Текстовушка №99. Rock me tonight

[Todo Uno]

Мы хотели изменить мир, а изменили только самих себя.
Velvet Goldmine

1978-й год, лето, небольшой музыкальный фестиваль на каком-то поле недалеко от деревеньки под Бирмингемом. Известных групп не будет, но кому-то это кажется даже плюсом - можно будет послушать молодых исполнителей, не попавших в рабство известных лейблов, а потому ещё не боящихся экспериментировать в музыке.
В среде музыкантов тоже царит подъём. Сладкие песенки 60-х сменились настоящим роком. Это более свободная, склонная к экспериментам Британия, а не ханжеская Америка. Это 70-е, время глэм-рока или даже более тяжёлой музыки. В 80-х к власти и в Америке, и в Англии придут консерваторы, сменится "климат". Все, кто в 70-х смело совершали бисексуальные каминг-ауты, начнут отказываться от своих слов, серьёзные фильмы семидесятых о борьбе с государством и системой корпораций сменит развлекаловка "Звёздных войн". Но сейчас никто этого не знает. Вы на вершине мира. Через двадцать два года закончится тысячелетие. Мир меняется на ваших глазах, и вы на волне этих изменений. Разговоры под косячок почти всегда касаются будущего: будущего музыки, будущего мира. Старые поколения уходят, оставляя мир в ваших руках.

Десять песен - десять музыкантов.
В этой текстовке предлагается написать два текста. Второй текст пишется по желанию. В наводке у вас есть несколько выборов, совершенно не очевидных. Всем персонажам в игре от двадцати одного до двадцати семи. На 2020 по дефолту все они живы, но мы не настаиваем, решать - вам. Что даёт каждый выбор - зафиксировано и заскриненно Тодо Уно. Ваши выборы влияют на добился успеха/не добился, есть наркозависимость/нету, нашёл любовь/нет и прочее, что персонаж знает о себе на 2020-й год, когда может переосмыслить себя и свою жизнь. Кому-то, быть может, повезёт и он изменит мир. Перепишет мир. В своём эпилоге вы опишете, как музыка вашего персонажа изменила всё. Возможно, не повезёт никому. Быть может, вы не согласитесь с тем, как повернулась судьба: "Только не мой персонаж! Он не мог бросить музыку!". Тогда будьте честны, дайте персонажу сторчаться или выйти покурить ружьё к Курту Кобейну.

О чём эта игра? О мечтах, о молодости. О будущем.

Ваша наводка представляет собой немного фактов из жизни вашего персонажа, немного фактов из того, как проходит день на фестивале перед вашим выступлением. Кстати, пол ваших возлюбленных в наводках не указан совершенно специально: сгеитесь вы или снатураситесь - решать вам и вашему персонажу. Своё выступление вы описываете сами. Ограничений нет никаких, кроме вашего здравого смысла - всё-таки это маленький фестиваль, а все персонажи - ребята из рабочего или среднего класса без особо больших доходов, так что балерина на роликовых коньках и Дэвид Боуи в рояле как-то сильно пошатнут устои. Устои нашей психики в том числе. У вас есть возможность спеть на фестивале одну песню. Можете внахаловку спеть вторую. Но потом вас начнут стаскивать со сцены. В наводках/списке персонажей - реальные имена ваших персонажей. Можете сами выбирать псевдонимы. Внешность. Грим и группу. Брать песни, которые вам достались вместе с персонажем - не обязательно, это, скорее, ассоциация, как мастер видит вашего персонажа, ну и помощь, если вы не хотите гуглить песни глэм-рока.

Никакой логикой выборы не обезображены. Предугадать, что к чему ведёт, невозможно, точно так же, как и в реальной жизни. Потому единственно правильный путь - быть собой.

Это не сюжетный паззл, но погадать "что это мы такое написали", мерсссский мастер-детективщик вам всё-таки даст.

Мир полностью интерактивен. Фестиваль проходит два дня - субботу и воскресенье. Но народ заезжает намного раньше, едва ли не в среду - это такой способ отдохнуть. Довольно много палаток и шатров, так как люди тут живут несколько дней. Много тех, кто играет на гитаре самопально. В утро субботы прошёл небольшой дождь, который основательно погрязнил землю. В конце поля стоит сцена, на которой в субботу днём уже начинается концерт. За сценой - технические шатры. У всех ваших персонажей выступление в субботу. Можете оставаться на второй день, можете - нет (кстати, на выбор это не влияет никак, это так, чтобы вам не хотелось угадать, что творилось в мастерских головах).

1. Дэвид Стюарт - Steve Harley and Cockney Rebel-Sebastian - БРОНЬ
2. Роберт Джонс - Lou Reed - Satellite of love - БРОНЬ
3. Энди Остер - T.Rex - Children of the Revolution - БРОНЬ
4. Сьюзан Роджерс - Roxy Music - Bitter-Sweet - БРОНЬ
5. Крис Янг - Hedwig And The Angry Inch - Origin of Love - БРОНЬ
6.Реджинальд Пауэлл - Brian Slade - Coz I luv you - БРОНЬ
7. Брайан Ховард - Iggy Pop - Gimme Danger - БРОНЬ
8. Микки Эванс - Adam&Ants - Prince Charming - БРОНЬ
9. Кейт Годдард - Roxy Music - 2HB - БРОНЬ
10. Пол Фрилли - Brian Eno - Baby's On Fire - БРОНЬ

Вместо картинки: https://www.youtube.com/watch?v=LKi6oOYoK2E

И всё-таки картинка:

[Todo Uno]

Дедлайн по первому этапу - 4 июля, суббота, в 16.00.
Дедлайн по второму этапу будет небольшим, скорее всего, дня три от выкладки первого текста. Тем более что наводки на второй этап будут даны сразу после сдачи первого текста, только от вас зависит, когда вы её получите.

Предварительно желали:
[Begotten]
der Westen
Next
Simka
voronaam
ZloeAloe
Кейли
мастер-фантаст
мастер магического реализма

Если я кого-то забыла и не посчитала, стукните мне по голове и в личку. Но вроде есть одно место свободное.
У кого нет наводки, выбирайте из незабронированных и пишите мне об этом в личку. Если два игрока берут одну и ту же наводку, приоритет у того, кто написал первым по времени.

[Todo Uno]

И, в общем, первый сданный текст:


И первый сданный текст второго этапа:

[Чехарда]

Буду читать.  

[Nadische]

Очень крутая тема, жаль чукча не писатель.

[Amarion]

*прикидывается ветошью*

[[Begotten]]

Подписалсо.

[Simka]

Подтверждаюсь

[Next]

Да, надо же и в теме подтвердиться тоже.

[Todo Uno]

Ставки сделаны, ставок больше нет.

[Todo Uno]

Второй текст. Кто-то везунчик и сделал мастеру отличный подарок на день рождения

[Todo Uno]

Второй текст второго этапа.

[Todo Uno]

Третий текст первого этапа. Ох ты ж форумная цензура, бессердечная ты сука.

[Todo Uno]

Четвёртый текст первого этапа. Кто хочет, тот добьётся, кто ищет, тот всегда найдёт.

[Todo Uno]

Итак, пришли тексты первого этапа.
Пятый:


Шестой:


Седьмой:


Восьмой:


Девятый:

[Todo Uno]

Список авторов:

[Begotten]
Cagüтвинк
der Westen
Next
Simka
voronaam
ZloeAloe
Кейли
мастер-фантаст
мастер магического реализма

[Todo Uno]

ДЭВИД СТЮАРТ

Еще моделька «с ногами» смотрит, как ей кажется, соблазнительно, прикрывая рот банкой с дешевым лагером. Все они так, думают, что, если есть ноги, или грудь, или, в случае с парнями, модная борода и то, что по скудоумию называют чувством юмора – и они уже подходят. Нет. Это так не работает. Вы не можете взять что угодно и получить хорошее сочетание. Грациозный олень может быть не менее прекрасен, чем спорткар с ним же на капоте, но будут ли они красиво смотреться вместе? Да и нужно ли хорошо смотреться, если хочется быть, наполняя всю окружающую реальность совершенством? Инь-Янь не о парных галстуках и дабл-луках, и каждый подошедший по размеру кусочек должен подходить и к общей картине. Эстетическая гармония не достигается смесью травы с кокаином, хотя оба они и расширяют понятия прекрасного. А к чему, скажите, как не к красоте, может стремиться человек, даже в таком задрипанном захолустье среди палаток, замшелых деревьев и противных москитов, еле отгоняемых кострами? Собственно, других ответов на эти пустые вопросы у Дэвида и не было, как и не было настроения их придумывать, да и вообще открывать рот лишний раз, ввязываясь в разговоры. В пол-уха он фильтровал этот полупустой треп вокруг себя, плавно перетекающий от упаднической цветовой палитры поздних импрессионистов на подбор аккордов очередной модной группы, где-то между делом затрагивая философию утренних тостов и споры о сортах водки вперемешку с концепцией моногамии и определения измен. Кто-то все это время рассказывал историю своей трагичной любви, а кто-то – полного отречения от всей этой чепухи в пользу свободы. Прекрасный вариант для вечера пятницы, как ни крути – это лучше, чем втыкать в голубой экран или же слушать гомон в каком-нибудь душном баре или же мило улыбаться на вечеринке в чьей-то квартире в стиле Тиффани. По крайней мере никто из присутствующих не вызывал у него отвращения ни своим видом, ни своими словами. Дэвид рассеянно провел рукой по вьющимся волосам Реми. Поехать вдвоем сюда было неплохой идеей, как минимум помогает отсеивать излишнее внимание – один он уже вполне мог бы с равной вероятностью и зацепиться с кем-нибудь, кто обычно не был бы интересен, и сцепиться с кем-то не интересным, но навязчивым. Демонстративное же поведение парочки работало надежнее, чем обручальные кольца у некоторых его знакомых. Впрочем, надолго рука не задержалась – чужая гитара была всяко интереснее. А для остального есть вечер и их палатка. Согласитесь, что забрать на ночные развлечения свою половинку куда логичнее, чем чужую авторскую гитару японской работы, пусть ты и уже успел влюбиться в это выдержанное грушевое дерево и глуховатое звучание с приятным, еле слышным для несведущих подзвуком. Как волшебно они звучали бы вместе в какой-нибудь уютной студии с мягкими пробковыми стенами и приглушенным теплым светом, можно было только мечтательно представлять. Все равно эта красотка не задержится у него и лишней минуты. Впрочем, оставалось успокаивать себя тем, что гитары никогда не были по-настоящему «его» типажом, даже такие изысканные и необычные. Кальян разносил приятный запах легкого дыма, но к нему примешивался резкий, раздражающий самим фактом своего существования химический привкус. Непонятно как, но, завязав с кокаином, просидев на нем почти два года, Дэв начисто перестал видеть очарование и в остальных стимуляторах творчества и удовольствия, позволяя себе максимум бокал чего-то покрепче в соответствующей обстановке, или сигарету там, где она казалась чертовски уместной и придавала бы нуарное очарование моменту. Между делом кто-то уже буквально на пальцах и венах пытался объяснить соседу, почему Ван Гог однозначно мог работать только на морфине и как из этого следует увлечение подсолнухами и просторами в его холстах. Занятная теория. В ход пошли клятвы на степени в области искусств Парижского Университета. Но лучше стоило бы ставить на алкоголь, чем на дипломы. Нельзя сказать, что после колледжа и кокаина он ударился в праведную жизнь – найти способ подпортить здоровье и ускорить собственный конец можно найти всегда. Но не наркотики. Слишком попсово, слишком банально, слишком жутко и неэстетично – уже сейчас на лицах

некоторых из сидевших вокруг костра были заметны следы многолетних увлечений, те, что не скроет ни пластика, ни молитва, ни слой штукатурки. Он не хотел так. Не для себя, по крайней мере. Конечно, определенное очарование героинового шика свежих выпускников никто не отменял, но они не могли бы стать партнерами надолго, не смотря на то, как эти тонкие бледные пальцы смотрелись на его собственных запястьях и инструментах, и как горячи бывали их ночи – страсть, практически животная страсть на грани истерики. Голый восторг и эстетика, оттененная винным и свечами. Хорошо, что Реми не по этому. Кажется, это начинает переходить в привязанность. Заботиться о чьем-то здоровье раньше в планы парня не входило. Но сейчас Его Очарование, как он называл Реми вместо скучных солнышек и заек, явно выбивалось из ряда всех прочих. Интересно, надолго ли? И нужно ли им это долго? Никто никогда не застрахован от решения мирно уйти под любимую пластинку, и иногда это можно сделать и вместе. Разве что не в духе Сида и Нэнси, а скорее в духе этих жутковатых, но от того не менее прекрасных азиатских историй, попавшихся ему когда-то в школьной библиотеке. Малознакомый мужской голос жаловался, что никак не может набраться смелости и признаться в своих чувствах, на что ему порекомендовали оставить записку объекту воздыхания, прикрепив её на крыше палатки, в духе старинных любовных писем, передаваемых полутайно, намеками. Забавно, казалось бы, после подобного разговора любой поймет и узнает все, увидев бумажку. Никакой тайны не получится. Это, конечно, не переписка Кэтрин Ховард, способная закончить чьи-то жизни, но он бы предпочел действовать мягче, более завуалированно, что ли. А с другой стороны – в мечущихся отсветах пламени и клубах самого разного дыма кто запомнит лицо? Захочет ли запоминать? Вечер плавно смазался в ночь, и момент, когда Дэвид оказался в палатке, уткнувшись носом в теплое плечо рядом, как-то незаметно наступил сам по себе. Лагерь не спал, судя по звукам вокруг – не все согласны были довольствоваться этой ночью простыми объятьями. Но не в палатке на спальном мешке, нет. Это будет грязно, суетливо и неуместно. Зачем? С этими мыслями он неожиданно для себя и проснулся. Солнца не было – как и не было рассвета. Скорее было ощущение, что уже утро, и далеко не раннее, хотя ни птиц, ни насекомых, ни шевеления людей слышно не было. Только накрапывающий, немного заунывный и убаюкивающий дождь. Будь они в квартире, стоило бы заварить кофе и устроиться поудобнее на диване, но сейчас выходить из палатки к накрытому вопреки всем правилам безопасности костру, где можно было разжиться горячей водой, казалось излишней работой. Между тем, он и не отдыхать сюда приехал. Вчера все было приятно и расслабленно, но сегодня вечером он должен показать всем не просто лучшее выступление, а то, о чем будут вспоминать и уехав отсюда. Не шоу, шоу у него не было. Только музыка. Даже без прелестных танцовщиц в экзотических нарядах, если только кто-то из зрителей не захочет добавить выступлению щепотку пряностей. Он всегда охотно пускал танцующих девушек на сцену, ведь они своей энергией могли иной раз завести весь зал, даже когда ему это почему-то не удавалось. Ситар казался многим пережитком времени, когда его привезли в Британию из своего турне Битлы, решившие приобщиться к индийской музыке и бурдонным струнам, создававшим поразительный резонирующий эффект, в крайнем случае его связывали с подражанием Роллинг Стоунз – и шуток по этому поводу Дэвид уже получил немало, но что поделать? У каждого своя эпоха в душе, и для него лично эталоном так и оставался ритм-энд-блюз, пусть и сдавший свои позиции уже пару десятилетий назад. Вчерашняя гитара тоже была с закосом под старину, если так посудить – кроме короткой реабилитации в начале семидесятых из этой древесины не работали с ревущих двадцатых, а то и раньше. Что ж, можете считать его старомодным, но по-настоящему качественные вещи, обладающие красотой души – вечны. Не придираться же к старинной архитектуре, например, это же не галстуки, которые теряют актуальность меньше чем за сезон. Это то, что будет и через века будоражить фантазию людей и вызывать наслаждение своими чарующими звуками.

Он специально не использовал никаких резких движений, чтобы не разбудить кого-нибудь. Это Реми не привыкать спать даже на самых жестких репетициях с бочками, усилителями и руганью, а вот обитатели соседних палаток не обязательно должны были обладать подобным опытом. Редкие капли из-под полога все-таки попадали на кожу, холодили лицо и стекали по изгибу ситара. Интересно, закончилась ли чем-то эта ночная идея с запиской? Если да, то парня чертовски жаль – судя по блеску травы и палаток, дождь шел уже не первый час, и любовное послание скорее всего превратилось бы в размокшую тряпицу. Но это не его дело. К полудню наконец вышло солнце, позволив заменить так и не выпитый кофе сразу на банку пива из личных запасов. К чему эти условности с традиционным завтраком в лесу? До выступления еще несколько часов, и он все равно еще три раза протрезвеет за это время. Оставалось лишь найти, чем его занять – но тут на выручку пришло Очарование, мягко поднырнув под локоть и предложив прогуляться среди деревьев и, может даже, сделать пару фото на их туристическую камеру. Эта безделушка стоила дороже, чем последняя гитара Дэва, но когда-то он просто не смог устоять перед просьбами Рэми, что для них это единственная возможность получить пристойные изображения самого Дэвида, которые можно будет использовать для промо, а может однажды и для обложки альбома, если тот решит выпустить его. Впрочем, использовался он сегодня явно не по назначению. Фото Рэми на фоне деревьев. В траве. С приспущенной рубашкой и дурацким венком на голове – и откуда только он взялся? Следующая серия снимков – уже по колено в ручье, только в бесстыже облегающих ноги мокрых джинсах, пластиковых бусах под кость и с ехидной, но такой соблазнительной и манящей ухмылкой. Фото поцелуя. Еще одно. И еще. Наконец камера отправилась на ворох скинутой одежды и больше уже не отвлекала их от главного занятия. Мягкость травы только заводила, а наличие воды рядом позволяло не беспокоиться о том, что что-то может пойти не так. Никакой грязи. Только наслаждение. Никто из них не был консерватором, но даже солнечные блики вокруг и те располагали к дополнительной игривости и фривольностям. Мягко поцеловав сосок, Дэв пробежался пальцами по гладкому животу, способому вызвать зависить у завсегдатаев йога-классов, и начал опускаться ниже. Казалось, все, что он видел и ощущал сейчас, вызвало лишь неподдельный восторг, начиная от контраста теплой кожи с прохладой травы и заканчивая вплетением ритма дыхания в щебет случайных птиц и плеск воды. Еще больше солнца в волосы и неслучайных касаний, и в какой-то момент уже он ощутил себя лежащим на спине, когда их роли стремительно поменялись. Но так было даже лучше.

Однако, как бы не хотелось, растянуть этот момент до бесконечности было невозможно - запас сил у обоих был все-таки ограничен, да и для простого лежания в обнимку погода, не смотря на обманчивое тепло, не баловала. Даже при постоянном движении пальцы, руки и спина начинали подмерзать, да и губы Реми своим оттенком все ближе стали приближаться к голубо-розовому. Не хватало им ещё перемерзнуть перед вечером. Случайный блеск в траве привлек их внимание. Да, возможно, конечно, это лишь залежавшаяся роса, но вдруг кто-то обронил что-то? Дэв бы даже не стал нагибаться, но Реми – сорока из сорок и было бы странно ожидать чего-то другого – находка тут же была поднята и гордо продемонстрирована парню. Старая карточка полароид явно провела здесь не один год, как можно было судить и по выцветшим цветам фото, и по одежде парочки на них – казалось, очки, надетые на девушке, всем своим видом намекали на прошлое десятилетие, если не раньше, да и в целом их вид отсылал куда-то к детям цветов. Впрочем, Дэв счёл это скорее добрым знаком, рассмеявшись и притянув к себе Реми для поцелуя. Эти ребята такие счастливые, прямо как мы сейчас. И такие же случайные и неожиданные для этого места, не правда ли? Вечернее выступление, еще одна ночь – и вот они уже будут трястись в скучном междугороднем автобусе подальше отсюда. Но сегодня все еще будет.

[Todo Uno]

РОБЕРТ ДЖОНС

День определенно не заладился с самого утра.
Сперва был выход тетушки Роуз, которая подловила его выходившим из квартиры, с ее дурацким "Бобби, куда ты так вырядился?". Неудобное ощущение от того, что она назвала его детским именем, не смог скомпенсировать даже приготовленный тетушкой сэндвич с индюшатиной. Прямо язык чесался рассказать, что её обожаемый Бобби вытворял с мужем её же любимой подруги, но Роберт сдержался. Всё-таки, пусть лучше тётя Роуз продолжит восхищаться Льюисом, его заботой о гортензиях в палисаднике, мужественностью и благородством,  а не представлять его пыхтящим со спущенными штанами... К тому же, еще не хватало, чтоб после этого она пошла исповедоваться. Тогда преподобный Генри покраснеет, а ему тоже есть, за что краснеть.
Потом, как нарочно, еще и потрепанный Форд Капри, похожий на гигантскую обиженную жабу, не хотел заводиться, только скрежетал и содрогался.
Когда Роберт израсходовал весь запас проклятий, и умудрился оживить машину, оказалось, что пара улиц в самом центре перекрыта, и ему пришлось два раза проехать по Centenary Square, перед новым зданием театра, и это окончательно вывело его из себя, и убило весь боевой настрой. Чертов район. Была б его воля, больше бы там не появлялся, даже старый Rep на Броад Стрит не вызывал у него такого чувства неприятия. Он покосился на гитару, лежавшую на рядом на пассажирском сиденье. Да-да, подруга, ты же знаешь песенку про закулисный мир...
А ведь когда-то он практически рос в этом театре.  Его родители все время были в разъездах, и тетушка Роуз брала его с собой на работу. Пока она подметала пол, полировала деревянный пол сцены, маленький Бобби шнырял между декораций, представлял себя актером, иногда дядя Фред брал его с собой на крышу, за что получал от жены по полной. Но каминные трубы Роберта не интересовали. Он быстро стал любимцем труппы, поверенным для любовников и алкоголиков, принося страждущим записки и фляжки, и получая в обмен сначала сладости, потом и монетки.
Потом, когда из пухлощекого Бобби-овечки-в-кудряшках вырос угловатый Роберт-античный-бог, театр переехал. Уже не стало фасада с колоннами, поручения стали серьезнее. Иногда вместо денег ему перепадала марихуана, и штуки посильнее. Вместе с жаждой приключений это и привело его в объятия почтенных отцов семейств. Сам по себе опыт был забавным, но повторять особо не тянуло, хотя на машину он тогда заработал.

Чертов Rep. Роберт сплюнул в окно и вырулил на шоссе. Моросил дождь. Идея выступить на концерте целиком и полностью принадлежала Энджи. Она вообще была неугомонной, как юла.  "Тебе нужно расти" - говорила она, "вот только фамилия у тебя дурацкая, Джонс.. Надо придумать что-то оригинальное" и водила Роберта по непонятным вечеринкам, где он старательно смотрел в рот очередному богатею, параллельно пытаясь казаться надменным и циничным.  Это было не так уж и сложно - ну что эти люди знают о жизни?! Да ничего. Они рождаются с чеком в руке, их опекают, оплачивают все капризы, отправляют учиться в Кембридж или Оксфорд. Они не видят протестов шахтеров, обожают Каллагана. Потом, когда они уже просидели штаны на высокооплачиваемой должности, сверху падает наследство от троюродной тетушки. Кретины. Пустоголовые идиоты. Маменькины сынки.
Энджи тоже не особо от них отличалась, но хотя бы была живой. И уж она-то точно знала, каково это, когда тебя бросают родители. Хотя, ее бросили в очень неплохой компании. И это мешало Роберту по-настоящему ее полюбить. Он всегда чувствовал себя чем-то вроде ее домашней собачки.
Роберт часто задавался вопросом, почему они с Энджи оказались вместе.. Наверное, как обломки корабля, прибитые к берегу.  Она - сирота и сплошной кричащий протест, хотя ее протест был из комфортной золотой клетки. Он - как летучая мышь, ни к птицам, ни к зверям: его раздражали и дети рабочих, безмозглые брамми, и кичливые детки удачливых родителей.
Последние выводили его из себя особенно. Родители Роберта цеплялись за жизнь, как могли. Переезжали туда, где была работа, пока их дети скитались по родственникам... Никогда не жили достаточно долго в одном городе, чтобы получить социальное жилье.  Рвали себя на кусочки, где-то на далеких островах, чтобы Роберт и его брат могли избежать их печальной участи. А другие уже рождались с серебряной ложечкой во рту, окруженные заботой, и, тем не менее, были бездарями, которым все удавалось без усилий. Им не надо было бежать домой после смены, смывать фабричную грязь, а после притворяться надменными прожигателями жизни...
За зарослями бузины мелькнул указатель, поворот был уже близко.  Роберт съехал на проселочную дорогу, вдалеке виднелись палатки,  группы людей. В самом конце поля маячила сцена, а за ней - шатры. Надо бы  припарковаться  к ним поближе. Нет, он не горел желанием толкаться посреди чокнутых дружелюбных хиппи и прочего народца - он приехал с конкретной целью: удивить, шокировать,  да даже спустить штаны при всем честном народе, и помочиться на публику. Хотя, нет. Энджи рассказала, что на концерте будет пара-тройка засланных со студий звукозаписи, чтоб найти талант за грошик, новую кровь. Ха, тяжело быть из Бирмингема, где звезд, как в августовскую ночь, одни "Black Sabbath" чего стоят...

В этот момент размышления Роберта прервало что-то промелькнувшее  на дороге прямо перед машиной, не то крыса, не то котенок. Он выкрутил руль, и утопил тормоз до предела. Автомобиль повело, и бросило на лужайку. Выехать оттуда не получалось. Похоже, чтоб выбраться, придется толкать...
Роберт с ненавистью захлопнул дверь машины, крепко засевшей в глине, и со всей силы пнул по колесу. Получай, зеленая рухлядь!
Будущий металлолом отозвался грустным звоном, и, будто нарочно, в этот самый момент блеснула молния, и ветер швырнул в лицо Роберту горсть холодных капель. Пришлось снова  бороться с дверью, чтоб  спрятаться обратно в автомобиль, укоризненно взвизгнувший ржавыми амортизаторами.
 Вся затея с фестивалем уже не казалась такой гениальной, как ее рисовала Энджи...
Сидя в машине, Роберт еще раз повторял про себя слова песни, которую собирался петь:
( ублюдки, поклонитесь мне, богу)
Дети рабочих, подойдите ближе / теперь у вас новый бог /
 Он любил придумывать себе персонажей, как его тезка, Дэвид... Ну, конечно, марсианином он бы не вырядился,  но для начала его герой, в общем-то, неординарен. Он тоже из другого мира, но его мир еще не построен...нужен бунт, восстание.
Самое яркое воспоминание детства, которое он хранил - как старый Фил, ведущий актер труппы, умел преображаться. Вроде бы, в жизни он был старикашка, с трясущимися руками - а потом, откуда не возьмись, на сцене вдруг появлялся статный бравый вояка. Или сумасшедший король.
Дождь перестал барабанить по крыше, и небо посветлело. Роберт решился выйти. Трава была отвратительно влажной, мир вокруг был  особенно, по-деревенски, мокрым, и волосы щекотали уши, сворачиваясь в завитки.

До сцены он добрался без приключений, перекинулся парой фраз с организаторами. Его небесно-голубой костюм и черно-белые сияющие острыми носами ботинки произвели должное впечатление (молодчина, Энджи, всю кухню знает), и Роберту выделили отдельный закуток, прямо за сценой, вполне достойный, с длинной скамьей и зеркалом, и даже устроили небольшую экскурсию. Техники по звуку, которые уже подогревались какой-то бурдой, почти с реверансами вручили ему ледяную банку пива., решив, что он - важная персона.
 Нарезав пару кругов вокруг сцены, Роберт отпил несколько глотков и огляделся вокруг - ничего интересного, обычная рабочая молодежь, видимо, гуляет не первый день - вокруг груды мусора, повсюду сладковатый запах марихуаны, кто-то бренчит на гитаре.
Тьфу, что за дешевую дрянь они пьют? Бриллиант. Двойной. Черная банка полетела в стихийную кучу мусора.
Эль быстро прошел свой путь, пока Роберт шлялся между палатками, упиваясь своей неотразимостью,  и переполненный мочевой пузырь заявил о себе. У единственного туалета уже стояла небольшая очередь, дружно пританцовывая. Желания ждать у Роберта не было, да и запашок, витающий в воздухе намекал на то, что лучше не наступать в это дерьмище дорогой обувью. Он огляделся, увидел тропинку, ведущую к опушке, и направился туда, гордо смахнув локоны со лба.
Осторожно, чтобы не измазать светло-голубые брюки, Роберт обошел колею, и встал поближе к кустам, помочился, и удовлетворенно выдохнул. В этот самый момент вышло солнце, и опушка преобразилась: мокрая листва заискрилась и заблестела, серость куда-то исчезла, и остался только летний день. На другой стороне колеи сверкал радужный шар. Роберт приблизился, и удивленно присвистнул: из травы возвышался куст осота, увенчанный здоровенным цветком. На каждом волоске и колючке сверкала микроскопическая росинка, и все вместе переливалось и сияло не хуже зеркального шара.
Пойло натощак делало свое дело. Не зря реклама гласила: "Дабл Даймонд творит чудеса". Заглядевшись на цветок, Роберт вдруг подумал, что это чудо -
был он сам - обиженный паренек с окраин, колючий ёж, как вот этот осот, который раскачивался перед ним, весь усеянный переливающимися каплями воды. Вырос посреди грязи и мусора, и всё ему нипочём.
 Роберт потянулся было, чтоб щелкнуть по цветку, чтоб увидеть, как разлетаются капли, но ноги предательски заплелись, и щегольские ботинки заскользили по грязи. Падая, он умудрился приземлиться на четвереньки, и едва не ткнулся лицом прямо в колючки. Швы узкого пиджака предательски затрещали. Осот услужливо качнулся, и холодные брызги полетели Роберту в аккурат на шею, за ворот рубашки. Ладонь пронзило болью,
Чертыхаясь, он попытался подняться, и отдернул руку - не хватало еще порезаться на этой помойке. Но в глине, в отпечатке ладони, лежала серёжка с ярко-зеленым камешком.
Вся ситуация была настолько абсурдной, что Роберта пробрал смех: вот, он стоит на четвереньках, античный бог посреди свалки, туалета и места утех, на коленях перед мокрым сорняком, идиот.
Но смеяться быстро расхотелось. Мысль о том, что костюм, подаренный Энджи, испорчен, сменилась ужасом от предчувствия унижения. Ведь теперь придется пробираться к сцене через все поле.
Подниматься пришлось осторожно, чтобы еще раз не поцеловать грязь. Чтобы пройти незамеченным, Роберту пришлось делать крюк, избегая многочисленных компаний, развалившихся на траве. Их неопрятность уже не казалась такой неоправданной. По крайней мере, они-то наслаждались свободным временем, не боясь изгваздаться,  жарили сосиски на огне и газовых горелках, и ждали зрелищ.
По пути Роберта кто-то окликнул, и он замер в ожидании.
- Эй, приятель, ты не видел мопса?
- Кого?
-Мопса, собачку. Бежевую, с черной мордой, небольшую.
-Нет, не видел - с досадой отмахнулся Роберт, и, стараясь не попадаться на глаза парням, потрусил дальше к шатрам.  Уже в тот момент, когда он нырнул за спасительную шторку, в его голове промелькнуло воспоминание - маленький бежевый комочек на дороге, из-за которого пришлось тормозить носом в глину. "Чертова храпящая сосиска" - подумалось ему - "тебя ж крысы сожрут".
Оказавшись в безопасности, Роберт первым делом разделся и оценил масштабы катастрофы: брюки ниже колен были вымазаны в грязи. У пиджака пострадали рукава, и разошелся шов на спине. Рубашка была цела, но манжеты тоже запачкались.
Пришлось пожертвовать носовым платком, чтобы оттереть ботинки. Когда он складывал испорченный костюм в сумку, из кармана штанов что-то выпало, звякнув о пол. Это была та самая серьга  с зеленым камнем, на которую он напоролся в лесу. Роберт убрал ее в кармашек футляра для гитары, как трофей.

К счастью, одежда для концерта была гораздо удобнее. Мэй, сведущая в моде подруга Энджи, настаивала на акцентах - не надо ярких тряпок, нужно одно яркое противоречие.  Строгий верх, и, скажем, продранные джинсы. Или, наоборот - классическая брючная двойка и женский топ. Деловой костюм и макияж. Борода и женское платье.
Роберт втиснулся в трико, застегнул брюки. Поплевал на карандаш, и подвел глаза. Провел расческой по волосам, превращая локоны в львиную гриву. Улыбнулся своему отражению, затянулся самокруткой с травкой, и выпустил дым колечком. Его взгляд упал на сверток с бутербродами. День, кажется, налаживался.
Шшшрррк - захрустела бумага, освобождая заботливо приготовленный тетушкой сэндвич. Роберт приготовился было впиться в него зубами, но предусмотрительность взяла верх. Сценической одеждой нельзя было рисковать. Он расстелил на коленях пиджак от утреннего костюма, сделав из него подобие  скатерти, и осторожно откусил самый край хлеба. Отпил глоток пива.  Прислушался к себе. В три укуса покончил с сэндвичем, и с удовольствием закурил.  До его выступления оставалось несколько часов, а со сцены уже доносилась музыка. Но Роберту она абсолютно не нравилась, ритм был скучным, голос певицы напоминал мяуканье. Следующий дуэт был ничуть не лучше. То же мяуканье вперемешку с завыванием.  

В шатре становилось душно, после съеденного, выпитого и выкуренного клонило в сон.  Он отодвинул занавеску, взял из сумки радиоприемник, надел наушники, и попытался найти нужную волну. Затем вернулся обратно на скамью, и сел, болтая ногами. В просвет была видна толпа, беснующаяся у сцены Духота становилась вязкой и ирреальной, но сил сопротивляться сну уже не было.
О, Лу Рид шепчет про спутник...
... Satellite's gone up to the skies
Things like that drive me out of my mind
I watched it for a little while
I like to watch things on TV
Satellite of love
Satellite of love
Satellite of love
Satellite of
Satellite's gone way up to Mars
Soon it'll be filled with parkin' cars
I watched it for a little while
I love to watch things on tv....

Роберт закрыл глаза, и снова открыл. Ничего не изменилось. Освещенная солнцем толпа, парни и девушки, пьяные и счастливые, танцуют вместе. Волосы в солнечном свете, как нимбы. Это они боги. Они полетят на Марс. А Роберт - всего лишь клоун. Усталый поломанный клоун, живущий чужой мечтой. Спутник на вечной орбите.
Закрываем глаза. Песня закончилась, спутник улетел далеко, начинается выпуск новостей.
Сквозь полудрему Роберт почти не различал слова диктора, пока не пришло осознание услышанного: "в связи с потерей Соломоновыми островами статуса колонии, премьер-министр Великобритании рекомендует начать операцию по репатриации..."
В этот момент в дверном проеме появилась девчушка:
- Джонс? Выход через десять минут!

 Роберт приобнял микрофон, провел рукой по гитаре, набрал побольше воздуха в легкие и зажмурился. Он знал, что сейчас внимание толпы приковано к нему. Солнце светило прямо в лицо. Но привычная злоба улетучилась вместе со спутником. Слова появились сами собой:

Я клоун, я манекен.
Вы завидуете мне, а я - вам
Танцуйте до утра,
Я смою маску с лица

Ты думаешь, я лучше?
Хочешь - мы поменяемся жизнями
Ты будешь  лицедеем,
А я буду любим.

Финальный аккорд, выдох, аплодисменты. Спутник покинул орбиту. Роберт распахнул глаза. Мама и папа едут домой.

[Todo Uno]

ЭНДИ ОСТЕР

Я сказал Милли, что нас с Толстым Бобом позвали на фестиваль под Бирмингемом.
— Ты почему опять бухой? — сказала она.
— Выпил чуток на радостях. Не гунди.
Я взял еще пива.
— Поехали со мной.
— Ты будешь там нажираться в толпе незнакомых рыл, а мне что делать?
— Петь песни, слушать музыку и пить. — Я подумал и добавил: — И встречать рассветы.
Милли сморщила нос.
— Энди, я хочу квартирку на Централ-стрит, машину и пару ребятишек через несколько лет. А ты не можешь найти нормальную работу, пьешь и орешь песни со своими дебилами-друзьями.
Я пил пиво и молчал.
— Я потратила на тебя лучшие годы, а ты ведешь себя как мудак!
— Не гони, мы встречаемся всего три месяца.
— Что ты в этом понимаешь, дебил!
Она швырнула в меня бутылкой.
Я увернулся. Бутылка покатилась по полу, расплескивая пиво. Милли готовилась заплакать. Я встал и ушел.

На фестиваль мы приехали на машине Толстого Боба, я, Марк и парень, про которого Боб сказал, что его надо подбросить. Парень был бухой и всю дорогу проспал на заднем сиденье. Марк ныл, что его укачивает. Я был трезв и мучился этим.
На поле у реки стояли шатры и везде копошились люди, раскладывали палатки, рылись в рюкзаках и сидели на траве.
Наконец, мы остановились. Трава была по пояс. Солнце жарило все сильнее. Марк побежал в кусты.
Боб выбросил из машины палатку, и какое-то время мы возились, переругиваясь, вбивали в землю колышки. Потом я достал из машины теплое пиво. Палатка стояла, скособоченная, но было плевать.

Недалеко от нас расположились девчонки. Я смотрела на девчонку с длинными волосами и в коротких шортах и ждал, когда она наклонится.
— Давайте поделим баб, — заявил Толстый Боб. — Мне вон ту светленькую.
— Отсоси, — сказал я и пошел по пружинящей под ногами траве.
Зашел в лагерь девчонок и обнял светленькую за титьки.
— Привет.
Она посмотрела прозрачными глазами, убрала мои руки с титек и сказала:
— А ты смешной.
— Ты смотри, к Мэг и в поле мужики липнут! — воскликнула девчонка в джинсах. Сунула мне в руки котелок. — Иди сходи за водой, доходяга!
— Я с ним, — сказала Мэг и взяла меня за руку.

Мы пошли по траве, позвякивая котелком. Я угостил ее пивом. Она предложила поискать чего покрепче.
Потом мы пили со знакомыми Толстого Боба.
— Почему вы зовете его Толстый Боб? — спросила Мэг. — Он же худой.
— Кошелек у него толстый, — ответил я.

Потом мне не понравилось, как какие-то мудозвоны болтают с Мэг, и я полез драться. Они сами нарвались.
Пока дрался, потерял Мэг. Почему-то стало темно. Я бродил среди чужих костров, пока не нашел нашу палатку.
Вычислил лагерь девчонок и забрался к ним, шепотом говоря: — Мэг! Мэг!
— Энди, ну чего ты орешь? — Мэг вытащила меня из палатки. — Там Джули спит.
Я облапил ее.
— Вот ты дурной, оказывается, когда пьяный. Зачем Тони побил? Он продюсер и обещал сделать меня певицей.
Я уложил ее на утоптанную траву и попытался трахнуть. Она беззлобно смеялась, потом сказала:
— Спи уже, хватит меня тискать.
И я заснул, уткнувшись в ее плечо.

Я сидел у потухшего костра и пил утреннее пиво. Мэг куда-то делась. В палатке храпел Боб.
В кустах шарился мопс.
— Кис-кис, иди сюда, пучеглазый.
Мопс подошел. Я налил ему пива в котелок.
Мопс понюхал и начал лакать.
— Мужик! — восхитился я и полез в палатку за тушенкой.

Когда вылез, мопса не было. Вместо него стоял парень с фингалом на роже. Увидев меня, он попятился, потом набычился и спросил:
— А Мэг нет?
Я его вспомнил: — Это я тебя так?
Он кивнул.
— Ты продюсер, что ли? Тони?
— Приятель продюсера. Могу договориться.
— Хочешь ее трахнуть?
— А кто ж не хочет, — развел он руками.
Я захохотал и открыл банку тушенки: — Жрать будешь?

Он не стал отказываться. Вытаскивая пальцами куски мяса из банки, спросил:
— Выступать будете или так, тусоваться?
— Выступать.
Между мной и Бобом не было согласия. Боб играл, потому что батя давал ему денег и Боб не знал, чем еще заняться. А я играл, потому что больше ничем не мог заниматься.
— Что играете?
— Всякое говно. Отрыжку из чужих песен.
Мне хотелось сыграть что-то первородное, настоящее, но я не знал, как к этому подойти.

Перед нами возник покачивающийся Марк с бутылкой шампанского.
— Энди, глянь, что у мажоров из Лондона взял.
Я глотнул шампанское. Протухшая кислятина.
— Чего покрепче у них нет?
— Есть! — просиял Марк. — Энди, у них все есть. Они говорят, их придут бить местные из деревни. Пойдем, а?
— Пойдем.
Я натянул ботинки. Бухать, драться и делать музыку, больше меня ничего не интересовало. Тони увязался за нами.

Мажоры сидели на траве и трындели о музыке. Каждый из них закончил консерваторию и поправлял у горла бабочку. Никто не собирался их бить, они просто зассали. Я выжрал их скотч и ушел. Иначе сам бы их побил.

Повсюду царило взаимопонимание, аж тошнило. Парочки сосались по кустам. Несколько раз казалось, что вижу Мэг.

Потом обнаружил себя у реки. Я горланил песню на слова и мотив, который не слышал раньше. Самую лучшую песню. У меня потекли слезы от счастья.
Я повторял и повторял, чтобы не забыть, когда протрезвею. Потом понял, что мне подпевает Боб. Я обрадовался ему, как родному.
Боб сказал:
— Хер ли тут глотку драть. Пойдем уже, выступать скоро. Вжарим.

И мы пошли и вжарили.

[Todo Uno]

СЬЮЗАН РОДЖЕРС

Hey ho, let's go!

В ту ночь мне снился концерт, как и сотню ночей до этого - разумеется, в те ночи, когда я спала, что случалось не так уж часто. В одном из ночных клубов, где стены обшарпаны и толпа  безумствует, я играла сложносочиненное попурри из Ramones, Clash, Sex Pistols, Нила Янга и своих еще ненаписанных песен. Переплетения становились все диковинней, и в тот момент, когда я воспарила над сценой и к куплету колыбельной, что пела мне бабушка, добавила припев из заглавной песни с альбома Stranglers, который они обязательно выпустят году эдак в 86, я услышала громкое "Хей-хо". На втором "Хей-хо" я проснулась, и, осознав, кто я и где я, поняла, что это не голос Ди ди, а крик придурковатой птицы.

Нет, я всегда говорила, что люблю ночевать на природе, потому что тебя, как сраную диснеевскую Белоснежку, будят птицы, но мне нравится, когда они будят пением, а не криками.

Натянув футболку и джинсы на голое тело, я вылезла из палатки. Еще не рассвело. Стояла тишина, словно мир пытался прийти в себя после бешеной вчерашней попойки - или готовился к большому взрыву, который случится сегодня. Надеюсь, детонатором станем именно мы.

Я прошла по влажной от росы траве к большому дубу, и присела под ним, опершись спиной на ствол. На холмах лежал туман, такой же туман был у меня в голове: я спала по паре часов в сутки уже третью неделю. Честно говоря, мне нравилось такое состояние. Постоянное пребывание в полусне, реальность мира истончается, трещит под ногами, разлетается на части от громких гитарных риффов.

"Это что, твой вариант трипа для бедных?", - спросил у меня Энн в позапрошлый вторник (или это была среда?), когда я после трех пинт пива зачем-то пыталась объяснить ему эти ощущения. "Трип для бедных - это немного клея, детка" - ответила я тогда, щелкнув его по носу. Он уловил намек на свою любимую Now I Wanna Sniff Some Glue и показательно обиделся, отвернувшись от меня к сисястой блондинке. Пфф, ставлю свою гитару, эта песня ему так нравится только потому, что ее обсуждали аж в Британском парламенте. Энн - хороший парень и отличный музыкант, но такой позер. Если бы он мог приделать над головой неоновую вывеску "Бунтарь", он был так и сделал, ручаюсь.

Тогда Энн так и ушел из бара с блондинкой, а мы с Виком сидели на набережной до утра. Вик умудрился дико набраться, вероятно, поэтому его и потянуло рассказать мне историю, которую якобы не слышал еще никто. Это был его неудавшийся первый секс на вечеринке, куда он попал по ошибке. Я пыталась пошутить про зубы, но он отмахнулся. Его речь была бессвязна, но я поняла, что дело не в обломе с долгожданным сексом, а в той девушке, Стелле. Но что именно случилось, Вик никак не мог объяснить. А потом вдруг посмотрел мне в глаза и сказал, почти не сбиваясь: "Понимаешь… Есть места, куда не стоит соваться. Сделаешь лишний шаг — и изменишься навсегда… Изменишься так сильно, что уже не понять, ты это или кто другой. Как тогда…"После этих слов он отрубился на скамейке.  Назавтра он делал вид, что не помнит, о чем рассказывал, а я познакомилась с Вэйн, и с тех пор все ночные беседы я вела только с ней.

У меня есть всего два недостатка (ладно, с хромотой три, но ни петь, ни трахаться она не мешает, так какое кому до нее дело?): я верю в миражи и меня вечно тянет на философию наутро после пьянки. Вот и опять, задумалась, а сколько раз я менялась?  Я стала другой в шестнадцать, после побега из дома с  Барри. И потом, всего через полгода, когда он сгорел вместе с машиной -  спустя шесть месяцев поднялась, наконец, с кровати совсем иная Сьюзан. Я пересмотрела свои взгляды, встретив Вэйн. Моя жизнь резко вильнула, поменяв орбиту, в тот момент, когда я взяла в руки гитару. И уж совершенно точно я переродилась, сгорела и появилась вновь, будто феникс, на первых аккордах Marquee Moon. Однажды услышав панк-музыку, я изменилась полностью и навсегда, влюбилась безоговорочно, капитулировала. Не было в истории более быстрого блицкрига и более счастливого побежденного, я славлю победу панк-рока каждый день и час.

Порывшись в карманах джинсов, я все-таки отыскала карандаш и блокнот. Идея была слишком хороша, и я боялась ее забыть. Когда-нибудь я хочу спеть такую песню.

Я изменился так сильно, что перестал
быть собой и гадаю,
я это или не я
или может
кто-то другой изменился так сильно,
что он - теперь я?

Как обычно, перенесенная на бумагу мысль превратилась в какую-то хрень. Все-таки, хорошо мне удаются только безумные песни, под которые надо прыгать и орать, а не думать. С другой стороны, именно они и есть настоящий панк-рок - для меня. Многие группы превращают свои песни в декларации. Придурки! Еще диссертацию туда запихните. Мы же играем такую музыку, от которой срывает крышу. Панк - это протест, вашу мать. И в том числе, протест против слащавых песенок с выверенной формой и непременной моралью.

Небо постепенно розовело, птицы щебетали, ветер шумел в кронах. Незаметно для себя, я задремала и проснулась уже после того, как рассвело, от поцелуя.
Потом Вэйн отстранилась и, улыбаясь, прошептала: "Дам пенни за твои сны." Я схватила ее за красный галстук и притянула обратно.

Когда мы вернулись к ребятам, завтрак был готов. В четверг Вик подцепил очередную рыжую одноразовую подружку, и та упорно пыталась ему угодить. Детка, да он забудет тебя раньше, чем уедет с фестиваля. Несмотря на очевидно высокий тестостерон и дубину в штанах, на первом месте для Вика его бас-гитара. Зато он отлично подходит для быстрого траха после выступления, где-нибудь за сценой под песни следующей команды. И не выносит мозг после, требуя обязательств и прочей ерунды.

Текущая подружка Вика мило щебетала, стреляя в него глазами. Забавно надувая губки, она рассказывала, что два года назад здесь от передоза погибла парочка студентов, которые до сих пор бродят по окрестностям духами. "Повезло же им: вечный трип и вечная любовь", усмехнулся Энн. Вик принес из палатки бутылки с пивом, помянем, мол, ребят. Его как-там-ее-зовут дуреха предложила тост: "чтобы быть вместе всегда". Энн закатил глаза: его, как и нас, скорее раздражали, чем интересовали весьма неартистичные стоны из палатки Вика прошлой ночью.

 За несколько часов до выступления мы, как обычно, разошлись, чтобы побыть в одиночестве. Энн разлегся на лугу, глядя на облака, Вик с четвертой бутылкой пива пошел к к реке (хорошо, что он может отлично играть, даже будучи в стельку), а я сидела в тени грузовика с большой буквой R на борту и пыталась сочинять стихи. Я хотела написать что-то действительно искреннее и романтичное для Вэйн - после завтрака мы с ней немного поцапались на тему границ и доверия в отношениях.

Моя свобода - пересчитать ногами тысячи ровных железнодорожных шпал от Бирмингема к Лондону, между нами лишь километры, топка, огонь и пар. Моя свобода - не покупать билеты, мне - задняя дверь или вагон с углем, если твоим дыханием руки согреты, мне наплевать на ноябрьскую хмарь и холодный прием. Моя свобода - струны ласкать несмело, словно стесняясь своей и чужой наготы, или гитару разбить, когда все надоело, и уходить, за собой сжигая мосты. Пепел сожженных мостов, попав на бумагу, музыкой станет, чтобы не зря пропасть, нотным листком, подобно белому флагу, я затыкаю горечи жадную пасть.
После всех тех, забытых, второстепенных, живших нелепо, неправильно и впопыхах, моя свобода - это из всех вселенных выбрать ту самую, где ты в моих руках.

 Увы, у меня снова получилась дешевая банальщина, какую уместно подарить рыжей дурехе, но никак не Вэйн. Я перечеркнула написанное, встала и от досады пнула колесо грузовика. Оказалось, что шина довольно сильно спустила. Надо бы предупредить хозяина, как же этот бедолага поедет обратно? Но вокруг не было никого, все уже стекались к сцене. Я решила хотя бы записку ему оставить. Влезла на подножку и жвачкой приклеила записку на стекло кабины. Уже вернувшись к палатке, я поняла, что записку написала на обратной стороне моих неуклюжих стихов. Интересно, что подумает водитель, когда ее развернет?

Пора было идти к сцене, но Вик умудрился посеять свой любимый медиатор. Рыжая дуреха суетилась, перекладывая вещи, Вик был на взводе, Энн, которого достала трескотня, додумался спросить "а в трусах у подружки не смотрел?", и парни чуть не подрались. Спасла ситуацию Вэйн, разглядев медиатор в траве. Вик сразу успокоился, а Энн, услышав, что до выступления полчаса, погрузился в себя.

Пока мы ждали за сценой, Энн как всегда не замечал ничего вокруг, постукивая барабанными палочками и напевая себе под нос. На самом деле, меня всегда завораживали движения его рук и волшебство, которое он творил. Особенно на сцене, он становился как Бадди Рич, когда полностью слетал с катушек. Повезло, что ударник всегда находится сзади солиста. Частенько на репетициях я залипала на то, как он колдует над барабанами, заводилась и сбивалась. Думаю, в сексе он был невероятен - с такими-то умелыми руками и чувством ритма, но теперь у меня появилась Вэйн, и это было что-то значительно большее, чем самый здоровский трах.

Кстати, вопреки моим опасениям, Вэйн не злилась на меня. Она сияла и улыбалась мне. А вот Вик явно нервничал, слушая чужое выступление. Странно: на мой взгляд, группе явно не хватало драйва, да и зрителей почти не было слышно.

"Парни!", сказала я. "Мы классные, мы лучше всех здесь, на этом фестивале. Наши песни полны огня, наши сердца полны огня, мы зажжем, мы порвем их всех. У нас будет альбом, два, двадцать, мы станем мировыми звездами, а потом, через десять лет, мы полетим в космос и дадим свой концерт на Марсе!"

"Ееееееееееех", закричала Вэйн. Энн просиял. Вик поднял на меня глаза и ответил в своем духе: "мы непременно зажжем, но после выступления нам катастрофически потребуется охладиться. У нас еще есть выпивка? Или деньги?"

Покопавшись, Энн выудил из кармана тесных джинсов двадцатку и поцеловал ее. "Круто, что Бог уже четверть века хранит королеву", засмеялся Вик. "Круто, что Бог придумал рок-н-ролл", - ответила я, "так давай его повеселим".

"Let's Get Rocked!", закричал Энн, и мы ворвались на сцену.  

[Todo Uno]

КРИС ЯНГ

Автобус трясло на размытой дождём дороге, за окном мелькали бесконечные холмы и поля – когда-то Крис проводил среди таких дни напролёт, уходя из дома ранним утром и возвращаясь с наступлением темноты, ребёнком он искал в холмах эльфов, потом просто предпочитал безлюдные пустоши дому, где почти всегда был кто-то из родственников, или переполненной шумными подростками школе.

В тряске на неровной дороге чувствовался ритм, и Крис легко отбивал его пальцами на колене – может быть потом из неровного дорожного ритма сложится песня, которая станет новой ступенькой на пути к музыкальным вершинам. Пока ступеньки шли неровные, то вверх, то вниз: вверх – переезд в Лондон, вверх – непроходящее вдохновение, музыка, слышащаяся в шуме дождя, в шелесте деревьев под окном, вниз – пустые полки, голодные вечера, деньги, которых в обрез хватает на аренду, потому что заняться чем-то кроме музыки немыслимо, вверх – встреча с Дженни, которая, кажется, единственная не требовала «заняться хоть каким-то делом»,  с которой, как и с музыкой, получалось ощущать себя единым целым, когда-то разорванным, но собранным заново, вверх – поездка на фестиваль, вниз – заглохший среди полей автобус и оборвавшийся ритм.

Пока водитель копался во внутренних шестерёнках автобуса, вся компания высыпала наружу и расселась на обочине.

– А успеем вообще?

– А куда денемся! Так рано выехали, что можем хоть пару часов тут просидеть!

– И дождя уже нет! Можно было бы хоть здесь выступать.

– Не скажи! Там интереснее, здесь-то просто поле, а там целый подземный бункер!

– Да ладно!

Кто-то закурил, и по кругу поплыл сладковатый запах травки.

– Там миллионер жил. Ну как жил – это его поле было. И построил бункер, чего-то перемкнуло у него в голове о конце света. Засел там с цыпочками – конца света ждать, ну и пришествия духов, которые ему про конец света сказали.

– Правда, духи сказали? – Дженни слушала рассказчика с интересом, и Крис снова подумал, что их недавняя встреча была неслучайной, он никогда не говорил с Дженни о мистике, казавшейся ему самому очень близкой, но в её вопросе не слышалось ни скепсиса, ни недоумения, только живой интерес.

– Да кто его разберёт? Духов кроме миллионера никто не видел, не слышал, а вот, что на ЛСД он плотно сидел – это полиция потом отлично выяснила. Когда он из бункера вылез и начал по полям бегать в поисках духов.

Кто-то рассмеялся, Дженни разочарованно вздохнула.

– С духами было бы интереснее.

– Это ладно, я вот, что слышал...

Крис сдвинулся от компании чуть в сторону – сейчас было не до травки и не до баек о миллионере под ЛСД, дорожный ритм засел в голове, вытесняя заготовленную для фестиваля песню, и Крис всеми силами старался вернуть её звучание. Почему-то казалось, что именно с этой песней, именно на этом фестивале всё и решится – или ещё несколько ступенек наверх, или лестница превратится в пандус, по которому разве что катиться вниз.

– Эй, вы там! Порядок! Поехали! – двигатель в автобусе снова привычно шумел.

На фестиваль не опоздали, но ставить палатку времени уже не было. До выступления оставалась пара часов, как раз проверить, всё ли на месте, и подготовиться. За сценой запах травки ощущался сильнее, чем до того, на трассе, было шумно. Мимо готовящихся музыкантов то и дело пробегал чей-то ребёнок в длинном красном плаще с капюшоном.

– Как будто из сказки вышел, – Крис показал Дженни на маленькую фигурку.

– Страшная сказка. Поля с духами и одинокий ребёнок.

– Да, нет. Почему бы? На полях с духами одиноким детям иногда лучше, чем где-то ещё. Вот, держи, на удачу, – достал из кармана небольшой красный камешек, напоминающий по форме не то каплю, не то половину сердца, – как раз с полей, от бывшего одинокого ребёнка.

– Духи подбросили?

– Ну, не миллионер же брильянт обронил, считай, что духи.

Время летело. И чем ближе было выступление, тем отчётливее Крис чувствовал, что именно от него всё зависит.
«Если сложится сегодня – то и дальше сложится», – Крис любил загадывать подобные вещи, что-то было в этом, обычно работало и помогало. Он больше не нервничал – всё должно было сложиться, фестиваль шёл, дорожный ритм в голове не затмевал главного, рядом была Дженни, и её тёплая рука сжимала необычный камень.  После выступления палатку надо будет поставить, задержаться ещё на день, отправиться гулять по полям в поисках таинственного бункера.

Когда он вышел на сцену, вокруг было темно, и только в центр падал светлый и яркий луч прожектора. Всё должно было быть совсем просто – свет против темноты, единство против одиночества, любовь против безразличия. Не столь важно, что видят люди, важно, что они услышат.
И Крис запел. Он пел о любви, которая не имеет границ, которая старше мира, которая есть у каждого. О том, что нет ничего выше и больше любви. Что каждый, кто одинок и оторван от мира, всегда найдёт того, с кем станет единым целым. Что все раны затягиваются, что всегда есть сердце, бьющееся в одном ритме с твоим.
И он слышал, как бились сердца в толпе перед сценой – какие-то в одном ритме, какие-то в разных, сливаясь в одну мелодию, ту самую, которую ещё утром он услышал в дороге.

[Todo Uno]

РЕДЖИНАЛЬД ПАУЭЛЛ

Дождь, мелко сеявший с ночи, к утру превратил землю в жидкую кашу. Реджи Пауэлл вышел из палатки и сразу же наступил в грязную лужу почти по щиколотку. Так мне и надо, с мазохистским удовольствием подумал он. "Чем больше неприятностей произойдет перед важным событием, тем больше у меня шансов на успех", — думают все невротики. Реджи тоже так думал.

Реджи Пауэл был музыкантом, невротиком и геем. На осознание первого пункта ему потребовалось первые шесть лет жизни. К семнадцати он смирился со вторым пунктом — надо сказать, не без помощи семьи. На то, чтобы принять свою несомненную гомосексуальность, Реджи понадобилось ещё десять лет. В выпускном классе у Реджи был короткий бурный роман с мальчиком из хорошей семьи. Они расстались вскоре после окончания школы, но Реджи ещё долго получал психопатические письма, полные издевательских намеков. После этого Реджи решил, что отношения — это не для него.
Проявления чужой чувственности всегда смущали его, вот и сейчас он почти сбежал из шатра, где пережидал ливень, лишь потому, что хозяину шатра, солисту музыкальной группы с громким, но пока ничего никому не говорящим названием, вздумалось крепко поцеловать своего басиста.

Реджи выбрался на место посуше и вытер ботинки о траву. На месте, где он только что стоял, лежал белый клочок бумаги, почти утопая в воде. Реджи зачем-то наклонился и поднял его — это оказался конверт, который, похоже, ветром принесло из какой-то палатки. Буквы на конверте раползлись лиловыми змеями — ни адреса, ни фамилии не разобрать. Реджи пожал плечами и хотел было снова выбросить его, но вместо этого зачем-то положил в карман. Чувствуя, как хлюпает вода в левом ботинке, он шел и думал о выступлении. И об Айзеке.

Выпускник Королевской Академии музыки Реджинальд Пауэлл не был понят своей семьей, когда отказался от места в Королевском филармоническом оркестре и переехал в Сохо, где зачем-то поступил в музыкальную школу Айзека Принстона. Слухи об этой школе были противоречивыми, но все они сходились в одном — это не классика, а черт знает что. Семья отказалась поддерживать отношения с не оправдавшим чаяний отпрыском. Никто из родных не знал, что Реджи не просто играет новую музыку — он живет новую жизнь. Потому что Реджи наконец-то нашел свою любовь.
Они поселились вместе в небольшой студии Айзека в Сохо. Реджи понимал, что делая такой выбор, он отсекает себя от семьи, от своего прошлого, возможно, даже от будущего. Но он был счастлив, счастлив как никогда. А музыка сочинялась сама собой.

— Эй, Редж, — хриплый с похмелья голос рыжеволосого гитариста, знакомого Реджи по концертам в Сохо, звучал прямо над ухом. Реджи вздрогнул. — Мы тут кое-что потеряли... Слышь, парни, что мы ищем? Мы ищем сережку. Сережку с зеленым камнем. Говорят, её носил сам Боуи, прикинь! Сережка была у Тони, а Тони идиот. Он посеял её вчера где-то здесь. Мать твою, какая грязища... Поможешь искать?
Не дожидаясь ответа, рыжий хлопнул Реджи по плечу и, пошатываясь, пошел за палатку, что-то напевая. Реджи остановился и посмотрел себе под ноги: прямо перед ним в черном месиве поблескивала змеиным глазом маленькая сережка. Дыхание у Реджи перехватило от ужаса. Неожиданная удача перед концертом — это худшее, что с ним могло случиться. Он огляделся и убедился, что его никто не видит. Затем нагнулся и выковырял сережку из грязи. Стараясь не разглядывать её, как следует размахнулся и зашвырнул
как можно дальше, а после вытер руки платком. Вот так. А теперь надо найти Айзека.

У самой сцены его схватил за локоть Тоби, маленький толстяк в узких клешах. Тоби тоже когда-то учился в Академии, по классу трубы. В отличие от Реджи, Тоби не закончил курс. Он ушёл с большим скандалом, который оброс настолько противоречивыми подробностями, что сути его никто уже и не помнил. Теперь Тоби играл на саксофоне и жил с двумя юными моделями.
— Реджи, я пропал. Не знаю, что надеть на сцену. А, черт, я ведь вторым номером выступаю!
Реджи вздохнул. Что бы Тоби не нацепил на себя, это будет смотреться клоунским нарядом — ровно до того момента, пока он не возьмет в руки саксофон. Дальше Тоби становился
богом, и ничего уже не имело значения. Реджи не раз говорил ему это, а Тоби в ответ морщился и мотал головой. Так вышло и на этот раз.

Айзек появился, как всегда, неожиданно. И Реджи, как всегда, не успел к этому подготовиться. Отчего, в который раз подумал он, любимые лица при каждой встрече кажутся обновленными, словно в этот миг мы заново отчеканили их в своем сердце?
— Я искал тебя.
— Я всё время был здесь, — это было их любимое, вместо "здравствуй". Первую фразу всегда говорил Реджи, вторую — Айзек.
— У меня есть кое-что. Возьми в левом кармане и мне тоже прикури. Нервничаешь?
— Есть немного.
— Брось. Ты же знаешь, что если сыграешь хотя бы часть из того, что я слышал в последний раз, то изменишь мир, — Айзек улыбнулся, повернув голову в сторону голоса Реджи. Реджи взял его за руку и подумал: как удивительно, что даже слепые с рождения люди, ни разу не видевшие, как улыбаются другие, тем не менее улыбаются сами. Наверное, именно так должны улыбаться ангелы.

Реджи вышел на сцену, едва различая перед собой предметы. Он едва ли не ощупью нашел рояль, сел на стул и положил руки на клавиши. Что он делал дальше, описывать бессмысленно, да и невозможно. Описать можно только толпу зрителей возле сцены, которые покачивались, приплясывали, прищелкивали пальцами в такт, заливались слезами и смехом. И рев аплодисментов, который последовал через секунду после того, как прозвучал последний аккорд. Реджи спустился со сцены на негнущихся ногах и прислонился к стене. Так вот, значит, как это бывает.
— Реджи, они вызывают тебя на бис! — длинноволосый распорядитель подлетел к нему и потряс за плечи, — это против правил, чувак, но они хотят ещё!
Реджи вытер со лба испарину и посмотрел на небо.
— Темнеет.
— Что? А, да ерунда, мы включим свет на сцене!
Реджи рассеянно улыбнулся.
— Тогда они увидят, что я не отбрасываю тени.

[Todo Uno]

БРАЙАН ХОВАРД

I'll be your albatross
Devil, dog, Jesus, God
I don't wanna be Iggy Pop but if that's what it takes, hey
(R.E.M. - I Took Your Name)

I like the sound of you strut strutting on strutting on those tight pants
I like the sound of you with no shirt at all
I like the sound of you want it?
I like the sound of you rolling on that broken glass glass glass
Iggy, baby
(The Murder City Devils - Broken Glass)

- Когда ты уже найдешь себе нормальную работу? - привычно прогремел вслед голос отца.
Брайан одним прыжком соскочил с крыльца и быстрым шагом пошел к дороге. Он бы побежал, чтоб не слышать причитаний матери и не видеть хихикающего брата, но будущей рок-звезде нужно всегда помнить об образе. И Брайан шел так, будто вокруг визжащая толпа фанатов, но он слишком крут, чтоб замедлиться. За каждом шагу можно попасть в кадр случайного фотографа, и спустя годы случайные снимки еще безвестного Истли Уайтхоука (или Эдисона Смертомашины, Брайан пока не определился) будут стоить огромные деньги, нельзя выглядеть на них посмешищем. Поэтому волосы Брайана старательно начесаны, кожаная куртка накинута на голый торс, ботинки раскрашены блестящими молниями, а вокруг угрожающе узких штанов - тяжелая цепь. И неважно, что фотоаппарат в их городке был только у бредящего птицами Джонса да нескольких семей, снимающих только своих детишек. Будущий кумир всегда готов к вниманию.

Брайан играл с "Ящерицами" - тексты, вокал, ритм-гитара. Это была третья по дешевизне гитара в местном магазине, и ради нее Брай несколько месяцев подрабатывал в гараже Моргана. Первую, Дженни Ли, отец в лучших традициях The Who разбил о стену гостиной. "Ты не поступишь в колледж, понимаешь ты это? - кричал он, трясясь, как тот парень из клуба Rafters, Иэн Кертис. - Мой сын не будет кривляться на сцене!". "Кривляешься здесь только ты", - ответил Брайан. В тот вечер отец избил его впервые - уронил на пол и, под срывающиеся рыдания матери, наносил удар за ударом. Наотмашь ремнем, кулаком, несколько раз пнул под ребра. Припоминал все - запах пива после репетиции, украденные блестящие майки, длинные волосы, высокий голос, подведенные глаза. И мечты о лучшем. Отец видел его механиком, пусть и не таким, как Морган, но рукастым, в промасленном комбинезоне и кепке Астон Виллы, с буйной щетиной и выводком курносых сыновей, а у его ног в роли сына лежала Сьюзи Сью.
Мать гладила Брайна по голове и приговаривала - "ты не зли его, не показывайся ему на глаза, ты талантлив, сынок, но не дай ему тебя сломать". Целовала в висок и пять долларов совала в ладонь: "возьми, с Билли куда-нибудь сходите".
У Билли было все, чего так не хватало самому Брайану: копна белоснежных волос, огромный гараж для репетиций и мать-алкоголичка, которой было все равно, что происходит за пределами ее комнаты. Именно к нему и спешил сейчас Брайан, срываясь на бег и забывая о невозмутимом облике фронтмена.
На дверях гаража щербато мигала гирлянда: "Студия Вельвета Кэмпбелла". Желтые, фиолетовые, белые, красные огоньки - как бабушкин сад. Все зеленые лампочки были разбиты: Билли aka Вельвет считал зеленый цвет пошлым и неаристократичным.
Брайан постучал особым секретным стуком. Билли менял его каждый раз, как влюблялся в новую песню, и сейчас кодовой была Stayin' Alive. "Я что ему, чертов барабанщик", - ворчал Брайан, расцарапывая костяшки пальцев в очередной неудачной попытке.
Билли открыл - худой, растрепанный, весь в пятнах краски. Втянул Брайана внутрь, плотно закрыл дверь, и губы их встретились. Сначала колко и жадно, а потом все мягче и дольше.
"Снова отец?".
Брайан кивнул и зарылся ладонями в волосы бойфренда.
Он сбегал сюда, едва отец повышал голос. Билли открывал ему в бураны и паводки, через один секретный стук или двадцать попыток, всегда измазанный акрилом и клеем, с почти равнодушным взглядом синих глаз. "Я скучал".
Билли рисовал. В гараже мягко пахло травкой, вдоль стен выстроились яркие и почти одинаковые картины, больше похожие на открытки. Пел Джим Моррисон.
"Однажды я стану известным, и ты будешь слушать не его песни, а мои", - говорил Брайан, пуская табачные кольца в потолок.
"Но я стану известным раньше и не пущу тебя на свою выставку".
С измазанной кистью в серебрящихся волосах Билли был похож на растрепанную птичку, и Брайан опрокинул его, широко улыбающегося, на потертый матрас.

Песня "Билли Текила" была как раз об одной из таких ночей, когда они лежали рядом на траве и курили косячок. Звезды кружили и сворачивались в спираль, как бусы, которые Брайан украл однажды у матери - тяжелые, длинные, их можно было обмотать вокруг шеи в несколько сияющих рядов.
"Мы тоже будем на небосклоне, слышишь. Вон там вон - ты, Вельвет. А здесь - я...".
"Ты так и не придумал себе имя?".
Как же попало Брайану за те бусы. Отец почти озверел, бил его ремнем по ногам и все приговаривал "испортила мне парня".
"Придумал", - сказал он и сжал руку Билли так, что тот пискнул.
"Мне ею еще рисовать, чокнутый".
####

Новость о фестивале на бывшем летном поле принес басист Реджи.
У "Ящериц" еще не было крупных выступлений. Несколько раз пели в торговых центрах, пока охрана не выгоняла "агрессивно настроенную молодежь", периодически появлялись в клубах, зато регулярно участвовали в опен-эйрах, куда добирались, взяв тайком машину родителей. На самом неудачном из них играли всего три группы, "Ящерицы" выступали последними, вслед за "Волшебниками чарующих земель и пугающих подземелий". После многоминутного соло на электрооргане и баллад об исчадиях заледеневшего ада публика заметно поредела, "Ящерицы" вышли к почти пустой площадке. Брайан, одетый в пурпурную балетную пачку, привычно резал голую грудь и даже спрыгнул со сцены в битое стекло.
"Они смотрели с равнодушием, - говорил он, пока Билли бинтовал его ноги и смывал макияж. - Ни малейшей искорки, понимаешь? Это так выбесило. Я готов был подраться с тем огромным байкером или... не знаю, поджечь на себе волосы, только бы они закричали, возмутились, бросились с кулаками. Как-то бы оживились. Поэтому я отобрал их бутыль с пойлом и облил девушку в белом".
"И они оживились", - улыбнулся Билли, прижимаясь губами к окровавленной груди.
И вот теперь - большой фестиваль. Не Вудсток, не Гластонбери, но можно выстрелить, можно потеснить признанных и влюбить в себя толпу.
Целыми днями "Ящерицы" репетировали, до хрипа, до онемения пальцев. А по ночам Билли помогал придумывать сценический грим и кроил костюмы.
"Мы выступаем в первый день! - кричал Реджи, размахивая письмом организаторов. - В первой десятке!".
"Ящерицы", обнявшись, прыгали по проезжей части, вопили что-то бессвязное в вечернее небо, проливали на асфальт дешевый виски; птицы вспорхнули с насиженных мест, и парочка напуганных прохожих поспешила развернуться. Когда танцующую банду осветили фары приближающегося автомобиля, Брайан распахнул объятия и пошел к нему навстречу.
"Мы станем великими! - прокричал он онемевшему водителю и постучал ладонями по капоту. - ВЕЛИКИМИ!".
####

"Ящерицы" приехали на летное поле дождливым субботним утром. Брайан выпрыгнул из машины первым, и модные ботинки по щиколотку увязли в чавкающей грязи.
"$*%@, сколько народу! Надеюсь, здесь и на мою палочку найдутся любительницы!", - восторженно присвистнул ударник Стиви. Палаток и правда было много - так много, что ладони Брайана похолодели. "Я буду петь для них, я буду их богом сегодня".
Билли обещал приехать двухчасовым автобусом. Он мягко отталкивал руки Брайана и повторял две вещи: "желтую линию рисуй от внутренней части глаза, розовым потом обведешь" и "я иду на Панораму британской живописи". Поцеловал на прощание, потерся носом о щеку, самодельного зайца в карман сунул, на удачу.
За сценой ждало много работы. Реджи, Стиви и Майк бегали от технических шатров к кулисам, таскали провода и периодически отпивали из спрятанных в рукавах фляжек. Брайан перенес и разгладил костюмы, несколько раз скороговоркой повторил текст, то и дело поглядывая на часы, переоделся в золотистое платье на лямках и белые тяжелые сапоги, раскрасил в розово-желтый лицо. Когда "Ящерицы" собрались на репетицию, было уже четыре. "Сейчас буду, парни, я до остановки". Брайан напрасно пытался высмотреть в толпе хрупкую фигурку с белой гривой волос. "Дорогу размыло, сладкая, - сказал долговязый хиппи, бредущий с гитарой к шатрам. - Авария на аварии, все автобусы отменили, мы пешком от Вест Брома шли".
Брайан шел обратно к палатке, и небо над ним чернело и клубилось, как перед бурей. Яростно впечатывались следы в растоптанную землю.
"Что случилось?" - спросил Стиви. Брайан отмахнулся и с силой толкнул ногой усилитель. Старенький Fender на мгновение задумался, стоит ли падать, но Брай налетел на него с бешенством Пола Симонона. Несколько сильных ударов, и золотой подол взмывает ядерным грибом: Брайан прыгает сверху, высоко поднимает колени и обрушивается на треснувший корпус, на обнажившиеся провода, на динамики, давит каблуками осколки.
"Какого черта, Брай! Прекрати, оставь шоу для зрителей", - общими усилиями Стиви и Майк оттащили Брайана. Тяжело дыша, он опустился на корточки прямо в лужу и закрыл руками лицо.
"Хорошо хоть, не на трубу сел", - неловко пошутил Реджи. Брайан оглянулся - позади него в кустах поблескивала невысохшая еще труба с открытым раструбом.
"Унитаз бы нашел своего Элвиса", - добавил Стиви.
"Да идите вы", - беззлобно огрызнулся Брай и рассмеялся.

Искать комбик Брайан отправился к техническим палаткам, но усатый главный техник покачал головой: лишнего нет, и в хламе нет, и даже в фургоне нет, и парни мои искать его не будут, но есть косячок успокоиться, если нужно.
Травка обняла Брайана, как Билли в конце дня: аккуратно и мягко. Он выдохнул и закрыл глаза. Мир совершал свои медленные чувствительные обороты, пахло зеленью, дождем и бензином.
"Видишь вон ту штуку? - спросил усач Дэйв и показал на скульптуру из консервных банок. - Как думаешь, что это? Дам пятьдесят фунтов за ответ".
Брайан наклонил голову: очертания были нарочито грубыми, сама же конструкция казалось хрупкой. Он поморщился, возрождая в памяти выпуски новостей, которые постоянно комментировал отец.
"Памятник погибшим в Северной Ирландии? Символ женского движения в искусстве? Отражение страны на пороге новой эпохи? Что-то об угольных стачках?".
"Ты искусствовед что ли, $#?".
Брайан усмехнулся, вспомнив обнаженное тело Билли: "Да, что-то вроде".
"В яблочко ты не попал, Пикассо. Это просто груда мусора".
Дэйв покачал головой и еще долго с застывшей усмешкой смотрел на скульптуру.
"Ишь сказанул - символ! памятник! Ха!.. Бывай, парень, удачи в поисках. И не мудри больше".

Брайан переходил от одних нетрезвых музыкантов к другим, просто очень веселым, но на его вопрос все лишь галдели "Нет, но попробуй вот это, шикарная штука". Он благодарил, иногда отказывался, если пахло уж очень сладко, шел искать дальше, пока не наткнулся на шатер, украшенный пришпиленными старыми картами. Он сорвал одну: "Меритарионское море... Гардиарские земли... Стазгранотор...".
"Это карта Пазн'Офа, мира из наших песен", - раздался голос сзади.
Брай обернулся: "Это же вы... 'Волшебники чего-то там'!".
Высокий блондин в фиолетовой мантии кивнул: "'Волшебники чарующих земель и пугающих подземелий'. Кажется, мы где-то встречались?".
"На опен-эйре под Ковентри".
Волшебник щелкнул пальцами: "Так ты тот самый бесноватый танцор! Нужна наша помощь?".
Шатер "Волшебников" оказался забит клавишными, гармониками, бонго, Брайан мог поклясться, что видел даже флейту и тамбурин. И конечно же, под синтезатором оказался лишний усилитель. "Бери, он нам не нужен", - в один голос сказали все восемь членов группы и обступили Брайана. Сколько ни верти головой - будто на одного человека смотришь. Все высокие, светловолосые, в причудливых костюмах - то ли звездочеты, то ли культисты. "Что ж, раз все разрешилось, ты должен выпить с нами!", - заявил Номер Первый.
Напрасно Брайан пытался придумать отказ, воспевающим эльфов ничто не казалось достойной причиной.
Грим "Ящериц" скрыл удивление, что фронтмен вернулся не только с усилителем, но и с компанией новых друзей. "Волшебники" восприняли их лица как дружелюбно настроенные и тут же потянулись хлопать соратников по плечам. Брайан, чертыхаясь, вытащил часть своих пивных запасов. "Стоила ли вспышка гнева потери алкоголя", - думал он, пока две группы обнимались и травили байки.
"Кстати, по запасному пути пустили еще автобус, - сказал Номер Два. - Наверняка сейчас самые безбашенные ребятки приедут, надо раскачать как следует".
"Соло на электрооргане вам в этом точно не поможет", - ответил Реджи, и все сдвинули бутылки в новом совместном возгласе.
Брайан поднялся и побежал в сторону остановки. Белые сапоги уже не были такими белыми, но стразы ярко блестели даже через грязь. "Я же гребаная звезда".
Из подъехавшего автобуса все выходили и выходили люди. Наверняка под ним открылся туннель, через который шла целая армия, иначе вместимость салона было не объяснить. Но даже на высокой платформе не было видно Билли. Брайан опирался на плечи случайных людей и выпрыгивал как можно выше, но вместо радости узнавания сталкивался с "милая, найди себе своего парня!". "Да я это и делаю!", - в отчаянии кричал он.
Проталкиваться через плотные ряды хмелеющих меломанов становилось все сложнее, даже с худобой Брайана. Ему уступали дорогу, когда принимали за девушку, но обещали дать в морду, когда узнавали в нем парня. Острые локти оборачивались зуботычинами, попытки протиснуться - толчками и окриками. Брай отшучивался, приседал в книксенах, не всегда удачно держал удар и пробирался вперед.
Но толпа заволновалась, сжалась вокруг, надавила на спину, будто сами Genesis проходили через нее, но оглядывающиеся были недовольны. Расталкивая всех, мимо неслись трое "Волшебников" с зажженными петардами в руках.
"О, чокнутый, это ты! - Номер Три (а может, и Номер Восемь или даже номер Пять) сунул Брайану в руки щелкающий огонек. - Спрячь их, ладно?".
"Мы очень, $@, торопимся, охрана, чел!", - успел выпалить (вероятно) Номер Четыре.
"Спасибо, чувак. Сияй!", - крикнул Номер Какой-То, и спины их слились со спинами других участников фестиваля.
Брайан выругался и отбежал в сторону. "Теперь-то вы конечно меня пропускаете", - фыркнул он, чувствуя себя Моисеем, перед которым расступается море. Брай пытался держать в поле зрения выходящих людей, но щелчки становились все громче. Он отошел к краю летного поля и, зачерпывая грязь руками, закопал петарды. Надеясь, что справился с этим как можно быстрее, побежал обратно к остановке, но автобус уже разворачивался. Последние вышедшие люди растворялись среди шатров. Взгляд вправо, взгляд влево - ровная череда голов, кто-то смеется, кто-то делится новостями, кто-то уже поет и безудержно несется в залихватскую пляску.
Вздохнув, Брайан поднял с земли чью-то укатившуюся бутыль без этикетки и одним глотком ее ополовинил. Глотку обожгло спиртом, в небо ударило взрывным дынным. Мир немного ускорился, но, дойдя до тошнотворной скорости, замедлился и покатил прежней привычной каруселью.  
Самая пора приступить к репетиции.
####

"Ящерицы" вышли на сцену в платьях. Один только Реджи превратил его в юбку: нервная рвота перед концертом была неизбежна, поэтому лифом пришлось пожертвовать.
Песню они выбирали долго. "Лирическое - скучно, драйвовое - коротко, новое - страшно. Нужно такое, чтоб нас запомнили, и минут на пять". Спор зашел так далеко, что участники группы безголосо переругивались, недолгое время обменивались записками, а потом просто кидались друг в друга бумагой. Тремя голосами против одного "Билли Текилу" переименовали в "Леди Текилу", Брайан дописал богохульный куплет в середину, а Майк придумал полуминутное соло. На репетициях все шло как по маслу, оставалось лишь влюбить в себя публику.
"Наш первый выход, на счет три: раз...", - Реджи вытолкнул Брайана на сцену, и он вылетел, едва не врезавшись в ударную установку. Неуверенно развернувшись, Брай замер: пусть это и не было похоже на легендарный фестиваль в Монтерее, но перед ним были сотни, а то и тысяча людей! И следующие минуты они все будут смотреть на него, ловить его слова и танцевать под его музыку. А в понедельник они вернутся по домам, смоют пыль приключений и расскажут о "Ящерицах" друзьям, может, кто-то даже приедет послушать их в клубе, может, кто-то даже предложит контракт. "Все в наших силах!" - прорычал Брайан в микрофон.
"Играйте @#%$ уже!", - ответил ему пьяный голос.
И Стиви начал отбивать ритм.
Брайан сорвал голос на первом же припеве, но зазвучал даже яростнее. На строках о разбитом сердце расколотил графин свиной крови и станцевал на его осколках, а на соло разорвал свое искристое платье и выбросил лоскуты в сторону пьяного голоса:
"Приоденься, $%&".
"Эй, чокнутый!", - взметнулась ладонь из толпы.
Билли был здесь, Билли пробился к самой сцене. Он подпрыгивал, и в волосах его синели две кисточки.
Брайан подал ему руку.
На последнем куплете небо прошила молния, и пели все вместе - Брайан, Билли, Стиви, Реджи, Майк, целое летное поле. Все вразнобой, нестройно, многие - не зная слов, но очень громко, так, что задрожали облака. И никто не заметил, как Брайан пропел "Билли Текила".

"Твоя желтая линия была безобразна. Она как будто хотела захватить еще и переносицу!".
"Вряд ли кто-то вглядывался в лицо, мистер зануда".
"Да, таких фанатов у тебя точно нет".
Это была одна из тех ночей, когда они лежали рядом на траве и курили косячок.
"Мы тоже будем на небосклоне, слышишь. Вон там вон - ты, Вельвет Кэмпбелл. А здесь - я, Сайко Бидс. Совсем рядом. Навеки.".

[Todo Uno]

МИККИ ЭВАНС

When the earth was still flat and the clouds made of fire
And the mountains stretched up to the sky, sometimes higher...

Бэтси сердито пыхтит, взбираясь на пригорок. Я барабаню пальцами по оплетке руля, подбадривая свою старушку, и тихонечко напеваю, перескакиваю со строчки на строчки, легко меняя мотив.

Satellite's gone way up to Mars
Soon it'll be filled with parkin' cars

Джус и Луми вяло переругиваются.
- Ну мы уже все решили, прекрати! Красный и оранжевый – наши цвета. Долли три часа надо мной корпела корпела, зато теперь посмотреть – ну вылитый же Зигги, а, красавчик же просто.
- Да ты за*ал уже, Луми. Зигги крут, но ты – не Зигги, а я хочу свою чешую и сеть! На кой черт я месяц трахался с этими ракушками и крабовыми клешнями? Чуешь - эти руки до сих пор пахнут, как рыбный супчик бабули Полли! Но зато мой наряд просто отпад, и никому и в голову не придет, что Джусс Блю просто жалкий подражатель. Эй, Санни, детка, ну хоть ты скажи им!
- Джусси, я люблю тебя как брата, но знай, ты  - ****!

Запах травки щекочет ноздри  - Луми раскурил очередной косячок. Джус достал гитару. Они ненадолго примиряются, удовлетворившись пока обязательной утренней порцией взаимных насмешек. Я снова думаю, как мы будем смотреться на сцене. Искрящийся Луми и русал Джус - моя танцевальная поддержка. А в центре я, словно вылезший из чана тёмно-синей краски. Луми долго кричал, что я зануда, и мог бы выбрать что-то поинтересней, а не самые простые однотонные рубаху и брюки. Джус утешал Луми и клялся, что зато сделает всем просто отпадный грим. Ребята хотят цвета, яркости, движения, драйва.  А я просто хочу петь, хочу снова почувствовать, как ко мне от других протягиваются эти невидимые нити, ощущать, как они слушают меня, и понимают, как они смотрят и что видят...Хочу снова это колючее ощущение внутри, как от залпом выпитой газировки, когда горло немного болит, но ты поешь, слова льются, и тебя словно приподнимает на сценой. Хочу снова смотреть, как Санни танцует, следует в такт моему голосу.

Don't you ever, don't you ever
Stop being dandy, showing me you're handsome

Мыльные пузыри развеселой искрящейся стайкой улетают в открытое окошко. Санни поворачивает ко мне смеющуюся мордашку и шумно дует в соломинку, фыркает мыльным раствором прямо возле моей щеки.
- Эй, солнышко, я же за рулем, водителя не отвлекать!
- Микки, ну не будь же таким занудой, мы тут одни. – Она смеется и отворачивается к своему окошку.

Don't you ever, don't you ever
Lower yourself, forgetting all your standards

Я притворно хмурюсь, но не могу сдержать улыбку. Мне хочется бросить руль и схватить блокнот. Одна линия – и видна щечка-яблочко, ещё штрих – поймана ямочка на подбородке, снова линия – и появятся очертания хрупкой шеи. Серия быстрых-быстрых штрихов, грифель затанцует в пальцах, вычерчивая спирали – и вот вокруг милого лица запляшут задорные кучеряшки-пружинки. Мне так хочется ухватить её улыбку, и эту почти незаметную щербинку на верхнем зубе, и лучики у прищуренных глаз, и родинку... Но Санни все никак не позволяет мне завершить её портрет. Я вздыхаю и перевожу взгляд на дорогу.
Бэтси кряхтит, но упрямо одолевает милю за милей. До Бирмингема еще два часа пути.
Интересно, как там Элси и Дин? Комфортно им в новых нарядах? Надеюсь, бабуля Полли хорошо за ними присматривает.

*****

- Эй, ребятки, с приездом. Располагайтесь, где найдете местечко. Потусите по лагерю, осмотритесь. Только тут такое дело – местный народец бузит немного, уже собираются нам морды бить. Уделите-ка несколько фунтов во имя общего блага – поставим каждому пинту-другую, авось и отцепятся.
Джус и Луми тут же вступают в спор. Я чувствую, как в груди появляется знакомый неприятный холодок, слышу нарастающее злобное шипение.
Что, думал, все будет гладко, Микки, да? Прям обрыдаются все от счастья при виде твоей корявой рожи? А вот, выкуси, сучонок. Думаешь, самый умный? Золотой мальчик, как же, мамкина радость. Посмотри вокруг – тут таких вы*бщиков десяток на дюжину.
Я вижу, как этот мужик пялится на лицо Санни. Она не отворачивается – и я чувствую гордость за неё и стыд за свою слабость, за то, что снова позволил прорваться Джейку.
Перебиваю возмущающегося Луми и сую мужику пятерку. Тот расплывается в улыбке и довольно салютует.
- Эй, Мик, ты чего?
Вру, что все в порядке. Ребята предлагают прогуляться, осмотреться. Отказываюсь.
Луми и Джус решают разведать обстановку и затусить, а Санни остается со мной.
- Микки, все будет хорошо, не переживай. Мы справимся. Ты – справишься.
Санни  крепко-крепко прижимается ко мне, от неё приятно пахнет травой, такой чистый горьковато-терпкий аромат. Мы сидим на крыше старушки Бетси, запиваем приятно-толстенькие сэндвичи холодным чаем и смотрим, как другие ребята готовятся к выступлению и разогреваются.
They had two sets of arms
They had two sets of legs
They had two faces peering out of one giant head

*****
Старушка Бэтси полностью в нашем распоряжении – раз уж Джус и Луми решили потусить, то раньше утра к нам не вернутся точно.
Мы лежим на задних сиденьях, довольные и расслабленные.Санни хватает игрушечного тигра Луми, смешно рычит им на меня, потом кусает плечо, аккуратно царапает кожу ноготками – дразнится. Я легонько щелкаю её по носу, целую шею, играю пальцами на трогательных хрупких ключицах – мне кажется, я мысленно слышу мелодичный звон, когда пробегаюсь по этим выступающим косточкам.
Мы снова занимаемся любовью, медленно, неторопливо. После Санни всегда берет мою руку, долго сплетает-расплетает пальцы со своими, играется, изучает.
Мы разводим краски и покрываем друг друга узорами. Салли выписывает цветы и звезды на моей груди; я рисую солнце на её щеке.
Пока рисунки сохнут, Санни заводит свою любимую игру.
«Все, что вы хотели и не хотели бы знать о Микки Эвансе и его мире».
Откуда взялся этот тигр? Луми купил, на Дурацкой ярмарке. Почему цветочный венок? Луми думает, что так забавней. Садишься в наш славный атобусик – а тут тигр в венке и цветочной юбке. Алоха тебе, друг. Смешно.
Как сильно люблю? Как если бы расплавились и стали маслом все тигры джунглей в мире. И этот дурацкий тигр тоже, да.
And they never knew nothing of love
It was before the origin of love
Origin of love
Шрам? Это Джейк, отчим. Кинул тарелкой, когда я пытался спрятать от него бутылку виски. Не расстраивайся, все в порядке, его давно нет. Да, и голос почти уже его не помню. Так, пошипит изредка где-то изнутри.
Да, я верю, что ты меня защитишь, моя храбрая Санни, защитишь от всех Джейков, и от дурацких тигров,  и от жадных директоров лейблов, и от злобных марсианских пауков. И все у нас будет хорошо.
Почему R? Понятия не имею, это на старушке Бэтси прежний владелец изобразил. Может, всегда поворачивал направо. Или так подчеркивал свои права на Бэтси. Или вечную готовность к чему-то.
Справится ли Полли? Да, конечно. Вообще Элси и Дин славные ребята, не чета всем этим напыщенным манекенам из Харрродс. Настоящие друзья, пусть и сделаны из пластика. Я перед отъездом как раз закончил новую коллекцию.  Так что рыжая красотка Элси теперь щеголяет в тёмно-зёленом наряде с бисерной бахромой – все пальцы себе исколол, честное слово.
Дальше? Не знаю, солнышко, не загадывал. Магазинчик пока позволяет нам с Луми и Джусом быть на плаву, а там посмотрим...Не знаю, не готов ещё от всего отказаться.
Рисунок или музыка? Детка, ну что же ты такое спрашиваешь. Рисунки могут звучать, музыка рисует картины. А все вместе это еще один язык, прекрасный, гибкий, понятный всем. Мне так часто не хватает слов. И тогда я берусь за карандаш и выплескиваю все на бумагу, и в голове тут же звучит новый мотив....
Да, точно буду петь эту. Prince Charming, Prince Charming, Ridicule is nothing to be scared of...
Самое запомнившееся? Ну, даже не знаю. Пожалуй, когда мистер Экклстоун однажды тридцать пять минуты ровно  ругался на меня, что я даже грифель держу неправильно и вообще, колледж Хорсни ждет падение в пучину, раз они таких бесталанных принимают. Легендарный Экклстоун. Преподавал у нас эротическое искусство. Потом говорил, что я любимый его ученик. Смешной он.
И раз мы уже об этом заговорили...Не отворачивайся, солнышко, пожалуйста. Нет, она  тебя совсем не портит, прекрати, ну всего лишь родинка. Хорошо, давай так: ты разрешишь мне себя нарисовать, а потом, если совсем-совсем не понравится, мы её сотрем с портрета.
Ну что же ты, милая. Давай лучше петь, вместе:
Prince Charming
Prince Charming
Ridicule is nothing to be scared of
Prince Charming
Prince Charming
Respect yourself...
Что дальше? Мы выступим. Луми и Джус будут дуться друг на друга из-за костюмов и препираться всю дорогу домой. Потом сьездим в Сиклоуз Парк...
Нет, о таком я не думал. Зигги мертв, но Дэвид жив. Пол, Джин и Питер вообще будут жить вечно. Я хочу, чтобы Адам начал снимать фильмы по старым сказкам, только по-другому. А Элис проживет лет так до ста пятидесяти и откроет свой Куперлэнд, с потрясными аттракционами. А ещё...
Ну всё, всё, больше не буду, только не бей, грозный Санни-воитель.
Я верю, что люди позволят стать себе ещё ярче и добрее. Будут много путешествовать, будут узнавать тех, кто живет в других странах, стирая границы. Больше не будет войн – это слишком глупое занятие. Да и какой в этом смысл, если есть музыка и секс.
А мы с тобой всегда будем вместе и счастливы. Наверное, уедем в Австралию, поселимся в бунгало. Хорошо, и дурацкого тигра тоже себе заберем, согласен.

*****
Скоро мое выступление. Луми гордо потрясаетс своим шикарным огненным маллетом, Джус гордо рассекает в своих сетях –  просто таки оживший кошмар рыбака. Я верчу в руках разноцветную маску. Может, лучше без неё?
Думаешь, что справишься, да? Выйдешь и будешь светить перед ними своей мерзкой рожей, а, Микки? А сам трясешься, как мышиный хвост, уж я-то тебя знаю...
Санни ласково гладит старушку Бэтси по запыленному боку и улыбается мне.
Prince Charming
Prince Charming
Ridicule is nothing to be scared of
Луми и Джус вьются рядом, хохочут, ловят Санни, не давая ей пробоиться ко мне, но она ловко их обходит и хватает меня за руки, увлекает в танец.
Маска валяется в пыли. Она мне не нужна. Мне не нужен ни грим, ни яркие наряды.
Микки Эвансу не нужно прятаться. Микки Эвансу есть что сказать этим крутым ребятам, подбадривающим его одобрительными возгласами.
Я снова чувствую, как меня наполняет энергией, и я выплескиваю ёе обратно, делюсь. Внутри появляется знакомое колючее ощущение,  как от залпом выпитой газировки. Слова льются, и меня словно приподнимает на сценой. Я чувствую Луми и Джуса рядом, но смотрю только вперед, взываю к Санни. Она танцует, следует в такт моему голосу.

Don't you ever, don't you ever
Lower yourself, forgetting all your standards
Don't you ever, don't you ever
Lower yourself, forgetting all your standards
Prince Charming
Prince Charming...

[Todo Uno]

КЕЙТ ГОДДАРД

1964

Сидя перед телевизором, скрестив ноги, убавив звук до еле слышного, зажимая рот обеими руками - тише-тише-тише, не разбудить маму, не разбудить, ни своими рыданиями, ни голосами Ильзы и Рика с экрана; это ведь самый ужасный момент фильма, и самый лучший тоже - он любит ее так сильно, что готов с ней расстаться, отпустить ее с мужем, лишь бы она была в безопасности, да и как ее не любить, она же так прекрасна, так невыносимо прекрасна, как я никогда не буду. Она плачет красиво, элегантно, лишь слезы стоят в сияющих светлых глазах, и самую чуточку подрагивают губы, как бы и мне научиться так плакать, а не кривиться, всхлипывая, не обнаруживать перед зеркалом красные пятна на щеках, и этот нос, он почему-то в три раза больше после того, как я поплачу, и мама качает головой: прямо как у этого урода, твоего папаши.

Тише-тише-тише, не разбудить маму, она будет добрая, если выспится, и может, даже расчешет мне волосы, у меня ведь красивые волосы, наверное, даже красивее, чем у Ильзы - у нее они темные, а у меня - золотые, все мамины друзья так и говорят, что я Златовласка, что у меня волосы, как у принцессы, и когда у мамы хорошее настроение, она заплетает мне косы, на следующий день я их распускаю, и они падают локонами мне на плечи. Но сейчас волосы в хвосте, лицо - в слезах и соплях, а «Касабланка» закончилась, и ведущая новостей возбужденно тараторит что-то о лейбористах и консерваторах, пока я осторожно, на цыпочках, пробираюсь в ванную.

Плещу холодной водой в лицо тринадцать раз - счастливое число, критически оцениваю свое отражение в зеркале, а потом стремительно, на одном дыхании - маминой помадой по губам, волосы распустить, вытащить из пачки несколько сигарет - мама не заметит, - прихватить коробок спичек и выскользнуть из квартиры. Бегу вниз по лестнице, задерживаюсь только возле одной двери, стучусь, и не дожидаясь, лечу на улицу - лучше подожду его на лавочке в сквере, это более женственно, более загадочно. Он появляется быстро, садится рядом со мной, и я объясняю ему правила игры - сегодня он может называть меня только Ильзой, и сегодня мы будем учиться курить.

Прикурить получается не с первого раза, но получается, и вот - терпкий дым по горлу, и я кашляю, и он кашляет тоже, мы, кажется, делаем что-то неправильно, и некоторое время сидим в растерянности, но потом его осеняет - не нужно глотать дым, и мы пробуем еще раз, и теперь все выходит как надо, я закидываю ногу на ногу, изящно держу сигарету двумя пальцами, на ней отпечатки моей помады, это так по-взрослому. Я смотрю в небо, пересеченное струйкой сигаретного дыма, и закрываю глаза. Мне восемь, и больше всего на свете я хочу вырасти.

1968

Холодной водой в лицо тринадцать раз, всегда тринадцать, надеюсь, сестра Анна не считает, ведь тринадцать - это плохое число здесь, хотя я не уверена, ничего не знаю про веру в бога, но теперь вот придется узнать, и уже понятно, что бог против макияжа, против длинных серег, против каблуков - я умываюсь, отдаю серьги и туфли сестре Анне, она целомудренно отворачивается, пока я переодеваюсь из своей одежды в форму, заплетаю косу, перестаю быть похожа на саму себя. Мама, наверное, уже дома, уже откупоривает бутылку вина, а впрочем, какое мне дело, где она, что она делает, ей плевать на меня - мне плевать на нее, все просто, вот только ей от меня избавиться легко - запереть в интернате с монашками, сбагрить, сбыть с рук, а вот как мне избавиться от нее, если она в моей коже, в крови, в костях, в полуулыбке уголоком губ и в повороте головы?

Завязать кончик косы, встать перед сестрой Анной, которая начинает инструктаж, наверное, она это всем новеньким девочкам рассказывает - правила, распорядок, молитвы, но мне сложно сосредоточиться, ее скрипучий голос отходит на второй план, потому что я слышу пение, нежные, волшебные голоса, сливающиеся в хор, это где-то здесь, совсем недалеко, и когда сестра Анна наконец-то заканчивает, я спрашиваю разрешения пойти туда. В зале тишина, когда я захожу, очарованная, околдованная, но какое же разочарование - эти девочки совсем обычные, разномастные, многие даже некрасивые, совсем не те сирены, которых я вообразила, слушая, как они поют; но вот монахиня взмахивает рукой, они снова начинают гимн, и все вдруг меняется, их лица будто светятся, их глаза сияют, их голоса взмывают вверх и окутывают меня с головы до ног, я прислоняюсь к стене и смотрю на поющих ангелов, а потом перевожу взгляд на кусочек неба, перечеркнутый оконной рамой, и улыбаюсь. Мне двенадцать, и я хочу научиться петь.

1970

Я сбежала из интерната три дня назад, и вот я в будке киномеханика, сидя на полу, свесив ноги вниз, разглядывая пустой зал кинотеатра, граффити поперек экрана, выломанные ручки у кресел, но если прищуриться, то можно представить совсем другое, например, толпу зрителей, темноту, светящийся экран, на котором красиво плачет Ингрид Бергман, но я не представляю, я уже давно не мечтаю стать Ильзой, последние пару лет всё, о чем я мечтаю - это стать собой. Прослушивание через два дня, и у меня есть все, что нужно - еда на это время, немного денег на одежду, найду в комиссионом магазине что-нибудь подходящее, помою голову под краном в торговом центре, распущу волосы, и они меня полюбят, у них нет шансов меня не полюбить.

Я пою пустому залу, пою, воображая, что стою на сцене перед продюсерами, мой голос взмывает под потолок, и падает вниз, и я знаю, что хороша, знаю, что с моим голосом и моей внешностью я могу взлететь высоко, лишь бы пробиться в этот мир, о котором я так мечтаю, и я пою, теряя себя в нотах, в гармонии, в мечтах, пока не слышу шаги за своей спиной, и кричу, и чуть не падаю вниз, но чья-то рука крепко хватает меня за плечо.

Несколько месяцев спустя я сижу на подоконнике, Джон - за столом, перед ним две бутылки, одна уже пустая, и я отвожу взгляд, опускаю ресницы, прячу свои мысли, запираю мысли о матери на задворках сознания, тяну улыбку, когда он говорит о своих ролях, о Гамлете, об Оресте, потом - о короле Лире, он был хорош, я знаю, он был очень хорош, я читала старые газеты, я видела восторженные отзывы критиков, я видела и его самого, декламирующего шекспировские монологи в запыленной гостиной в первый день, когда он привел меня к себе домой, перед тем, как он притянул меня к себе, поцеловал, раздел, я потом плакала в ванной, но не ушла - посмотрела внимательно в зеркало, умылась - тринадцать раз, мне очень нужна удача, - и вышла обратно к нему. Он говорит, что театр беспощадно списывает возрастных актеров на пенсию, что этот мир жесток и беспощаден, я думаю, что мир жесток, но даже в идеальном мире никому не нужен пьяный актер, срывающий спектакль - эту статью я тоже читала, - но молчу. Он добр ко мне, он дал мне дом, поддержал после десятка неудачных прослушиваний, оплатил мне колледж, он помогает посторонней девчонке, подобранной им в заброшенном кинотеатре, не мне учить его жизни.

Я смотрю в небо, перерезанное белой полосой, следом от самолета. Я вижу себя на сцене перед восторженно визжащей толпой, я чувствую тяжесть микрофона в своей руке, я жмурюсь от воображаемых софитов, бьющих в глаза, и предвкушение счастья переполняет меня. Мне четырнадцать, и я не верю ни во что, кроме себя.

1978

Салли болтает, жует жвачку, ведет машину и красит ресницы одновременно, я растекаюсь по нагретому солнцем сиденью, лениво улыбаюсь, отвечаю на расспросы о моем клипе - да, уже отсняли, да, будет шикарно, - качаю головой и смеюсь, когда она называет меня главной звездой фестиваля, хотя конечно же, так и есть, я единственная, кто «засветился» в телевизоре, кого уже два раза узнавали на улицах, у кого скоро выйдет собственный клип. Салли смеется над моей мнимой застенчивостью, протягивает мне бутылку, тормозит перед стоящим у дороги парнем, и пока я откупориваю пиво, они уже договорились, ему тоже на фестиваль, и вот он уже в машине, мы представляемся, он - тоже, и я изворачиваюсь на сиденье, рассматриваю его лицо в упор, он так изменился с тех пор, как мы учились курить украденный у моей мамы «Мальборо», но я все же узнаю его, а он - меня, и Салли визжит от восторга и говорит что-то о извилистых путях судьбы, мы смеемся и болтаем, он рассказывает легенду, странную, дурную, о девочке в красном пальто, которую можно увидеть на фестивале, которая - знак, что через год ты будешь выступать перед многотысячной толпой в Лондоне, и я язвлю, а Салли хихикает, километры летят мимо, и вот уже мы врываемся в фестивальную толпу.

Салли запирает машину и бежит к стоящей неподалеку стайке подружек, а мы переглядываемся и идем осматривать лагерь. Солнце жарит мои открытые плечи, его рука жжет мои пальцы, люди вокруг уже начали выпивать, за палатками валяется в полной отключке какой-то парень в оранжевых кедах, вот уж у кого все шансы увидеть летом на музыкальном фестивале ребенка в пальто, мы уходим чуть дальше от палаток, я рассказываю о себе, почему-то так откровенно, как на духу, мало что утаивая, после смерти Джона я ни с кем так ни говорила, но он слушает так внимательно, и подходит совсем близко, его губы еще горячее, чем его пальцы, но я отступаю, качаю головой, улыбаясь застенчиво и радостно одновременно, потому что я вижу, что он уже влюблен, что он согласится ждать столько, сколько я хочу, и мы медленно идем обратно к палаткам, и перекидываемся словами, делая вид, что не флиртуем, и он покупает мне мороженое, прямо как в книжках или старом кино.

Вечером я стою за сценой, ожидая своего выхода, по привычке считая до тринадцати, чтобы успокоиться, на мне блестящее золотое платье, мои волосы струятся по нему, золотом по золоту, я запрокидываю голову и смотрю в чистейшее голубое небо. Я молода, красива и талантлива. Я бесстрашна, безупречна и неуязвима. Нет никого сильнее меня. Мне двадцать два, передо мной вся жизнь, у моих ног - весь мир.

[Todo Uno]

ПОЛ ФРИЛЛИ

Четверг, вечер.
   Длинная тощая тень упирается кудрявой головой в почтовый ящик на углу. Хозяин тени в потёртых джинсах и заляпанных ботинках стоит у коробки с пластинками и медленно перебирает их одну за другой. Замер с пальцем на чёрном конверте: White light/White heat – буквы раскрашены цветными карандашами, круг расцвечен в радугу, а сама пластинка запилена до равномерного шума. Кусок детства за двенадцать пенсов, да и тот не по карману. Welcome to Birmingham.
   Пол не может больше откладывать неизбежное – до поля ему не добраться, значит придётся идти ночевать к предкам. Впервые с того утра, когда он бросил колледж придётся слушать поучения отца и терпеть сочувственные вздохи матери. Но им всё равно нечего сказать на главное – скоро ядерная война и нет смысла учить макроэкономику умирающей цивилизации.

      Пятница, утро.
   Парой кругов ада и один омлет с беконом спустя Пол отбрасывает тень на окраину фермы. За окраиной лежит поляна, несколько цветных палаток, небольшое ещё количество людей между ними. До недостроенной ещё сцены сотня шагов, все люди еле ползают по утреннему солнцу. Хорошо быть свободным человеком, но этого мало. Пол любит появляться эффектно.
   - Уэй-най-нэй!
   С диким криком Пол пересекает поляну и вспрыгивает на сцену, подключает гитару и начинает простой ритмичный драйв. Добавляет простой риф, и обратно на драйв. Потом опять. Народ просыпается, вот и движение началось – кто-то залез за установку и стучит по не прикрученной тарелке, но слишком медленно, не в драйв, мимо. Да это девчонка стучит, а ведь мощно получается, и хотя техника странная, но драйв только растёт от разбитного ритма.
   Отборный вал мата и выдернутый шнур, а ещё больше мощный пинок отправляет Пола в полёт со сцены. Да, детка, всё как надо. Мягкая, ещё не вытоптанная танцами трава принимает Пола и его широкую улыбку. Жизнь, смотри: вот он я! А вот и пиво.

      Пятница, вечер.
   Джим и Нэт – отличные ребята. Кажется рыжего зовут Джим, он ещё хвалился, что может рок на волынке играть. Главное то, что Джим всегда может достать пиво, а Нэт всё остальное. И именно поэтому они оба – отличные ребята.
   - А вот ещё отличное свойство пива, - спорит Джим сам с собой, - не то что вино, отравленное veritas. Пиво – это пиво, и ты точно знаешь, что оно есть и точно знаешь, когда его нет. Я всегда говорил, что пиво – лучшее изобретение человечества и единственная хорошая вещь в этом дерьмовом мире.
   - Пиво – это пиво. Пиво, пиво, пиво, это пиво. - ритмично наполняет спор гитарой и голосом Нэт.
   - И вот к музыке пиво отлично пиво подходит. Музыка – просто музыка, и пиво – просто пиво.
   - Ты не прав! - вдруг резко вскидывается Пол – Музыка – это больше чем жизнь. В музыке есть всё, всё чего хочешь и чего даже не может быть. Мир – дерьмо, хорошо что он скоро сгорит в ядерном огне, но есть в нём одна стоящая вещь. И это, извини меня, не пиво, а музыка.
   - Да ты чего? Ладно, ладно... Пива ещё хочешь?
   - Хочу. И музыки хочу. Такой, чтобы говорила. Чтобы всё в неё было сразу и пиво твоё, и вино, и ещё что.
   Пол берёт свою гитару и вплетает мелодию в ритм Нэта. Потом захватывает её, выводит вверх, Нэт бросает играть, и вот уже Пол один играет что-то своё странное, на рванный и чёткий ритм ложатся отдельные высокие ноты, как капли пива в жаждущее горло.
   - Кстати, у меня есть то самое “ещё что” – приятный молодой голос принадлежит парню в оранжевых кедах. - вчера достал, пробирает до самых пяток. Зачётная вещь. Хочешь попробовать?
   Пол не отвечает, хотя вопрос явно адресован ему. Его широко раскрытые глаза смотрят прямо в глубину глаз парня в кедах, но не видят. Его голова кивает энергично, в такт музыке, но не понятно слышал ли он хоть слово. Парень в кедах понял по своему, засунул руку во внутренний карман твидового пиджака и что-то там сжал. Но он всё ещё сомневается – Пол всё кивает и кивает, а музыка всё кружит и кружит. Рука Нэта ложится на колено парню в кедах.
   - Дурак ты. Дурь твоя верный путь в могилу. Видишь как его от музыки прёт? Не лезь к нему, понял? - взгляд Нэта не злой, но решительный. Нэт родился и вырос в портовом городе, в другое время он “белоручку” вроде Пола и сам бы поддел, но Пол сказал правильные вещи про музыку, и играет здорово. А что наркота делает с музыкантами Нэт видел уже достаточно.
   - Сам ты. Дурак. А ты? - парень спрашивает Джима.
   - Не сегодня. Сегодня я защищаю честь пива! - и Джим задорно опрокидывает полную бутылку пива в себя. И сразу открывает следующую бутылку и поит Пола.
   А Пол продолжает играть.

      Суббота, утро
   Пыльное утро встречает Пола жаждой и голодом. Вокруг полянки следы вчерашнего пива. Пол с трудом находит свои ботинки и с отвращением натягивает их на ноги. Ботинки сразу напомнили о взглядах отца и матери, когда он заявился к ним позавчера. Они всё могли ему простить, но в их буржуазном мире не было места грязным ботинкам.
   Пол мотнул головой и огляделся – все спят. Славные ребята здорово напоили его вчера, и сегодня он сделает им отличный завтрак. Первое дело – сходить за водой. И Пол радостно бежит с холма к заводи и ничуть не останавливается на её краю. Ледяная вода обжигает ноги и обадёт брызгами умывающуюся девчонку. Она смеётся и брызгает в ответ. Так и не сказав друг другу ни слова, даже “привет”, они заканчивают свои дела и Пол бредёт вверх на холм с котелком воды.
   Все спят.
   За горелкой надо идти к техническим, за сцену. У них там тень, но Полу после холодного купания в тень очень не хочется, и он обходит сцену с дальней стороны. Поляна начинает просыпаться, но все люди ещё лежат или сидят. Кроме одной фигуры, которая странно сгорбилась за углом сцены. Подойдя ближе, Пол понимает, что это не человек, а куча мусора – просто гора консервных банок. Впрочем, может и скульптура. Пол рассматривает сооружение со всех сторон и, так и не решив мусор это или скульптура, продолжает путь к техническим.
   Здесь уже кипит жизнь. Пол проверяет у доски своё время саунд-чека и идёт дальше, к людям. Спрашивает про горелку у высокой блондинки в гигантских роговых очках, получает гневный отлуп и идёт искать какого-то Дэвида, который оказывается заведует “всеми этими мелочами”. Как назло, Дэвида нет и надо ждать. Пол стоит у палатки, прислонившись спиной к опоре и взгляд его гуляет по поляне, пока не застывает на спине парня, с длинными светлыми волосами. Парень заплетает себе косы, вплетая в них цветные нити. Его длинные пальцы медленно и ритмично перебирают пряди, не совершая ошибок и не нарушая последовательности. Поднял, повернул, передал, повернул, поднял, повернул, нитка вниз, передал – как струны гитары. Закончив с косами, парень поднялся, потянулся, и, повернувшись, встретился взглядом с Полом. Этот добрый и открытый взгляд, усиленный простой улыбкой, ошеломляет Пола. Парень с цветными нитками в волосах уже ушёл куда-то, а Пол всё стоит – смотрит в то место, где он был.
   - Обязательно найду его после. - говорит он вслух.
   - Кого найдёшь? Меня? Джэн сказала ты меня ищешь. - наконец вернулся Дэвид.

   Завтрак получился на славу. Джим хвалит его ещё больше, чем хвалил вчера пиво. Нэт ест вторую порцию, а эта похвала лучше любых слов. К котелку набралась большая компания – Пол почти никого не знает, зато его, кажется, знают уже все. Что он вчера делал? А впрочем, к чёрту. Есть только сегодня, и сегодня вечером он будет играть.
   На сцене завелась гитара. По всей поляне разносится смех – лучшего сигнала, что начался саундчек не придумать. Весь народ идёт к сцене. Утренний саундчек, это не концерт, это в сто раз лучше. Это живая энергия и самое лучшее время танцевать. И Пол танцует. Он быстро находит девчонку, что умывалась у ручья, и они танцуют вдвоём. Она двигается как огонь, плавно и резко, и Пол учится у неё движениям. Так и не сказав ни слова, они расходятся и танцуют уже с другими. Музыка меняется, а танец продолжается пока есть силы. Или не приходит время самому идти настраиваться.
   Пол позвал Нэта играть ему ритм. И вот они вдвоём на сцене, две гитары, и больше ничего. Они познакомились меньше суток назад. Нэт играет уверенно, он точно знает какой драйв нужен людям и он умеет им его дать. Пол играет странно. Его музыка танцует вокруг ритма Нэта, не мешает ему, но и не соглашается. Она никогда не замирает, но её скорость меняется и границы тактов не совпадают с тактами Нэта. Его запилы неожиданны, но не создают диссонанса. Пол кивает Нэту и они заканчивают одновременно, как будто всю жизнь вместе играли.
   - Добро. - кивает звукорежиссёр. - Я настроил. Теперь давай что-то с текстом, микрофон проверим и всё.
   В глазах Пола непонимание.
   - У меня нет с текстом. У меня музыка.
   - Дурак что ли? Мы ж не в консерватории. Ну скажи тогда в микрофон что-нибудь хоть.
   Пол кивает. Оборачивается на Нэта – тот показывает ему большой палец вверх. Ещё кивок. Нэт начинает играть ритм. Чуть другой, но не сильно отличающийся от прошлой композиции. А Пол заводит совсем другую мелодию. Более резкую, в ней сквозит протест, но она всё же вбирает в себя ритм Нэта.
   - Check. Проверка. Микрофон. Есть.
   Пол резко оборачивается к Нэту, тот всё понимает, и они опять заканчивают одновременно. Ни на кого не глядя, Пол уходит со сцены и идёт прочь. Его догоняет Нэт.
   - Нормуль. Не парься, отличная у тебя музыка.
   - Отличная, да. Но ты же слышал – им нужен текст. Слова. Им не нужна музыка, им нужен текст, а музыка просто как приправа. И потанцевать.
   - Ну и что. Это же не важно. Ты отлично выдал, кстати, вот так с ходу. В словах ритм был. Смысла не было, а ритм был. Толпа ничего и не поняла – им понравилось. Ты что угодно можешь петь. Вот что есть в голове – то и давай.
   - У меня нет мыслей, вообще. Я не хочу о любви, понимаешь? Я не хочу как все, не хочу прожить просто так, без искры. У меня есть только музыка. И разные чужие мысли, которыми меня столько лет долбили предки и учителя. И больше ничего.
   - Да забей! - Нэт явно не тот человек, который переживает о проблемах долго. Тем более когда на него с интересом смотрит рыжая девчонка – Вечером зажжём! - и убежал.
   До самого вечера Пол танцует в толпе.

      Суббота, вечер
   Пол на сцене с Нэтом. Нэт ведёт ритм, Пол играет своё соло. Народ танцует, все рады, музыка разносится далеко над поляной. И вот музыка Пола доходит до самой высокой ноты, спускается вниз и делает круг. Пол наклоняет голову к микрофону:
         “Кейнс говорит, печатайте деньги.
         Если вам плохо, печатайте больше.
         Маркс говорит, бросайте деньги.
         Чем больше бросите, тем будет лучше.
         Но умножая доход на несчастье,
         Нельзя получить аннуитет в одночасье...”
   Пока Пол напевает, его музыка продолжает жить. Теперь в композиции их трое – ритм, соло и слова – и они не в гармонии друг с другом. Если слова не укладываются в поэтическую строку, Пол просто доигрывает недостаток на гитаре. Похоже он просто выгружает из головы всё то, что мешает музыке, всё то, что вдалбливали в него годами, и теперь музыка захватывает слова и кружит их в ритмичном танце.
Пол и Нэт играют пять композиций. У них нет названий, их тексты не имеют смысла. Но Нэт выводит чёткий ритм, а Пол играет как сумасшедший. Их только двое на сцене – две гитары и бессмысленный текст. Но сегодня вечером они заводят эту толпу и от неё заводятся сами. Их уже не двое. Толпа включилась в ритм и даже подпевает, добавляя столь же бессмысленные слова. Нэт прочно держит ритм, а Пол ясно чувствует куда он ведёт композицию и музыка раскрывается для них. Сегодня вечером они играют так ярко, как хотят прожить жизнь.

[Todo Uno]

НАШИ ДНИ

ДЭВИД СТЮАРТ

Спать не хотелось. Стоило бы, на самом деле, но вместо этого мысли упорно метались из одного угла черепушки в другую, отдавая в висках уже затухающей головной болью и стуком дождя за окном. Такая мелочь, как пара пунктов шоу-райдера – и споры между десятком людей на два часа, как будто они заказали корзины белых роз и личных стриптизерш, а не дополнительные кабели и проверку разводки зала до согласования мероприятия. Не так уж и много они хотели, на его взгляд. Так, подбить некоторые детали. Все это не стоило поднятой шумихи. Он и его ребята – уже состоявшийся проект и могли бы просить и намного больше. Не как какие-нибудь топовые исполнители, конечно, чьи клипы крутят в прайм тайм и собирают миллионы просмотров на ютубе в первый же день, но как достаточно уверенные середнячки.
Одна, нет, пожалуй, после такого две капсулы. Этого должно хватить на сегодня, а больше пробовать за раз уже не хотелось после пары неприятных инцидентов. Просыпать с утра, быть разбитым весь день и пугать снова кого-то невозможностью растолкать его никакими силами было сомнительным опытом, но урок вроде бы усвоился. Впрочем, воду он все еще на дух не переносил, поэтому привычно запил их колой прямо из банки, успокаивая внутренний голос тем, что это хотя бы не виски-кола. А то и такой опыт уже тоже имелся.
Эти голосовые встречи в видео-конференциях выматывали похлеще, чем допросы или судебные заседания, на которых он бывал по юности из-за своего разгульного образа жизни. Или это он был моложе, а сейчас уже пора забраться под клетчатый плед и листать каталоги тростей и обзоры на дома престарелых? Нет, конечно. Это просто временная усталость, и она пройдет. Куда проще было, когда агенты выясняли все между собой. Или же личные встречи, на худой конец. Там хоть можно было реально посмотреть человеку в глаза и уточнить, не охренел ли он окончательно или еще есть куда больше?
Скажи кто-нибудь публично, что он, агитирующий в своих песнях за чистый разум и восприятие мира, сам плотно и давно уже сидит на антидепрессантах с транквилизаторами – и этого человека, пожалуй, пришлось бы по-тихому прикопать возле сцены. Дэв сам не хотел признавать это зависимостью. Да, он пьет алкоголь, но какой представитель хоть сколько-нибудь творческой профессии, да и просто взрослый серьезный человек без него сейчас сходу может обойтись? Даже афтерпати или переговоры частенько проходят в окружении бутылок, стаканов и чего позабористей, тут хочешь – не хочешь, но трезвенником быть сумеет далеко не каждый. Рабочий процесс. А вот таблетки в его глазах были чем-то совершенно другим. Так, обычные медицинские назначения. Конечно, и от них иной раз умирают, но это другие. Сколько он смотрел на их истории, всегда одно – наркотики, алкоголь, стресс, проблемы с сердцем и почками, суицидальные наклонности и нелепые случайности, но виновными в глазах публики и средств массовой информации всегда делали таблетки. Бред.
Он все делает правильно. У него ненормированный график, нервная работа, активные гастроли, постоянное общение с кучей самых разных людей – и как только он захочет взять от этого перерыв, то сможет начать жить и без всех этих полезных дополнений. Никто же не ругает спортсменов за использование витаминов и всяких поддерживающих бандажей. Это то же самое. Просто поддержка.
Впрочем, с утра его никто будить не будет - они серьезно поцапались еще пару дней назад, и с тех пор все общение свелось к сухому обмену сообщениями в ватсапп и ночевках Дэва в гостевой спальне. Когда-то он в тесной палатке мечтал о ночи в аппартаментах, подобных его квартире, но сейчас возможность для двоих не видеть друг друга по несколько дней, не выходя на улицу, раздражала. Недостаточно уделяет внимания себе и отношениям. Он не двадцатилетний пацан, чтобы вестись на такие обвинения – многие в его возрасте уже четвертый брак устраивают и правнуков начинают нянчить, а Дэв, раз уж не дошел до подобного образа жизни раньше, так уже и не дойдет никогда. Оставалась уверенность, что все это несерьезно – ведь приглашение на завтрашний вечер было принято, а там и до мирного совместного возвращения недалеко.
Иногда он затруднялся сказать, мечтал ли он вообще о чем-то таком когда-либо. Ясное дело, все молодые дарования мечтают о большой сцене, пластинках, признании, деньгах, роскоши – но кто делает это конкретно? Кто представляет себя в частном самолете, а не простраивает планы, как убедить менеджеров клуба дать им сцену на этот вечер, когда и так можно было бы кого-то найти, да только за этих фестивальных чудиков еще и рекламу давать придется из своего кармана, и прогнозов по билетам никаких. Нет, планы, конечно были, и многие из них сбылись весьма успешно – но каждый раз это был еще один шаг, еще одна ступенька в глухом тумане, где невозможно все просчитать.
Дождливое настроение никак не проходило, равно как и погода не собиралась хоть сколько-нибудь отступать. Хотелось нагло пройти по коридору, войти в закрытую дверь и облапать холодными руками чью-то вредную, но наверняка уже сладко сопящую тушку. И завалиться рядом. Нет, все завтра. Играть в примирение так будет фактически безоговорочной капитуляцией и сдаваться первым не хотелось.
Пройдясь по комнате, он, на всякий случай обернувшись и проверив, что один, выдвинул небольшой ящик в столе, сразу же наткнувшись на записку печатными буквами «ДЭВ НЕ ТРОГАТЬ =)». Поразительная наивность. Как будто это могло его остановить. Вытянув сигарету из «тревожной пачки», как он сам её называл, подтрунивая над непонятным ему стремлением везде и всюду устроить запасы, уложил все как было. А что было? Да и не было ничего. Не пересчитаны же они, в самом деле. На самом деле даже эта записка была лишь последствием его прошлогоднего взрыва, когда он в очередной раз углубился в ночной инстаграм и словив передоз ЗОЖ-пропаганды с утра устроил глобальную зачистку дома от курева, спиртного и пачек шоколада, под которую некстати попали не только его запасы. Он извинился. Дважды. И все компенсировал. Но записка была. А идти до своей заначки совершенно не хотелось.
Открыть окно, закурить и стоять, залипая в сочетание дыма и дождя – это занятие так ему и не надоело.

[Todo Uno]

РОБЕРТ ДЖОНС

Маленький Тимми пищал от восторга. Он успел перетрогать все деревья, вываляться в глине, и даже поймать лягушку. Вивьен была бы в ярости, если б видела его сейчас - комбинезон заляпан грязью, чумазое личико, кудри полны сосновых иголок.  Роберт спустился с крыльца и потрепал внука по голове.
- Пойдём, дикарь - позвал он, - надо переодеться. А то скоро мама за тобой приедет. Отпускай пленника.
- А можно, он поедет с нами? -  Тимми не желал расставаться с трофеем - у дяди Джейми дома живет рогатая жаба. Но у нее еще рога не выросли.
- Нет, золотце. Ему будет скучно одному в городе. Здесь его дом, и семья, представляешь, детишки...
Роберт выждал паузу, и добавил последний, убийственный аргумент:
- Да и комары у вас невкусные. Поторапливайся, посади его на травку, скажи пока.

К приезду дочери следы преступления были скрыты, Тимми был умыт, причёсан, и держал в руках большой букет полевых цветов. Вивьен чмокнула отца в щеку, и деловито огляделась по сторонам. Дом сложно было узнать. Всего-то пару перегородок снесли, а как светло теперь. Гостиная была заставлена разобранной мебелью, а в центре красовался натюрморт из разноцветных чемоданов. Ее взгляд упал на пирамиду из картонных коробок: значит, отец всерьёз решил тут обосноваться, раз привез свои пластинки. Над ними, на  стене висел мамин портрет - совсем молодая, она щурится на солнце, на голове - венок. Вивьен улыбнулась, глядя на цветы в руках сына. Надо сплести из них венок, если не завянут до дома.

-Вы с Тимми останетесь ужинать? Плиту опробуем.  - Роберт обвел рукой кухню - пока вот, повесили пару шкафчиков, завтра привезут остальное.  
Вивьен отрицательно покачала головой.
- Мне завтра с самого утра опять в студию, сам знаешь, летом всегда полно работы. Джейми сидит там весь день. Мы уже поедем. А, и ты мне там нужен в понедельник: после обеда поменяют вывеску, уже с новым логотипом, и будешь сам перед журналистами позировать. Я сдаюсь. Твой осот у меня уже в ночных кошмарах, пап. Десять дизайнеров, каждый рисует своё: одуванчики, васильки, репей... Но только не осот... Вот, смотри, любуйся! - она порылась в сумочке,  выудила оттуда визитку, сунула ее отцу под нос.
Роберт рассмеялся. На визитке красовался черный силуэт цветка осота с парой листьев, а в серединке - белый контур микрофона. Недурно.
- Знал бы, упал перед розой. Хотя нет, Тюдоры и Йорки б меня засудили. И я бы не встретил твою маму. Поэтому, преклоняйся осоту, дорогая. И Джейми не гоняй, я тебя знаю.
Вивьен фыркнула, и показала Роберту средний палец.

 Оставшись один, Роберт шумно выдохнул. Следить за Тимми - та еще задачка, особенно, когда весь дом вверх тормашками. Он решил взять паузу, а потом разобрать еще парочку ящиков. В результате, гостиная стала походить на Гластонбери после концерта...
Фестиваль...
Да, тот июльский день 78-го, несмотря на плохое начало, стал судьбоносным в его жизни. Даже удивительно, как все мелочи, случившиеся с ним тогда, трансформировали его будущее.
На фестивале он остался до воскресного вечера. Так получилось. После концерта Роберт смешался с толпой, затесался в какую-то компашку, знатно напился, рассказал им всю свою жизнь, начиная с тощей задницы преподобного и заканчивая снобизмом Энджи. Проснулся только к полудню воскресенья. Потом, вместе с теми же ребятами, он изрядно попотел, вытаскивая свою машину из засохшей грязи, еще раз напился, подрался, защищая веснушчатую девушку от подкатов другого пьяницы, и, почему-то, так застеснялся, что не спросил у нее ни адреса, ни имени.

Энджи сама бросила его через неделю после концерта. Сперва она изрядно разозлилась на то, что он не вернулся в субботу вечером, и устроила скандал. Потом нашла злосчастную сережку, и устроила еще один скандал. С битьем посуды, слезами, упреками, и прочими атрибутами обиды. Роберт хотел было с ней помириться, но как раз вернулись родители, и было не до этого - здоровье отца, привыкшего к мягкому островному климату, оставляло желать лучшего, жить в тесном домике тетушки Роуз дальше всем вместе было невозможно, ведьма Тэтчер приватизировала большую часть социального жилья, и пришлось переезжать на окраину, в коттедж попросторнее, и без лестниц. Пока мама старалась ухаживать за отцом, Роберт и его старший брат работали от зари и до темноты, по две смены в день. Чуть позже родителям дали пособие, и братья сбавили темп. В первый же день, когда Роберт выбрался в ближайший паб, он столкнулся с Эммой - так, оказывается, звали ту девушку с фестиваля, и с той же компанией. Еще выяснилось, что они все это время были соседями. И что помнили друг о друге.
Вместе они провели полжизни. В смысле, он и Эмма поженились. А с ее друзьями он играл в группе. Панк гремел по стране, The Clash и Sex Pistols были новыми богами, и когда встал вопрос о названии коллектива, Роберт настоял на "the thistlemen" - "потому что правда колется" - говорил он, ухмыляясь - "и цепляется за тебя колючками, даже если ее игнорировать"
Они играли в портах для докеров и матросов, на баррикадах, в пабах, а потом вдруг пришел успех....

Роберт так задумался, что по привычке помотал головой, ожидая почувствовать, как завитки волос защекочут шею. Но нет. Он уже расстался с пышной шевелюрой. Когда потерял Эмму.

Она уходила тяжело. Ни операции, ни терапия не помогали. Эмма угасала на глазах, но не хотела ложиться обратно в больницу. В одну из последних недель она попросила Роберта отвезти ее на природу. Сняла кислородную маску, и жадно ловила летний горячий воздух, пахнущий цветами...
После ее смерти Роберт уже не выступал. Он погрузился в работу, студия потихонечку росла. Сын к тому времени вернулся из Штатов, дочь закончила учебу, и вместе они вдохнули жизнь и задор в общий бизнес.
А вот теперь он, поддавшись ностальгии, купил коттедж недалеко от того самого поля, где он встретил Эмму, и где фактически начал свою новую жизнь.

Солнце промелькнули в окне и исчезло за верхушками деревьев. За секунды до этого, последний отчаянный луч скользнул по гостиной, осветив портрет Эммы. Роберт вышел на веранду, уселся в кресло-качалку, и прислушался к писку комаров. Почему-то захотелось взять в руки гитару...

[Todo Uno]

ЭНДИ ОСТЕР

Энди Остер живет в Америке. Владеет бизнесом по продаже запчастей для автомобилей.
Музыкой не занимается. Женат на Милли.
От алкогольной зависимости регулярно проходит лечение.
Не помогает.
Дочь проходит терапию. Счета ее оплачивает Энди.
Внучка Хэвен выкрасилась в розовый и записала на видео песню.
Прислала любимому деду.
Своей музыки Хэвен стесняется, поэтому песня "Мой дедушка идиот" называется.
Чтобы Энди не мог ее никому показать.
Если кому интересно - Энди счастлив. Проживет еще долго, если бросит бухать.

[Todo Uno]

СЬЮЗАН РОДЖЕРС