Текстовушка №107. Рождественская ярмарка. Чудесная Видеорама Клауса

[Simka]

Перед Рождеством город превращается в растревоженный улей.
Все вокруг наполняется веселой суетой; слышен перезвон колокольчиков, ярко сияют гирлянды, в морозном воздухе витают вкусные запахи выпечки, горячего шоколада и пряностей.
На центральной площади раскинулась Рождественская ярмарка. Посетители создают веселую толчею, рассматривают красочные товары, согреваются  глинтвейном и пуншем, покупают подарки себе и близким, катаются на каруселях.
Рождественская ярмарка - это огромный сияющий калейдоскоп, наполненный звуками, красками и запахами.
Люди приходят сюда в радостном предвкушении, а покидают это место уставшими, но довольными.
И мало кто замечает притаившийся в уголке площади странный павильон.  Он почти не освещен, перед ним нет ни единого человека.
За прилавком седой старичок спокойно читает книгу; кажется, его вовсе не смущает отсутствие посетителей.
Здесь нет ни закусок, ни бочек с напитками, ни рождественских украшений, ни каких-то других товаров; только по краям  прилавка стоят два небольших сундучка.
На неброской самодельной вывеске каллиграфическим почерком выведено:
"Чудесная Видеорама Клауса"

Все наводки будут высланы до субботы, 5 декабря, 11 утра 15.00 по Москве (сообщения, карму, телеграм - все смотрю и проверяю; не стесняйтесь высказывать свои пожелания и комментарии, если таковые есть, в этой игре я всегда стараюсь их учесть).
Дедлайн: 24 декабря, 20.00 (по Москве).
Игра - сборник, не пазл.

Записались:
1. [Begotten]
2. Чехарда
3. Cagüтвинк
4. der Westen
5. Шебуршунчик
6. somberowl
7. Notoriginal
8. Succin
9. Снайпер
10. TVHC
11. Next
12. Дракоша
13. Мастер-фантаст
14. voronaam
15. Ноомо

Список городов для выбора наводки:
1.Барселона - резерв
2.Батуми
3.Бремен - резерв
4.Брюссель - резерв
5.Ганновер
6.Герцег-Нови - резерв
7.Копенгаген - резера
8.Котор - резерв
9.Краков - резерв
10.Мармарис - резерв
11.Москва - резерв
12.Мюнхен - резерв
13. Рейкьявик - резерв
14. Рига
15.Санкт-Петербург - резерв
16.Сан-Франциско
17.Стэнфорд  - резерв
18.Тбилиси - резерв
19. Бурлингейм - резерв

[Next]

Подпишусь

[[Begotten]]

Здесь.

[Stelvia]

Тут

[Чехарда]

+

[somberowl]

Точечка

[Снайпер]

Пдпшсь

[Simka]

Итого, большая часть наводок ушли; жду  подтверждений и завтра закроем организационную часть
(каждый раз умудряюсь радостно запилить какую-то комбинаторику  и растянуть процесс 6а пару дней)

[Шебуршунчик]

Плак-плак

[Снайпер]

У Тюленя суперспособность: Тюлень делает пуфффф! - и все вокруг покрывает милота, доброта, свет, и даже петелька, которую ты уже набросил на люстру, вдруг кажется красивой, так что пусть поукрашает ещё немного, не будем её трогать.
Человек-Уруруру.

[Шебуршунчик]

Да я знаю. Я так, для проформы)
А вообще сижу тут в уголочке и жду)))

[Дракоша]

Да я знаю. Я так, для проформы)
А вообще сижу тут в уголочке и жду)))

*присаживается рядом*
- Винца-с?

[Simka]

Никто из записашихся в рождественскую текстовушку никогда не оставался без наводки!
Еще в процессе, извините, моя промашка по времени и по силам.
Пазл потихоньку сходится; я  тут, как обычно, подшаманиваю (в ОС расскажу), да и расклад по игрокам немного меняется по ходу рассылки.

[Шебуршунчик]

Даже не извиняйся, котик. Это я тут просто панику навожу)))

[Simka]

Дополнение:
у нас не пазл, антология; кто захочет еще вписаться, или есть желание взять два текста - маякните.
Я писала об этом при рассылке, но на всякий случай продублирую: можете заменять детали наводки, можете использовать не все, можете добавлять своё в каких угодно сочетаниях и пропорциях.

Если вдруг кому-то придет вдохновение и захочется написать о городе, которого изначально не было в списке - я только за, только маякните мне, пожалуйста.

Сразу хочу отметить, что во всех наводках несколько схожих мотивов. Так что можно даже сказать, что частично повторим эксперимент с жанровой текстовушкой.
Но все сами увидите

[Simka]

Я тут сижу-молчу, а тексты-то приходят.
Уже три праздничных истории в копилочке есть
(картинки-описания добавлю попозже).

Еще несколько игроков будут сдаваться под самый дедлайн, предупредили заранее.
По личкам затаившихся котиков пройдусь завтра.

[Simka]

Котики, многие пишут к дедлайну в этот раз. Если нужно сместить -давайте решим это сейчас.
Можем сместить на воскресенье вечер или понедельник утро.
Маякните как-то, в личку или чат, кто за.

UPD: дедлайн перенесён на понедельник, 28.12, 21.00 (по Москве)

[Simka]

Восемь текстов в сундучке!
(картинки и подписи будут)

(к затаившимся игрокам пойду с  пинговым кусем)

UPD: напоминалка выслана.
Девять текстов в сундучке!

[Simka]

Все тексты получены, примерно в течение часа начну выкладку.

[Notoriginal]

[Simka]

История первая. Барселона

Однажды из моей жизни исчезло новогоднее волшебство. Это произошло как-то совсем незаметно: в очередной раз доставая из кладовки ёлку, я вдруг поняла, что сколько не наряжай её, сколько не кроши салаты, магия праздника исчезла. Ирония этой ситуации заключалась в том, что в подростковом возрасте я презирала предновогоднюю возню и спешила поскорее отчалить во взрослую жизнь, где не будет обязательных семейных застолий, а сейчас тихо грустила в уголке, мечтая, чтобы мама и папа преодолели пространство и время, посидели с мной за столом и тихонечко оставили мне подарок, пока я  сплю.
Но детства не вернуть,
Вокруг остались лишь такие неприятные вещи, как толпы людей, рыскающих по магазинам в поисках подарков и деликатесов, собственно новогодняя ночь, когда даже в самом грязном и оккупированном тараканами баре подают прогорклые колбаски по стоимости устриц, а если забаррикадироваться дома, то в телевизоре мельтешат те же самые немыслимо накрашенные скалящиеся лица, что и в прошлом году.
Отдельно бесят орущие на улице пьяные ублюдки, весело пускающие хлопушки, будто это их последняя ночь на свете. И единственное, что реально меняется - дата, которую я  вписываю в ведомости и квитанции об оплате, ошибаясь и проклиная налоговую.

К тому же, в этом году все наши лелеемые планы отправились в канализацию из-за пандемии. Ещё с рождения дочки мы с мужем мечтали вырваться из тесной квартирки и жить в доме с садом. Как идиоты, мечтали переехать и работали на убой, но наших сбережений хватило лишь на столетнюю развалюху в глухой провинции. Мы были оптимистами и глупцами. Как только мы наконец начали ремонт, то пришёл тот самый белый полярный зверёк в форме коронавируса: денег стало впритык, будущее казалось смутным, и проблемы сыпались одна за другой: дренаж участка, гнилая крыша, отсутствие заказов на нашей фирме, облысение, морщины, жир и тлен... Мы всё чаще молчали и просто тихо сидели рядышком, понимая, что если один из нас потеряет контроль и позволит себе впасть в панику, то наша семейная лодка просто утонет.
А ещё среди всего этого натюрморта дочь смотрела на нас своими ясными глазами и ждала волшебства и Деда Мороза. И было вдвойне сложно скрывать наше напряжённое состояние. Однажды, подслушав мой разговор с родителями на тему нехватки денег, она убежала в свою комнату и вернулась с копилкой,  протянула ее мне, и с убийственной логикой пятилетнего ребенка сказала: "мама, не беспокойся, я за все заплачу".
Поэтому я наклеивала на себя новогоднее настроение силой и суперклеем. Пусть хотя бы у нее будет праздник. Ёлка давно была извлечена из глубин шкафа и наряжена, не хватало только одного - звезды. Мелкая тихонько ныла, что Дед Мороз не придёт, если нет звезды и гирлянд. Пришлось соскрести себя с дивана, насобирать мелочи по летним сумкам и дырявым карманам и отправиться на охоту.
Пол в прихожей был отвратительно холодным, а моё отражение в зеркале не внушало особого доверия даже мне самой. Я натянула куртку и с грустью констатировала, что старые сапоги находились в состоянии агонии. Пришлось довольствоваться клоунскими кроссовками. Что ни минута, то новая радость..
На улице пахло чем-то жареным, не то картошкой, не то луком - сквозь маску было сложно разобрать. На балконах отвратительно весело мигали и переливались разноцветные огоньки. Едва я завернула за угол, то остолбенела: божечки, кто догадался развесить по всей улице светящиеся члены??? Я сняла очки и прищурилась - это были всего лишь неоновые свечки с двумя елочными шариками по бокам. В запотевших очках, конечно, зрелище было забавным, и достаточно точно резюмировало всё происходящее вокруг. Вдобавок, судя по толчее на улице, на церковной площади опять развернули торговлю.

Обычно я не ожидала ничего хорошего от нашей рождественской ярмарки. Проще сказать, я её ненавидела и тайно мечтала сжечь из огнемёта, злобно хохоча в процессе. Во-первых, десяток убогих палаток всегда раскладывали точно на стратегическом перекрестке перед собором, да так, что невозможно было пройти мимо и приходилось толкаться или плестись за глазеющими бездельниками. Во-вторых, в основном там продавали  ненужную фигню: полумёртвые ёлки и рахитичные кипарисы, почему-то безжалостно выкрашенные в серебряный цвет, те же дешёвые шарики, что и в китайском магазе на шоссе, но втридорога, ужасные кичовые таблички с псевдомудрыми надписями... В половине палаток присутствовало традиционное местное полено в красном колпаке: его полагалось отнести домой, накрыть пледом, каждый день предлагать еду, а в ночь на Рождество избить палкой, и по идее, оно должно было покакать подарками. Уж не знаю, какие воспитательные цели преследовали создатели этой традиции. Местные юродивые из очередного комитета независимости норовили впарить различные объекты в жёлтую и красную полоску. Пара павильонов пестрела наборами для вертепа - фигурками девы Марии, всяческого скота и разнообразных иисусиков, на розовые складки которых было больно смотреть на холоде. В каждом наборе присутствовал сидящий на корточках человечек, справляющий свои естесственные потребности, в этом году у него было лицо Фернандо Симона, главного санитарного врача страны. Ещё одна очаровательная традиция маленькой, но гордой каталонской нации, вызывающая у меня сомнения.
Единственное приятное исключение, как и каждый год, составлял стенд турагенства, которое держали два лихих брата-алкоголика, переехавшие из Германии к нам на побережье еще детьми. Да, немцы знали толк в рождестве. Они не наряжали пальмы, не впаривали китайские безделушки, а варили глинтвейн.Точнее, Ханс уже колыхался в обнимку с жирненьким Марком, а рядом стояла жёнушка Марка, Сабина, меланхолично помешивая половником в кастрюле. К чертям диету, от глинтвейна отказываться нельзя, тем более в такой опасный для человечества момент.
Сев на скамеечку подальше от толпы, я сняла перчатки, спустила маску на подбородок, поплотнее вцепилась в горячий стаканчик и вдохнула пряный запах, ожидая хоть немного волшебства. Очки немедленно запотели, и свечки снова  превратились в фаллические символы. Особенно провокационно смотрелся тот, который был налеплен непосредственно над входом в собор на радость бабулькам, выползающим после вечерней мессы. Я отвела глаза от сияющих гениталий, отхлебнула ещё глоток и прищурилась: за немцами, аккурат между липами, прямо у соборной стены виднелся еще один павильон, из глубины которого мерцал теплый свет. Может, там есть моя вожделённая коммунистическая звезда?
Приблизившись, я разочарованно выдохнула: в таинственном павильончике не было ровным счетом ничего. Внутри виднелась тяжёлая желтоватая занавеска с рисунком в мелкую ёлочку, скрывающая что-то вроде примерочной. Прилавок был украшен лапником, посередине на нём стояла толстая церковная свеча, а по краям - два деревянных сундучка. За прилавком  восседал лохматый старичок в новогоднем колпаке и читал книгу. Увидев меня, он хитро улыбнулся сквозь маску,  поздоровался, и, глядя на меня сквозь круглые очки в металлической оправе, указал на прикрученную между еловых лап фанерку, на которой было выведено от руки  "Чудессный видеорама Клауса".
- Как вам кажется, красиво? Или что-то не так?
Я замешкалась. Старичок говорил с акцентом. Немец, что ли?
- Красивый почерк. Только мне кажется, "чудесный" пишется с одним "С", и прилагательное не согласовано. Но я могу ошибаться, я не сильна в каталонском. Клаус - это вы?
Он утвердительно качнул головой, не прекращая загадочно улыбаться. Из-под его маски выбивались завитки белоснежной бороды.
- У кого бы мне точно узнать?
Я помедлила. Странный дедок. Очередной старый хиппи, сидит в стороне, ничего ж сегодня не заработает. Другие вон, как цветочница Нури, чуть ли не хватают прохожих за руки, а он один тут почитывает книгу...
- Вон те ребята, что с кастрюлей - Ханс и Марк, точно знают, как правильно. Они тут выросли, мама местная а папа из Германии. Хотя, по-моему, они уже напились своего глинтвейна, и неизвестно что вам напишут.
Старичок заколыхался, похоже, информация его позабавила.
- Спасибо за помощь и заботу, обязательно к ним подойду. Может, они ещё не всё выпили. Вы уже готовы к празднику?
- Практически. - Я попыталась ответить максимально сухо. Вот и началась столь ненавидимая мной светская беседа.
- А чего вам не хватает? - Прищурился старичок.
- Не хватает... Ну, глупости, звезды-наконечника на ёлку.
- Всего-то? Да вы счастливица. - он снова заулыбался, подвинул к себе свечу и в этот момент напомнил мне свёкра, каким я его видела в последний раз в то злополучное лето. Тот же мясистый нос, белые мохнатые брови, глаза цвета тушёной морковки и сквозящая во всем наивная беспомощность. Все старики чем-то похожи... Я снова ощутила укол жалости. Что он здесь делает один? Наверное, сыт по горло карантином, вот и ищет любую возможность, лишь бы не сидеть дома, бедняга. Иначе с чего бы он выбрал самую удручающую рождественскую недоярмарку, как наша?
Тем временем дед не унимался.
- А где бы вам хотелось сейчас оказаться? Нет-нет, не говорите мне, просто подумайте. Представьте себе место, где вы были бы счастливы. Реальность в наши дни неприглядна, особенно для вас, молодых.
В этом он был отвратительно прав.
Счастлива.. Вспомнилось солнце, которое светило в глаза особенно ярко когда я неслась вприпрыжку по тротуару улицы, на которой жил мой будущий муж.
Эх, вот бы снова сейчас оказаться в центре Барселоны, но в прошлом. Чтоб мы снова сидели вечером на тесной и холодной кухне, пялясь в окно и считая уличных котов, выясняющих отношения на черепичной крыше старой текстильной фабрики..
Старик глядел слегка сквозь меня.
- Послушайте - продолжил он, - раз уж мы так мило беседуем, не хотите ли попробовать моё изобретение? Нет-нет, не нужно оплаты, не волнуйтесь, я скоро закроюсь и достаточно заработал, я отнял у вас время. Но уговор есть уговор: просто положите сюда, в сундучок, что-то, что вы хотите оставить в этом году, и загляните за шторку.
Я снова замешкалась. Старичок казался чудаковатым, но безобидным. В конце концов, самое жуткое, что меня ждёт - это куча облезлых марионеток или идиотская краткометражка. Порывшись в рюкзаке, я не нашла ничего ненужного: телефон, ключи, мелочь, упаковка бумажных салфеток, использованная маска.. Нет уж, это биоотходы. В кармане обнаружилась пачка сигарет, и я не особо раздумывая кинула её в сундучок. Шагнув вперед, я отодвинула пахнущую нафталином занавеску и уперлась в массивную дверь, на которой почему-то красовалась табличка "Барселона". Хм, интересно, как он угадал? Хотя, все заточено на туристов.
За дверью было темно, но как только я вошла и закрыла её за собой, сверху вспыхнул свет. Комнатушка смахивала на подъезд в старых домах - стены, до половины выкрашенные кремовой краской, два ряда почтовых ящиков с выгравированными на них фамилиями, допотопная люстра и деревянные перила лестницы, ведущей наверх.  Надо же, и как всё это поместилось в крошечном павильоне? Впереди была ещё одна высоченная дверь, на этот раз без таблички. Я толкнула её, ожидая, что выйду к церковной стене, и буквально вывалилась на незнакомую улицу, не заметив узкую ступеньку.
Кто-то подхватил меня под локоть и водрузил обратно на тротуар. Я огляделась по сторонам и уставилась на моего спасителя. Передо мной стоял молодой мужчина в котелке, смутно похожий на кого-то знакомого. Так часто случается в маленьких городках - с тобой приветливо здоровается абсолютно неизвестный тебе человек, и ты начинаешь мучительно вспоминать, кто же это, и при каких обстоятельствах вы познакомились. А оказывается, что это друг племянника бывшего мужа новой владелицы овощной лавки, который однажды видел, как ты выходила из этой самой лавки..
Котелок определённо был из этой же группы: я уже где-то видела и эти усики-мерзавчики, и пенсне, сидящее на тонком носу, и широко расставленные, как у рыбы-молота, светлые глаза. Но из всех возможных вариантов почему-то лез в голову только усатый мучитель бедной Изауры.
- Жасинт Эстаньол и Сагрера, ваш персональный гид. Позвольте, вы обронили, - он поднял с тротуара что-то серое и похожее на мёртвого кролика, тщательно отряхнул, и протянул мне, - Ваша муфта. Ах, и не забудьте зонтик.
С этими словами он выхватил откуда-то из-за спины черный зонт-трость с изящной рукояткой, и вручил его мне. Затем ловко подхватил меня под руку и потащил за собой. Я всё ещё пребывала в прострации. Узкая улочка внезапно закончилась, и перед нами раскинулся бульвар, который был бы похож на Рамблу, если бы не вереница экипажей вдоль тротуара. Лошади покорно пережёвывали сено и выпускали пар из ноздрей, звучно фыркая. Сверху на них падали снежинки, танцуя в свете фонарей, а снизу шныряли голуби и воробьи  в надежде поживиться остатками еды, падающими из торб. Я залюбовалась на эту сцену. Получилась бы идеальная картина. Композиция, колорит... Надо быстренько сфотографировать.
Я по привычке полезла в рюкзак, но его не было. Вместо него на моём плече болтался  бисерный клатч на цепочке, вроде того, что носила в театр моя бабушка. Но это было ещё не всё: глянув вниз, я замерла. Мои неоновые кроссовки, гордость кустарного производства, тоже испарились, и я была обута в туфельки со шнуровкой, впрочем, очень милые. Да что там туфельки, вместо куртки-жопердейки на мне было прямое пальто до колен. Я покрутила головой по сторонам: рядом, в витрине отражалась вроде бы я, хотя лицо было практически незаметно под шляпкой-клош. Я машинально потрогала себя за задницу - она была на месте. Вот её-то как раз могли и забрать, грёбаные факиры.
Я медленно но верно осознавала, что со мной случилась самая невероятная и упоротая галюцинация за всю мою жизнь. И это было просто замечательно. Превосходно. Учитывая, что я выпила лишь стакан глинтвейна, невероятно. Или же глинтвейн не был так прост.
Это осознание вызвало у меня желание немедленно закурить. О, чёрт, пачку с последней сигаретой я оставила у чокнутого деда в сундучке...
Усатый спутник мялся рядом, чего-то ожидая.
- Что? Что ты на меня выпялился? Лучше угости меня сигаретой, иначе я сейчас всё разнесу к чертям собачьим! Что это вообще за балаган? Где мои вещи, где мои документы? Это похищение или что?
- Простите, уважаемая. Вы здесь ходили? Ходили. С книжкой Сафона? С ней самой, про кладбище забытых книг. Что представляли? Улица св. Анны, дом Даниэля. Ах, да, фонари. Газовые фонари на Рамбла Каналетас, извозчики. Вот, получите, распишитесь, и если вам не нравится, вы вольны вернуться туда, откуда вы вылезли.
Что здесь происходит, моя же галлюцинация мне ещё и хамит?!
Котелок продолжал ныть, вращая глазами и вопрошая:
- Ну почему всегда я, почему мне достаются самые сложные гости?  Прошу прощения, но я гид, я не обязан объяснять прописные истины или быть мальчиком на побегушках. Извольте поискать в вашей сумочке.
Я чувствовала, как во мне вместе с жаждой никотина множилась злоба и ненависть.
Никакого прощения, с фига ли? Вот всегда так, сперва обложат, а потом пардоньте меня, пардоньте полностью. А по усам не хочешь отхватить случайно,
не?
Я даже сделала несколько маленьких шажков боком по направлению к наглецу, чтобы дать ему зонтиком в пенсне, но Дон Сеньор Персональный Гид продолжал стоять с обречённым видом, разглаживая усы одной рукой, и крутя свою тросточку другой. Всё это было так нелепо, что моя злость улетучилась. Я села на скамейку и обследовала клатч: ага, твёрдый цилиндр - мундштук. Плоская коробочка - папиросница. Котелок неожиданно галантно наклонился ко мне, прикрывая рукой зажжённую спичку. Я затянулась, и мгновенно закашлялась: вкус табака был отвратительным.
- Как видите, Дукадос совершенно не изменился.
Я докурила папиросу, хотя дым  и казался мне едким и вонючим. Снег уже не падал, более того, он мгновенно растаял, и плитка заблестела, отражая золотой свет фонарей. Люди неспешно шагали мимо, наслаждаясь субботним вечером, плыли словно река шляпок, платков и кепок.
-Может всё-таки продолжим прогулку? Ещё раз представлюсь: Жасинт Эстаньол, ваш гид в Барселоне.
Он произнёс название города как в старых фильмах, с "закрытым" акцентом, и оно прозвучало как "БарсАлона". Я слезла со скамейки и отряхнулась. На скамейку тотчас же уселась стайка ребятишек, занятых своими мальчишечьими делами. У одного в руках была маленькая клетка с щеглом, остальные по очереди разглядывали птаху и сыпали неизвестными мне терминами, вероятно, описывая коленца в пении. Вся компания щеголяла в коротких штанишках и высоких шерстяных гольфах, поверх которых сиротливо краснели ободранные коленки.
- Мы что, в прошлом?
Жасинт подхватил меня под руку, щёлкнул каблуками и улыбнулся.
- Мы в собирательном прошлом. Наслаждайтесь. - он потянул меня вперёд.
- А можно на "ты"?
- Конечно. Если ты больше не будешь пытаться ударить меня зонтиком, то да.
Я зашагала в ногу с Жасинтом, крутя головой и любуясь на вывески магазинов с их затейливыми шрифтами. Мы пересекли улицу Пелай, перебежав дорогу прямо перед носом у громадного чёрного автомобиля, отчаянно затормозившего и одарившего нас возмущённым тонким гудком, и вступили на площадь Каталунии, еще не обезображенную универмагом. Стаи голубей уворачивались из-под ног и по-куриному неуклюже улепётывали. Старый цыган жарил на огне каштаны. Около жаровни уже лежала корзина, полная газетных кульков. Как красиво вокруг... вот доходные дома-близнецы, их псевдоготические башни целы. Вот здание центрального банка, точнее, ещё пока старый  отель Колон, тянущий в небо свои застеклённые арки, сквозь которые были видны спины музыкантов, и пары, кружащиеся в танце по ярко освещённому холлу. Перед глазами возникла фотография Марины Жинесты с винтовкой, та самая, что была сделана на крыше отеля: ветер треплет её волосы, на лице вызывающая улыбка.
Дальше всё случилось так быстро, что я не успела даже моргнуть. Рядом по мостовой застучали выстрелы, Жасинт толкнул меня в ближайший подъезд, раздался грохот и сверху на нас посыпалась штукатурка. Я забилась под лестницу у двери каморки консьержа, и изо всех сил вжалась в стену. Жасинт сел на корточки рядом со мной, и зашептал мне в ухо: "Прекрати думать о Марине. Забудь о гражданской войне. Представь себе что-то счастливое, мирное"

Я честно пыталась найти что-то подобное в хороводе образов, вертящихся в голове: нашу старую квартира, кованая решётка балкона в спальне и слабый красноватый свет рефлектора, который мы специально зажигали заранее, чтобы не прятаться под громоздким одеялом. Медные полоски света от уличного фонаря на коже...
- Не надо порнографии, пожалуйста, - тихо попросил Жасинт.
Стены снова затряслись. Я опять зажмурилась, пытаясь сосредоточиться, и сознание подкинуло мне еще одну картинку: мы с мужем сидим в крошечной бутербродной за углом и поглощаем очередную порцию кубанито, болтая ногами и рискуя свалиться с шатких табуретов. Анисовый хлеб хрустит, а помидорка и чесночный соус норовят измазать лицо, как только ты вцепляешься зубами в ломтик окорока...

[Simka]

Внезапно я услышала гул голосов и негромкую музыку. Жасинт уже восседал напротив  с довольным лицом, заливая в себе в рот тонкой струйкой десертное вино из клюва специального кувшина. Это было целое искусство, у меня никогда не получалось пить из такого не облившись с головы до ног.
Закончив действие, он нарочито деликатно промакнул усики салфеткой, и протянул кувшин мне.
- В Cеми Дверях лучший мускатель на весь квартал. Наконец-то ты подумала о чем-то стоящем.
Одновременно Жасинт пододвинул мне глиняную плошку, в которой посреди темного соуса влажно блестели непонятные кусочки.
- Почки в коньяке. Попробуй, фамильный рецепт тётушки Майте.
- Не заговаривай мне язык. Что сейчас было?
- Небольшой сбой системы. Видишь ли, чужие мысли не так просто контролировать. Я расслабился, люблю эту эпоху, понадеялся, что вечер будет лёгким. А тут всплыла эта чёртова фотография, которую все всегда вспоминают. Бедная Марина. Если бы она знала, чем обернётся её невинная шалость..
- Извини...
- Ничего, всё прекрасно. Бывало и хуже, особенности работы. - Жасинт помахал официанту, и на столике начали материализовыватся всё новые и новые маленькие плошки с закусками. Я потянулась к крокетам - они были разной формы и размера.
- Продолговатые округлые - из курицы, маленькие шарики с треской, а овальные - жаркое - промычал мой спутник, одновременно ловко обкусывая мякоть креветки до самого хвостика, - Камароны здесь прелестны. Обожаю, когда гости едут в Барселону за едой..
- А за чем ещё? - я отправила в рот куриную крокету, и она растеклась на языке.
- Ну, футбол посмотреть. Это забавно, хоть и утомительно. Есть антиквары, с ними интересно, конечно. Поклонники Альмодовара вообще одно удовольствие,  если они остаются тут в борделях, где трансвеститы, а не просятся в трущобные кварталы. Тяжело, когда едут те, кто любит средние века, ну, или прочитали "Собор Святой Марии" - там нужен глаз да глаз. Одного клиента чуть не сожгли заживо, а другой едва не лишился руки - полез помогать каменщикам.
Но для меня ужаснее всего, когда гости едут на шоппинг... Скучно, долго. Столько всего находят, перемеряют весь магазин целиком, а ничего с собой не взять... Конечно, мечты у всех разные, и не мне решать. Я всего лишь проводник.
Пока мы сосредоточенно жевали, я оглядывалась по сторонам.  Пол был выложен чёрной и белой плиткой, как гигантская шахматная доска. За соседними столиками, покрытыми клетчатыми скатертями, публика попроще резалась в карты и цедила вино из приземистых стаканчиков, в глубине зала царил полумрак, мерцали лампы в стиле тиффани и чинно сидели воркующие парочки. Дамы были одеты по-разному: одни щеголяли в гладких шапочках и с тёмной губной помадой, демонстративно играя мундштуками, стреляя глазками и поправляя горжетку, другие были одеты очень просто, носили прямое каре и смолили папироски без излишнего шика. В центре зала у барной стойки, под потолком, располосованным деревянными балками, шумно веселилась компания молодых людей.
- Жасинт.. Я их знаю? У них странно знакомые лица.
Мой гид выдержал театральную паузу, затем расстегнул верхнюю пуговицу тренча и извлек из внутреннего кармана небольшую помятую фотокарточку.
- Вот, узнаешь?
- Но это же...
- Да, Феде и Сальва. Вроде бы двадцать седьмой. Их все узнают.
На фотографии было двое мужчин, тот, что справа - Гарсия Лорка, со своими широкими бровями и глубоко посаженными глазами, смотрел жестоко и торжествующе. Справа, как воробушек, вопросительно и удивлённо глазел молодой и лопоухий Сальвадор Дали, обнимая поэта. Оба держались рукой не то за большую корзину, воздушного шара, не то за корму лодки - на что намекал косой спасательный круг с надписью "Барселона".
Я залила себе в рот добрую порцию мускателя, щедро окатив блузку. К сожалению, путешествие во времени не убрало мою косорукость.
- Может, ты и живого Гауди мне покажешь?
Жасинт выудил из кармашка часы, сверился с ними, и замахал рукой официанту.
- Возможно, но у меня есть идея получше, тем более, мы совсем рядом. Идём.
Мы миновали площадь Палау, удаляясь от старых доков и их зловонных обитателей, и оказались перед зданием Французского Вокзала. К моей радости, его современный фасад был возведен лишь наполовину, а другая половина ещё щеголяла остроконечной треугольной крышей, и была похожа скорее конюшню безумно богатого человека. Протиснувшись сквозь тяжеленную дверь в вестибюль, я втянула носом воздух: пахло суетой, смолой, ржавчиной и костром. Новый навес вокзала уже был построен, и благодаря ажурным сводам, изгибающимся влево, навевал мысли о том, каково оказаться внутри чулка танцовщицы кабаре. Жасинт тянул меня вперед, не давая мне оглядеться по сторонам, и успокоился лишь тогда, когда мы достигли середины самой дальней платформы.
- А теперь смотри!
Из-за поворота, выползая из арки моста, среди лязга и грохота на нас медленно надвигался железный одноглазый монстр, выбрасывая клубы пара, казавшегося огненным дыханием из-за содовых ламп вестибюля. Пар клубился вокруг чудовища, и поднимался вверх, окутывая металлическое кружево опор навеса. Поезд мягко ткнулся носом в тупик и издал усталый басовитый гудок.
Из открытых дверей повалил народ: важные господа без багажа, вооружённые тросточками, люди победнее, обвешанные чемоданами, и, видимо, свежеприбывшие южане, несущие целыми семьями различный скарб в узелках и корзинах. От одной из таких семей отбилась чумазая  девчушка, ровесница моей дочери. Она застыла на перроне, оглядываясь по сторонам, широко распахнув свои тёмные бездонные глазищи. В руках у бедняжки трепыхался  серый гусёнок. Я было сделала шаг по направлению к ней, но в этот момент к девочке подбежала седая женщина в чёрном, отвесила ей оплеуху, и потащила к выходу. Жасинт мягко развернул меня в другую сторону - там, через несколько платформ, прибывал еще один поезд. Он ехал, тихонечко скрипя, и был больше похож на трамвай - на его крыше, высекая россыпи фиолетовых искр, словно короны красовались тонкие ромбы распорок, касающиеся проводов. Платформа расцвела сотнями фотовспышек, и мне на секунду показалось, что морда паровоза погрустнела от внимания, которое доставалось его электрическому собрату. Жасинт поймал мой взгляд и пожал плечами: электрификацию уже было не остановить.
От вокзала мы поспешили обратно вверх узкими улочками Борна, лавируя между бельевыми веревками, развешанными от балкона к балкону и обходя многочисленные выбоины на мостовой. Выбравшись на Лайетану, мы снова углубились в лабиринты Готического квартала, удивительно безлюдного и тихого, а оттуда поднялись вверх по Рамбле и продолжили прогулку по Пасеч де Грасия. В фасадах домов, не обезображенных неоновой подсветкой, было что-то неуловимо милое и рождественское. Даже Педрера, казалось, зевала всеми окнами вместо того, чтобы плотоядно скалиться на прохожих, грозясь лопнуть и придавить их своими причудливыми волнистыми формами. Наконец, променад сузился, переходя в извилистый Гран де Грасия. На улице Марии мы свернули вглубь, и вдруг сзади послышался рев мотора. Мы прижались к стене. Мимо нас, трясясь как механический муравей, прокатился бежевый двухлошадный "ситроен", бока которого сверкали свежей фанерой.
Я в замешательстве уставилась  вслед машине. Казалось, в голове, в самом дальнем коридорчике сознания прошмыгнула несмелая мысль, и сразу же ускользнула, не давая озвучить себя до конца. Это ощущение было очень похоже на ту дурацкую ситуацию, когда спина вдруг начинает чесаться в самом труднодоступном месте, под лопаткой, куда руки не достают, и вот ты вооружаешься линейкой, умудряешься ловко продеть ее под лямку бюстгальтера и предвкушаешь облегчение, но внезапно начинает чесаться уже совсем в другом месте...
- Жасинт, я совсем запуталась. Ты одет по моде начала двадцатого века. В ресторане и на вокзале была середина двадцатых годов, а на Площади Каталунии - тридцать шестой. А теперь мимо нас едет залатанная деревом "козочка", Это, как минимум, шестидесятые.
Мой спутник развёл руками и неодобрительно на меня покосился.
- Почему ты не можешь просто идти и наслаждаться моментом? Считай, что этот мир сделан из обрывков памяти, фотографий, всевозможных клише и рекламных плакатов. Он не реален, и существует лишь для тех, кому нужно убежать от реальности и залечить душевные раны. Ведь именно для этого Клаус и отправил тебя сюда, а уж он точно знает, в чем ты нуждаешься.
- Но почему, я попала именно сюда? Если Клаус такой проницательный, то разве он не знает, что я в любой момент могу сесть на электричку и приехать в Барселону. Ну, вернее, могла до карантина. На новенькой, комфортной электричке, безо всяких порталов, шторок и прочей дребедени. И в меня не будут стрелять. Ну, если снова не устроют теракт.
Жасинт посмотрел на меня, как на умалишенную: с жалостью, осторожностью, и некой брезгливостью:
- СЮДА ты на электричке не приедешь. Вернее, приедешь, но в другую Барселону. Ту, которую ты ненавидишь, которая полна неугомонных туристов, карманников, модных и бездушных кафешек. Барселону сеньоров и нищих, где одни убивают себя работой, чтобы оплатить аренду комнатки в подвале, а другие сто лет не были в центре, потому что живут подальше отсюда на побережье в своей вилле.
Ты ведь уезжаешь, верно?
Значит, пора помириться и проститься с тем, что тебе дорого. Вот с ними - Жасинт махнул рукой куда-то вперёд, на продрогшие пятнистые платаны на площади Часов. - Или с этими розово-жёлтыми одноэтажными домиками рабочих, зажатыми между особняками. Или со сводом рынка в Борне. С плитками в форме цветка на Пасео де Грасиа. Остатками изразцов в метро Фунтана, которые видно, если выйти из первого вагона. Просто вспомни, что ты любишь, и что до сих пор в твоей памяти. Что тебя позвало сюда.
- Девочка, нарисованная на плитке в переходе метро на площади Каталунии. - выпалила я, - Но её стёрли уже лет десять назад. И ещё , когда в нашей съёмной квартире на улице Бадиа в подъезде делали ремонт, чтобы установить лифт, то в лестничном пролете висела толстенная веревка. Я ходила мимо и мечтала за неё дернуть, но боялась. Оставляла на потом. А потом, когда мы переехали, её убрали, и поменяли ключ от входной двери... Знаешь, на улице рядышком, на подоконнике  всегда спала старая собака, и на украшение фасада прилепили маску дьявола. Потом был ещё один случай, прямо в мой день рожденья я возвращалась домой, и в здании напротив закрыли кафе и выставили на улицу старые резные стулья с полосатой обивкой, кривоногие... но я спешила, и ни одного не забрала, и вот когда...
Я замолкла на полуслове, понимая, что несу редкостную чушь. Мой спутник снисходительно улыбнулся.
 - Вот видишь.. Воспоминания - это очень важно. И фантазия тоже. И мечты.
- Но воспоминания это совсем не фантазии.
- Это одно и то же. Это то, что существует в твоей голове. И это то, что помогает держаться этому миру. И тебе, между прочим.
Мы молча шли по брусчатке, усеянной тысячами капелек крови растаявших снежинок, время от времени сворачивая в очередной переулок, так что я уже не знала, где мы находимся. Но, по правде сказать, меня это особо не волновало. Окна домов лучились уютом, улицы были наполнены ароматом готовящейся еды и дымком каминов. Витрины гасли одна за одной, и то и дело слышался скрип опускаемых жалюзи и скрежет ключей в замочных скважинах. Внезапно мне подумалось - всё пустяки, дело житейское. Да, я уже не девочка, и нервы у меня не стальные, и формы давно не идеальные, но я стараюсь. Стараюсь, чтобы моя мечта стала явью. И чуть не отмутузила бедного гида, потому что не сумела понять, что я в сказке. А ведь рассказывать сказки куда сложнее, чем их слушать.
- Жасинт.. А тебе, чего бы хотелось тебе? Ты можешь мне показать, что ты любишь?
Казалось, он ожидал именно этого вопроса, потому что снова подхватил меня под руку и потащил вперед. Мы исхитрились и запрыгнули в невесть откуда взявшийся трамвай, который уже трогался с места, отчаянно звеня. Сквозь запотевшие стекла мелькали фонари, и ещё раз фонари, оставляя в глазах пятна в форме искрящихся хризантем.
Через пятнадцать минут мы хохотали с вершины чёртова колеса, уплетая горячие чуррос, только что купленные у сердитой усатой торговки, ненавидящей Тибидабо. БарсАлона лежала перед нами, раскинувшись как звездный ковёр на пути к морю. Справа нелепым горбом ее ограничивал Монтжуик, еврейский холм, похожий на огромного моржа, уснувшего на берегу. Слева кривилась Орта и Сан Андреу, а прямо внизу квадратиками светились прямые улицы Эйшампла. Ближе к старому городу улицы снова превращались в месиво переулков и казалось, тонули в волнах.
- А кто ты? - спросила я Жасинта, - дух, или что? И почему мне кажется, что я тебя знаю?
- Ты меня не знаешь. Но я похож понемножку на всех твоих знакомых, чтобы ты не испугалась. А вообще настоящий я воооон там. - Он махнул рукой на восток, где за вафельными башнями Саграда Фамилия виднелся одинокий шпиль госпиталя Сан Пау.
- В смысле?
- В смысле, я работал электриком в муниципальной бригаде, вешал новогодние гирлянды на Гран Виа, и упал со столба. Меня отвезли в госпиталь. Потом, под Рождество я проснулся, и у моей кровати сидел бородатый старик. Как я понял позже, ко мне пришёл сам Святой Николас, и предложил с ним работать.
-То есть, чтоб работать на Клауса, нужно умереть в рождество?
Жасинт удивлённо на меня посмотрел.
- Я надеюсь, я ещё не умер. Лежу себе в коме и пускаю слюни. Хотя, кто знает, какая из моих реальностей реальнее всех остальных...

Колесо сделало полный круг. Часы на церкви пробили три четверти, и мой спутник засуетился.
- Я должен тебя проводить. У вас же скоро комендантский час. Идём.
Мы прошли мимо карусели,  мигающей разноцветными лампочками, мимо замысловатого киоска, где галдящая толпа запивала свои неудачи пролетарским пивом, и очутились перед невысоким зданием, стыдливо спрятанным подальше от террасс церкви Святого Сердца и укоризненного взгляда еще не переплавленной на снаряды бронзовой статуи Всепрощающего, будто в сомнении раскинувшей руки над городом. Жасинт указал мне на дверь, украшенную фигуркой дамы, придерживающей юбку.
- Тебе пора.
- Но это же туалет?! Фу, как неромантично.
- Двери не выбирают. Скажи спасибо, что женский, - он улыбнулся, - Удачи, и спасибо за вечер.
- Тебе спасибо. А визитку не дашь?
- Не дам. Хотя, подожди - Жасинт выставил руку, схватил что-то в воздухе, и протянул мне. Это был комок снега, который моментально растаял на моей ладони. Я сделала шажок вперёд и оглянулась: почетный гид всея Барселоны галантно приподнял шляпу и застыл.

Едва за мной закрылась дверь, как свет вспыхнул ярче, повеяло нафталином, и вместо входа в уборную показалась знакомая занавеска в примитивных треугольных ёлочках.
На низком стуле, все так же хитро улыбаясь, сидел мой старичок. Свеча, горящая за ним на прилавке, делала его волосы похожими на пламя.
Сквозь улыбку он спросил:
- И как вам? Занятно получилось?
- Замечательно. Я думала, вы больше по оленям и подаркам.
Клаус зажмурился и замотал головой.
- Скажите, а Жасинт поправится?
- Он уже давно поправился. А теперь, - Клаус указал мне на другой сундучок - возьмите что-то на память.
Я покорно сунула руку под крышку, и мои пальцы нащупали что-то холодное и довольно тяжёлое. Это был стеклянный шар со снежинками внутри. Закованный в нём снеговик  щеголял в котелке, и на его лице кривились усики-мерзавчики.
- А теперь отправляйтесь домой. Вас ждут. - слова старика прозвучали словно приказ. Я вышла из павильончика, затем обернулась, но прилавок был уже пуст, свеча догорала, и лишь занавеска едва колыхалась.

Обитатели палаток спешно собирали нераспроданное барахло. Небо было увешано теми же красно-желтыми членами. Прекрасная аллегория к уходящему году.
Я брела по привычной мне улице, и на душе было тепло, как будто после горохового супа с копчеными рёбрышками. Мне казалось, даже если я сейчас наступлю в кучу дерьма и подскользнусь, то продолжу улыбаться. Все неважно. В пустом рюкзаке перекатывался шар, из которого посмеивался снеговичок-проводничок. Где-то совсем рядом, на втором этаже, дочка наверняка стояла прижавшись носом к окну, пытаясь не пропустить пролетающего Санту, а мой муж сидел за компьютером, выискивая стройматериалы подешевле.
Часы на церкви пробили десять ровно тогда, когда я забежала в подъезд.
Когда я открыла дверь, ко мне радостно бросилась собака, виляя всей филейной частью. Мои два любимых человечка сидели на диване, увлеченно пялясь в телевизор, где шел документальный фильм про увлекательнейшую и полную опасностей жизнь кротов в Теруэле. На столе среди алых пятен, растопырив свои лучи, распласталась сушёная морская звезда ярко-алого цвета. Пахло лаком для ногтей. Моим, дорогущим, приобрётенным до кризиса "Революционным Красным"... Бедный мой лак, он наверняка был создан чтобы блистать на нежных пальчиках светской дивы, но судьба предназначила ему другой удел. Волшебство. Выдыхай. Думай о волшебстве!!!!
- Заяц, а я Санта Клауса видела. Смотри, что он мне для тебя дал. - Я протянула дочке шар, - Только осторожно, поставь под ёлку. Звезду, как я погляжу, вы уже сами сделали...
Дочка ускакала к в комнату, а муж бросил на меня умоляющий взгляд и приготовился к гильотине. Мне было внезапно наплевать на стол. В конце концов, он прожил долгую счастливую жизнь, и пострадал во имя праздника.
- А как мы звезду закрепим?
- Проволокой. Слушай, пока тебя не было, позвонил компаньон и  я отвлёкся... Сейчас всё ототру.
- Завтра ацетон купим и ототрём. А Карлос твой что на ночь глядя звонил?
Муж расплылся в улыбке, как мультипликационная жаба:
- Помнишь, я недавно образцы посылал? Ты упаковывала, а мелкая думала, что это новогодний подарок, и положила туда конфеты? Всё подошло. Контракт наш. Может, отпразднуем?

[Simka]

История вторая. Брюссель

Припорошенный снежной пудрой, днем город кутался во влажный туман. Улица Мясников сдержанно бурлила, как котелок на медленном огне. Тут подавали мидий в начищенных до блеска ведерках, пар от пряного бульона плыл над тесно составленными столиками. В глубине ресторанов высились аквариумы, сквозь темное стекло которых можно было разглядеть колышущихся крабов, осьминогов, сонных рыб. Море было далеко, но чувствовалось во влажном дыхании ветра, в плеске воды в аквариумах, в перламутровых отблесках на черных створках раскрытых мидий.

Днем город был как горсть камней, собранных на побережье, — напоминание о море, не более. Темно-серые, сбрызнутые дождем и снегом соборы и церкви дремали, сонно прикрыв витражи. По улицам бродили туристы, перетекая от статуи писающего мальчика к статуе писающей девочки.
С холма Искусств открывался вид на город задумчивый, размышляющий об уходящих в прошлое столетиях. Это была не более чем поза. За старинными фасадами кипела жизнь современная, город не стоял на месте, он спешил жить, догоняя утекающее время. Спешил, но не забывал быть щедрым к своим гостям.

Короткий зимний день истаивал, уступая густым бархатным сумеркам, и город преображался. Улицы ложились под ноги расчерченной вафельной плиткой, в каждом магазинчике с распахнутыми дверями предлагали сорок семь начинок на выбор и пятнадцать соусов на любой вкус. В витринах ждали хрустящие комиксы с новенькими ломкими страницами, солоноватые старинные монеты россыпью, покрытые, как голубой сыр, благородной плесенью.
Резные шпили собора на темнеющем небе казались отлитыми из самого темного и горького шоколада, снег кружился взбитыми сливками, и спелой сочной клубникой представала улица красных фонарей, где в ярко освещенных окнах выставляли самое сладкое, что можно вообразить — безусловное обещание любви.

Рыночная площадь сияла теплым апельсиновым светом, плотно прижатые друг к другу дома гильдий с богато украшенными фасадами походили на марципановые пирожные на лотке кондитера, политые зеркальной глазурью и посыпанные шоколадной стружкой. Вылепленные из мастики и зефира, сидели над входами волчица и голубь, крот и лебедь.

Нарядным праздничным тортом выступало здание ратуши, торжественно разложив на площади коржи этажей с арочными сводами. Блестящими сахарными фигурками супергероев казались статуи королей и герцогов Брабантских. Медовые отблески подсветки бродили по каменным лицам, среди которых непременно должна была оказаться и круглая мордочка Тинтина.

Собранная из ванильного крема и белого шоколада, устремлялась ввысь ажурная колокольня, своей легкой асиметрией придавая ратуше неидеальность, характерную для живых существ. На вершине колокольни покачивался ангел, созданный из чистейшего золота и самых лучших помыслов. Раскинув крылья, столетиями он защищал город.

Полыхающая огнями, Рыночная площадь плыла в ночной темноте, как десерт фламбе, охваченный пламенем. Сияли фасады и ступенчатые фронтоны, горели арки и статуи, отраженным блеском светились каменные узоры. В пересечении огней реял ангел — протяни руку, и звездой он опустится в ладонь, окажется крошечной сувенирной фигуркой с крыльями из гофрированной бумаги, с волосами в серебряных блестках. Вещественное воплощение громадного и обещание всего лучшего в неумолимо наступающем году.

[Simka]

История третья. Котор

Среди пёстрого разноголосья витрин и вспышек, неброская самодельная вывеска притягивает взгляд.
От неё веет спокойствием, которое было мне так нужно. И за которым я зачем-то зашла в торговый центр – наивная была попытка, конечно. Но оставаться в четырёх стенах дома было ещё хуже. Последнее время мне совсем не хотелось туда возвращаться. Потому что пустая квартира легким шелестом намекала: «Тебя никто не ждёт».

 – Доброго вечера, девушка. Заинтересовал мой скромный прилавок?
За прилавком сидел пожилой мужчина, с белоснежной аккуратно уложенной бородой, и в вычурном старом пиджаке. Он выглядел настолько инородно, что сразу притягивал взгляд. Да даже говорил как-то… по-другому. Не так, как бойкие продавцы, завлекающие к себе как рыба-удильщик, ярким видом и светом. Он был… приятным. Эдакий дедок в маленьком городе с собственной лавочкой.
И что он делал здесь, в ТЦ, в канун Рождества, было непонятно.
– Да вот никак не могу понять, что же вы продаёте, – вежливо улыбнувшись, я уже собираюсь пройти мимо, но дедок улыбается.
– То, что вы ищете, девушка. Вот, к примеру, где бы вы хотели сейчас очутиться?
Я задумалась на мгновение и хотела было ответить, но он остановил меня жестом.
– Нет-нет, дорогая. Не нужно говорить этого вслух. Достаточно просто подумать. Хотите испытать моё новое изобретение, Видеораму? Что-то мне подсказывает, что я смогу вас удивить.
– И сколько?
– Деньги, что деньги. Оставьте здесь, – его рука легла на резной сундучок из темного дерева, – то, что вы хотите оставить в прошлом. И этого будет достаточно.

Я задумчиво пошевелила пальцами в кармане. Перчатки, бумажные платки, и… блистер. Успокоительные, которые я допила только сегодня, и ещё успела подумать, что нужно записаться к терапевту за новой «дозой». Если уж я что-то и хотела оставить в прошлом – так это их.
Бесшумно, будто провалившись в вату, пустой блистер исчез в сундучке.

– Прошу, – жестом камердинера пригласил меня старичок к массивной деревянной двери. «Здесь? Серьезно?», – мелькнуло в голове, а в глубине души появилось ощущение, что кажется я попала в сказку. Потому что такого просто не могло быть.
Когда старичок начал крутить странного вида ручку на стене, рядом с дверью, ощущение усилилось. И окончательно утвердило свои позиции, когда над дверью цокнула и выпала табличка:

«КОТОР»

В тоже самое мгновение дверь с тихим скрипом приоткрылась, а старичок потянул её на себя, открывая мне… тот самый город, о котором я только что думала. Курортный кусочек рая в Черногории.
Уже не сомневаясь, я сделала шаг вперёд.

Рассудок тщетно пытался найти объяснение. Голограмма? Галлюцинации? И почему оба этих слова начинаются на букву «Г»?
Но страха не было. Только странное умиротворение.

Я стояла перед вывеской «Cats Museum». Дверь в музей была открыта и на пороге сидел вальяжный полосатый кот, который при виде меня лениво зевнул и поднялся, уходя куда-то вглубь.
Посчитав это приглашением, я зашла.

На мгновение, после огней ТЦ, мне показалось, что свет выключен, но очень быстро я поняла, что ошибаюсь. Свет был, просто не такой ядовитый как в торговом зале, а нежный, ненавязчивый, чтобы ничего не отвлекало от слегка подсвеченных витрин.

Кошки, коты, котята. На бумаге, на монетах, даже на ложках – они были везде. Где-то пушистые и наглые, где-то гладкие и гибкие.
Я ходила между стеллажами, и мне казалось, будто я слышу мурчание. А иногда тонкий писклявый голосок.
В такие моменты я оборачивалась на встретившего меня кота, но он спал на мягком стуле смотрителя, свесив хвост почти до пола.
Впрочем, сказка и должна быть сказкой, не так ли? И возможно в ней есть место чему-то невидимому.
Я чувствовала, как с плеч падают и разбиваются на мелкие осколки усталость, раздражение, тоска. А взамен проходит уют.

Дверь в стене появилась незаметно. Когда я уже устала и почувствовала, что с удовольствием съела бы рогалик на фудкорте.
Я ждала, что сейчас шум и гам торгового центра меня оттолкнут, но на удивление я только улыбнулась им как старым друзьям.
– Понравилось? – интересуется у меня продавец, и только улыбается, видя мои горящие глаза.
– Но, милая, как это так вышло, что вы с пустыми руками, – качает он головой. – Нет-нет, без сувенира я вас не отпущу. Вот, присмотрите что-то тут.

Почему-то в этот момент я знаю, что выберу правильно. Поэтому опускаю руку во второй деревянный сундучок глядя в глаза старому волшебнику.
Пальцы касаются чего-то гладкого и мягкого. Я вытягиваю руку и вижу на ладони маленькую плюшевую рыбку, как те, что набивают кошачьей мятой и дарят любимцам.
«Зачем она мне? Хотя, после музея логично», – быстро мелькает в голове и исчезает, сменяясь планами на вечер.

И только позже, уже у дома я вдруг слышу тонкий писклявый голосок. И обернувшись, замечаю маленький лохматый комочек на лавочке. Большие желтые глаза смотрят умоляюще, и в этот момент я понимаю. Я выбрала правильный сувенир.

И последним с плеч, глухим треском, падает одиночество.

[Simka]

История четвертая. Герцег-Нови

Тик-так, тик-так... Обычно умиротворяющее тиканье часов сегодня раздражало. Звук в пустой квартире казался слишком громким, даже оглушающим. На кухне загудел вскипевший чайник, щелкнул выключатель. Мила налила кипяток в любимую чашку с щербатым краем, макнула пару разу чайный пакетик. До носа донесся неприятный запах подгнивающего сена. Чая и до этого не очень-то хотелось. Она раздраженно выплеснула вонючую жижу в раковину.  Тик-так, тик-так... Можно было бы нарядить елку, повесить гирлянду, но для кого? Традиционно много-много лет подряд вся семья собиралась у мамы. Было тесно, шумно, но радостно. А в этом году все не так. Мила так надеялась на этот праздник. С сестрами не виделись уже лет сто: у каждой своя семья, свои заботы. Маму тоже удается навещать редко. Бедный папа все по командировкам мотается.  И вообще весь год выдался ужасным: новая работа уже не приносит радости, со здоровьем не ладится, подруги в своих проблемах... Захотелось залезть в кровать, завернуться в одеяло и не просыпаться никогда-никогда. Мила до последнего ждала праздника, предвкушая, как они соберутся все вместе, будут дарить друг другу подарки и веселиться, давая себе отдохнуть от забот и опостылевшей рутины. Но одна сестра сказала, что на праздники улетает отдыхать в Эмираты, вторая решила засесть дома со своей дражайшей половиной. И даже мама решила, что в этом году она хочет отмечать на даче. Тик-так, тик-так... Захотелось сорвать часы с крючка и швырнуть об стену.
   С улицы послышался радостный перезвон бубенцов. Мила подумала, что если она останется еще хоть на минуту в своей пустой квартире, то она точно окончательно раскиснет. Мелькнула мысль, что, может, идиотские радостные лица отвлекут от мыслей о собственной ненужности.
   Крепкий морозец сразу защипал щеки. Некоторое время девушка просто стояла около дома, наблюдая за паром от собственного дыхания. Подумалось, что можно дойти хотя бы до центра, посмотреть на главную елку, побродить по павильонам ярмарки. Захотелось включить музыку, но наушники были забыты дома, а подниматься обратно на пятый этаж стало лень.
   Ноги сами вывели Милу на проспект. Людей было необычайно много: шли парочки, держась руками в вязаных варежках, шли компании с детьми, закутанными так, что только торчали маленькие курносые носики, шли одинокие люди с глуповатыми растерянными улыбками. И все они озирались, с наивной радостью осматривая праздничное убранство города. Магазинчики и разные кафе будто соревновались между собой в том, у кого будет пышнее и интереснее обыграна рождественская тематика. У мясного магазина, в котором Мила обычно покупала себе куриную грудку на ужин, на большую пластиковую корову, расчерченную по линиям разделения говяжьей туши, кто-то от души намотал золотой мишуры. Животное печальными глазами смотрело на наскоро сделанный из ящика и соломы вертепчик, в котором лежал розовый пухлый пупс. В кафе, где девушка часто покупала слойки с томатами и сыром, на окна были наклеены крупные ажурные снежинки, вырезанные с поразительной искусностью. И везде огни и огоньки: стекающие бриллиантовыми слезами по фонарным столбам, мерцающие в затемненных окнах рестораций, мелькающие в густой хвое праздничных венков; желтые, зеленые, синие...
   Все это Мила отмечала на ходу, но, погруженная в свои печальные мысли, ни разу не остановилась, чтобы полюбоваться, запечатлеть в памяти особо яркий образ. Она сама не заметила, как оказалась на центральной площади. Горела яркими гирляндами огромная елка, наряженная так густо, что не было видно темно-зеленых лап. С катка, залитого прямо вокруг нее, раздавались радостные крики и гремела уже ставшая классикой «Jingle Bells». Мила хотела было немного посмотреть на катающихся, но сзади кто-то ее подтолкнул, и развеселая толпа с криками увлекла ее с собой. Кто-то требовал глинтвейна, детский голосок настойчиво просил «бибирный пряничек», женских смех, густой мужской баритон, фальшиво напевающий «Happy New Year»... Мелькнула над головой яркая вывеска рождественской ярмарки, переливающаяся цветными фонариками. Мила растолкала несколько человек, но вырвалась из этой чересчур шумной кутерьмы, быстро прошла между пестрыми рядами, с которых раздавались бодрые голоса завывал.
   Внезапно звуки праздника и разгула затихли, будто Мила накрыла голову подушкой, или оказалась далеко-далеко. Она стояла перед небольшим неприметным павильоном, обшитым некрашеной вагонкой, над дверью висела грубая дощечка с каллиграфически выведенными красной краской буквами «Чудесная Видеорама Клауса». Девушке, до этого почти бездумно идущей куда несут ноги, почему-то очень захотелось туда зайти.
   Помещение, в которое она вошла, оказалось почти пустым: ни сувениров по стенам и на полках (которых, впрочем, тоже не было), ни ярких огоньков и мишуры, ни россыпи полосатых леденцов. Только стойкий запах хвои да два небольших сундучка по краям прилавка. Она не сразу заметила старичка за стойкой, погруженного в толстую ветхую книгу, но едва она огляделась, как он поприветствовал ее неожиданно глубоким бархатистым голосом.
- Что ты ищешь, дитя мое? – спросил он.
Мила замешкалась с ответом.
- Да ничего, простите. Я только посмотреть…  - наконец выдавила она неуверенно. – Хотя, знаете... Наверно, я ищу настроение...
Старик усмехнулся в пышные седые усы.
- Понимаю. И где бы ты хотела оказаться? Можешь, не говорить, просто подумай.
 Вопрос показался совсем странным. Но в голове тут же промелькнула мысль о теплом море и умиротворении.
- Предлагаю тебе испытать мое изобретение, дитя, - улыбнулся старик. – Только обязательно нужна плата. Это же чудо, а за чудеса надо платить, пусть даже эмоциями. А мне достаточно будет чего-то, что ты хочешь оставить в прошлом. Подумай, посмотри в карманах. Вы, девочки, столько всего носите с собой, что тянет вас вниз, не давая радостно болтаться между небом и землей.
Мила озадаченно начала выкладывать на прилавок содержимое своих карманов: мобильный, ключи, проездной, ключ-карта от работы, ручка, огрызок карандаша, гигиеническая помада, комок из чеков, бумажка со списком продуктов, маленькая записная книжка... Она-то тут как оказалась?  Девушка немного удивленно повертела в пальцах крошечный блокнотик. Долгое время она скрупулезно переписывала туда все телефонные номера и дни рождения своих друзей и близких. Но теперь это все надежно хранится на электронных носителях, в облаке и где-то там еще, поэтому девушка почти уверенно бросила книжку в сундучок, который ей подвинул странный хозяин павильона. Старик снова улыбнулся и откинул крышку прилавку, приглашая ее зайти. Она и не заметила за ним дверь, на которой было написано «Герцег-Нови». Ошеломленная тем, что именно об этом городе вскользь подумала, Мила толкнула дверь...
...И замерла... вдыхая запах соли, нагретых камней, душистых цветов и фруктов. Солнце заливало небольшую площадь, отражаясь на бронзовом короле Твртко I, играло с легкими морскими волнами, из-за чего те искрились почти до рези в глазах, ласково гладило своими лучами раскрасневшуюся с мороза кожу. Будто зачарованная Мила оглядывалась вокруг. Прикрыла глаза, подставляя лицо теплу. И скорее почувствовала, чем увидела какое-то движение рядом. Немного лениво девушка посмотрела себе под ноги и увидела белоснежного кролика в смешном клетчатом костюмчике в красно-зеленую клетку и маленьком цилиндрике, украшенном веточкой остролиста. Зверек смешно застучал лапкой по брусчатке. А потом резко развернулся, большим прыжком очутился на крутой лестнице и побежал вверх.
«Варкались хливкие шорьки...» - подумала Мила и бросилась за ним. Ей показалось, что она просто обязана за ним побежать - может, догнать, может, помочь чем-то. И она бежала. Почему-то все улочки, которые она помнила, куда-то исчезли, зато появилось очень много лестниц. Слишком много. Она бежала вверх, на последних ступеньках оказывалась на небольшой площадке, от которой отходило еще несколько лестниц в разные стороны, вверх и вниз. Только еле успевала замечать мелькающие впереди белые ушки. По бокам проносились пальмы, дома, синее небо, синее море, люди, снова пальмы. Они смешивались и смазывались, мелькали, будто девушка не бежала, а ехала в скоростном поезде, смотря в окно. Возникла мысль, что с ее стажем курения, она должна была уже задохнуться и умереть на первой же лестнице в конвульсиях. И тут же, как только Мила об этом подумала, у нее закололо в боку. Она остановилась, упершись ладонями в колени и переводя дыхание. Как ни странно, чувствовала она себя почти превосходно. Кролик снова оказался рядом с ней, глядя на нее темно-зелеными глазами. «Не побегу больше, - сказала ему Мила. – Давай лучше так погуляем».
   Они спустились к пляжу. Босые ноги приятно грела гладкая галька. Синее-синее спокойное море умиротворяло. И девушка долго простояла у самого берега, чувствуя, как вода ласково смывает со ступней усталость. Рядом шумели две девочки, брызгая друг друга, а потом зажимали носы и кричали такое знакомое «Баба сеяла горох», после чего ныряли с головой.
   Миле захотелось побродить по узким улочкам города. И будто мгновенно оказалась на небольшой площадке между светлыми домами из ноздреватого камня. Из окон доносились разговоры и негромкая музыка. На одном из балкончиков светло-желтого дома с деревянными ставнями, в кресле сидел крупный пожилой мужчина с белой-белой бородой. На коленях у него сидели две маленькие девочки. Тут же вспомнилось, как радостно приветствовали своего дедушку они с сестрами. “Дед Мороз, Дед Мороз пришел!” - кричали они. А дедушка снимал свою маленькую шапочку и усаживался со всеми за праздничный стол. А они ползали у него по коленям, играли с волосами, обнимали и расцеловывали. И любили со всех сил своих маленьких сердечек.
   Мила долго бродила по городу в сопровождении белого кролика. Нежно проводила по каменным парапетам; подставляла плечи ярким бабочкам, периодически опускающимся отдохнуть; прыгала по плиткам, стараясь не наступать на стыки (и, кажется, ее пушистый спутник поддержал эту дурацкую забаву); ела сочные нектарины, не заботясь о том, как она выглядит, вытирая рукавом рот. Она тактично отводила глаза от обнимающихся парочек, разомлевших на жаре; радовалась вольготно расхаживающим котам; отвечала улыбкой на озорные щербатые улыбки детворы, приветливо здоровалась с почтенными пожилыми дамами в соломенных шляпках, которые смотрели на нее, как на давнюю знакомую. Когда девушке захотелось пить, она сразу наткнулась на маленький фонтанчик. Вода в нем была настолько ледяной, что сводило зубы, но самой вкусной, что ей доводилось пробовать.
   Наконец, Мила оказалась возле маленького магазинчика, в витринах которого красовались премилейшие антикварные часы: и на цепочках, и наручные, и настольные ходики. Были даже похожие на те, что висели у нее дома и так раздражали сегодня своим тиканьем. Ей показалось, что будет здорово купить себе именно часики вместо банальных магнитиков. Она толкнула дверь...
 Знакомый старик отложил свое чтение и ласково улыбнулся:
- Понравилась тебе моя Видеорама, дитя мое?
Девушка только кивнула, чувствуя, как рот сам расползается до ушей.
- Тогда возьми из этого сундучка что-нибудь себе на память.

   Дома ее встретило приветливое тиканье часов. Мила разделась, поставила чайник. Села за кухонный стол и положила перед собой большую морскую раковину. Подумала, приложила ее к уху и прикрыла глаза. На душе было спокойно и уютно. Все будет хорошо.

[Simka]

История пятая. Бремен

– Мохито? Куба Либре? Джин-тоник?

В декабре куда привычнее был бы глинтвейн, но декабрь был исключительно на календаре, за спиной шелестели листьями финиковые пальмы, со стороны океана дул тёплый ветер, я стоял в шортах совершенно вырвиглазной расцветки у пляжного бара в Майами и понятия не имел, чего я хочу.

– Может, специальный коктейль Миллениум? В честь нового тысячелетия.

– Новое тысячелетие наступит через год, тогда, может, и попробую. Пиво?

Бармен пожал плечами, выставил на стойку бутылку Короны с красно-белой соломинкой, на которой зачем-то и каким-то чудом держался ломтик лайма, и, ловко подцепив купюру, направился к двум блондинкам, устроившимся в тени пальм.

Пиво было холодным, и этим его достоинства исчерпывались, я зажевал его лаймом (теперь-то понятно, зачем он был) и двинулся дальше. Кажется, во всём мире я умудрился найти город, максимально не соответствующий духу Рождества, и оказаться там ровно в его канун. Американский  размах и желание оказаться во всём первыми и лучшими чувствовались в каждой светящейся гирлянде, каждом фонарике, каждом павильоне раскинувшейся вдоль берега рождественской ярмарки – всё по отдельности было прекрасно, всё вместе, включая сияющие небоскрёбы, разномастную толпу в шортах и пляжных рубашках и десяток Санта-Клаусов (преимущественно кубинского происхождения), создавало впечатление комедии абсурда. Я шёл мимо ярких вывесок, чудом уворачиваясь от охваченных праздничной суетой детей и обвешанных покупками взрослых, отбивался от настойчивых предложений, пока не оказался на самом краю праздничного безумия. Сюда почти не долетал ни звон колокольчиков, ни детский смех, ни объявления о распродажах, толпа осталась где-то позади, а последний павильон мигал приглушённой тёплой вывеской «Чудесная Видеорама Клауса». Никто не звал меня внутрь, я даже не был уверен, что павильон открыт – настолько незаметным и тихим он казался в сравнении с остальными, но я подошёл ближе, а затем потянул за обшарпанную дверную ручку.

– Счастливого Рождества! – павильон вовсе не был заброшенным и закрытым, сидевший за прилавком старичок отложил книгу и улыбался мне как родному. – Проходи скорее!

Внутри было почти пусто, не было ни праздничной иллюминации, ни того, чем мог бы торговать владелец – прилавок, кресло, пара небольших сундучков, отложенная книга. Не прячет же он товары?

– Нет, – улыбнулся старик, – покупать здесь действительно нечего. Но и ты пришёл не за этим.

– Я вообще не знаю, зачем я пришёл.

– А ты подумай, что ты ищешь, куда бы ты хотел прийти? Здесь тебе не нравится, а где было хорошо? Не говори, просто подумай.

– Не уверен, что мне где-то было хорошо. Я бы в этом случае меньше бегал с места на место – какой смысл убегать от хорошего?

– И об этом можешь себя спросить. Хочешь посмотреть видеораму, моё новое изобретение? Кажется, тебе она придётся по душе.

Я полез за бумажником – плохо представляя себе, что такое «видеорама», я отлично понимал, что за просмотр чего-либо придётся платить, впрочем, старик не производил впечатление человека, заламывающего неоправданно высокую цену, да и вообще вызывал некоторую симпатию – по крайней мере, он говорил без чудовищного испанского акцента.

– Убери свои деньги, найдёшь, на что их потратить. Вот, – он подвинул один из сундучков, – брось сюда то, что хотелось бы оставить в прошлом, и пойдём со мной.

Помимо бумажника в кармане лежало уведомление о разводе и предстоящем судебном процессе – с утра я зачем-то забрал его со стола и проносил с собой весь день. Его я и опустил в раскрывшуюся резную крышку – бесконечная бракоразводная нервотрёпка утомила настолько, что я бы с удовольствием о ней не вспоминал.

– Вот и славно, – старик проводил взглядом скрывающийся в прорези конверт и поманил меня к двери в стене павильона, которую прежде я даже не заметил, – плату ты внёс, теперь можешь смотреть.

BREMEN - буквы над дверью выделялись привычным готическим шрифтом, и я даже почти не удивился, толкая дверь – на один из первых вопросов старика я бы с уверенностью мог ответить – «Конечно, Бремен, десять лет назад».

***
Нейтан задумчиво тёр нос осла, судя по всему, первым он не был – нос и передние ноги одного из «Бременских музыкантов» были затёрты до блеска.

– Слушай, а почему они бременские? Никогда не мог понять, они же не из Бремена и в Бремен даже не дошли.

– Потрясающее немецкое буквоедство! – Нейтан наконец соизволил отпустить нос осла, и скульптурная группа оказалась в центре внимания дожидавшегося поблизости шумного семейства. – Совершенно неважно, откуда они и где в итоге остались. Хотели быть бременскими музыкантами, шли в Бремен, заявили о себе всему миру как о бременских музыкантах. Это же совершенный символ свободы, как Кеннеди и его «Я – берлинец»!

Кеннеди был аргументом, на который было нечего возразить – Стена, возле которой он произнёс знаменитую фразу, фактически рухнула на наших глазах. Девятого ноября правительство ГДР объявило о возможности получения виз для посещения Западного Берлина, что, по факту, не играло уже никакой роли. Я был в толпе, пробивавшейся через казавшуюся прежде неприступной границу, попытался залезть на стену, ободрал локоть и свалился под ноги американскому корреспонденту.

– Добро пожаловать на Запад! – он помог мне подняться, а потом протянул открытую бутылку пива. – За вашу свободу!

Я пил за нашу свободу, смотрел на разноцветные граффити с чужой стороны Стены и бесконечную череду людей; на следующий день водил Нейтана по Восточному Берлину, уверяя, что подвалы Штази определённо не открылись для свободного посещения американской прессы; спустя неделю он сообщил, что насмотрелся на Восток и настало время показать мне Запад – у меня не было ни денег, ни планов, ни возражений. Так в конце декабря мы оказались в Бремене, перед городской Ратушей и Бременскими музыкантами.

– Это же сказка об абсолютной свободе! Я не тот, кем меня считают, я тот - кем хочу быть, американская мечта в чистом виде!

– По-моему, она о глубокой безисходности, что бы ты ни делал – благодарности не дождёшься, чего бы ни хотел – твой предел жить в лесу и не быть пущеным на бойню.

– О Господи! – Нейтан демонстративно закатил глаза. – Зачем делать из сказки экзистенциальную драму с очевидным посылом «люди довольно неблагодарные существа»? Пойдём, чего-нибудь выпьем!

Прошедшие годы сделали ослиный нос ещё более блестящим, я стоял на том же месте, перед Ратушей, казалось, что только что видел и слышал Нейтана – «Кстати, отметь, ведёт всю эту компанию ослик! Нет, понятно, что это чистая случайность...», но люди вокруг были другими, Нейтана, разумеется, не было, а я больше не был двадцатилетним, впервые выбравшимся за пределы Восточного Берлина.

Я сделал пару шагов в сторону, через тонкую подошву отлично чувствовалась неровность площади, я потрогал золотой нос осла, холодный и мокрый от подтаявшего снега, я прислушался к диалогу стоявшей неподалёку пары, они говорили по-немецки, и один из них, взглянув на часы озвучил время, среднеевропейское, никак не восточного побережья США. Но мне не было холодно несмотря на падавший сверху редкий снег, люди проходили мимо, не замечая моей совершенно не соответствующей месту и времени одежды, кто-то прошёл совсем близко и задел меня плечом – я почувствовал, он нет. Окружающий мир казался одновременно совершенно реальным и потусторонним, я был внутри него, но не был его частью – я не понимал, как это работает и, честно говоря, не особенно хотел понимать. Я пожалел, что не узнал у старика, как долго будет работать его «чудесная видеорама», с другой стороны – я даже представить не мог такого эффекта.

Я отошёл от Бременских музыкантов и двинулся по Рыночной площади. У кафедрального собора застыла группа туристов, сверяющихся с путеводителем.

– Сложно было написать, где именно искать эту мышь? Всюду же посмотрели...

– Мышь, мышь, мышь, хочу найти мышь, – Нейтан нарезал круги вдоль стен собора, – с твоей стороны точно нет?

Мы искали неведомую мышь, уже не в первый раз проходя мимо каждой из стен. Судя по тому, что Нейтан где-то о ней вычитал, она должна была быть маленькой, из светлого камня и бежать вверх – искать её среди многочисленной резьбы и витражей было равносильно поиску иголки в стоге сена.

– Можешь вообще объяснить, что в ней особенного? В жизни не поверю, что ты просто так ищешь повсюду каменных мышей.

– Понятия не имею, – Нейтан пожал плечами, – я же ещё её не нашёл. Возможно, это самая обычная мышь. Но зачем-то же кто-то из строителей её сделал.

– Сомневаюсь, что пятьсот, или сколько там, лет назад кто-то задумывался о том, что ты будешь искать мышь вместо того, чтобы встречать новое десятилетие.

– Семьсот. И новое десятилетие начнётся в 1991. И неважно, кто и что думал. Считай это проявлением той самой человеческой благодарности, которой по-твоему никому ни от кого не дождаться. Мышь тут, и её надо найти.

Удивительно, что мышь в итоге нашёл я и совершенно случайно, когда оступился и чуть не упал – почему-то мы искали её наверху, а она оказалась почти у самого основания колонны; давний строитель действительно сделал её почти незаметной, не знаешь, где смотреть – не увидишь

Я помнил, что если идти от площади на юг, можно выйти в Шнор, с запутанными и извилистыми улочками, сувенирными лавками, барами и частными магазинчиками чуть ли не в каждом доме. Теперь даже идти не пришлось – пространственно-временные особенности «видеорамы», казалось, просто переместили меня.  
Запах алкоголя, кофе и специй здесь мешался с запахами краски и кожи из мелких салонов и мастерских, весёлые компании перемещались из заведения в заведение - «Как думаешь, пройдём хотя бы одну улицу, не пропустив ни одного места?» Прошли мы, кажется, две или три.

– Отличный, судя по всему, нас ждёт год, совершенно пьяный и непредсказуемый! Хотя, кажется, у меня вообще любой год такой.

– Мне нравится, это, – я кивнул в сторону криво натянутого транспаранта «Свобода и единство в новом десятилетии», – тоже ужасно нравится. Для меня это вообще другой мир, совершенно новый.

– Привыкай. Старого больше не будет.

Почему-то эта совершенно простая констатация факта обрадовала меня как мало что прежде, почему-то я сразу и без вопросов в это поверил. Вокруг был новый мир, совершенно свободный, открытый и неизведанный, где я мог быть в любом месте и кем угодно.

Спустя десять лет я так же радовался новому миру, если и вспоминая старый, то как полный какой-то беспросветной тоски, из которой я смог вынырнуть у Берлинской стены, а полностью осознать это в Бремене.   Свобода и открытость перестали быть непривычными, белых пятен на карте мира почти не осталось, я менял занятия, окружение, собственный статус, всё время пытаясь найти что-то новое. В чём-то я стал почти «бременским музыкантом» – с той разницей, что не кто-то пытался избавиться от меня, а я избавлялся от того, что считал пройденным, и не был готов остановиться.

Я вспомнил выбитое золотом на фасаде Шюттинга «wagen un winnen», которое, не особо задумываясь, практически сделал собственным девизом – рисковать получалось отлично, побеждать – от раза к разу, и почти сразу снова смотрел на знакомые буквы.

«Набережная, – подумал я, кажется, понимая, как работает принцип видеорамы, – на набережную, и всё».
Принцип не подвёл – я стоял у знакомой тёмной воды, глядя на огни на реке, теперь, за счёт плавучих ресторанов их было больше. А бутылок на каменных ступенях – меньше.

– Восемьдесят первый, восемьдесят второй, – Нейтан выстраивал в ряд разномастные бутылки, – девяностый, мать твою, стой спокойно. Видишь, он замыкает десятку, а не начинает новую.

– Восьмидесятый, – не согласился я, тронув первую бутылку, от чего она покатилась вниз по ступенькам, – восемьдесят первый, ну и последним будет восемьдесят девятый.

– А в начале что, нулевой?

Я задумался, глядя на тёмную воду, сбитая бутылка балансировала на краю, я боролся между желанием отодвинуть её от реки и осознанием того, что я настолько пьян, что, вероятнее всего, окажусь в воде вместе с ней.

– Через десять лет народ вообще сойдёт с ума с красивой цифрой 2000, круче, чем сейчас. Штука в том, что нет никакого нулевого года, никто не считает количество с нуля.

– Можешь попробовать переубедить мир, – я лёг на ступеньки, – люди, на самом деле, отличные и всё помнят, отсчёт начинается с единицы, каждый может быть кем угодно.

– Это даже для меня слишком. Хватит того, что я закачу какую-нибудь фантастическую вечеринку под лозунгом «Завершение не хуже начала». Вставай, даже в самом прекрасном мире ты замёрзнешь лежать так всю ночь!

Протянутая рука оказалась неожиданно горячей, я держался за неё, пока мы шли до гостиницы, а потом цеплялся за горячие плечи и смотрел в глаза, казавшиеся тёмными и совершенно безумными из-за почти закрывающего радужку зрачка.

– Только никакого экзистенциализма, я тебя прошу.

Я и не стал, экзистенциализм, пожалуй, действительно бы всё испортил – с утра я просто очень аккуратно и бесшумно закрыл за собой дверь.

***
Передо мной был знакомый павильон, старик всё так же сидел за прилавком, отложив книгу, и улыбался.

–  Это было... что вообще это было? Откуда? Как?

– Не буду спрашивать, понравилось ли тебе. Кажется, это не совсем подходящее слово. Но взглянуть стоило?

Я кивнул. В голове вертелось «А можно ещё раз?»

– Мне кажется, хватит. Возьми лучше что-нибудь на память, – он кивнул в сторону сундучка, как две капли воды похожего на первый.

Я нащупал что-то узкое, конверт – судя по всему, моё письмо возвращалось ко мне. Что ж, в любом случае, отделаться от него было бы сложно.
Я взглянул на него мельком и скорее ради приличия, удивился тому, что он оказался заклеен, и тут же вскрыл – всё-таки, это был уже мой конверт.
На плотной и дорогой бумаге причудливыми узорами сплетались слова - «Миллениум подождёт! Встреча последнего года двадцатого века. 31.12.1999», ниже и мельче нью-йоркский адрес.

– Счастливого Рождества! – старик улыбался ещё шире.

– Спасибо! Счастливого Рождества!

Я вышел из павильона, так и сжимая в руке конверт с приглашением, и остановился. Огоньки за спиной погасли, и надпись о «чудесной видеораме» больше не горела, пальмы шелестели по-прежнему, с океана дул тёплый ветер, на ближайшей парковке лениво ругались таксисты.
Я подумал, что кому-то из них крупно повезёт получить в праздничную ночь заказ до аэропорта и что иногда отсчёт начинается с девятки.

[Simka]

История шестая. Мармарис

На полу в кухне раскиданы еловые ветки, пустые тюбики клея, золотистые дождики и бусы. Кот азартно гоняет из угла в угол маленький синий шарик. К зелёной картонной основе вмиг приклеиваются пальцы, клочок салфетки, котовая шерсть - все что угодно, кроме колючей еловой ветки. Рождественский венок получается лохматым и слегка кособоким, совсем не как на картинках в интернете. Но мне неожиданно нравится. Да и ты не будешь против. В канун Рождества мне хотелось сделать тебе подарок, но живые цветы на морозе долго не живут, а искусственные я никогда не считал красивыми. Даже самые дорогие, которые кажутся почти - но только почти - настоящими.
Надеваю тёплую куртку, смешную красную шапку, натягиваю все ещё влажные после вылазки в заснеженный лес высокие сапоги. До того, как совсем стемнеет, остаётся всего пара часов, и, значит, пора поторопиться. Завожу машину. С неба падают крупные снежные хлопья, мне предстоит традиционный русский спорт - откапывание машины с одной стороны, пока ее снова заносит с другой. И, хотя я давно уже не в России, хотя здесь и празднуют не наш, любимый с детства Новый Год, а немного чужое Рождество, привычная работа щёткой и скребком успокаивает. Что-то никогда не меняется. Здесь, по крайней мере, тоже есть снег.
Сегодня на кладбище совсем пусто. На маленькой парковке нет ни одной машины. Люди предпочитают проводить праздник с родными и близкими, в тёплых, ярко украшенных домах. Кладу венок на могилу, отряхиваю от снега фотографию. Молчу. Я редко бываю здесь. За полгода приходил всего несколько раз. Но это не мешает мне думать, вспоминать. Представлять, каким бы было моё Рождество, если бы все сложилось иначе.
Последний раз я видел тебя именно здесь. Тут я в последний раз прикоснулся к твоим волосам. Будто это было только вчера, помню, как закрывали гроб, как я бросил на него горсть сухой, смешанной с песком земли. Тогда каждый вздох сопровождала острая, едва выносимая боль и казалось, так теперь будет всегда. Но никакая боль не может длиться вечно. Теперь на её месте осталась только глухая тоска и ноющая пустота в груди.
Стоять холодно. Зажигаю свечку в белом фонарике с резными оленями, грею покрасневшие от мороза руки. Рождество принято встречать с близкими, но мои родные далеко, а ты... В нашем доме тебя больше нет. Не осталось даже вещей. А ассоциировать с тобой это место при всем желании не получается.
Не знаю, зачем я еду на рождественскую ярмарку. Здесь шумно и весело, повсюду горят огни гирлянд и ярких вывесок, слышится музыка и детский смех. Я даже не могу сказать, что больнее осознавать - то, что у меня может никогда не быть детей, или то, что дети, возможно, у меня ещё появятся, но уже не с тобой. В радостной и пёстрой толпе я чувствую себя совершенно чужим. Будто вор, пробиравшийся в пустую квартиру и случайно попавший на развесёлую вечеринку. Но почему-то - сам не знаю почему - я продолжаю гулять, рассматриваю сувениры и игрушки на прилавках, прицениваюсь к яблокам в карамели и разноцветным леденцам.
Из светящихся и блестящих рядов выделяется небольшой, тихий павильон. На нем даже есть вывеска, но маленькая, белая, с темно-серыми буквами на ней. Чудесная видеорама Клауса. Эта вывеска и неприметная дверь кажутся здесь, на главной площади, такими же неуместными, как и я сам среди празднующих людей. Ноги сами несут меня ко входу.
За прилавком сидит, погрузившись в чтение, пожилой мужчина. Он намного старше меня - это видно сразу, но с равной вероятностью я мог бы дать ему как шестьдесят, так и девяносто лет. Старик поднимает на меня неожиданно ярко-голубые, почти синие глаза, улыбается, и зубы у него ровные и снежно-белые, как у голливудского актёра.
Испытать новый аттракцион? Нет, не аттракцион, изобретение. Старик задаёт необычные вопросы - что я ищу, где хотел бы оказаться, и предлагает даже не сказать об этом, а просто подумать. И заплатить, но не деньгами или кредитной картой, а чем-то другим, тем, что хотелось бы оставить в прошлом. Хотелось бы оставить в прошлом - а точнее отменить вовсе - весь последний год, сделать так, чтобы его никогда не было. Но, увы, есть вещи, которые изменить невозможно. Во внутреннем кармане куртки лежит твой старый больничный лист. Кладу его в резной сундучок со странным чувством стыда.
Нет, я не хочу оставить в прошлом тебя, память о тебе. Но если бы можно было помнить только счастливые годы, чтобы померкли воспоминания о боли, которую тебе пришлось испытать, о бесконечных больницах, очередях, бумажках и счетах и о выворачивающем душу страхе, который преследовал нас все те месяцы до того, как самое страшное произошло и бояться стало уже нечего. И некому.
Старик проводит внутрь павильона, подводит к двери с надписью "Мармарис". Странно, этот город был второй мыслью, пришедшей в голову в ответ на вопрос о том, где я хочу оказаться. Первой была - рядом с тобой, где бы это ни оказалось.
Открываю дверь, за ней непроглядная темнота. Почему-то становится тревожно, но все же шагаю внутрь, дверь за спиной тяжело захлопывается.
Тут жарко. В тёплой куртке сразу становится неуютно. Воздух пахнет летом, свежей травой и морем. Перед глазами тропа, впереди виднеются горы, слева, кажется, совсем близко, слышен звук прибоя. Это место мне знакомо. Шесть лет назад, за год до того, как я познакомился с тобой, я впервые поехал в отпуск один. Без родителей, без девушки, без весёлой компании друзей, по горящей путевке, с сотней долларов в кармане и наспех собранной спортивной сумкой. В жаркий, приветливый Мармарис, где сливаются два тёплых, прозрачных моря. На следующий день после приезда я поехал на первую экскурсию и точно также стоял на тропе, этой самой тропе, ошеломленный красотой природы и опьяняющим ощущением свободы. С тех пор я объездил почти весь мир. Уже на следующий год я получил отличную работу, где платили по меркам нашего северного городка просто невероятные деньги, потом было приглашение на работу в Финляндии. Я видел фьорды в Норвегии, купался в заливе айсбергов в Исландии, отдыхал на Бали и в Тайланде, провел восхитительную неделю в солнечной Испании, гулял по лавандовым полям в Провансе, но ни одно место не запомнилось мне так, как эта тропа и тёмные ночи Мармариса. Я всегда хотел побывать тут ещё раз, уже с тобой. Казалось, для этого будет ещё целая жизнь, множество счастливых лет.
Иду по тропе. Вокруг ни души, только громко стрекочут цикады. Сворачиваю налево, к морю. Сбрасываю куртку, свитер, снимаю тяжёлые сапоги, носки. Камни горячие, они обжигают ноги, но море уже близко, оно манит ярко-синей водой, белой пеной на линии прибоя. Не знаю, что это за иллюзия, как я вообще оказался здесь, что это был за аттракцион. Впрочем, это не имеет никакого значения - может быть, это просто навеянный сон, виртуальная реальность, в которой ноги холодит волна, и внезапно становится так пронзительно радостно и одновременно невероятно грустно. Снимаю джинсы, футболку. Ныряю в прохладную, соленую воду. Под водой тепло и приятно, тут так легко двигаться, словно именно для этого я и был рождён. Можно с силой вытолкнуть весь воздух из лёгких, медленно опуститься на гладкие камни. Остаться здесь навсегда, полностью погрузиться в странное ощущение спокойствия и эйфории. Можно раствориться в этом море и больше никогда не возвращаться в нашу с тобой, а теперь только мою, пустую квартиру, не ходить на работу мимо больницы, где ты умерла, не готовить еду на одного и не покупать новую, односпальную кровать. Забыть обо всем и не чувствовать тоски, одиночества, боли. Не проживать остаток жизни без тебя. Можно. Но я отталкиваюсь ногами от камней и выныриваю на поверхность, жадно хватая ртом воздух.
Выйдя из воды, я несколько минут обсыхаю на солнце, одеваюсь. Возвращаюсь на тропу. Иду дальше. Теперь я уже не один, мимо проходят люди, кто-то спрашивает дорогу, кто-то улыбается или хмурится. Их лица и движения кажутся смутно знакомыми, кого-то неуловимо напоминают. Не знаю, сколько времени проходит прежде, чем перед глазами открывается скала, а в ней неприметная деревянная дверь. На мгновение задумываюсь - здесь так хорошо, что хочется остаться, но все же поворачиваю ручку и вновь оказываюсь в уже знакомом тёмном павильоне.
Старик улыбается, спрашивает, понравилась ли мне видеорама. Молча киваю. Понравилась - наверное, не совсем то слово. Но говорить не хочется. Он просит взять сувенир на память из ещё одного резного сундучка, точь в точь такого как тот, в который я положил больничный лист. Там оказывается рождественский пряник в форме звезды.
Еду домой мимо заснеженного леса, смотрю на дорогу. Полночь я встречу уже дома, с зажженными свечами, готовым салатом из супермаркета и мурлычащим на коленях котом. Без тебя. Сегодня и на всю оставшуюся жизнь - без тебя. Но я с этим справлюсь.

[Simka]

Бонусная история. Москва. Нулевой сюжет

1.

Вызов пришел под утро. Лана нашарила на полу у кровати визор и надела на голову. Визор тихо загудел, легкое покалывание потекло вниз. Перед глазами выдвинулась панель, в правом ухе раздался голос Андрия:
— Сбой нулевого сюжета, код красный. Лови досье.
На панели визора развернулось досье. Лана читала быстро, перескакивая через строчки и выхватывая главное.
"Колыванов Дмитрий Александрович. Не был. Не привлекался. Не участвовал. В секте переписочников не состоял. К нулевому сюжету лоялен. Индекс креативности — средний."
Лана одевалась, собирая с пола разбросанную одежду. Таких вот тихих, ничем не привлекающих к себе внимание, она опасалась больше всего.
Спросила:
— Территория сбоя? Динамика?
Андрий отправил ей на визор карту.
— ВДНХ. Резко увеличилась в размерах, сейчас стабильна.
— Спасибо, что не Кремль.
Андрий промолчал. Территория сбоя в любой момент могла расшириться и поглотить центр, а там Непогребенный, Генералиссимус, Железный. Последний сбой сюжета, с которым они работали, включал их всех, а также звероящеров, устроивших кладку под Кутафьей башней.

Лифт вынес Лану на крышу небоскреба. Там уже ждал вертолет. Она забралась внутрь, кивнула пилоту. Они тут же взлетели. Вертолет обогнул темную, без единого огня, громаду небоскреба Око, и полетел на восток. Небо впереди зеленело, город же внизу почивал в темноте.
Лана вернулась к досье и нашла то, что ее беспокоило.
"Колыванов Дмитрий Александрович. Выпускник Литературного института, отделение — проза."
— Андрий, он выпускник. Почему он не с нами?
Тот ответил с небольшой заминкой.
— По данным контроллеров, соавторство предлагали, отказался.
— Публикации были?
— Нет.
Лучше бы были. Было бы понятно, с чем предстоит работать.

Внизу проплыл Белорусский вокзал, возле него на железнодорожных путях ржавели поезда. Площадь перед вокзалом была заполнена брошенными автомобилями, на другой стороне стояла крошечная старообрядческая церковь в окружении бывших бизнес-центров. Город был практически пуст, улицы зарастали деревьями, оставленные в квартирах вещи растаскивали мародеры.
Согласно нулевому сюжету, после аномалии, накрывшей город, Москва была необитаема. Жителей, в первую очередь детей, вывезли. В городе оставались только сотрудники Штрих-бюро и сопутствующих подразделений. Они базировались в небоскребах Москва-Сити и следили, чтобы в город не проникли извне. На деле же они следили за теми, кто остался в городе. Кто не захотел или не смог уехать. А также за теми, кому уехать не разрешили.
Вертолет чуть развернулся и взял курс на Останкинскую башню, поблескивающую в лучах утреннего солнца.
— Я его знаю, — сказала Лана, когда они прилетели и начали снижаться. — Он с моего выпуска.
— Я знаю, — ровно ответил Андрий. — Поэтому тебя вызвал. Работай по стандартной схеме.
Лана кивнула.
Сквозь панель визора было видно, что ВДНХ накрыло куполом, размытым и радужным, как бензиновое пятно на воде. Территорию уже оцепили, в воздухе и на земле то тут, то там виднелись металлические дроны.
Вертолет приземлился в опасной близости от сбоя, у арки главного входа.
— У меня дочь, — вдруг прокричал пилот, перекрикивая гул двигателей. — Помогите. Ведь вы можете помочь!
— Пункт 4.7, — не глядя на него, ровно сказала Лана. — Запрещено разговаривать с корректором Штрих-бюро рядом со сбоем нулевого сюжета. В чужой сюжет захотел?
Выпрыгнула наружу. В спину ударила волна сжатого воздуха, вертолет стартовал вверх.

За аркой главного входа клубился туман и метались неясные тени, арка ждала, распахнув полукругом объятия. Лана пошла к ней мимо покосившихся фонарей, мимо гниющей, поскрипывающей на ветру новогодней декорации.
Стянула с головы визор, готовясь впервые за долгое время смотреть собственными глазами. И следующим шагом вошла в чужой сюжет.

2.

Из года в год новогоднюю Москву украшали по принципу — больше огней и гирлянд, больше елок, больше световых инсталляций. И это работало, на душе становилось празднично и радостно. На Никольской, что вела от Лубянки к Красной площади, над прохожими сияли мириады огней, словно Млечный путь спустился с небес, чтобы искриться над головами. У Большого театра сияли громадные маски, здание ЦУМа было усыпано блестками и перевязано кокетливым красным бантом, как подарочная коробка. От площади Революции до Манежной все было уставлено нарядными павильонами, в которых продавали глинтвейн и пряники, матрешек и шапки-ушанки. У памятника Жукову стояла высоченна елка, от верхушки которой расходились во все стороны гирлянды, образуя исполинский сияющий шатер. В сыром воздухе плыл дразнящий аромат шашлыка и блинов, зимняя Москва дышала теплом и благодушной сытостью.

Лена проходила по праздничному центру весь день и была в том состоянии, когда от усталости яркость впечатлений стерлась, но этого не осознаешь и подгоняешь себя, чтобы вернуть остроту и свежесть восприятия. Глинтвейн оказался кислым, колоритный трдельник — пресным, шашлык — дорогим. Усталой ей казалось, что она видит истинное лицо Москвы — тут было шумно, богато, неоправданно дорого и зачастую невкусно. Вместе с тем Лена была уверена, что ей еще по силам зайти в ГУМ и посмотреть фонтан, выставку новогодних елок и недавно восстановленный исторический туалет.

В тот павильон она зашла спонтанно. Привлекло не название, не нарядное украшение из еловых ветвей и золотых шаров. Привлекла тишина, которая существовала внутри, тишина и шелест переворачиваемых страниц. Обстановка в павильоне имитировала гостиную, на полу лежал потертый ковер, продавец сидел в кресле и пара таких же кресел ожидали рядом. Вдоль стен стояли шкафы с книгами, Лена зацепила взглядом крупную книгу с названием, написанным золотыми буквами, "Московские хроники".
— Желаете что-то посмотреть? — спросил продавец, разглядывая ее внимательными глазами.
Лена неопределенно пожала плечами.
Продавец уже протягивал ей резной сундучок.
— Оставьте здесь то, от чего хотите избавиться.
Лена опустила руку в карман и вытащила лист, сложенный вчетверо и исписанный мелким неразборчивым почерком.

"Нет, нет, — подумала Лана. — Еще раз."

Лена опустила руку в карман — и это вновь был исписанный лист, на этот раз вырванный из школьной тетради в клетку.

"Ладно, пусть так," — решила Лана.

Она опустила лист в сундучок.
— Подумайте о месте, в котором хотите оказаться, — произнес он. — Чего вы ждете от того места, отдыха или развлечений? Или это важная ступень вашего жизненного пути?
Под его убаюкивающий голос она прошла к двери, не той, через которую вошла. Переступила порог, шагая на следующий виток сюжета.

3.
График московской командировки был как обычно плотным, и когда встречу в Телецентре внезапно передвинули на два часа, Елена только обрадовалась. Она уже подъезжала к ВДНХ, погода была прекрасной, летней и яркой, но без духоты, неожиданное окно в расписании позволяло прогуляться. Елена отпустила машину с водителем и полюбовалась памятником Рабочему и Колхознице. Вознесенный на крышу специально для него построенного павильона, памятник обрел новую жизнь. На высоте, обдуваемые вечным ветром, стальные и решительные Рабочий и Колхозница устремлялись в лучшее будущее, дорогу в которое прокладывали своими трудами, и уже неважно, под какими знаменами они шли. Елена видела прежде всего памятник устремленности и вере в свои силы, и это было созвучно ей самой, приехавшей в Москву по работе, из-за работы, для работы — работать.

Центральная аллея ВДНХ ее приятно поразила. Прежде это было пустое неуютное пространство, унылый путь от арки главного входа до павильона номер один, за которым скрывалась главная награда для посетителей ВДНХ — искрящийся радужными брызгами фонтан с расположенными по кругу золотыми девушками, которых невозможно было сосчитать. Теперь же за аркой встречали березы. Березы, и клумбы с разными сортами роз, и деревья, и кустарники, и массивные тумбы с фонтанами — это был не сад и не парк, это была искусная работа ландшафтных дизайнеров, превративших пустоту в променад, по которому приятно и легко идти сотням человек одновременно, не чувствуя себя зажатыми в толпе. А еще — розы пахли розами, и было удивительно чувствовать ароматы цветов в центре Москвы.

Как бы не хотела Елена идти пешком, времени не хватало, и она воспользовалась канатной дорогой. Стеклянные кабины неспешно плыли вперед, позволяя насладиться видами ВДНХ с высоты. Прильнув к стеклу, Елена разглядывала фонтан Каменный цветок — в солнечном свете и водяных брызгах фонтан был сочным цветовым пятном на не то чтобы приглушенной палитре аллеи, нет. Но на фоне Каменного цветка павильоны, каждый по-своему уникальный, отступали на второй план. Исполинскими самоцветами и каменными гранатами, виноградом и золотыми осетрами фонтан говорил об изобилии и будущих тучных годах.

Канатная дорога принесла ее к Океанариуму. Елена купила кофе и пошла к павильону Космос. Посреди великолепия ВДНХ корабль Восток казался хрупкой игрушкой, детской моделькой, собранной из ткани и фанерных реек. Не торжественный, не позолоченный — скромный, серый и словно бы будничный.

— Словно полеты в космос для нас — обычное дело, — произнес остановившийся рядом с ней мужчина.
Елена ахнула и рассмеялась, узнав своего давнего друга.
— Как с языка снял!
Это был Дмитрий, ее давний друг с института, где они получили двадцать лет назад бестолковое и никому не нужное образование. Но все сложилось удачно для них обоих, Елена теперь топ-менеджер крупной компании, Дмитрий — успешный писатель, автор серии книг "Московские хроники". Все в конечном счете оказалось удачным для них, даже то, что на первом курсе они пережили неловкий короткий роман, из которого вышли друзьями.
Потому что несколько позже Дмитрий осознал, что гей.

"Не стоит, — подумала Лана. — Перебор."
Собеседник посмотрел удивленно, но смолчал.

Они шли вдоль яблоневого сада и памятника Мичурину.
— Творчество стало работой, работа превратилась в рутину, — рассказывал Дмитрий. — По контракту я должен еще две книги "Хроник", а я понятия не имею, о чем писать. Герои исчерпали себя, сам концепт исчерпал себя.
Елена выбросила в урну пустой стаканчик из-по кофе.
— Как думаешь, Толстой стал бы говорить "концепт"?
— Толстой бы пошел с мужиками в поле косить, а потом в дневнике написал бы, как славно поработал. Ему бы понравилось быть блогером.
Елена улыбнулась. Толстого они оба не любили с института той особенной нелюбовью, когда все знаешь о предмете своей нелюбви.

— Поехали на море, — предложил Дмитрий. — Яську твою возьмем.
— Яське уже восемнадцать, и меньше всего ей хочется ехать на море с мамой, — Елена заговорщически прищурилась. — У нас тут случилась первая любовь.
Дмитрий заинтересованно слушал, по его лицу было видно, что он перекладывает историю в сюжет и примеривает к своим книгам. Мать, ее давний друг и ее юная дочь, по-подростковому категоричная и по-детски открытая всему новому…

Дорожка сделала изгиб и повела их вдоль пруда. Поодаль стоял книжный павильон, словно бы потерянный вдали от центральных аллей. В окружении книг и журналов сидел продавец с внимательными глазами. Почудился знакомый шелест неспешно переворачиваемых страниц.

"Достаточно, — решила Лана. — Возврат к началу."

[Simka]

4.

Проспект Мира стоял в вечной пробке. Раздраженная задержкой, Ленка выскочила из маршрутки и пошла к метро быстрым шагом, по раскисшему снегу, мимо утопающего в выхлопных газах памятника Рабочему и Колхознице. Памятник стоял у дороги на крошечном постаменте, и заметить его можно было, только уткнувшись в него носом.
Обширную территорию между метро и главным входом в ВДНХ Ленка не любила. Многолюдно, полно ротозеев, шатающихся туда-сюда приезжих и мошенников. Тут продавали с рук котят и пуховые платки, собирали мнимые пожертвования, предлагали прокатиться на лошади и купить предсказание. За аркой ВДНХ высилось аварийное колесо обозрения, которое никто не собирался сносить. В хаотично разбросанных по территории ВДНХ павильонах торговали всем подряд, от турецких шуб до китайских бус.

Ленка вытащила из сумки раскладушку Nokia, набрала номер.
— Дим, дело есть. Возьми Яську на недельку, мне в командировку надо. Какие блядки, Дим? В Сургут! Нет, быстро не получится. Пока прилечу, пока ДК сниму, пока рекламу дам. Да, там очень нужны мои пищевые добавки! Кому-то же нужны твои дурацкие "Хроники". Я на добавках за одну поездку больше поднимаю, чем ты за год. Дим, какие деньги? Это же и твоя дочь тоже! Пообщаетесь, сводишь ее в парк, мороженое купишь. Ладно, сколько? Сколько-сколько?! Ладно, половину дам. Половину, и все! Все, пока, я в метро захожу.
Ленка захлопнула телефон и бросила в сумку.

Толпа несла ее к метро. Около самого входа, возле киоска с театральными билетами, сидел старик, разложив на складном столике книги. Сквозняк от вентиляции метро шевелил страницы раскрытой книги.

"Еще раз возврат к началу," — подумала Лана.

5.

Стихийно организованный рынок начинался сразу же у вестибюля метро. Торговые палатки стояли на тротуаре, плотно прижатые друг к другу, у многих был навес, одежда была развешена и разложена в несколько рядов, и прохожие двигались по узкому туннелю в окружении джинсов и кожаных курток, сапог и часов. Продавцы уверяли в качестве своего товара и в доказательство подносили огонек зажигалки к кожаным курткам. Покупатели приценивались, торговались и примеряли тут же, у палаток, на брошенной под ноги картонке, пока продавцы прикрывали их от мира занавеской. Где-то за палатками грузно разворачивались междугородние автобусы, на самовольно устроенных остановках ждали маршрутки с распахнутыми дверями, и гудели машины.

Елена Сергеевна шла вперед, плотно прижав сумку к боку локтем. Она прекрасно знала, что у самого входа покупают только глупцы. Нужно идти вглубь, где цены ниже, а продавцы сговорчивей.
За аркой, по левую руку, шумел парк аттракционов и крутилось новенькое колесо обозрения. И аттракционы, и колесо, и рынок появились тут в одночасье, выплеснулись, как вода из грязного ведра, заполонили ВДНХ и аллеи. Всюду торговали и торговали. Торговали в павильонах, закрыв портреты вождей, торговали в палатках, торговали на улице, просто поставив стул на землю или расстелив платок. Позолота осыпалась со статуй, павильоны ветшали, фонтаны забивались грязью. Лозунги прошлого сменились лозунгами настоящего, и все, что можно можно было залепить, залепили рекламой.

Придирчиво разглядывая, но не спрашивая цены, Елена Сергеевна дошла до корабля Восток. Торговые ряды тут сдавали позиции пельменным, шашлычным и рюмочным.
Елена Сергеевна огляделась, раздумывая, куда бы пойти, и к ней подскочил мужчина. Сунул в руки коробку и быстро заговорил:
— Поздравляю, вы выиграли приз из Америки! Помашите рукой вон туда, вас снимают для телевидения! Вы выиграли электрический чайник отличного качества и абсолютно бесплатно. Нужно только оплатить доставку, сущие пустяки. Вы посмотрите, посмотрите.
На свет из коробки действительно появился чайник, поодаль действительно топтался некто с камерой. Мужчина говорил и говорил, называя цену за доставку, несоразмерную цене за чайник.

Елена Сергеевна пихнула коробку обратно. Пригляделась и ахнула, узнавая сослуживца по институту.
— Дмитрий Александрович! Что же вы это — лохов ловите? — сказала, подбирая слова из современного лексикона.
Дмитрий Александрович упаковывал чайник в коробку и казался смущенным. Огрызнулся:
— Время такое, Елена Сергеевна, крутимся, как можем. Вы посмотрите лучше, что вокруг творится, всю страну разворовали.
Елена Сергеевна промолчала. Ответа на вопрос, оправдывает ли творящийся вокруг хаос подлость индивидуальную, у нее не было.

Ей хотелось уйти, но Дмитрий Александрович продолжил разговор:
— Ищите чего?
— Джинсы внучке, Яське. — Елена Сергеевна прижала сумку к боку.
Дмитрий Александрович взял коробку под мышку и предложил:
— Пойдемте, я вас провожу. Хорошая фирма, возит из Европы, а не как остальные от узкоглазых. Купите Яська настоящий Levis. Представляете, чего они вытворили недавно? Нарядили Рабочего и Колхозницу! Ему джинсы, ей — сарафан. И растяжку повесили: "Одели Рабочего, одели Колхозницу, оденем и вас — оптом и в розницу". Полдня провисела. Такой скандал был. Сам Лужков приезжал.

Около корабля Восток сидел на раскладном стуле старик, разложив на платке на земле книги, старые, потертые, со сбитыми уголками и треснутыми переплетами.

"Стоп", — подумала Лана, и окружающее замерло. Только шелест переворачиваемых страниц шуршал в ушах.
У каждого человека на площади было одно лицо — лицо автора.

6.

Лана пошла к старику.
— Колыванов Дмитрий Александрович. Я корректор Штрих-бюро. Вы обвиняетесь в сбое нулевого сюжета.
Подняла вверх раскрытую ладонь, над пальцами закружилась голографическая эмблема Штрих-бюро.
Очертания старика поплыли, размываясь, и перед ней предстал Димка таким, каким она запомнила его перед выпускным.

— Дим, ты что творишь? — вырвалось у нее.
Глупый вопрос. Творил он, как и все, кто срывался, свой собственный сюжет. Писал свои книги. Вот только после аномалии все, сотворенное таким образом, осуществлялось. Необязательно было даже водить ручкой по бумаге.
— Ленка, — в его взгляде появилось узнавание. — Ты корректор?
— Я уполномочена... — Лана запнулась. Сюжет был не таким уж и диким. Москва будущего ей даже понравилась. — У меня есть право. Предложить тебе соавторство с нулевым сюжетом.
Димка усмехнулся:
— Нулевой сюжет — унылая тоска, созданная кучкой бездарностей. Выхолощенное пространство без воздуха и идеи. Нулевой сюжет по сути своей отрицает любую оригинальную мысль.
— Все вы так говорите, — устало произнесла Лана.
— Потому что это правда! Разве тебе самой это не надоело? Ходить только туда, куда позволено, думать только то, что разрешено? Не хочется взять и переписать все набело?
— Нулевой сюжет защищает большинство от сорвавшегося автора.
— Выходит, я сорвался, — он развел руками. — Пусть так. Я уже прожил десятки жизней — так, как хотел.
Лана прикусила губу.
— Мне жаль. Ты знал, что будет.
Димка рассмеялся:
— Ты мне ничего не сделаешь, корректор. Ты — в моем сюжете. Как бы ты его не ломала, ты каждый раз приходишь сюда.
— Я уже все сделала, — пробормотала Лана. — Я тебя нашла.

Визор был всего лишь привычкой, данью сознанию, что цеплялось за материальное. Дублирующий и во многом превосходящий функции визора интерфейс был вживлен под кожу.
Лана сжала пальцы в кулак, отправляя сигнал дронам, что ожидали где-то извне под контролем Андрия. Механические и лишенные воображения, дроны без изменений входили в сюжет и били по автору, уничтожая. У дронов был один недостаток — они не могли отыскать автора среди десятков его отражений. Нужен был кто-то, кто скорректировал бы удар. Нужен был корректор.
— Мне жаль, — повторила Лана.
Шелест переворачиваемых страниц раздавался все громче, страницы переворачивались с грохотом, ускоряясь. Вскоре это стало нестерпимым. Лана зажмурилась.

А когда открыла глаза, все кончилось. Маленькое зимнее солнце плыло в облачном небе. За аркой главного входа виднелась пустынная центральная аллея, у обветшавшего павильона номер один высился остов забытой новогодней елки. Дроны деловито подбирали с земли растрепанные книги — все, что осталось от Колыванова Дмитрия Александровича.
В одной руке Лана по-прежнему держала визор, а в другой оказался листок бумаги, исписанный мелким почерком. Она развернула и прочитала.

Около заброшенного вестибюля метро ее ждал вертолет. На месте пилота оказался Андрий. Лана забралась на сиденье рядом. Димка был прав. Всем, кто обладал мало-мальскими способностями, хотелось создать свой сюжет. Ей порой казалось, что это лишь вопрос времени. И тогда аномалия развеется, и в брошенную Москву вернутся люди. Они найдут тут только дронов и книги, собранные в хранилищах Библиотеки Ленина.
— Пообещай мне, — сказала она Андрию, — что когда я сорвусь, корректировать мой сюжет будешь ты.

"Экая мелодрама, — подумала Лана. — Возврат."

В одной руке Лана по-прежнему держала визор, а в другой оказался листок бумаги, исписанный мелким почерком. Она надела визор и взглянула через выдвинувшуюся перед глазами панель. Листок осыпался под ноги.
Около заброшенного вестибюля метро ее ждал вертолет. На месте пилота оказался Андрий. Лана забралась на сиденье рядом.
Лицо Андрия под панелью визора казалось непроницаемым, но Лана была уверена, что он уловил колебания сюжета.
Вертолет поднялся в воздух, набрал высоту и полетел к небоскребам Москва-Сити.

[Simka]

История седьмая. Стэнфорд

Чудо случилось со мной под самое Рождество, как раз тогда, когда оно было мне больше всего нужно. Город в это время дышал праздниками, повсюду звучали заезженные мотивчики, пластмассовые гирлянды свисали со всех крюков. И всё это звало меня, манило, так хотелось опять поверить в добрых волшебников, так хотелось раскрыться и высказать кому-то самое сокровенное желание и быть услышанным, понятым и принятым. С добродушною улыбкой или раскатистым “хо-хо-хо”, с ворчливой ли скороговоркой или многомудрым молчанием, но получить тот самый подарок на праздник, о котором мечталось всю жизнь.

Самое подходящее место для поиска чудес – рождественский базар. Здесь и украшения, и грог, и сладости; аттракционы и игры. И кажется, что каждый найдёт что-то здесь для себя. Но это не так.

У самого входа, сразу после покупки билета меня ждала реальность, во всей своей непримиримой воинственности, не принимающей ничего необычного. Каждому посетителю давали на входе безделушку – гибкую светящуюся ленточку, которую можно обернуть вокруг запястья как браслет, продеть в петличку на пальто или ещё куда. Юноша раздавал мальчикам и мужчинам синие и зелёные ленточки, а девушка  - красные и оранжевые, девочкам и женщинам. При виде меня оба протянули мне свои ленточки, потом так же синхронно отпрянули, смутились. Бедняжки.

Юноша, наверное, в первый раз тут. Серые глаза горят, движения бойкие и энергичные. Он очень хочет сделать этот вечер праздником для каждого посетителя. А девушка стала для меня загадкой. Двигалась она так же быстро, но взгляд прятался под высветленной чёлкой и непонятно было захвачена ли она сама этим зимним языческим праздником.

Бойко раздавая цветные ленты посетителям оба изо всех сил показывали, что они в порядке, что я их совсем не смущаю. Ждали от меня первого жеста, к кому протяну руку – к сине-зелёным мальчикам или красно-оранжевым девочкам? И они оба были готовы принять любой вариант, но ждали этого выбора именно от меня. И ждали, что я этот выбор сделаю.

Ярмарка приняла меня и закружила хороводом огней, звуков и запахов. Я обожаю гигантские обжигающе горячие солёные претцели! А катание на тесном катке в плотной смеющейся толпе! И после катания – гигантская кружка приторно сладкого горячего шоколада. Ещё никогда в жизни шоколад не был допит до конца, но какое наслаждение дарит самый первый глоток, в котором сливки прилипают к губам, а густой шоколад только чуть чуть попадает на язык, все ещё чуть-чуть обожжённый после претцеля.

Вдоволь покидав меня волнами людских толп от киосков с ёлочными шарами до конкурса ёлок, от шутливого гадания до рождественского хора, утомив меня своими мигающими огнями и одуряющими запахами, но так и не пробудив во мне того самого детского волшебного чувства, океан ярмарки вынес меня в глухой и тихий тупичок. “Чудесная видеорама Клауса”. Когда-то в детстве меня до глубины души поразила простенькая диорама “Бесконечное Рождество” – несколько пряничных домиков между двумя зеркалами. Если смотреть под правильным углом эта праздничная деревенька тянулась и тянулась в бесконечную даль. Вроде бы простейшая штука, а ведь запомнилась на всю жизнь и это воспоминание проснулось вдруг сейчас с необычайной силой и буквально втянуло меня в двери неприметного павильона под вывеской.

- Добро пожаловать, - приветствует меня голос из полумрака. - Приятная у вас причёска.

Шутит? Или издевается? Ведь на голове у меня два хвостика назад над ушами, да пара невидимок, а остальное свободно развевалось на ветру ещё несколько минут назад, а сейчас стремительно превращается в мокрую паклю от тающих снежинок. Вот уж совсем не причёска.

- Спасибо, - неловко поворачиваясь в неожиданно ставшем чрезмерно громоздким пальто, отвечаю я.

Хозяин павильона выглядит добрым стариком, только что оторвавшимся от книги. Мне даже становится неловко, что отвлекаю.

- Что-то ищете? Нет, нет, не отвечайте. В наше время все люди чего-то ищут, я мог бы уже и не спрашивать, но привычка, кхе-кхе, привычка... Здесь моё изобретение – объясняет он – в сундучок положите то, что хотите оставить в прошлом году, и идите себе прямо. Там всё сами увидите.

В карманах у меня ничего нет. Только во внутреннем кармане пальто попадается пустой блистер из-под обезболивающего. Неприятно кольнули воспоминания о больницах, в которых прошёл почти весь мой прошлый год. Что ж, более подходящего предмета и не придумать.

- Спасибо, - опять отвечаю я. Слова так и не научились приходить ко мне, но вежливость прилипла накрепко.

- Справа от вас крючок для пальто, - последние слова старика, долетающие до моего сознания, потрясённого неожиданным запахом.

После всего одного шага нет павильона, нет старика, и нет моего пальто. Зато есть пальмовая аллея, кипарисы, невероятная духота и огромное здание с черепичной крышей передо мной. Перед ним большой, но простой круглый фонтан.

Это – Стэнфорд. Кампус мечты, его здания врезались мне в память за долгие часы видео, блогов и фотографий. Стэнфорд – моя мечта. Не детская мечта, а подростковая. Здесь можно творить – здесь за каждым поворотом создаётся история. И всё выглядит таким настоящим, что я боюсь шевельнуться. Я знаю, что это всего лишь видеорама, прекрасно сделанная и не ясно как, но наверняка один поворот головы разрушит иллюзию, и станет видно зеркала игрушечной деревеньки.

Игривый ветер высушил мне волосы и, поддавшись порыву, я распускаю «причёску». Ветер подхватывает их, кудрявит и развевает, щекоча шею. Ноги уже сами несут меня к главном входу, хотя я знаю, что не решусь переступить его порог. Я гуляю вокруг, а иллюзия всё не разрушается. Вот и Main Quad с его галереями, скульптуры. Двери приветливо открываются передо мной и я могу зайти куда угодно – в кабинеты и лаборатории, в корпуса и переходы, в парковки и велостоянки... Но манит меня книжный магазин. Запах учебников здесь совсем настоящий. А ведь учебники пахнут совсем не так, как другие книги! Мои пальцы пробегают по корешкам книг и неожиданная жажда знаний наполняет меня. Учиться было так интересно! За каждой страницей что-то новое и непознанное. Под моими ладонями Лейбниц спорит с Ньютоном, Галей их мирит, а Гук с укором смотрит на этот бедлам. Отправляется в плавание Дарвин, прихватив с собой стихотворные научные статьи своего деда. Сумасшедший Линней составляет список всего на свете. Ещё не граф Румфорд, а просто Томпсон, становится шпионом всех европейских дворов сразу и между делом пишет о законе сохранения энергии. В депрессии вешается непризнанный Больцман, а в это время Планк номинирует его на Нобеля...

Библиотеки становились моим вторым домом на недели, месяцы и годы. Когда это ушло от меня и может ли оно ко мне вернуться?

Мелодичный звон дверного колокольчика завершает мой тур по книжному магазину Стэнфорда. И следующий шаг выводит меня обратно в павильон, где пахнет корицей, кофем и моим собственным мокрым пальто. Мои глаза растерянно моргают, а я совершенно не представляю как можно было создать такое полное погружение в реальность на другом конце света в небольшом павильончике.

- Спасибо... - в третий уже раз вырывается из меня бессмысленная пустая вежливость. Но в этот раз она наполнена горячим воздухом Калифорнии и зримым облаком всплывает к тёмному потолку.

Старик за столом улыбается, и моя искренняя улыбка расцветает ему в ответ.

- Понравилось? Труд всей моей жизни, кхе-кхе, - без гордости, а просто как факт, сообщает мне загадочный старик. - возьмите сувенир на память в сундучке справа.

Сундучок только сейчас привлекает моё внимание, хотя с его зеркальной отделкой и полудрагоценными камнями сложенными в причудливый узор кажется невероятным как он скрывался от меня до сих пор. Из сундучка на свет появляется книга. Тоненькая книга в бумажном переплёте и явно не раз уже читанная. Мои глаза с трудом разбирают в полумраке автора и название, и дыхание прерывается всего на один удар сердца. Это детская научная фантастика, давно забытая серия, что уже и не найти в печати теперь. Именно с неё начался когда-то в детстве мой интерес к научным загадкам.

- Спасибо! – благоговейно выводят мои непослушные губы, а веки преступно дрожат пытаясь удержать непослушные слёзы.

Мирная улыбка старика провожает меня до выхода из павильона. Драгоценная книга прячется в широком внутреннем кармане пальто и давно забытое предвкушение чего-то очень интересного и хорошего ждущего меня между страниц учебника возвращается ко мне.

Я всё так же не знаю кто я. Но это незнание вдруг превратилось из груза неловкости и неприятия в безумно интересную тайну. В секретное чудо природы, куда не заглядывал ещё ни один учёный. В ждущее именно меня открытие.