Текстовушка №91. Шпионы

[Todo Uno]

Нефантастическая текстовушка от мастера-фантаста.

Америка, 80-е годы XX века, очередное обострение Холодной войны между США и СССР. В Вашингтоне под видом обычной семейной пары уже 20 лет живут и действуют два агента КГБ.

Сюжет крутится вокруг личных интересов и долга, чувств и служения родины. Обычные люди в необычных обстоятельствах делают свою работу. Ничего особо исторического знать не надо. Если вдруг, то желательно держать в голове, что в 80-е сотовых не было, магнитофоны и видеокамеры были размером с тумбочку, компьютеры только начали входить в обиход и прочее.

Жанр - шпионские страсти, нуар.

Паззл на 9 игроков.

Наводки состоят из двух частей. Игроки получают сразу обе части. Сначала пишем текст по первой части, сдаем, читаем. Потом пишем и сдаем текст по второй части наводки.

Вместе с текстом игрок сдает фото, портрет, проассоциированный со своим персонажем.



Предварительно желали:
- Симка
- Сашетта
- Некст
- Френ
- Бибигуль
- Снайпер
- Шинанай
- Дер Вестен

Подтверждаемся или опровергаем своё участие. Пока что одна роль вакантна.
Как только соберу подтвержденный комплект участников, раздам наводки на своё усмотрение.
Ориентировочный дедлайн - 14 февраля, пятница. Это обсуждаемо.

[Next]

Здесь!

UPD. А теперь я прочитала описание и тем более здесь, интересно-то как!

[der Westen]

Здесь!

[Снайпер]

- Штирлиц, вы еврей?
- Что вы, Мюллер, я русский!
- Ой-вей, а я немецкий.

Хехе

[Sashetta]

Йа-йа!

[[Begotten]]

Хохо, парниша.

[Simka]

Буду

[Todo Uno]

Все ранее заявленные подтвердились, осталась одна роль. Ну, кто смелый?

[Notoriginal]

Ладно, кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Я тут. Придётся поселиться в гугле

[Todo Uno]

Наводки отправлены.
Тексты первого этапа жду к 14 февраля.
Второй дедлайн, скорее всего, будет не так далеко от первого, потому что наводки второй части у вас уже на руках.
На вопросы по личкам отвечаю, "ты заходи, если шо".

[Todo Uno]

Первый текст.

[Todo Uno]

Второй текст.


Фоточки, фоточки персонажей тоже сдаём.
И помним про дедлайн.
Поздно вечером пойду по личкам делать кусь.

[der Westen]

Фоточки, фоточки персонажей тоже сдаём.

Это ж самое сложное - перетащить образ из головы на картинку!

[[Begotten]]

Господа, а нет варианта сдвинуть дедлайн на воскресенье?
Если нет, то я поднажму и допишу.

[[Begotten]]

Когда хочется озвучить мысли насчет своего текста и сроков, но не хочется спалиться до начала игры

Меня все равно раскусят почти сразу, поэтому меня останавливал только стыд.))

[[Begotten]]

А я все еще жду разрешения на перенос дедлайна!

[Todo Uno]

Ну давайте перенесём, чо. Я не жадная.
Воскресенье полдень - ваш новый дедлайн.
Балуйтесь с буквами и картинками.

[der Westen]

Когда хочется озвучить мысли насчет своего текста и сроков, но не хочется спалиться до начала игры

Меня все равно раскусят почти сразу, поэтому меня останавливал только стыд.))

Эээ... Два сданных текста из 9 - да тут проще сдавшихся вычислить, чем опаздывающих, вы чего)?

М, а я, наоборот, сначала картинку искала.)

Чёрт, мне понятен типаж, я прям представляю - умела б рисовать, нарисовала б, но вот прям точного попадания среди кого-то известного или знакомого найти не могу. Но я не сдамся!

[Todo Uno]

Третий текст:


Четвёртый текст:

[Todo Uno]

Пятый текст:


Шестой текст:


Седьмой текст:

[Todo Uno]

Восьмой текст:


Девятый текст:


Все молодцы и сдались вовремя.
Сейчас я выложу тексты первого этапа и фото.
Автор Олега Бурова, я надеюсь, дошлёт фото, я его прикреплю к тексту позже.

Сейчас не палимся и не угадываем маскарад вслух. Если кому-то очень хочется зафиксировать свою догадку, можно это сделать мне в личку, подтверждать или опровергать я пока не буду.
Все угадайки - после выкладки второго этапа (я надеюсь, мы его напишем к следующим выходным?).

[Todo Uno]

Список авторов:
- Бибигуль
- Сашетта
- Снайпер
- Шинанай
- [Begotten]
- der Westen
- Next
- Notoriginal
- Simka

Часть первая: лето и осень.

[Todo Uno]

САНДРА БИМАН

- Кобра, - прошелестел голос инструктора.
Сандра Биман выгнула спину, подняла голову и встретилась взглядом со своим отражением в зеркальной стене.
Сандра замерла, рассматривая своё лицо, ей вдруг стало интересно, на сколько лет выглядит эта женщина, старательно растягивающаяся в древних индийских позах. Это не было приятным открытием: каждый из тридцати восьми лет оставил явный отпечаток.
«Каждый долбанный день можно посчитать, глядя на меня, а некоторые дни, похоже, протоптались с особым рвением», - Сандра грустно улыбнулась своему отражению.
Несколько лет напряженного ожидания, добровольный целибат и расшатанные нервы, заставляющие её цепенеть от каждого телефонного звонка, таков был её выбор, который она сделала в пользу так называемой семьи.
Стэн всегда был фанатично предан своей работе, он был неотделим от службы, а она, выросшая в семье военного, принимала и любила его именно таким. Она гордилась им, видела в нём героя и ужасно боялась разочаровать его. Спутница героя не может жаловаться и уставать, и уж тем более она не имеет права предъявлять ему нелепые требования сидеть возле её юбки.
Когда Стэн сухо и без подробностей сообщил о том, что ему предстоит Особо Важное Задание, связанное с внедрением в банду наркоторговцев, она ни на секунду не сомневалась, что он справится, всё сделает правильно и выведет всех плохих парней на чистую воду. Чего она не учла, так это изматывающего ожидания: часы, дни, недели, месяцы. Годы. Лучшие годы их жизней, как она думала теперь. Важные годы их сына.
- Поза ребёнка.    
Сандра закрыла глаза. Надо перестать думать об этом прямо сейчас. Она уже с трудом могла контролировать поток навязчивых мыслей. А ведь она пришла на занятия йогой именно за этим: очистить голову от негатива, дать себе передышку, которая сейчас так нужна.

Когда Стэн с триумфом вернулся с Особо Важного Задания, Сандра была самой счастливой женщиной на свете. Она мечтала о тихих семейных вечерах, отпуске у теплого моря, составила грандиозный план поездок по красивейшим национальным паркам, которые давно хотела посмотреть. Новость о переводе мужа в ФБР и необходимости переезда из Чикаго в Вашингтон, Округ Колумбия надолго выбила её из колеи. Она так и не смогла смириться с разлукой с друзьями и родными, с потерей работы и своим новым статусом домохозяйки.

Сандра не любила Вашингтон: слишком пафосный, слишком официальный и чопорный, он давил на неё, отталкивал своей холодностью и высокомерием. Внезапно Сандра осознала, что и Стэн стал для неё таким же холодным незнакомцем. Им не о чем было разговаривать: его Особо Важное Задание было засекречено, её небольшие радости и горести были ему откровенно неинтересны, да и она, опасаясь выглядеть в его глазах ограниченной домохозяйкой, предпочитала помалкивать. Сейчас она не могла понять, как же так вышло, что единственный человек, ради которого она оставила близких и всю свою жизнь в Чикаго, оказался неприветливым чужаком.
Мэтью же обожал отца, у них был миллион тем для разговоров, они ходили вместе в кино, в кафе, в магазины подростковой одежды. Казалось, что они не могут надышаться обществом друг друга. Здравомыслие говорило Сандре, что такие отношения с отцом - это не просто нормально для мальчика-подростка, это счастливое стечение обстоятельств, которое многое даст её сыну. Но понимание, что из важного в жизни сына человека она превратилась практически в пустое место, было мучительно (она запрещала себе даже в мыслях использовать слово «предательство»). Когда эти двое, весело болтая, уходили гулять, оставляя её наедине с грудой грязной посуды, она готова была переколотить все тарелки от обиды.

Сандра вышла на улицу и села в свой бьюик. Она с досадой подумала, что расслабиться в этот вечер так и не получилось. А ведь завтра у неё важный день: Элизабет обещала дать первый заказ.

Элизабет и Филлип Риз были новыми соседями семьи Биман, владельцами туристического агентства. Однажды Сандра обмолвилась, что давно мечтает о путешествиях и даже составила план на случай, если Стэн когда-нибудь захочет взять отпуск. Элизабет внезапно оказалась очень заинтересована в человеке, который любит и умеет планировать поездки: они с мужем как раз подыскивали помощницу, чтобы расширить бизнес. И Сандра вот уже почти неделю «проходила стажировку»: она сидела рядом с Элизабет, когда та обзванивала авиакомпании, гостиницы и конторы по прокату автомобилей, выясняя цены и выбивая скидки для своих клиентов.

Сандра видела, что Стэну не нравится её плотное общение с новыми соседями, но не придавала этому значения. После перевода в ФБР он стал очень подозрительным: ему везде мерещились комми-шпионы, секреты и заговоры. Сандра списывала это на профессиональную деформацию и надеялась, что это не зайдёт слишком далеко. Впрочем, Элизабет и Филлип были так милы и добросердечны, что даже Стэн снизил градус подозрительности и стал иногда приглашать их в гости.
Сандра же откровенно наслаждалась обществом Ризов: с ними можно было говорить на любые темы, не опасаясь косых взглядов и категоричных суждений. Иногда к их дружеским посиделкам присоединялась пятнадцатилетняя Пенни Риз - она мечтала стать послом доброй воли ООН, а ещё обожала рок-концерты и вечеринки. И хотя Сандра находила рок-культуру слишком вызывающей, Пенни была настолько очаровательной и непосредственной, что, глядя на неё, Сандра понимала, как же сильно она хочет иметь дочь.

Красный бьюик ехал по вечернему городу, из динамиков лилось «We Are the Champions», и Сандра улыбнулась, наверное, впервые за день: «Надо поставить шампанское в холодильник, завтра мне, наконец-то, будет что отпраздновать».

[Todo Uno]

СТЭН БИМАН

Глава 1. Хайд
- Заткнись, долбаная ты сука!
Кулак Громилы Боба врезается в живот девчонки. Она сгибается от боли и блюет на ковер.
- Ах ты дрянь, да я сейчас это дерьмо твоей же мордой вытру!
- Воу-воу, Боб, полегче. Ты слишком груб. Эй, крошка, ты как? Жива? Давай-ка я тебе помогу.
Майк глумливо улыбается и медленно льет пиво на голову пытающейся отдышаться девчонке, а затем нарочито аккуратно вытирает салфеткой её испачканный рот .
- Тише-тише, ну что же ты, маленькая, не надо хныкать. Все в порядке. Не сердись на Боба, он славный парень, просто иногда не может себя сдержать...Особенно если какая-то мелкая шлюшка решает обломать ему кайф. Так что давай, поднимайся и топай в душ. Сначала отмоешься, потом расплатишься с нами, а мы щедро осыплем тебя волшебной пыльцой. Ты же хочешь в трип, а, маленькая Динь-Динь? В свою Волшебную страну?
Девчонка судорожно кивает, словно китайский болванчик.
- Вот и славно, вот и ладно. А теперь давай, шевели задницей.
Я задумчиво прихлебываю дешевый виски и считаю дневную выручку. Майк салютует мне банкой пива и лукаво подмигивает.
- Хайд, ты как, в круг?
- Нет, спасибо, я пас. У меня не встает на тощих обблеванных наркоманок. Развлекайтесь сами, а я лучше к Красотке Долли загляну.
-  Да что ты понимаешь, чистюля задрипанный... Девка еще свеженькая, почти чистая, и за дозу сейчас всё сделает, самый кайф пропускаешь. – Пигз мечтательно облизывается, и я по привычке сглатываю подкативший к горлу ком омерзения.
- Знаешь, Хайд, похоже, что у тебя на баб вообще не встает... только на пачки кэша, счетоводишка ты наш ненаглядный.
Остроумный тип, наш Майк, не зря его прозвали Шутником. Пигз хрюкает от смеха, а я напускаю на себя оскорбленный вид и продолжаю традиционную пикировку с Майком. Обычный пятничный вечер в славной компании «Крипс Бразерс».

Я считаю выручку и аккуратно фасую «пыльцу», пока в соседней комнате «братцы» втроем распинают девчонку, которой от силы лет пятнадцать.
Через месяц Громилу Боба пристрелят в стычке с ребятами из «Бладс», а я вовремя прикрою спину Майка.
Через полгода Майк узнает, что Пигз на самом деле не жирная свинья, а жирная «крыса», засланная из «Кингз». Шутник лично расправится с толстяком, устроив поучительную публичную казнь. Пигзу отрубят руки по локоть, а ноги - по колено. Получится «человек-свинья». Хорошая шутка. Правую руку Пигза Шутник подарит мне.
Через полгода Майк подомнет под себя большую часть наркотрафика в Чикаго.
Через год Управление по борьбе  с наркотиками проведет операцию десятилетия и обескровит три крупные банды. Я буду активно сопротивляться при задержании, поэтому меня пристрелят, прямо на глазах у Майка.
Верхушка «Крипс Бразерс» попадет в тюрьму округа Кук. Тело Хайда «Кэша» отправят в морг  №39.
- Привет, Стэнли. Хреново как-то выглядишь. Прямо таки смертельно уставшим, – под шуточки коллег я выберусь из пластикового мешка
Заполнение протокола. Сорок минут под горячим душем. Звонок Сандре.
Я посмотрюсь в зеркало – и наконец увижу там не Хайда «Кэша», а старого доброго Стэна Бимана.

Глава 2. Стэн
В лифте душно. Я с раздражением ощущаю, как потеют подмышки. Интересно, сколько у меня свежих рубашек в запасе. Надеюсь, Сандра таки соизволила заглянуть в прачечную.
Секретарь Марта искоса смотрит на меня.
- Тяжелый день, Стэн?
Я молча киваю и получаю в отчет сочувствующую улыбку. Марта мне нравится, славная девушка. Шеф на неё не нарадуется: ответственная, доброжелательная, с чувством юмора, способна наладить коммуникацию с самыми склочными ребятами. Прекрасный секретарь. Вне работы мы не общаемся, хотя иногда у меня мелькали мысли, что с ней было бы приятно поговорить и пропустить кружечку-другую кофе... или чего покрепче.
Я желаю Марте хорошего вечер и сажусь в машину. Вождение меня неплохо отвлекает, позволяет хоть ненадолго расслабиться, ни о чем не думать.
На работе мозг просто кипит, слишком много новой информации, да и хочется сразу достойно себя зарекомендовать. После успешного завершения операции «Хайд» меня перевели из Управления по борьбе с наркотиками в ФБР, в подразделение контрразведки. И повышение обеспечено, и протоколы безопасности соблюдены – в Чикаго мне нельзя было оставаться.
Так что мы с Сандрой начали новую жизнь в Вашингтоне. И пока нам приходится несладко.

После «смерти Хайда» я думал, что самое сложное позади. Больше не нужно ежесекундно себя контролировать. Не нужно заключать все новые сделки с совестью и молча смотреть на то, как на твоих глазах калечат, насилуют, убивают, толкают «дурь».
Ни обдолбанных вусмерть наркоманов, ни продающих себя малолеток, ни ублюдков из банды. Никаких тёмных закоулков и вонючих притонов.
Вся эта грязь осталась в прошлом. Я справился. Теперь я могу каждый вечер проводить с семьей, а не видеть их урывками в разрешенные дни свиданий. Спокойно ужинать – и  не осточертевшими жирными бургерами, а вкусной домашней едой. Делиться с женой и сыном новостями, шутить, смотреть футбол и шоу Джонни Карсона. Обсуждать с Мэтью его планы на учебу и помогать со школьными проектами. Ложиться на чистое постельное белье, приятно пахнущее лавандовым кондиционером, и заниматься любовью с женой.
Каждый день в полном моем распоряжении. Но почему-то всё идет не так, как я себе представлял.

Я все чаще застаю Сандру дома в кресле возле телевизора, с очередным ведерком мороженого и бутылкой сидра. Холодильник забит полуфабрикатами, мебель покрывается пылью. Я понимаю, что у неё стресс – она оставила работу, родственников, весь сложившийся круг общения. Она выросла в Чикаго и была там вполне счастлива, и если бы не моя работа, то Сандре не пришлось бы уезжать из родного города.
А здесь ей пришлось пытаться начинать всё заново. Я чувствую вину и пытаюсь поддержать жену; но с каждым днём она бесит меня все больше. К тому же, Сандра стала менее привлекательной. Фигура погрузнела, бедра стали противно-рыхлыми, волосы неухожены. И на мои ласки она отвечает все неохотней. Все чаще мы просто спим, отвернувшись друг от друга.

А Мэтью... Похоже, я его просто сейчас плохо знаю и не понимаю. Нам не о чем разговаривать, он вообще меня как-то сторонится. Я не знаю, кто такой ЭлЭл Кул Джей и чем так круты «Beastie Boys».  Я никогда не был особо популярен у девочонок и не могу подсказать ему, как можно быстро «замутить». На некогда любимый шоколад у сына теперь аллергия,а  я этого не знал, и притащил как-то целую коробку.

Я так долго мечтал снова попасть домой и жить полноценно, а теперь мне неуютно с собственной семьей. На работе пока ко мне ещё присматриваются. Но, может, таки стоит куда-то пригласить парней и Марту. С ними хоть можно спокойно поговорить и обсудить то, что меня беспокоит.
Прямо по соседству может находиться притаившийся враг, который опасен не просто для отдельных граждан, а грозит большой бедой для всей страны. Я изучил вводные по нелегальным агентам разведки «красных», внедренных в наше общество – и, похоже, ко мне вернулось притупившееся было ощущение постоянного напряжения и подозрительности ко всему и вся.
Раньше я боролся с вполне конкретным и понятным злом. Шутник, Громила, Пигз, прочие отбросы – да над ними просто таки вывеска мерцала. «Опасные ублюдки». Огроменными неновыми буквами.
А как вычислить опасность, которая кроется за маской благополучия и добродушия? Как найти гадюку среди ужей? Что именно может улыбчивый Билли-мороженщик прятать в своем фургончике? А это ведь идеальная маскировка для громоздкого оборудования. А старик Ричард, выгуливающий своего пса целыми сутками и знающий всё о всех? А наши соседи, Ризы? На вид благополучная американская семья. Холёная Элизабет (на её фоне Сандра кажется ещё большей замухрышкой), Филипп, своим радушием напоминающий продавца подержанных автомобилей, их милая дочь Пэнни – уж эту пятнадцатилетнюю девчушку никак не представишь извивающейся на грязном полу и выпрашивающей дозу волшебной «пыли». Элизабет и Филипп - владельцы туристического агентства; это открывает им много возможностей по передаче информации.

Сандра подняла меня на смех, когда я попытался поговорить с ней об этом и просил быть внимательнее в общении с соседями. Жена сказала, что у меня профессиональная деформация, и ей не хочется выслушивать мой параноидальный бред.
Я не стал её переубеждать. Хорошо, пусть живет в своем уютном мирке, в котором нет места беспокойству об учениях «Щит-82» и советских войсках в  Афганистане. Пусть для неё «Томагавк» - это просто какое-то индианское слово, а  «Першинг» - ну, возможно, кондиционер для белья или ополаскиватель для рта... как «Листерин». Пусть спокойно ест свое мороженое и улыбается соседям, не думая о том, кому и какой тур они организовали сегодня.
А я тем временем должен решить, за кем из резидентуры при советском посольстве вести наблюдение.

Глава 3. Нина
Я покупаю два багета – сегодня мы с Ниной встречаемся в Рок-Крике.
Мы кормим уток и негромко переговариваемся, наблюдая, как слаженно машут веслами ребята на проплывающих мимо каноэ. Девушка избегает моего взгляда и смотрит на воду, метко бросая в уток куски хлеба.
- Им бы ещё икорки, к багету, – я неловко пытаюсь пошутить.
Нина краснеет. Дурак, вот же ляпнул.  
Мисс Крылова мне нравится, она вроде неплохая девушка. Даже немного неловко было её шантажировать. Желание помочь родным в целом понятно и естественно. Многие из граждан СССР, выехав за границу, пытаются «крутиться» - так они это называют. Нина вот умудрилась вполне себе успешно наладить контрабанду чёрной и красной икры через родственников из Хабаровского края, а на вырученные здесь деньги покупала видеотехнику и отправляла домой. Умная девушка, но недальновидная. Должна же она была понимать, что для работника посольства такие махинации особенно опасны, руководство её защищать не станет.

Теперь я начинаю думать, что ошибся с кандидатурой. Да, мне удалось довольно быстро её завербовать, шеф был мной доволен. Но сведения, которые удавалось добыть Нине, тяжело назвать по-настоящему значимыми, хотя меня и уверяют в обратном.
«Бог в мелочах» - любимая фраза шефа. Да и мой предыдущий опыт показывает, что детали очень важны, и какой-нибудь на первый взгляд малозначимый нюанс может оказаться нитью из запутанного клубка.
Поэтому все, что я узнавал от Нины эти три месяца, было весомым для нашего отдела.
Я даже сумел добиться выделения конспиративной квартиры для встреч с ней. Наедине со мной девушка немного расслаблялась, и мы могли поговорить и о работе посольства, и о мировой политике, и о каких-то отстраненных вещах. Например, о живописи. Приятно встретить человека, отличающего Мане от Моне.
Забавно, раньше я подсознательно представлял сотрудников резидентуры как опасных хищников, врагов. А получается, они обычные люди, из плоти и крови, со своими слабостями и недостатками. Просто у них своя Родина. Оказывается, Нина – пацифистка, и ей не нравится ухудшение отношений между нашими странами. Смешно, что о по-настоящему важных для себя вещах я могу поговорить именно с завербованной мной гражданкой «империи зла».

Я не знаю, когда именно это случилось.
Просто когда она делала пометки на копии документа, я заметил, какие у неё тонкие пальчики с полупрозрачными розовыми ноготками. Сандра красит свои острые ногти отвратительным кроваво-красным лаком, и кисти рук становятся похожими на лапы хищной птицы. Её ногти меня всегда раздражали, особенно с учетом привычки расцарапывать мне спину, изображая страстную тигрицу. Пожалуй, я даже рад, что в нашей супружеской жизни все меньше секса.Хотя теперь я больше обращаю внимание на других женщин... А мисс Крылова молода и красива. Признаться честно, это тоже сыграло роль в развитии наших отношений.
На солнце волосы Нины красиво переливаются. Наверняка они очень мягкие и шелковистые на ощупь.
У Нины очень аккуратные ушки, и я заметил, что она любит серёжки. Я как-то даже спонтанно прикупил ей парочку, когда мы встретились в магазине и она долго рассматривала витрины с бижутерией. Нина явно смутилась, но все же приняла подарок.

Перед очередной назначенной встречей разразилась ужасная гроза. Бедная Нина промокла до нитки, и я предложил ей согреться в душе и выпить горячего вина со специями. Благо, на кухне конспиративной квартиры есть и запасы алкоголя, и посуда.
Мы пили вино и делились смешными историями из детства.  Нина просто очаровательно смотрелась в мужской рубашке – женской одежды здесь не нашлось.
И в этот момент я осознал – хочу быть с этой женщиной. Просыпаться с ней в одной постели, завтракать и ужинать, смотреть с ней кинофильмы и шоу Джонни Карсона. Я хочу, чтобы она носила мужские рубашки на голое тело, и чтобы это были мои рубашки.

Я влюбился в мисс Крылову, своего завербованного агента. И более того, оказалось, что наши чувства взаимны.
В ту ночь мы выяснили, что кровать  на конспиративной квартире очень удобная, а постельное белье пахнет лавандовым кондиционером.

[Todo Uno]

МАРТА ХЭНСОН

У Марси и Мэй мало общего, хоть они и близнецы. Мэй яркая и взрывная, это она может надеть отчаянно короткую юбку и отправиться в бар, чтобы там поливать отборным матом всех заинтересованных мужчин. Марси не пойдет в бар, она засядет дома с очередным толстенным томом на древнегреческом, заваривая себе литры зеленого чая.

Марси наслаждается ноктюрнами Шопена, будто пьет дорогой коньяк, отдавая должное каждой ноте. Мэй заслушивается хитами Beatles, словно опрокидывает один бокал вина за другим. Марси просыпается в семь утра даже по выходным и завтракает у окна, наблюдая за прохожими. Мэй спит до обеда и тащит яичницу в постель, запивая ее остывшим с вечера чаем. Марси видит кошмары про волосатые руки и тяжелое дыхание, просыпаясь и напряженно вглядываясь в темные углы спальни. Мэй спит без сновидений, но иногда средь белого дня сама забивается в угол и сидит там часами, отказываясь разговаривать даже с сестрой. Марси любит свой каштановый цвет волос, Мэй его ненавидит и мечтает стать блондинкой. У Марси аллергия на апельсины, а Мэй ест их килограммами, Марси любит дождь, а Мэй - солнце, Марси пишет стихи, Мэй - рисует.

Обе безмерно презирают Марту.

Мэй злится на нее за нерешительность, Марси высокомерно высмеивает ее необразованность. Мэй готова ее избить, когда она жадно ловит мужские взгляды, Марси саркастично вышучивает ее мечты о семье и детях. Мэй считает, что только полная дура может верить в любовь Карла. Марси серьезно объясняет, что Марта и есть полная дура.

Марлен появляется редко, и игнорировать ее проще. Малышке всего шесть, она одета в летнее желтое платьице и обнимает плюшевого зайца. Ее глаза вечно на мокром месте, а при виде Карла она начинает плакать: Он злой, убери его, убери! Марси и Мэй дружно кидаются на ее защиту и в два голоса кричат на Марту: Ты видишь, что ты делаешь с ребенком? Немедленно отправь своего хахаля к чертям!

Марта мотает головой и не слушает. Марта закрывает внутри себя тяжелые ставни, запирает их на замок и берет за руку Карла. Ей тридцать четыре года, этот мужчина - ее последний шанс выйти замуж. И она не позволит этим девчонкам в очередной раз все разрушить.

***

Дэна ей удается сохранить всего на месяц. Она отмахивается от назойливых сестер, запирает в чулане малышку Марлен, но потом Дэн остается у нее на ночь, и тут-то они берут верх.

Проснувшись, он видит возле кровати пачку исписанных иероглифами листов - Марси как раз выучила японский.

- Что это? - недоуменно спрашивает он.
- Тебе не понять, - надменно жмет плечиком Марси.
- Нужно немного больше мозгов, - добавляет Мэй.

Марте почти удается избежать скандала, но в самый разгар ее пылких извинений появляется Марлен.

- Уходи! - кричит она, заливаясь слезами. - Ты злой! Ты плохой! Уходи!

Дэн больше никогда не подходит к Марте и не говорит с ней, а сестры лишь смеются над ее страданиями.

- Мы же каждый день видимся, он мой коллега! - в ярости кричит Марта. - Как я должна ему в глаза смотреть?

А ты не должна, - смеется Марси.

До чего же тупая безвольная корова! - злится Мэй.

- Стэн Биман вчера так издевательски мне улыбнулся, вы же сами видели! Наверняка Дэн ему все рассказал! - Марта уже не кричит, а жалобно плачет.

Мэй бормочет что-то нецензурное. Марси выразительно молчит.

Марлен прячется. Ей единственной жаль Марту, но страх перед злым мужчиной сильнее. Она рада, что Дэна в их жизни больше нет. Как и всех предыдущих.

***

Карл появляется на пороге внезапно. Марта знает, что должен прийти сотрудник отдела внутренних расследований, но совершенно не ждет молодого интересного мужчину. Его синие глаза смотрят на нее так ласково, что она теряет дар речи.

Поплыла, корова! - констатирует Мэй, и ее жесткая саркастичность помогает Марте собраться.

Карл вежлив и обходителен, он просит ее о разговоре, и для этого приглашает в уютное кафе неподалеку от работы. Марта тает, улыбаясь ему, отвечая на его вопросы, смеясь его остроумию. Она не может поверить в происходящее, когда он платит за нее и на прощание подносит ее руку к своим губам. Она даже почти не слышит пересмеивающихся сестер.

Скоро их насмешки приобретают оттенок тревожности.

Марта, ну неужели ты не видишь, что он просто вытягивает из тебя информацию о твоих коллегах? - пытается образумить ее Марси.

Или ты всерьез думаешь, что такой красавчик заинтересовался овцой-секретаршей? - жалит Мэй в самое больное.

Не надо! - хнычет Марлен, когда Марта собирается на свидание, - Пожалуйста, не надо, давай не пойдем!

Марта не слушает. Пусть они все считают ее дурой, она не так глупа, чтобы не распознать настоящую любовь. Карл с ума от нее сходит, он так и сказал. Ведь ему нельзя с ней встречаться - она сотрудница курируемого подразделения, им даже приходится держать свои отношения в тайне. Но после их первой встречи он понял, что не может жить без нее.

Он говорит, что никогда не встречал такую, как она, что он счастлив быть обладателем бриллианта чистой воды. Он первый, кто разглядел ее настоящую - то, как она умна, как тонко чувствует, какая интересная собеседница. Когда она говорит, он слушает так, будто впитывает каждое ее слово. Он задает все больше вопросов, восхищается ее умением интерпретировать человеческие поступки, вникать в чужие характеры. Он часто повторяет, что она может стать великим писателем - с ее знанием человеческих душ и умением сделать интересной самую заурядную историю. А еще - что она слишком красива, чтобы быть настоящей.

Марта отмахивается от назойливой троицы. Она счастлива, впервые в жизни по-настоящему счастлива.

[Todo Uno]

МАРК ГОТМАН

- Сэр, вы позволите?
Его тронули за плечо. Марк вздрогнул и от неожиданности смахнул со стола ворох расчетов, ручку и недоеденное печенье. Секретарша, выдернувшая его из размышлений, зачастила извинениями и тут же присела, собирая бумаги. Узкая юбка натянулась, белая блузка обрисовала скромное, но красивое белье. На жене он такого никогда не видел.
- Вам нужно расписаться, - она протянула ему планшет с приколотыми листочками и ручку. - Здесь и здесь.
- Что это? - он все еще с некоторым трудом читал юридические документы. Одно дело - язык чисел и чертежей, и совсем другое "в связи с вышеизложенным нижеподписавшиеся..."
- Вам привезли новый компьютер. Графический интерфейс и мышь в комплекте, - с явным удовольствием проговорила девица.
- Какая мышь, белая? - он недоуменно поморгал.
Секретарша смутилась - судя по всему, она понятия не имела, что такое "графический интерфейс" и зачем к нему мышь.
Компьютер занесли сразу же, причем занесли специальные люди в комбинезонах. Марка опять дернуло прошлое - сначала жгучий стыд от того, что он, советский человек, инженер, сидит падишахом, а ему вносят новый стол, коробки с техникой, подключают все это к сети и, вдобавок, пыль смахивают специальной метелкой, а потом  удушающее счастье от того, что ему не надо самому таскать мебель, железки, приборы и вдобавок стремянку. И рядом стоит девочка-секретарша в узкой юбчонке и на каблуках, а не монументальная Клементина Ивановна, которая "Товарищ Готман, про субботник не забудьте!", и бумагу не надо "доставать", и карандаши чертежные таскать из дома, и отстаивать нескончаемую очередь за колготками не-больше-пяти-в-одни-руки для жены. Променяли вы, товарищ Готман, коммунистическое будущее на загнивающий капитализм, гореть вам за это в вечном огне товарищеского осуждения.

Контора организовала курсы по освоению новых компьютеров, пришлось вспомнить молодость, завести тетрадочку с конспектом и задерживаться два дня в неделю. Где б ему там, на родине, в НИИ, организовали курсы ЭВМ, да и ЭВМ те на стол не помещались, под них выделяли целый зал. Магнитные ленты еще толком в оборот не вошли, все кодировалось на перфокарты, и не дай бог их рассыпать - собирать устанешь и обчихаешься от бумажной пыли. Бронируй машинное время, проси дежурного оператора помочь, виляй, юли, вертись, доставай, договаривайся, пресмыкайся, господи, почему в этом списке глаголов нет самого главного - "работай"? Почему для того, чтобы купить сыну краски, пришлось набиваться в командировку в Ленинград? Как выкручивался (еще одно отвратительное слово!) сосед-литейщик, которому Ленинград не светил даже во сне?
Когда сын впервые в жизни увидел ананас, он даже не понял, что это можно есть. Первый "сникерс" хранил недели три, боялся даже в руки брать, ждал какого-то праздника. Тогда, кажется, жена впервые признала - правильно они переехали.

А ведь была наотрез против, плакала, умоляла, заламывала руки. Еще одна жертва системы - а что скажут соседи? А на партсобрании? А как же родители? А кто же присмотрит за могилками? Однажды, в пылу спора-ссоры, она даже выкрикнула "лучше бы ты крестился!", и не могла понять, почему муж залился истерическим хохотом. И то верно: несмотря на весь советский атеизм, брит милу он все-таки прошел в положенный срок, а ей, наивной дочери советской морали, не с чем было сравнить.
Тем не менее, будущее сына перевесило для нее и могилки, и мнение соседей, и собственную "неудельность" в чужой стране. Кому нужна учительница русского в Вашингтоне? Хотя, конечно, ей предложили занятие - слушать новости "из оттуда", составлять ежедневную сводку, подавать на стол... в общем, неважно кому, на стол. Но тут победило-таки советское воспитание, работать на разведку комсомолка отказалась. Достаточно, что муж работает. Хватит на семью одного предателя.

Предатель-предатель-предатель, это слово снилось Марку, написанное огненными буквами на стене лаборатории прямо над его рабочим столом. И заодно на спине его белого халата, и на портфеле, и на двери квартиры. Ему снилось, как его запихивают в машину, затем в самолет, самолет садится прямо на Красной Площади, а дальше его волокут мимо Исторического музея прямо в Большой дом, и сразу в подвал, и там почему-то его встречал завлабораторией Игорь Петрович, добрейшей души старикашка, знакомый еще лично с Королевым Сергейпалычем, но тут он был в блестящем мясницком фартуке и с ломом в руке и ухмылялся сквозь маску сварочного аппарата, и кругом тут же гас свет, и оставалась одна лампа над креслом, похожим на космонавтское, с ремнями и пряжками, и его волокли туда и привязывали, намертво, наглухо, безнадежно. Марк кричал, кричал и просыпался в холодном поту, колотясь всем телом на постели, а жена пыталась удержать его за плечи и уговаривала - тише, тише, ты дома, все хорошо, все хорошо...
Сначала он заикнулся о личной машине, и машину ему немедленно дали, да еще и с водителем. Потом, в разговоре с куратором, он обмолвился о своих снах и куратор сам предложил ему сопровождение. Нам несложно, вам спокойнее будет. И Марк с облегчением согласился.
Не то чтобы сопровождение спасало от Игоря Петровича и сварочного аппарата во сне, но днем точно успокаивало.
А от кошмаров в конце концов выписали снотворное.

[Todo Uno]

ПЭННИ РИЗ

В четверг в нашей гостиной остановились дедушкины часы, и весь дом замолчал.
Бумаги, которые папа разбирал в кабинете, резали тишину на неравномерные ломти с полудня до ланча, а мама была словно призрак - неслышно перемещалась, с тихим звоном ставила чашку на кухонный стол и едва слышно зевала ближе к ночи. Наше общение сводилось к приветствиям на бегу ("как ты, ПитерПэнни?"), шутливо взъерошенным волосам ("все в порядке? а в школе? вот и хорошо") и запискам на холодильнике ("дорогая, ланч на столе, будем поздно, целуем. P.S. - не забудь выключить свет на кухне перед сном"). При мне они почти не разговаривали, но иногда я ловила выразительные взгляды и странные жесты, которыми они обменивались за моей спиной.
Каждый телефонный звонок ненадолго возвращал жизнь, будто кто-то докричался до нашего замершего в безмолвии мирке, но после него один из родителей уходил, наспех поцеловав меня в щеку и взяв обещание, что я буду вести себя хорошо. Второй же либо продолжал свои тихие занятия вплоть до "и тебе тоже спокойной ночи, ПитерПэнни", либо вскорости звонил кому-то и тоже уходил, повторив ритуал первого.
На выходные мы по-прежнему выезжали в Вашингтон, и родители вели себя точно так же, как и раньше: держались за руки, шутили колкие шуточки в адрес друг друга,  читали забавные надписи на рекламных плакатах, рассказывали мне о друзьях молодости. Если мы встречали Джефферсонов или Моррисов, то казалось, что все перемены я надумала: мама смеялась над шутками, уткнувшись в папино плечо, а он улыбался, целовал ее в макушку и приговаривал "вот же хохотушка", и словно бы нет никого счастливее их. Но, когда мы возвращались домой, возвращалась и тишина.
Тишина была пыльной и плюшевой. Она мягкой лапой заглушала слова, превращая разговоры в неловкие обрывки фраз и неуклюжие междометия. Она выдвигала вперед шорох задернутых штор и писк микроволновки, но пряталась за торопливыми шагами в прихожей. Она сыто царствовала, раскинувшись в гостиной огромной кляксой. Я боялась ее сохранить и боялась ее потревожить.
Раньше я обожала наушники и частенько использовала их как стену между собой и миром, но сейчас я к ним даже не прикасалась: в плотном безмолвии происходило что-то крайне важное, чего я не понимала.
"Ты же подросток, тебе нужно больше личного пространства", - ласково говорила мама, закрывая передо мной дверь своего кабинета.
"Дела агентства никогда не прекращаются, дорогая, - улыбался папа, будучи уже одной ногой за дверью, - потому что путешественники никогда не спят".
Они никогда не ссорились, но даже разогретую пиццу красноглазой ночью ели, почти ничего не произнося. "Завтра потеплеет" - "Да" - "Планируешь брать зонт?" - "Не думаю, что это необходимо" - "Вот и я сомневаюсь, так ли уж стоит" - "Как думаешь, это надолго?" - "Тепло? Ну что ты, на два-три дня". И молчание. И в прогнозе погоды - ничего даже примерно похожего, словно они говорят через прижатую к губам подушку и только играют в семейную беседу.
В первую неделю июля папы не было дома три ночи подряд. Я поцеловала его на прощание в понедельник, а наутро его ботинок и тяжелого пальто не было на месте. И на следующее утро тоже. И на следующее. Мама при этом вела себя без перемен: шелестела книгами, звенела ложечкой, шуршала сменяемыми тканями. Когда она обращалась ко мне,  то не выглядела расстроенной или злой, на вопросы о папе отмахивалась - "этот бизнес высосет все соки, детка, а когда насытится, то и время начнет проглатывать как бесплатные пирожные". А через трое суток папа вернулся таким же гладковыбритым, как всегда, и рубашка его была отутюжена столь безупречно, что могла заменять сырорезку. "Под дождь не попал?" - все, что спросила мама. "Нет, но зонт в следующий раз возьму", - ответил он.
С тех пор это стало традицией. Папа не ночевал дома несколько дней в неделю, но маму это будто не волновало. Я была уверена, что буду слышать нервное постукивание ногтями или даже всхлипывания, но вместо этого мама ходила на фитнес, разбирала счета, придирчиво рассматривала себя в зеркало, разве что улыбалась мне чаще обычного.
Я не хотела обсуждать это со школьным психологом или учителями. Родственников, с кем я бы могла поделиться, я не знала, родители не поддерживали отношений со своими семьями и никогда о них не говорили. Как бы то ни было, мне нужен был совет ровесника. Последний год старшие поколения разговаривали со мной так, будто не определились, где на трассе между "вырастешь - поймешь" и "ты уже совсем взрослая" я нахожусь, и их вечно кидало от детских присказок к сальным шуткам.
На многоголосо громкой перемене во внутреннем дворике школы я решила рассказать все Гвен. Я ожидала увидеть на ее лице испуг или удивление, но та лишь пожала плечами. "У моих точно так же было. Звонки поздно вечером от мистера Ошиблись Номером, совместные вечера как игра в молчанку, папа зачастил в гараж на всю ночь. А потом они развелись". Гвен обняла меня и сказала не расстраиваться, ведь развод не так уж и плох: каждый родитель хочет быть самым добрым, щедрым и интересным, поэтому можно безнаказанно капризничать и получать много подарков, даже красные высокие сапоги из магазина с золоченой витриной.
Вечером я хотела поговорить с мамой, но та явно избегала разговоров о чем-то большем, чем мои оценки и грязная обувь. Я никак не могла улучить момент, и итоге выпалила ей вслед отчаянное "как ты думаешь, у папы есть другая женщина?". Мама остановилась, и плечи ее задрожали.Мое сердце успело болезненно сжаться, но мама обернулась - она смеялась. "Что ты, милая, какие глупости. Даже не думай об этом".
Погладила меня по голове и ушла.
А я осталась стоять в прихожей, где по-прежнему не было папиных ботинок и тяжелого пальто.
Тишина съела последний мамин шаг и обняла меня огромным ватным чудовищем.

[Todo Uno]

ЭЛИЗАБЕТ РИЗ

Меня зовут Элизабет Риз. Элиза. В девичестве - Лиззи Райт из маленького городка на севере Техаса. С этой мысли начинается каждый новый день. Первые десять дней это были слова, и звучание их казалось непривычным. Последующие двадцать лет превратили слова в мысли и сделали их настолько обыденными, что приходящие во снах воспоминания давно начали казаться просто фантазией.
Новый день. Утро. Мюсли, тост с маслом и апельсиновый сок на завтрак, звоночек почтальона, газета на подстриженном два дня назад газоне, кулинарная передача по радио. Пэнни опять проспала и, с грохотом роняя все на своем пути, на бегу запихивает в рот булочку с вареньем - школьный автобус уже подъезжает к калитке. Филипп, как и всегда, еще спит, уютно устроившись на постели в обнимку с котом, за окном раздаются звонкие детские голоса. В доме тихо. Наступают мои законные полчаса для одиночества, размышлений и никак не желающей отпускать тоски по дому.
Это даже странно. Большую часть жизни я провела здесь, в небольшом кирпичном домике с зеленой крышей в окрестностях Вашингтона, с мужем и дочкой, местными друзьями, не слишком напряженной работой в туристической конторе через две улицы. Я - Элизабет Риз, жена Филлипа Риза, мама Пэнни Риз, переводчик, хозяйка рыжего кота Мартина. Мне сорок три года. А мысли, сны... Там я все еще восемнадцатилетняя девчонка, студентка-отличница, активистка и комсомолка, Надя, Надюшка. Кокетка и хохотушка, главная модница и заводила в компании таких же девчонок с инъяза. Но об этом можно вспоминать лишь ночью, да в эти вот полчаса тишины.
И - во время редких посланий из той жизни, когда все наконец приобретает смысл. Мне дают задания реже, чем Филиппу. Это логично. Мужчине тут проще оправдать задержки и частые командировки, можно меньше внимания уделять детям. Мужские отлучки не вызывают подозрений у соседей и коллег. Мужчина, почти не прикладывая усилий для сокрытия, может иметь любовницу, а то и вторую семью. Особенно, если работает в туризме. Но иногда... иногда и мне удается быть полезной.
Однако сегодня - ничего. Никто не звонит предлагать новую мебель по телефону, в любимой кулинарной передаче не появляется кодовых фраз и даже свидетели Иеговы не стучатся в дверь, чтобы поговорить о Боге. Только привычная рутина: помыть посуду, выгладить деловой костюм, подвести глаза и губы, перекинуться парой ничего не значащих слов с мужем, помахать рукой соседке, Сандре, и отправиться на работу. Скука. Череда дней, похожих один на другой как две капли воды.
А каким увлекательным все казалось в университете, когда мне только сделали поначалу осторожное, завуалированное предложение! За какие-то пять лет я, казалось, прожила новую жизнь - меня учили заново ходить, сидеть, улыбаться, говорить, красить губы и накручивать бигуди. Я читала детские сказки и изучала школьную программу, смотрела модные журналы и зачитывалась популярными книгами, заучивала молодежные песни, детские считалочки и колыбельные, упражнялась в самых разных акцентах и диалектах, говорила пословицами и поговорками, вырезала страшные рожи на тыквах и фаршировала индейку к дню Благодарения. Мне приносили другие учебники по истории - и в них все было совсем не так, как помнила я еще из школы. Давали газеты - одни и те же события на русском и английском оказывались настолько разными, что становилось неясно, есть ли в них хотя бы крупицы правды. А еще, как я поняла уже после, когда начала работать всерьез, мягко, но настойчиво внушали, внушали, внушали великое множество идей.
Учили меня хорошо. К тому времени, когда в двадцать три года я перестала называть себя Надеждой и превратилась в Элизабет Риз, по сути своей я была уже почти совсем американкой, выходцем из невеликого тогда среднего класса, немного глуповатой дочкой успешного юриста и домохозяйки. Молодой и влюбленной женой человека, которого увидела впервые за десять дней до отправки в США. Милой, улыбчивой девушкой без определенных политических взглядов, свято, впрочем, уверенной, что Вторую Мировую выиграли лишь благодаря вкладу Америки. Даже в мыслях уже тогда я не называла войну, на которой погибли мой дед, дядя и старшая сестра, Великой Отечественной.
Тем не менее, этого оказалось мало. Поначалу у нас с Филиппом даже не было заданий, лишь одно - осмотреться, обосноваться на новом месте, наладить быт и необременительное знакомство с соседями. Легче легкого, как думалось мне до перелета. Сложнее всего, что приходилось делать - понимаю теперь, после двадцати лет работы под прикрытием. Мы ошибались на каждом шагу. Не знали, какую марку колбасы можно есть, а какая отвратительна на вкус, сняли обувь, заходя к соседям на ужин, невпопад шутили и не смогли сказать, какие благотворительные организации поддерживаем. Смотря на все это с высоты нынешнего опыта, я понимаю, как повезло нам обоим не попасться кому-то умеющему отличать неопытного шпиона от обычного чудака.
Задания начались только через два года, и это было прекрасное время. Никогда еще я столь остро не ощущала себя молодой, умной, нужной. Никогда еще так сильно не гордилась собой и Родиной. Мы устанавливали контакты с людьми, я флиртовала и шантажировала, изобретала самые невероятные и вместе с тем правдоподобные поводы, чтобы суметь остаться одной и поставить прослушивающее устройство, с Филиппом нам приходилось прикрывать друг другу спины в перестрелках и рискованных, на грани провала, беседах. Я сменила десятки имен и биографий, голосов и повадок, занималась сексом с самыми разными мужчинами. Но вместе с тем ждала, что вот-вот придет тот самый код, и я снова увижу свою страну, однокомнатную квартиру на третьем этаже, такие родные лица мамы с папой и маленькой сестренки...
Еще через два года в условленное место вызвали и меня, и Филиппа. Такого еще не было никогда раньше - слишком рискованно, куда проще передать информацию кому-то одному. Родина нуждалась в наших талантах. Возвращение домой осталось лишь в редких мечтах. Через девять месяцев я родила дочь, Пэнни. Жизнь переменилась. Заданий стало меньше, рутины больше.
Прошло пятнадцать лет, и все по-прежнему. Прийти с работы, узнать, как у Пэнни дела в школе, приготовить ужин, послушать новости. Заняться сексом с мужем. Перед сном прочитать две или три главы нового любовного романа - соседка любит обсуждать их за чаем. Закрыть глаза. Проснуться.
Меня зовут Элизабет Риз. Элиза. В девичестве - Лиззи Райт из маленького городка на севере Техаса. Новый день. Утро. Мюсли, тост с маслом и апельсиновый сок на завтрак, звоночек почтальона, газета на подстриженном три дня назад газоне, кулинарная передача по радио...

[Todo Uno]

ФИЛИПП РИЗ

У меня множество имён. Я сортирую удостоверения личности, водительские права и банковские карты, страховки и квитанции об уплате налогов, документы на собственность и счета. Я счастлив, что проживаю в столице, хотя бы потому что принцип “taxation without representation” освобождает меня от участия в выборах – я сошёл бы с ума, голосуя от имени каждого, кем когда-то был, ну или выбрал бы в Конгресс себя и сходил с ума уже по этому поводу.
Филипп Риз – образцовый гражданин, примерный семьянин и честный налогоплательщик, владелец частной туристической фирмы, любящий муж и отец. Карл Дженкинс – талантливый государственный служащий, сотрудник отдела внутренних расследований, с недавнего времени состоящий в счастливом браке. Это вершина айсберга – за последние двадцать лет я сменил столько имён и направлений деятельности, что, кажется, могу считаться экспертом практически в любой области, хоть сколько-то связанной с безопасностью, финансами или политикой. Мне сорок лет, двадцать из которых я живу в пригороде Вашингтона спокойной жизнью обычного гражданина – окружающие считают именно так. Окружающим ни к чему знать правду – никакого добропорядочного гражданина, разумеется, нет – я нарушил такое количество законов, что мой вероятный тюремный срок имеет все шансы быть четырёхзначным как минимум, я убийца, похититель информации и людей, шантажист и двоеженец, я секретный агент разведки СССР.
***
Двадцать лет назад, оказавшись в абсолютно новом, чужом и враждебном мире, я был совершенно уверен, что это ненадолго – слишком мы были молоды, слишком рискованной казалась идея агентов, никак официально не взаимодействующих с Центром, слишком неопределенна была сама наша миссия – жить, максимально сливаясь с окружающими, не вызывать подозрений, ничем не отличаться, следовать инструкциям в случае их появления.
«Это на пару лет», – думал я, открывал глаза шире и изучал такой чужой и непохожий ни на что остальное мир. Я почти не задумывался, открывая турагентство, которое отлично обеспечивало прикрытие в случае непредвиденных отъездов, заводя новые знакомства, в перспективе могущие оказаться полезными, слушая и выполняя инструкции, редкие, поначалу не требовавшие особых усилий, но усложнявшиеся раз за разом.
В шестьдесят первом грянул Берлинский кризис, в шестьдесят втором – Карибский, в шестьдесят четвёртом сменилась власть, а мы по-прежнему оставались на месте, ловили сигналы радиопередач, беспрекословно выполняли передаваемые инструкции и ждали не то следующего задания, не то отправки на родину.
Но отправки на родину не случилось, а спустя несколько месяцев Элизабет сообщила, что нам нужен ребёнок - молодая пара без детей вызывает вопросы (если не сейчас, то в ближайшем будущем несомненно вызовет), у всех есть дети, а мы должны быть как все. Я прекрасно знал, что Элизабет права – семейная пара с ребёнком не вызовет подозрений ни у кого, но при этом чувствовал безумную неправильность происходящего – ребёнок, не знающий ничего о собственных родителях, родители, знающие друг друга исключительно с профессиональной точки зрения. Я мрачно радовался первым неудачным попыткам, а потом столь же мрачно выслушал о попытке удачной. Я смотрел, как растёт живот Элизабет, и чувствовал, как растёт количество лжи вокруг нас обоих. Я не знал об этой женщине ничего, кроме того, что она профессионал, и мы делаем одно дело, она знала обо мне не больше, мы давали жизнь абсолютной фальши, человеку, который не мог существовать хотя бы потому, что на свете никогда не существовали его родители.
Летом шестьдесят восьмого советские войска вошли в Чехословакию, разрядка международных отношений так и не наступила. Я держал на руках новорожденную Пэнни Риз, смотрел в её ярко-голубые глаза и больше не думал о фальши и множащейся лжи, о стандартной американской семье, не вызывающей вопросов. Я почти мгновенно понял то, о чём даже не задумывался прежде – люди моей профессии не заводят личных отношений, потому что любой непрофессионал рядом делает нас уязвимыми. И свою уязвимость я создал собственными действиями и привязал к себе на всю жизнь.
Я не стал работать хуже, напротив, я стал более осторожен, но с того момента, как впервые посмотрел в глаза дочери, точно знал – я уже больше никогда не смогу принадлежать работе, Центру и родине весь без остатка. В семидесятые рванул Ближний Восток, следом за ним – Афганистан, и я отчётливо понял, что Холодная война не закончится никогда, и уж точно не закончится при мне, что нас не отзовут на родину, и что казавшееся недолгим и авантюрным ходом, первым шагом по карьерной лестнице, оказалось, по сути, жизненным путём.
***
Авантюризм, похищения, шантаж и погоня за сверхсекретными сведениями уходят в прошлое. Наше дело – аккуратность, бюрократия, терпение и работа в расчёте на долгосрочную перспективу. Каждый мой день выверен, регламентирован от и до и совершенно неотличим от предыдущего. Четыре дня в неделю я провожаю дочь в школу, целую в щёку жену и уезжаю работать, а вечером слушаю о школьных успехах Пэнни; три дня в неделю я в разъездах, но я всё также целую по утрам жену, уезжаю работать и вечером слушаю о том, что происходит в контрразведке ФБР. Я живу всего двумя разными жизнями, к чему, в общем-то, уже вполне привык. Я почти спокоен – если за двадцать лет я сменил десятки имён, принял участие в ряде операций, но так и не был раскрыт – вряд ли меня раскроют именно сейчас, скорее всего, я уже вообще вне подозрений.
Только ни целуя Элизабет, ни целуя Марту, я не чувствую ничего – я делаю, что должен, о чём одна из них знает, а вторая и не догадывается. Но глядя в ярко-голубые глаза Пэнни и поправляя по утрам её косы, я всё чаще думаю – нужно ли мне что-то ещё – я уже вырастил американского гражданина, который никогда и никак не примет советской идеологии, я уже обманул одну женщину и, вероятно, много лет обманываю другую, я уже больше даже не думаю о возвращении домой.
И чем дальше, тем сильнее становится моя слабость. Больше и больше я действую по инерции. Дальше и дальше от меня когда-то непререкаемые идеалы. Но я делаю и делаю свою работу, моя неделя делится на две части, я собираю компромат на ФБР, который не спешу отправлять Центру, и если бы право голоса у меня было, я бы без сомнений отдал его действующему президенту.

[Todo Uno]

НИНА КРЫЛОВА

    Лето колышется за окном тяжелым душным маревом, ползет по губам сухостью, бросается в лицо опаляющим жаром сродни тому, которым обдает раскаленная духовка, когда ты заглядываешь в нее оценить степень готовности мясного пирога.

    И тому, который вспыхивает внутри каждый раз, когда Нина ловит взгляд Стэна.

    Что-то было не так с самого начала с кем-то из них, с ними обоими, с обеими странами и, наверное, всем миром, иначе как бы еще Нина оказалась во всем этом… дерьме.

    Сначала контрабанда. Порой Нина думает, что зря так гордилась своим трезвым рассудком и недюжинным умом. Только идиот, абсолютно, чрезмерно самоуверенный идиот, добившись работы в резидентуре КГБ в США, рискнул бы всем ради того, чтобы торговать из-под полы красной икрой, привезенной с родины, и пересылать домой видеотехнику, чтобы родители могли толкнуть ее на рынке.

    Конечно, грустный финал этой истории был только вопросом времени. Рано или поздно кто-нибудь обратил бы внимание либо на Нину, либо на ее семью, но Нина была уверена в том, что успеет остановиться вовремя. И уж точно она не ждала внимания от ФБР.

    Стэн Биман казался очередным местным, падким на “русскую экзотику”. Весьма симпатичным для своего возраста. Нина очень удивилась, узнав, насколько жестким может быть его теплый взгляд, какими резкими - слова, как цинично он может раскладывать перед ней перспективы отказа сотрудничать с ним. После, оглядываясь на разговор, в котором Стэн перепугал ее почти до потери сознания, Нина думала, что все было не так уж и страшно. Что она могла бы соскочить, и он бы позволил. Могла бы тоже блефовать, могла бы рискнуть. Могла бы. Но не рискнула. И стала не только контрабандисткой, но и стукачкой. Доступа к серьезной информации, впрочем, у нее не было, но Стэна устраивала любая мелочь.

    В какой-то момент их встречи переместились из людных общественных мест в конспиративную квартиру Стэна. Нина не была дурочкой, она прекрасно понимала, что красива и привлекает его, как женщина. Стэн, в принципе, особо и не скрывал этого, приходя на встречи с цветами, какими-то конфетами - Нина все выбрасывала, едва скрывшись из виду, потому что… Да мало ли. Когда ты уже в капкане, любое действие охотника сложно воспринимать как-то еще, кроме попыток обмотать этот капкан сетью и навешать замков сверху.

    И все же Нина не устояла. Снова. Осознание того, что Стэн ведет себя так, будто… влюблен, неожиданно ударило под дых, заставив руки неконтролируемо дрожать.

    - Нина, - сказал он в одну из встреч особенным голосом и поднес ее пальцы к губам, - Нина, я понимаю, что мы не в самой простой ситуации, но хочу, чтобы ты знала.

    - Лучше помолчи, - выдохнула Нина, чувствуя, как от шума в ушах закружилась голова.

    - Нина, - упрямо повторил Стэн и поднял взгляд к ее лицу, крепче сжимая ладонь, - многое из того, что я делаю, никак не связано с моей работой. Ты понимаешь, о чем я?

    Не дожидаясь ответа, он мягко подался вперед и прижался губами к ее губам. Нине потребовалась вечность, чтобы упереться ладонями в его плечи, справиться с собственной челюстью, которую будто бы парализовало, и разомкнуть губы… в ответ? Или чтобы оттолкнуть его? Нина не успела понять, потому что ее рот обожгло горячим выдохом, Стэн придвинулся ближе и поцеловал ее так, будто им обоим уже нечего терять.

    И дальше было… хорошо. Сильные руки любовника буквально вили из Нины веревки, уверенные поцелуи заставляли таять, разметавшись по простыням, а от резких властных укусов в шею или бедра Нина вскидывалась, теряя последние крохи контроля над собой и своим телом, и кусалась в ответ, царапалась, дергала Стэна за волосы и кричала так, что он зажимал ей рот ладонью, а то и вовсе бесцеремонно утыкал лицом в подушку, и от невозможности дышать Нине становилось так хорошо, что дальше только умереть.

    После секса Стэн ложился рядом с ней, обнимал и целовал в висок, а Нина, перекинув ногу через его бедро, принималась чертить узоры по груди любовника и тихо вздыхала:

    - Ох, Стэничка… Что же ты делаешь, а?

    А еще позже Стэн собирался, превращаясь обратно во врага, и задавал вопросы, и это разбивало Нине сердце.

    Через пару месяцев вся эта история выматывает Нину. Совсем. Полностью. Настолько, что она сама приходит прямо к руководству. Прямо к главе резидентуры. И все рассказывает. Перспектива быть высланной в СССР, быть осужденной за измену родине, страшна, но Нина согласна и на это, лишь бы закончились эти непонятные отношения. Нина слишком слаба и не может разделять работу и личное. И просто не может. И боится. И устала.

    Впрочем, стоило бы предположить, что руководство велит ей вернуться туда, откуда так хочется сбежать, и стать двойным агентом. И в этот момент у Нины опускаются руки.