектировала, что даже не попыталась её убрать, я отложила ручку и осторожно убрала золотой локон за ухо. И от одного этого прикосновения я почувствовала больше, чем от прежних поцелуев с парнями, рук, ложащихся на колено, и неловких объятий на медляках. Лея благодарно улыбнулась, и мне показалось, что за окном нет дождя и промозглой серости, а сияет солнце.
Я заплетала ей косы перед физкультурой, а она говорила, что только мне удаётся расчёсывать её длинные волосы так, что это не больно, и что половина не остаётся на щётке. «Пожалуйста, не стригись, они такие красивые», – говорила я. Лея улыбалась – «Только ради тебя».
Sie kämmt es mit goldenem Kamme,
Und singt ein Lied dabei;
Das hat eine wundersame,
Gewaltige Melodei.
Со мной случилось то, чего не случалось раньше. Я не могла без Леи. Без её золотых волос, без улыбки, от которой в небе загоралось солнце, без звонкого голоса, которым она пела песни на непонятном языке – «Это же не немецкий? Я половины слов не понимаю!».
Мы были вместе в школе, за одной партой, сталкиваясь при письме локтями, её правым и моим левым. Мы часами висели на телефоне, братец закатывал глаза и стучал в дверь моей комнаты – «Имей совесть уже! У меня висит интернет, а диплом сам себя не напишет!». Мама, наоборот, радовалась – «Наконец-то у тебя появилась подруга, а то сплошные мальчишки!». Они не знали, а если бы узнали, не поняли бы. Никто бы не понял.
Мне казалось, что дальше так продолжаться не может, что надо забыть, отрешиться, не думать. Я пересела за первую парту к Лёше, сославшись на то, что с галёрки не видно доски. Это было феерическим враньём – зрение у меня отличное. Я стала сворачивать телефонные разговоры – у меня же брат-студент, ему надо писать диплом. Можно подумать, меня действительно заботил диплом моего брата!
Den Schiffer in kleinen Schiffe
Ergreift es mit wildem Weh;
Er schaut nicht die Felsenriffe,
Er schaut nur hinauf in die Höh’.
Только чем больше я старалась забыть Лею, тем больше я теряла саму себя. Было бессмысленно, тоскливо и серо. Заканчивались столбы на дороге, разлетались из-под ног голуби. У меня оставался только Гейне, за которым маячила пятёрка в аттестате по немецкому языку – для чего она мне, для чего мне вообще что-то? Ноги шли сами и сами свернули в сторону парка, так было короче, чем обходить улицами – мне оставалось четыре строчки, десяток столбов и пара десятков голубей (дохлого у зебры на входе в парк можно было не считать).
За деревьями было почти не видно солнца, а шумевшее невдалеке море почти поглощало все остальные звуки, мимо скользили люди, сливаясь в однотонную массу. А потом в конце аллеи блеснул свет, вспыхнули золотом на солнце рыжие волосы – Лея бежала со стороны моря, мокрая насквозь и совершенно счастливая, раскинув в стороны руки, и её улыбка сияла ярче тысячи звёзд.
Ich glaube, die Wellen verschlingen
Am Ende Schiffer und Kahn;
Und das hat mit ihrem Singen
Die Lorelei getan.
Какие голуби, какие столбы? Я бежала вперёд, точно также раскинув руки, понимая, что всё было бессмысленно – хоть побег на первую парту, хоть подсчёт столбов, хоть заученный намертво Гейне.
От её мокрых волос разлетались, сверкая на солнце, капли воды, а её губы были насквозь солёными. Мы целовались на центральной аллее парка, под возмущённые взгляды и крики случайных прохожих. С силой бились о набережную морские волны, разбивая в щепки и в пыль весь мир.
Вот уже целую вечность я сижу и смотрю, как волны пожирают берег. Кажется, что ничего не происходит, что суша тверда и незыблема, но я-то знаю, что это не так. Во-первых, мы эту тему в школе проходили, а во-вторых...
Про вторую причину моего знания мне думать не хочется, и я снова пытаюсь переключиться на созерцание. Я - камень на морском берегу. Мою спину и бока печет солнце, мою подошву лижет море. Волна за волной - настырные, яркие, шипящие. Им хочется побыстрее источить меня, обратить в песок, поэтому то одна волна, то другая не выдерживают и взрываются солеными фонтанами, стремясь отхватить от меня кусочек посолидней.
Я камень на морском берегу, и мне больно. Не от волн, а от того, что за моей спиной раскинулся старый парк. И сегодня вечером, как и вчера, как и позавчера, как и завтра, я встречусь в нем со своими одноклассниками. Я не могу не прийти, там все мои друзья, которых я знаю вот уже одиннадцать лет, там она. Та, о которой я стараюсь не думать. Та, которая звала меня своим Сережей и потом целовала, заслоняя собой весь свет.
Это казалось таким незыблемым, таким постоянным и естественным. Но в море бесконечно много волн, и они наконец подточили нашу сушу, и она рухнула в соленую воду. И теперь я камень, лежащий на дне морском. Я все вижу, все наблюдаю, толща воды прозрачна, но непреодолима.
Когда в нашем классе впервые появился этот отвратный рыжий Леха, что-то екнуло у меня внутри. Не ощущение беды, нет. Наоборот, во мне появилось ожидание чуда, вот насколько Леха был ярким. И чудо произошло, но оказалось совершенно не таким, как я ожидал. Буквально на следующий день после перевода Лехи в наш класс, я стал одинок. Нет, Лена не перестала называть меня своим Сережей, но перестала целовать. И начала делиться мыслями о самом дорогом - о Лехе.
Как я себя должен был чувствовать, господа присяжные заседатели?!
Вот я - твердь и суша земная, а вот я лежу на дне морском, и роль моя - быть наблюдателем чужого романа. Я ничего не сказал Лене, я не перестал приходить каждый вечер в парк, я улыбаюсь ей и позволяю называть меня по-прежнему, и даже мои друзья и одноклассники не знают о моих переживаниях.
Но мне больно. Каждый вечер больно. Особенно больно видеть, что Лена не счастлива с Лехой. Это выглядит как странный однобокий роман, как дозволение любить себя, как игра палача с жертвой. Леха будто специально ранит ее раз за разом - то шутя, целует другую, то грубо обрывает разговор, то не замечает Лениных слов и действий.
Пока я был человеком, во мне жила надежда, что Лена разлюбит Леху и вспомнит обо мне, но теперь я камень, наблюдающий из толщи воды. Я стараюсь понять, что же произошло, и не могу осмыслить это. Может Лену околдовали? Я вспоминаю, как детьми мы рассказывали друг другу страшные сказки про нежить, колдунов, фей и оживших чудовищ. Кто же Леха? В наших сказках, чтобы увидеть истинное лицо злодея, надо смотреть искоса, немного сбоку.
Как ни ломал глаза, ничего не заметил. Леха как Леха. Ужасно рыжий и ужасно отвратный.
Но теперь я камень, а не человек. Я лежу на дне морском, надо мной вода, а не чувства и переживания. И теперь пусть вода преломляет и искажает свет происходящих событий, а я тихонько полежу на дне.
И вот я фантазирую, как наконец вижу рыжего Леху таким, какой он есть на самом деле. Пустой кувшин. Голем, который не способен насытиться. Дитя подземного народа, ребенок туманной ночи, ублюдок фей. Феи околдовали женщину, одарили ее огненно-рыжим сыном, дали ему красоту, но не дали наполнения. Создали идеальный манок для человеческих душ, но не смогли вложить того, чего у них у самих нет.
Меня вполне устраивает такая легенда.
Потому что у нас есть то, чего лишены феи. У нас есть сострадание, есть милосердие. Есть самопожертвование и самоотречение. Есть альтруизм. Есть самое главное - наша любовь. Любовь к партнеру, любовь к родителям, любовь к ребенку. Любовь к друзьям. Любовь к родной земле, к синему морю, к старому парку. У нас есть любовь и надежда, они наполняют меня, и я больше не камень, лежащий на дне морском.
Я - человек, меня зовут Сережа, я учусь в 11 классе. И то, что мне дорого, я не отдам.
Я встаю с песка и иду в темные глубины старого парка.
Я пытаюсь притянуть Катю к себе и поцеловать, она уворачивается и легко касается моей щеки губами. Катя не разрешает обнимать и целовать себя при других. Иногда это подбешивает, но не сегодня. Мы стоим за кулисами: обычно здесь не рады подружкам музыкантов, но Катя - исключение. Она наш талисман, наш «менеджер». Когда-то мы пошутили, назвав её менеджером «Пирамиды», чтобы она смогла пройти с нами за сцену. С тех пор эта «шутка» звучит перед каждым выступлением, и Катя всегда с нами. Я улыбаюсь, глядя на неё: такая напряжённая, строгая, в простых джинсах и черном свитере с высоким воротом. Меня очень веселит эта новая короткая стрижка, которая делает её похожей на взъерошенного делового воробья.
С Катей никогда не поймёшь, она серьёзно или прикалывается. Вот и сейчас слишком уж собрана и озабочена. Ребята, глядя на неё, тоже подобрались: каждый возится со своим инструментом, Лёха тихонько отбивает ритм рукой на стене, как всегда где-то на своей волне. Кажется, они возомнили себя настоящими профессионалами, хотя мы все знаем, что за три года группа не заработала ни копейки.
С тех пор как Катя появилась в моей, в нашей жизни, дела «Пирамиды» пошли в гору. То, на что великовозрастные балбесы не считали нужным тратить своё время и усилия, - выступления на «настоящих» концертах при любой возможности - легко и непринуждённо получается организовать у тридцатидвухлетней женщины. Катя работает в городской мэрии, и ни одно культурное мероприятие не обходится без её подписи. Она знает всю творческую тусовку городка и водит знакомство со столичными продюсерами. Когда мы поняли, что выступления со сцены теперь не далёкая мечта, а суровая реальность, репы кардинально изменились. Вовчик и Дися были не согласны так много работать, но новые бас-гитарист и клавишник нашлись на удивление быстро.
- Пошли, пошли, пошли! - Катя хлопает нас по спинам, и мы под одобрительный гул толпы несёмся навстречу слепящему свету софитов.
***
После концерта мы с Катей привычной дорогой идём по парку к пляжу. Этот парк - он особенный. Сейчас, в вечернем сумраке, он наполнен запахом нагретых листьев, шорохами и неуловимыми нотками моря, на которые днём не обращаешь внимания. Мы проходим мимо старой детской площадки. Силуэты горок кажутся очертаниями сказочного замка, где-то здесь затаился дракон в ожидании отбивной из рыцаря.
Мама говорит, что под этим большим деревом я сделал свои первые шаги семнадцать лет назад.
Мы сворачиваем с широкой дороги и идём по едва заметной тропинке.
Знакомый шум падающей воды - это ручей с водопадом, почти все тексты для «Пирамиды» были написаны в этом потайном уголке.
Здесь моя резиденция, моя творческая студия. Тысячи часов за мольбертом, тонны эскизов и рисунков. Мне кажется, за эти годы я успел нарисовать каждый миллиметр парка.
Мы выходим к пляжу, становится прохладно и непривычно тихо.
Столики и скамьи для пикников - здесь я помогал Вике разбираться с интегралами, а она потом, приняв моё приглашение на чай, помогала мне улучшить навыки рисования с обнажённой натуры. Кате не стоит об этом знать. Даже ребята не в курсе, они слишком тепло относятся к Кате, а я не хочу, чтобы кто-нибудь проболтался.
Мерный плеск воды заражает спокойствием и безмятежностью. Напряжение от концерта начинает отпускать. Кажется, Катя это тоже чувствует. Она поворачивается ко мне:
- Ники, вчера звонил Генрих из Москвы, он собирается приехать на следующей неделе.
Генрих. Этот старый козёл в прошлый свой приезд жил у Кати. Кровь пульсирует у меня в висках. Я выпаливаю громко, почти срываюсь на крик:
- Ты сказала этому старому козлу, что в городе есть и другие гостиницы кроме твоего дома? Дай мне его номер! Я сам скажу!
Катя останавливается:
- Ники, он на три года моложе меня.
Её плечи начинают дрожать. Я наклоняюсь к её лицу. Я не хотел её обидеть. Некоторым лучше жевать, чем говорить. Катя закрывает рот рукой, и беззвучно трясётся. Когда она разрешает себе расхохотаться в полную силу, её смех бьет меня по ушам. Я обхватываю её за плечи и закрываю рот поцелуем. Она отталкивает меня так сильно, что кажется, я сейчас упаду на теплый песок, увлекая её за собой. Я хочу её здесь и сейчас, но Катя отстраняется.
- Ники, послушай меня. Это важно. В следующем году «Сплин» собирается в наши края. Старый козёл Генрих сейчас подбирает разогрев. Я хочу отправить ему вашу запись. Если вы понравитесь продюсеру, считай, что выиграли в лотерею.
«Сплин», у нас? Моя школьная рок-группа на разогреве? Катя опять прикалывается.
Я беру её за руку:
- Катя, ты же на машине? Поехали к тебе? Выпьем кофе, послушаем «Сплин».
6 класс.
- Дети, знакомьтесь. Ваш новый преподаватель истории Милош Данилович.
Рядом с директрисой стоял высокий худощавый мужчина с, вот уж невидаль, стянутыми в хвост черными волосами.
История должна была начаться в как положено, в сентябре, а никак не в середине ноября. Но, как объяснили в школе недовольным родителям, не могли найти замену грозной Вере Велемировне. Та, успевшая за сорок лет педагогического стажа, вложить даты Пунических, Балканских и прочих войн доброй половине населения нашего городка, ушла на пенсию. И теперь успешно третировала соседей и дворников. А так же читала лекции по правилам этикета всем, кто попадался на глаза. Я это знала точно, потому что, к несчастью, Вера Велемировна жила в соседней квартире. За полгода ее пенсионерского отдыха, я научилась проскальзывать домой так, что мне, пожалуй, позавидовали бы резиденты вражеской разведки.
- Ну, блин, теперь чо, еще больше уроков? — это рыжий Стефан. Мы живем рядом. Я даю ему списывать математику, а он никогда не дергает меня за косички.
- Да ладно тебе, интересно же — его сосед Стан. У него шесть старших братьев и сестра.
- Какой лапочка! — недоуменно оборачиваюсь. Это Анджела. Я с ней не дружу.
То, что история мне не понравится, я осознала минут через десять после начала урока. В эти десять минут учитель успел уложить краткий обзор всего того ужаса, что предстоит нам в течении года. Какие-то юстианины, диадохи, неолиты палеолиты. Чуть больше меня порадовали восстания рабов, потому что только этим летом я отрыдала свое по «Хижине дяди Тома».
- Три? По истории? - мама вздохнула. - ну как так-то, ясочка?
- Мааам, ну это скучно. Какие-то войны, какие-то страны. Да они там распадаются чаще, чем я все это выучить успеваю.
Мама расстроенно присела на табуретку у кухонного стола. Весенний ветер шевелил тонкую голубоватую штору и она, будто утешая, слегка касалась смуглой маминой руки.
- Ну ты же так любишь литературу.
- Причем тут литература? Читать интересно. А кому сдались все эти Патроклы и Гекторы? - я фыркнула — Ну разве что кто-то не знает как собаку назвать.
Мама посмотрела на меня. Ну как можно вытерпеть ее такой теплый и такой печальный взгляд. С самого детства, я была готова свернуть горы, только чтобы моя матуся не грустила.
- Ну выучу, выучу, мамочка. Честно, весь день учить буду.
Я немного подумала и уточнила.
- Завтрашний.
- Завтрашний?
- Ну, мам. Мы с Стефаном договорились к морю. Ну пожалуйста. Купаться не будем, просто посмотрим.
- Не будете? - мама недоверчиво и лукаво улыбнулась.
- Нет! - мотаю головой так сильно, что косички бьют по щекам.
- Ладно. Но — погрозила пальцем — завтра история.
Я бросаюсь у ней, крепко и звонко чмокаю в щеку. А теперь быстрей, быстрей. Выскользнуть за дверь, опрометью перебежать двор, пока Вера Велемировна не поймала. А то повторяй потом за ней «приличные.девочки.не.бегают.а.ходят.скромно». Тоскаааа. Заложить лихой вираж на залитую солнцем улицу. И вон, около союзпечати я уже вижу Тешкины рыжие вихры.
Миг, и мы, обгоняя друг друга, мчимся вниз, шлепая сандалиями по щербатому асфальту. Потом проскочить немного вдоль парапета, прыжок и сандалии уже зарылись в песок.
Весеннее море пахнет весной. Или весна пахнет морем, я не знаю.
- Купнемся?
- Не, я маме обещала.
- Девчонка — хмыкает Теша, выскальзывает из одежды и, прошлепав по скрипучему деревянному пирсу, сигает вниз.
Ну надолго его не хватит. Так что я сажусь на песок и, подтянув колени к подбородку, смотрю в синь.
История... Обломно весь день на это убить. Но обещала, так обещала. Да и Милош Данилович так печально смотрел на меня, когда я мялась у доски. Влепил трояк с таким видом, будто себе. Не, он интересно иногда рассказывает. Но вот эти зубодробительные имена, кошмар! А еще хуже номера, Юлиан I, Юлиан II, видно у древних совсем туго с фантазией было. У нас в классе, например, у всех имена разные. А они каких-то несчастных царей нумеровали.
Ай, холодно! Тешка, гад, плеснул мне в лицо морской воды! Хоть в глаза не попал! Вот я ему сейчас!
Мы долго гоняемся друг за другом по влажному песку, пока не выдыхаемся.
- Пошли через парк? - предлагаю я.
- А пошли!
Мы входим в парк. Темно и тихо.
- Айда к старому дереву — предлагает Тешка.
Вот и старая вишня. Прошлым летом мы с Тешкой и Станом построили здесь шалаш. И даже один раз напекли картошки. Анджела со своей подпевалой Йованкой-обезьянкой просились к нам. А когда мы отказали, нажаловались старой сторожихе Люба. Как было страшно, когда увидели, как она несется к нам с лопатой наперевес. Ох как тогда попало! Мне от мамы, Тешке от отца, а Стану еще и от старших братьев. С этими стукачками мы больше не разговариваем! А картошка так и сгнила в земле под старой вишней. И шалашей мы больше не строили.
Я вспоминаю вишню, когда на следующий день на меня наваливается история. Учебник противно пахнет скукой, тетрадка в которую столбиком выписаны даты - рыбим жиром и утренними сборами в детский сад. Дневник со злосчастной тройкой пахнет бормашиной и очередью в сером стоматологическом коридоре.
Я с остервенением вгрызаюсь в даты, кружу по комнате, притоптывая когда имя и номер очередного императора выскальзывают из головы, как соленый рыжик с вилки. Я была маленькой, когда мамин знакомый из Сибири привез в подарок банку с рыжиками. Помню, я долго гонялась вилкой за непослушным грибочком, мне казалось что такое неуступчивое блюдо должно быть волшебно вкусным. Мама с дядей Олегом пили вино и обсуждали что-то свое скучное. Улучшив момент, я ухватила гриб пальцами и, пока мама не заметила, сунула в рот. Какая гадость! Я тогда разревелась, а они долго не могли понять, что со мной. Мне было обидно, что то, что просто обязано быть потрясающе вкусным оказалось похоже на противные скользские соленые сливы.
Я это сделала! Выучила! И на следующем уроке даты, имена, события вылетают из меня пулеметной очередью. Наконец все! Гордо смотрю на Милоша Даниловича, свидетеля моей победы. Он чуть улыбается.
- Садись.
Пока я добираюсь до своей камчатки, чувствую лопатками его взгляд. Да что не так, блин?
Открываю дневник. Четыре! Да ну нафиг! Jebi ga!
7 класс.
Ненавижу историю! Ненавижу Милоша Даниловича!
8 класс.
- Да ну нафиг этого козла! Он ко мне придирается!
Забравшись под ветви старой вишни, сидим как воробьи на ветке. Ноябрь. С давно облетевшей вишни нас обдает холодными дождяными каплями.
Ну что — возмущаюсь — что я ему в этот раз не так ответила?
- Не считая того — поправляет очки Стан — что перепутала сражение на Красном поле с захватом Смревской крепости?
- Ну и что? Каждый может пару дат перепутать!
- Фигня в том, что ты просто заучиваешь даты. Не понимаешь логику происходившего. Вот он тебе выше четверки и не ставит.
- Стан! Задолбал! Такой правильный стал, я прям не могу!
- Ребзя, угомонитесь. Раскурим? - Тешка достает из кармана, ох нифига себе — три целых сигареты.
- Откуда?
- У батьки стащил. Да не парьтесь, он вчера датый пришел, стопудов не вспомнит, сколько их было.
Сигареты, изрядно помятые в Тешкином кармане, да еще и примокшие от летящих с веток дождинок, тлеют еле еле. Но мы важно пыхаем. Мы взрослые и никто нам не указ.
- Слушай — продолжает Стан — вот ты историю как учишь? По датам?
- Ну.
- А ты попробуй вникнуть. Ну представь, что это же все реально происходило. Думали люди о чем-то, пытались что-то сделать. А ты как попугай даты твердишь.
- Я попугай? Иди ты в пень, лопух очкарый!
Я вскакиваю. С остервенением затаптываю половину скуренной сигареты в грязь. Так тебе!
- Дура! Там еще на три тяжки было — кричит Тешка.
- Да пошли вы!
Ноябрьский парк уныл. Клонятся к земле ветки деревьев, низко нависают хмурые тяжелые от непролившихся дождей тучи. Я быстро иду по аллее, пиная попадающиеся под носок ботинка камешки. И это мои друзья? Один гогочущий рыжий придурок и второй прилизанный очкарик, правильный аж до тошноты! Историю я ему учу неправильно.
Блин, холодно. А домой нельзя, мама учует запах. Надо бы еще часик погулять. Она и так все чаще вздыхает, глядя на меня. И молчит. Вздыхает, подписывая дневник с тройками, молчит, когда я вваливаюсь домой в одиннадцать вечера. Порой мне до слез, до заходящегося сердца ее жалко. И хочется обнять, погладить, чтобы потом были и разговоры на кухне и «ясочка моя» и крепкий чай с желтым лимонным лепестком. А порой она просто меня бесит. Этим своим молчанием. Я срываюсь и начинаю хамить. Ну тройки бывают, да. Ну прихожу иногда поздновато. И что? Мне что пять лет? Я бухаю или наркоманю? Нет. А она себя ведет, как будто я преступница!
На следующий день эти придурки меня игнорят. Я их тоже. Иду в парк.
Весной я уже каждый день наматываю километры по парку. Делаю вид, что мне не скучно. В конце концов я самодостаточная личность. Личность слинявшая с двух последних уроков. Тоска.
Старая вишня стоит вся в белых цветах. Красиво. Стою перед ней, покачиваясь на носках. Недавно посмотрела старый фильм. Там героиня твердила про то, что она самая обаятельная и привлекательная. Решила взять на заметку. Девчонки в классе уже лифчики носят. Дура-Анджелка вообще щеголяет в мини, с намазанными густо ресницами, хвастает как тискалась с Сизым в парке и строит глазки историку. А я? Зеркало упорно каждое утро показывает мне тощую короткую глисту без всяких признаков вторичных половых признаков, с одиноким прыщиком, мигрирующий по лицу: то на носу вылезет, то на подбородке, а то вообще в середине лба.
«Я самая обаятельная и привлекательная»
«Я самая обаятельная и привлекательная»
Плевать вишня на меня хотела.
«Я самая обаятельная и привлекательная»
- Хороший фильм. Приятно, что ваше поколение смотрит классику — со смешкой произносит за спиной знакомый голос.
Резко оборачиваюсь. А там мой личный кошмар - Милош Данилович.
Стоит, посмеиваясь. Цвет, который приобрели мои щеки, наверное, сравним с бакинскими помидорами, которые летом привозит мамин знакомый дядя Алпан.
- Прогуливаем?
Ну все, капец. Накапает директрисе, та сразу мать вызовет. И будут мне эти две несчастных биологии аукаться до конца года. Мама опять будет молчать и вздыхать. Я терзаться и хамить.
- Да не переживай ты — подмигивает — не скажу. Я к этой вишне в свое время тоже приходил.
- Вы?
- Ну да. Я же до института тут жил. Потом учится уехал, потом работал. Вот, вернулся в родной город.
Я с недоверием покосилась на него. Что кто-то может уехать из нашего городка — это еще ладно. Но что кто-то решил вернуться — вот это странно.
- Вернулись? - глупо повторила я.
-Да. Знаешь, соскучился. По морю, по парку, по родителям. - улыбнулся — по вишне. Мы тут свидания назначали.
А мы хабарики курим, ехидно подумала я.
Мы побрели по пустынной аллее. Ну как побрели, чтобы идти вровень с длинноногим историком, мне приходилось делать шаг и еще чуть чуть подпрыгивать.
Заметив, что я не успеваю, Милош Данилович чуть замедлил шаг. Странно, но мне это понравилось. Будто я, как говорит Вера Велемировна, барышня и мой кавалЭр не хочет чтобы я испытывала неудобство.
А потом как-то незаметно стемнело. Мы шли по парку и говорили, Милош Данилович вспоминал, как они тут играли в детстве. Оказалось, что наша печеная картошка — это просто цветочки. А Люба была стара и обожала размахивать лопатой когда меня еще и на свете не было. А еще он рассказал о злосчастном захвате Смревской крепости. Почему то получилось не как на уроке, а интересно.
- По моему, кому-то пора домой — Милош Данилович внезапно прервал разговор и посмотрел на часы.
О господи, половина одиннадцатого. Влетит!
Я торопливо попрощалась и припустила к дому. В одиннадцать возвращается мама и было бы неплохо быть дома раньше, чтобы избежать очередной порции молчаливых вздохов.
Лето.
Обычно летом мы с Тешей и Станом оставались в городе. Не смотря на то, что мы так и не общались, как-то привычно было чувствовать, что они рядом. Но в этой лето Тешу отправили к родственникам в Сибирь, а родители Стана неожиданно выиграли в государственной лотерее. Считалось, что в нее никто не играет, потому что все равно не выиграешь, но, на самом деле, играли почти все. На радостях семья рванула за море, навестить старшего сына и отдохнуть. Почему-то люди считают, что с той стороны море какое-то не такое, лучше, чем с нашей.
Я продолжала бродить по парку. Честно говоря, каждый раз выходя в свой парковый дозор, я надеялась встретить там Милоша Даниловича. И иногда встречала. Всегда у старой вишни. Но я же не могу его там сторожить.
Зато, если уж судьба сталкивала нас, начиналась долгая прогулка по дорожкам парка. Разговоры обо всем. Я даже рискнула чуть чуть пожаловаться на маму. Правда в ответ не услышала ничего, кроме набивших оскомину «мамунадослушать» и «онатебедобрахочет». Ну и ладно, все таки он взрослый, а на них надеяться последнее дело. Это как болезнь, как только человек становится взрослым, им будто выдают методичку с ответами на все вопросы. И ерунда, что эти ответы ни на что не отвечают.
Иногда он мне снился. Там мы снова гуляли по парку, катались на карусели, он обнимал меня и говорил «Ясочка моя». Один раз во сне купил мне сладкую вату. Я ела ее, а розовый комок становился все больше и больше. А потом стал таким огромным, что потянул меня в небо, как будто я зацепилась за большое облако. Я летела все выше и выше, а Милош стоял внизу и махал мне рукой.
Единственной моей отдушиной в это странное лето, стали стихи. Милош во время наших прогулок часто читал мне Бальмонта:
«
О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!»
А я приходила домой и строчила в блокноте рваные строчки. Честно говоря, Бальмонт не пришелся мне по душе. Какие рощи, цветочки, сюси-пуси. Тоска. Но его голосом я была готова слушать даже учебник по квантовой механике.
Лето же просто светило, пекло, сжигало. Старая вишня так обильно распустив весной цветы, летом вдруг пожухла, приуныла, тяжело свесив бесплодные ветви.
9 класс.
Анджелка крутит с Тешей и еще тремя парнями из класса. Ее Йованка наконец обзавелась грудью и строит глазки Стану. Он похорошел за лето. Вытянулся, загорел и даже очки теперь не делают из него законченного ботана.
Я теперь сижу одна в самом дальнем углу класса. Чиркаю в блокноте и делаю вид, что мне крайне интересны эти биологии, химии, математики, литературы. Зато по истории пятерки. Еще бы. Я готова говорить о ней часами, имена сподвижников товарища Тидо в моих устах звучат песней. Милош на меня не нарадуется. Но приходить к вишне больше не приходит. Зато туда прихожу я. Во первых, парк привык ко мне, а я привыкла к парку. Во-вторых, мне жалко старую вишню. Хотя и с наступлением осени она как-то приободрилась, на ее ветвях там и тут висят красные грозди. Их не очень много, если сравнивать с тем, что было раньше. Но все равно приятно видеть, что вишня живет.
Как-то в сентябре раз я даже решила притащить плед и устроить вечер грусти по своей любви. Ну что сказать. Перемазала плед грязью, покусали комары, им, оказывается, очень нравятся грустные девушки, которые думают о Нем. Ночью, вместо рыданий в подушку, тайно застирывала плед в ванной.
Я думала, что влюбленные девушки рыдают ночью в подушку. Но я не такая! Иногда утром подушка была мокрой, но это пустяки.
Наступил ноябрь. Я блестяще защитила доклад на свободную тему. Выбрала, как ни странно, так отвращающего меня когда-то Юстиниана I. Милош мне даже поаплодировал. И я решилась.
Сдавая контрольную работу вложила листок.
«Я подчинюсь неторопливо
Твоим неоднозначным жестам,
То, что вчера считалось лживым
Назавтра снова станет честным.
То, что вчера считалось блажью,
Сегодня встанет вне закона.
И жизнь закончится однажды
Смешно, привычно и знакомо.
И побегут по побережьям
Ручьи несбывшихся желаний,
Что было грубым, станет нежным,
Лишится всё своих названий.
И будут дни и будут ночи,
И будет тьма у изголовья.
И станет пошлым и порочным,
То, что сейчас зовут любовью.»
Теперь только ждать.
На следующий урок шла как на эшафот. Получила свою тетрадку с контрольной. Листка не было.
- Ребята, я очень рад, что кроме общеобразовательных предметов, мои ученики творят. Я нашел этот листок в одной из контрольных. Видимо, - он обратился ко мне — ты нечаянно его забыла. Не против, если я прочту?
Прочтет? Мой крик души? Написанный для него? Не знаю, какая сила мной владела, но я заставила себя выпрямить спину и кивнуть.
Он прочел.
- Между прочим, неплохо. С ритмом бы поработать — неожиданно сказал Стан.
- Да, про ритм согласен. Ну и еще есть пара замечаний — согласился Милош Данилович — поэтому, ребята, объявление. Я уговорил администрацию школы выделить помещение под литературный кружок. В понедельник в четыре первое занятие. Ну и Вас, барышня — слегка поклонился в мою сторону — конечно, жду одной из первых.
Я онемела. Неловко кивнула. Было стыдно, как будто меня голой выставили на площади как раз напротив обшарпанного памятника Ленину. А в горло будто влили целый флакон рыбьего жира. Милош Данилович что-то рассказывал о Первой Мировой. А я просто смотрела в окно.
За окном мягко кружил первый снег.
Под ногами хлюпали промокшие листья. Снежинки ложились на плечи и тут же таяли.
Старая вишня. Вопреки всем законам природы в этот ноябрьский день она стояла усыпанная гроздьями нестерпимо ярких ягод. Как стареющая светская красавица на своем последнем балу. Я села под ней, испачкав пальто, да и плевать. И она укрыла меня терпким запахом спелой вишни.
Мне было горько и хорошо.
- Все правильно — подумала я — все так как должно было быть. Только почему-то хочется плакать.
С моря наползал туман. Он уже скрыл рваную линию прибрежных скал и Слон-камень, укрыл песчаную косу с остатками детского замка и вплотную подобрался к гранитным ступеням, шедшим от парка к морю. Следом на очереди была табличка с зеленоватыми буквами - уровень наводнения полувековой давности.
Парнишка лет шестнадцати сидел на парапете и ждал, пока в туман окунутся голые ноги, затем край шорт, футболка и, наконец, голова. У него уже свербило под языком слева и справа, кеды начали жать, и он скинул их в туман, не особенно заботясь о их судьбе. Он улыбался - одними губами, не сводя с рваного края тумана немигающих глаз. В такие ночи он вообще забывал, что умеет и должен мигать, разговаривать, ходить ногами по песку и дышать.
Родители махнули рукой на его побеги из дома и мокрую одежду, в которой он возвращался. Смирились с постоянным запахом моря (тины, - шепотом подсказывала бабушка, поджав губы) из его комнаты. Все попытки пресечь его побеги заканчивались одинаково - молчаливой сухой голодовкой, которую прежде не выдерживала мать, чем он.
Вообще-то, родители были неплохие. Да что там - очень хорошие родители, честные, заботливые, добрые. Просто они были обычные, и обычным им было не понять необычного сына. Бабушка говорила - Бог дарует нам испытания, чтобы мы их преодолевали и становились сильнее, и внук с ней не спорил, вот только под Богом они с бабушкой понимали разное. Его Бог жил там, в тумане над морем, и точно так же, как бабушка каждое воскресенье ходила в церковь, накинув на седую голову белую косынку, он в ясные ночи сбегал на побережье.
Поначалу - автобусом, а то и попутной машиной, позже - на скутере, подаренном отцом. Пока дорога ложилась под колеса, он кусал губы от томительного предвкушения, а потом, завидев старый парк, впадал в суетливую поспешность. Кое-как парковал машину, второпях разматывал цепь и пристегивал верного коня, ронял ключи, подхватывал их горстью вместе с песком и щебнем, бежал к морю... Вдыхал первую порцию влажного соленого воздуха и снова успокаивался. Забивался в щель между плитами старого бетона, которыми когда-то планировалось обустроить набережную, да так и не случилось, и ждал. Ждал, пока уйдет с берега последний карапуз и последний рыбак, пробежит атлет и проковыляет старик с хромым псом, погаснет последний луч солнца и загорятся первые звезды. Тогда он выбирался из своего укрытия, садился на парапет и принимался ждать снова, но уже тумана.
Иногда туман не приходил, и тогда он возвращался домой под утро, усталый и разбитый. Иногда туман приходил, но не принимал его, гнал прочь, и тогда он прятался в парке, боясь подойти к берегу. Сегодня туман звал к себе, обнимал и подзуживал - ну же, сбросил кеды, теперь сними и одежду, она липнет к телу, она сковывает. Оттолкнись от камня и ныряй.
Волна плескалась уже под ногами. Он оттолкнулся от парапета и прыгнул, лег на воду и широко загреб руками. Белесые перепонки между пальцами натянулись, и в три гребка он уже ушел от берега к Слон-камню. Опустил лицо в воду, широко раскрыл рот и втянул соленую воду. Жабры, раскрывшиеся на шее, выбросили фонтан назад, он зажмурился и нырнул.
И уходил все глубже, глубже, мимо водорослей и затонувших шлюпок, мимо старых покрышек и железной бесформенной груды, на едва слышный шепот из глубины, к мерцанию золотых глаз и полусонному вращению сфер. Мыслей не было - он почти спал, а тот, кто звал из глубины, пробуждался и ворочался, разгоняя пока еще легкие волны по поверхности. Здесь меряли время приливами, и много еще приливов должно было схлынуть, прежде чем легкие волны наберут силу.
Утром они столкнулись с бабушкой у крыльца. Она не сказала внуку, что от него снова пахнет рыбой. Не сказала, что шрамы на пальцах стали заметны уже даже ей, подслеповатой старухе. Не сказала, разумеется, что в море вышел ее давнишний приятель, седоватый шкипер с черешневой трубкой в зубах и неплохо подобранной командой.
И не сказала, что и сама в те же годы ныряла к седым скалам и часами кружилась в вихре течений. Не сказала, как и с чьей помощью избавилась тогда от жабр и чего ей это стоило. К чему морочить голову юношам стариковскими сказками?
Бабушка твердо знала одно - море никогда не побеждает. Пытается, но не побеждает. Не победит оно и ее внука. Не в ее вахту.
Вообще я не люблю вписки. Обычно там обязательно кто-нибудь нажрется, будет блевать, не добежав до сортира. Все считают, что это до чертиков весело, и потом еще неделями вспоминают, кто как нажрался. Я тоже обычно обсуждаю. Но на самом деле, это все дерьмо тупое, конечно. Я бы сегодня никуда не пошел, но Танька позвала. Сказала, у ее подруги предки на дачу свалили на все выходные. К тому же подруга из другой школы - может, там не такие дебилы учатся, как в нашей. Ну и Таньку не хотелось обижать. Она очень радуется, что мы с ней типа встречаемся. Дура, конечно, и целуется так себе - слишком мокро, но зато у нее большие сиськи, которые она не запрещает мне трогать сколько угодно.
С последних уроков я свалил. С Танькой зашли в магазин, где купили пару баклажек пива.
Оказалось, что эта подруга живет в соседнем от меня доме. Такой же обшарпаный подъезд, с консервными банками, забитыми окурками под завязку, на каждом этаже. Нужную квартиру я отгадал даже без танькиной подсказки. Музыка оттуда орала на весь район. Подружка оказалась высокой тощей девицей с ярко-зелеными волосами. Представилась Машей и сразу предупредила, что курить можно только на кухне, а если кто-то что-то разобьет или сломает, будет иметь дело с ее братом-боксером. Мы с Танькой решили сначала посидеть покурить на кухне. И вот тут я по-настоящему пожалел, что приперся на эту чертову вписку.
На кухне сидела Алиса. Со своим новым парнем.
- О, Антон, давно не виделись. Это Родик - мой парень, - она широко улыбнулась мне своим накрашенным ярко-красной помадой ртом, прижимаясь к парню, на коленях у которого сидела. - Познакомишь с девушкой?
- Алиса, это Таня. Таня, это Алиса.
С Алисой мы встречались почти полгода. И я до сих пор не понимаю, почему расстались. Мы много ссорились, она вечно на меня орала, а я на нее. Но потом всегда мирились. Просто она перестала отвечать на мои звонки и сообщения.
Разговор не пошел, поэтому мы просто шептались каждый своей парочкой. Танька предложила пойти в комнату к остальным, но я сказал, что еще хочу посидеть здесь и покурить.
Алиса явно потеряла ко мне интерес. Она ерзает на коленях у этого своего Родика. Ее платье задралось, и он гладит ее ляжки. Кажется, это платье мы покупали вместе. Она еще сказала, что оно - самый писк моды.
Я вспоминаю, что мы принесли пиво. И предлагаю его Таньке и этим двум. Разлили по чашкам, чокнулись типа за знакомство. Алиса достала свои сигареты. Все так же курит ментоловые зубочистки. Она медленно картинной затягивается, потом медленно выдыхает прямо в губы своего парня дым. А потом целует его. А потом смотрит на меня. Я почти залпом допил пиво в чашке, притягиваю лицо Таньки и целую ее. Кажется, она удивилась, но быстро начала толкать свой язык мне чуть ли не в глотку. Тут же вспомнился "Наш Поцелуй" с Алисой. Верхняя губа, нижняя, легкое прикосновение языков... Верхняя, нижняя, язык... Пытаюсь так целовать Таньку, но эта дура не понимает. Можно подумать она пытается сделать своим языком мне фиброгастроскопию. Я приоткрываю глаза и вижу, что Алиса уже отвернулась к своему парню.
- Дай я налью себе еще пива, - говорю Таньке. - В горле пересохло.
Мне не хочется больше целоваться с ней, но каждый раз, когда Алиса смотрит на нас, я это делаю. Пусть видит, что у меня все отлично. Вечер переходит в ночь. Родаки меня спокойно отпускают, если я говорю, что ночую у кореша. Всю ночь мы так и просидели на кухне. Периодически заходили другие гости. Тогда становилось немного веселее, потому что можно было побазарить о чем-нибудь. Под утро Таня пошла спать в комнату к Маше. Я понял, что больше не могу здесь оставаться. Я встаю, жму руку Родику, а потом обнимаю и целую в щеку Алису. Кажется, она удивилась этому.
Сначала я хотел сразу пойти домой, но почему-то свернул в старый парк, который тут же рядом. Дурацкий парк, на самом деле. Тут, кажется, нет никаких других деревьев, кроме тополей. И летом, когда начинает лететь пух, тут просто вся земля белая. Но сейчас тополи так успокаивающе шелестят. Я со всей силы бью кулаком об фонарный столб. Так мне становится еще чуть легче, но слезы все равно уже текут по щекам.
Пронесется ветер над травой, и по ней пробежит зыбь, как по воде; пронесется над нивою, и она взволнуется, как море. Так танцует ветер. А послушай его рассказы! Он поет их, и голос его звучит по-разному: в лесу
— так, в слуховых окнах, щелях и трещинах стен — иначе. Видишь, как он гонит по небу облака, точно стада овец?
Пусть рассказывает только он один! Сказок и историй он знает больше, чем все мы, вместе взятые. Слушай же, он начинает рассказ!
"У-у-уу! Лети дальше!" — это его припев.
Ханс Кристиан Андерсен. «Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях»
Я бережно перелистываю страницу. Пальцы привычно скользят по шероховатой старой бумаге. Желтовато-серые листы вперемешку с белыми, черный четкий шрифт уступает место темно-серому. Случайно задвоившийся оттиск текста, пятна от чая, следы розовой губной помады. Заломы и морщины на мягкой обложке. Немного размытые иллюстрации – будто рисунки на несколько мгновений опустили в воду, не дав краскам высохнуть. А самое главное – запах старой книги. Чуть терпкий, холодный, древесный.
Я снова бездумно перелистываю любимую книгу, которую уже успела выучить наизусть. Москва, издательство «Правда». Хорошее название для типографии, подходящее. Веское, бескомпромиссное, тяжелое. Пресс-папье, а не слово.
Дует ветер, я зябко поеживаюсь и плотнее запахиваюсь в теплую вязаную кофту, хотя это и не поможет – уже который день я никак не могу согреться. Большая кружка чая, толстые носки, горячая ванна – все без толку, мне все время холодно. А еще постоянно чувствую горьковато-солоный привкус, как будто нахлебалась морской воды.
И так уже целую неделю, с того самого дня, когда мы расстались. Нет, не так – с того самого дня, когда Дима меня бросил.
Он пришел проводить меня со школы домой, как обычно. Мы проходили через парк, я держала его под руку и рассказывала какие-то совершеннейшие глупости. О последнем просмотренном фильме (мы с Таней даже прогуляли последний урок, чтобы успеть на сеанс), о новых выходках нашего главного школьного хулигана - Мишки из 10-го А; о том, что русичка Галина Ильинична меня похвалила и поставила пятерку за сочинение, зато по географии снова тройка в четверти получается – ну вот не дается она мне, и все, и даже папины энциклопедии не помогают. И болтала, и болтала, прямо остановиться не могла, а Дима молчал и хмурился, а я будто чувствовала – что-то не так, и поэтому не давала себе выдохнуть.
А потом он просто остановился и прервал меня посреди фразы, сказав, что ему все надоело. И слушать меня надоело, и вообще «мутить» со мной. И встречать он больше меня не будет. Пора мне повзрослеть наконец-то и перестать витать в облаках.
И вот тогда мне стало холодно, хотя день был погожий, а с моря дул ласковый тёплый ветер. Пожала цепенеющими плечаими, улыбнулась занемевшими губами.
- Что же, видно, не судьба.
Еле выдавила из себя эту глупо-безликую фразу. Банально до ужаса, но я не знаю, что еще нужно говориь. Меня ведь первый раз так бросили.
А он развернулся и ушел, быстро, не оглядываясь. А я ждала, смотрела ему в спину. Вот-вот он обернется, подбежит ко мне и скажет, что это все шутка, глупая и жестокая, сам не знает, как это ему в голову взбрело. Купит мне большущую сладкую вату и проводит до дома, а завтра снова будет ждать у ворот школы.
Но он не вернулся. И больше не приходил, хотя я ждала, каждый день.
Я перелистываю очередную страницу и на колени падают сухие лепестки. А, точно – я же решила сохранить воспоминания о первых цветах, которые подарил мне Дима, вложила несколько бутонов в любимую книгу сказок. Как давно это было - целых два месяца уже прошло.
К горлу подкатывает ком и я привычно сглатываю слезы и уговариваю себя, что все хорошо, что ничего страшного не случилось, да даже к лучшему ведь. Дима меня не обманывал, не избегал, честно сказал и ушел. Ну и ничего страшного, переживу. Пусть не будет больше совместных прогулок по парку, не будет разговоров ни о чем и обо всем на свете, не будет поцелуев в затененной парковой беседке. И не поедем мы с ним на Байкал, и рыжего смешного котенка не заведем, и не будет больше моя бабушка кормить его домашними пирожками и показывать мои детские фотографии...
На старой бумаге расплываются пятна. Вот я и оставила свой след в этой книге.
С моря налетает ветер, обдувает мои горячие щеки, сушит мои слезы, уносит вдаль воспоминания о первой любви. Ветер-сплетник, ветер-изменник, кому ты расскажешь мою историю?
Это текст, на котором я возмущенно вслух [правда, через улыбку] воскликнула "вот же поганец!". За точность формулировки не ручаюсь, но что-то визгливое, ругательное и через смех было.
Все в тексте максимально "как в детстве": платье на дверце, мечты, как Он бросится к ногам, такой неподходящий к платью и некрасивый зонт, - все умилительно искреннее и наивное.
И очень понравился контраст между тем, что было у девочки в голове, и телефонным разговором в финале. От речи парнишки сразу и очарование момента с рубашкой притупляется - какие там девчонки, у него вон Антон с денди [и наверняка Утиными историями!] в голове, какая романтика и обнимашки у костра!
И это милое-милое желание зацепиться за "но, может, это просто дождь?...".
Это был один из двух текстов в которых я сразу угадала отсылку. А еще я чувствовала сопереживание дурному подростковому поведению героев - вот это вот все "не обращаю внимание чтоб привлечь внимание", я временами вела себя так же. Очень понравились маленькие детали которые вызывают ассоциации с околодевяностыми - концерты Мадонны, низкие джинсы с короткими топиками, катание на скейте у лавочки. Читать было интересно.
Но в конце я немного не поняла перескока с "он на меня внимания не обращает" к "он уже кутает меня в свою куртку". Или это она продолжает воображать как бы было если бы они встретились зимой? К тому же неторопливость повествования в начале мне очень нравилась ассоциацией с неторопливостью летних дней. И вам удалось передать ощущение переполненности этой первой любовью одновременно с неуверенностью. Удивительные дела)
Somberowl, с дебютом!
Здорово, прям прекрасная история о становлении характера. О подростках писать сложно, об отношеньках тоже, и поэтому мне очень понравился ваш подход. Витька - парень с комплексом сына завуча - сдружился с новичком, потому что новичок больший аутсайдер. Но все растут, все меняются. И, когда приходит новенькая, Витька готов проиграть в борьбе за ее симпатию Владу, любимчику класса. Но не Даньке-задристышу.
Очень нежно описана дружба Витьки и Даньки, так же, как их разлад. И прямо прекрасен вывод - Витька винит во всем приставку... Да, малыш, в гонке размножения все приемы хороши, особенно, если девочка, та же самая Лида, ценит "а чем можешь похвастаться ты?"....
Рассказ читается легко, и по духу очень похож на басню. А мораль такова - не щелкай клювом, а рассказывай небылицы. Витя вырастет, перерастет всех, я уверена, но потеряет свою наивность. Потому что детская дружба не навсегда...
Очень милая и теплая история. Источник, к сожалению, я не могу угадать.
Текст отличный, детальный, с огромным количеством временных отсылок. Вот тут ясно видно, что не современность никак. Я как раз по таким деталям (ну и по бабке с собакой в конце) опознала Кагу, которая отлично умеет в атмосферу и которая должна отлично помнить заявленное время. Вот тарзанка в овраге - кто-то сейчас видел тарзанки (мне кажется, они исчезли)? Вот бумажные письма (отсутствующие впрочем) и квитанции в почтовом ящике. Вот сбор бутылок (их кто-то собирает кроме бомжа-эфиопа у меня под домом?), вот посаженное на субботнике дерево (кто помнит рассказы о субботниках?), вот поштучные сигареты и орбит без сахара зажевать.
Понравилось, как крутятся воспоминания героини вокруг парка (тут и детство с игрищами и школьными делами, и стареющая любимая бабушка, и первая любовь, и преодоление этой любви). С временами года тоже хорошо (хотя довольно просто) - вот начало романа весной, расцвет летом, тоска осенью, а вот - белый снег и чистый лист, зима открывает новый цикл.
Ничего не могу сказать про любовную линию - потому что я и романтика в каких-то совершенно разных плоскостях. Мне кажется, что история вполне стандартная, которая с кем только не случалась (особенно с учётом миграции времён 90-х), но детали по ходу повествования добавляют ей жизни - хоть разрядившаяся телефонная трубка, хоть гадание по словарю, хоть сон, хоть символизм первого снега. В историю веришь, и она не кажется надуманной.
Финал вообще отличный. Люблю оптимизм и хэппи-энд - посмотрим на море, покурим, школу прогуляем и по джин-тонику. А парней будет ещё толпа - грустить некогда и ни к чему.
Очень теплый, искрящийся текст. Напитан романтикой старинной сказки, золотом волос, свободой моря, близостью душ. В истории Вестен нет драмы, нет предательства, нет неразделеной любви, однако и выбранный ею стих, и финальная сцена говорит мне о том, что трагедия произойдет - лодка девушки разобьется о золото волос Леи и о всеобщее неодобрение.
Очень плавный рассказ. Об открытии своих пристрастий, о принятии себя, о внутренней борьбе, о дружбе, которая перерастает в любовь. И финал - бурлящий и искрящийся, будто волна, которая долго и невидимо шла к берегу, чтобы в итоге разбиться о него, с миллиардом брызг и радугой.
Спасибо большое за золото Леи и сказку о Лореляй
Рассказ о неразделенной любви молодого человека к своей однокласснице.
Текст очень спокойный и ровный, почти медитативный, он набегает волна за волной, как море, на которое смотрит мальчик в попытках отстраниться и разобраться в ситуации.
Мне понравился необычный ракурс довольно тривиального любовного многоугольника. «Превращение» главного героя в камень даёт ту самую неторопливую и размеренную манеру повествования. Очевидно, что влюблённый подросток будет погребен под вихрем эмоций. «Камень» же - отстранённый и беспристрастный наблюдатель. Кроме изложения непосредственно канвы истории этот приём переносит читателя прямо к главному герою, с первых же строк погружает в атмосферу рассказа и настраивает на философский лад.ЦитироватьМою спину и бока печет солнце, мою подошву лижет море. Волна за волной - настырные, яркие, шипящие. Им хочется побыстрее источить меня, обратить в песок, поэтому то одна волна, то другая не выдерживают и взрываются солеными фонтанами, стремясь отхватить от меня кусочек посолидней.
После описания происходящих с героем неприятностей неожиданно получают раскрытие философские размышления, довольно оптимистичные и лестные для всего человечества.ЦитироватьПотому что у нас есть то, чего лишены феи. У нас есть сострадание, есть милосердие. Есть самопожертвование и самоотречение. Есть альтруизм. Есть самое главное - наша любовь. Любовь к партнеру, любовь к родителям, любовь к ребенку. Любовь к друзьям. Любовь к родной земле, к синему морю, к старому парку. У нас есть любовь и надежда, они наполняют меня, и я больше не камень, лежащий на дне морском.
Мне нравится этот мальчик, нравится его путь к своей любви и, в конечном итоге, к себе. Как бы дальше ни сложилась его судьба, его вера в любовь в столь юном возрасте даст ему огромный запас прочности, когда придётся столкнуться и с другими жизненными испытаниями.
Забавно, что этот текст очень сильно перекликается с текстом из «лунной» текстовушки, где я писала рецензию на рептилойда с примерно такими же рассуждениями. На самом деле, то, что хранительница кладки Сс’Ках’Ттос и земной мальчик Серёжа, размышляя о человечестве, приходят примерно к одинаковым выводам обнадеживает :)
Спасибо Сансет за эту стройную светлую историю. Мне очень понравилось, как она выделилась настроением, ракурсом, всепоглощающим оптимизмом.
Понравился главный герой, очень точно описан. Эдакий задиристый петушок, все мне, все мой. Какие такие конкуренты. И хотя Катя не любовь всей жизни, все равно мое. Герой прям здорово живой получился. И что главное, соответствует своему возрасту. Бибигуль умничка, ведь часто у взрослых писателей детские персонажи тоже похожи на маленьких взрослых.
Описание парка здоровское, атмосферное.
Единственное, мне показалась смазанной концовка. Ну то есть, я хочу читать дальше и узнать, к чему все это пришло, а тут раз и конец. То есть я бы сказала, что эта концовка и делает текст скорее зарисовкой. Честно, показалось, будто взяли и просто обрубили конец рассказа. И что-то там происходит дальше, раскручивается нить, мелькает старый козел Генрих, но меня туда не пустили. Обидно.
А вообще вышло легко и забавно.
Очень сложные ощущения.
Много классных находок - ясочка, живые диалоги, живые подростки. Вишня в парке и вообще пейзажные описания. Отношения в классе - кто кого любит, кто с кем не дружит. Вроде бы, отличная заявка на детско-юношескую прозу.
При этом неожиданно симпатичный Милош превращается в скотину - когда гуляет с ученицей и вообще проводит с ней время и, особенно, когда читает стихи классу. Фильм " The Wall", практически. После этого, кстати, учителя кинули в костер, если кто не смотрел.
Отдельно увлечься не дает грамматика, постоянно спотыкаться о пробелы вместо дефисов и нехватку запятых очень утомительно. Вроде и язык хороший, а хромает. Задумка хорошая, а учитель получился мерзавцем.
В общем, смешанные и сложные ощущения.
Я бы не назвала текст Снайпер криповым, но у нее однозначно получился меланхоличный текст про НЁХа) Хотя тут вполне понятно, что мальчик - кто-то вроде Ихтиандра.
К качеству написанного текста не придерешься - как всегда, на высоте.
Зато сколько вопросов осталось. Что за таинственный туман такой? Как у обычных родителей получился необычный мальчик? Видимо, передается через поколение, т.к. понятно, что бабушка тоже была такой, но кто-то помог ей избавиться от жабр.
Мне очень-очень интересно, что было в наводке. Потому что даже теперь, зная какая песня зашифрована в тексте, они у меня совсем не вяжутся друг с другом)))
Кстати, перечитав текст песни, я удивилась тому, что не такая уж она плохая для попсы.
Но текст Снайпер лучше)))
Ох, когда читала, прямо вспомнились мои 17-20. Вот эти вот вписки у незнакомых людей на квартире, дешевое пиво (ох и траванулись мы однажды), сигареты одна за одной. Кстати было занятно, когда я училась в лицее – курили прям все, а в универе чуть ли не одна я) Зато на вписках как в лицее!
Но не суть.
И хорошо раскрыта эта первая мутная любовь, когда непонятно куда чего, и что ты на самом деле чувствуешь, но когда всё закончилось, то почему-то так грустно, что тянет что-то в груди.
Печальная история, как почти и все из подборки. Но показывает важный этап взросления – если важно, не выпускай из рук.
Ты школьница, учишься в старших классах. У тебя есть лучший друг, мальчик, вы очень тесно дружите с детского сада. Недавно ты начала понимать, что влюблена в него. Посомневавшись, ты позвала его на свидание в парк, надела новое, очень красивое платье и отправилась туда. Еще с утра ты видела тучи на небе, но не придала им значения. Зря. По дороге начался дождь, и у ворот парка кое-как пытаешься укрыться под деревом. Минуты идут, а его все нет. Рядом стоит телефон-автомат, и ты звонишь ему. Он просто отвечает, что не пойдет гулять в дождь, даже не подумав извиниться. Ты возвращаешься под дерево, ежишься в насквозь промокшем платье. Ты сама не знаешь, почему не уходишь, почему продолжаешь ждать. Ты смотришь на тучи, затянувшие небо, и пытаешься убедить себя, что во всем виноват только дождь.
Пол героя и его пары на твое усмотрение. Пишу стандартно мальчик-девочка, но если хочешь - меняй. Идет самая середина каникул, жаркое лето, кажущееся бесконечным. Улицы засыпает тополиным пухом, ты рисуешь мелками на асфальтовых дорожках парка, а потом запрыгиваешь на скейт и несешься быстрее ветра. Вокруг тебя твои друзья, вы шутите и смеетесь, и ты даже находишь в себе силы спокойно улыбаться ему. Ты делаешь вид, что твой первый поцелуй не случился с ним пару недель назад. В конце концов, он притворяется, будто ничего не было, так что ты продолжаешь делать то же самое. Но когда он летит на скейте, и тополиный пух взмывает в воздух белым облаком, ты отчаянно мечтаешь о зиме, когда дорожки парка засыплет снегом, и вы будете ходить каждый в свою школу, и тебе не придется больше видеть его каждый день. Ты мечтаешь об этом, пока однажды вечером он не признается тебе в любви. Второй поцелуй оказывается еще лучше первого.
Ты влюбился в нее первого сентября, когда она появилась в вашем классе. Огромные глаза, золотистые волосы, заплетенные в тугую косу - ты влюбился даже до того, как узнал ее имя. Ты понимаешь, что вряд ли дотягиваешь до ее уровня - над тобой часто смеются за то, что твоя мама - завуч, а папа - музыкант, который играет на пианино в городском концертном зале. Ты невысокий и худой, и конечно, такой красавице нужен мачо, а не ботаник. Но тебе удается несколько раз проводить ее домой, и даже однажды погулять с ней в парке. Ты не спишь ночами, голова идет кругом, и вот наконец-то ты решаешься признаться ей в чувствах. Но ты застаешь ее в парке целующейся с вашим одноклассником, который еще мельче и щуплее тебя. На следующий день в школе ты спрашиваешь у нее, почему она выбрала его, на что она снисходительно отвечает, что он недавно выиграл городской чемпионат в Денди по «Танчикам», а ты чего добился?
Ты смотришь из окна на парк, серые дорожки и черные деревья навевают на тебя тоску, как и вообще ноябрь. Нужно делать уроки, но вместо этого ты листаешь свои фотографии с ним - вы были такие счастливые летом, вы провели вместе все каникулы, пока в августе не выяснилось, что его семья переезжает в другой город. Теперь все, что у вас есть - письма и звонки, которые случаются все реже и реже. Ты засыпаешь в слезах, и тебе снится, что ты просыпаешься, зажигаешь свечу и ставишь ее на подоконник. За окном темно и ничего не видно, но во сне ты твердо уверена, что он там, в ночи, и что эта свеча поможет ему найти тебя. Когда ты просыпаешься, ты снова подходишь к окну. Наступила зима, парк засыпало снегом, и конечно же, на подоконнике нет никакой свечи. Ты с грустью вспоминаешь, как вы мечтали, чтобы поскорее наступила зима, и можно было кататься вместе на коньках, но вид сияющего белизной снега дарит тебе облегчение, и ты собираешься в школу с твердой решимостью больше не плакать.
Ты сходишь с ума от влюбленности. Она такая красивая, у нее золотисто-рыжие волосы, а когда она смеется, то такое ощущение, что из-за туч выходит солнце. И она тоже тебя любит. Есть одна проблема - вы обе девочки. И не поймет никто - ни родители, ни друзья, ни учителя. Ты пытаешься забыть, честно пытаешься, но тебе кажется, что когда ее нет рядом, то тебя тоже не существует. По дороге из школы ты считаешь столбы и голубей, лишь бы не думать о ней. Но когда, решив срезать путь через парк, ты видишь ее рыжие волосы и ласковую улыбку, ты понимаешь, что все твои старания были тщетны, и вы целуетесь прямо там, прямо на глазах у возмущенных прохожих.
Тебя зовут Сережа, ты учишься в одиннадцатом классе, и ты по уши влюблен в свою одноклассницу. Когда-то вы встречались, но с тех пор, как в ваш класс перевелся этот отвратный рыжий Леха, все ее мысли только о нем. Каждый вечер вы всей компанией собираетесь в старом парке, и ты вынужден наблюдать за их романом. Ты с болью наблюдаешь за тем, как он ранит ее раз за разом - то целуется с другой, то обидит ее грубым словом. Но ничего не заставляет ее разлюбить его и вспомнить о тебе, и все, что тебе остается - стоять в стороне и страдать.
Ты старшеклассник, но в узких кругах ты уже звезда. Ты пишешь стихи, поешь свои песни вместе с друзьями, ваша группа выступает на городских праздниках, а на досуге ты еще и пишешь картины. Летними вечерами вы играете в городском парке, и именно там ты знакомишься с ней. Она старше тебя, уже взрослая - работа, машина, прямо как у твоих родителей. Но она влюблена в тебя, а тебе так приятно быть любимым, и так приятно иметь настоящие взрослые отношения. Не так, как у сверстников, не просто гуляния за ручку и поцелуи - нет, вы занимаетесь настоящим сексом у нее в квартире, а потом она наливает тебе чашку крепкого кофе и просит прочесть твои последние стихи. После работы она, уставшая, едет в парк, чтобы послушать, как ты поешь, и хотя ты подозреваешь, что она делает это в том числе для того, чтобы держать тебе подальше от красивой одноклассницы, которая тебе нравится, тебе все равно это очень льстит.
Ты страдаешь от любви к нему - своему преподавателю. Каждый день ты идешь из школы совсем одна, сворачиваешь в старый парк и часами бродишь по дорожкам - торопиться тебе некуда. Ты подолгу стоишь у вишневого дерева, почему-то до сих пор плодоносящего, хотя на дворе уже поздний октябрь. По ночам тебе снятся сны о нем, ты заворачиваешься в старый плед и плачешь, роняя слезы на подушку. Однажды, пока ты сидишь на его уроке, за окном начинает идти первый снег. После школы ты снова идешь в парк, подходишь к вишневому дереву, смотришь на ярко-красные ягоды, вдыхая их терпкий запах, и наконец-то смиряешься с происходящим. Просто так случилось. Никто ни в чем не виноват.
Ты сбегаешь из дома - снова. Ты сам не можешь объяснить, в чем дело. С тобой уже разговаривали и милиционеры, и родители, спрашивали, не плохо ли тебе дома, не обижают ли тебя. Нет, не плохо и не обижают. Ты любишь свою семью и свой дом. Но странные, томящие сны снятся тебе по ночам, и регулярно ты не выдерживаешь, и снова уходишь. Ловишь попутку, уезжаешь в другой город, и дорога, ложащаяся под колеса, как будто ласково шепчет тебе приветствие. Ты не знаешь, что ты ищешь, когда идешь по берегу моря, а потом заходишь в ворота старого парка. Ты не знаешь, найдешь ли ты то, что снится тебе почти каждую ночь, и что ты забываешь на утро. Но лежа на скамейке и глядя в ночное небо, ты абсолютно счастлив.
Вы на вписке у какого-то парня из другой школы. Говорить «вы», конечно же, неправильно. Она с другим, сидит у него на коленях, смотрит ему в глаза, выдыхает ему в губы дым ментоловой сигареты. Ее модное платье задралось, и его рука поглаживает ее колени. Ты тоже обнимаешь свою девушку, целуешь ее каждый раз, когда Она смотрит в вашу сторону. Любишь ли ты эту девушку? Конечно, нет. Целуя ее губы, ты вспоминаешь о Ее губах, накрашенных ярко-красной помадой. Уже под утро, прощаясь, ты обнимаешь Ее, целуешь в щеку, и уходишь. Вместо того, чтобы пойти домой, ты сворачиваешь в старый парк. Тополя успокаивающе шелестят у тебя над головой, и перед ними ты можешь плакать, ничего не стесняясь.
С моря дует теплый ветер, но тебе холодно. Вы в парке, через который он всегда провожает тебя домой. Он говорит, что больше не придет встречать тебя из школы, что он не хочет больше «мутить». Ты пожимаешь плечами и спокойно говоришь ему: «Видно, не судьба», но когда он уходит, больше всего тебе хочется броситься вслед за ним и умолять его вернуться. Ведь он прекрасно знает, как ты ждешь его каждый день. Ты смотришь ему вслед, глотаешь слезы и понимаешь, даже спустя годы будешь вспоминать свою первую любовь.
8 - Дракоша?Угадала
2 - Френ?Я.)
Кагу #4?
2 - Френ?
8 - Дракоша?
5 отдаю Вестен!
1 - Янтарь
3 - Somberowl
10 - Шебуршунчик
Upd: 9 напомнило КиШ «Дагон»
Ни у кого нет предположений, что за песня зашифрована в 9 тексте? Я уже гуглила песни про Ихтиандра, но там из фильма. А судя по остальным текстам, песни Некст раздавала популярные. :)Я вообще думаю, что Ихтиандр - это находка Снайпера, и в наводке никаких жабр и перепонок не было.
#1 - Иванушки, Тучи как люди?
м.б. "мальчик-бродяга"?
И Некст чота радовалась тексту, я прям думаю, что это был сарказм и песня вообще не про то
Мне Игуана пеняла, что я не умею в просто-эмоции, просто-ощущения, а надо обязательно цель, ее достижение, вотэтовсе.Забавно, кстати; я даже не знаю, от чего у меня это зависит, иногда получается реально просто зарисовка на эмоциях-настроении-ощущениях, иногда просто наичнаешь описывать быт, как он есть, и втягиваешься в процессе, любая мало-мальская деталь разворачивается в отдельную ветку сюжета, и пишешь-пишешь-пишешь, остановиться не можешь.
Я так и не научилась, в общем
С удовольствием еще поучаствую, было здоровскиСемья Стана, выигрывшая в лотерею и уехавшая наверстить старшего сына - это отсылка к семейству Уизли (правда я напутала с количеством сыновей). А вторая - просто шутка на тему "У девочки нет имени" и есть склонность к взрослым мужчинам. Это понятно у чему. На протяжении всего текста главную героиню ни разу никто не назвал по имени.
(и мне тоже интересно про отсылки которые упомянула Next в обратной связи к тексту Дракоши)