Текстовушка №96. Морские истории

[Notoriginal]

Теперь я знаю, что любовь — как море: порой спокойное, порой бурное. Она бывает грозной, бывает прекрасной, таит в себе смерть и дарует жизнь. Но она никогда не бывает постоянной, все время меняется. И остается неповторимой лишь на один краткий миг в глазах вечности.

Джеймс Клавелл

Истории о море и любви. Повседневность. Минимум пять, максимум семь наводок, все в целом добрые и светлые.
Список авторов:
Next
Simka
Cressa
Чехарда
[Begotten]
Снайпер
der Westen
Милая Кошечка
Бибигуль
Дедлайн ориентировочно 20 числа.

[der Westen]

Ещё места есть? А если найду?

[Чехарда]

Я в деле.

[Снайпер]

Добрые? Точно? Тогда я да

[Notoriginal]

Если нас будет семь, то кому-то одному достанется грустная наводка. Она не страшная, без жестокости, но печальная. Кто согласен, пишите в личку.

[[Begotten]]

Подтверждаю.

[Simka]

Подтверждаюсь)

[Next]

Подтверждаюсь.)

[Милая кошечка]

Если место есть, то я бы поучаствовала

[Cressa]

Да, тут!

[Notoriginal]

Итак, все подтвердили участие, начинаю рассылать наводки потихоньку.

[Notoriginal]

Все наводки уже у авторов, нас неожиданно стало много
Предварительно сдаемся 20 мая.

[Notoriginal]

У нас уже есть первый текст

[Notoriginal]

Второй текст



З.Ы. Дедлайн близится, скоро пойду всех кусать

[Notoriginal]

Дедлайн пока ставлю на завтра, 21.00
Как успехи, все успевают?

[der Westen]

Дедлайн пока ставлю на завтра, 21.00
Как успехи, все успевают?

Нормально
Я сдамся сегодня)

[Simka]

В процессе, сегодня ночером буду творить, завтра вышлю

[Cressa]

Тоже делаю ставку на эту ночь  

[[Begotten]]

Дедлайн пока ставлю на завтра, 21.00
Как успехи, все успевают?

Постараюсь за ночь и утро!

[Notoriginal]

Тексты потихоньку копятся, ещё два уже у меня.

[Notoriginal]

Пятый текст тоже есть

[Notoriginal]

И ещё два текста. Остался последний рывок  

[Notoriginal]

Последние два текста у меня, ночером начну вкладку

[Снайпер]

Игроки-свинни у нас уже были, а вот мастер-свинни как бы не впервые...
где же выкладка, ну где же

[der Westen]

Засел с пивом на морском берегу. В ожидании.

[Notoriginal]

Я честно написала, что ночером. Только до дома доехала полчаса назад, сейчас еще все перечитывать и выправлять буду, так что не раньше, чем через час выкладка будет, извиняйте. Дедлайн поставила на вечер, чтобы, если что, была возможность автору что-то подправить.

[Notoriginal]

10

Подстаканник красивый, серебристый. Такие стоят в серванте у бабушки, но мы почему-то никогда ими не пользуемся. А в  поезде чай и кофе подают только так, в стаканах с подстаканниками. Ха, скороговорка получилась. Стаканывподстаканниках, стаканывподстаканниках, стаканывподстаканниках.. . Нет, трудно. Не люблю скороговорки, у  меня не получается произносить их быстро, запинаюсь. Ну и ладно, зато я рисовать люблю, и мама мои рисунки хвалит.
Чай очень вкусный, особенно с бутербродом. Люблю сыр и колбасу, но  мама редко такое покупает, говорит, что это не очень полезная еда. Но в поезд можно. А ещё мне нравится твёрдый сахарок. Я его грызу, потихонечку, и запиваю горячим чаем. «Вприкуску», как говорит дедушка. Он вообще любит забавные слова. «Конхвета», «хвирточка», «цюпык»... А «рафинад» - красивое слово, надо запомнить. И фантик, пожалуй, сохраню, с нарисованным поездом.
Мне нравится так путешествовать, лучше, чем на автобусе или машиной. В поезде и не укачивает, и спать под стук колес очень уютно. Жаль только, что мама не пустила меня на верхнюю полку, но ничего - так зато можно в окошко смотреть. Но где же море? Когда мы уже приедем? Мы вчера ехали, и целую ночь, и сегодня... Долго как...
Впереди виднеется вода.
- Море! Мама, смотри, море!!!
...Не море, да? Ну и чего сразу смеяться, обидно же. Ну ладно, озеро -  так озеро, перепутала. И вообще, где же тогда море? Когда уже море-то?

****

Теперь я знаю, какое оно - настоящее море. Искрящаяся синева, с одним только берегом – второго не видно, как ни всматривайся.  Жаркое солнце, влажный и солёный воздух, шум прибоя.  Спутанные волосы  - расчесываться стало труднее.  Губы постоянно солёные от морской воды. Обгоревшие плечи – кожа покраснела и немного болит. Мама ворчит и намазывает меня кремом, говорит, что вечером буду я вся в сметане, как тушеный кролик – мы недавно ели в гостях, очень вкусный. Но кролика жалко было...А сметана лечит, и кефир тоже. А ещё можно вообще избежать ожогов и солнечного удара, если носить футболку и панамку, как просит мама. Но я раздеваюсь, как только приходим на пляж, и сразу  бегу в воду.
На солнце вода у берега становится тёплым молоком, и я плыву дальше, туда, где глубина и прохлада. На море так легко, вода словно обнимает и поддерживает, выталкивает. В речке плавать гораздо тяжелее – это потому что там вода пресная и течение, мама объясняла. Забавно, у  воды, оказывается, есть «плотность», и у солёной она больше, чем у пресной.
А ещё в море очень спокойно, и голова становится лёгкой-лёгкой. А еще можно раскинуть руки и ноги и просто лежать на воде. Наверное, сверху я похожа на большущую морскую звезду.
Я плаваю, и ныряю, и прыгаю, и качаюсь на подступающих волнах, пока мама не начинает ругаться - «губы уже синие, вылезай!» - и уводит меня на берег. Я закутываюсь в огромное полотенце и грызу варёную кукурузу. А завтра мама пообещала снова купить креветок. Креветки похожи на семечки – мелкие, вкусные, и каждую нужно чистить.
А ещё мне нравятся завтраки в местной столовой. Каша, какао, сладкие бутерброды. Ломоть батона и квадратик шоколадного масла -  вкуснотища! Надо попросить маму дома такое покупать.

*****

Мы познакомились с нашими соседями. Их домик очень похож на наш, только побольше. Ну и правильно, мы с мамой только вдвоем, а их аж четверо. Интересно, каково это, жить в такой большой семье?
Дядя Игорь очень высокий, он умеет очень смешно шевелить усами и ушами, и постоянно фотографирует всё вокруг. Тётя Наташа красивая, у неё длинные яркие ногти, и светлые-светлые волосы, и разноцветные платья. Но моя мама красивее. С Иркой играть не очень интересно – ей всего три года, совсем маленькая, только и знает, что лепить куличики и бултыхаться у самого берега. Зато с Сашей мы сразу подружились. С ним интересно играть в пляжный волейбол. Саша не поддается мне, как взрослые, а посылает мяч нормально, высоко. Мы вместе исследуем все вокруг. Саша хотел поймать и высушить медузу, посмотреть, что с ней станет на горячих камнях, но я не разрешила, и он меня послушался. Медуз жалко, они ведь живые, и так после вчерашнего шторма их столько на берег выкинуло – песок будто покрыт слоем мутного желе. Я старательно обхожу несчастных медуз, боюсь наступить.
Саша сказал, что если найти дырявый камешек, то можно продеть в него шнурок и носить как талисман, он принесет удачу. Мы искали-искали – но безуспешно. Зато набрали полный пакет ракушек. Потом Саша все же нашел счастливый камешек - и отдал его мне, на память. А я решила подарить ему кулончик в  форме дельфинчика, который купила в сувенирной лавке на набережной.
Дельфинчик синий, красиво смотрится на загорелой шее. Саша счастливчик, не сгорает на солнце, как я, просто кожа быстро смуглеет. Он теперь почти не отличается от местных мальчишек. Эх, счастливые же люди, у  моря живут, могут целыми днями купаться и загорать.
И веснушек у Саши нет. А глаза не скучно-серые, и не карие, как у меня, а голубые-голубые, как прозрачная морская вода. Почему-то, если мы встречаемся взглядами, моё сердце начинает биться быстро-быстро, как после бега.
Вечером мы гуляем берегом и кормим чаек кусочками батона. Чайки наглые, вообще нас не боятся, кажется, они готовы вырывать хлеб прямо из рук.
Папа Саши предлагает нас сфотографировать. Сначала меня с мамой – она сегодня такая красивая, в ярком розовом платье и с белыми клипсами в ушах.  А потом мы фотографируемся все вместе. Я стараюсь втянуть щеки, чтобы они казались меньше.
Мама купила мне большую ракушку и сказала, что если приложить её к уху, то можно услышать рокот волн, даже если ты сидишь в квартире, в городе. А я думаю, что слушать волны лучше на море.
Мне становится немножко грустно – скоро нужно уезжать. Десять дней – это, оказывается, очень мало. В школе время тянулось дольше, а здесь дни просто пролетают.
И почему все хорошее так быстро заканчивается?

[Notoriginal]

16

Пока мы с Катькой чистили картошку, а мальчишки под командой СанНиколаича ставили палатки, Леша очерчивал круг.
Сын геологов, он учился в нашей школе всего год, а осенью вместе с родителями должен был уехать в очередной сибирский поселок. По этим поселкам он мотался с пятилетия, наездил по стране два с половиной экватора, бывал и в Туркмении, и в Мурманске, все видел, все знал и все умел. Лешка был на год старше нас - какие-то из его переездов состыковались плохо, и его однажды оставили на второй год, - и в походе был человеком нужным: сильным, выносливым и крепким. Ловко лазал по скалам, различал породы и слои, знал птиц на слух, а погоду предсказывал лучше любого радиоприемника. В общем, был у нас Лешка "замкомвзвода" и в отсутствие СанНиколаича принимал бразды правления.
Широкую полосу вокруг палаток и костра Лешка называл противопожарной - мол, коли не уследим, да раздует угли, остальной лес не затронет. С ним не спорили, хотя что же мы, дурные - угли в лесу бросать? Да и не ребятишки уже, десятый класс на носу, без пяти минут студенты. Последний поход школьного кружка, на следующий год все будут корпеть над учебниками и прорываться в институты. А пока - лето, Аю-Даг, кеды-панамы-рюкзаки, и завтра выход на конечную точку маршрута.
Ох, уже завтра...
Я обернулась к третьей палатке, у которой возились два Юрия, Юрки. Один - белобрысый, нескладный, он учился со мной с первого класса, был знаком до последней веснушки на облупленном носу и интереса не представлял. Второй же, темноволосый, кареглазый, смуглый и еще сильнее загоревший под южным солнцем, учился в параллельном. Зинаида Львовна твердила, что параллельные прямые не пересекаются, и действительно, в школе мы с Юрой толком знакомы не были. Зато здесь...
Здесь мы сразу оказались рядом. Рядом шли, вместе смеялись, бесконечно болтали, брались за руки, пока никто не видел, и даже - тссс! - целовались, пока ходили за водой к роднику. Юра читал мои мысли и угадывал, что я скажу. Всегда садился рядом у костра и незаметно гладил по спине, и от его теплой ладони такие мурашки разбегались - с лошадь! Юра сумел где-то набрать шелковицы, я брала ягоды с его ладони и упивалась тем, что мы вместе, здесь и сейчас, и он рядом, теплый и сильный... Белое платье... мама смахивает слезы, папа сурово хмурит брови, а мы с Юрой, едва сдерживая улыбки, расписываемся в толстенной приходской книге… что?
- Дыру в нем провертишь, говорю, - толкнула меня Катька коленом. - И картошку уронила. На свадьбу меня свидетельницей зови.
- Ой, ну тебя!
Катька залилась звонким хохотом. Лучшими подружками мы не были, но в этом походе оказались вдвоем против восьми парней, и волей-неволей сдружились.
- Учиться надо, какая тут свадьба, - пробормотала я, уже чувствуя, как горят уши.
- Одно другому не мешает, - проворковала Катя. - Засекай полчаса, вода вскипела.

После ужина достали гитару, но прежде, чем запеть, СанНиколаич всегда рассказывал историю. Одну до песен и одну перед самым отбоем, вместо сказки на ночь.
- Дети, ша, сейчас будет страшно, - пообещал он. - Я ведь вас не зря сюда привел. Лет пятнадцать назад мы уже вставали тут лагерем, я тогда был вашим ровесником. И время было такое же, середина июня. Даже вон, - он неопределенно ткнул куда-то себе за плечо, - зарубка на сосне сохранилась. Ну так вот. Помню, наш учитель, Валерий Аркадьич, рассказывал нам про будущее освоение космоса - это же шестидесятые, космическая эра... В каждой газете на передовице герои-космонавты... Ну так вот, сидим мы, развесив уши, впитываем мудрость, а к костру вдруг из тени вышла тетенька.
Катя ойкнула. Я покрепче сжала ладонь Юры, пользуясь тем, что мы сидели на самом краю круга света от костра, а все остальные смотрели на учителя.
- Нормальная такая тетенька, - продолжил СанНиколаич, - в длинной юбке, каком-то пиджачке... Туфельки у нее... городские. Непыльные совсем. И спросила она глупость какую-то, если честно. То ли папироску, то ли зажигалку... А потом - можно ли ей у костра посидеть.
- Нельзя, - пробасил Лешка. - Гнать таких, а то следом еще кто понабежит.
- Вот и Валерий Аркадьич сказал - папирос у нас нет, мы некурящие, а посидеть - можно бы, но лично он против. Завтра вставать чуть свет, до отбоя пять минут. Нечего дисциплину хулиганить.
- Злые вы, - сказал Юра-блан. Чтобы различать двух Юриев, СанНиколаич присвоил им прозвища: блан и брюн. - А если она заплутала?
- Окстись, тут кругом лагеря, санатории и колхозы. Свистнешь - пионеры в ответ зорьку сыграют. Нет, тетенька эта не плутала, а специально пришла.
- А потом ушла, и как не было, - неожиданно продолжил Лешка. - Правильно сделал ваш учитель. Если ее к костру пригласить, то потом не избавиться, поди знай, какую шалость учинит. Злить их не надо, но и пускать к себе нельзя.
- И кто она такая, по-твоему? Ведьма?
- Кикимора.
- Спешите! - голосом инспектора манежа выкрикнул Сережа Гориховский. - Знаток фольклора Алексей Севастьянов дает единственную лекцию "Поверья старины глубокой" на горе Аю-Даг! Вход по пять рублей, передаем, товарищи, передаем, не стесняемся.
- Дурак, - беззлобно бросил ему Лешка. - Ты, поди, и не знаешь, что такое кикимора.
- А то ты знаешь!
- Знаю. Сталкивался. Когда-то они ходили детишками или старухами, а то и девицами, в рванье, тряпье, по углам прятались, пряжу путали, горшки били, соль рассыпали... А с тех пор, как в деревню пришло электричество, кикиморам темных углов не осталось, да и пряжа вся на фабричном станке, кой толк ее путать. Правда, и батюшек советская власть повывела, некому теперь нечисть всякую из домов гонять, коль заведется... Ну, так вот. Привязалась к партии кикимора. Спать не давала - стучала в котелки, свистела, путала стропы, образцы перемешивала. Спасу не было. Все заговоры-наговоры для дома придуманы, а у геологов в тайге какие дома? Можжевельник жгли, так она уйдет на денек и наново возвращается. Стервь подколодная..
- И как избавились? - с нескрываемым интересом спросил СанНиколаич.
- Медведь избавил. Выкатился на лагерь, никто даже охнуть не успел. Стоит-озирается, сам не понял, зачем к людям пришел. Пока думал, спохватился начальник партии, пальнул из ракетницы.
- Ружья у вас не было? - пискнула Катя. Похоже, ей жути в ночи уже хватило по макушку.
- Медведя разве что станковый пулемет уложит, - ласково, как маленькой, разъяснил Лешка. - Одним выстрелом можно ранить, но он тогда озвереет. А ракетница - всполох, шум, дым, зверя это пугает. В общем, ушел косолапый. А с ним и кикимора пропала.
- На медведя я, друзья, выйду без испуга, - напел СанНиколаич. На ходу подстроил гитару и взял пару аккордов. - Если с другом буду я...
- Если с другом буду я, - охотно подхватил Лешка, - а медведь без друга!

Юра тихонько потянул меня в темноту, и я охотно позволила утащить себя от костра.
- Пойдем окунемся! - жарко прошептал он в ухо.
- Одни? С ума сошел!
- Разок окунемся! И сразу обратно.
- Просто посмотрим на воду. И обратно.
Но на берегу мы не удержались - Юра первый разделся до трусов и зашел в воду по пояс.
- Я не смотрю, ну, - позвал он, не оборачиваясь, - иди сюда!
Уши снова заполыхали от смущения, но на пляже мы были совсем одни, и я быстро, стараясь не смотреть на Юру, разделась.
Ветер холодил кожу, и я осторожно тронула воду голой ногой. Готова была с визгом отскочить, но вода была теплой, и я поспешила зайти дальше - греться. Взяла Юру за руку.
Море дышало тихо и протяжно, как спящее доисторическое чудовище. Огрызок Луны стелил не дорожку, а рваную тропку. На горизонте медленно полз яркий огонек - лайнер? Над головой брели друг за другом звездные Медведицы. Едва слышно доносилась песня от костра. Жарко дышал в плечо Юра.
- Айвазовский, - шепнул он. - Холст, масло.
Как-то само собой получилось, что мы потянулись друг к другу. Я обняла его за плечи, привстала на цыпочки, он наклонил голову...
За его плечом я увидела другую пару. Светловолосого парня и девушку, обоих в каких-то длинных светлых одеяниях. Разглядеть отчетливо почему-то не удавалось, словно одежда менялась на глазах. Или… или была соткана из тумана.
Они были похожи друг на друга, как брат с сестрой. Они стояли у самой кромки, взявшись за руки и молча смотрели на нас.
- Юра...
Он обернулся и тоже замер, обеими руками задвигая меня себе за спину. Я уже откуда-то знала, что - кого - увижу с другой стороны пляжа.
Вторая пара была одета точно так же и тоже стояла, не двигаясь, у кромки воды. Нас зажали с двух сторон.
- Ребята, вы из какого лагеря? - преувеличенно громко спросил Юра. - Артек? Или Морской?
Они молчали. Но когда я шагнула к берегу, обе девушки переместились к нам ближе.
Не подошли. Переместились. Передвинулись. Не оставив следов на мокром песке.
Они стояли так, чтобы не дать нам вернуться на берег. Схватить, удушить, выпить кровь и обглодать кости.
Юра тоже шагнул к берегу, и теперь приблизились уже юноши. С двух сторон, одновременно. Как отражения в трюмо-трельяже. Как тени от двух соседних фонарей. Вот только эти двое светились, как фосфорная бабочка в кабинете физики.
И набегавшая волна проходила сквозь, а не разбивалась о босые ноги.
- Может, наших позовем? - обмирая от ужаса, спросила я. Голос дрожал от подступивших слез - как у первоклашки перед контрольной. - Страшно-то как, мамочки...
- Услышат они, как же… Черт, хоть бы палку какую прибило...
Как назло, берег был кристально чистым. Песок, вода и мы. Даже ракушек не было. Даже камней. Ничегошеньки.
У кромки леса что-то шелохнулось, я взвизгнула и чуть не разрыдалась в полный голос. Юра прижал меня к себе и вскинул голову - лицом встретить новую напасть.
Но это был Лешка, наш Лешка. На пляж он выкатился, как медведь из его собственной басни - внезапно и решительно.
Наши сторожа голов в его сторону не повернули, но зашипели отчетливо, с присвистом. Лешка моментально присел и очертил вокруг себя круг ножом.
- Эка вас угораздило, - прокричал он, перекрывая шум волны. - Стойте, где стоите!
Не вылезая из своего круга, он очертил второй и переступил в него одним слитным кошачьим движением. Шипение усилилось. Леша очертил еще один - словно олимпийскую эмблему рисовал. И снова переступил. И снова.
Не дойдя до воды несколько метров, он остановился.
- Дальше круга не будет, вода съест, - пояснил он. - Придется вам пробежаться... Таня, ты как?
- Ле-е-еш... они же меня сожрут...
- Не сожрут. Ну-ка, - он вытащил из-под ворота рубашки какой-то кулон на шнурке и снял с шеи. Тщательно обмотал шнурок вокруг подвески и приноровился бросать.
- Это что, крест?
- Не отвлекайся, Юрка, лови! Раз! Два! Три!
Юра поймал блеснувший в лунном свете кулон, торопливо размотал шнурок. Ключ. Обычный ключ, с двумя бородками, железный. Таким кладовки запирают.
- Надень Тане на шею, завяжи накрепко, - командовал Леша. - Зубами узел затяни! Вот так. Теперь ты, Тань... Когда будешь готова, беги ко мне во весь дух, слышишь?
- Я не могу, Леша-а-а... У меня ноги подкашиваются-а-а!
- Ну-ка отставить! - рявкнул он по-военному. - Им ключ что крест, они не разберут! И железа боятся! Не тронут они тебя, просто беги! Беги, я тебя тут поймаю. Да тут бежать-то - тьфу и растереть! Три метра! Нюня ты, а не комсомолка! Трусиха! Беги, Таютка!
И я рванула бегом, для верности зажмурившись. Первые два шага дались тяжело, но когда воды стало по колено, полегчало. Беги, беги, не открывай глаза, не смотри на призрачные руки...
Я ударилась во что-то и забилась всем телом, но Леша облапил меня мертвой хваткой и заговорил совсем по-другому:
- Я это, я, видишь? Живой, теплый, я это, а не мертвяки. Успокойся. Все, все, ну все, ну...
Он осторожно усадил меня на песок и начал развязывать шнурок на шее. А я наконец-то решилась оглядеться.
Мертвяки стояли, где стояли - то ли не ожидали моего рывка, то ли и правда ключа побоялись. В неимоверной, неизмеримой дали от нас, по пояс в воде, стоял Юра и не отрывал от нас глаз. Молча ждал, пока Леша справится с узлами. Дрожал - я даже отсюда видела, как сильно дрожал.
Пока Леша второй раз обматывал ключ шнурком, я отползла чуть назад. Оказалось, он чертил круги так, чтобы захватить нашу одежду, и я непослушными руками натянула олимпийку и штаны прямо на мокрый купальник.
Второй бросок. Ключ булькнул в воду!
- Ищи! - крикнул Леша. - Ищи!
Юра набрал воздуха и присел на корточки, почти полностью скрывшись из виду. Зашарил руками по дну, замутил воду... Ключа не нашел. Вынырнул, снова глотнул воздух...
- Стоять!!! Отставить!!! Никуда он не делся! Спокойно, методично, по квадрату! Прямо перед тобой! Спокойно, мать твою, ты же не боялся с гаражей прыгать! И тут ни черта не бойся! Не тронут они! Ищи!
Ключ нашелся после четвертого нырка. Юра, затянув узел, зажал его в зубах и застыл, готовясь к рывку.
Мертвяки заволновались. Кажется, до них дошло, что последняя добыча вот-вот ускользнет, и потому они начали медленно двигаться к Юре. Я закусила ладонь, чтоб не заорать.
- Юрка, три шага, кувырок, а потом бегом! Понял? Раз! Два! Три!
Он рванул вперед. Нырнул, перекувырнулся, пропустил над собой уже готовую схватить прозрачную руку, снова вскочил и в два прыжка преодолел оставшееся расстояние. Слегка не рассчитал, врезался в Лешу и чуть не сбил его с ног.
Теперь и его Леша крепко стиснул за плечи и зашептал в ухо - все закончилось, все, все, успокойся, все...
Мертвяки завыли хором. Тонкий, пронзительный звук резал слух и нервы, а они двинулись к кругу - куда быстрее, чем только что к Юре.
- Руки коротки, - хмыкнул Леша. - Хрен вам, а не кровушка человечья. Хрен да полынь, плюнь да покинь, сгинь-пропади, сгинь-отомри, к черту поди, у него есть проси.
И с размаху швырнул нож перед собой, в очерченную границу круга.
Внезапный порыв ветра обсыпал нас вихрем песка, а когда я, наконец, проморгалась, мертвяков уже не было. По пустому пляжу тянулась вереница кругов, и в самом ее конце сидели мы трое.
- К-к-к-то они так-к-кие? - стуча зубами, спросил Юра. Он путался в рукавах рубашки, и Леша сначала помог ему одеться, а потом крепко и сильно начал растирать плечи ладонями - согревал, как мог.
- Русалки. Нынче Русальная неделя, вот и бродят. Хорошо еще, Луна на убыли, в полнолуние вас бы никто не уберег. Понесли черти у воды шарашиться…
- А ты чего за нами потащился?
- Понял, что сейчас беду себе накличете. Железа не взяли, из круга ушли… Городские, что с вас взять, - он вытащил нож из песка и обтер о штаны. - Юрец, ключ верни.
- А что это за к-к-люч-то? От ларца с к-к-кощеевой см-м-мертью?
- От него самого. От квартиры нашей городской. Родители вечно на работе пропадают, я привык с ключом ходить заместо креста. Да и странно комсомольцу с крестом… Зато бабка шнурок сплела, что-то там в него наговорила, уж не знаю, оно ли помогло, или клеймо заводское… Не любит нечисть штампы, сторонится. Привыкла к самодельным инструментам на селе, а к сталепрокату с подозрением относится.
- Откуда ты знал, что они не тронут, если надеть ключ на шею?
- И не т-т-тронут, пока я н-нырял?
Леша помолчал. Потом явно через силу ответил:
- Не знал. Надеялся. Надо же было как-то… оберечься. Нечисть, она… такая, запутанная. Никогда не знаешь, что поможет. Пошли к костру, пока СанНиколаич не поседел раньше срока.

Так и закончился наш поход. Вышли на контрольную точку, отзвонились, как положено, переночевали в гостинице, отмылись до хруста и блеска… С вокзала разъехались по домам.
Белое платье все-таки случилось через несколько лет, и свидетельницей была Катька. И папа хмурился, чтоб не выглядеть слишком радостным, и мама смахивала слезы… Вот только рядом стоял не Юра. И кроме кольца на палец мне надели на шею ключ. На белом шнурке бабкиного плетения.

[Notoriginal]

22

Южный город встречает неожиданным холодом. Порывистый ветер путает волосы, бросает в лицо длинные пряди, проникает под тонкое светлое платье. Обхватываю тело руками, вздрагиваю, и на плечи ложится теплый, тяжелый пиджак. Небо хмурится, над головой нависли темные, черно-серые тучи, вот-вот грозящие пролиться прохладным ливнем. Ты улыбаешься. Так счастливо и солнечно, что невозможно не улыбнуться в ответ.
Вчера ты с ужасающей серьезностью смотрел на меня, неловко надевая мне на палец узкий золотой ободок. Я краснела, путалась в непривычно длинном платье, чуть не уронила букет, дрожащей рукой ставила подпись в толстой книге. Плакала мама, сдержанно похлопал по плечу папа, радостно обнимала Катя, подозрительно косясь на свидетеля - твоего лучшего друга Мишу. От волнения я подавилась шампанским, совсем не лезли в рот нарезанные бабушкой салаты и мамин фирменный торт из безе. Мы целовались под крики "горько", сначала неловко, стесняясь, а потом все больше входя во вкус. Танцевали первый танец - нелепо топтались под музыку в центре комнаты, стараясь ничего не задеть и не смахнуть со стола бокал с вином. Смеялись, шутили, вспоминали наше странное и немного страшное знакомство, благодарили за все-все-все родителей и бабушек с дедами, отшучивались в ответ на ехидные улыбочки и намеки на первую брачную ночь. Вчера мы стали семьей, и с тех пор улыбка не покидала твое лицо, а в моей груди поселилось щемящее ощущение чего-то незнакомого и странного, того, что, наверное, можно назвать счастьем.
А утром мы уже сели в самолет. И море, которое когда-то неожиданным коварством свело нас вместе, теперь поразило грохотом разбивающихся о берег волн в половину человеческих роста, солеными брызгами на губах. Медовый месяц в мечтах представлялся спокойным теплом, лунной дорожкой на водной глади, невидимой линией горизонта, стрекотом цикад...
На диком пляже мы одни. По радио передавали штормовое предупреждение. Платье ложится на камни одновременно с рубашкой, холодный ветер, кажется, пронизывает насквозь. Ты молчишь, я молчу тоже - ты никогда не был болтуном, а я всегда понимала тебя по одному только взгляду. Мы подходим к воде. Дух захватывает от тревоги, радости, предвкушения и чувства чего-то очень родного, близкого. Не сговариваясь, отпускаем руки друг друга.
Зажмуриваясь, прыгаю в подступающую волну. Соленая вода забивается в нос, спину обжигает болью - следующая волна с силой протаскивает по гальке, но я упорно ныряю вперед, еще вперед. Волны захлестывают с головой, во рту горьковато-соленый привкус. Ты рядом. Выныриваешь, отплевываешься от соленой воды, мокрая челка закрывает половину лица. Ты борешься со стихией, с трудом удерживаешься на поверхности, но все-таки побеждаешь. Поцелуй горький, волна накрывает до самой макушки. Здесь и сейчас я счастливее, чем когда-либо в этой жизни.
Наша первая брачная ночь в маленькой комнате отеля на белых простынях для нас совсем не первая. Прижимаясь к тебе так крепко, как это вообще возможно, я чувствую на груди тяжесть железного ключа и загадываю провести с тобой всю жизнь, никогда не расставаясь.

[Notoriginal]

29

Женщина была прекрасна. Она стояла на самом краю обрыва, вся устремившись вперед, к морю, будто бы предлагая волнам то, что держала в руке. Лучи закатного солнца милостиво прятали ее трещины и царапины, превращали скол на каменной юбке в загадочные складки драпирующейся ткани. К сожалению, рука была отколота чуть ниже локтя, и тут уж солнце ничего не могло поделать. Мы гадали, что же она держала в руке до того, как случилось несчастье, что протягивала морю? Леша голосовал за музыкальный инструмент, что-то вроде лиры, и я была с ним, пожалуй, согласна. Вася с цинизмом, достойным шестидесяти шести лет, а не шести, утверждал, что деньги. Анютка долго разглядывала статую, будто завороженная, и уже уходя, тихо сказала: «Цветы». А потом посмотрела на меня странно, тревожно, и я поежилась под ее взглядом.

Меня тоже мучила тревога, с того самого момента, как я сошла с трапа, вдохнула полной грудью такой родной воздух, пахнущий морской солью и магнолиями. Потом я выдохнула, но в груди осталось что-то невнятно-тянущее, что-то, заставлявшее меня все время оглядываться, искать, высматривать. Пока Леша бегал с детьми по горячему песку пляжа, пока они все втроем радостно визжали, обнимаясь с морской пеной, я не могла быть с ними, не могла окунуться в волны счастья. Что-то точило меня, что-то грызло и заставляло то и дело посматривать на оставшийся за спиной Город, древний и величественный. «Мама, смотри!» - воскликнул Вася, подбегая ко мне, и торжественно вручил крупную монету. Она тянула ладонь вниз, то ли собственным весом, то ли профилем, выбитым на ней - профилем жестким и гордым. Вокруг него шли какие-то буквы, но разобрать их я не могла.

- Тамир! - окликнул меня кто-то, и я резко обернулась, не успев понять, что это вовсе не мое имя. За спиной не было никого, и только монета в ладони казалась еще тяжелее.

На пути с пляжа мы увидели статую, и уходя, я все продолжала оглядываться на нее. Что-то смутное, беспокойное чудилось мне в ее фигуре. Прохожие на улицах смеялись слишком громко, слишком беззаботно. Я скользила взглядом от одного лица к другому, но отворачивалась чуть ли не с отвращением, не находя того, что искала. Ручка дочери в моей руке была слишком жаркой, воздух казался приторным. Что-то было не так, что-то было неправильно, но я не понимала, что именно, и изводилась, пытаясь найти ответ.

- Тамир! - я обернулась на зов и успела увидеть женщину, идущую ко мне, в темных одеждах из грубой ткани, развевающейся на ветру, с письмом из желтоватой бумаги в протянутой руке. Яркая стайка девочек-подростков скрыла ее от меня, а в следующую секунду на этом месте уже никого не было.

«Мама!» - позвала Анютка, и я нагнулась, подхватывая ее на руки, стараясь отвлечь себя податливым теплом детского тельца, прижимая ее к себе крепче, чем следовало бы, в надежде заглушить тревогу, неровно бьющуюся в моей груди.

***

Часы, натужно моргнув, показали два часа ночи, и я вышла из номера, оставив попытки уснуть. Южная ночь кружила меня, пока я шла вперед, сама не зная, куда, повинуясь неясному зову, трепетавшему во тьме. Меня мутило, меня вело, будто я была больна, умирала от лихорадки, от томительной неясной меланхолии. Монета тянула руку, но я лишь крепче сжимала пальцы вокруг горячего металла.

- Тамир! - воскликнула женщина удивленно, нервно, возмущенно, и мутная пелена упала с меня, растворившись без следа. Словно всю свою жизнь я провела в полусне, и только сейчас наконец-то проснулась. Все стало резким и ясным, будто мои глаза наконец-то обрели фокус. Я вдыхала свежий запах моря, горьковатый и терпкий. Колесница, запряженная лошадью, неторопливо проехала мимо, и я разглядела клеймо кузнеца на подковах лошади. Цокот копыт будто распался бликами по грубым камням мостовой. Пробегавшая мимо молодая девка мазнула по мне равнодушным взглядом, крепко сжимая сверток, замотанный в холстину. Я проводила ее взглядом, зачарованная тем, как подпрыгивают ее волосы. Женщина схватила меня за руку, вырывая из наваждения - сильно, больно:
- Тамир, что ты здесь делаешь? Я же сказала - беги, не теряя не секунды! Письмо нужно отнести до рассвета!

Неосознанно я прижала руку к груди, ощутив под пальцами жесткую ткань незнакомых мне одежд, почувствовав, как под ними шевельнулись смятые листки бумаги. Женщина махнула рукой в сторону, я остановила взгляд на ней, на ее темных глазах, седых волосах, покрытой морщинками загорелой коже, и в этот момент я знала все. Я знала, что ее зовут Ниней. Я помнила, как приняла из ее рук письмо и поклялась отнести его нужному человеку. Я понимала, что если не сделаю этого вовремя, то уже очень скоро Город наполнят полчища варваров, рушащих все вокруг, убивающих, жгущих, насилующих. Все зависело только от меня.

- Пароль помнишь? - спросила Ниней, и я ответила, уверенно и твердо:
- Три розы.
- Верно. Так беги же, Тамир, беги!

И я побежала. Мои мягкие башмаки несли меня без стука, без звука по каменной мостовой, я сворачивала в один переулок за другим, зная каждый из них назубок. Я летела в ночи, как птица, и ничто не могло остановить меня.

Ничто, кроме мертвого тела. Прямо на земле посреди узкой улочки лежала женщина, лежала в такой позе, в которой не лежат живые люди. Я заглянула ей в лицо, и не испытала удивления. Это была она - Тамир. Это была я. Осторожно обойдя лужу крови, я двинулась дальше. Не удержавшись, оглянулась на повороте - тела на земле не было.

Он встретил меня под старым дубом, как и говорила Ниней. Он был недоволен моим опозданием, но как я могла объяснить ему, что по дороге меня убили?

- Три розы! - сказала я, и он ответил:
- Во имя Города!

Я отдала ему письмо, он спрятал его за пазуху, но уходить не спешил.

- А как же плата?

Я сжала в ладони монету. Монету, которую дала мне Ниней, которую забрали с собой мои убийцы, которую один из них позже потерял в драке на берегу моря. Она прорезала собою века, своим весом и памятью о несправедливом убийстве добившись, чтобы ее нашел мой сын и вновь отдал мне, чтобы я могла передать ее этому человеку, чтобы он рискнул жизнью и доставил письмо до рассвета, спасая Город. Монета из тяжелой вдруг сделалась невероятно легкой, я удивленно вздохнула и вложила ее в протянутую руку.

***

Леша заботливо помогал Васе нанизывать наживку на крючок. Анютка верещала то от восторга, то от отвращения перед червяком. Я обвела глазами сияющее море, по которому будто бы разбрызгали тысячи капель золота, скинула платье и легко соскользнула в воду - осторожно, чтобы не распугать желанный улов. Лежа на воде, чувствуя под собой ее колышущуюся толщу, я разлепила мокрые ресницы. Статуя стояла на самом краю нависшего надо мной обрыва.

Я молча любовалась на ее прекрасное лицо, на изящно изогнутый стан, на три каменных розы, зажатых в руке, протянутой мне навстречу.