Текстовушка №95. Дорога на юг

[Чехарда]

Мир Искаура - чистенькое позднее средневековье. Большая часть населения проживает в городах, управляемых губернаторами. За пределами городов простираются поля, принадлежащие свободным фермерам. Городок Вудбери процветает. Но с севера ползут слухи, появляются первые беженцы...

Жанр - триллер, есть такие элементы как расчлененка, каннибализм, боди хоррор. Количество наводок с этими элементами ограничено, в основном будет просто стремноватенько. Но если кому-то хочется, то за исключением основной сюжетной линии наводки довольно свободные, и авторы могут добавить туда всякого в меру нескромной фантазии.  
С источником я особо не заморачивалась, если кто опознает, держите эту информацию при себе.  

Играют:

1. Снайпер - Ингвар
2. Simka - Линн
3. Cressa - Алва
4. [Begotten] - Алистер
5. der Westen - Хелена
6. Next - Фарзан
7. Ветер - Августус Рен

Дедлайн: 3 мая, 18:00

[Simka]

Буду)

[Снайпер]

Мря.

[der Westen]

Тут.

[Cressa]

Да!

[Милая кошечка]

Подтверждаюсь)

[[Begotten]]

Тут.

[Чехарда]

Отлично. Основной состав подтвердился, наводки будут сегодня-завтра.

[Ветер]

Сыграю

[Чехарда]

Все наводки разосланы. Приятного аппетита!  

[Чехарда]

Первый текст, колоритный и атмосферный.

[Чехарда]

Завтра пойду кусать за бочок. И готовить шашлычок.

[Чехарда]

Второй текст, с ноткой надежды.

[Чехарда]

Третий текст, полный темных образов.

[Чехарда]

Четвертый текст, неожиданный.

Пятый текст, полный внутренних голосов.

Шестой текст, звериный.

Седьмой текст, пропитанный харизмой.

Выкладка будет через часок.  

[Чехарда]

Алистер

This night ain't for the holy man with the holy plan
For the promised land
This night we got the evil hand
And the evil hand gonna raise the dead

Большой Кловерфилдский колокол стал звонить все чаще. Раньше Алистеру требовалось время, чтоб понять, откуда идет этот глубокий звук, крадущийся по выгоревшей желтой траве, теперь же он стал привычной частью жизни. На каждый его тревожный стон Алистер делал маленькую зарубку над столом, и освещенная огнем лампы стена была вся иссечена.
Когда гречиха опутала пыльно-розовыми цветками мраморного ангела у церкви, на улицах появились стражники. Сначала у ратуши стоял лишь один коренастый веснушчатый солдат, а к новолунию Алистер научился различать бессчетных патрулирующих по голосам и нравам.
Все чаще торопливо и неровно стучали в дверь, задыхаясь от волнения и сладковатого горячего ветра, даже ночью. Никогда раньше не приходилось так часто штопать рваные раны. "Как это вас угораздило?", - спрашивал Алистер, но пострадавшие лишь стискивали зубы да отговаривались - на охоте покусали, в сарае зацепился, в колючий кустарник залез. Алистер кивал, будто верил, но характер ран выдавал лжецов с головой. Мальчик, разносивший газетные листки, по секрету сказал, будто на северных воротах какая-то заварушка, постоянно там то пропадут стражники, то покалечат их сильно. "Похоже на то", - согласился Алистер.
С такими количествами раненых запасы обезболивающих трав и омывающих эликсиров подошел к концу очень быстро. Лавки аптекарей опустели, торговцы заезжали все реже и привозили в основном пищу и домашнюю утварь. Другие знахари бросили врачевание и поставляли в таверны дурман-траву: боли душевные превращались в золотую монету, а за избавление от болей физических лишь несостоявшаяся вдова помолится.
По вечерам Алистер пробирался на болота и собирал целебные растения. Однажды он так увлекся сбором сизой медуницы, что вернулся в город к полуночи и сразу получил предупреждающий штык в пузо: комендантский час. На первый раз Алистер отделался парой некрупных купюр и настойкой от зубной боли, но на следующий раз страж пообещал быть беспощадным.
Первый обоз беглецов из Кловерфилда провожали насмешками, как трусов. Пьянчужки смеялись во всю ширину беззубых ртов, рабочие не скрывали высокомерных ухмылок, лишь пестрая стайка блудниц во главе со Старшей озадаченно хмурилась. Беловолосая хрупкая Линда держала Алистера за руку и смотрела на уезжающих с тоской - такой же серой, как улицы города. "Это только начало, родной", - сказала она.
Так и случилось. Кто-то уезжал в ночи ни с чем и на чужой лошади, кто-то несколько дней собирал пожитки и горько плакал, сидя на обочине. Эти рыдания были словно голоса покинувших город птиц, по которым Алистер так скучал. В один из дней семена у крыльца просто остались не съедены, часть из них осталась на тяжелых сапогах солдат, несколько даже робко попытались прорасти, но горстка у самой стены напоминала об исчезнувших пичугах.
Дома тоже пустели. Некоторые из них, как оказалось, держались лишь на жизнелюбии и тепле своих хозяев - стоило тем оставить жилище, как окна тускнели и трескались, тонкие доски изгибались, как воздетые старческие руки, а по крыше и ступеням ползли изможденные растения, пожелтевшие еще будучи ростками.
В один из вечеров Алистер вернулся домой с тремя полными корзинами сочных трав. Ради такой удачи стоило и красться в ночи через тыквенные поля, на которых скалились черепами пугала, и балансировать у края болота, стараясь не уронить фонарь, удержать корзины, ощупать шестом дно, и почти бегом торопиться обратно. Негромко напевая, он принялся просушивать и заваривать собранное, как в дверь постучали - непривычно спокойно, будто бы и не к лекарю в дом.
На пороге с закрытым капюшоном лицом стояла Линда. "Нечего тут на улице делать", - крикнул в ее сторону солдат, и Алистер втянул ее внутрь.
Они были странной парой - нежная Линда, похожая на белый весенний цветок, и он, долговязый, словно из сухого дерева вырезаный, весь как голодная ворона. Линда приподнялась на носочках и положила ладонь на лицо Алистера.
"Время и мне уходить, родной", - сказала она. Они почти не говорили в эту ночь, а утром Линда вложила в его руку кулон из зеленого кристалла. Алистер давно забыл такой цвет - чистый, молодой, словно прошли эти странные времена, и новая жизнь пробивается на свет.
Линда ушла из города на рассвете, и к вечеру Алистер пришел к ее дому - он по-прежнему выглядел так, будто хозяйка отошла в соседнюю лавку. "Увидимся ли еще?", - думал Алистер, и кулон пульсировал на его груди.
К середине следующей недели улицы Кловерфилда стали похожи на варево в котле неумелой ведьмы. Под ногами лопалось стекло пузырьков, ломались корки хлеба, в обувь затекали помои самого гадкого происхождения, а у стен лежали трупики грызунов. "Мы этим не занимаемся", - отмахивались стражники от вопросов горожан. Самых настойчивых отталкивали, и под дружный гогот они падали в помои, на которые и жаловались. Лавка Хромой Агнес оказалась завалена мусором до середины двери, и Алистер потратил несколько часов, чтоб ее расчистить.
Ехать по чавкающим и смрадным отходам было намного сложнее, но количество беглецов возросло. Некоторые уходили пешком, увязали на прогнивших дорогах, выбивались из сил, но шли. Оставшиеся же, терзаемые кашлем, рвотой, медвежьей болезнью, выстраивали очереди к дому Алистера и еще сильнее загрязняли улицы.
Сон практически пропал из жизни лекаря. По ночам он штопал раны, с утра продавал лекарства и раздавал советы, вечером занимался сбором растений в лесах неподалеку. Лишь перед рассветом он успевал впасть в короткий тревожный сон, прерываемый колоколом. Звон последнего раздавался будто из-под воды, звал нырнуть за собой, к начисто вылизанным теченьем камням. По ушам плетьми ударяли водоросли, заползали в нос и горло. Алистер просыпался задыхаясь.
В полнолуние сны были особенно дергаными. Алистер вскочил с кровати в холодном поту и, растирая грудь рукой, вылил на лицо кувшин мятной воды. Дышать было все так же тяжело, и Алистер почти царапал грудную клетку, пока между ребер не отдалась яркой вспышкой боль. Непохоже на кость - на ощупь боль была прохладной и выпуклой. Алистер опустил глаза - кулон Линды врос прямо в солнечное сплетение, спрятался третью граней под воспаленно-розовую кожу. Утреннее наваждение, не больше. Недавняя пациентка в полудреме видела козлоголовых, пока он порошка из бренницы ей не выписал. Дернул за цепочку - лишь по-паучьи раскинулись болевые лапы, ярко-синим очертились вены. Дернул второй раз, третий, стиснув зубы - четвертый. Лишь немного крови, да кожа заалела. Алистер взял тонкий нож, которым вскрывал гнойники. Все просто, - глубоко вдохнуть и сделать пару коротких надрезов, это быстро. Приладив лезвие к самому краю кристалла, Алистер провел ножом вдоль по зеленой грани - и внутри позвоночника развернулись многоиглые ежи, по крови пробежали колючие ящерицы и замерли ледяными комками в пальцах. Ослепший на мгновение Алистер выронил нож, с присвистом отдышался, несколько раз сжал-разжал ладонь. Потрогал кристалл - на месте. Все так же плотно. Вокруг гроздьями вспухли яркие красные круги, будто цветки канны рассыпались по телу.
Алистер накладывал на грудину размягчающие повязки и вкалывал обезболивающие смеси, использовал хитроумные клещи и изогнутые режущие диски. Даже пытался сломать кости - дыра в груди была не так уж ему незнакома. Кристалл лишь плотнее врастал в тело, и каждая попытка его достать сопровождалась все более изощренной болью. Несколько раз в приступах холодных судорог он видел смеющихся сов и танец зеленых треугольников, но чаще всего организм был милостив и терял сознание моментально.
В полубреду Алистеру мерещилось, что нанесенные порезы зарастали, едва он успевал их сделать. Видение казалось настолько же безумным, насколько гармоничным. Придя в сознание, Алистер целый вечер надрезал и прокалывал себя - повреждения исчезали. Не было никаких сомнений, что, стоит захотеть, - и чужие раны будут затягиваться так же быстро. Когда он нашел на пороге мертвую крысу и та зашевелилась в его руках, лишь от волнения в груди забился спелый каштан.  Алистер посадил крысу в клетку, оставшуюся от ручных птиц, промыл ей искусанный бок и отломил немного хлеба.
Утром Алистер проснулся от очередного кошмара: водоросли прошивали его насквозь и изгибали, как изломанную куклу, пока упрямый колокол уговаривал тонуть. В суставы словно вбили десятки тонких крюков, и Алистер порадовался, что накануне принес короб ягод расцветника. Для отвара требовалось немного - горячая вода, дюжина раздавленных ягод, любые пряные листья и хмель, подождать до темноты и выпить на голодный желудок. Но котелок для воды был опрокинут и смят - такое даже силачу из цирка было бы не по плечу. Прутья крысиной клетки были вывернуты наружу, а столешницу почти насквозь пересекали страшные царапины. Самой крысы видно не было, но следы разрушений вели в чулан, откуда раздавался звук, похожий на урчание нескольких глоток сразу. Зверь в углу был до колена размером, его ребра опоясывали тело снаружи, глаз было так много, что голова напоминала пузырящуюся черную смолу. Рычание вырывалось и из оскаленной пасти, и из разрывов шкуры, но, судя по всему, это была благодарность. Бывшее крысой животное обвило горчичным языком щиколотку Алистера и убежало. "Как ты изменился, дружок", - Алистер проводил его взглядом и растерянно потер испещренное мелкими отверстиями плечо. Они начали появляться недавно - сначала одно, которое он принял за занозу, но со временем черные пятнышки, похожие на маковые зерна, расползались по телу, созревали и разворачивались оранжевыми жемчужинами. В сердце каждой из них что-то отчаянно ныло.
За кружкой отвара расцветника обездвиживающие боли проходили. Пока лекарство действовало, Алистер приходил к церкви, но подойти к Христу не осмеливался, долго вглядывался в лицо мраморного ангела. Тот был изображен серьезным мальчиком cо слишком большими крыльями. На перьях и незрячих глазах оседала грязь, Алистер омывал небесного ребенка и просил у него прощения за смелость.
Солнце больше не грело и как будто бы и не светило, лишь маячило безучастным белым пятном. Алистер порой так долго в задумчивости на него смотрел, что остаток дня видел перед собой дополнительные солнышки. Но ни церковные свечи, ни ангельская милость, ни выбеливающие лучи не позволяли увидеть, что за мрачная сила поселилась в лекаре Кловерфилда.
Алистер отдал всего себя медицине. Целыми днями толок коренья, измельчал листья, сортировал лепестки, выдавливал соки, смешивал растворы. Голоса стражников за окном становились все злее и громче. Покупки и травы обыскивались так яростно, что порой приходили в негодность, несколько раз в дом врывались с проверкой - два раза во время операций, два раза во время сна. Вещи Алистера стражи не тронули, но в соседних домах то и дело забирали что-то ценное. Старина Бен Бэрри попытался защитить нажитое, и его увезли в кандалах. С тех пор Алистер его ни разу не видел, а миссис Бэрри ходила так, будто никак не может насмотреться на свои ботинки. Затем исчез мальчик-газетчик. А после слишком громкого возмущения гнилью на улицах за седые косы вытащили из лавки Хромую Агнес. "Ведьма", - заявил веснушчатый стражник и затолкал ее в тюремную телегу.
Пока стражники приходили за настойками для бодрости, притирками от мозолей и травяными смесями от простуд, Алистер не боялся оказаться среди попавших в немилость. Но постоянные вечерние отлучки и саднящий в груди зеленый кристалл всегда могли сослужить дурную службу. Тревога становилась даже сильнее боли, и, когда в Кловерфилд приехал торговый караван, Алистер уехал вместе с ним. Было очень просто избавить торговцев от сыпи и бессонницы, а взамен спрятаться под мешковиной одной из повозок и оставить позади вонючие улицы, одичалых собак, ставшие такими тонкими стены дома.

[Чехарда]

Алистер (продолжение)

Go tell that long tongue liar
Go and tell that midnight rider
Tell the rambler,
The gambler,
The back biter
Tell 'em that God's gonna cut 'em down
Tell 'em that God's gonna cut 'em down

Путь каравана лежал вдоль западного побережья к горному хребту, который охранники обозов называли Зубами Белуги. От Кловерфилдских болот виднелись лишь заостренные разрозненные вершины гор на горизонте, но, чем дольше длилась дорога, тем более внушительной выглядела каменная гряда. Алистер думал, что через что-то похожее смотрел на свет Иона, оказавшись на китовом языке.
Города и поселения шли нитью разнокалиберных бусин, и настороженных фермеров сменяли приветливые пастухи долин, а через день на горизонте уже маячили чумазые дома при шахтах. В припортовых топях было опасно появляться невооруженным, а на местах народных празднеств каждый из путников находил себе выгоду.
Алистеру были чужды ярмарочные развлечения и его мало интересовали ремесла, но на привалах скучать не приходилось: всегда был кто-то, кто злоупотреблял местной выпивкой, съедал недозрелый плод, попадался на нож захмелевшему работяге, а у Мадлен Мар прямо среди песчаной бури пришлось принимать роды.
Когда караван миновал окружье озер, спутники Алистера стали его сторониться и избегать разговоров, а жители городов все чаще обращались с просьбой погадать, заговорить кровь или приворожить. Алистер обзавелся маятником и измятой колодой таро, изуродованное тело спрятал под монашеской рясой и для желающих изображал, что прогоняет бородавки или запугивает хворь. За ведьмовство ему хорошо доплачивали, а количество пришедших тайком сильно возросло.
"Наверное, народ здесь более суеверный", - думал Алистер. И правда, если на пути и встречались часовни и церкви, то заброшенные, с разбитыми витражами, с пляшущими надписями GOATMAN COMETH поперек алтарей. На пути каравана встречались и проповедники, но один из них поклонялся кресту в подвенечном платье и с прибитым к вершине черепом ягненка, другой - завернутому в грубую ткань тотему с тыквенной головой, остальные предпочитали Провидение. Все предположения опроверг шаман с рудников, который отказал каравану в привале ("тень плосконосого вендиго над вами") и выставил перед собой начищенный щит. В нем Алистер впервые за долгое время увидел свое отражение и попятился: в его заострившихся чертах и правда было что-то нечеловеческое, а глаза стали настолько зелеными, что казались даже неприличными на фоне бесцветной природы. С этого вечера Алистер на ночлеге ставил палатку поодаль и лишь издалека наблюдал, как караванщики играют в карты или поют.
В Вудбери Алистер прикрыл лицо тонким узорным полотном, которым с ним расплатился исцеленный факир: щеки лекаря начали истончаться, отчего рот напоминал слипшуюся пасть. Город был почти пуст, и на складах оставалось много провизии и товаров, продающихся почти за бесценок. Покупка больше напоминала грабеж, но жителей беспокоило лишь то, кто из них может уйти с караваном. Вожак выбрал несколько человек с лошадьми и оружием, и дальше они двинулись вместе.
Несколько дней на дороге не было никаких городов. Ночевки проходили беспокойно - оголодавшие звери перестали бояться людей К окончанию четвертого дня они пришли к большой ферме, где можно было закупить вина и пшеницы. Фермер, некогда румяный и полный, сейчас был похож на смятую желтую накидку. Он был рад каравану и даже заинтересовался рядом вещей, но лишь развел руками: не по карману. Он предложил кров, и на пару дней караван расположился в уютных земледельческих домиках. По вечерам фермер приглашал желающих поиграть в азартные игры, и Алистеру посчастливилось выиграть у него янтарные четки. За вином последнего урожая - мерзким и кислым, как и весь прошедший год, - торговцы наперебой рассказывали истории о кочевой жизни. Фермер слушал и басовито смеялся, но на предложение вожака продолжить путь с ними покачал головой.
Караван отправился в дорогу на следующее утро. Идти в тени горы было все равно что прорываться через серую рябь и белый пар. Холодный воздух остывал веками прежде чем обнял путников. Снег бил дробью по глазам, кистям и плечам. Алистер видел снег впервые и поднял потемневшее за время дороги лицо вверх, не замечая секущих кожу зарядов. Спутники звали его, но каждый боялся потянуть лекаря за рукав. Алистер вытянул ладонь - снежинки не таяли, и он мог рассмотреть их внимательно. Рисунок каждой был особенным, но все они были одинаково хрупкими. Алистер сжал кулак.
К вечеру они подошли к старому форту. Стены хоть и были обветшавшими, но еще могли сохранять тепло. В восточной его части уже расположился другой караван - вожаки поприветствовали друг друга, и поужинали они у костра все вместе. Обмен новостями был как вечер со страшными историями: в Эбботсфорде бушует болезнь, от которой люди потеют гноем, в Пентиктоне безумец-шериф- перевешал всех мужчин и забрал в гарем всех женщин, в Ватанатчи процветает каннибализм, а дорога на Редпорт перекрыта, возможно, по мистическим причинам. Вожак каравана, с которым путешествовал Алистер, нахмурился: он планировал прийти в Редпорт к концу завтрашнего дня, но теперь придется строить маршрут в обход. Отправляться нужно было на рассвете, и время привала сильно сократилось.
Когда они вышли, даже облака были покрыты инеем. Копыта и колеса скользили по голому камню, и Алистеру все чаще приходилось лечить переломы и обморожения.Нехотя и с опаской, но к нему приходили за помощью, лишь в глаза старались не смотреть. Тем временем, боль в теле стала приятным постоянством в жизни Алистера. "Глазастые" наросты бежали вдоль по жилистым рукам и пятнали поджарые бока. Реакция и сила возросли, слух стал улавливать то, как урчат грунтовые воды. Пелена снега секла все плотнее, и оголенные участки тела кровили. Чтоб не выделяться и не тратить скудные запасы трав, Алистер размазывал по лицу сок ядовитых ягод.
Телеги почти полностью загружали древесиной. В пещерах, куда караван прятался, чтоб согреться, воздух был таким влажным, что костры не разгорались и не могли прогреть студеный воздух. То и дело раздавались надсадный кашель и крики истощенных животных.
Седой Эрик глухо плакал в ладони около своей павшей лошади, и Алистер сам не заметил, как облизнулся - благо, повязка скрывала длинный синий язык ящерицы. Другие тоже смотрели на труп голодными глазами. Эрик снимал с лошади шкуру, и то и дело чья-то рука тянулась к сырому мясу. Эрик замахивался ножом на каждого, и Алистер слышал как эхо шепот из разных частей пещеры: "когда он заснет, возьмем кусок, он и не заметит". Но Эрик заметил: он проснулся, когда сразу четверо ссорились за лошадиное бедро, и бросился в бой. Работы Алистеру прибавилось: двое были серьезно ранены, а самому Седому Эрику положили камешки на веки и оставили тело на берегу горной реки. Затеявших драку было решено оставить в ближайшем городе, и караван двинулся дальше.
Отныне каждый держал свои запасы при себе. Некоторых принуждали делиться, но Алистера все обходили стороной.
Тем удивительнее было, когда ночью Алистера кто-то толкнул в плечо. Ноющая боль лизнула его до самой грудины и вспыхнула под кристаллом. Мадлен Мар склонилась над Алистером без всякого страха и вложила в руки Алистера небольшой сверток: "Спаси его".
Алистер отогнул тонкое одеяльце: личико ребенка почернело, а сжатые кулачки закаменели так, что и не разжать. "Я могу спасти лишь его душу", - сказал он. Мадлен Мар покачала головой: "Спаси его". Бледная, с плотно сжатыми губами, выпрямившаяся, она не хотела  и слышать, что ее малыш мертв, лишь повторяла свою просьбу. Шальную мысль оживить ребенка Алистер отогнал, вспомнив о чудовищной крысе в подвале. "Мадлен, он умер, - озвучил он пугающую правду. - Я не помогу тебе". Мадлен Мар отшатнулась, как от пощечины, туман из ее глаз ушел. "Ты и правда нечистый" - бросила она с ненавистью, отобрала ребенка и ушла.
По лагерю поползли слухи. Все судачили о том, что лекарь совсем обезумел - отказал в лечении ребенку. Один из охраны даже назвал Алистера убийцей в лицо. Несколько дней никто не приходил за помощью, хотя то и дело жаловались на хворь и недуги. А на закате четвертого дня явились двое. В запасах Алистера было достаточно хитроумно сохраненной провизии и заготовок для лекарств, немудрено, что трусоватые воры наконец-то решились поживиться. Они бросались оскорблениями и высмеивали облик Алистера с отчаянной смелостью - такой, что не было и сомнений: его убьют. Еще недавно оба паренька приходили к нему перекинуться парой слов и обменять специи на перевязи; блондин плакал навзрыд, когда думал, что подцепил на ярмарке урожая дурную болезнь от одной из танцовщиц, а рыжий бородач боялся, что умрет от воспаленного родимого пятна. Алистер помог им - и теперь они стоят перед ним, сжимая в дрожащих руках оружие, и их лица - как отражения на воде, в которые бросили камнем. Светловолосый рванулся, замахнулся мечом, и Алистер не задумываясь выбросил руку вперед. Удара не последовало. Вместо запаха крови воздух насытил запах горелого мяса. Вырвавшийся из ладони зеленый луч, ослепительно яркий среди монохромного ада, вонзился в нападавшего - тот даже не вскрикнул. Лишь маленькая прожженная рана красовалась на его груди. Бородач, шепча что-то несвязное, пятился, и во взгляде его был суеверный ужас. Еще немного - и он бы упал на колени и начал молитвами и судорожными поцелуями земли выпрашивать благосклонность Алистера, но тот уже схватил свой вещмешок и бросился прочь.
Дорога в ночи не казалась ему такой уж страшной - светящиеся зеленым глаза прекрасно видели в темноте.

***

Woke up Sunday morning and I thought that I could sing
But I can't no I can't
Woke up Sunday morning and I thought I heard bells ring
But they don't no they won't
Oh it's dark it's dark in my heart

Указатель был потерт и изломан, но надпись на верхней дощечке была разборчивой: The devil is alive in the south.
Поселение в той стороне и в годы своего процветания было небольшим: из промыслов разве что охота, торцовцы обходили этот край стороной, до города добираться не одни сутки. А сейчас там лишь десяток молчащих домов и невероятно красивые рассветы. Вполне достаточно для счастливой жизни.
И именно там, если верить слухам, обитал Джерсийский Дьявол. Очевидцы описывали его как высокое жилистое существо с гладким рогатым черепом, из глазниц которого светился зеленый огонь. Тело его покрывали костяные шипы, на спине напоминающие крылья, пальцы рук - тонкие и длинные, а кожа сплошь в маленьких отверстиях.
Плутавшие в лесах же говорили, что, несмотря на пугающую внешность, Дьявол не раз вызволял их из топей и заращивал раны, лишь касаясь ее.
Правда это или нет, никто не знает. Но, если поедете на юг, обязательно положите к указателю маленький дар.
Ведь если Дьявол есть, с ним лучше не ссориться.

[Чехарда]

Ингвар

Деревья расступились, и Ингвар вывалился из чащи на опушку. Впервые порадовался, что его дом на околице, ближний к лесу. Обычно к нему первому приходили волки и лисы в лютую зиму, и приходилось отгонять тварей факелами. Сейчас - скорее попасть в дом. Скорее, скорее, хотя ноги уже заплетаются и колет бок, а во рту надсадный привкус крови от долгого бега.
Жена появилась на крыльце - услышала, почуяла. Но вместо того, чтобы обнять мужа, поддержать - хотя как она, былинка, может его поддержать, медведя эдакого?  - переменилась в лице и решительно поволокла к бане. Откуда только силы взялись.
- Ранен? - коротко, отрывисто спросила она. - Что случилось? Где болит?
Нигде не болит, а случилось... не поверишь, милая, что случилось.
Она, тем временем, уже расстегнула рубаху и дернула ремень на портках.
- Да что...
- Ты хочешь в таком виде ребенку показаться? - зашипела Алва сквозь сжатые зубы, и вдруг стало понятно, как она напугана. - Откуда кровь?
Только сейчас сообразил, о чем она. Глянул на рубаху - матерь Божья, Пречистая Дева, а ведь права Алва, сто раз права. Нельзя в таком виде в дом к ребенку. Схватил ковш воды, вылил себе на макушку - на пол стекло красно-черное, мерзкое. Умница Алва.
Дальше он раздевался уже сам, пока жена разводила печку и подвешивала ведро воды над огнем. Пока он отмывался, успела сбегать туда-сюда раз, наверное, десять - снять с плиты котелок с кашей, покормить дочь, уложить, принести чистое белье, рассказать дочке сказку и наказать лечь спать, принести марлю - все-таки царапина была, а он не заметил, - загнать ребенка домой уже со двора, спровадить Хелен, которой что-то внезапно занадобилось, да и интересно, с чего вдруг соседи затеяли баню топить посреди недели, бросить в огонь рубаху, брезгливо ухватив ее на палку, отловить дочь на пороге, в одной рубашонке и шлепнуть полотенцем, потому что уже просто невозможно.
Пока Далии не рассказали еще две сказки, не укрыли по-папиному и не показали на потолке тень дракона, спать неугомонный ребенок отказывался.
- Пора уже забирать ее с собой на лесопилку, - тихо сказала Алва, - может, хоть там этот ураган умотается.
- Все, кончилась лесопилка, - так же тихо ответил Ингвар.
- То есть..?
- То есть завтра мы собираемся и уходим. Тут больше оставаться нельзя. Они пришли.
Алва выронила миску, которую мыла, та с грохотом разбилась, и пришлось заново успокаивать Далию, показывать зайца-оборотня и рычать по-чудовищному.
- Ты... видел? - теперь жена просто сидела за столом, комкая в руках полотенце.
- Видел. Видел, трогал... Убежал.
- А остальные?
Он покачал головой и умолк. Не пояснять же ей, как из леса вырвалось... оно, одним рывком пересекло поляну и оторвало голову Бьерну. Фонтан крови ударил вверх и в стороны, чудище впилось в шею и начало... черт его знает, что начало. Выгрызать? Высасывать? Секунда, другая - в сторону отлетела белая безжизненная оболочка, словно плоти там не осталось вовсе, одна кожа. Одним прыжком заскочило на бревно - почему-то показалось, что у него три желтых глаза, и третий где-то у шеи, - и тут он подрубил козлы. Бревно поехало влево, чудище покачнулось, но все-таки спрыгнуло. Бревно рухнуло и прижало хвост.
Истошный вой разрезал воздух, но и без него уже к побоищу сбегались мужики с топорами и дрекольем. Марти, старина Марти, которого любили все, сунулся слишком близко, получил удар лапой и отлетел к стволу. Из распоротой грудины вывалилось еще бьющееся сердце.
Оно визжало, не умолкая, на одной ноте, вертелось и скакало, пытаясь отбиваться одновременно ото всех, но круг неумолимо смыкался - трусов здесь не было. Каждый удар сопровождался всплеском черной густой крови, и кто-то уже выпал из драки, катался по земле, завывая и держась за глаза. Кто-то отплевывался, но отступать не желал. Рубили, тыкали, били и резали, а оно все визжало и бесновалось, силясь сбросить вековое бревно с хвоста и отмахиваясь от людей.
Ингвара замутило, и он присел чуть поодаль - в круг он так и не подошел, не мог себя заставить. Казалось, присел на секунду, а когда снова открыл глаза - увидел, как над ним стоит Марти и держит на ладони выпавшее сердце.
Придавленное чудище все еще шевелилось, а все, на кого попала черная гнилая кровь, стремительно менялись. Кожа сохла и отпадала лохмотьями, гнили мышцы. Их крючило и корчило. Потом они вставали.
Марти же просто протягивал сердце и, кажется, ухмылялся.
Ингвар рванул бегом, как не бегал никогда.
...вот и как все это рассказать былиночке-жене, особенно когда в соседней комнате спит-сопит дочка?

- Снежинка! - завизжала Далия. - Снежинка!
Плохо, ой как плохо. Надо было успеть до зимы, до холодов. Поспешали, не торопясь, опасаясь загнать лошадей, и не успели.
- Шапку надень, - у Алвы свои заботы. - Ну-ка, иди сюда! Шапку!
- Мама-ну-зачем-мне-шапка-мне-же-совсем-не-...
Алва замотала рот дочери шарфом. Пока та отплевывались от шерстинок, успела нахлобучить шапку и накрепко завязать тесемки под подбородком.
Ярко-красная шапка не уступала в яркости волосам дочери, и та снова усвистала вдоль каравана. Хоть шлейку ей мастери.
- Цепь, цепь, - подсказала Алва. - Якорную. Чтоб с места не сдвинула.
- Тогда она пророет дыру на ту сторону Земли.
Шутки шутками, а дела все хуже. Темно, да еще и пошел снег. Погода в горах - не сахар, а к зимнему маршу они не готовились. Думали дойти до Редпорта еще по осени. Очень плохо.
В старом форте караван беженцев разложил несколько костров, в середину уложили детей. Женщины завозились с котелками, пошел привычный уже обмен - соли на чай, картофеля на репу, солонины на карамель.
Шепотки над кострами сложились в один - в Редпорт хода нет. Это тут у нас едва первая снежинка, а там, дальше, на перевале, сошла лавина.
А обход - лишние дни, лишнее время и силы. И возвращаться уже нельзя, поздно. Да и куда возвращаться - к тем, кто встает, когда кожа отпала и видны мышцы? Спасибо, уж лучше снег.

Пока Алва вместе с Далией вытаптывали на снегу елку, жабу, папу и десять колобков, Ингвар молча сортировал пожитки. Вместо живой и сильной лошади у них теперь была конина. Тоже неплохо, но надолго ли.
- Сам все потащишь, али помочь?
Глумливые рожи, все трое. Щербатые зубы, за поясами ножи.
- Не переломлюсь.
- Ты - нет. А они-то? Рыжие твои поскакушки?
Ингвар тяжело поднялся, держа в руках нож и словно прикидывая, брать ли его с собой. Их трое, он один. Хуже, чем один - его тоже трое. Один бы он, может, и расшугал бы этих подлюков. Втроем - лучше не рисковать.
- Черт с вами. Поделюсь.
- Ай, славно.
Надолго ли та конина...

...ох, ненадолго.
Дрожа от отвращения и холода, Ингвар крался по затихшему на ночь лагерю. Следом за ним тенью стелился самый тощий из трех глумливых рож - а кого еще на такое дело звать. Главное, не перепутать - у этого палатка черная, и пахнет из нее ладаном.
Как пахнет ладан, Ингвар не знал, да и не интересовался никогда. Шебуршат у костров, что ладанщик, дьявольщик, мрак его возьми, ребенка украл, сырьем сожрал, косточки обсосал, в ожерелье вплел - что, переспрашивать будешь? С чего вы взяли, люди добрые, что это ладан, а не дурмень-трава? Какими узлами он плетет ожерелье? Нет, такое не спрашивают. Глядишь, и судьбой дьявольщика интересоваться не будут. Только порадуются, что сгинул.
...младенца сожрал, ребенка накормит - чем не великий круг превращения.
Снаружи темень, а в палатке зеленый свет - и впрямь, колдовство. Длинным плащом по полу метет, патлы чуть не до колен, худой, как палка - да на нем же и мяса нет, что тут есть? Ох, зря сунулись...
Зеленый свет сшиб с ног подельника, и тот обмяк на полу. Топор выскользнул из рук - где такое видано, чтоб светом били, как мечом? То-то же.
Пока Ингвар щурился, пытаясь прогнать зеленые всполохи из глаз, колдун растворился в темноте. А тощий, некогда глумливый, а нынче вовсе мертвый, так и лежал на земле. И топор рядышком. Не пропадать же добру, в конце концов...

...и такое добро кончилось.
Но караван-то еще тащится, есть и другие. Один нелюдим, например, все поодаль, все сторожко, да бочком-бочком... кто его хватится?
Уловка была детская - огненное пойло. Не с женой же пить, не с дочкой. Тут мужская компания нужна. Пробуй, земляк, свое-родное, три возгона, как слеза - берёг на крайний случай.
Не заметил, как земляк выхватил нож. Не успел увернуться - подкосили голод и мороз. Упал, захрипел и забился.
Алва, былиночка нежная, молча и решительно, втащила его в палатку. Того, второго, не втаскивала, но костер развела и супец сварила - наваристый, крепкий, даже с корешками какими-то. Ребенка накормила, поела сама. Дала пару ложек и мужу - и надо же, хватило сил поесть! Значит, не так страшна рана. Значит, еще поборемся. Выспимся, поедим опять, и точно-точно поборемся.
...зачем былиночке-Алве нож, он так и не понял. Зачем его заносить так высоко и бить так больно, мокро, горячо, за что, почему, не надо, пожа...
Не пожалела.

[Чехарда]

Фарзан

Огонь разгорается быстро, жадно взбегает по сухим доскам, пожирая все на своем пути, уничтожая и очищая от грязи, мерзости, скверны. Легкий треск сменяется глухим ревом, дом превращается в огромный костер. Я слышу утробный, страдающий вой, слышу грохот падающих балок и даже звон бьющейся посуды. Я смотрю на сгорающий дом и пытаюсь убедить себя в том, что не слышу больше ничего.

***

Золотое-золотистое лето. Сверкающее золото в небе, колеблемое ветром золото на полях, качающееся золото в ушах Фахизы, смуглое золото рук Бигеша, золотая головенка маленькой Раузы, полная пиала меда на столе, вьющиеся вокруг пчелы, темно-янтарный чай. Воздух свеж, и дышится полной грудью, и кабы знать, кабы предвидеть, что все это, все нестерпимо-прекрасное тягучее ощущение счастья, все эти сладкие вечера, теплые руки жены, бархатный голос сына, звонкий хохот дочки; все это, все самое дорогое, до боли, до стона, до крика нужное, необходимое - все это будет лишь пеплом, серым пеплом, летящим в небо.

Что бы сделал, если бы знал? Прижимал бы к себе, целовал вдвое, втрое, вчетверо чаще? Каждую, такую бесценную ночь, любил бы свою гибкую, нежную Фахизу? Подарил бы Бигешу свой шитый золотом пояс? Позволял бы Раузе прыгать на ароматных, пружинящих стогах сена?

Ничего нет. Есть лишь пепел.

***

Золотое кольцо купил Вадут своей возлюбленной. Богатое было лето, удачное. Караваны скупили все зерно, все овощи, всю муку. Не пришлось даже ехать на ярмарку, не пришлось расставаться с семьей. Что мне были рассказы идущих на юг, что мне были их страшные сказки о невиданных чудищах, о живых мертвецах? Глупцы, думал я, какие же глупцы. Считал деньги, радовался, предвкушал грядущий удачный год.

Работники получили от меня большое жалование в конце осени. Было холодно, и золотые кудри Раузы исчезли под теплым капюшоном. Она стояла возле меня, когда Вадут рассказывал о своей красавице Малике и показывал тонкое изящное кольцо. Помню, я думал тогда, что когда-нибудь придет такой юноша и за моей золотой Раузой. А еще раньше, всего через несколько лет - мой Бигеш приведет к нам в дом невесту. Я улыбался, думая об этом, и благословлял Вадута, и говорил, что жду его назад вместе с молодой женой. Счастливый Вадут уехал в Вудбери с красивым золотым кольцом.

С кольцом он и вернулся.

***

Я помню слишком хорошо. Помню, хотя сильнее всего мне хочется забыть, закрыть глаза, смотреть на отпечатки костра на внутренней стороне век, бездумно считать до ста, до тысячи, до миллиона. Вместо этого я помню.

Очередной вечер, очередной обход владений. На привычном повороте холодный ветер ударил прямо в лицо. Но никогда раньше этот северный ветер не приносил с собой такой удушающей вони. Я остановился от неожиданности, резко, внезапно, и это меня спасло. Оно обрушилось прямо передо мной, прямо на то место, где должен был быть я. Огромное, черное, жуткое - я пристрелил его раньше, чем в моей голове успела мелькнуть хоть одна мысль. А потом, осматривая его, содрогаясь от ужаса и отвращения, я нашел изящное золотое кольцо. Глупцы, думал я про людей, идущих на юг. Какие же глупцы.

Мы с Бигешем перетащили всю еду в дом тем же вечером. Он ничего не спрашивал - хороший, послушный мальчик. Он знал, что я расскажу все позже - ему, только ему, тогда я даже не думал о том, чтобы волновать жену и дочь страшными подробностями. Хватало их испуганных глаз, настороженно следящих за тем, как мы с Бигешем складываем еду в прохладных сенях, как он носит дрова из поленницы на кухню, как я заколачиваю окна и двери. Поздно вечером, услышав от меня все, он лишь вздохнул и уперлся глазами в стену. И спать улегся на полу в комнате Раузы, между ее кроватью и забитым окном.

***

Последний раз я посмотрел в глаза Бигеша, когда твари уже почти прорвались в дом. Я требовал от него клятвы, и он кровью поклялся сберечь мать и сестру. Мой смелый, сильный, как стальной клинок, сын. Моя радость, моя золотисто-золотая дочка. Моя медовая, моя дорогая Фахиза.

Я знаю, что укрепленная дверь спальни не выдержит долго. Я остался на крыше, чтобы не дать им добраться до вас, но у меня не выходит. Патронов осталось всего три, а их все больше, и я не успеваю пристреливать их у прокопанного ими лаза, они проникают в дом одно за другим.

Я не могу спасти вас от смерти, но в моих силах спасти вас от такой смерти. Я соскальзываю с крыши по ветвям старого дуба, посаженного еще моим дедом. Я заваливаю лаз и поджигаю дом.

***

Глупцы, думал я. Какие же они глупцы.

Пепел летит в небо, пепел падает с неба прямо мне в лицо, пепел кружит в воздухе и окутывает меня огромным порхающим коконом.

В мире не остается ничего, кроме холодного серого пепла.

[Чехарда]

Алва

Все мы чудовища, то бишь люди и звери одновременно. Томас Браун

- Живые мёртвые? Да что ты говоришь такое? Неужто ты и впрямь веришь в эти байки? - Алва недоумённо уставилась на мужа, не веря своим ушам. Сначала подумала, уж не шутит ли, но я отродясь не видела его таким взволнованным и нервным.
- Алва, я сказал — собирайся. На лесопилке вовсю говорят, что на севере пропадают люди. Пропадают, понимаешь, а потом возвращаются нелюдьми, чудовищами. Нам надо уходить. Нужно спешить на юг. Мы будем не одни, мы пойдём с другими семьями, но нужно спешить. Выходим завтра на рассвете. За несколько дней доберёмся до гор, а там пойдём веселее и прямо на юг. Собирайся, пожалуйста, ну же! - в карих глазах Ингвара плескалась тревога. Нет, он не умолял: Алва и так поступит так, как скажет муж, так уж в их семье заведено, но теперь Алва восприняла его слова всерьёз, хотя прежде все эти блуждавшие по городу Вудбери слухи, вызывали только насмешки.  

Ингвар отправился готовить самое тяжёлое: лошадь и телегу. Алва посмотрела на широченную спину мужа: им предстоял нелёгкий путь, но она не чувствовала страха. Ей надлежало собрать самое необходимое в дорогу: немного вещей, посуду, запас еды и воды. И ещё собрать конопатую дочку-непоседу. Далии было всего шесть, такая же огненно-рыжая, как её папа, с энтузиазмом восприняла идею путешествия-приключения. До сих пор маленькая озорница не была дальше другого берега реки.

К вечеру всё было готово, но ни Алве, ни Ингвару не спалось. Ночь прошла в тревожном ворочаньи. Едва дождавшись рассвета, Алва заглянула к соседке. Хелена и её муж Освальд вставали рано, и уже как ни в чём ни бывало раскладывали мясо, рыбу и овощи в своей лавке и, судя по всему, никуда не собирались.
- Утра, Хелена!
- Здравствуй, Алва! Что-то ты рано сегодня! Что-то к завтраку нужно? У меня вот-вот свежий хлеб поспеет, объеденье! Буквально десять минут подожди! - как ни в чём ни бывало заговорила Хелена.
- Какой хлеб?! Вы, что, ничего не знаете?
- А что такое?
- Ингвар вчера пришёл с лесопилки сам не свой. Мы сегодня уходим на юг, уже собрались. И многие уходят. Идёмте с нами.
- Да ты что, с ума сошла, соседушка?! - отозвался Освальд из глубины дома, - тоже поддалась панике и всяким слухам? Ты, давай, хочешь — провизии прикупи, раз вы в дорогу собрались. А мы во все эти глупости не верим!
- Правда, Алва, куда ж мы пойдём? У нас тут всё налажено: своё хозяйство, продукты всегда свежие даём, лавку вон вторую открывать собираемся. И всё это бросить из-за какой-то болтовни? Ну, уж нет! - Хелена только покачала головой.
- Да я тоже так считала, но вчера знакомые дурные новости рассказали!
- Вот именно — дурные! - раздражённо перебил Освальд, - Топай отсюда, раз брать ничего не собираешься. Неча моей жене глупости пересказывать и от работы отвлекать. Всех покупателей распугаешь!
Хелена с виноватым лицом пожала плечами.  
- Берегите себя, - сказала Алва на прощание, поняв, что соседей не переубедить.
- Хорошей дороги! И возвращайтесь! - примирительно ответила Хелена.

Ингвар выбрал самую крепкую лошадь, запряг телегу, всей семьёй они уложили невеликий скарб и кое-какие припасы на несколько дней и выдвинулись из города с небольшим обозом.

Почти сразу на выходе из города в южном направлении они встретили почтовую карету из Редпорта. Алва кинулась к почтальону, ведь в Редпорте живёт её младшая сестра, Линн. Как Алва и думала, для неё нашлась весточка и быстро пробежала глазами нервный почерк сестрички. Линн писала о пугающих новостях с севера,  что сама сейчас в сборах и слёзно просила собираться без промедления и уходить дорогой на юг. Алва подумала, что едва ли ответное письмо ещё застанет сестру дома, но всё же набросала несколько строк:

«Нежная моя Линн!
Твоё письмо застигло уже в дороге. Собрались всего за день. Будем проходить мимо Редпорта, планируем там пополнить запасы. Тогда и встретимся, если ты будешь ещё в городе. Если нет — храни тебя Господь, моя милая!
С верой в лучшее,
любящая тебя сестра Алва»

С тяжёлым вздохом она передала письмо почтальону, и эта тяжесть не ускользнула от Ингвара:
- Да не переживай ты так. Свидитесь скоро! До гор всего несколько дней пути, потом заглянем в Редпорт, наверняка твоя сестра будет ещё там. Заберём её и дальше вместе пойдём, всё ж спокойнее и веселее. А от Редпорта всего ничего до открытой дороги через фермерские поля на юг. И там и теплее, и ночлег найти легче, лошадь напоить и всем отдохнуть.
Слова мужа действовали на Алву обнадёживающе и успокаивающе. Если он считает, что всё будет хорошо — так и будет.

Далия всё это время бегала вокруг повозки, собирала цветы и даже успела сплести яркий венок. Радостно скакала в нём сама, а потом попросила Ингвара водрузить его на голову их лошади.
- Пап, а пап, скажи у нас самая красивая лошадка?
- Теперь — да. И самая сильная! - отец заботливо погладил искрящиеся на солнце медью волосы-пружинки беззаботно улыбающейся Далии.

Дорога к горам оказалась труднее для всей семьи, чем представлялось сначала, и заняла больше времени. Горные хребты казались всё ближе и ближе, вот-вот скоро, и они уже подойдут к подножию, но это была лишь иллюзия. День ото дня воздух становился всё холоднее, а ночи - промозглыми.

У самого предгорья обоз наткнулся на большую ферму, где наконец все смогли пополнить запасы и перевести дух. Ингвар пытался уговорить фермера идти с обозом, что оставаться не безопасно, но точно также, как и Алва с соседями, потерпел неудачу.

Хмурилось небо, хмурился Ингвар. Чем дальше их караван уходил прочь из родных мест, тем озабоченнее и тревожнее выглядел супруг. Алва понимала, что ему, суровому лесорубу, привыкшему к пахоте в поте лица, тяжело вовсе не физически. Его тяготил груз ответственности за жизнь и судьбу всей семьи, за принятое им решение. От веселья Далии не осталось и следа, но она не унывала и крепко держалась за маму.

Впереди показался старый разрушенный форт. Отсюда рукой подать до Редпорта, с которым они связывали большие надежды: забрать сестру и снова пополнить запасы на оставшуюся дорогу. Но, подойдя к стоянке нескольких путников, пришла дурная весть: Редпорт оказался отрезан от всего. Нужно было делать крюк, а к этому никто не был готов. Алва печалилась о судьбе своей сестрёнки Линн, не будучи уверенной, что той удалось выбраться из города до того, как он оказался заблокированным.

Человек хуже зверя, когда он зверь. Рабиндранат Тагор

Шли дни, и все столкнулись с тяготами долгих перевалов. Снег, до этих пор шедший по утрам хлопьями, повалил, не переставая. К этому никто не был готов: провизия у всех кончалась, люди в обозе нервничали от усталости, неизвестности. Лошадь семьи Алвы не выдержала и пала. Ингвар пришёл в отчаяние, понимая, что дальше придётся идти пешком. Лошадь пришлось зарезать, зато ненадолго появилась вкусная конина. Алва регулярно сталкивалась с путниками, выходящими из их палатки, которые заходили «одолжить» мяса.
- Ингвар, а с нами потом кто-нибудь поделится? - тихо спросила Алва после очередного визита просителей, - так мясо очень быстро кончится, и что мы будем есть?
- Надо делиться, - твёрдо ответил Ингвар и добавил, - А то будет хуже, - и отвернулся.
Это прозвучало так безнадёжно и страшно, что Алва не решилась расспрашивать дальше.

Конину раздали и съели быстро, семью стал одолевать голод. Всё чаще Алва вспоминала своих соседей, Хелену и Освальда и их лавочку, всегда полную припасов. Возможно ли, что они ошиблись и зря уехали? Может, надо было остаться? Чем чаще снилась еда по ночам, тем навязчивей такие мысли лезли ей в голову. Но она молча переносила голод и холод, только очень переживала за Далию, которая в столь юном возрасте столкнулась с тяготами и лишениями. Хоть та не подавала виду.

Оставалось искать пропитание на природе. Алва отправилась в лес и целый день искала хоть что-то съедобное: орехи, какие-то клубеньки, которые она пробовала поесть с опаской, не зная, не ядовито ли растение. Даже нашла жуков, прятавшихся под корой. Какое-то время она лишь с омерзением смотрела в ладошку, но потом закрыла глаза и трясущейся рукой поднесла добычу ко рту. Их панцири были твёрдыми, а лапки отвратительно хрустели и царапали нежные щёки изнутри. Но желудок по-прежнему был пуст. К вечеру она вернулась из леса, к своему изумлению обнаружив, что Ингвар где-то раздобыл и уже приготовил мяса. Алва была так голодна, что набросилась на него, не интересуясь, откуда оно взялось. Это было празднество желудка, и то ли мясо было необычайно вкусным, хотя и жестковатым, то ли от долгого голода ей так показалось, что оно аж сладкое. Так сильно она изголодалась по нормальной пище.

Этим вечером впервые с тех пор, как они покинули родные места, Ингвар взял Алву. И в этом не было ни любви, ни нежности, ни уважения. Она собирала остатки в холщовый мешок, когда ощутила его руку под своими одеждами. Алва чувствовала плоть в себе, ощущала его мощную грудь тылом, и это было хорошо — быть живой, дышать одним воздухом. Ингвар быстро наращивал темп толчков, Алва тяжело и прерывисто задышала, и протяжно заскулила от неожиданности, когда Ингвар внезапно больно прикусил её шею. Было что-то звериное в этом стремительном молчаливом соитии. Так теперь будет всегда?

Скоро по лагерю прокатился слух о пропаже человека. А возвращаясь из очередного похода в лес за сухими ветками для костра, Алва услышала разговор Ингвара с незнакомцами.
- Мы который день голодаем, и он собирался идти сюда попросить еды, и вот уж который день не вернулся. Может быть, знаешь что-нибудь или видел его?
- Знаю, что места тут глухие, и не все люди добрые, - ответил Ингвар. И чуть понизив голос продолжил, - Есть тут один странный. Без семьи, людей сторонится, да и другие его не жалуют, колдуном между нами кличут. Вот он и убил. Впрочем, - добавил Ингвар, - Вы сказали, что голодаете. У нас есть немного мяса. Я вам дам. И идите с миром.
На выходе путники лишь недобро зыркнули на Алву и молча удалились.

Раздобытого Ингваром мяса хватило ненадолго, и снова голод мучил семью. Алва собиралась опять отправиться на поиски съестного в лес, да тут некстати её одолела болезнь.  Она, обессиленная, лежала в палатке, укрытая всеми одеждами, что у них оставались, но её всю лихорадило. Будто во сне она слышала, как муж договаривается с кем-то об обмене едой. «Какой обмен? - пронеслось у неё в голове, - У нас же ничего нет». А затем всё произошло как-то слишком быстро. Муж втолкнул мужчину в палатку, и тот чуть не упал на Алву. Следом ввалился Ингвар, всем телом он придавил гостя и стал его душить. На шум вбежала Далия, глаза её округлились от ужаса, но она не посмела приблизиться. А Ингвар всё душил и душил, шея несчастного была измочалена, он размахивал руками, пытаясь отпихнуть нападавшего, но Ингвар крепко вцепился в него. Наконец всё было кончено. Наступила тишина. Ингвар выволок тело наружу, а вечером появилось мясо. Они ели молча и не смотря друг на друга. Алва не нашла в себе ни отвращения, ни страха, ни чувства вины. Они выживают. У них нет другого выбора. Ингвар сильный, и это его право.

По каравану покатился нехороший слух, все стали сторониться друг друга. Никто больше к ним не заходил и не просил еды взаймы.  Хотя теперь в семье постоянно было мясо. Далия больше не веселилась и не играла. Она стала молчалива и задумчива, но от еды не отказывалась и вроде была здорова.

Ингвару ещё не раз пришлось заманивать к ним в палатку путников под предлогом обмена еды. И с каждым разом Алва убеждала себя, что это их выбор. Они обречены, они — слабы, и подсознательно выбирают такой путь. Пока однажды... Ингвар отправился на очередную охоту, и вскоре в палатку вместе с мужем зашёл крупный мужчина. От него не укрылся оценивающий взгляд Алвы. Внезапно он выхватил нож и попытался ударить Ингвара. Завязалась драка. Алва кричала и не знала, что предпринять. Её сковал страх. Ингвар оказался сильней, топором убив нападавшего, но и сам оказался тяжело ранен. Алва осмотрела раны и обречённо закрыла глаза. Мужа ей не вытянуть. Не в таких условиях. Она готовилась, что ближайшей ночью судьба его разрешится, но прошла одна ночь, другая... Она меняла повязки, продолжала его кормить и ждала. Раны были плохие, края расходились, у мужа часто был жар, по ночам он проваливался в забытьи.

Лагерь пустел, люди уходили, и им тоже нужно было идти дальше. И еда. Им нужна была еда, а Ингвар хоть и был тяжёлым, но ел, ел, ел, лишая их припасов. Не зная, сколько ещё это может продолжаться, Алва приняла решение. Ей нужно было позаботиться о дочери и себе.

Далия зашла и увидела маму с ножом в руке. Алва испугалась её истерики, но вместо этого дочь как-то буднично спросила:
- Мамочка, а мы, что, будем есть папу?
Мать переводила взгляд с тела мужа на дочь и обратно. И хотя она этого не планировала, ей стало очевидно, что будет расточительством просто отдать его земле.
Алва отложила нож, вытерла руки о подол, подошла к дочери и присела перед ней на колени.
- Доченька,  папа бы хотел лучшего для нас с тобой. Если он согласился принести своё тело в жертву, мы должны принять её и быть благодарны за это. Да, моя хорошая? - и она прикоснулась рукой к тёплой щеке и заправила прядь рыжих волос за ухо. Совсем как ещё недавно делал Ингвар.
Теперь она несёт ответственность за них, и она — кормилица.
- Да, только давай побыстрей, а? А то с голода помру скоро! - Далия нетерпеливо топнула ножкой, - Одно хорошо: нам его хватит надолго!
Алва хотела расплакаться черствости и злобе дочери, но глаза были сухи, а душа спокойна. Ей было всё равно, её это не трогало.
Ингвара хватило почти на месяц.

Человек отличается от животного тем, что точно знает, как выгодно нападать вдвоем на одного. Антонио Миро

Вода в ручье у кромки берега была почти стоячей. Алва нагнулась зачерпнуть воды и испуганно отшатнулась, уронив черпак. В водную гладь всматривалось косматое нечто: глаза впали, черты лица, наоборот, заострились, путаные грязные волосы. Алва хищно улыбнулась своему отражению: ей показалось, что даже клыки стали будто длиннее. И она вспомнила, как давеча хотела заманить еду в палатку...
Он был хоть и невысокого роста, но достаточно крепок. Зато один. С тех пор как они доели отца, добывать еду стало намного сложнее. Справиться в одиночку можно или с больным или обманом.
- Помогите, пожалуйста! Моя дочь, кажется, вывихнула ногу. Она здесь, в палатке, - Алва сложила молитвенно руки.
Еда было направилась в её сторону, но встретилась с Алвой взглядом, и насторожилась. Застыла.
- Я вас умоляю... А, ну, стой! - быстро переменив голос, Алва попыталась взять жертву на испуг, но мужик уже вовсю улепетывал, размахивая руками и изрыгая проклятия.

Шли дни. Мать и дочь чувствовали это по притупленному чувству голода. И пришёл холод. Тело не спасали никакие одежды. Озноб пробирал изнутри. Особенно тяжко стало по утрам: влажность пробирала до костей, сковывала мышцы. Нужна была еда. Но как назло проходящих по дороге становилось всё меньше. Однажды им повезло. Далия вышла к дороге, оставив Алву в палатке. Той нездоровилось который день. Алва лежала, прикрытая тряпками и не переставая стучать зубами, ждала своего часа.

Далия увидела как из-за поворота неспешно вышла одинокая женщина. Без лошади, без повозки, да и котомок с ней было немного. Далия буквально кинулась ей наперерез, на ходу размазывая слёзы по щекам, хватая за руки и упрашивая:
- Моя мама, ей совсем плохо. Посмотрите, пожалуйста. Мне кажется, что она умерла.
- Деточка, да я и не врач совсем! Что же я сделаю? - упиралась женщина.
- Пожалуйста, ну, пожалуйста, мне так страшно! - продолжала кричать Далия, подталкивая жертву всё ближе и ближе к палатке — не уходите, не оставляйте меня одну!
- Ну, хорошо, успокойся только, я уверена, что с твоей мамой всё будет хорошо, - сдалась в конце концов женщина.
Она бросила свою ношу у входа, вошла, пригнувшись, в ловушку. Далия зашла следом, отрезая жертве путь к выходу. Алва носом почуяла грядущий пир. Из последних сил она кинулась на добычу с сжатым в руке ножом, как только та склонилась над ней. Удар пришёлся в бок. Не смертельный, но достаточный, чтобы участь жертвы была предрешена.
Из раны призывно текла кровь. У Алвы от запаха и вида закружилась голова. Сначала она прильнула к ней губами, слизывая и посасывая такую сладкую, такую тягучую. Потом стала помогать себе языком, расширяя края раны. И наконец стала вгрызаться зубами в бок бедняжки. В этот раз Алва и Далия даже не стали тратить время на разведение костра. Так голодны они были.
- За что? Почему? - ненадолго придя в сознание спросила еда.
- Да просто жрать охота, - отозвалась Алва, отрывая очередной кусок плоти.
- Говорящий ужин, — хихикнула Далия.
- Как больно... Убейте, просто убейте, - в агонии бормотала женщина, еле шевеля бескровными губами.
- В следующий раз будем спрашивать, по какому рецепту приготовить, - продолжала веселиться дочь.
- Если будет время на готовку.

Ещё нескольких жертв Алве и Далии удалось убить таким же образом: Далия заманивала, Алва бросалась и убивала. Дочери явно нравилась эта смертельная игра с добычей. Но настало время, когда и облик Далии стал отпугивать людей, она стала хищницей. Еда больше не подпускала её к себе, но теперь не требовалось: Далия стала очень ловкой и быстрой. Она выслеживала жертву, бесшумно передвигась параллельно дороге за кустарником и деревьями, подбираясь всё ближе и, наконец, камнем сшибала череп с расстояния в несколько метров. Жертва падала замертво. Иногда охотницы разделывали жертву и относили припасы к своему жилищу, но чаще трапезничали там же, где и убили, несколько дней возвращаясь к еде снова и снова. У Алвы не осталось больше сомнений, что они смогут добыть себе еду, им больше не придётся голодать.

[Чехарда]

Хелена

Сначала появились слухи. Мелкие, но проникающие во все щели. Как назойливые мухи, слетавшиеся на свежее мясо, сыр, или овощи. Мух Хелена безжалостно била тем, что подворачивалось под руку, а от слухов отмахивалась - пусть жужжат где-нибудь в стороне. Не в их с Освальдом лавке, где идёт бойкая торговля, ломятся от товара полки, а дверной колокольчик, возвещающий о приходе клиентов, не умолкает. С мухами справляться было легко, слухи никуда не делись.

Потом слухи стали расползаться, как черви, вылезающие из сдохшей в подвале крысы. Мерзкие, скользкие, длинные. Хелена давила их тяжёлой подошвой башмака, кого-то не успевала, и наверху лестницы их давил Освальд. Но кто-то уползал, забирался в другие дома и лавки, полз, отвратительный и пугающий, скользкий и неуловимый, забирался дальше и дальше. Слухи наводнили весь город, и давить их не получалось.

Потом пришла Алва. Хелена сначала решила, что за мясом или овощами - в конце концов, у Алвы был муж с тяжёлой работой и маленькая дочка, их обоих надо было кормить, а денег у Алвы обычно не водилось. Хелена готова была бы продать ей в долг или снизить цену. Но Алва высыпала на прилавок горсть серебряных монет, сгребла товар, а потом доверительно сообщила, что они уходят. Насовсем, прочь из города, потому что Ингвар видел в лесу чудовище, и слухам с севера Алва верила.
Хелена только отмахнулась от предложения соседки уехать вместе - это у Алвы с мужем ничего нет, и дровосек найдёт заработок везде - у них с Освальдом была лавка, была возможность открыть вторую, а слухи оставались слухами. И Алва ушла, а Хелена смотрела, как она с мужем и дочкой спешит к южным воротам города.

Только потом, ночью, Хелена приснились чёрные вороны, они кружили над трупами крыс, кричали и звали беду, их слушали все, и их было много, воронов можно было отстреливать из арбалета, но над из трупами кружили и кружили их новые собратья, и кричали громче и громче. Так слухи стали частью реальности, а в городе ввели комендантский час.

Пару раз она спрашивала Освальда, не закрыть ли им лавку и не уйти ли из города. Они могли бы догнать семью Алвы, двое крепких мужчин и женщина, привычная к тяжёлой работе вроде разделки туш, вполне обеспечили бы безопасность и друг другу и хрупкой матери с ребёнком. Освальд только смеялся, гладил Хелену по голове, говорил, что с открытием второй лавки стоит повременить, но и нынешняя торговля в условиях стремительно закрывающегося города должна их озолотить.

Поначалу дела, действительно, шли неплохо - поддавшись панике, многие торговцы закрыли лавки и стали спешно покидать город, но людей оставалось по-прежнему много, им требовалось пропитание, а прежнего богатого выбора больше не было. Да, из-за комендантского часа приходилось закрывать торговлю с наступлением темноты, да, теперь им с Освальдом приходилось работать одновременно, а не по очереди, но к концу недели Хелена подсчитывала прибыль, почти вдвое превышавшую прежнюю. Она даже обрадовалась, что им удалось не поддаться всеобщей панике, но радость эта была недолгой.

Кто-то повадился выбивать в оставленных домах стёкла, забираться в запертые лавки и ремесленные мастерские, на соседней улице разгромили аптеку, и её владелец, спешно собрав вещи, бежал из города. Всё чаще, запирая с наступлением комендантского часа лавку, Хелена чувствовала страх, липкий и расползающийся по всему телу - что если их лавка станет следующей, если их стёкла выбьют, найдут и заберут спрятанные в подвале товары, унесут выручку...
Она снова заговорила с мужем о возможном отъезде, но Освальд по-прежнему не считал его нужным - потайная лестница в подвал была надёжно скрыта от глаз посторонних, они оба были сильными и готовыми дать отпор, в лавке были ножи и даже арбалет, пользоваться которым он научил Хелену, оставлять лавку было не выгодно, время беспорядков пройдёт, а приносящее доход предприятие останется.

К ним в лавку ворвались неделю спустя, быстро и неожиданно. Дверной колокольчик привычно звякнул, но разлетелся от силы удара, вышибшего дверь. Грабителей было не то трое, не то четверо - Хелена толком не разглядела, они хватали товары, вырвали у неё из рук мешочек с монетами, Освальд пытался оставить их, и даже ранил одного ножом для разделки мяса, но упал, и один из мародёров с силой ударил его по ноге топором.
И сбежали они так же быстро, оставив разбитые стёкла, вынесенную дверь, разбросанные товары, которые не прихватили. И Освальда, окровавленного, с торчащей из ноги костью - такой белой на фоне крови и загорелой кожи.
Врача Хелена искала до ночи, пока патруль, следивший за исполнением комендантского часа не довёл её до дома. Кто-то из них даже попробовал приставить назад выбитую дверь, но в итоге просто прислонил её к косяку. Освальд по-прежнему сидел на полу, он смог доползти до стены и прислониться к ней, но белая кость всё ещё торчала из ноги. Всё, что она смогла - сильно забинтовать ногу и почти на себе отнести Освальда вниз, без двери, уже подвергнутая набегу, лавка была небезопасна.

Внизу была еда. Да и сам ход в подвал был надёжно скрыт. Там можно было отсидеться, пока нога Освальда не пришла бы в норму, или пока не убрались бы мародёры.
Счёт времени Хелена потеряла очень быстро. Освальд почти всё время спал, начавшаяся лихорадка не проходила и, кажется, высасывала из него все силы. Света в подвале почти не было, и день становился неотличим от ночи, а ночь от дня. Иногда сверху доносились шорохи и звук шагов - были это мародёры, покидавшие город горожане или вообще шаги ей мерещились, Хелена не знала. Подвал вроде как был укрытием, но ощущения безопасности в нём не было, Освальду становилось всё хуже, он почти перестал выходить из полусонного-полубредового состояния, а самой Хелене начинало казаться, что, сидя в темноте и неизвестности, она рано или поздно сойдёт с ума.

После того, как шагов наверху не было слышно сравнительно долго, Хелена решила выбраться наверх и посмотреть, что происходит в городе - возможно, обстановка улучшилась, в городе восстановлен порядок, можно будет привести к Освальду врача и позвать мастеров, чтобы восстановить лавку.

Лавка встретила её разгромом и запустением. Двери больше не было - видимо, понадобилась кому-то на растопку, полки разломаны, товары вынесены, стёкла выбиты. Соседние дома выглядели не лучше, смотрели пустыми оконными и дверными проёмами.
Несколько человек пробежало по улице, оглядываясь через плечо, быстро. Бежавший последним заметил Хелену и махнул ей рукой:
-  Бежим! Потом поздно будет!
Но она только покачала головой и отступила обратно в лавку - она-то может бежать, но Освальд со сломанной ногой и лихорадкой даже из подвала не выберется, не бросать же мужа, обещала же ему быть вместе и в горе и в радости. Люди добежали до конца улицы и свернули за угол, а Хелена спустилась обратно.

Теперь подвал окончательно стал домом, не временным убежищем, не переходным пунктом, они застряли в нём надолго, может быть, даже навсегда. Освальд по-прежнему спал, и Хелена не стала его будить - ни к чему рассказывать страдающему от лихорадки человеку, что их лавки больше нет, в городе почти не осталось людей, и из подвала они не выйдут ещё долго. Она прислонилась к стене, подумала, что надо будет как-то обустроить подвал, сделать его хотя бы похожим на жильё, а не на склад, и задремала.

Разбудил её крик с улицы, громкий и почти нечеловеческий, совсем близко. Стоило, наверное, остаться на месте, но не то страх, не то желание узнать, что происходит, заставили снова выбраться наверх.
По улице шли люди, не вроде небольшой группы, бежавшей днём, - их было больше, и они шли вполне размеренным темпом, они не оглядывались, никак не взаимодействовали друг с другом, но движения их были какими-то неживыми и хаотичными, и ни один из них не произносил ни слова, тем более - не кричал. Но крик повторился, и Хелена инстинктивно посмотрела в ту сторону, откуда он раздался.

У стены дома напротив двое людей потрошили третьего. Очень обстоятельно, не обращая внимания на идущих мимо, методично наматывали на руки его внутренности и тянули, а он орал, захлёбывался собственным криком и собственной кровью, дёргался из стороны в сторону, как свинья, которой не до конца перерезали горло. А двое так и продолжали свои действия, а толпа шла и шла.

Она бросилась обратно в подвал - лишь бы не заметили, не нашли лестницу, лишь бы они с Освальдом не оказались на месте потрошимого. Лучше бы она спокойно сидела в подвале и не лезла смотреть, кто и почему кричит, теперь её трясло не меньше чем Освальда в лихорадке, хорошо хоть его крик не разбудил.

Или разбудил. Освальд больше не спал, он сидел и смотрел на спускавшуюся Хелену, а потом улыбнулся ей, встал и двинулся навстречу. Он шёл также, как толпа на улице, размеренным шагом, глядя куда-то в пустоту, а кость так и продолжала торчать из ноги, но, кажется, совсем не мешала Освальду.
Арбалет висел на стене совсем близко, и Хелена отгородилась им от приближающегося мужа, зарядила, прикрылась - ровно так, как он учил.

- Стой!
Освальд продолжал бессмысленно смотреть и двигаться вперёд, но не ответил ни слова.
- Стой! Или я выстрелю.
Освальд словно не слышал, шёл и шёл, тянул вперёд руки, дёргающиеся в бессмысленных движениях как у людей наверху.
- Освальд!
Он был совсем близко и не собирался останавливаться. Он смотрел на Хелену ничего не выражающим взглядом. И тогда она отчётливо поняла - это уже не Освальд. Пусть он привычно выглядит, пусть он лежал там, где лежал Освальд, но это больше не он. И люди на улице больше не люди. Хелена никогда не смогла бы причинить вред любимому мужу, но не той твари, которая украла его обличие. Освальд отлично научил её пользоваться арбалетом - первый же выстрел уложил его тело на месте.

Надо было уходить. Делить убежище подвала с уже неОсвальдом было невозможно. Хелена закинула на плечо верный арбалет, бросила в холщовый мешок буханку хлеба, пару луковиц, кусок окорока и небольшую головку сыра, сунула за пояс пару ножей.
У неё были сильные руки и быстрые ноги. Она умела стрелять и несколькими ударами могла разделать тушу. У неё была еда на первое время. Она знала, что надо идти на юг, и знала, где юг. И её больше ничто не держало. Она в последний раз вышла из подвала, точно зная, что ни в подвал, ни в лавку, ни в город она больше никогда не вернётся.

[Чехарда]

Линн

Бессловесная тварь. Но я сразу понял, чего он хочет.
Прочитал по глазам. – Эдди опять помолчал. – Просто понял, и все.
Таких глаз я не видел ни разу в жизни. Если бы ты видел эти глаза,
ты бы знал. Ты бы понял, чего он хочет. И я это сделал.
Потому что я не бессердечное чудовище.
– Что ты сделал?
– Я избавил его от мучений. – И вновь – долгая пауза. – Крови почти и не было.

Нил Гейман, «Кто-то кормит, кто-то ест»

*****

«Милая Алви,
До вас наверняка уже доходили эти слухи от северян, об ужасных порождениях Тьмы, слепых орудиях смерти и разрухи. Оживающие мертвецы, чудовища, монстры, порождения кошмаров. Мне не верилось в то, что это может оказаться правдой. Но три дня назад я собственными глазами увидела одно из  жутких творений Хаоса.
Я заходила к старому Уве, хотела прикупить трепангов и мидий для похлебки (да, той самой, твоей любимой, по рецепту нянюшки Огг).  Я болтала с Уве, ждала, пока Акке и Бруни вытащат свежий улов. Но в сетях не было рыбы - только мертвец. Да, понимаю, не Сигурд весть какое событие. Но это был не просто кто-то из местных пьяниц или неудачливых должников Грязного Пью, нет. Незнакомец, очень крупный мужчина, телосложением больше похож на медведя, чем на человека; седовласый, грудь и плечи исчерчены узорами... Прист распознал в них родовые татуировки Вальгарда, губернатора Северной Йоранны. Утопленника хотели перенести для омовения, но когда прист осенил его знаменем, мертвец распахнул глаза и попытался вырваться из сетей. Алви, он был мертв! Тело раздуло от воды, в животе зияла глубокая рана, но он открыл свои белые жуткие глаза, а потом исчадие Хаоса изорвало крепкие сети в клочья, словно это были гнилые нитки. Это чудовище удерживали впятером, пока прист Йоанн освященным мечом отсек ему голову и проткнул нечистое сердце. Но даже после этого голова продолжала жутко вращать глазами и клацать выбитой челюстью, а тело шарило руками, пытаясь найти утраченное. Нечистое порождение Тьмы разрубили на куски, и каждый по отдельности запечатали в освященных ларях.
Йоанн приказал всем горожанам каждый день приходить в ареопаг и молиться вместе с ним. А губернатор Кристер велел оставить Редпорт тем, у кого есть малые дети, или жены тяжелы чревом, а также всем тем, кто охвачен страхом и не готов защищать город с оружием в руках.
Алви, я тоже решила уехать дальше на Юг, в Хэйвенборо, к тёте Ханне. Она давно звала меня к себе, хорошей швее всегда найдется место в городе ткачей.
Милая моя сестра, я знаю, как тяжело покидать родной дом. Я понимаю, что вы с Ингваром много трудились, чтобы обустроиться в Вудбери. Но я прошу тебя, заклинаю, во имя твоей жизни, во имя благополучия Ингвара и малышки Далии – уезжайте, бегите, пока отродья тьмы не встали на вашем пороге.
В Хэйвенборо найдется место всем нам. Разумеется, я не настаиваю, вы можете выбрать другое место, укрыться у брата Ингвара в Торгерде, или еще где-то, по вашему выбору. Но прошу, не теряйте драгоценного времени.
Я должна добраться до  Хэйвенборо за две седмицы. Прошу, вышли мне весточку, чтобы я знала, где вы, все ли хорошо.
С любовью,
Линн»

*****

Почтовая карета выехала по направлению к Вудбери два часа назад. Надеюсь, Алви прислушается ко мне, страх за Далию должен придать ей решимости. Я стараюсь выкинуть из головы все тревоги и лишние мысли. Нужно внимательно слушать Дарвина, нашего проводника. Он уже сделал перекличку и теперь озвучивает правила перехода. От Южной Земли нас отделяют Копья Сигурда – эти горы суровы и не терпят пренебрежения к себе. Наш переход должен занять не больше седмицы, после начнется сезон дождей. Перевал Сциллы уже небезопасен, поэтому мы пойдем через пещеры Харибды, это самый близкий путь. Не отставать, не убегать в сторону, по нужде отходить только во время привалов, предварительно предупреждать самого Дарвина или Уоллеса, его помощника... Я слышу, как  возмущенно ропочет Фрита, жена пекаря, и чувствую, как у меня предательски краснеют уши. Оповещать мужчину о том, что тебе надо отойти в кусты – подумать только!
Дарвин парой ёдких фраз возвращает нас в реальность. Да, пугающего мертвяка помним. Нет, сдохнуть в пасти чудовищ не хотим. Да, слушаться будем.
В пещерах нужно держаться в тесном кругу вокруг костра, дежурить по очереди. Во время перехода все идут цепочкой, Дарвин – впереди, его помощник Уоллес – замыкающий.
- У каждого из вас в поклаже часть общей еды, и вся она должна попасть в общий котел. Если у кого-то проблемы с чревоугодием – что ж, прискорбно, но это нас не волнует, нужно было вовремя обратиться к присту Йоанну. – Дарвин строго обводит нас взглядом, особо сурово сверкнув  на тихо хихикнувшую Фриту. – И ещё, запомните хорошенько:  если вы отошли от группы и встретили кого-то, будьте осторожны, не тратьте время на разговоры, не идите никуда, и постарайтесь сбежать от него поскорее. Вы не знаете намерений чужака. Вы не знаете, кто это или что это. Не теряйте бдительности! Все понятно? Пошли, и да пребудет с нами Сигурд.

*****

Первые два дня пролетели очень быстро.
Я старалась слушаться Дарвина и сосредоточиться на простых и понятных вещах. Идти, дышать, готовить, есть, спать.
Сначала пещеры меня пугали, но на второй день стало полегче. А на третий случился обвал.
Я не поняла, что произошло. Жуткий грохот, дрожь под ногами, крик Дарвина. Боль в плече, перекошенное лицо Уоллеса...И вот я сижу на холодной земле и тупо смотрю на стену камней перед собой.
Случилось самое страшное – обвал. Дорога заблокирована. Я оглядываюсь назад – никого. Уоллес оттолкнул меня, спас. Возможно, ценой своей жизни. Я запрещаю себе думать об этом и с силой вцепляюсь в плечи. Правую руку тут же простреливает болью. Как странно, раньше я всегда очень боялась боли, а теперь, оказывается, она может быть полезной. Отрезвляет.
Я пытаюсь успокоиться и вспомнить указания Дарвина на случай, если кто-то остается отрезан от группы и дорога вперед недоступна. Он говорил, что если такое случается до четвертого дня дороги  - лучше идти назад, к Редпорту, в этом случае больше шансов вернуться, чем пробиться вперед. Наш маршрут и так был помечен предыдущими проводниками, а Дарвин и Уоллес оставляли ещё дополнительные отметки на стенах, чтобы мы могли найти их и пройти по ним.
Я вспоминаю сурового, но такого славного Дарвина, милого Уоллеса, хохотушку Фриту, остальных ...Чувствую, как по щекам струятся слезы. В гудящей голове раздается тихий, отчетливый шепот. Я узнаю голос сестры.
«Все хорошо, Линни, все хорошо. Ты ничем не можешь им помочь. Позаботься о себе самой, сестренка. Проверь, цела ли ты. Вставай! Найди жёлтую стрелку, иди по ней. Ты сможешь, Линни. Ты сможешь!»
Я киваю в такт своим мыслям, поддакиваю голосу. Медленно ощупываю тело. Повреждена только правая рука – видимо, зацепило отскочившим камнем. Но крови нет, плотная материя кафтана меня защитила. Сумка цела. Я достаю и пересчитываю спички, тщательно снова упаковываю их в промасленную бумагу. Фонарь есть, не разбился, и маленькие песочные часы тоже целы. Еда на месте. До Редпорта два дня дороги.
Я справлюсь.
«Да, ты справишься, Линни.»
Я не знаю, сколько уже ищу выход. Сначала я следила за часами, успевала вовремя переворачивать, чтобы песок вновь и вновь отсчитывал минуты и часы моей жизни. Потом начала забывать. Еда закончилась день назад. Или прошло только пять часов? Или десять? Не знаю.
Тот обвал был не единственным, путь назад тоже оказался заблокированным, и мне пришлось свернуть в незнакомый проход, с другой отметкой.
Я заблудилась. Скоро у меня закончатся спички  - и что тогда, как быть?
Теперь я злилась на себя. Дура, глупая Линн. Вот вчера – это же было вчера, так? - сломала лишнюю спичку, не смогла сразу разжечь костер. Глупая Линн, вечно боялась высунуть нос из Редпорта, вечно боялась и горных кряжей, и пещер, и чужих трактов, всего боялась.
Алва всегда была храбрее, умнее, сильнее. Лучше. Это все знали, все видели.
Но по-настоящему я осознала, насколько сильно мы отличаемся, после смерти Майи. Нет, не так.
Я зло обрываю сама себя. После того, как моя любимая сестра Алва убила нашу Майю.
«Ты лукавишь, Линни. Я её не убивала, я лишь прекратила её страдания. Помнишь, как Майя хрипела? Помнишь, как булькала кровь в её горле? Пёс Грязного Пью сорвался с поводка и напал на нашу любимую козочку, а что ты сделала, слабая милая Линн? Бестолково прыгала рядом, а потом стояла и смотрела, как Майя мучается, да, Линни? Потому что ты всегда была бестолковой, а ещё очень хотела быть доброй, но у  тебя плохо получалось. А я сделала все правильно. Да, свернуть Майе шею – это было правильно, это было милосердно, и даже прист Йоанн это подтвердил. Помнишь, она сразу затихла, и ей стало уже не больно. А потом я пошла к Грязному Пью, который сам не любил быть должником. И я стребовала с него целых пять золотых, Линни. Помнишь? Пять золотых, на которые мы жили десять седмиц, и купили другую козу, и пили парное козье молоко каждый день, ты это хорошо помнишь, Линни? »
Я киваю, поддакиваю голосу, и плачу.Так всегда. Когда мне плохо – всегда появляется Алви, и помогает, и делает всё правильно, как надо. Когда Алви вышла замуж и переехала в Вудбери, я очень сильно по ней скучала. А потом я начала слышать её голос, и в эти моменты становилось легче.
Алви, милая, сильная духом Алви. Умная, изобретательная Алви.
Это у  неё хватило ума придумать новую ароматическую смесь, гораздо более приятную, чем знаменитый «Розовый колонье» хвастуна Сусса. Это у  неё хватило наглости и смекалки разбить флакончик прямо в толпе возле ареопага, а потом начать продавать средство заинтересовавшимся горожанам.
Это к ней посватался красавец Ингвар, пойдя наперекор родителям. И те заносчивые снобы, родственики моего зятя, в  итоге приняли Алву за равную. А тебя, неудачница Линн, предпочитают не знать.
«Вставай, Линни. Хватит бичевать себя. Ты знаешь, что я всегда тебя любила и люблю. Хватит плакать.  Ты промочишь себя своими же слезами и умрешь от переохлаждения, глупо как-то выйдет, не находишь? Тут так холодно...Нет. Тянет холодом. Линни, вставай! Иди туда, Линни!»
Я смогла, я вышла наружу. Даже не верится. Так холодно, идет снег...Но сезон снегов должен был начаться позже. Сколько же я провела там, в  пещерах? И где именно я вышла?
Так глупо, выбраться из смертельной ловушки пещер, и погибнуть снаружи.
Но мне снова повезло – я наткнулась на людей, добрых. Родрик и Лита – очень милая пожилая пара, и Седрик, их сын, мой ровесник. Они сказали, что идут к «Перекрёстку Дьявола».
«Забавно, Линни, это первые наши знакомые, которые хотят сами попасть в тюрьму.»
 В родной город моих новых друзей тоже пришла беда. Сначала пропадали животные, дети, молодые девушки,а  потом среди бела дня у местного ареопага какие-то твари в открытую напали на горожан. Они не были похожи на людей, даже на мертвецов, какие-то совершенно отвратительные и очень живучие монстры. Похоже, слухи с Севера не были преувеличены.
 Седрик уже ходил на разведку. К Хэйвенборо дорога перекрыта, но в других землях Юга люди смогли вовремя занять оборону. Одно и ближайших укрепленных безопасных мест – как раз и есть «Перекрёсток Дьявола».
Седрик заручился поддержкой губернатора и вернулся за родителями. Осталось всего несколько дней пути. И они рады пополнению, вместе и безопасней, и веселеё.
«Линни, а Седрик, похоже, хороший парень. И улыбка красивая.»
Я улыбаюсь Седрику в ответ, чувствую, как предательски краснею, и тут же мысленно шиплю на себя и сестру.

*****

Кажется, жизнь налаживается. Я пытаюсь снова выбросить непрошеные тревоги, мысли о прежних спутниках, страхи перед чудовищами. Я стараюсь слушаться Седрика и сосредоточиться на простых и понятных вещах. Идти, готовить, есть, спать.
Вечером Родрик и Лита начали обсутраивать стоянку, а мы с Седриком отправились за хворостом.
Я чувствовала себя немного неловко наедине с ним, поэтому постаралась потихоньку отойти в сторону и сосредоточить все внимание на поиске подходящих веток.
-   Тётя...
На мгновение мне показалось, что я слышу голос Далии. Но нет, это не она, какая-то другая девочка. Худая, одежда добротная, но грязная, пыльные серые волосы растрепаны.
-   Тётя, мама подвернула ногу и не может идти. Помоги, прошу!
«Линни, лучше отведи её к остальным, не иди никуда сама! Дарвин призывал к осторожности, помнишь?»
-   Тётя...- девочка робко берет меня за руку и я поражаюсь, насколько заледенели её маленькие пальчики. Сердце мгновенно пронзает острой жалостью, и голос сестры смолкает.
Девочка напоминает Далию. Рёбенок один, совершенно беспомощен, замерз. Как я могу пройти мимо?
Я иду за девочкой, попутно пытаясь расспросить больше о её семье, об их путешествии, откуда и куда направляются. Девочка отвечает как-то односложно и неохотно. И её волосы...Я присматриваюсь к ним, пытаясь понять, что же не так.
«Серые...Нет, не серые – седые, полностью седые!»
Тревожный крик сестры прерывается глухим стуком. Голову окутывает болью, и я падаю.
Меня дергают и тормошат. Больно, как же больно, боль отрезвляет и заставляет открыть глаза. Я смотрю – и не вижу, не понимаю, отказываюсь понимать и верить. Это какой-то кошмарный сон. Мне все это снится.
Болят вывернутые плечи. Болит голова. Болят стянутые чем-то запятстья. Очень болит живот.
Девочка склонилась надо мной и жадно чавкает окровавленным ртом. Рядом сидит какое-то чудовище. За долю мгновенья я  успеваю заметить обноски на тощем теле, грязную кожу, полоски крови на нечеловеческой морде. Чудовище подносит ко мне когтистую лапу и дёргает что-то... у меня в животе. Меня снова скручивает от боли.
Святой Сигурд!
Они вскрыли мне живот. Они меня едят.
Это кошмар, это просто кошмар. Я не понимаю, как такое может происходить.
Я пытаюсь сказать этим чудовищам, что они – лишь часть кошмара, но они меня не слушают.
Я пытаюсь спросить, почему, почему я, почему так, за что, а из горла вырывается лишь хрип.
Но монстр меня слышит и понимает, и даже бурчит что-то в ответ перед тем, как зачавкать моей плотью снова.
Жрать охота.
Надо же. Забавно, а раньше чудовища в моих снах никогда не говорили.
Как просто. Я ни в чем не виновата, просто они были голодны.
Как глупо всё получилось.
Боль отступает. Я чувствую, как земля подо мной становится мягче, и я словно проваливаюсь, уплываю куда-то... Я слышу голос сестры, чувствую её ласковые мягкие руки на своей шее.
«Всё будет хорошо, Линни. Всё закончилось. Теперь всё будет хорошо.»

[Чехарда]

Августус Рен

Рука Симона неловко дернулась, и колба с серебристым порошком, блеснув голубоватых лучах эфирных светильников, рухнула на каменный пол. Невесомая взвесь облачком поднялась над остолбеневшим алхимиком и осела тончайшим слоем, на мгновение придав ему сходство с мраморной статуей. Статуей, запечатлевшей неподдельный ужас в глазах.
— Ну, полно вам, мэтр! — Я спустился с подиума, с которого обычно наблюдал за работой, и подошел к перепуганному ученому. Похлопал по плечу. — Вещество дорогое, но издержки я не стану вычитать из вашего жалования. Случайности случаются.
— Н-но ведь это же… Могильная Пыль! — У моего подопечного наконец-то прорезался голос. Визгливое блеянье никак не вязалось с дородным телом и окладистой бородой.
— Ну и что? — Я взял Симона под локоть и мягко, но настойчиво вернул к столу. — Вам она ничем не грозит, помните? Пока вы носите вот это. — Я взял в пальцы защитный амулет: продолговатый зеленый кристалл на серебряной цепочке, который лежал на широкой груди мужчины.
— Но ведь…
— Абсолютно ничем. А теперь, пожалуйста, возьмите другую колбу… вот, держите крепче. И доведите уж опыт до завершения. Ваш пациент больше не может ждать, даром, что мёртв.
Симон резко обернулся на прозекторский стол, где его ждал молодой мужчина, нелепо погибший четыре дня назад. Ну разве можно, будучи в подпитии, пререкаться с ночным патрулём, да ещё бросать в его сторону берестяной стакан? Из-за этого есть опасность потерять равновесие, упасть и больно удариться головой о булыжную мостовую. Какая досада…
— Итак, насколько вы сможете замедлить процессы разложения? — Я знаю, что лучший способ отвлечь ученый люд от тягостных раздумий — задать вопрос по их профилю.
— По моим расчетам, — в речь Симона сразу вернулась степенная важность университетского профессора, коим он и был. — Полностью. Правильно обработанное Могильной Пылью мёртвое тело уже никогда не разложится, если только не окунуть его в кислоту или не поджечь. Вот только… Зачем вам такой результат?
— Из вечного зомби получится прекрасный работник для каменоломен или угольных шахт. Не всё же там живым убиваться, правда?
Я одарил Симона своей самой обаятельной улыбкой, которая, однако, но смогла совсем погасить огонёк недоверия в его глазах. Ну и пусть. Этот слишком трусоват, чтобы открыто противиться моим указанием, с ним проблем не возникнет. А могут возникнуть с…
Словно в ответ на мои мысли с нижнего уровня раздались возмущенные крики. Когда-то там располагалась лучшая часть винного погреба, а сейчас — самая важная секция лаборатории. Поэтому я поспешил туда, отставив в сторону важность, подобающую моему положению.
Как я и думал, скандалила Линда. Она с самого начала проявила строптивый характер, и я понимал, что рано или поздно хлебну с ней горя. Но её светлая (во всех смыслах) голова сейчас была важнее.
— Вы тут все с ума сошли?!
— Линда, прошу вас, успокойтесь! Что случилось?
— Случилось то, что я должна делать вскрытие!
— И что же вам помешало?
— Вы издеваетесь, Рен?! — О, как же прекрасна эта белокурая фурия в гневе. Из неё получилась бы прекрасная Наложница Ненависти. То есть получится… — Я не буду проводить вскрытие живому пациенту!
Я посмотрел на «пациента» и скептически скривился.
— Простите, Линда, но этот забулдыга не стоит вашей заботы. Посмотрите: он же совсем оскотинился.
— ЭТО. ЖИВОЙ. ЧЕЛОВЕК!
— Жизни в нём осталось на донышке. — Я показал пальцами, сколько это, и сделал голос максимально вкрадчивым. — Если вывести его наружу, уже к вечеру он околеет в ближайшей сточной канаве. А так он хотя бы послужит благим целям — во имя науки!
— Но как… Ведь боль…
— Полноте, незабвенная! В нём столько дешевого пойла, что он не заметит даже Конец Света, не то что ваш нежнейший скальпель. Я в вас верю. И, пожалуйста, не снимайте защитный амулет.
Я указал на камень, в нарушение приказа лежавший в стороне, а затем резко развернулся на каблуках и шаркающей кавалерийской походкой покинул лабораторию, на выходе кивнув верному Паулю. Секретарь прекрасно справлялся не только с письмами и доносами, но и с надзором за лабораторией.

***

— …итак, ты согласен получить могущество, которого нет даже у Императора?
Он колеблется. Нет, не совесть в нем говорит. Всего лишь страх. Страх продешевить, продавая свою жалкую душонку.
— Я… Я согласен. Согласен!
— Тогда назови имя.
— Но за…
— Таков порядок. Имя!
— Августус Рен!
— Договор заключён, Августус Рен из Искаура.
   Сны — та область, где я не могу контролировать Рена. Его дряблому телу нужен отдых, поэтому каждую ночь мы ложимся в кровать, накрываемся покрывалом и до рассвета смотрим сны. Почему-то больше всего он любит снова и снова наблюдать, как мы заключаем с ним сделку: его тело в мире Искаура вместе с чином губернатора Кловерфильда (на время) в обмен на жизнь (сейчас) и власть (чуть попозже). Мне эта пьеса уже порядком надоела, но со снами я ничего поделать не в силах. Зато потом наступает утро, и уж тогда я вступаю в свои права и становлюсь Августусом Реном. Живым подтверждением того, что праведными мыслями и сильной волей можно излечиться даже от серой лихорадки. Даже если все лекари уже развели руками и велели лишь ждать, когда долгий, тягостный и полный горячечного бреда сон внезапно занемогшего сановника сменится смертным умиротворением.

***

   Площадь перед ратушей бурлила, словно котёл ведьминой похлёбки. Той самой, где глаз летучей мыши соседствует с жабьими потрохами и ногтями утопленника. Такой же малоаппетитный вид представляли  мои подданные. Гниль и скверна, которые расползались по городу последние несколько месяцев, делали своё дело медленно, но верно.
   Кстати, о ведьминой кухне. Когда варишь лягушку, очень важно нагревать воду медленно, чтобы тупая рептилия не выпрыгнула из котла. Поэтому я все это время не торопился. Но вот настал момент опустить крышку. Поэтому я созвал народ и обратился с воззванием.
— …вчера патрули доложили, что в окрестностях нашего прекрасного Кловерфильда бродят стаи гулей. Несколько ферм подверглись разорению, их жителей загрызли насмерть и выпили всю кровь!
   Толпа колыхнулась единым вздохом ужаса. Гули — это серьёзно, уж я-то знаю…
— Поэтому я принял трудное, но необходимое решение. Своей властью губернатора я объявляю режим жёсткой изоляции. С сегодняшнего дня все ворота Кловерфильда закрываются. Покидать город запрещается под страхом каторги! Гонцы в другие провинции должны получать специальные пропуска в моей канцелярии.
   Толпа в несколько тысяч голов молчала, будто разом человеческий род утратил способность к речи. Я слышал жужжание навозных мух над помойной кучей в углу площади. Так, а теперь население города надо немного подбодрить.
 — Всё будет хорошо, сограждане. Падших победили, козлоногих хазра победили и эту напасть одолеем!
   На обратном пути в своё поместье я думал о том, что если прижать крышку к котлу слишком сильно, его может разорвать. В моем случае это было даже предпочтительнее.

***

   — Симон, не волнуйтесь вы так. Потрошите экземпляр как хотите, только кляп поглубже затолкайте. Пауль мне уже доложил, что это последний из прошлой партии. Но я ведь не зря месяц назад, сразу после закрытия города, подписал новый свод законов. Тюрьмы ломятся от колдунов, мародеров и смутьянов, поэтому свежим материалом ваша лаборатория обеспечена под завязку. Просто хранить его удобнее там, чем здесь. Свежая партия прибудет еще до рассвета, так что смело заканчивайте эксперимент.
   Вместо ответа мой подчиненный радостно осклабился и энергично кивнул. В последнее время ему всё сложнее давалась членораздельная речь, зато все ярче становилось зеленое свечение в глазах. Я чувствовал, что вскоре смогу избавить себя от утомительной необходимости ежедневно посещать лабораторию и передам контроль над ней Симону.

***

— Ваша милость! Ваша милость! — Прежде чем я понял, что случилось, на моей руке повисло что-то горячее и причитающее. Верный Пауль схватился за кинжал, но я остановил его взмахом ладони. До входа в ратушу, где всегда стояла вооруженная стража, оставался десяток шагов, так что здесь мне ничего не грозило. В отличие от других кварталов, где появляться любому более-менее зажиточному горожанину без вооружённой охраны теперь не следовало даже в разгар дня.
Я присмотрелся к своему внезапному просителю… просительнице.
— Чего тебе, дитя? Ты отвлекаешь меня от важных дел.
— Милости! Милости прошу! — девчонка лет семнадцати или шестнадцати в одежде простой горожанки кинулась на колени и попыталась поцеловать мне руку.
— Ох, дитя, ну не здесь же… Пойдем ко мне в кабинет, там поговорим.
В моем кабинете было только одно кресло, поэтому Лиззи, как назвалась просительница, осталась стоять. Это давало мне возможность рассмотреть её: рыжая как пламя, скуластая, глаза — что молодая листва. Простое холщовое платье показывало фигуру крепкую, но еще не согбенную каждодневной работой.
— Так о чем ты хотела просить, Лиззи?
Краткий миг она колебалась, а затем вскинула на меня кошачьи глазищи и заговорила. Чувствовалось, что к разговору она готовилась заранее.
— Ваша милость, нижайше прошу: позвольте моим матери и брату покинуть Кловерфильд.
Я вскинул брови.
— Но дитя, разве ты не слышала, что в окрестностях города рыскают гули? За два месяца, что прошли от моего указа, они стали только злее...  Куда же твои родные подадутся, даже если покинут защиту стен?
— Я знаю, — сорокой затараторила девушка, боясь, что я ее не дослушаю. — В полудне пути есть старая застава, там сейчас промысловики обосновались, которые не успели вернуться до закрытия ворот. Там муж маминой сестры, родня, они примут и оборонят, если что. А брат мой, Юджин, ему нельзя в городе оставаться. У него здоровье слабое. Раньше как-то держался, но в последние пару месяцев совсем плох стал, кашляет ночами напролет. Губит его городской воздух, ваша милость, как отца нашего сгубил. Мы все понимаем: опасно вокруг, вот и не вывозят мусор и нечистоты из города. Но ведь они воздух и отравляют, а с каждым днем их все больше… Брат скоро не выдержит… Отпустите его и мать, ваша милость, молю!
Я пожевал губами.
—Мне бесконечно жаль твоего брата, Лиззи, и я вовсе не желаю ему дурного… Но пойми и ты меня: это ведь вопрос политический. Если выпущу хотя бы одного человека, даже тайно… Всё равно ведь об этом кто-то узнает. И через день у меня будет очередь из таких же просителей, которым тоже надо уехать. Люди слабы духом, увы, не все готовы переживать трудные времена вместе с любимым Кловерфильдом.
Лиззи кинулась передо мной на колени.
— Пожалуйста, ваша милость! Я за вас каждую ночь молиться буду!
Я почувствовал странный укол внутри. Это внезапно проснулся истинный владелец этого тела, Августус Рен. Ах вот оно как… Ну что же, иногда надо его радовать, в конце-то концов... Поэтому я не стал противиться.
— Да что мне твои молитвы, дитя… — Я задумчиво облизал её взглядом от рыжей макушки до коленей, упершихся в узорчатый ковер. Она всё поняла правильно. Секунду помедлила, а затем потянула завязки на корсаже платья, прелестно залившись краской до кончиков ушей.
Она была сухой и горячей, словно осенний костёр. И да, Рен внутри меня не ошибся, была ещё девицей. Мы с ним едва успели закончить, как в дверь вломился Пауль.
— Господин Рен! — Он несомненно принёс очень важные известия. Но, увидев происходящее в кабинете, застыл на пороге, хватая ртом воздух. Я с сожалением отвернулся от бедняжки Лиззи, которая тут же мышкой скользнула со стола в дальний угол, пытаясь прикрыться сброшенным платьем.
— Пауль, от тебя я такого нахальства не ожидал. Что ты себе позволяешь? — Отчитал я подчиненного, поправляя завязки камзола.
— Простите, господин. Линда сбежала!

***

Мы искали эту чертовку до поздней ночи, вместе с отрядом моей личной гвардии вламываясь  в самые грязные уголки города. С каждым часом это становилось все труднее: семена недовольства наконец-то дали всходы, и то тут, то там вспыхивали уличные драки, погромы… Между делом я выписал капитану стражи белый лист — документ, дающий право на любое применение власти «ради сохранения порядка и покоя добрых горожан». То есть фактически узаконил то, чем он занимался последние месяцы, возводя коррупцию в ранг национальной религии.
К закату я точно знал, что Линда сбежала из города. Как — уже было не важно, куда — к северу, точнее выяснить не удалось. Я приказал открыть подвалы и выпустить всех подопытных по следу. Был неплохой шанс на то, что они все же настигнут строптивую ученую и выпустят ей кишки. Ну а скрывать плоды моих трудов от простых горожан уже не было смысла…

***

В три часа по пополуночи южные ворота рухнули под натиском обезумевшей толпы. К тому моменту их уже никто не защищал: те стражники, что ещё не ударились в мародёрство, поспешили разбежаться ещё при приближении людской прибойной волны, опасаясь (и вполне обоснованно) быть разорванными на кровавые ошметки. С башни городской ратуши я видел, как утратившие человеческий облик люди разбегаются во все стороны, словно дикие звери, услышавшие охотничий горн. Самая большая их часть, внешне даже имевшая подобие колонны, направилась строго на юг, в сторону Редпорта. Другая немалая часть немного отклонилась на юго-восток, где в паре дней пути находился Вудбери. Остальные разбредались кто куда — лишь бы подальше от проклятого всеми богами (на самом деле не ими) Кловерфильда. И правильно, дорогие мои. Чем дальше вы уйдете, тем большую область покроют мои семена скверны. Счастливого пути, мои почти мёртвые подданные!
Я удовлетворенно погладил рыжую головку сидящей у моих ног новообращенной суккубы.

[Чехарда]

Идея текстовушки родилась за игрой Grim Dawn. Она очень напоминает Diablo II (уж простите, кто не играл), но куда лучше, в том числе и сюжетно.

Бродя по покинутым стоянкам, можно найти страницы дневника прототипа Алвы - с этого и началась текстовушка. Были наводки, которые я писала с источника - Алва с мужем и дочерью, Хелена. Этих игроков я просила не писать в формате дневника, чтобы не повторить источник, и хотела видеть в текстах индивидуальность персонажей, их видение, мотивы поступков. Алистера и Линн я придумала просто "из головы" в духе игры, у Рена и Фарзана были прототипы, но и только. Эти 4 наводки были более свободны, поскольку мало пересекались с другими игроками, и я надеялась, что игроки привнесут туда побольше своего. И те, и другие прекрасно справились.

Алистер

Признаться, эта наводка была моей любимой - потому что я писала ее с нуля, потому что описала персонажа, про каких сама люблю читать. И наводка эта была самой длинной из всех. Вообще после написания наводок мне стало заранее стыдно перед игроками - я тексты такого объема сдаю, а здесь это только наводка! Но родить написанное обратно не смогла, да.  
Так вот, [Begotten] справилась блестяще. О, эти образы, эти детали!

Когда гречиха опутала пыльно-розовыми цветками мраморного ангела у церкви

Пьянчужки смеялись во всю ширину беззубых ртов

Некоторые из них, как оказалось, держались лишь на жизнелюбии и тепле своих хозяев - стоило тем оставить жилище, как окна тускнели и трескались, тонкие доски изгибались, как воздетые старческие руки, а по крыше и ступеням ползли изможденные растения, пожелтевшие еще будучи ростками.

... продолжать можно бесконечно.
Живо и точно описано происходящее в городе - гораздо подробнее, чем давалось в наводке, и эти сны, попытки избавиться от кристалла...
Честно говоря, я думала что персонаж обратившуюся крысу убьет. А он не стал, и сама крыса оказалась не просто чудовищем, а чудовищем благодарным. Удивительно.
Игроку была предоставлена свобода изменять персонажа как нравится. Правда, на вопрос, а заметят ли другие, если у него, скажем, челюсть отгниет, пришлось ответить, что таки заметят, и предложить подождать с такими трансформациями до момента ухода из каравана. Надо сказать, финальный образ превзошел мои самые смелые ожидания.  
Пару раз мне казалось, что игрок знает источник. Сколько я бегала по тем тыквенным полям, изничтожая нечисть! И вот это:

Указатель был потерт и изломан, но надпись на верхней дощечке была разборчивой: The devil is alive in the south. ... А сейчас там лишь десяток молчащих домов и невероятно красивые рассветы.

Дело в том, что по игре на юге осталась лишь одна точка, где укрепились выжившие и активно обороняются - тюрьма, стоящая на "Перекрестке Дьявола". И местность рядом выглядит именно так... Но нет, просто совпадение. Игрок все сам, все сам.
Наводка закончилась тем, что Алистер сбежал из лагеря. Все, что дальше, я оставила на усмотрение игрока. И я очень рада, что [Begotten] решила сохранить его человечность, не сделать его монстром внутри.

Ингвар

Снайпер, несомненно, привнесла в наводку индивидуальность. Я персонажей видела немного по-другому, и обрадовалась, увидев другую точку зрения.
Сходу обрисовывается быт семьи - как бы между делом, а все понятно.
Про девочку прям милота, например

пришлось заново успокаивать Далию, показывать зайца-оборотня и рычать по-чудовищному.

Эх, знал бы Ингвар, кто потом будет по-чудовищному рычать... Но сейчас, в этот момент, это только игра. Мило и безвредно.
Больше всего мне понравилась сцена нападения в лесу.

чудище впилось в шею и начало... черт его знает, что начало. Выгрызать? Высасывать?

Вот эта строка очень живо напомнила кадры из приквела "Нечто", где оно проделывает именно это с рыжим бородачом! который, внезапно, и стал прототипом Ингвара по внешности. Автор, это так задумано было, али как?   (на картинке оно до него еще не доползло, но скоро доползет   )


А уж сердце на ладони... бррр! Доктор, где вы берете такие картинки?
В целом, Ингвар был показан человеком заботливым и любящим свою семью. Я не думаю, что он стал бы монстром - во всяком случае, не так быстро, как жена и дочь. Он не о себе заботился - полагал жену хрупкой, беспомощной -  и как хорошо показан контраст, когда эта былиночка-жена без колебаний занесла над ним нож. Что-то он не замечал. Что-то пропустил. Что-то, что теперь не исправить.

Фарзан

Next сдалась first, очень меня порадовав своим текстом. Выбирая имя для персонажа, я хотела восточного колорита - и получила именно его, хотя кроме имени в наводке ничего не намекало.
В наводке я обрисовала только общий сюжет - состав семьи и все подробности игрок прописывал самостоятельно.
Некст решила сосредоточиться больше на образах, чем на деталях ( а я объясняла, как получилось, что у него есть ружье!), ну и ладно. Тем более вышло превосходно.
Очень живые летние образы, которые прям видишь, слышишь, и чувствуешь, вначале - и дымно-серые в конце, жизнь, осыпавшаяся пеплом.
Понравилась его семья, и безумно жаль их. А вот это

Счастливый Вадут уехал в Вудбери с красивым золотым кольцом.

С кольцом он и вернулся.

Прям пробирает. Сразу понятно, что возвращение было... нехорошим.

В тексте это не показано, но я почему-то уверена - застрелится. В конце концов, осталось целых три патрона...

Алва

Центральную наводку я отдала Крессе, и не пожалела.

Очень правдоподобно прописан путь от послушной жены до безжалостной хищницы. Описана и трансформация Далии - что особенно хорошо, потому как эта наводка слетела. А так мы сюжетно ничего не потеряли.
Хочу обратить внимание на отличия от текста Ингвара. Ингвар по большей части терзается грузом ответственности и стремится позаботиться о семье, Алва же сосредоточена на своем голоде и голоде дочери. Ни разу у Ингвара не говорится о вкусе. Конины, человечены... Есть еда и ладно. У Алвы же этому уделяется значительное внимание, и мы видим, что этот вкус ей нравится. Вкусное, сладкое... вот так.

Это было празднество желудка, и то ли мясо было необычайно вкусным, хотя и жестковатым, то ли от долгого голода ей так показалось, что оно аж сладкое.

Сцена поедания жуков прям понравилась. Натурально вышло, и эти лапки... бррр. А вот сцену 18+ неожиданно было обнаружить, поскольку в наводку я этого не закладывала, но она оказалась здесь к месту.
В какой-то момент мы видим, что родители перестали пытаться ограждать дочь от ужасов, и в прежде стойкой и веселой девочке начались изменения. Похоже, у родителей уже не было моральных сил на это. Здорова - и ладно.

Им нужна была еда, а Ингвар хоть и был тяжёлым, но ел, ел, ел, лишая их припасов.

Как жадно Алва следит за каждым куском, проглоченным мужем, который больше ничего не приносит. Хорошо еще, что Алва, похоже, считает дочь неким продолжением себя и не воспринимает как соперницу. Иначе все могло бы обернуться страшнее.
Думаю, что Алве в итоге понравилась такая трансформация. Она обрела уверенность в завтрашнем дне, чувство, что может сама о себе позаботиться, чего ей не хватало раньше - возможно, еще даже когда они жили еще в городе и все было хорошо. Но какой ценой.

Хелена

Текст начинается с крайне неаппетитных сравнений, что очень уместно, учитывая направленность текстовушки. И очень понимаешь Хелену - бизнес, который ты строил своим трудом, идет в гору, а тут эти мерзкие слухи грозят все разрушить! Не будем слушать их, не будем.
Но слухи и сны не оставляли ее, предупреждая, предрекая. Все же здравый смысл победил, и если бы не муж, она могла бы покинуть город в относительной безопасности. Когда же муж оказался ранен, она тем более не смогла бросить его, привязанная к городу больше чем прежде. А ведь показано, что шанс уйти у нее был, но, похоже, храбрости и преданности ей не занимать.
Хорошо передан саспенс. Как они сидят в подвале в неизвестности, а сверху кто-то ходит...
Несмотря на преданность мужу, она ни секунды не колеблется, поняв, что Эдгар уже не Эдгар это не он, и убивает его.

Но больше всего мне нравится последний абзац.

У неё были сильные руки и быстрые ноги. Она умела стрелять и несколькими ударами могла разделать тушу. У неё была еда на первое время. Она знала, что надо идти на юг, и знала, где юг. И её больше ничто не держало. Она в последний раз вышла из подвала, точно зная, что ни в подвал, ни в лавку, ни в город она больше никогда не вернётся.

В наводке я написала игроку, что шансов вижить у Хелены практически нет, поезд ушел. Однако прочитав эти строки, как будто из повести Лондона, я мгновенно уверилась, что все у Хелены будет хорошо. Она справится.

— Я нашел работу. Кристофер Смок Беллью покажет себя. Он нашел работу. Он теперь слуга джентльмена. Сто пятьдесят долларов в месяц на всем готовом. Он отправляется в Доусон в обществе двух джентльменов и еще одного слуги — отправляется в качестве повара, лодочника и чего угодно.

Спасибо за это)

Линн

В процессе написания наводки Алвы я подумала, что зря она какую-то случайную женщину жрет, такой потенциал пропадает. Пусть лучше жрет кого-нибудь знакомого, но они друг друга не узнают! Так появилась Линн.  
Наводку я набросала очень схематично, и Симка привнесла в нее много своего. Вообще, один из тех текстов, которые читаешь и сокрушаешься, что с эрудицией у тебя не очень. Приходится гуглить. Хоть козу и Дарвина узнала, и на том спасибо.  
Когда читаешь начало путешествия по пещерам, понимаешь, что Симка явно ходила в походы.   Все так знакомо.
Взаимоотношения между сестрами и голос Алвы в голове - прекрасная идея, пошедшая на пользу всей текстовушке. Так много думать о сестре, дорожить и восхищаться ей, а потом умереть от ее рук... И в конце голос сестры говорит ей, что все будет хорошо. Класс. Лучшего я не могла и желать.
Линн вышла очень чистым человеком. В ней не было силы, но была невинность и желание помочь. К сожалению, в этом мире у нее не было шансов.

"Ах, я чем виноват?"- "Молчи! устал я слушать,
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать".-
Сказал и в темный лес Ягненка поволок.

Августус Рен

Как я говорила, этой наводки изначально не было, и я стала думать, чего не хватает в этой истории и что подошло бы именно этому игроку. И решила, что игрокам неплохо бы узнать, что вообще произошло, а Ветру зайдет такая "попаданческая" наводка. Ведь по сути Рен - попаданец, и со свойственным попаданцу самодовольством начинает плести свои интриги. На окружающих он смотрит с превосходством, что и понятно. Эти жалкие людишки и не догадываются... но поиграть ими весьма весело и приятно.
Рен очень такой благостный и не нервный. Орать на подчиненных? Зачем? Ему не нужно самоутверждаться, он и так на высоте, и потому снисходителен. И даже позволяет подданным некоторые вольности.
Очень порадовали параллели с текстом Алистера - например, оба сравнивают Кловерфилд с ведьминым варевом.
А это?

  — Симон, не волнуйтесь вы так. Потрошите экземпляр как хотите, только кляп поглубже затолкайте.

Нет, вы посмотрите. Сама благостность и доброта.  
Был вопрос про кристалл - кристалл из измерения нашего Августуса. Защитит носителя от всяких эманаций и спор, но вызовет мутацию более высокого порядка, нежели те, которые происходят с объектами экспериментов. Сделают носителя более подобными самому Рену, по крайней мере, энергетически. А уж что произойдет при этом с телом я оставила на усмотрение игроков.
Удачная наводка, ящитаю, и игрок выбран правильный.

[Чехарда]

Рецензии игроков.

Алистер

Алистер как персонаж переворачивает текстовушку с ног на голову, но понимаешь это, только когда прочитаешь остальные тексты. На протяжении истории персонаж меняется, его болезненно корежит в физическом и ментальном планах, и в конце получается что-то невообразимо отталкивающее, жуткое… и при этом самое человечное в том проклятом обозе. По итогу задаешься вопросом: а так ли нужно для конца света нашествие монстров, если люди сами по себе — монстры хоть куда?
Текстовушка изначально планировалась мрачная, и мне заранее было интересно, как авторы будут эту мрачноту нагонять. Автор Алистера в этом плане молодец. Образы хорошо работают: по первой части создается очень живое представление, как город тонет в нечистотах и гниет целиком. Я оценил аллюзию на крестоформ из «Гипериона» в моменте с кристаллом. Ещё описание трансформации напомнил «Бабочку и василиска» Буркина, но тут уже не уверен. Описание снов сильно отдают чем-то лавкрафтианским. В общем, коктейль замешан качественный, бармену-автору респект. Еще заметил несколько моментов, совпадающих с моим текстом. Например, Линда у нас обоих оказалась блондинкой, а Кловерфильд похож на неаппетитное ведьмино варево.
Мне нравится равновесие в повествовании: оно равномерно распределяется по истории самого Алистера и событиям вокруг. Это важно, потому что текст объемный и  охватывает большой отрезок событий — в таком случае есть риск потерять героя за описанием приключений. Ещё мне импонирует то, как герой распоряжается своей новой силой. Даже став безальтернативно сильнее окружающих людей, он сохраняет сдержанность, а не кромсает магией всех подряд (хотя ситуация весьма располагает), а использует самый минимум — только для самозащиты.
Концовка у Алистера самая светлая из всех. Ну да, был лекарем — стал дьяволом. Главное, что человек хороший.
   

Ингвар

Есть несколько знакомых Ингваров [и один знакомый Бьорн], поэтому читала как сказки Топелиуса в детстве - с предвзятой симпатией к герою.
Очень понравилась сцена нападения, особенно про опустошенную оболочку.Поначалу испугалась - не мой ли это Алистер в неохваченное историей время начал творить беспредел. Выпавшие сердца и вросший кристалл показались схожей "межреберной" чертой, но фух, отлегло.) Получилось кинематографично, сочно, и ощущение жуткого происшествия накрывает только когда берешь время на передышку.
Перекличка снежинок в соседних текстах тоже понравилась.
Все, связанное с ребенком, - очень милое и контрастное с миром "снаружи", теплое и доброе. Вроде и штрихами намечено, но ярко и здорово. "Их трое и его трое" - отлично. ^_^
Притча-присказка о младенце при встрече с Алистером - крайне хороша. Невольно проговариваешь про себя, ловишь ритмы, ловишь дыхание. А потом поняла, что Ингвар и есть рыжий бородач, и заворчала, симпатию немного погасило. Вообще, реверанс автору, сумел правдоподобно показать эту ситуацию с другой стороны, не придраться.
Получилось очень ровно и очень классно, спасибо.

Фарзан

Вина из одуванчиков не будет: одуванчики сгорели.
Слишком много золота - первая мысль от первого абзаца. Я понимаю, почему и зачем, я даже могу оценить это как прием, но на мой вкус золота все равно слишком много. И как у явно восточных людей, смуглых и по идее темноглазых и темноволосых, получились золотоволосые дети?
Текст вообще выбился из общей стилистики нордической суровости, тут едят мед и пьют чай, и, получается, живут сильно южнее злобных снежных гор? У них золотые поля - злаки? Они отправляют караваны - хочется, чтобы на верблюдах, - они почти арабы, тогда где они живут? Но у них холодно - как будто неожиданно холодно, как будто внезапно, и раньше дочь капюшон не носила. Еще немножко выбилось, что у них есть огнестрельное оружие, а на севере явно нет, там мечи и топоры. Не распространилось? Не завозят порох? Не прижилась технология? Поясните мне, автор и мастер, я запуталась в вашей географии, аааа, что происходит, как так.
Текст для меня спасли отношения внутри семьи. Некст неожиданно хорошо умеет в счастливые крепкие семьи - что в предыдущей игре, что в этой, в ее домах хочется жить, с ее детьми играть, а у ее матерей брать рецепты пирогов. Тем страшнее судьба, постигшая семью. Зачем после этого всего отцу жить, я не очень понимаю, интересно, понимает ли он сам.
Раньше у нас главным специалистом по теплу и уюту были Шинанай с Симкой, Симка переквалифицировалась и теперь готовит консоме из родственников, а нишу уюта заняла Некст. С периодическими выбегами оттуда в хтоническую, всеобъемлющую крипоту. А потом обратно возвращается в уютный домик и снова все хорошо и солнечно. Надо это запомнить, а лучше записать.

[Чехарда]

Рецензии игроков.

Алва.

Один из самых запоминающихся текстов в текстовушке, при этом оставивший у меня смешанные впечатления. Ну, то есть, поймите меня правильно. Начинаю я читать, и тут:

- Живые мёртвые? Да что ты говоришь такое? Неужто ты и впрямь веришь в эти байки? - Алва недоумённо уставилась на мужа, не веря своим ушам. Сначала подумала, уж не шутит ли, но я отродясь не видела его таким взволнованным и нервным.

Автор не определился, пишет от третьего лица или от первого, зашибись. Здесь же:

Алва и так поступит так

В общем, с первых предложений я на автора несколько обиделась и настроилась на то, что текст мне не понравится. А я ведь понимала, что мне его рецензировать, на минуточку. Но к середине текста мои эмоции поменялись, несмотря на то, что ошибки продолжали встречаться, а к концу я уже понимала две вещи. Во-первых, что этот текст я долго не забуду, во-вторых, что я очень зря решила читать его на ночь.

Переход от беззаботной солнечности к изнуряющей серости происходит очень быстро, и дальше автор начинает разворачивать перед нами всю перспективу новой Алвиной жизни, постепенно затемняя краски. Такой сильный муж прогибается под требующих "делиться". Алву преследуют воспоминания о прошлом и сомнения в правильности принятого решения, а ведь еще в начале текста она следовала за мужем, не рассуждая. Голод, который доводит до крайности - поедания насекомых. Сладкое мясо - и мы понимаем, что насекомые крайностью не были.

Казалось бы, этого уже достаточно, куда уж дальше? Но дальше еще страшнее, и мы видим постепенное, неумолимое падение главной героини, ее путь от человеческого начала к звериному, который занимает куда меньше времени, чем ожидаешь. На войне как на войне, а героиня на войне и есть - воюет за выживание для себя и своей дочери. И быстро приходит к тому, что главное - право сильного. Сначала сильный - ее муж, потом ее муж слабеет, и она оказывается сильнее. Все кристально просто, в этой жизни нет места пустому словоблудию, морали и размышлениям. И это очень логично и естественно, что дочь Алвы принимает эту жизнь еще быстрее и легче, чем она. В конце концов, детская психика гибче, а папу действительно имеет смысл съесть - зачем расходовать ресурсы попусту?

Последняя часть прекрасна и ужасна одновременно. Сцена поедания Линн заживо мне так запомнилась, что перечитывать ее для рецензии я не буду, извините. Но это было очень круто, и очень хорошо показало окончательное "расчеловечивание" Алвы и Далии.

Резюме: текст очень сильный. Спасибо автору. А я, благодаря этому тексту, спала сегодня четыре часа, так что на этом рецензию закончу, пожалуй.

Хелена

Начну с того, что гладкий вычитанный текст Хелены мне очень понравился. Есть хорошая структура, понятная последовательность: завязка, развитие, кульминация, многоообещающий финал. Я с удовольствием бы продолжила чтение приключений Хелены, которая и мужа не бросит, и трезвость ума сохранит, да ещё и ого-го-го - с арбалетом обращаться умеет.
Мне прям видится такая сбитая крупная бабца с тёмными волосами, сильными ногами и крепкими руками. Из популярных персонажей легко сравнить с Зеной. Так что, надеюсь, она не один десяток зомби покрошит в рагу перед тем, как мир накроет мгла. А может быть, ей предстоит вообще предводительствовать в войне с зомби. Интересно, смотрела ли дерВестен "Ходячих мертвецов", потому что мне видится и их влияние. Другое дело, что к/ф про зомби немало, и возможно на моё восприятие влияет недавний их просмотр.
Персонаж очень живой, правдивый, логичный, мне понятный. Отлично прописана обстановка, хаос снаружи, рана мужа - я это всё "увидела", представила, читая. И спасибо, что завалила Освальда без особых терзаний.

Линн

Линн. Поехали.
Сразу и главное - текст переехал меня больше, чем любой другой. Он чётко, логично замкнул одну из сюжетных линий. Линн сестру предупреждала, о ней беспокоилась, её вспоминала, о ней думала всё время, сестра Линн сожрала, глазом не моргнув, круче того - они вообще друг друга не узнали, настолько одна утратила в принципе всё человеческое, а вторая в утрату этого человеческого не смогла поверить (почти же узнала Далию, но никак не подумала, что эта дикарка любимая племянница, ну похожа).

В авторстве я колебалась между Некст и Симкой, первая любит отсылки к античности (и у неё, что Сцилла с Харибдой, что Ареопаг (жди, я чуть укушу) вполне вписывались бы), вторая ценит детальность, проработку всего от любимых мидий, до детских воспоминаний, и сильна в стилизации. Первым выстрелом не попала, дальше логично добила вторым.

Вообще текстовушка получилась довольно анахроничная. То есть, понятно, что мистика вносит свой вклад, но есть чуть-чуть «но». Письмо Линн это чудное письмо века эдак 17, скорее даже 18, женщина в позднем средневековье вообще редко грамотна - особенно если она сама швея, а сестра её жена работника лесопилки (впрочем, я не думаю, что это намеренный косяк Симки или мастера-Чехарды, видимо, тут привязка к первоисточнику, который мне неизвестен, и где грамотность вполне может быть делом естественным). Ареопаг (за который я обещала покусать) сюда же - мир вокруг очевидно скорее германский (и имена, и общее устройство), как тут на условном госуровне всплыл совершенно греческий термин - не очень ясно (но вроде опять же допускаю привязку к источнику), и спички, да. Всё, занудство кончилось.

Критика на этом всё. Если вдруг создалось ощущение, что мне не понравилось, и я цепляюсь хоть к чему - это не так. Вообще. Я начала с того, что меня переехало. Это уже огромный бонус, плюс etc - у меня с эмоциями не очень, а тут прям задело.

Проводника зовут Дарвин. Я не знаю - намеренно ли, но это прекрасно. Дарвин, чёрт возьми, учит выживать. И учит совершенно правильно. Если это наводка - мои аплодисменты Чехарде, если это авторское (больше-то Дарвина нигде нет) - Симке. Это прям реальная инструкция по выживанию, работающая во все времена, подавляющая традицию (да, сообщить мужику о походе в кусты), главнейшая, важнейшая, атнтичеловеческая совершенно (что Линн и губит в итоге).

Линн один из самых именно человечных персонажей. Она верит проводнику, она предупреждает сестру, она идёт на контакт со случайными попутчиками, она ставит помощь девочке выше собственной безопасности (хотя сама видит отличный вариант действий - отвести её к группе).
Линн, бедняга, зависима страшно. От образа сестры, у которой тоже жизнь не то чтоб хороша - замуж вышла за красавца (а чем тот красавец зарабатывает и что с ним стало? Ага).

Линн - самый нормальный, самый близкий к нам человек. Не теряющий человеческого лица, не творящий хз чего. Не переступающий через себя. Нормальный человечный человек в бесчеловечном мире. Б-же, как мне её жаль. Один же шаг в сторону, и могла бы всех спасти.

Августус Рен

Собственно, из-а этого текста у меня и появились ассоциации с World of Warcraft - магия Скверны, чернокнижники, поддающиеся тёмной силе, как наркотику, теряя себе, вот это все. Ключевой игрок, главный антагонист истории во всей красе, зло нечеловеческое, и поэтому абсолютное. Никаких предпосылок, травм, искореженной психики, фанатизма, человеческих слабостей и сомнений. Зло во имя экспансии зла.
Когда-то у меня был пазл в форме круга, забавная такая штука. Собираешь серединку из четырех деталек - а потом ряд деталек кругом вокруг этой серединки, и ещё, и ещё.
"Августус" - эпицентр происходящего, от него кругами расходится порожденная им скверна, любовно выпестованная. Кстати, менеджерским навыкам дражайшего "Августуса" можно только позавидовать. Подчиненным, вольным и невольным, щедро выдаются порции кнута и отравленных пряников. И в средствах не стесняемся, да.

Но я ведь не зря месяц назад, сразу после закрытия города, подписал новый свод законов. Тюрьмы ломятся от колдунов, мародеров и смутьянов, поэтому свежим материалом ваша лаборатория обеспечена под завязку.

Вообще персонаж похож на сытого кота, играющего с  мышкой-птичкой. Или на эдакого гедониста в абсолюте, только удовольствия вот у него своеобразные, в силу сущности.
Этому способствует темп повествования. Вроде и экшн, и событий много, но вот за счет этой сытости и неторопливости "Августуса" (хотя... куда ему спешить? ) все воспринимается так размеренно, по нарастающей. Очень уместно (и хорошо описано) сравнение с лягушкой, которую постепенно-потихоньку варят живьем. К тому же, весь текст просто пропитан эдакой ленивой снисходительной насмешкой. Не только у Чехарды чёрный юмор, да.
В целом Ветер сумел создать достоверный образ зла
Так, что я почти забыла, кто же истинный виновник происходящего.
Знакмьтесь - Августус Рен. Без кавычек, не тот демон, который носит эту личину. Нет, самый настоящий, живой старина Августус, губернатор, из плоти и крови.
Трус и предатель. Даже, я бы сказала, Архипредатель (привет, Стэнли Твидл )
Ну не просто так он занимал пост губернатора, должен был поднатореть на поприще интриг-манипуляций. Явно понимал, что ни для чего хорошего его тело использоваться не будет, что не просто так ему жизнь и власть сулят. Да ещё девушек ему молоденьких подавай, потребности проснулись, ишь ты Короче, стыд и позор тебе, Августус, поддался страху перед смертью, пренебрег и ответсвенностью, и порядочностью, выступил в роли портала скверне в некогда чистый Искаур.
Интересно, кстати, а внезапно сразившая его хворь - это часть дьявольской задумки, или причина выбора кандидата на сделку?
И почему на моменте сделки он так зациклился? Остатки совести проснулись? Или выполнения обещаний ждет?
И вот по этому моменту не совсем понятно:

ишь бы подальше от проклятого всеми богами (на самом деле не ими) Кловерфильда

Так демон не случайно Кловерфильд выбрал? Его призвали?
Позабавили возможные отсылки (если мне, конечно, не синие занавески мерещатся).
Наложница Ненависти - "Тайный Город" Панова вспомнился. Там, кстати, Азаг-Тот в тело вождя революции вселился, и неплохо так идея мавзолея обыграна была

Поэтому я принял трудное, но необходимое решение. Своей властью губернатора я объявляю режим жёсткой изоляции. С сегодняшнего дня все ворота Кловерфильда закрываются. Покидать город запрещается под страхом каторги! Гонцы в другие провинции должны получать специальные пропуска в моей канцелярии.

— Всё будет хорошо, сограждане. Падших победили, козлоногих хазра победили и эту напасть одолеем!

Это на злобу дня, я так понимаю "Вставай, Наташ, нас всех победили".. Мог ли представить только товарищ Плевако, в каких обстоятельствах отсылки к его речь сыпаться будут.  

Короче, источник зла получился убедительным, Ветер хорошо справился со своей частью истории

P.S. Интересно, Ветер читал "Темную Башню" Кинга? По повадкам его "Августус" напомнил Рэндалла Флэгга.
P.S.2. Да и сама история Искаура немного напомнила мне мир Башни, с падением Гилеада.
 

[Чехарда]

Выкладка окончена. Жду рецензии в личку - на текст, следующий за вашим. Угадайку буду отмечать в стартовом посте. Если у кого-то есть мысли насчет источника - велкам, теперь можно.

[Next]

Фигасе жесть. Но здорово.

Чехарда - мое уважение и восхищение. Внятно впечатления уже завтра изложу.

Алистер - Симка?
Алва - Кресса?

[Чехарда]

Спасибо)

Алва угадана.

[der Westen]

Линн - Next?
Я помню о любви к мифологии!