Сказка Января. Выбор Снежной КоролевыБезмолвная белая пустошь медленно исчерчивалась контуром города. Все ближе становились узкие улочки, все громче - часы на ратуше. Снежная Королева плотнее запахнула горностаевую горжетку на покрытых инеем голых ключицах.Чем ближе к городу, тем выше становились деревья и тем молчаливее небо. Настроение Льдицы портилось, но только в человечьих поселениях она могла достать коньки в подарок Каю. Ни у разбойников, ни у кочевых племен такой вещи не было, они лишь морщили седые от инея брови и пожимали плечами. Мальчишка был вздорным, но какими же светлыми были его волосы и какими почти прозрачными глаза. Когда он радовался, осколки зеркала в глубине его взгляда вспыхивали колючими сполохами, и ради этого Королева сейчас гнала оленью упряжь к людям.У людей были дымные дома, пыльные стекла и тяжело пахнущие тесные улицы. Королева прикрыла носик веером из ледяных пластин, и сани окутало духом самого северного из ветров и самого студеного из морей.Рынки в городе кишели посетителями, будто шторм гулял по медвежьей шкуре. От жара их тел морозно-игольчатое одеяние Королевы немного поникло, и блеск его стал более влажным. Она подобрала юбки, выдохнула небольшой метелью и прошла прямо к прилавку. Коньков на человечьем рынке продавалось огромное количество: детские, взрослые, белые, черные, высокие, низкие. Были и созданные специально для Кая. Неизвестно, сколь искусный ремесленник сшил их и как люди завладели его вещью. По внешней их стороне серебрилась вышивка и сияли голубые снежинки, а лезвия были острыми, как зимний полумесяц.Льдица спрятала подарок в темнеющий рукав и ушла так же быстро, как и появилась - словно поземка пронеслась через присутствующих.Олени мчали обратно столь скоро, что хруст снега под полозьями звучал громче уханья полярных сов. Королева думала о холодной улыбке Кая и гнала упряжь, пока звезды не превратились в строгие небесные порезы....А в замке гулко дышал ветер. Ледяные кубики лежали в углу небрежной пирамидкой. Неделями Кай собирал из них небоскреб, на стенах которого буквы образовывали витиеватые аббревиатуры и прерывистые крики о помощи. Когда Королева уезжала, небоскреб был на уровне глаз Кая, а сейчас он рассыпался наскучившей горкой льда у носков ее туфель. От самого Кая не осталось ни следа, ни голоса. Льдица оглядела опустевшие стены, брезгливо отшвырнула коньки в сторону и позволила одежде соскользнуть с плеч на зеркальный пол. - Одна так одна, - дернула плечами она и потушила северное сияние.Стук каблуков давно не был таким оглушительно громким....Год спустя Королева, до кончиков пальцев затянутая в белое, ходила по улицам города.Искала в закутанной безликой толпе холодные глаза с искрой. Заглядывала в окна и в гневе рисовала на них морозные узоры. Подметала грязные улицы роскошным подолом. Возвышалась, но не находила желаемого.Но никто не сталкивался с ней взглядом. Через сугробы торопились по домам последние рождественские путники. Кто-то нес неупакованные подарки, кто-то - потрепанные ели, кто-то был ведом голодом и усталостью. В суете праздника никто не замечал мятущуюся Льдицу.Когда ночная метель затемнила фонари, а бродяги разошлись по окраинам, Королева заметила тусклое свечение в одной из арок. Красновато-оранжевые огоньки вспыхивали, сменяя друг друга, и выглядели диковинными бабочками в бархате полярной ночи.Королева шла к цвету, и белый металл ее волос окрашивался оттенками давно позабытого солнца. У стены в наполовину растаявшем снежном гроте сидела маленькая девочка и зажигала спичку за спичкой. Болезненное пламя освещало ее золотые локоны и огромные янтарного цвета глаза, танцевало узорчатыми тенями на ее узких плечах, и лишь синева ее губ напоминала Королеве о привычном мире. Очередная спичка опасно обжигала девочкины пальцы, когда она подняла вверх лицо, всмотрелась в бездну неба и звонко воскликнула "Забери! Забери меня с собой!". Королева провела ладонью перед замершими глазами девочки, но та не дрогнула. Угольки спичек осыпались на снег золой, и зимний холод по-0течески обнял детское тело.Льдица подняла почти невесомую девочку и закутала в снежный шлейф искрящегося платья.Сегодня ветер не будет глухо стонать. Сегодня эхо шагов не будет таким гулким.Сегодня Рождество будет семейным.
Сказка Февраля. Первое Рождество ШелкиРождество! Рождество! Сияют в солнечных лучах снежные верхушки деревьев, блестят морозные узоры на окнах, горят, обогревая дома, яркие костры в каминах и маленькие огоньки свеч. И ещё ярче сияют улыбки людей. Отовсюду раздаётся звон - к каждой двери, каждому окошку, к каждой упряжке привязаны красными лентами колокольчики, но громче всего звенит из каждого дома, подворотни, снежного сугроба детский смех. И нет в жизни людей другого такого дня - забываются старые обиды и ссоры, вновь вспыхивают под ветвями омелы, казалось бы, давно угасшие чувства, из под тёмной, тёплой одежды нет-нет да мелькнет у самого строгого мужика на деревне яркая синяя рубаха. В воздухе летают маленькие снежинки, крупные снежные хлопья, запах еловой хвои и такое явственное веяние чуда.Чужая, чужая, чужая - звенит в голове с каждым колокольчиком, каждой широкой улыбкой, каждой красной ленточкой, детским криком. Я чужая здесь, среди этого веселья, всеобщей радости, смеха, любви. Пытаюсь улыбнуться в ответ - мимо Марьяна, моя новая подружка, с мужем везет на салазках большую, разлапистую ёлку, на радость ребятне - но чувствую, как фальшиво, неохотно растягиваются губы, как обжигает невольными слезами глаза. Счастье лишь, что на таком морозе, в праздничной суете, едва ли кто-то заметит разницу.Ещё всего лишь год назад, также, накануне рождества, меня так неудержимо тянуло сюда, к людям, к этим сияющим улыбкам, сверкающим снежинкам, тёплым огонькам свеч. Любопытство влекло меня потрогать серебряные бубенчики, лизнуть прозрачную ледяную сосульку, коснуться острых ёлочных иголок и ощутить насыщенный хвойный запах, скатиться с горки с громким хохотом, как укутанные в шубы и оттого неповоротливые ребятишки. Как люди.Люди... Проклятье моего рода. Сколькие из нас, поддавшись непреодолимой тяге, выходили из моря к людям, пропадали, больше не возвращаясь к родне, друзьям? Сколькие влюблялись, пылко, страстно, как невозможно влюбиться в холодной воде - лишь на суше, под жаркими солнечными лучами, и попадали в плен своих возлюбленных, в клетку, привязанные неосторожным словом или невовремя сброшенной шкуркой? А теперь вот я и сама...Впрочем, нет. Было бы несправедливым к Джеду даже про себя допускать такие мысли. Этот выбор я сделала сама. И каждое мгновение, проведенное с когда-то обычным парнем-рыбаком, а теперь - моим законным мужем, стоило каждого болезненного превращения, каждого неловкого движения, каждого вдоха обжигающе холодного, невыносимо сухого воздуха.В этом году Джед украсил для меня наш дом, сплел пахучие венки из лент и еловых веток, чисто-начисто вымел и отмыл полы, подвесил над входной дверью ветвь омелы и принес из леса большущую, едва поместившуюся в углу ёлку. Мы вместе наряжали ее доставшимися еще от родни хрупкими стеклянными шарами и лентами, вырезанными из дерева и раскрашенными в яркие цвета белочками и снеговичками. Джед, хоть это и совсем не мужское дело, сам учил меня готовить сливовый пудинг и фаршированную индейку с брусничным соусом, выпекать пряное печенье в форме ёлочек и человечков. В сундуке, я видела, уже лежат красивые яркие свертки с подарками - для меня. Джед сделал все, чтобы подарить мне самый настоящий праздник в мое первое рождество на суше. Чтобы - он так на это надеется - когда-нибудь мы вместе дарили этот праздник нашим детям.Хотелось бы мне оправдать эти надежды. Но вместо веселья и радости накатывает темная, беспросветная тоска и снова, как раньше, когда я делала первые человеческие шаги, становится больно дышать. Безумно хочется, бросив все, скинув тяжелые человеческие одежды, сменив их на привычную мягкую шкурку, бежать далеко-далеко, к морю, туда, где другие, совсем юные и наивные шелки, спрятавшись за скалой, превращаются в людей. Вновь окунуться в воду, почувствовать ту невероятную легкость движений, недоступную ни одному человеку на суше, и плыть, плыть, плыть в темную, спокойную глубину моря, подальше от сверкающего снега, ярких красок, огней, звона колокольчиков, улыбок и поздравлений.Я улыбаюсь. Каждому прохожему, знакомым, друзьям, подружкам, бегающим и хохочущим детям. С каждым разом это становится все проще, улыбка получается все естественней, а пожелания счастливого рождества - все теплее и красивее. Я надеваю платье, ярко-красное с золотым шитьем, на снежно-белую рубашку, затягиваю на талии узкий пояс. Зажигаю свечи, выкладываю под ёлку приготовленные подарки, накрываю на стол. В Сочельник принято собираться большой семьей, за стол садится вся родня от мала до велика, но в этот раз мы с мужем останемся вдвоем.Джед заходит в дом, впуская в натопленную комнату морозный воздух, и, наряженная, я встречаю его у входа. Под веткой омелы он дарит мне поцелуй - одновременно нежный и страстный. И я готова поспорить, что ничем не выдала себя, но...Муж подхватывает меня на руки, несет к кровати, укутывает нас обоих в теплое одеяло. Там, за окном, идет белый, пушистый снег, становится все тише, люди собираются в домах, чтобы поздравить друг друга с праздником. Мы молча лежим рядом, и и я тихо плачу в плечо Джеда, а он ни о чем не спрашивает и ни в чем не обвиняет. Мы не загадываем желания, не разворачиваем подарки, не вспоминаем дни уходящего года, не читаем молитву. Мы все еще чужие в этом празднике, среди огоньков свеч, потрескивающего в камине пламени, запаха хвои, ярких лент и шариков. Но в объятиях мужа я впервые за сегодняшний день улыбаюсь искренне.
Сказка Марта. В начале было Слово, или Как возрождался ЧарнДетей ваших, о которых вы говорили, что они достанутся в добычу врагам, Я введу туда, и они узнают землю, которую вы презрели.Числа 14:31Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью.Декларация независимости Соединённых Штатов АмерикиОн не помнил - кто он, когда и в каком мире родился. Кажется, он жил так долго, что воспоминания наслаивались одно на другое, образовывая неразрывный порочный круг, из которого не выбраться. Кажется, когда-то и что-то он сделал неправильно. Настолько неправильно, что уже который век ходил по свету, беспрепятственно, проникая через любые замки и запоры, умея подчинить себе любое существо из плоти и крови, но не зная, для чего и зачем. В глубине души он был уверен, что должен как-то помочь, хоть кому-то. Но настолько же был уверен, что ничто не даётся просто так. И когда он спас город от нашествия крыс и не получил платы, он не нашёл ничего лучше, чем отомстить, и точно также, как крыс, вывести самое дорогое, что у горожан было - их детей. Сначала он хотел утопить их. Как утопил крыс. Сесть в лодочку, завести в реку, и смотреть, как белокурые головы скрываются под водой. Он уже даже зашёл в реку по колени, а первым из детей вода лизала носы башмаков, когда понял, что не может - как бы ни были виновны перед ним граждане Гамельна, их дети заслуживали шанса. И он вышел из воды, и повёл их вдоль берега, повёл туда, где они смогли бы жить не так, как родители. Он привёл их в новый мир. Пустой и заброшенный прежними обитателями. Он рассказал им о мире всё, что знал, и сказал, что они могут возродить этот мир и жить в нём, как сочтут нужным. Всё, что им было надо - произнести правильное слово, разом, всем вместе, и мир станет их миром. Но они не смогли. Один кричал - «Власть» - потому что его отец был бургомистром; другой - «Богатство» - потому что вырос в семье менял; третий - «Победа» - этот был сыном главы городского ополчения; четвёртый хотел величия, пятый - процветания, шестой - славы. И красный шар солнца не поднялся над их головами, они, как их родители, не приняли шанс и со временем сгинули. Мир не принял их, а его отпустил, и он пошёл дальше. ***Он был странный. Худой и очень высокий, какой-то дёрганный - каждое его движение было резким и непредсказуемым, в нелепом пёстром костюме и с флейтой в руках. Он был странный. Он пришёл сам, без конвоя и без вещей. Пришёл в пятницу после заката, сел на мокрый камень и заиграл на флейте. Он был настолько странный, что никому не пришло в голову не обращать на него внимания или прогнать за нарушение закона. Он сидел на камне и играл на флейте, а они выходили из домов и становились вокруг него плотным тёмным кольцом, и его пёстрые красно-зелёные одежды казались ещё ярче, а потом он собрал их всех и перестал играть. И они стояли, под накрапывающим мелким дождём на маленькой площади, не освещённой ничем кроме нескольких пар свеч в окнах ближайших домов. А он сидел на камне, странный и яркий, как будто пришедший из другого мира, где всё такое же яркое и странное, где нет ни войны, ни голода, ни смерти. И реб Хаим вышел вперёд и спросил:- Кто ты? И зачем ты пришёл к нам?А он вскочил на камень, лёгкий и яркий, похожий на залётную райскую птицу, и сказал, что пришёл предложить сделку. Он сказал, что умеет обойти любую стражу, что знает все на свете дороги, что никто не видел, как он вошёл, и никто не увидит, как он уйдёт, и что он может увести из гетто детей, туда, где их ждёт мир без страха и смерти, только он хочет плату. И реб Хаим развернулся и ушёл. А они всё стояли, и с неба падал мелкий пробирающий до костей дождь, и липла к телу промокшая одежда, и холод был повсюду. Но реб Хаим вернулся. Запыхавшийся, насквозь мокрый, он протиснулся через толпу, встал перед ярким незнакомцем на колени и протянул ему серебряный ханукальный светильник. И взрослые стали выходить из толпы, женщины вынимали из ушей серьги и снимали с пальцев кольца, мужчины снимали часы и несли из домов с трудом заработанные и почти ничего не значащие деньги, старик Ицхак вынул золотую коронку, хотя у него ничего не было, в том числе - детей. И незнакомец брал всё, и с каждой отданной вещью сиял всё ярче, и гасли оставленные в домах свечи, но темнее не становилось, и казалось, что он и есть свет. А потом он снова заиграл на флейте, и взрослые остались стоять на месте, а вперёд пошли дети, от самых маленьких до почти выросших, но одинаково ровно, не спотыкаясь, не плача, ничего не спрашивая. Мири почувствовала, как её ладонь выскользает из ладони матери - её тянуло, несло вперёд, а мать оставалась на месте, в одну секунду оставшемся глубоко позади. Ноги шли сами, глаза смотрели вперёд, она насчитала сто двадцать девять голов впереди, а позади - только стоящих на месте взрослых, вокруг которых сгущались и сгущались тени. Они вышли из гетто, и ни один из солдат даже не посмотрел в их сторону, не повернул голову на музыку флейтиста, не услышал детских шагов и не увидел, как сто тридцать один человек проходят через пропускной пункт в ночное время. Потом они шли по дороге, но навстречу им не попалось ни машин, ни военных отрядов, ни едущих в город крестьян. С наступлением утра они вошли в лес, и точно также пошли по лесу. Солнце вставало и садилось, а они шли и шли, флейтист играл на своей флейте, светился впереди ярким красно-зелёным пятном, и не было ни усталости, ни желания остановиться. Никто не знал, куда они идут, но все знали - откуда вышли, и ни разу в голову не пришла мысль остановиться. А спустя несколько дней ходьбы по лесу они вышли к пруду. Он был тёмным, заросшим по краям ряской и почти неживым, но флейтист уверенно подошёл к берегу и шагнул в воду. А следом за ним шагнули идущие впереди. И Мири подумала, что, может быть, воды расступятся перед ними и пропустят. Но флейтист уходил дальше и дальше, а за ним шли и шли. И под водой скрывались колени, бёдра, плечи, головы. И уже не было видно ни флейтиста, ни остальных, когда она глубоко вдохнула и сделала последний шаг в пустоту. Под водой не было смерти. Там был воздух, почти такой же как в лесу, разве что тяжелее. Там не было мокро или холодно - даже промокшая одежда оказалась сухой и не липла к телу. Там почти не было света, но за месяцы в гетто и дни в лесу полусумрак стал восприниматься как совершенно обычное явление. Теперь они снова шли через город, пустой и оставленный. Огромный, когда-то величественный, но сейчас почти мёртвый. Им не перебегали дорогу кошки, не перелетали с чердака на чердак голуби, и ни одного человека им не встретилось. И флейтист привёл их к самому величественному зданию, где внутри сидели, словно спящие, фигуры правителей, и сел у подножия трона. А они снова стояли перед ним, как на площади, только с неба не капал дождь и больше не было взрослых, готовых их спасти. И он долго говорил об оставленном мире. Рассказывал о первых его правителях, стремившихся к процветанию и о последних, развязавших гражданскую войну, о том, что мир был почти уничтожен и погружён в сон, пока не будет произнесено правильное слово. И что город, из которого они вышли обречён, но именно они могут сделать себе новый мир. И что сделать они это могут только сегодня, и только вместе, разом произнеся то слово, самое важное, которое пробудит магию оставленного мира, потому что именно сейчас, в день рождества, магия сильна как никогда, и можно начать новую жизнь. Они никогда не праздновали рождество. Это был праздник тех, других, обитавших в большом городе и большом мире, отделённых стенами, охраной и пропускными пунктами. Они всегда видели его со стороны - ярким, чужим, недоступным, но кажется, очень светлым. Почти таким же, как их собственный праздник, ознаменованный чудом и становившийся светлее день ото дня с каждой новой свечой. «Любовь. Мир. Счастье. Семья. Радость. Жизнь» - Мири перебирала в голове то, что казалось ей важным, необходимым, ценным и правильным. «Любовь? Мать её любила, отдала всё, что имела, чтобы спасти. Только вот мать она больше не увидит. Мир? Но мира не бывает, всегда найдётся кто-нибудь, по праву сильного, желающий его разрушить. Счастье? Но откуда, когда понятно, что те, кто дороги и близки, умрут. Семья? Нет больше никакой семьи, есть сто тридцать оставленных детей. Радость? Разве что мимолётная и в воспоминаниях о доме, которого больше нет. Жизнь? Она есть, вот она. Только нужна ли она именно такой?» И смотря в тёмный потолок тронного зала забытого и покинутого королевства, Мири наконец поняла. Совершенно неважно, что у них было, что они потеряли, что не смогли удержать. Важно - чего не было, что им не дали с самого начала, ни когда сгоняли в гетто, ни когда вывели дождливой ночью, что им дали только сейчас, когда заставили задуматься о самом важном и необходимом. И она подняла голову и закричала так громко, как могла. ***Он сидел на каменных ступенях и ждал. Детей было снова сто тридцать, они снова стояли в тронном зале. Но они не кричали, перебивая друг друга. Они ждали и думали. Он видел, как сморщил лоб юноша в первом ряду, как задумчиво крутила косу девочка где-то в центре толпы, как её сосед сел на пол и сжал голову руками, а девушка позади всех что-то шептала и прокусила до крови нижнюю губу. А потом она запрокинула голову, и глядя в высокий и недостижимый потолок тронного зала закричала. И он был снова готов потерпеть поражение, понять, что снова и снова он будет приводить детей ради бессмысленной жертвы неизвестно кому, что его собственная жизнь не кончится никогда, что никто не сможет произнести правильное слово разом и вместе, и покинутый мир никогда не возродится. Но одновременно с ней закричали все. Они орали, срывая голосовые связки и дыхание. Кричали в чёрный потолок и чёрное небо о том, без чего невозможно жить. У них заканчивался воздух, и они кричали снова и снова. Их крик отражался ото всех стен и летел, заполнял собой зал, а следом город и весь мир. И сквозь окна он увидел, как встаёт и заходит кроваво-красное огромное солнце. И почувствовал, что его больше ничто не держит. Вокруг него был свет, он и был светом, и он был совершенно свободен. Магия хлынула в оставленный мир, просачиваясь через бреши в каменной кладке, заполняя его до края, ибо ей дали свободу. И он исчез, растворился в свете, с последним их криком, оставив на каменных ступенях мешок с платой, отданной их родителями. ***Мири увидела только яркий свет и то, что их проводника-флейтиста не стало. Она прошла сквозь толпу и достала из мешка обручальное кольцо матери. А следом за ним ханукальный светильник реба Хаима - если уж у них свой собственный свободный мир, то и свечи найдутся.
Сказка Апреля. Кукольный Театр ПредставляетСнежинки кружились в воздухе, оседая на ветках, ресницах и воротнике пальто. Хотя солнца не было видно, дневной свет все равно позволял насладиться их волшебным мерцанием, словно можно было представить себя внутри сувенирного снежного шара, который недавно от души потрясли и вернули на полку.Арина неслась домой, широко размахивая портфелем, чтобы бодрее перелетать через лужицы и борозды влажного снега. Улыбка до ушей – и никакая облачная погода не сможет этого испортить! Приехал! Наконец-то приехал!Казалось бы, еще утром, когда она тащилась в школу, на театральной площади был лишь мусор, грязь и серость, а теперь, всего несколько часов спустя, уже высились купола рекламного билетного шатра. Она уже начала думать, что в этом году Старый Кукольник не приедет, ведь обычно шатры появлялись раньше, за несколько дней до представления – но афиши, как по волшебству разукрасившие обшарпанные столбы, колонны, и, казалось, каждую стену, зазывали на праздничные спектакли. Три вечера, всего три вечера! Только бы папа успел достать билеты!Дальше уже мысли улетели куда-то в сладкие грезы о сказочных принцессах и драконах, розовых портьерах с золотыми звездочками и вкусных сладостях, водившихся в карманах у директора театра, находившего время побеседовать с каждым маленьким зрителем и угостить его. Леденцом. Или шоколадкой. Или лимонной долькой? Она ходила на спектакли уже четыре раза, и каждый раз был просто восхитительным! Столько красок, смеха, красоты! И там была кукла с косичкой, как у нее! И как она пела!Домой девочка влетела, даже не стряхнув с шапки снег на крыльце, и, захлопнув за собой дверь, закричала:- Алпин приехал! Мама! Мама, ты где? Давид, Соня, Мааааам? Театр приехал! Рооомка! Театр!Конечно, это было слишком резко и громко, но не будут же все спать днем? Даже Рома уже не спит, хотя он и мелкий.- Дочь, ну что так с порога? Разуйся, умойся и иди к нам. – раздался немного ворчливый голос матери семейства из гостиной, и в тот же миг Арина ощутила мощный удар в бок, а затем сразу оглушающий счастливый визг. Ромка подкрался к ней и устроил традиционную игру «бодни головой, обними и карабкайся, заодно измажь школьную форму… мармеладом?!»- Мааааааааам! – этот возмущенный вопль мог бы угрожать всему хрусталю в доме, но девочка уже оттолкнула прилипучего брата и понеслась в ванную комнату. Разговор откладывался.Когда из магазина вернулся Давид, с которым за компанию слонялись туда-сюда и соседские близнецы, его одноклассники, в гостиной уже царил относительный мир. Мама шила нарядный воротничок для праздничного Сониного платья, Соня за столом читала вслух географический атлас, а переодевшаяся Арина с прощенным Ромой пили чай со все тем же мармеладом.- Там бородач Алэсдейр приехал, видели? – сразу же войдя, возвестил один из близнецов, вероятно Ник, а второй, скорее всего Алекс, подхватил – Первое представление завтра вечером, и у нас уже есть билеты!- Везет. Надеюсь, нам отец тоже достанет, чтобы вместе пойти, а не как в прошлый раз. – хмыкнул Давид, уже расставляя на столе коробку с печеньем и дополнительные чашки на себя и друзей. –Вы должны были все это увидеть в тот год!- Да лафно, наф день быф квуфе! – уже запихнув в рот печенье, возразил один из соседких ребят.- Мальчики, тише, тише. В какой бы день мы не попали на спектакль, он всегда будет хорош. Столько поучительных историй и прекрасных декораций, а какая музыка! Флейты, словно японские! – отложив шитье, мама тоже переместилась за стол, сев рядом с Соней. Ей было приятно видеть такое оживление у детей, а ведь когда-то и она сама, еще будучи школьницей, бежала обнять перед спектаклем смешного старика, послушать его байки и подивиться на разные фокусы. Рождественское чудо сохранялось и только крепло, пусть и пророчили театру смерть от других развлечений.- Мамочка, но ведь в прошлом году играли скрипки. – Соня подняла голову от чашки. Атлас был давно отложен, как только мальчишки влетели в дом. – Да и каждый год в основном струнные.- А у нас были барабаны! И не было никаких флейт и скрипок! – с превосходством в голосе заявил Алекс, делая неопределенный взмах головой в сторону Давида. – Ведь геройской истории требуется бодрое обрамление!- Ну и что. – пренебрежительно протянул Давид. – Наш спектакль про путешествия был еще лучше, а еще там был дракон!- Дракон? Там была принцесса! – вновь возразила Соня. – Волшебная принцесса!- Как скажешь, солнышко. – мама с улыбкой погладила Соню по голове. – Пойду пока поставлю еще чаю.- Фея! Это была фея. И все было такое розовое… - Арина подала голос, как только мама вышла, снова вызывая в памяти вечер перед прошлым рождеством. Девочка помнила восхищенные лица зрителей, мягкий свет, уютный запах корицы и каких-то пряностей, тающие во рту сладости, лукавая улыбка бородатого старичка в яркой жилетке и очках в золотой оправе. В прошлом году он подарил ей после спектакля мыльные пузыри, которые не лопались целый час! А вот Соне, как более серьезной, достался уже подарок более долговечный – значок в форме странной птицы с блестящими глазами, светящимися в темноте. Ребята в школе говорили, что кому-то досталось перо, которое писало само и без ошибок, но на следующий день оно исчезло. А вот значок остался, как и красивый флакон из-под пузырей.- Не хочу про фею. Хочу про пиратов и драконов. – вставил свое слово Ромка. Он еще ни разу не был на спектакле, ведь малышам не стоит бывать вне кровати так поздно. Но к шести годам все обычно уже успевают посмотреть хотя бы одно представление, и сейчас он был в предвкушении.- Хоти сколько влезет, малявка. Ты все равно останешься дома. А мы пойдем смотреть про фею! – показала ему язык Арина. – Ты плохо себя вел. И платье мне испачкал. Плохие дети в театры не ходят, они в углу стоят.- Вот-вот. – подыграл Давид. – А еще не ел суп и прятал шапку под крыльцо, когда ходил гулять. И мармелад взял, хотя он был на полдник. Никакого театра, никаких кукол! – сурово закончил он.Мальчик открыл рот, ища, что бы возразить, но вместо этого начал хватать воздух и часто моргать, словно готовясь заплакать.- Хватит! – Соня подскочила и обняла брата. – Пойдет он, конечно-конечно пойдет, и папа про шапку ничего не узнает! А если вы Старику Алпину будете кляузничать на других, он вам даст леденцы, от которых у вас языки позеленеют и пар из ушей пойдет!Ромка вжался в Соню, предусмотрительно отведя руку, которой опять измазался в сладком, подальше от сестринского платья. Иметь двух обиженных на себя девочек ему уже доводилось не раз, и повторять это уж точно не хотелось.- Правда-правда? Обещаешь?! – щенячьи глазки удавались Роме как никому из всех четверых детей, и устоять перед ними было невозможно, даже если перед этим все искренне желали как минимум оставить его без игрушек и вообще устроить молчаливый бойкот. Соня тоже не отличалась железной выдержкой, и, еще раз ласково потрепав мелкого, кивнула: - Обещаю. Если что, пойдем вместе в бабушкином пальто. Как в книге. Серьезно.- У вас все нормально? – подозрительно спросила мама, входя обратно в комнату с кухни с чайником в руке. Ее взгляду предстали нарочито серьезные лица старших сына и дочери, пока младшие висли друг на друге во взаимном объятии, а соседские дети явно сдерживали смех. – Опять Ромку обижали?- Не обижали, а воспитывали! – рассмеялся уже Давид, а следом за ним и Арина с близнецами. – Ну мам, мы пошутили…- Пошутили? Это так у вас называется?! – намечающаяся буря была прервана звуком ботинок, обтряхиваемых в прихожей, и стуком закрывающейся двери.- Папа, папа! – и все дети, кроме гостей, сорвались со своих мест и понеслись в прихожую встречать отца. И Соне было уже не важно, что Ромка таки в запале ухватил ее за рукав мармеладной рукой, а Арина с Давидом точно не станут ей об этом говорить. Не портить же мелким вечер перед сказкой!
Сказка Мая. Рождество Хозяйки ЦветникаДом на холмеДавным-давно, когда реки ещё были полны диковинных рыб, а мореплавателям случалось видеть русалок у берегов изумрудных островов, в стране Блажии на невысоком холме у истоков речушки Лазурицы жила пара волшебников — Анна Дортея и Амброзиус. Анна славилась великими способностями даровать людям свободу от груза тяжких воспоминаний силой золотого гребня, умела заговаривать травки на здоровье, монеты от безденежья и цветы на любовь. Много в её распоряжении было всяких артефактов диковинных да заклинаний древних, унаследованных от мамы-чаровницы да бабки-колдуньи. Никто не ведал, силой ли волшебства супруги вместе или без, но Амброзиус во всём был Анне под стать: талантливый маг, художник, да ещё и удивительный кукольник. Что бы ни мастерил Амброзиус — всё выходило причудливо сказочным, служило верой и правдой веками и радовало обладателя яркими, будто живыми, ещё не высохнувшими, красками. Не зарастала тропинка к дому волшебников. Каждый день к ним забегали дети с округи за очередной волшебной куклой или экзотической птичкой Амброзиуса или за сочным фруктом из их сада. Анна и Амброзиус всегда были щедры и добры ко всем детям: своих им Всевышний не дал. Да и взрослым было интересно в доме на холме. Амброзиус сам мастерил окна-витражи для дома, благодаря чему каждая комната играла своим особенным светом: спальни светились преобладанием успокаивающих зелёных оттенков, кухня — голубым, зала, где привечали гостей — розовым и оранжевым, а творческая мастерская самого Амброзиуса — насыщенного фиолетового, что придавало комнате магической таинственности. Перед домом Анна посадила цветы и постоянно за ними ухаживала: поливала, прикармливала, нашёптывала и напевала им, а они благодарно отзывались на уход круглогодичным цветением: розовые петунии, оранжевые нарциссы, синие ирисы да белые гладиолусы, а повыше розы всех оттенков, включая голубые. Высоченные экзотичные стрелиции огненными факелами, словно петушиные гребешки, обрамляли вход. Коралловые эхмеи, взгромоздившиеся на стволах деревьев поражали тех путников, кто был в силах оторвать глаз от парада цветов. Венчал всё это великолепие садик пурпурных азалий и махровых фаленопсисов у пруда с настоящими золотыми рыбками! Здесь на причудливой скамейке с резной спинкой и чугунными витиеватыми ножками было особенно здорово прятаться в теньке и, вдыхая аромат благоухающих цветов, потерять счёт времени.Позади дома был разбит фруктовый сад. И конечно фрукты вырастали здесь только волшебные! Тут и лакомая малина к новому году, и яркий незамерзающий страстный фрукт, и оранжевые персики, и ванильные яблоки и даже гранаты размером с тыкву, сами выплёвывающие красные зёрнышки как созреют. Праздники занимали в доме волшебной четы особое почётное место. Исключительно нежно Амброзиус относился к Рождеству и каждый раз готовил особенные подарки для своей любимой: обложку для книги заклинаний, деревянные башмачки-бегунки, шляпу-маскарад с искусными цветами. Но сила даже самых великих магов не вечна. Время было неумолимо и к Амброзиусу: и от Рождества к Рождеству пальцы руки его стали дряхлеть, а зрение — слабеть. И однажды по утру выйдя в сад Анна увидела симпатичных деревянных стражей, выстроенных по периметру на манер забора — это был прощальный подарок Амброзиуса, который хотел оставить этих маленьких воинов для защиты своей дамы сердца.Маленькая ГердаДолго печалилась и кручинилась Анна по своему мужу. Ничто не могло успокоить горячих солёных слезинок, прокладывавших всё новые и новые борозды на и без того постаревшем лице. Всё реже стали к ней заглядывать в гости мальчишки и девчонки с округи, боясь потревожить старую волшебницу. Да и люди старались обращаться за помощью всё реже. Тускнели артефакты, пылилась книга заклинаний, пошатывалась скамейка в саду, пруд порос тиной, да зарастал диким виноградом фруктовый сад. Долго ли коротко, но на счастье Анны выпала ей встреча с маленькой Гердой. Герда удивительно напомнила волшебнице её саму в детстве: белокурая, кудрявая, с нежной фарфоровой кожей и пронзительными голубыми глазами. Девочка была очень открытой, храброй и сердечной, она поведала Анне историю о потере своего самого верного друга Кая. Волшебница, до того детей не имевшая, вдруг отчаянно захотела себе дочку и первый раз применила волшебство гребня забвения в своих интересах. Пригласив Герду к себе домой отдохнуть с дороги, да выпить чаю с пирожками с розовым повидлом, она усадила её перед собой и долго-долго расчёсывала великолепные золотистые волосы и напевала:Гребнем волос я чешу -Прошлое стираю.Каждый раз как прохожу -Морок навеваю:Спит котёнок, спит ребёнок,Взрослый спит, и ты усни.Глазки закрой, ресницы сомкни!Ночь, ты дурное сотри, Ели могучие, ветер трескучийПрошлое растопчи!Утром Герда проснулась и спросила разрешения остаться и помочь в саду. Анна обрадовалась появившейся маленькой помощнице, баловала её и пестовала: и наряды красивые шила, и туфельки волшебные подарила, и каждый день что-нибудь вкусненькое стряпала да Герду потчевала, но недолгим было материнское счастье Анны: мало по малу Герда вспоминала о своём потерянном друге. Становилась всё печальнее и грустнее. А однажды Анна проснулась, а комната Герды пуста, а кровать не тронута. До заката она кликала девочку в саду, но всё напрасно: Герда покинула старую волшебницу.ЗлатовласкаПуще прежнего закручинилась Анна. Дни летели, недели бежали, и Анна себя чувствовала всё более и более ненужной, бесполезной, беспомощной. Уж и не могла она вспомнить, сколько ни силилась, когда крайний раз к ней заглядывали соседи поинтересоваться житьём-бытьём или совета спросить. Дело клонилось к зиме, и накануне прошлого Рождества, готовясь запасти дров для печи, в саду Анна наткнулась на уставшую, измождённую голодом, дряхлую собаку. Приведя её в дом, Анна лишь охала проступающим рёбрам животного, да свалявшейся в колтуны и сосульки, шерсти. Потускневшие глаза животины смотрели устало, но испуганно. Треск ли костра в печи, уханье совы за окном, даже шарканье старческой поступи дряхлой волшебницы — всё вызывало нервное напряжение собаки. Никогда прежде Анна не применяла волшебный гребень на животных, но тут уж «была ни была!», - подумала Анна, - «хуже уж точно не будет!». Выкупав прежде собаку с добавлением отвара здоровья, Анна взялась за волшебный гребень и долго-долго аккуратно вычёсывала шерсть новой питомицы. Прошло совсем немного времени, собака окрепла, лапы её стали мощными, походка уверенной, а бег — лёгким и озорным. Яркая пышная золотистая шерсть животного уже совсем не напоминала ту желтую кудель, какой животное повстречалось волшебнице. И немудрено, что Златовласка, как ту стала называть Анна, была бесконечно преданна, благодарна и полна любви к своей новой хозяйке.И Анна стала чувствовать, как вместе со своей подопечной набирается новых сил сама, обращая старение вспять. Тело приобрело былую стать и стройность, волосы перестали быть такими ломкими, хоть и остались седыми, но благородно переливались серебром. Проводя очередной раз рукой, Анна снова чувствовала гладкость китайского шёлка. Но не она одна и Златовласка заметили преображение Анны и возвращение волшебной силы. Теперь к её дому сходились не только люди, нуждавшиеся в помощи, но и животные: олени, лоси, захаживали еноты и даже бобры, бывали и волки с лисами. На новое Рождество двери дома Волшебницы открыты всем, и на столе уже красуются яркие пряники, ароматные печенья, волшебные, глазированные всеми цветами радуги, шарики да прочие явства, в камине горячо потрескивает огонь, а рядом совсем живая зелёная красавица-ель, на которой точь как игрушки сидят да песни заливисто поют самые красивые птицы: тут и колибри, и крошечные волнистые попугайчики, и пересмешник. А вот и белки, затеяли гонки с золотыми орехами! То ли ещё будет: ведь Анна и Златовласка снова ждут взрослых и детей к празднику.
Сказка Июня. Рождество госпожи Клаус- Счастливого Рождества, милая, счастливого Рождества! Ну-ну, не грусти, ну что ты? Меня ждут!Нос Рудольфа светился, он был готов освещать путь. Виксен уже притопывал копытцами в нетерпении. Мех на красной шубе украсился ледяными иголками.Поцелуй на прощание. Борода щекотится, сколько раз просила ее убрать, но...- Хо-хо-хо! Счастливого Рождества! Милая, не скуча-а-а-ай! Хо-хо...Последнее "хо" утонуло в свисте ветра.Она вернулась в дом, аккуратно прикрыла дверь. Решительным движением смела со стола все обрывки упаковочной бумаги и красных ленточек и долго, с наслаждением, топтала. Потом подошла к кухонному шкафчику и из-за бутылей кленового сиропа вытащила другую - зеленого стекла, с плотно притертой пробкой. Не без труда открыла (как загрубели руки от этой треклятой выпечки!), налила прямо в мерный стаканчик и единым глотком опрокинула в горло. Немедленно налила еще, но сразу пить не стала. Села к столу. Встать уже не было сил.На плечи легли теплые ладони, потянули назад, слегка помассировали. Миссис Клаус прикрыла глаза и откинулась на спинку стула. Ладони прошлись по шее, подняли выпавший из прически локон, аккуратно подцепили его заколкой.Она уронила руки вдоль тела. Сил все еще не было. Она попыталась изобразить благодарную улыбку, но вместо этого вдруг разрыдалась - отчаянно и безудержно.Теплые руки тут же отпустили плечи, сгребли ее в охапку со стула и перенесли к камину на толстую медвежью шкуру. Этой же шкурой укутали по самый нос и долго укачивали, как маленькую, гладили по волосам и утирали слезы.Она молча смотрела в огонь, пока руки разворачивали шкуру, развязывали на ней пояс и стягивали с плеч красную шубку миссис Санта Клаус. Закрыла глаза, когда руки легли на талию. Задержала дыхание на секунду... и нырнула в поцелуй с головой, почти так же отчаянно, как в рыдания до этого.- Знаешь, что? - прошелестело над ее головой.Миссис Санта Клаус полулежала в теплых объятиях и знала, что сейчас ее лучшая ночь в году. Пламя в камине горело ровно, и на потолке слегка дрожала их общая тень. Ее нога, согнутая в колене; отброшенная в сторону рука со скромным обручальным кольцом; его кудри и торчащие из них ребристые рожки; его раздвоенный язык - он смаковал вино.- Я устал приходить к тебе каждый год...Ее словно обожгло. Так, значит?.. Устал?- ...и находить тебя в слезах.- Ты же знаешь... подарки. Списки хороших детей. Эльфы. Пряники... Печенье, пудинги, помадки...Мимолетная ласка - и она осеклась. Снова обожгло, но уже по-другому.- Ты ненавидишь сладкое. И никогда его не ешь. Это даже не твоя работа - все это проклятое печенье. Ты пашешь за двоих, а в Рождество остаешься одна.- Одна? С тобой.- Со мной, - хмыкнул он. - Зато потом весь год без меня. Кстати, я ведь принес тебе подарок.- Правда? - она приподнялась на локте. - Какой?- Примерь.***Усталые олени нетерпеливо прядали ушами - обычно их распрягали сразу, но на этот раз они стояли, неприкаянные, во дворе, и не могли понять, что происходит. В доме было темно. Их никто не встретил, ворота не открыл и не спешил кормить.Санта медленно вышел на крыльцо и опустился на скамеечку у входа. Эльфов, заглядывавших в глаза, он словно не замечал. Записку он скомкал и сразу же испепелил, взглядом, но со словами так не получалось.- От горя... от бедствий... каких бедствий? Не ищи меня, это бесполезно... бесполезно... Стала ведьмой?!Две дорожки следов, уходившие от крыльца, обрывались в никуда сразу за воротами. Справа - мягкие женские сапожки, слева - раздвоенные копыта.Санта сам зачаровывал барьер вокруг дома. Пересечь его без согласия хозяев было невозможно, и он это знал. Значит, гостя впустили. Более того, пригласили. Иначе как бы он вошел.Миссис уже-не-Санта-Клаус любовалась черным сапфиром в новом обручальном кольце. Все-таки, украшения больше идут ухоженным рукам.
Сказка Июля. Госпожа Метелица и её Котовье ВойскоНочь была кристально чиста. С неба подмигивали колкие звезды, от легкого ветерка трепетали листья тополя, да потрескивал костер.Вокруг костра сидели трое, и каждый занимался своим делом: один курил трубку, глядя на пышущие жаром угли, другой, щурясь, чинил тент палатки, третий перебирал струны гитары.С неба летели белые хлопья, так похожие на снежные. Подлетая к огню, они вспыхивали и мгновенно сгорали.Третий выпрямился, видимо, настроив инструмент, и заиграл мелодию. Второй одобрительно хмыкнул.В жаркий летний знойСпустились с облаковКрылатые котыЧто потеряли дом.Долго шли ониПока не набрелиНа странную избуС волшебницей внутри.Старушка любит холод,А в доме ждет уют.Знает, что котыОстанутся все тут.Так пришел июль,С ним – игры без забот.И пышную перинуПроцарапал кот.Волшебный белый пухЗасыпал города.С тополей сошелВпервые он тогда.С тех пор так повелось,Что посреди жарыПадают с небесПушинки до поры.И людям невдомек,Пушинка – что сестраСнегу, что искритсяВ канун Рождества.И слушали эту песню люди, сидящие у костра. И слушал заяц, рыскавший в золотистой траве, и филин, сидевший на высокой ветке.И таял на подлете к огню тополиный пух.
