Текстовушка №101. Старый парк у моря

[Next]

Город - самый обычный. Ни большой, ни маленький. Не промышленный, но и не культурный. Разбитый асфальт с лоснящимися черными заплатками на месте совсем уж безбожных ям, ряды бабушек у остановки с корзинками клубники, малины и почему-то сигарет поштучно. Дети носятся по школьному двору, громко обзываясь: "Бульбазавр! Дигглет!". Про то, что обзываться лучше Сквиртлом, еще не догадываются.

Ничего особенного в городе. Только вот старый парк, еще при Сталине разбитый, густо усаженный тополями, дающими тень даже в полдень. И от моря в двух шагах, если устанешь гулять по дорожкам, всегда можно выйти на мягкий песок, намочить ноги в соленом прибое, а потом - вернуться и устроиться на лавочке под особенно раскидистым деревом. Так что вот парк - парк, пожалуй, особенный. По крайней мере, все школьники района считают именно так, а кто мы такие, чтобы с ними спорить?

Антология, не паззл. У всех наводок есть источники, которые нужно будет угадать.
Время действия: конец девяностых - начало нулевых.

Заявки собираю до завтрашнего вечера, потом начну раздавать наводки. Дедлайн предварительно назначаю на 30 августа, 16 часов по Мск.

Участники:

1. Сансет
2. Бибигуль
3. Снайпер
4. der Westen
5. somberowl
6. Кагуэнто
7. Шебуршунчик
8. [Begotten]
9. looolka
10. Succin
11. Вольха
12. Simka
13. Дракоша

[Снайпер]

У!

[der Westen]

Я!

[somberowl]

Хотела бы попробовать.

[Шебуршунчик]

Если можно)

[[Begotten]]

Халлоу.

[looolka]

И я!

[Succin]

котику-котику?

[В. Редная]

А меня возьмут в парк?  

[Next]

Всех беру, будем гулять большой компанией

[Simka]

Возьмите и Тюленя в эту компанию)

[Next]

Гражданин Тюлень, вы приняты

[Дракоша]

И меня возьмите  

[Next]

Взяла  

[Next]

А вот и первый текст подъехал.

[Next]

Второй текст.

[Next]

Третий текст.

[Next]

Четвертый текст.

[Next]

Пятый текст.

[Next]

Шестой текст.

[Next]

Седьмой текст.



Восьмой текст.

[Next]

Девятый текст.

[Next]

Десятый текст.

[Next]

#1

Платье колыхнулось на сквозняке, потянув за собой тяжелую деревянную вешалку, и та стукнула об уголок шкафа.
Лена бросила встревоженный взгляд на шутников, едва успев отвести руку с карандашом от века. Нет, всё хорошо – не упало, а то гладить это платье целое испытание. Утром она провела целых сорок минут, силясь расправить складки и не сжечь тонкую ткань. А после специально повесила его на дверцу, чтобы не помялось в шкафу.
Платье было красивым. Дядя привез из Штатов, ни у кого такого не было. Тоненькое, легкое, короткое и желтое-желтое. Оно напоминало Лене маленьких цыплят, вроде тех что она видела у бабушки в деревне.
Она не надевала его ещё ни разу. Хотела в школу, но появился настоящий повод.

С Кириллом они дружили с детства. Катали снеговиков, строили плотины во время дождя, лазали на деревья и прыгали по соседским гаражам. Или сидели на них же, болтая ногами, и придумывали истории о подземном городе, в который ведёт во-от эта труба, торчащая из гаражной крыши. И всё было хорошо. Отлично!
Только вот в начале лета…
Их общий приятель, Вовка, жил с родителями в частном доме. И частенько на заднем дворе того дома собиралась шумная и весёлая компания. Разводили костёр, сидели вокруг на брёвнах. Подпевали под гитару или травили байки.
В один из таких вечеров, обычных, прохладных вечеров раннего лета, Лена замерзла. Сбоку её грела подруга, справа привычно сидел, почти облокотившись об неё Кирилл, и ей так не хотелось идти в дом за кофтой…
И тогда Кирилл накинул ей на плечи свою байковую теплую рубашку.
Старую, слегка влажную на спине, и слабо, но почему-то так отчетливо пахнущая им, что Лена укуталась в неё сильнее. И только тогда всё поняла.

«Мы друзья!», – уговаривала она себя. «Он мне ничуточки не нравится, мне вообще Малдер нравится! А ему Тринити наверняка, он даже кожаный плащ купил!»
Но закрывая глаза, устраиваясь под простынкой на продавленном диване, понимала, что и Малдер меркнет, и она уже готова сама потратить отложенные деньги на плащ, если так понравится Кириллу больше…
И тогда Лена решилась. И позвала его в парк.
Она знала, что девушка не должна звать парня, и в её мечтах Кирилл сам неожиданно появлялся на её пороге с букетом роз, и бросившись на колени клялся ей в вечной любви, сетуя каким же он был слепцом раньше. Но… Кирилл всегда видел её только в джинсах и футболках. И она хотела, чтобы в платье он увидел её именно наедине. Это должен был быть особый день.

В окно вновь потянуло прохладным ветерком. По небу с утра бродили мелкие тучки, и судя по всему вечером будет зябко.
Лена поёжилась, но вдруг представила, как Кирилл вновь отдаст ей рубашку, а может и приобнимет, чтобы согреть, и смущенно улыбнулась коленям, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
Она бросила быстрый взгляд на настенные часы и подпрыгнула, бросившись к шкафу. Пора! Конечно, правильные девушки всегда опаздывают, но нет, не сегодня. Сегодня он должен идти и любоваться красивой незнакомкой впереди, чтобы потом с изумлением обнаружить, что это та самая Ленка, с которой они жарили сосиски над огнем.

Дождь начал накрапывать уже по дороге. Лена поежилась и все же пожалела, что не взяла даже тонкую кофту. А лучше бы конечно зонт, но куда его? В маленькую белую сумочку он не влезал, а в руках нести как-то… некрасиво.
Она едва успела укрыться под деревом, как дождь хлынул уже по-настоящему. Редкие капли отскакивали от дорожки и долетали-таки до голых ног Лены, и она только плотнее прижималась к стволу. Каблучки босоножек всё глубже зарывались в землю, воздух становился всё холоднее и холоднее.
Лена любила дождь, но предпочитала любоваться им с бабушкиной лоджии – большой, глубокой, на которой стояла продавленная софа. Там, завернувшись в плед можно было часами сидеть и смотреть на грозу, мечтая, чтобы рядом был кто-то родной и близкий. Любимый.
И точно не так: сжавшись в комок под деревом и переступая с ноги на ногу, чувствуя, как под пальцами уже неприятно скользит земля.

На другой стороне улицы был телефон-автомат, даже с крышей, можно успеть добежать. Лена порылась в сумке и нашла монетку. Отлично.
Молясь, чтобы не потекла тушь, прикрываясь сумкой, Лена добежала до телефона. Она ни разу ими не пользовалась, но видела, как подруга звонила матери, сказать, что они немного задержатся.
– Алло? – в трубке раздался высокий голос тети Тани. Как всегда, почему-то немного испуганный.
– Здрасте, это Лена. А Кирилл дома?
– Здравствуй, Леночка! – обрадовалась женщина. – Конечно, сейчас позову. Кирю-юша! Тебя Лена!
К телефону Кирилл не спешил. Лене пришлось добавить ещё монетку, чтобы разговор не прервался, когда в трубке наконец-то послышался сонный голос:
– Ну, чего тебе?
– Ты забыл что ли? Я тебя в парке уже битый час жду! – Лена пустила в голос возмущения, хотя хотелось обиды.
– Да ну, – зевнул Кирилл. – Там же ливень, ты че? Нафига оно мне. Лан, ко мне ща Антон придёт, в денди порежемся. Бывай.
Раздался щелчок.

В голове было пусто.
Она на автомате повесила трубку на рычаг, и уже не прикрываясь, медленно вернулась под дерево.
Влажная ткань холодила плечи. Ноги скользили в босоножках, норовя подвернуться. С мокрой челки на лицо капала вода.
«Это дождь, да?, – робко спросила у кого-то внутри себя Лена, глядя как подрагивает листик, раз за разом пытаясь выпрямиться после упавшей на него капли. – Это просто дождь. Он бы пришел, если бы не дождь»
Но ей никто не ответил.
Или она просто не услышала тихий грустный голос в шуме падающей воды.

[Next]

#2

Сегодня целый день идёт снег, Он падает, тихо кружась. Ты помнишь, тогда тоже всё было засыпано снегом? Это был снег нашей встречи. Он лежал перед нами белый-белый, как чистый лист бумаги, И мне казалось, что мы напишем на этом листе повесть нашей любви...

Я никогда прежде не видела столько тополиного пуха.
Он захватил аллеи парка и окутал их пушистыми комьями, утопил зелень под своей тонкой пряжей. Мама говорит, что парк теперь встречает нас, как Морозко, а мне вспоминаются модные японские мультики, которые так любит Вика: ты выходишь из серого города, и навстречу тебе несется стремительный калейдоскопный снег. Пусть и не лепестки сакуры, фоном не играет заводная песня, а хлопья - медлительные и тяжелые, но все равно все как в сказке. Как будто идешь по белому залитому солнцем коридору навстречу чему-то, от чего замирает сердце. Если бы я была поп-звездой вроде Мадонны, я бы обязательно сделала это частью своего номера.
После уроков мы каждый день бывали в парке, почти полным составом (Надежда Михайловна ставит нас в пример как очень дружный класс). А сейчас общаться почти и не с кем: Пашка на этой неделе гулять не выходит, у него аллергия, он весь красный и говорит так, будто у него насморк, Ленка помогает матери с новорожденным братом, Маринка и Светка уехали куда-то к бабушке, где нет даже телевизора и телефона, а в шесть утра дурным голосом кричит радио "Маяк", Юрка все время пропадает с папой в гараже и при встрече старается показать, какой он взрослый. Так мы и подружились с ребятами из "А"-класса и старшаками.
Я ехала через аллеи на скейте, представляя, что меня несет на руках подтанцовка на каком-нибудь из моих мировых турне. Слепящее солнце - это софиты, а вон сколько мне принесли цветов!
Около фонтанов еще никого не было. На прошлой неделе я рисовала на парковых дорожках мелом. Кто-то оставил на скамейке цветные мелки, и мы с девчонками поспорили, кому из нас какой достанется. Посчитались на кулачках, я вышла первой и выбрала розовый. Я нарисовала пантеру, а теперь и она, и недочерченные классики, и надписи "9Б лучший", "М+Н", "Жека лох" поседели. Я попробовала расчистить рисунки, но пух прилипал к кроссовкам и джинсам, а при попытке отряхнуться переполз и на пальцы. Я дула на ладонь и на взлетающий пух, пытаясь по воздуху донести его до газона.
- Угадай кто! - закрыли мне глаза липкие ладошки. Это Ксюша - она обожает браслетики из конфет и постоянно пачкается растаявшими бусинками.
- Привет! - улыбается Вика. На ней модные расклешенные джинсы, которые я все прошу маму купить, и топик, приоткрывающий живот. Неудивительно, что все знакомства у нас происходят через нее.  - А мы не одни.
Со мной наперебой здоровались - с кем-то я уже была знакома, Яну и Диму встречала только по средам перед химией, а подсвечивающего пух лазерной указкой парня я вообще видела впервые.
Когда я заметила в толпе за Викиным плечом Чика, холодная смеющаяся рука перехватила дыхание. Раньше я высматривала его на остановке и на спортивной площадке и краснела, когда он смотрел в мою сторону. Я отчаянно хотела привлечь его внимание: громко шутила, старалась пройтись мимо в обновке, искала в его словах и жестах потаенный смысл, - но сейчас не было никаких смыслов. Был просто свет вокруг него, будто он выделен из толпы, будто он особенный. Но он... не особенный? Пару недель назад я привстала на носочки, чтоб смахнуть с его плеча жука, Чик повернулся - и получилось так, что наши губы соприкоснулись. Я не задумывалась раньше, что за этим касанием есть что-то еще. Чик явно знал, что делать, и я повторяла за ним. На фоне играло что-то глупое, да и наше занятие казалось нелепым, но внутри сладко щемило, и все скворцы мира одновременно сорвались и полетели куда-то ввысь, к воздушным змеям и безмятежному солнцу. Я прижимала Чика к себе, боялась собственной смелости и отдергивала ладони, но ловила себя на мысли, что трогаю его куда более интимно, чем руками.
Потом мы сидели в траве и смотрели на облака - одно было похоже на фламинго, а другое было точно как пиратский корабль. Я смеялась и клала голову Чику на плечо - потому что, если не ему, то кому вообще верить и класть голову на плечо? Его рубашка пахла летом и недавним дождем, и впереди было еще почти бесконечное количество теплых дней.
Весь тот вечер я думала о том, есть ли у Чика мой номер телефона. Я вздрагивала при каждом звонке - но это постоянно были мамины подруги и какие-то опросы. Может быть, он звонил, когда было занято? Я нервничала, если мама долго висела на трубке, и сама не заходила в интернет.
Но Чик не появлялся всю неделю. А сегодня просто кивнул мне и продолжил шутить с Викой и Димой.
Я уже однажды копировала его поведение - почему бы и не сейчас? Я сделала вид, что забыла о его присутствии, и в своем маленьком шоу была великолепна. Я рассказывала в лицах фильмы, которые мама запрещала мне смотреть, но к полуночи она засыпала перед экраном, и я, стоя в дверях и едва дыша, все равно их смотрела. Я горячо спорила с Яной о том, что было записано на второй стороне кассеты "Лучшие хиты".
- Вы только посмотрите! - услышала я чрезмерно взволнованный возлас Вики.
Чик запрыгнул на скейт, проехал на двух колесах, и осевший уже было пух взметнулся в воздух и облепил его черные джинсы, припорошил футболку "Кино", запутался в длинных темных волосах. Доска оторвалась от земли, и в закатных лучах летящий опушенный силуэт светился оранжево-алым. Мое сердце колотилось так часто, что даже защипало в носу.
- У тебя глаза слезятся, - сказала Ксюша. - У меня есть платок, подожди.
А я не хотела ждать. Я хотела, чтоб вокруг нас был настоящий снег, и красноватый свет на нем был бы от включенных еще днем фонарей. Чтоб я ходила в свою школу и дружила бы со своим классом, а Чик ходил бы в свою гимназию или куда он там ходит, сдавал бы свой профильный английский, и, когда я вновь увижу его возле бассейна, то сделаю вид, что никогда не видела его прежде.
Его скейт сделал очередной эффектный разворот, и я медленно побрела к выходу из парка.
- Ты не замерзла? - спросил запыхавшийся Чик, набрасывая мне на плечи свою разрисованную джинсовку.
- Прости, мы знакомы? - спросила я.
Он плотнее запахнул на мне куртку и притянул к себе.
-  Тили-тили тесто! - послышался хор от скамеек.
В этот раз он сам наклонился и сам обнял меня - так, что и не вырваться.
- Не холодно? - спросил он шепотом.
- Теперь нет, - ответила я.
Слова коснулись губ раньше, чем их коснулись чужие губы. На небе никогда не было столько звезд, в ветвях никогда не пело столько соловьев, в моем сердце никогда не было столько дурманящей нежности.
В моей жизни никогда раньше не было Его.

[Next]

#3

Витька как то сразу подружился с Даней, с первого дня пятого класса в который тот пришел в новую школу. Он стоял у доски, такой худой и маленький, что Витька даже восхитился тем, что кто-то может быть еще меньше чем он сам, и проникся симпатией и даже немного покровительственным чувством к новичку. К тому же, с Даней оказалось интересно — они могли часами бродить по пляжу погружая босые ноги в по-осеннему холодный прибой и болтая о всем на свете или сидеть под самым раскидистым дубом в парке и просто молчать. Он, пожалуй единственный в классе, не считал что Витьке ставят отличные отметки только потому что он “завучихин сынок”, а понимал каким трудом достигается каждая пятерка. Им нравилось делать домашку вместе и вместе же бежать после этого в ДК побренчать на пианино с Витькиным отцом или на рынок помогать Даниной маме торговать.
Эта чудесная дружба длилась почти три года, до самого конца седьмого класса, до дня когда отец привез Дане из Москвы “Денди”. Ну конечно, три года до этого он даже не появлялся в их маленьком городке, а как приехал то на вот, Данька, “Денди” тебе! Получи, распишись и друга можно забыть! Нет, по началу они часто играли вдвоем, как раньше, но Витька все чаще замечал какое-то снисходительное отношение товарища. Они сперва перестали ходить в ДК, потом на море, а потом, в один летний день Даня и вовсе сказал что ему гораздо интереснее “погамать” дома, а ты иди гуляй сам . Витька и ушел. Пожалуй это было самое грустное лето в его жизни, самое одинокое и наполненное мыслями о несправедливости жизни.
Но все кончается, и вот уже август сменяется сентябрем, и их, теперь уже, 8Б сидит в душном кабинете русского языка. Кто-то смотри в окно, кто-то шепчется на задних партах. Данька, как ни в чем ни бывало, сидит, привычно, рядом. В класс входит Анна Алексеевна,  а за ней новенькая девочка. Сперва Витька не обращает на нее внимания поглощенный возмущением и злостью на бывшего друга, но потом поднимает глаза и забывает о чем думал. Какая же она красивая! Напоминает море жарким летним полднем — голубые глаза и совершенно удивительные золотистые волосы. Даже в классе словно становится свежее от одного ее присутствия.
— … верина, наша новая ученица — говорит Анна Алеексеевна.
Витька с ужасом понимает что пропустил имя новенькой, а она тем временем уже идет к свободному месту прямо перед их с Даней партой. Теперь ее макушка будет маячить перед ним по меньшей мере всю эту четверть и кажется Витька счастлив.
И день ото дня становится все прекраснее. Оказывается что новенькая, Лида, живет в одном с ним доме, а значит Витька может провожать ее домой после школы. Нет, он конечно понимает что Влад Дорошев уже ухаживает за ней, понимает что иначе и быть не могло — разумеется самая прекрасная девочка на свете будет встречаться только с признанным лидером класса. Но никто не может отобрать у него этих 15 минут наедине и простого знания — вот она, в соседнем подъезде, на третьем этаже, за поцарапанной дверью с латунными цифрами 145. Он часто лежит ночью представляя как однажды эта дверь раскроется, оттуда выйдет Лида и скажет: “Ах, Витя, ты такой отличный парень!” - а что будет дальше он даже представлять боится, но однозначно это был бы лучший день в жизни! Под напором новых чувств забывается и обида на Даню, и то что в классе ему так и не удается завести новых друзей, и даже привычные подначки не вызывают у него прежней реакции. У Витьки теперь туннельное зрение и он видит только Лиду.
С каждым днем его влюбленность все сильнее и к концу сентября сдерживать цунами внутри себя уже невозможно. Витька продумывает все тщательно, как они встретятся в парке в субботу, как он ей признается и как, возможно, хотелось бы надеяться, они проведут неплохой день гуляя вместе? Ну или хотя бы никто не увидит как Лида ему отказывает. В пятницу он идет к своему любимому дубу, даже сам не зная зачем. Наверное удостовериться что тот еще на месте, ведь было бы смешно и нелепо если бы оказалось что место назначенное им испарилось? Или может просто успокоиться и укрепиться в своем решении.
Дуб разумеется на месте. А под ним Лида. Витька на секунду удивляется, ведь встреча то завтра, но потом он замечает Даню рядом с ней. Они целуются.
Он не хочет этого видеть, не хочет, но смотрит. Цунами которое он носил в себе еще пару минут назад покрывается ледяной коркой и трещинками. Даня? Серьезно, Даня который еще ниже, мельче и непривлекательней чем он сам? Витька готовил себя к отказу разумеется, но только из понимания, что он ей не пара, но уж точно не для того, чтоб уступить Д-а-н-е. Он убегает из парка полностью разбитый, но от картинки в своей голове разве убежишь?
На следующий день Витька долго колеблется идти на встречу с Лидой или нет. Он уже даже сам не знает хочет ли он ей признаваться, но все же решает выяснить чем же Даня ее привлек. Тщательно причесывается, тщательно застегивает пуговицы на рубашке, тщательно подавляет в себе раздражение на весь мир. Приходит минута в минуту, дожидается Лиду. Спокойно. Спрашивает. И слышит в ответ звонкий смех.
— Он клёвый! Играет классно, даже чемпионат в “Танчики” выиграл, городской между прочим! — и она пускается в описание того как круто играть на “Денди” вместе с Даней и кажется вовсе забывает о Витьке, хотя тот стоит прямо перед ней. Та самая злось, которая преследовала его еще со вчерашнего вечера, вдруг переполняет мальчика:
— Да этот Данька, он же страшный, худой, тупой и предатель к тому же! —  а Лида смотрит на него и насмешливо так:
— Ты то чего добился, чем похвастаться можешь?
И Витька убегает, от дуба, из парка, от своей несостоявшейся любви и от стыда конечно. Он и подумать не мог что будет так сильно ненавидеть какую-то приставку.

[Next]

#4

Раздался долгожданный звонок, мои мучения были окончены. Я закрыла тетрадь, с отвращением кинула учебник в рюкзак, потом подхватила куртку со спинки стула, и, не дожидаясь разрешения Татьяны Петровны, выскочила из класса в кишащий радостной малышнёй коридор.

От школы до  моего дома от силы триста метров по прямой, но я всегда любила ходить через парк, чтоб отвлечься неправильных глаголов и коварных функций. Бывало, даже делала крюк до автобусной станции, чтобы купить мороженое в ларьке, или кулек семечек у бойких старушек, сидящих на раскладных стульчиках у импровизированных из ящиков прилавков,  а потом неспешно гуляла по тенистым аллеям.
Всю мою жизнь старый парк был частью моего детства: помню, как меня возили туда на коляске, сперва она подпрыгивала, поднимаясь на бордюр, а потом сквозь кроны  надо мной мелькало бирюзовое небо. Как неуклюже топала в красных сандаликах вокруг толстенного дуба на Средней полянке, держась за него и спотыкаясь о корни, или  как играла в прятки и в вышибалы с подружками, пока наши бабушки  сплетничали, сбившись в кучку, и только Анастасия Пална, Викина бабушка, косилась на нас, контролируя, чтоб мы не убежали на набережную, или куда хуже - в овраг. А в овраге была тарзанка, и внизу валялся ржавый холодильник, который нам казался космическим кораблем или танком, в зависимости от игры. Бабушки это сокровище не ценили, и почитали за мусор.
В парке нас выгуливали и школьниками - осенью, чтоб собрать гербарий из листьев, зимой мы развешивали там кормушки, а весной, как только подсыхала грязь, мы носились под орешником, добросовестно собирая бутылки и железяки, которые потом гордо складывались в кучу на школьном дворе.
Помню, как потом уже я возила туда бабушку в инвалидном кресле, а Вика - свою, и старушки перешучивались между собой, что теперь пришла наша очередь выгуливать их и менять им подгузники... После этого был год, когда я боялась парка, он напоминал о бабушке даже больше, чем наша квартира. Дома можно было сделать ремонт, а в старом парке были те же самые аллеи, и даже та березка, которую бабушка сажала с мамой на субботнике...

А потом парк вдруг снова стал моим любимым убежищем, когда я встретилась с Максимом...
Я шла по посыпанным гравием дорожкам, и перед моими глазами мелькали сцены: вот на этой скамейке, под клёном, мы с ним сидели в грозу.  Тропинка, по которой бегали к морю. Вот фонарь у самого входа, около которого мы договаривались о встрече. Там было выцарапанное ключом сердечко, и надпись - "Макс + Лена".

Но в этот день было холодно, промозгло, и в воздухе висел туман. Мелкий дождь, казалось, изрешетил насквозь тополя, их кора из серебристой превратилась в болотно-зеленую, и даже вороны особенно хрипло каркали, а когда-то изумрудная осока умирала под кучками опавшей листвы. Пахло влажной землей и отчаянием, как будто этот мир создал Эдгар Аллан По на очередном отходняке.
Мой дом казался таким облезлым и серым, что даже свет в окошках не спасал его от сходства с замком Эшеров.
Железная дверь в подъезд, покрытая слоями краски и объявлений, снова открылась только после основательного пинка. Дрожащей рукой я открыла почтовый ящик: куча рекламок и квитанции за свет. Письма от Макса не было. Словно почуяв мою печаль, под пролетом лестницы закашлялся очередной бомж, и я поспешила к лифту.

Мы с Максом познакомились в самом конце весны, на последнем звонке, когда я заканчивала девятый класс. Он был на год старше меня, и пришел за компанию с братом, моим одноклассником. После школьной дискотеки мы отправились в парк, чтоб завуч не засекла нас с сигаретой. На следующий день он встретил меня во дворе с огромным букетом сирени, который наломал прямо у моего подъезда, за что получил подзатыльник от  соседки-алкоголички с первого этажа.
Для меня это было внезапно. Нет, я, конечно, уже влюблялась. В шестом классе мне нравился учитель музыки, Дмитрий Константинович. В восьмом я влюбилась в Сережу Гринберга, но между нами была непреодолимая пропасть - он учился в 11"Б" и был крайне популярен. Я выучила его расписание, чтоб посмотреть на него в коридоре, еще раздобыла его номер телефона, и даже пару раз ему позвонила, но заговорить не смогла. Зато я записала звонок на диктофон в плеере, и по вечерам, когда мама смотрела телевизор, включала заветную кассету. Там было целых двадцать секунд его голоса: "Да? (пауза) Кто это? Я вас не слышу. (пауза) Да пошли вы все, заманали блин уже звонить и молчать!"

С Максом не было такого ощущения, что у меня заплетался язык, или подкашивались ноги. Я уже была взрослой, тщательно красилась, и мастерски маскировала прыщи тоналкой. Это было замечательное лето: Максим, его брат Димка, и я с Викой - отличная компания: мы валялись на пляже, ездили в центр, даже один раз жарили шашлыки в парке, правда, Макс переборщил с маринадом, влив туда эссенцию вместо нормального уксуса, и мясо было вонючим и кислым..
Моя подруга Вика спасла день, позаимствовав из родительского бара бутылочку вермута. В этот день я набралась храбрости, и поцеловала Макса...

А в конце августа грянул гром: Макс сказал мне, что они переезжают. Его отец был военным, и получил направление в Академию Генштаба, в Москву, где всей семье предоставляли жильё, а ребятам - школу. Макс уверял меня, что не хочет уезжать, но то и дело с горящими глазами принимался строить планы, как пойдет на подготовительные курсы, и поступит в институт в столице...

Дома я едва успела переодеться, как с дежурства вернулась мама и запрягла меня делать салат.
- Что, звонил твой кавалер? - спросила она, видя, что я постоянно кошусь на телефон. Ответить мне было нечего, поэтому я нарочно медленно резала ядреную луковицу, чтобы как-то оправдать свою кислую физиономию. Вялая редиска из палатки, гнувшаяся под моим ножом и то была куда бодрее и оптимистичнее меня самой.

Папа пришёл с работы злой, без аванса, и с перебинтованной рукой. Ужин прошел в тягостном молчании. Кое-как прожевав сосиску, я поковырялась в пюре, схватила телефон, и скрылась за спасительной дверью своей комнаты.

За окном было мокро, мерзко и безнадежно, как в моем носовом платке. В сумерках лес казался черным, а кучки листвы на дорожках - грязью. Даже в лужах отражалось уныние, точно такое же, как в глазах географички, когда я маюсь у карты. Макс так еще и не позвонил.
Каждый день этой осени я пыталась балансировать между унынием и эйфорией: то понимала, что там, в Москве, в школе тоже есть девчонки, и может поэтому Макс звонил мне все реже и реже, уже не писал каждую неделю.. И мне хотелось взять и стереть все воспоминания о нем, только чтобы не тосковать. Потом начинала вспоминать, какие мы были счастливые летом, его глаза, прядку волос с челки, которую он сдувает с лица, его улыбку, и хотела верить, что он и правда занят, готовясь к поступлению... И тогда я старалась хоть как-то бороться за его внимание.. Неужели он не чувствовал, когда я о нем думаю?
Я сидела на кровати с телефонной трубкой и пыталась передать ему мысленный сигнал. Представить, как сейчас он берет телефон, стирает монеткой пластик с карточки, набирает оператора, пин, а потом мой номер... Но ничего не происходило.
Хорошо, попробуем по-другому: если я сложу пасьянс три раза из десяти попыток, то все будет хорошо...
И это не сработало. Придется прибегнуть к гаданию на словаре... Так, что же нас с Максимом ждёт в будущем? Отрываем наугад, десятое слово сверху, внешний столбик: flake. И что мне это говорит? Да ничего...

Мама вошла в комнату без стука и застала меня в обнимку со словарём. Улыбнулась, потрепала меня по голове и ушла в большую комнату смотреть с папой телевизор.
Я разложила тетрадки, достала учебник, но вместо того, чтобы вникать в прелести геометрии, до позднего вечера снова и снова разглядывала альбом с летними фотографиями, проникаясь жалостью к самой себе, и рыдала в платочек. Мне бы хотелось уметь плакать красиво, как это делают актрисы: взгляд становится блестящим, по щеке катится идеально ровная слезинка... А вместо этого  я становлюсь похожей на пьяного дикобраза на тропе войны - глаза как щелочки, нос краснеет, хваленая орифлеймовская тушь течет по лицу...

Макс сегодня так и не позвонил. Три раза, услышав звонок, я подскакивала на стуле, и сердце ухало куда-то вниз, к желудку, но все три раза это была Вика с ее дебильным кроссвордом... Телефонная трубка робко пискнула, и пришлось вернуть ее на базу.

Я дернула за выключатель, и забралась под одеяло: ненавижу осень, ненавижу слякоть и холод. Мне звонит только подруга. Я стану похожей на Наилю Саяровну, нашу библиотекаршу, и умру одна. Слёзы опять полились сами собой.
Я проснулась, когда старые  настенные часы пробили полночь. Странно, когда я перебралась в эту комнату после смерти бабушки, папа разобрал часы и вынул молоточек и наковальню. Может, я просто сплю, и это  сон?
Встав с кровати, я подошла к окну, но не увидела ничего необычного. Та же чахлая герань на подоконнике. Небо было кирпично-красным на востоке, где светились теплицы колхоза, над морем оно было иссиня-черным, на улице стоял туман, такой густой, что сквозь него едва пробивался желтый свет фонарей. Будто конус света из летающей тарелки, готовый всосать случайного прохожего. Парк, казалось, потонул в мареве, как зловещий лабиринт. Если бы Максим сейчас был там, он бы потерялся, и никогда бы не вернулся ко мне..
Внезапно я почувствовала, что ему, наверное, очень страшно и одиноко там, в тумане, среди темных теней деревьев, сплетающих в сеть свои гибкие мокрые ветви... Нужно что-то придумать, чтобы он знал, как я его жду...
Тогда я метнулась на кухню, наощупь пробралась к серванту, и достала оттуда бабушкин подсвечник, в котором, на удивление, оставался приличный огарок свечи (откуда?), прихватила папину зажигалку из туалета, и бегом вернулась в комнату.

Дрожащими руками я зажгла свечу, и ее робкий оранжево-фиолетовый огонек потихоньку разрастался. Я поставила подсвечник на кипу книг, чтобы его было видно издалека, и, прижавшись лбом к стеклу,  изо всех сил попыталась представить себе, что там в воротах стоит маленькая фигурка в сером пуховике, переминаясь с ноги на ногу, вглядываясь в темную громаду дома, пытаясь отыскать взглядом мое окно, и вдруг видит этот робкий огонек надежды. Дай мне знак, найди меня. Если найдешь, все будет хорошо...

Когда я открыла глаза, уже рассвело. Брр, как неохота в школу, скорее бы суббота.. И тут меня вдруг осенило: ночь, свеча, туман.. Одним прыжком я оказалась у подоконника, но чуда не случилось, никакого подсвечника, ни следов свечи. Это был всего лишь сон.

Зато за окном было необычайно светло - ночью прошел первый снегопад. Парк был прекрасен: снег спрятал серость дорожек и жухлую траву, словно застелил всё вокруг уютным белым половичком. Снежинки медленно опускались на землю, и от вчерашней сырости и гниения не осталось и следа. Вместо сцены тления из фильма ужасов наступила настоящая волшебная зима, где счастливый Муми-тролль играл с Малышкой Мю...

Первый снег всегда самый волнующий, сказочный. Это предчувствие нового года, скоро надо доставать с антресоли елку и пахнущий праздником ящик с шариками и гирляндами. Готовить подарки. Загадывать желания под бой курантов. Мы с Максом мечтали об этом в июле, изнывая от жары: как пойдем кататься на коньках, и будем жечь бенгальские огни...

Но он меня не нашел.

А может, снег и есть тот самый знак? Что все потеряно, и пора начинать жизнь с чистого листа, белого, как этот снег? Наступила зима, это значит, будет и весна, и новое лето... Может, хватит сидеть у телефона и страдать?

Я наскоро позавтракала, бухнув в кашу пять ложек малинового варенья вместо привычных двух, выхлебала чай, собрала рюкзак и сбежала по лестнице, не дождавшись лифта. Выходя, я увидела Вику на крыльце соседнего подъезда. Она стояла, задрав голову, и смотрела, как на сквер и детскую площадку со сломанными качелями падал снег. Мы молча переглянулись, обошли дом, и когда нас уже не было видно из окон кухни, дружно стянули с голов шапки, и, пиная пакеты со сменкой, зашагали в сторону парка. Проходя мимо заветного фонаря, я увидела, что прямо на нашу надпись наклеили  объявление.. Удивительно, но я даже обрадовалась этому.
По пути мы купили четвертинку черного в киоске. Первым уроком была биология, но это, собственно, было абсолютно неважно. Посмотрим на синичек в естесственной среде обитания...  Вика похлопала себя по карману - это означало, что у нее есть спички. Мы купили четыре сигареты и синий "Орбит", чтобы зажевать запах, и уселись с ногами на спинку скамейки в самом дальнем углу парка, у сосенок, пытаясь пускать дым колечками.

- Как думаешь, нас скоро дежурить поставят? - спросила Вика, выдыхая дым. - Надоело уже всё, хоть в ПТУ иди.
- Скоро,  сейчас девятый "Д" на дверях. - отозвалась я
- Хоть бы уже. Меня Фелистова бесит. Прикинь, вчера вцепилась в журнал, и отнесла его француженке, чтоб та отметила прогульщиков. Нет бы в учительской его оставить.
- Да она вообще ботанка правильная, ты что, не знаешь что ли... И физику ей мама делает. Но хоть списать можно.

Снег продолжал неторопливо  падать, кружась вместе с ветром как рой белых пушистых мух. Это было похоже на величественный танец, и даже желтых пятен по бокам дорожки было еще очень мало - наверное, собаки из уважения к чистому снегу писали еще до входа в парк. Рядом со скамейкой деревца рябины раскачивали на ветру огненными гроздьями, припорошенными снегом, зовя к себе первых пухлых снегирей, но пока по ним скакала парочка воробьев и щекастый поползень. Я  раскрошила им хлеб. Птахи лишь покрутили головой - рябина была соблазнительнее. Пролетела деловитая сорока, села на мусорную урну и, одним глазом оценив содержимое, улетела с недовольной трескотней.
С клена упал последний вертолетик. Он медленно кружился в воздухе вместе со снежинками, а потом приземлился среди сухих стеблей пижмы, репейника и полыни, торчавших из снега, испугав щегла. Парк был полон жизни, а мы, как будто в первый раз заметившие это, сидели, курили, и глазели по сторонам.
Вика повернула ко мне лицо, будто хотела что-то сказать, но запнулась, тыча пальцем куда-то за меня. Я оглянулась, и остолбенела - на дорожке неподвижно стоял волк и, принюхиваясь, внимательно смотрел на нас словно гипнотизируя...

Очарование момента продлилось ровно секунду: волк завилял хвостом, в два прыжка приблизился к нам, засунул лобастую башку в снег, и, не прекращая молотить хвостом, с чавканьем стал пожирать хлеб, которым пренебрегли воробьишки. В этот момент сзади послышался хруст веток, и надтреснутый старушечий голос провизжал: " Ёршик, мать твою, ко мне, дрянь ты помоешная!!" Мы с Викой прыснули от смеха, а недоволк, дожевав последний кусочек, деловито задрал лапу, оставил метку, и потрусил к хозяйке, вспоминающей его родословную не лучшими выражениями.
Было уже   девять утра, и, чтобы успеть ко второму уроку, надо было торопиться, но мне было лень.  Я дернула Вику за рукав, и хотела было рассказать ей про мой сон, свечку и то, как снег меня спас, но вдруг это стало казаться слишком пафосным и совсем не важным.
- Ленка, что? - спросила она, отряхивая пальто от налипшего снега.
- А пошли на крышу? На море позырим. У меня бутер с сыром есть.
- Пошли. Только не через подъезд исторички. Рядом, в 135-м пожарная лестница открыта. А потом ко мне, родичи уже на работе.
- Ага, - согласилась я. - Давай по джинтонику?

Впереди был новый прекрасный день. Моё сердце было абсолютно свободно.

[Next]

#5

Ich weiß nicht, was soll es bedeuten
Daβ ich so traurig bin;
Ein Märchen aus alten Zeiten,
Das kommt mir nicht aus dem Sinn.

Когда всё началось? С тихого «Я люблю тебя» и такого же тихого «Я тебя тоже»? С солнечного луча, проникшего в душный класс, заплясавшего по светлым волосам так, что они стали казаться золотыми? С её искренней открытой улыбки - «Привет! Я Лея. Можно сесть к тебе?»
Или ещё раньше, когда после дискотеки Дима полез целоваться, и было скользко, мокро и как-то никак, как уже было до того с Кириллом, а до него с Лёшей. И дело, конечно, было не в Диме, Кирилле или Лёше – неглупых, хороших, вполне симпатичных. С Лёшей было интересно решать олимпиадные задачи по математике, Кирилл мог сыграть на гитаре всё что угодно, а Дима, наверное, смог бы стать звездой баскетбола – они были классные, на них было приятно смотреть и их было приятно слушать. Но целоваться с ними было не так, никак. И от мысли, что можно продолжить целоваться или даже зайти дальше, становилось паршиво, не было ни желания, ни возбуждения, и в голове крутилось только «когда же это закончится?». Зато отлично представлялось, как можно целоваться с Аней, у которой были какой-то потрясающей формы губы и почти каждый день с новой помадой, или с Соней, чьи длинные ресницы отбрасывали тени на светлую кожу. Но Соня встречалась с Кириллом, а Аня положила глаз на Юрочку, Юрий Михалыча, нового физика, ужасающе старого в свои двадцать два. Да и вообще, никто бы не понял.

Die Luft ist kühl, und es dunkelt,
Und ruhig flieβt der Rhein;
Der Gipfel des Berges funkelt
Im Abendsonnenschein.

Никто и не поймёт. Поэтому и остаётся считать попадающиеся по дороге из школы столбы, ленивых голубей, взлетающих из-под носа ленивых котов, и раз за разом повторять в голове Гейне – завтра на немецком всё равно спросят. Гейне бы, наверное, меня понял – пусть у него был спокойный Рейн, а у меня разбивающийся о набережную морской прилив, но мы оба любили самую прекрасную девушку с волосами цвета золота, которую он звал Лореляй, а я – Лея.

Die schönste Jungfrau sitzet
Dort oben wunderbar,
Ihr goldnes Geschmeide blitzet,
Sie kämmt ihr goldenes Haar.

Я помню, как первый раз дотронулась до её волос – непослушная прядь выбилась из причёски, а Лея так сосредоточенно конспектировала, что даже не попыталась её убрать, я отложила ручку и осторожно убрала золотой локон за ухо. И от одного этого прикосновения я почувствовала больше, чем от прежних поцелуев с парнями, рук, ложащихся на колено, и неловких объятий на медляках. Лея благодарно улыбнулась, и мне показалось, что за окном нет дождя и промозглой серости, а сияет солнце.
Я заплетала ей косы перед физкультурой, а она говорила, что только мне удаётся расчёсывать её длинные волосы так, что это не больно, и что половина не остаётся на щётке. «Пожалуйста, не стригись, они такие красивые», – говорила я. Лея улыбалась – «Только ради тебя».

Sie kämmt es mit goldenem Kamme,
Und singt ein Lied dabei;
Das hat eine wundersame,
Gewaltige Melodei.

Со мной случилось то, чего не случалось раньше. Я не могла без Леи. Без её золотых волос, без улыбки, от которой в небе загоралось солнце, без звонкого голоса, которым она пела песни на непонятном языке – «Это же не немецкий? Я половины слов не понимаю!».
Мы были вместе в школе, за одной партой, сталкиваясь при письме локтями, её правым и моим левым. Мы часами висели на телефоне, братец закатывал глаза и стучал в дверь моей комнаты – «Имей совесть уже! У меня висит интернет, а диплом сам себя не напишет!». Мама, наоборот, радовалась – «Наконец-то у тебя появилась подруга, а то сплошные мальчишки!». Они не знали, а если бы узнали, не поняли бы. Никто бы не понял.
Мне казалось, что дальше так продолжаться не может, что надо забыть, отрешиться, не думать. Я пересела за первую парту к Лёше, сославшись на то, что с галёрки не видно доски. Это было феерическим враньём – зрение у меня отличное. Я стала сворачивать телефонные разговоры – у меня же брат-студент, ему надо писать диплом. Можно подумать, меня действительно заботил диплом моего брата!

Den Schiffer in kleinen Schiffe
Ergreift es mit wildem Weh;
Er schaut nicht die Felsenriffe,
Er schaut nur hinauf in die Höh’.

Только чем больше я старалась забыть Лею, тем больше я теряла саму себя. Было бессмысленно, тоскливо и серо. Заканчивались столбы на дороге, разлетались из-под ног голуби. У меня оставался только Гейне, за которым маячила пятёрка в аттестате по немецкому языку – для чего она мне, для чего мне вообще что-то? Ноги шли сами и сами свернули в сторону парка, так было короче, чем обходить улицами – мне оставалось четыре строчки, десяток столбов и пара десятков голубей (дохлого у зебры на входе в парк можно было не считать).  
За деревьями было почти не видно солнца, а шумевшее невдалеке море почти поглощало все остальные звуки, мимо скользили люди, сливаясь в однотонную массу. А потом в конце аллеи блеснул свет, вспыхнули золотом на солнце рыжие волосы – Лея бежала со стороны моря, мокрая насквозь и совершенно счастливая, раскинув в стороны руки, и её улыбка сияла ярче тысячи звёзд.

Ich glaube, die Wellen verschlingen
Am Ende Schiffer und Kahn;
Und das hat mit ihrem Singen
Die Lorelei getan.

Какие голуби, какие столбы? Я бежала вперёд, точно также раскинув руки, понимая, что всё было бессмысленно – хоть побег на первую парту, хоть подсчёт столбов, хоть заученный намертво Гейне.
От её мокрых волос разлетались, сверкая на солнце, капли воды, а её губы были насквозь солёными. Мы целовались на центральной аллее парка, под возмущённые взгляды и крики случайных прохожих. С силой бились о набережную морские волны, разбивая в щепки и в пыль весь мир.

[Next]

#6

Вот уже целую вечность я сижу и смотрю, как волны пожирают берег. Кажется, что ничего не происходит, что суша тверда и незыблема, но я-то знаю, что это не так. Во-первых, мы эту тему в школе проходили, а во-вторых...
Про вторую причину моего знания мне думать не хочется, и я снова пытаюсь переключиться на созерцание. Я - камень на морском берегу. Мою спину и бока печет солнце, мою подошву лижет море. Волна за волной - настырные, яркие, шипящие. Им хочется побыстрее источить меня, обратить в песок, поэтому то одна волна, то другая не выдерживают и взрываются солеными фонтанами, стремясь отхватить от меня кусочек посолидней.

Я камень на морском берегу, и мне больно. Не от волн, а от того, что за моей спиной раскинулся старый парк. И сегодня вечером, как и вчера, как и позавчера, как и завтра, я встречусь в нем со своими одноклассниками. Я не могу не прийти, там все мои друзья, которых я знаю вот уже одиннадцать лет, там она. Та, о которой я стараюсь не думать. Та, которая звала меня своим Сережей и потом целовала, заслоняя собой весь свет.

Это казалось таким незыблемым, таким постоянным и естественным. Но в море бесконечно много волн, и они наконец подточили нашу сушу, и она рухнула в соленую воду. И теперь я камень, лежащий на дне морском. Я все вижу, все наблюдаю, толща воды прозрачна, но непреодолима.

Когда в нашем классе впервые появился этот отвратный рыжий Леха, что-то екнуло у меня внутри. Не ощущение беды, нет. Наоборот, во мне появилось ожидание чуда, вот насколько Леха был ярким. И чудо произошло, но оказалось совершенно не таким, как я ожидал. Буквально на следующий день после перевода Лехи в наш класс, я стал одинок. Нет, Лена не перестала называть меня своим Сережей, но перестала целовать. И начала делиться мыслями о самом дорогом - о Лехе.

Как я себя должен был чувствовать, господа присяжные заседатели?!

Вот я - твердь и суша земная, а вот я лежу на дне морском, и роль моя - быть наблюдателем чужого романа. Я ничего не сказал Лене, я не перестал приходить каждый вечер в парк, я улыбаюсь ей и позволяю называть меня по-прежнему, и даже мои друзья и одноклассники не знают о моих переживаниях.

Но мне больно. Каждый вечер больно. Особенно больно видеть, что Лена не счастлива с Лехой. Это выглядит как странный однобокий роман, как дозволение любить себя, как игра палача с жертвой. Леха будто специально ранит ее раз за разом - то шутя, целует другую, то грубо обрывает разговор, то не замечает Лениных слов и действий.

Пока я был человеком, во мне жила надежда, что Лена разлюбит Леху и вспомнит обо мне, но теперь я камень, наблюдающий из толщи воды. Я стараюсь понять, что же произошло, и не могу осмыслить это. Может Лену околдовали? Я вспоминаю, как детьми мы рассказывали друг другу страшные сказки про нежить, колдунов, фей и оживших чудовищ. Кто же Леха? В наших сказках, чтобы увидеть истинное лицо злодея, надо смотреть искоса, немного сбоку.

Как ни ломал глаза, ничего не заметил. Леха как Леха. Ужасно рыжий и ужасно отвратный.
Но теперь я камень, а не человек. Я лежу на дне морском, надо мной вода, а не чувства и переживания. И теперь пусть вода преломляет и искажает свет происходящих событий, а я тихонько полежу на дне.

И вот я фантазирую, как наконец вижу рыжего Леху таким, какой он есть на самом деле. Пустой кувшин. Голем, который не способен насытиться. Дитя подземного народа, ребенок туманной ночи, ублюдок фей. Феи околдовали женщину, одарили ее огненно-рыжим сыном, дали ему красоту, но не дали наполнения. Создали идеальный манок для человеческих душ, но не смогли вложить того, чего у них у самих нет.

Меня вполне устраивает такая легенда.

Потому что у нас есть то, чего лишены феи. У нас есть сострадание, есть милосердие. Есть самопожертвование и самоотречение. Есть альтруизм. Есть самое главное - наша любовь. Любовь к партнеру, любовь к родителям, любовь к ребенку. Любовь к друзьям. Любовь к родной земле, к синему морю, к старому парку. У нас есть любовь и надежда, они наполняют меня, и я больше не камень, лежащий на дне морском.

Я - человек, меня зовут Сережа, я учусь в 11 классе. И то, что мне дорого, я не отдам.

Я встаю с песка и иду в темные глубины старого парка.

[Next]

#7

Я пытаюсь притянуть Катю к себе и поцеловать, она уворачивается и легко касается моей щеки губами. Катя не разрешает обнимать и целовать себя при других. Иногда это подбешивает, но не сегодня. Мы стоим за кулисами: обычно здесь не рады подружкам музыкантов, но Катя - исключение. Она наш талисман, наш «менеджер». Когда-то мы пошутили, назвав её менеджером «Пирамиды», чтобы она смогла пройти с нами за сцену. С тех пор эта «шутка» звучит перед каждым выступлением, и Катя всегда с нами. Я улыбаюсь, глядя на неё: такая напряжённая, строгая, в простых джинсах и черном свитере с высоким воротом. Меня очень веселит эта новая короткая стрижка, которая делает её похожей на взъерошенного делового воробья.
С Катей никогда не поймёшь, она серьёзно или прикалывается. Вот и сейчас слишком уж собрана и озабочена. Ребята, глядя на неё, тоже подобрались: каждый возится со своим инструментом, Лёха тихонько отбивает ритм рукой на стене, как всегда где-то на своей волне. Кажется, они возомнили себя настоящими профессионалами, хотя мы все знаем, что за три года группа не заработала ни копейки.
С тех пор как Катя появилась в моей, в нашей жизни, дела «Пирамиды» пошли в гору. То, на что великовозрастные балбесы не считали нужным тратить своё время и усилия, - выступления на «настоящих» концертах при любой возможности - легко и непринуждённо получается организовать у тридцатидвухлетней женщины. Катя работает в городской мэрии, и ни одно культурное мероприятие не обходится без её подписи. Она знает всю творческую тусовку городка и водит знакомство со столичными продюсерами. Когда мы поняли, что выступления со сцены теперь не далёкая мечта, а суровая реальность, репы кардинально изменились. Вовчик и Дися были не согласны так много работать, но новые бас-гитарист и клавишник нашлись на удивление быстро.
- Пошли, пошли, пошли! - Катя хлопает нас по спинам, и мы под одобрительный гул толпы несёмся навстречу слепящему свету софитов.

***

После концерта мы с Катей привычной дорогой идём по парку к пляжу. Этот парк - он особенный. Сейчас, в вечернем сумраке, он наполнен запахом нагретых листьев, шорохами и неуловимыми нотками моря, на которые днём не обращаешь внимания. Мы проходим мимо старой детской площадки. Силуэты горок кажутся очертаниями сказочного замка, где-то здесь затаился дракон в ожидании отбивной из рыцаря.
Мама говорит, что под этим большим деревом я сделал свои первые шаги семнадцать лет назад.
Мы сворачиваем с широкой дороги и идём по едва заметной тропинке.
Знакомый шум падающей воды - это ручей с водопадом, почти все тексты для «Пирамиды» были написаны в этом потайном уголке.
Здесь моя резиденция, моя творческая студия. Тысячи часов за мольбертом, тонны эскизов и рисунков. Мне кажется, за эти годы я успел нарисовать каждый миллиметр парка.
Мы выходим к пляжу, становится прохладно и непривычно тихо.
Столики и скамьи для пикников - здесь я помогал Вике разбираться с интегралами, а она потом, приняв моё приглашение на чай, помогала мне улучшить навыки рисования с обнажённой натуры. Кате не стоит об этом знать. Даже ребята не в курсе, они слишком тепло относятся к Кате, а я не хочу, чтобы кто-нибудь проболтался.
Мерный плеск воды заражает спокойствием и безмятежностью. Напряжение от концерта начинает  отпускать. Кажется, Катя это тоже чувствует. Она поворачивается ко мне:
- Ники, вчера звонил Генрих из Москвы, он собирается приехать на следующей неделе.
Генрих. Этот старый козёл в прошлый свой приезд жил у Кати. Кровь пульсирует у меня в висках. Я выпаливаю громко, почти срываюсь на крик:
- Ты сказала этому старому козлу, что в городе есть и другие гостиницы кроме твоего дома? Дай мне его номер! Я сам скажу!
Катя останавливается:
- Ники, он на три года моложе меня.
Её плечи начинают дрожать. Я наклоняюсь к её лицу. Я не хотел её обидеть. Некоторым лучше жевать, чем говорить. Катя закрывает рот рукой, и беззвучно трясётся. Когда она разрешает себе расхохотаться в полную силу, её смех бьет меня по ушам. Я обхватываю её за плечи и закрываю рот поцелуем. Она отталкивает меня так сильно, что кажется, я сейчас упаду на теплый песок, увлекая её за собой. Я хочу её здесь и сейчас, но Катя отстраняется.
- Ники, послушай меня. Это важно. В следующем году «Сплин» собирается в наши края. Старый козёл Генрих сейчас подбирает разогрев. Я хочу отправить ему вашу запись. Если вы понравитесь продюсеру, считай, что выиграли в лотерею.
«Сплин», у нас? Моя школьная рок-группа на разогреве? Катя опять прикалывается.
Я беру её за руку:
- Катя, ты же на машине? Поехали к тебе? Выпьем кофе, послушаем «Сплин».