Текстовушка №110. Дорога на север

[Чехарда]

Россия, наши дни. Поиски утраченного уводят героя все дальше на север. Огни мегаполиса остаются далеко позади, сменяясь бескрайними просторами болот, глушью еловых лесов, заячьим следом на нетронутом снегу. Здесь редко встретишь кого-то, но если уж встретишь – прежним не воротишься.

Жанр, предположительно, мистика.

Наводки достаточно свободные, оставляющие много места для фантазии игроков. Всего шесть наводок, будут сильно к вечеру. Дедлайн - 7 марта 20.00 Мск.

Игроки:

[Begotten]
Снайпер
Notoriginal
Шебуршунчик
der Westen
Succin
Next

[[Begotten]]

Записалсо.

[Снайпер]

Ооо, хочу в мистику!

[Notoriginal]

Я тут, писать хочу.

[Шебуршунчик]

Мистика! Если есть еще местечко! ) Обещаю, не опаздывать! )

[der Westen]

Тут.

[Succin]

попробую, надеюсь осилю)

[Чехарда]

Игроки набраны. Наводки сегодня вечером или завтра утром.

Апд. Наводки сегодня до вечера будут.  

[Next]

И я не успела?! Окей, побуду в резерве тогда

[~Tsuki~]

И меня в резерв возьмите.

[Чехарда]

Хорошо, запишу в резерв.  

[Чехарда]

Наводки розданы.

А пока вы пишете, предлагаю эксперимент, для борьбы с прокрастинацией.

До 20.00 28-го февраля вы сдаете мне ну хотя бы абзац текста, или, может, делитесь замыслом. Участвовать не обязательно, но желательно. Посмотрим, повлияет ли это на время сдачи текстов.

[Чехарда]

А тем временем один игрок уже сдал часть текста к первому дедлайну! Он молодец и взял с полки плюсик в карму.

Пообещать себе сдать текст вы можете наверху страницы.

[Чехарда]

Вот скачет первый, земля из-под-копыт. Таинственный и заставляющий желать большего.

[Чехарда]

А вот и второй, волшебный.

[Чехарда]

Еще два, философский и зимний.

[Succin]

4 из 7?)

[Чехарда]

У нас почти комплект.

[Чехарда]

И все тексты в сборе.



Думаю, угадайка в этот раз ни у кого не вызовет затруднений.

Света - Шебуршунчик
Иван - Notoriginal
Конь -  Янтарь
Щука - Снайпер
Волк - Der Westen
Северный олень -  Френ
Полярный медвежонок -  Некст

Рецензии на следующий после вашего текст жду в личку.

[Чехарда]

Света

Света сидит на кухне у мамы и старательно пытается вдеть нитку в иголку. Ушко иголки маленькое, хвостик нитки так и норовит ускользнуть, да и сама иголка все выпадает из маленьких не очень уверенных пальчиков.
 - Дай сюда, - ворчит мама. - Да, тут и мне неудобно будет. На, держи лучше с ушком побольше.
  С другой иголкой дело будто идет на лад, и девочка наконец-то справляется.
 - Теперь смотри, как я делаю, и повторяй за мной на своей части платьица. А потом я сошью обе половинки.
  Они уже час наверно сидят делают куколку. Света увидела такую у подруги в школе, узнала, что ее сшили на занятии по пошиву игрушек, и ей тоже страшно захотелось сделать что-нибудь вместе с мамой. Они ведь так теперь редко видятся после того, как мама стала жить с дядей Сашей. Девочке всего семь лет, но она уже знает, что родители в разводе. И что у мамы новый муж. Они вместе очень много работают и очень много ездят по разным городам. Поэтому она и живет с папой.
 - Как вы вообще живете, котенок? - спрашивает мама, разглаживая ладонью кусочки кружев. - Прости, мне хотелось бы чаще видеться, но у нас сейчас так много работы.
 - Я понимаю, мам, - Света и вправду понимает. У мамы очень важная работа. - Нормально живем. С папой очень весело. Представляешь, мне несколько ночей снились ужасные сны, и папа сделал домик из тех пушистых одеял. В нем мне было совсем не страшно спать. А еще иногда мы ходим ужинать в Макдональдс. Папа всегда берет много-много картошки и сырного соуса, прям как я люблю. Давай, пришьем вот эти кружавчики, со снежинками? Кстати, представляешь, а на прошлой неделе, папа забыл забрать меня из школы!
 - Что?! - мама откладывает мешочек с лоскутками ткани и лент. - Как забыл?!
 - Только не говори, что я тебе сказала! - девочка заговорщицки прикладывает палец к губам и улыбается. - Он заработался дома со своим компьютером. Я его ждала и ждала. Уже совсем стемнело. Хорошо, Инна Владимировна позвонила ему. Он прибежал таким запыхавшимся. В школе было ужасно скучно, я даже все уроки сделала пока его ждала.
 - Господи! А почему мне не позвонили? Я могла бы тебя забрать, - мама поджимает губы так, что они становятся совсем бледными.
 - Не смогла бы. Учительница и тебе звонила, но у тебя телефон был недоступен.
 В голосе дочери нет ни нотки укоризны, но мать все равно спешит оправдаться.
 - Скорее всего, именно тогда мы лазили по коллектору. Там нашли несколько… Впрочем, рано тебе знать такое.
 - Что? Что вы там нашли? - конечно, Света очень хочет узнать и ее глаза загораются любопытством.
 - Ничего хорошего, - как-то тихо говорит мама и гладит ее по белокурой головке. - Обещай мне, что никогда не пойдешь с каким-нибудь чужим дядей никуда. И вообще одна не ходи - жди папу или мне звони. О, смотри, это репортаж моего коллеги.
 Мама кивает в сторону телевизор и делает погромче. На экране показывают горящие деревья и бегущих зверей. Свете становится жалко бедных зверушек.
 - Мама, что это?
 - Это в Австралии сейчас пожары. Никак не могут их погасить. Вообще-то сначала должны были туда полететь за репортажем мы с Сашей, но нас затаскали с этим коллектором, и отправили других.
 Света хватает маму за руку и горячо говорит, как рада, что мама не поехала в такое опасное место. Мама соглашается, уткнувшись в шею обнимающей ее девочки.
 - Давай дошьем эту куколку и посмотрим мультики? - предлагает Света. - Ты смотрела “Головоломку”?
 Света пришила то самое кружево с цветочками,  слушая репортаж из Австралии, и радуясь, что мама здесь рядом, скручивает кукле волосы из мулине, а не задыхается от дыма на другом конце мира. Куколка получилась на диво симпатичная: в пестром платье и желтыми волосами. Почти как у самой девочки. “Назову ее так же Светой”, - подумала она.
 Вечером папа забрал дочь, радостно по дороге домой рассказывая, какое приключение их ждет на следующей неделе.
 Приключение, оказалось, что надо!
 Началось с того, что в субботу папа поднял ее ни свет, ни заря, когда воздух был еще совсем холодным, а птицы начали свои утренние трели. Свете очень хотелось укутаться в нагретое одеяло и никуда не идти, но папа рассказывал ей, как они будут искать клад, и она нехотя пошла умываться. Почему нельзя пойти искать клад попозже она так и не поняла. Наскоро позавтракав кривыми бутербродами с толстенными кусками колбасы, они поехали на вокзал, откуда еще добрых часа два ехали на электричке. Девочка задремала, положив голову на колени отцу, зато проснулась уже вполне бодрой и готовой к обещанным приключениям.
 Вышли на какой-то непонятной станции посреди леса. Папа достал из рюкзака мятую бумажку, оказавшуюся картой и бурчит себе под нос что-то про ручей и овраг.
 - Пап, куда нам идти? - Свете не интересно просто стоять. Проснувшийся лес манит идти по его мягкому мху и молодой травке, хочется вглядываться в листву деревьев в надежде увидеть белку, искать по кустам зайчиков. А вдруг они встретят медведя? Девочка делится с папой своими мыслями, на что он нервно крестится.
 - Не дай Бог! - карту он наконец-то свернул и сунул в боковой карман штанов.
А потом они шли и шли и шли. Перешагивали через маленькие весенние ручейки, перепрыгивали канавки, спускались в овраги и забирались наверх, цепляясь руками за тонкие кустики и корни деревьев. Под одним огромным деревом с корнями, похожими на вылезших из под земли и переплетающихся змей, папа долго что-то искал, сверяясь с картой. Наконец он засунул руку куда-то в дырку между корней и достал небольшой сундучок.
 - Ура! Мы нашли клад! - Света была счастлива.
 - Я совсем забыл, - папа явно был расстроен своей памятью. - Нужно что-то туда положить взамен тому, что мы вытащим из сундучка. Не одни же мы играем. А у меня ничего нет.
 - Я знаю, что, - Свете очень не хочется отдавать их с мамой поделку, но ничего другого у нее нет. А папа очень расстроен.
 Она не глядя хватает сверток из сундучка и, напоследок пригладив ей волосы, быстро кладет туда куколку, вытащенную из маленькой поясной сумочки.
 Сверток она дала довольному папе. Теперь они идут медленнее, уже не подгоняемые азартом. И папа рассказывает, что на самом деле у него была координата, но он заранее дома залез в интернет и перерисовал кусок карты, потому что так интереснее. И хорошо, потому что сеть тут не ловит. Он еще несколько раз смотрит на телефон и, кажется, с каждым разом все обеспокоеннее. Света начала уставать. Некоторое время они с папой сидят на поваленном дереве, жуя припасенные бутерброды и запивая их сладким-сладким чаем из бутылки. Наконец бутерброды съедены, а Свете все больше хочется уже домой. Они дальше идут к станции, но через некоторое время слышат гудки поезда с противоположной стороны. Солнце уже начинает садится, и в лесу становится мрачнее. Папа вытащил из рюкзака запасной свитер, и натянул на замерзающую Свету. У нее уже болят ножки. И хочется домой. И в лесу страшно, кажется, где-то даже завыл волк. Они все идут и идут, папа мрачно смотрит на телефон почти каждые пять минут. Свете становится совсем страшно и она тихонько, чтобы папа не заметил, плачет. Она даже не заметила, как между деревьями посветлело. И увидела только будто внезапно выросшую платформу. Вдалеке послышался шум электрички.
 Уже дома, вытянув усталые гудящие ноги, Света подумала, что это было отличное приключение, хоть и немножко страшное.
 Почти весь следующий день они с папой лежали на диване и смотрели мультики, поедая чипсы и сухарики. Под вечер папа решил сходить в магазин.
 - Предлагаю завершить этот праздник лени лапшой быстрого приготовления, - весело сказал он, целуя девочку в макушку. - Никому не открывай, скоро приду.
  Света села было дальше смотреть про приключения Добрыни Никитича, но тут внезапно во всей квартире погас свет и квартира погрузилась во тьму и тишину. Девочка пощелкала пультом, потом выключателями. но ни телевизор не ожил, не свет не включился. Из коридора показались шорохи, и Света с замирающим сердцем побежала туда, в надежде увидеть вернувшегося папу, но там никого не оказалось. Видимо шумели на лестнице. Она вернулась в комнату и села на диван, обхватив руками коленки. Папа не было уже долго. По стенам поползли зловещие тени, похожие на ужасные когтистые руки. Света, почти трясясь от страха вспомнила, что где-то на кухне была свечка, которую папе подарила на какой-то праздник соседка. Длинная красивая темно-красная свеча в золотом подсвечнике, украшенном красными розами. Если ее зажечь, станет светлее и не так страшно. Она пошла на кухню, где очень быстро отыскала свечу на полке с бокалами. Спички папа от нее не прятал, зная, что Света очень осторожна. Вспыхнул фитиль, пламя немного подрожав выровнялось. Свет от свечи будто разметал страшные тени по углам, защищая девочку. Когда же папа вернется? Девочка подошла к окну, все также не выпуская из рук подсвечник. В темном дворе никого не было видно. Только тусклые фонари освещали одинокие качели. Щеке вдруг стало горячо. Света с ужасом увидела, что горит занавеска. Должно быть не заметила и задела ее свечой. Миг и уже обе занавески охвачены пламенем. Девочка в ужасе попятилась от окна, схватила полотенце, пытаясь сбить огонь, но сухая ткань тоже легко загорелась. И она отбросила ее на пол. Едкий дым стал разъедать глаза. Света побежала в комнату и плотно закрыла дверь. Но уже очень скоро увидела, что и комнату стало заволакивать туманом гари. Из под двери валил дым. Она хотела было открыть дверь, но раскаленная ручка обожгла ей ладонь. Дышать становилось все труднее, глаза ужасно щипало. Девочка заплакала и забилась в угол у кровати, прижавшись щекой к полу. Очертания предметов в комнате стали совсем неразличимы. В груди горело, от кашля уже болело горло. За дверью комнаты что-то грохнуло, затрещало и заревело. Слезы лились от боли, от страха, от того, что папа все не идет. Света зашлась в кашле пытаясь дышать. Темнота.

[Чехарда]

Конь

«Вернись туда, где мы должны быть», – в очередной раз повторил глухой голос в наушниках. Гоша уныло посмотрел на короткую запись и, тяжело вздохнув, убрал телефон в нагрудный карман. Просить дать больше информации бесполезно – брат не любил долгих разговоров. А уж если он оставил указание, значит тому нужно следовать в точности, а дальше уже разбираться на месте.

Парень облокотился о перила и с тоской посмотрел на старые доски под колёсами его Лады Калины. Особенно на ту, что треснула, поймав в ловушку переднее колесо.
Ситуация патовая. Он давно уже здесь не был, и признаться честно забыл насколько стар этот мост. Раньше казалось, что он незыблемая твердыня и никакие невзгоды не могут оставить на нём свою мрачную печать. Но шло время. Люди менялись, разбрелись по миру, и всё реже ступали именно на этот мост, настроив себе сотни других. А когда тебя забыли, ты постепенно начинаешь рассыпаться.

Почувствовав лёгкое дуновение страха, Гоша потер грудь и подумал, что стоит как-нибудь зайти в Паб, а там уж навернуть по стране несколько кругов, обойдя всех знакомых. Кто-то из них устроился хорошо – их помнили, пусть слабо, но всё же. Кто-то получал своё пенни по-другому. Но были и те, кому приходилось совсем тяжко.
«Мы не вмешиваемся», – напомнил он самому себе, но привкус у этих слов всё равно был неприятным, потому что он знал, что это ложь. Теперь ложь.
Одна встреча, не здесь и не сейчас. Но одна встреча уже всё изменила. И теперь брат отправил его сюда.
Гоша знал, что это не наказание и не урок. Братья не мыслили такими стандартами, только сам Гоша набрался от людей за долгое время. Но он чувствовал, что раз всё изменилось, то возможно отныне ему стоит вмешиваться чаще.
Понять бы только, ко злу это или к благу.

Ворвавшись в сумрачный поток мыслей и разбив его вдребезги, появился новый звук – чьи-то шаги. Гоша встрепенулся и выпрямился, набрав в грудь воздуха, чтобы крикнуть прохожему, но тут же закашлялся. Он и забыл, как попахивает эта речушка, даром что зовется Смородиной.

На мост ступил мужчина. По виду – типичный турист: усталые глаза и рюкзак за плечами.

– Простите, – Гоша едва ли не рванулся ему наперерез. – Такой погожий день, и мне неловко просить, но видите – беда у меня. Подмогёте чуток?
Мужчина поднял на него тяжелый взгляд. Перевел глаза на машину и помедлив мгновение, тяжело вздохнул, снимая рюкзак.
– Вот, – Гоша продемонстрировал крепкую деревянную балку. – Нашел у дороги, должна выдержать.
– Домкрат есть? – коротко спросил мужчина, и Гоша чуть не хлопнул себя по лбу рукой, понимая, что домкрат всё это время лежал в багажнике, но его хозяин о нём почему-то напрочь забыл.
С помощью балки, домкрата и такой-то матери, машину удалось выкатить на твердую землю. Мужчина поднял рюкзак, и собирался уже уйти не прощаясь, но Гоша окликнул его бодрым:
– Помогли так помогли! Давайте подвезу, далеко вам?
– Далеко. До болот, – буркнул мужчина.
Гоша задумался. Болота. Уже подернутые холодом болота были в трех днях пути, причем на машине, не пешком.
Три. Всегда три.
Он усмехнулся и высунулся из машины сильнее:
– Три дня и три ночи. Я подвезу тебя, садись.

Ненавязчиво мурлыкало радио, смешиваясь с мерным гулом мотора. Гоша покосился на своего попутчика, что молча сидел, уставившись в окно, погруженный в свои мысли.
С виду обычный мужик, но чем-то от него тянуло. Не запахом, скорее ощущением, что он не так прост, как могло бы показаться. Впрочем, Гоша прекрасно понимал, что ради обычного туриста брат бы его сюда не направил. Да и не мог обычный турист появиться на том мосту.
«Впрочем, не моё это дело», – здраво рассудил Гоша, переводя взгляд обратно на трассу.

Такие безлюдные скоростные дороги постепенно стали для него чем-то сродни отдыха. Обычно, он попадал на них либо перед работой, либо после, и зачастую проводил в дороге больше времени, чем непосредственно был занят делом.
Впрочем, до многих мест можно было добраться намного быстрее, машиной же он пользовался только в крайних случаях.

Этикет требовал навязать попутчику легкий разговор, но сегодня Гоше этого совсем не хотелось. Было видно, что мужчине не до него, да и самому водителю хотелось только гладить отполированный руками руль и смотреть на дорогу, спрятавшуюся за лесополосой от поля. И, возможно, немного вспоминать.

***

Самое неприятное, что может сделать брат – это прийти в неподходящий момент, или в настолько же неподходящий уйти. В тот раз был второй случай, и тогда-то Гоша и увидел ту парочку.
При взгляде на одного вспоминались безмятежные облака, от звуков голоса второго чудилось потрескивание сучьев в огне, почти что родственник.
Забавное сочетание двух старых добрых элементов.
Гоша сам не понял, почему обратил на них внимание. Они помогли ему, растерявшемуся, дезориентированному, усталому. Дали напиться, как в старые добрые времена, поделились силой. Разве что в баньку не отвели.
Но даже не поняли кто перед ними.
Один стар, но слаб, второй силён, но слишком молод. В тот раз их дороги быстро разошлись, и Гоша отправился по своим делам.  
Потом он увидит их вновь и впервые за годы, столетия, вмешается. Но тогда он об этом ещё не знал, сосредоточившись на том, что предстояло в ближайшее время.

Маленький городок под Пермью, куда проще было добраться на электричке, нежели на машине. Местная ведьмочка была совсем слабой, ей бы травницей стать, раз даже на гадания, не говоря уж об амулетах сил не хватает, но даже она почувствовала в воздухе что-то не то.
Ну, или просто посмотрела по сторонам и решила перестраховаться, позвонив более опытной знакомой. Та, в свою очередь попросила Гошу, а он предложил брату осмотреться.
Ну, и в себя Гоша пришел уже в электричке.
Стоило бы разозлиться, если бы речь шла о простом человеке, но увы, Гоша такой роскошью не обладал. Да и если брат решил выйти к людям, то дело было серьезным.
Таковым оно и оказалось.

Люди болели. Вроде ничего серьезного – там голова тяжелая и ноет, тут в спину стреляет, здесь в глазах потемнело на мгновение. Дети капризничают, животные, даже самые нелюдимые, тянутся к людям. Но всё вместе это означало только одно. Кто-то в городе, или неподалёку от него, решил, что провести пару ритуалов по странной старой книжке – отличная идея.
И, разочаровавшись, забыли об этом. Оставив тонкий, сочащийся тяжелым сырым духом могилы, разрез в этом мире.

Всё мёртвое когда-то было живым. И всё мёртвое тянется к живому. Уже бездумно, бездушно и пусто – просто хочет поглотить тот свет, что видит.

Гнетущее ощущение Гоша почувствовал уже на станции. Старушка, что сидела рядом и вышла вместе с ним, пошатнулась, с тяжелым протяжным: «оххх», опустившись на скамейку.
– Всё хорошо, милый, просто душновато в вагоне было, – ответила она на дежурную вежливость Гоши.
Только вот он смотрел на неё, видел сероватый туман, жадно тянущийся к оставшимся в её груди каплям света, и знал, что это не так.

Брат не любил разговоры. Он не стал бы предупреждать ни одну из ведьм, поэтому в городе Гошу никто не ждал.
Впрочем, в этот раз этом и не было нужды. Тумана было достаточно, чтобы найти по его следам источник.

***

В ярком свете фар появился замерший на дороге лось.
Гоша моргнул, резко вынырнув из расслабленных размышлений, и крутанул руль. Оживший во тьме зверь рванул в лес, оставив после себя впрыск адреналина.
Руки на руле подрагивали, и какое-то время в машине слышалось гулкое сердцебиение, перекрывающее даже шум мотора. Попутчик тоже выглядел не очень. Бледный, с расширенными зрачками и пальцами, впившимися в сидение.
– Думаю, нам лучше съехать на обочину и заночевать, – вздохнул Гоша, не в силах больше делать вид, что ничего не произошло.
Попутчик кивнул, и машина плавно заехала меж двух деревьев.  
Гоша мог вести машину и дальше, но усталость и дорога сделали своё, ослабив концентрацию.
Откинувшись на разложенное сидение, он прикрыл глаза. Спать не хотелось. Ночь только начиналась, а ему хватит и пары часов перед рассветом. Утром можно заглянуть в придорожное кафе, нормально поесть и двинуться дальше.
А пока было время закрыть ту историю в голове, чтобы больше к ней не возвращаться.

***

Когда-то, Гоше нравилось рассматривать города, людей. Как они меняются, взрослеют, как перетекают привычки и как мир неуклонно меняется. Но со временем он понял, что все эти изменения только приближают его неизбежный конец. Не сейчас, не завтра, и даже не через десяток лет, но… скоро, если он не изменится как многие.
Но хотел ли он этого? Этот вопрос Гоша задавал себе уже так давно, что забыл, когда он впервые появился в голове.

Город был душным. Серым туманом смердело от побитого асфальта, от тусклых домов и, что хуже всего, от людей. Гоша непроизвольно потянулся к телефону.
Разрыв был здесь давно, и хорошо бы чистить и чистить город, жаль только, что он этого как раз-таки не умел. Придётся звонить знакомым ведьмам. Была у него одна на примете, не спец по этому вопросу, к ней лучше за амулетами, но она говорила как-то, что знакома с шаманом. И его духи здесь как раз отлично вписались бы.
А за деньгами Гоша не постоял бы.
Впрочем, для начала нужно убрать источник, а не то чисти не чисти – бесполезно, нового быстрее наползёт.

Туман становился гуще с каждым переулком, набрав силу к окраине города. Старая заброшка, что может быть лучше для сомнительного развлечения молодежи? И что может быть опаснее. Оставленные символы, оставленные слова в воздухе, и вишенкой на торте какая-нибудь влюбленная пара.
Секс – мощная сила. И даже не обязательно, чтобы проливалась кровь.

В заброшенном здании пахло мочой и смертью.
Разрыв был там, на нижнем этаже. Невидимый обычному человеку, он мутной лентой висел в воздухе, полускрытый плотным туманом. Даже Гоше было сложно дышать рядом, а если в этом доме ночевали бомжи, то… недолго им оставалось.
Хотелось закончить всё сразу, но днём было опасно – могли увидеть. А брату лучше не общаться с людьми, он этого никогда не умел делать.
Пришлось ждать ночи, раз за разом переписывая сообщение на телефоне. Брат и так поймет, что от него нужно – не в первый раз, но хотя бы пусть сядет перед тем, как уйти. Второй брат уходил легче, но третий… после Гоша всегда чувствовал себя настолько паршиво, что едва мог соображать, а разбитая голова тому точно не способствовала бы.

Иногда он жалел, что они не могут общаться друг с другом нормально, как обычные люди. Или хотя бы так, как в книге про Билли Миллигана*. С другой стороны, не был уверен, что это нужно. Пока у него были обрывки памяти, и обрывки силы братьев, он мог жить и общаться с людьми. Не так, как другие, но хотя бы мог. А без этого не смог бы и работать, потому что один он уже не справлялся. Слишком большие территории, слишком много людей. Всё меняется слишком - слишком быстро.
И последнее время он чувствовал, что устаёт, но выбора не было. Работа есть работа.

К ночи он был уже готов, и стоял в окружении темных стен, с невидимыми сейчас граффити. Лицом к разрыву.
Глубоко вздохнув, он призвал третьего брата.

Три брата. Три лица. Три. Всегда эта тройка.
Для живых. Тот, что Помнит. И для мертвых.
Хранящие Калинов мост на реке Смородине. Хранящие мертвых, хранящие живых. Хранящие баланс.
Вечно.

Боль прокатилась по телу, смещая живое мёртвым, и первый брат исчез.

***

Гоша зажмурился, отвернувшись к дверце машины.
В той заброшке, когда он пришел в себя… там было три парнишки, подростка. Он даже не думал, что кто-то может зайти туда ночью, слишком много тумана, слишком тяжелый, мутный воздух. Он не подумал про алкоголь и мальчишескую бесшабашность. Действительно просто не подумал.

Они остались живы. Едва, но живы. Лицо мертвых не умеет и не может общаться с живыми и может забрать их с собой, когда уходит.
Гоша это знал. Всегда знал, но тогда… просто не подумал. Но не собирался допускать этой ошибки впредь.

За спиной раздался храп, и Гоша против воли растянул губы в улыбке. К счастью, не всегда всё было так. Иногда братья и просто помогали, возвращая людям немудрёное семейное счастье.
Да и в этот раз, похоже дело обойдется просто поездкой.

***

Он высадил попутчика у болот.
– Извини уж, дальше не могу. Налево пойдешь – коня потеряешь, знаешь ведь, – он весело улыбнулся мужчине, и помахал тому на прощание.
Как только тот скрылся из виду, Гоша перевёл взгляд на затянувшее облаками небо. И отчего-то он знал, что солнце не вернётся ещё долго.
И была смутная уверенность, что его загадочный попутчик может это исправить.

***

Парой часов после, Гоша вытянулся на пахнущих пылью простынях дешевого мотеля, и нажал на номер, присланный ему когда-то смс-кой, начиная звонок. Наконец-то он решил, что может немного вмешаться. И ему было плевать, к чему это приведёт.
– Привет, Ога. Это Гоша. Какой? Хах, смотрю долго живешь, змей, своих перестал узнавать. Горыныч это, кто ж ещё! Хотел спросить у тебя на счёт пары наших общих знакомых…

* Имеется в виду книга «Множественные умы Билли Миллигана», о человеке с 24 личностями.

[Чехарда]

Щука

Тяжелые серые тучи нависли так низко, что, кажется, встань на цыпочки - и дотянешься. В такую погоду на реке не видно ни рыбаков, ни детей, даже лес напряженно затих. Один только тащится, нога-за-ногу, плетется-заплетается. Заплутается, чего доброго.
- Милай, что ж тебя дома, здоровкаться не научили?
Высокая тощая старуха с длинным носом и костлявыми пальцами стояла, опершись на клюку, и посматривала на путника одним глазом, вкось. В такую погоду только старухой и быть.
- Здравствуй, бабуль. Как к деревне пройти?
- Это ж к какой деревне-от? - подхватила парня под руку и заковыляла рядом, как ни в чем не бывало. Клюка повисла на сгибе локтя, словно веер светской дамы на балу. - К Аникеевке тудыть, - невнятно мотнула головой, - к Заговеевке сюдыть, а к Лиходеевке растудыть, а потом раскудыть. Ты сам-то чьих будешь, мальчиш?
Мальчишем он не был уже давно, но ей возраст позволял и не такое.
- Да я не местный, бабуль. Забрел случайно.
- Нешто поляк? А то помню я, бродили тут поляки. Тоже все про дорогу выспрашивали. Вкудыть да вкудыть, заплутали. Ну, я их и вывела.
- А куда вывела, ба? К железке?
- Типун те на язык, к какой железке... Железок тут в то время было - только коса да топор. Они по-нашему ни бельмеса, куда выйти, не сказали... Я их к дому вывела, к своему. Да что-то не понравилось им, ушли. Племя дикое. А ты куда путь держишь?
- Я же говорю, мне в деревню надо. Или на дорогу в город.
- В какой город-то? А то, знаешь, дороги разные ведут. Так пойдешь, - старуха махнула клюкой за спину, - до моря дойдешь.
Он обернулся вслед за ее жестом и замер, потом вздрогнул и уставился на нее. Следы заметил. Глазастый. Но виду не подает, держится.
- Где мы, а где море, - медленно, едва губами шевелит. Испугался. Хорошо, загорится - оттает.
- Море, милай, оно кругом. В какую сторону не пойдешь - море будет. Идти долго придется, тут не спорю, но море-то найдешь! А если по воде, так вода сама приведет. Ты плавать-то умеешь?
- Умею.
"Мальчиш" попытался сначала высвободиться из-под ее руки, но потом перестал и снова зашагал рядом. Интересно, что он там себе удумал.
- Что задергался, как червяк на крючке? Кого ты здесь увидеть ожидал, девицу-молодицу, коса до пояса, белу-румяну? Это летом, зимой зябко девицам, в избе сидят, солнце ждут. Солнце-то когда выйдет, не знаешь?
- Откуда, бабуль? Я же не колдун.
- Не колдун, а знать должен, - сказала, как отрезала. - Ходите угрюмые, молчите да дуетесь, вот оно и не выходит. Нет бы всем разом улыбнуться да в пляс - глядишь, и весна поближе подойдет, на вас глядючи.
- Разве это поможет?
- А что поможет, кислые щи да тулуп на печи? На весь мир фыркать - носа не хватит. А то бы солнце приманили, лед растопили, рыбам жизни дали, то-то справно было бы, как думаешь?
- Справно, - эхом отзывается, ишь. Ну ничего, следы-то приметил уже. Глядишь, и на остальное глаза раскроются.
- Гляди, - старуха ткнула клюкой перед собой. - Прорубь. Вон оттуда, - еще один взмах, - люди ходят по воду. Ступеньки себе сделали, чтоб сподручнее было с косогора вверх-вниз. Там по тропке да по тропке - как-нибудь выберешься.
Она отпустила его руку и бросила клюку. Шагнула к воде и - юх-бултых - ушла вниз, только плеснул серебристый рыбий хвост.
Клюка - черная с серебром - осталась на краю проруби, заблестела под проглянувшим солнцем. Он подобрал и пошел к ступенькам, ровно постукивая по льду.
Остановился, сказал негромко: "Спасибо, бабуль!"
И тебе, внучек, не хворать, не горюниться. Глядишь, скорее весна придет, лед вскроется, жизнь начнется. Устали уже, заснули, пятый сон видят, к шестому подбираются. Седьмой вовсе на дно утянет.
Пора весну кликать.

[Чехарда]

Волк

В Лесу был чужак, и Лес говорил об этом – шелестел хвоей, скрипел старой корой, шептал ветром, шуршал снегом; не зная, опасен ли чужак или полезен, Лес звал того, кто одинаково слышал и понимал Лес и людей.

Кажется, он жил в Лесу столько, сколько существовал сам Лес, вместе с ним рос и набирался сил, чувствовал его силу и его боль, знал, что происходит на самых дальних его границах и в самой глухой чаще, слышал каждый шелест и шорох и понимал их словно люди родную речь. Речь человеческую он понимал не хуже – оказавшиеся в Лесу люди рано или поздно приходили к нему, или он выходил к ним по зову Леса.
Те, что искали мудрости и просветления, звали его отшельником за неспешные беседы, которые он с ними вёл; те, что заблудились в Лесу – охотником за умение вывести нужной тропой и защиту от диких зверей; а когда-то давно один путешественник назвал его волком – не иначе как за колючий взгляд из-под серой меховой шапки или за бесшумную поступь по снегу, а может, ещё что-то увидел, чего не видели остальные. Он не удивлялся ни одному из имён, как не удивлялся ни одному из заданных вопросов и ни одному из встреченных людей, не удивился и теперь, найдя увязшего в снегу чужака, о котором говорил Лес.

Чужак не был опасным, он не нёс вреда Лесу и не желал ему зла, он был уставшим, проделавшим очень долгий путь, но, кажется, не понимающим, где именно он оказался. Те, что приходили в мир нави намеренно, были собраны и осторожны, те, что заблудились – растеряны и напуганы. Этот не был похож ни на первых, ни на вторых – он не потерялся, но и Лес не был его конечной целью, он прошёл границу между мирами, но не заметил этого, он просто шёл вперёд и шёл бы и дальше, но ноги увязли в снегу, а тяжёлый рюкзак всё сильнее давил на плечи, отчего каждый шаг становился короче и медленнее прежнего.
Чужак не испугался вышедшего к нему из чащи, но и не был обрадован встречей – он не искал ни дороги, ни просветления, и кажется, вообще прежде не слышал об обитателе Леса. Но он опёрся на протянутую руку, и снег отпустил его, и идти стало легче, и он молча двинулся за проводником вглубь леса, к старому охотничьему срубу.

Чужак грел у огня замёрзшие руки, сушил промокшую верхнюю одежду, он по-прежнему выглядел уставшим, но готовым продолжать путь, более того – казалось, что  он хочет продолжить его как можно скорее. Его предшественники у огня расслаблялись, исчезал их страх, настороженность сменялась спокойствием, беседы с отшельником вселяли в них уверенность и давали те знания, которых не хватало им прежде. Хозяин сруба помнил их всех – мужчин и женщин, совсем молодых и зрелых, счастливых и разочарованных, случайных искателей приключений и тех, кто шёл исполнять свой долг; каждого, кто когда-то оказывался в охотничьем срубе посреди Леса, перед очагом, где всегда горит ровный и тёплый огонь; каждого, с кем говорил, и не важно – всего пару минут или долгую ночь.

За окном становилось темнее, на Лес спускались сумерки, подбирались ближе длинные тени деревьев. С нарастающим волнением чужак вглядывался в сгущающуюся темноту – обычному человеку в такой дороги не разглядеть.

–  Ты не должен беспокоиться. Ты сможешь продолжить свой путь утром. В этих краях теперь почти не видно солнца, но тот свет, что пока проникает из-за туч, укажет тебе дорогу.

Впервые слова отшельника не успокаивали сразу – чужак качал головой и говорил, что ему надо продолжать путь, что он благодарен за кров, за согревающий огонь, за отпустивший его снег, но путь его важен, что ради всего, что есть, ради самой жизни он должен продолжать идти дальше, что он не может долго сидеть у огня, что дорога зовёт и ждёт. Он порывался уйти, натягивал ещё влажные рукавицы и хватался за сырые лямки рюкзака, а потом снова тянул руки к огню, как будто стараясь ухватить с собой побольше тепла.

– Ради чего мы живем, и ради чего умираем – это один и тот же вопрос. Ты не останешься здесь надолго и продолжишь свой путь. Твоя дорога будет прямой, и Лес больше не задержит тебя.

И чужак наконец стал спокоен, словно услышал именно то, чего ему прежде не хватало в дороге, а услышав, смог понять что-то прежде скрытое. Он больше не отодвигался от очага, и с лица его сходила усталость и горечь и обречённость.

Серым и тусклым утром из охотничьего сруба вышел мужчина с большим рюкзаком за плечами, одежда его была сухой, хранившей тепло домашнего очага и пропитавшейся запахом дыма и лесных трав, на ногах у него были старые, но крепкие плетёные снегоступы, которых не было прежде. Он примерился, осторожно сделал шаг, другой, пытаясь понять, как в них двигаться, а потом пошёл уверенно и быстро, дальше и дальше. Мужчина не оглядывался назад, а потому не видел ни как вьётся за снегоступами волчий след, ни застывшую у сруба внушительную тёмно-серую фигуру.
Отшельник проводил взглядом быстро удаляющегося ночного гостя и перевёл взгляд вверх, на сгустившуюся пелену туч, из которой старательно пробивался одинокий луч солнца – теперь появилась надежда, что вскоре он окажется не один.

[Чехарда]

Северный олень

Время над снежной пустыней жило не признавая правил.
Небо было малахитово-зеленым уже целую вечность, но сегодня на добрую сотню шагов стало лилово-сизым, туманным, не полыхало на недостижимой высоте, а опустилось на плечи и опутало руки. Мягкая мгла легла на глаза перьями куропатки. Нойд знал, что это ворочается перед пробуждением кусачий Солнце, взбивает перины, сливает облака с тундрой, а сполохи с озерами.
- Рано тебе еще, - проворчал он в мягкие седые усы, и снова стало темно - лишь снег искрил под кережей и медленно кружили звезды.
Пространство снежной пустыни дышало по собственным ритмам, то вздымалось метельным вдохом, то замирало в многочасовом молчании.
Едва колючая дымка улеглась, нойд навострил уши: тот, кого он ждал, спускался с китовьего хребта гор. Путник, и без того выбившийся из сил, неумело выбирал дорогу и увязал в снегу все сильнее. Но духи смилостивились: в преддверии ночи стих ветер, и дикий зверь не сбежится на легкую добычу. А зимняя тундра добрая, укутает и убаюкает, не опрокинет реками, не поглотит болотами, не похоронит среди вековых сейдов, не оплетет березками.
Вот и сейчас заскользила поземка, запела свою тихую колыбельную.
Нойд покачал рогами.
У подножия горы появилось очертание куваксы, и внутри нее дернулись языки костра. И нойд, и турист поспешили к нему.
Путник тяжело дышал, растирал покрасневшее до боли лицо и все пытался перезагрузить севший телефон: навигатор давно замолк, а если и показывал дорогу, то вел незримыми лабиринтами, примерно такими же, какие встречались на побережьях.
Нойд улыбался, он знал: истинная карта мироздания - на бубне. Веками он ходил по межмирьям, спрашивал у сейдов и заполнял дубленую кожу символами.
“Ты вот здесь, - выскользнувшие из меха пальцы постучали по  угловатому смешному рисунку. - Пластик не укажет тебе дороги. Ступай по пути сердца”.
Путник отогревался у огня с куксой вареной рыбы с брусникой и тайком рассматривал нойда. Шкуры, в которые тот был одет, не сковывали его быстрых движений и были словно частью его самого. Яркие треугольники ткани и бисерная вышивка украшали его плечи, а темно-синие глаза хоть и щурились, но прекрасно видели в окутавшей тундру темноте. На необычно серых усах и бороде переливались гранями снежинки. Бубен и колотушку нойд подвесил на узловатый пояс - как не тянулся путник, но  не смог рассмотреть поближе. Нойд выглянул на улицу, что-то прошептал и затянул еще пару узлов.
Путнику было сложно понять, вечер сейчас или ночь, а может и вообще обычный северный полдень, но нойд сказал, что это самый подходящий час для обряда.
Под неровный бой бубна нойд запел. Его йойк был негромким, дым костра скользил вверх по углам куваксы и выходил из нее в смоляное, раненое звездами небо седыми кляксами. Огонь гладил по щекам и делал дыхание горячим, а время - настолько тягучим, будто его никогда и не существовало. Казалось, что и за пределами куваксы - не молчащая тундра, а бездонная космическая пустота, нескончаемый зимний танец, таящий ответы на все вопросы.
Утром темнота не стала светлее, но толща снега оказалась вся в птичьих следах - до невидимого горизонта и дальше. Путник моментально провалился по самые бедра, а нойд возвышался над пустошью, будто умел ходить по всем видам воды. Нойд попросил у путника навигатор и с силой бросил его о подножие горы. Путник не успел даже вскрикнуть - навигатор превратился в небольшой пестрый клубок. Его нитки были желтые, зеленые, синие и красные, будто собранные из десятков разных пряж, и их цвет был виден даже когда небо прекращало сиять. Клубок катился куда-то вдаль, но не быстро - даже не привыкший к ходьбе по снегам путник мог бы его догнать.
- Она ждет. Твой путь лежит через плато, где шаманы учились летать, к вершине Ям-бе Ай-мо. Иди, и придешь.
Нойд хлопнул скрытыми мехом ладонями, и кувакса исчезла, а у его ног появилась кережа с ягелем.
Сегодня небо стало лилово-оранжевым, и нойд любовался им почти тысячу ударов сердца, даже сквозь ледяную дымку, секущую лицо. Но потом Солнце перевернулся на другой бок и так сильно дернул свое одеяло, что мело еще несколько дней, сколько бы узлов не завязывал нойд.
Яркий клубок еще виднелся, если подняться на ближайшую сопку. А значит, путник скоро придет на место и разбудит Солнце окончательно.
Скоро в тундру придет лето.

[Чехарда]

Белый медвежонок

Бабушка Нагуя говорит, что белые люди не знают, во что верят. Ее губы складываются в усмешку, затянутые бельмами глаза смотрят в снежную стену иглу, морщинистые руки ловко сшивают между собой два куска тюленьей кожи. Стежки ровные-ровные, Нанухаку такие не даются, пусть у него и два зрячих глаза.

Бабушка Нагуя говорит, что белые люди слабы, поэтому они ищут богов, которые будут управлять ими. И меняют богов, чуть только убоятся, что те не всесильны. Белые люди не понимают, что в мире нет богов, нет правил и законов, которые защитят от болезни или смерти. Мир просто есть, безжалостный и беспощадный, и люди могут беречь себя по мере сил, но их силы конечны. Амулет ворона, который Нанухак вырезал из моржовой кости и повесил у входа в иглу, спасет от пустяковых неприятностей, но если придет большая беда, то белый ворон будет лишь бесполезной костяшкой, ничем не лучше игрушек, которые Нанухак вырезает для маленького Анука.

Бабушка Нагуя треплет Нанухака по жестким черным волосам. Он давно не позволяет такого маме, но бабушке - можно. Она проводит чуткими пальцами по его лицу, очерчивает лоб, нос, щеки. Она говорит, что он похож на ее отца. Нанухак сидит тихо, не шевелится, даже не моргает. Он знает, что если сейчас не прерывать бабушку, то она начнет рассказывать про его прадеда.

Бабушка Нагуя говорит, что ее отец мог превращаться в большого белого медведя. Он раздевался догола на кусачем морозе, упирался босыми ногами в снег и закрывал глаза. Поначалу казалось, что ничего не происходит, но потом его тело начинало меняться, он падал на четвереньки, покрывался шерстью, его лицо вытягивалось и превращалось в хищную медвежью морду, его руки и ноги становились мощными лапами. Иногда он делал это, чтобы защитить свое племя - однажды он схватился с другим белым медведем. То был голодный год, четвертый в череде голодных лет, и медведь вышел к стойбищу в поисках пищи. Прадед Нанухака загрыз врага и племя пережило тот год благодаря медвежьему мясу.

Бабушка Нагуя неодобрительно поджимает губы, когда слышит шаги своей невестки. Она не любит Иниру, маму Нанухака, потому что та не верит в ее истории. Инира смеется над бабушкой Нагуей и говорит, чтобы та не забивала Нанухаку голову сказками. Нанухак молча кивает и помогает бабушке Нагуе вдеть тонкую высушенную жилу в широкое игольное ушко.

***

Эта зима затянулась. Солнце должно было показаться из-за облаков еще несколько недель назад, но оно остается за тучами, и его лучи холодны, как в середине зимы. На прошлой неделе Нанухак вместе с отцом ходил на тюленя, и когда вечером они разделывали тушу, аккуратно отделяя кости одну от другой в суставах, следя, чтобы ни одна не сломалась - иначе дух тюленя не сможет вернуться в море - он видел, что отец непривычно мрачен. В другое время он бы радовался хорошей добыче, шутил бы над Нанухаком и называл его по-русски медвежонком, но в этот раз он молча орудовал ножом, лишь иногда поднимая голову, чтобы с надеждой взглянуть в небо.

Сейчас Нанухак сидит у ног бабушки Нагуи на толстой тюленьей шкуре и подливает ей горячего чая. Он слушает, как отец и мама говорят о его будущем. Мама хочет, чтобы он уезжал с Чукотки, как только закончит девятый класс, чтобы поступал в колледж или ПТУ, куда угодно, лишь бы поскорее вырваться отсюда, чтобы у него было будущее. Он хорошо учится, он умный мальчик, говорит она, но если он не уедет поскорее, то он застрянет здесь на всю жизнь. Отец качает головой - Анука еще слишком мал, чтобы помогать мне, не могу отпустить Нанухака так рано. Пусть заканчивает одиннадцатый класс здесь, сдает ЕГЭ и тогда уже уезжает. Если захочет. На этих словах он поворачивает голову совсем чуть-чуть, и смотрит на Нанухака искоса, но Нанухак делает вид, что увлечен вырезанием очередного ворона из моржового клыка. Этот ворон не для охраны иглу, этого мама продаст белым людям, которые любят покупать такие вещи. Они называют их сувенирами и ставят у себя в домах на полки, чтобы смотреть на них.

Нанухак любит учиться. Сидя в классе, сонно жмурясь на уютно жужжащие на потолке лампы, он чувствует себя счастливым, когда корни очередного уравнения появляются на поверхности хаотичного моря чисел. Учительница хвалит его и говорит, что он может стать инженером, когда вырастет. В школе, среди чахлых растений в глиняных горшках, покрашенных наполовину в зеленый цвет стен, перед затертой почти добела доской, это кажется возможным. Уехать, поступить в колледж или университет, жить в большом городе, носить джинсы и пуховики, покупать еду в магазине, каждый день ходить на работу и сидеть в теплом офисе за столом, а не в болтающемся по волнам каяке. Жить той жизнью, какой живут в реальном мире, а не в сказках бабушки Нагуи. Нанухак знает, что это возможно.

***

Бабушка Нагуя засыпает быстро, ее седые косы с вплетенными в них кожаными шнурками мерно движутся в такт дыханию. Отец на руках относит Ануку в их с мамой постель, они что-то шепчут друг другу под одеялом, но вскоре замолкают, и по иглу разносится мерный отцовский храп. Нанухак поднимается и осторожно, неслышно выходит на улицу.

Он идет в сторону от поселка, останавливается, снимает с себя всю одежду и аккуратно складывает так, чтобы она не промокла. Упирается босыми ногами в снег, смотрит в непроглядно-черное небо, потом закрывает глаза. Лицо его спокойно и сосредоточенно, даже когда начинает вытягиваться, меняя форму, покрываясь светлой шерстью. Минута, и полярный медвежонок уже бежит прочь от поселка - нет, от стойбища своего племени - прямо в зарождающуюся метель.

Запах, острый и резкий запах чужого человека бьет прямо в нос, и медвежонок ускоряет шаг. Наконец-то, наконец-то, наконец-то. Уже несколько недель он ждал, он искал и искал, уже не надеясь найти. Лапы несут его вперед и вперед, куда быстрее, чем слабые человеческие ноги, и наконец-то он видит путника. Усталый, измотанный, тот поднимается в гору, каждый его шаг короче предыдущего. Его темная фигура на белом снегу кажется до смешного жалкой, особенно, когда он в очередной раз падает и замирает, не в силах подняться. Но медвежонок знает - чует - что от путника зависит самое важное в жизни стойбища, в жизни всего огромного мира. Он знает, что путник может вернуть солнце.

Тот вздрагивает, завидев медвежонка, пытается отползти подальше. Пусть и не взрослый, медвежонок уже намного крупнее человека, и выглядит устрашающе, внезапно появившись из метели. Но даже страха недостаточно, чтобы путник смог встать.

И тогда медвежонок поднимается на задние лапы, его шерсть редеет и будто бы втягивается в стремительно уменьшающееся тело, его морда укорачивается и приобретает черты человеческого лица. Миг - и перед путником стоит мальчик-подросток, полностью обнаженный, его тело смутно белеет в непроглядной черноте полярной ночи.

Сын своего народа, правнук своего прадеда, Нанухак, которого уже скоро начнут называть его полным именем - Нанук - делает шаг вперед. Он протягивает лежащему на снегу человеку руку и говорит:

- Борись. Если ты мужчина, ты встанешь и пойдешь.

Только снег, ветер и метель видят, как путник неуверенно принимает протянутую руку, как мальчик помогает ему подняться на ноги. Они говорят о чем-то еще, но никто - никто - их не слышит.

***

Человек поднимается на гору медленно, но уверенно. Медвежонок рысит от горы прочь, к небольшой горстке иглу на берегу холодного моря, к стойбищу, которое он охраняет, как охранял его прадед и прадед его прадеда.

Домой.

[Чехарда]

Иван

Дорога. Привычная тяжесть рюкзака за спиной, ноющая боль в ногах, черный, мокрый асфальт под серыми походными ботинками и ни единой мысли в голове. Впереди была нечеткая линия горизонта, наполовину скрытая легкой пеленой тумана, темные силуэты деревьев, белая прерывистая полоса дорожной разметки. Казалось, это было всегда — день назад, неделю, месяц, год… Казалось, все остальное было когда-то невероятно давно, а может быть, и вовсе не со мной, с кем-то совсем другим, чья память почему-то досталась мне в нагрузку вместе с красной точкой на навигаторе.

— Папа, а нам еще долго идти? — третий вопрос за последние полчаса, но в голосе дочки не было ноющих, усталых ноток, в нем звучало радостное предвкушение чуда.

Синяя стрелочка на карманном навигаторе уверенно двигалась в сторону красной отметки. Для Светы я планировал нарисовать настоящую карту, пиратскую, с красным крестиком, обозначающим клад, но в последний момент начальство подкинуло срочный заказ, и пришлось обойтись стареньким наладонником с геолокацией. Сделал глоток сладкого чая из маленького термоса, и по телу распространилось приятное тепло. Геокэшинг — новое развлечение, но этот маленький поход напоминал мне детство, те теплые осенние деньки, когда мы с папой вот также, как я сейчас со Светой, гуляли по лесу в поисках грибов, проводя иной раз вдвоем целый день, с раннего утра до наступления темноты. Мама всегда заворачивала нам с собой пару бутербродов и заваривала в стеклянном термосе крепкий горячий чай.

— Не убегай далеко, солнышко, — улыбнулся, глядя, как ярко-синяя куртка мелькает между деревьев. — Медведь украдет.

Посреди залитой солнцем полянки возвышался огромный, старый пень с мощными, наполовину выкорчеванными корнями. Среди них блестело что-то золотистое, и Света восторженно взвизгнула, с трудом извлекая на поверхность небольшой, искусно украшенный сундучок. Только сейчас вспомнил, что по правилам нужно не просто забрать клад, а и положить что-то взамен. Совсем об этом забыл и, конечно, оставил дома, на рабочем столе заранее купленный вместе с подержанным навигатором кожаный браслет с шаманскими рунами. Покопался в карманах охотничей куртки, но, как назло, ничего даже более-менее пригодного для обмена в них не завалялось — один только старый хлам и совершенно прозаические и скучные штуки вроде налобного фонарика или простенькой фиолетовой зажигалки с колесиком.

— Я оставлю тут её, — спасла положение Света, вытаскивая из своего маленького рюкзачка любимую тряпичную куклу, которую они с мамой, моей нежно обожаемой экс-супругой, сшили на мастер-классе год назад.

Кукла, надо признать, получилась красивая. В цветастом бело-красном платье, с мягкими волосами из темных шерстяных ниток, красными бусами на шее и блестящей атласной лентой, перевязывающей лоб. Будучи слегка навеселе после дружеских посиделок, я как-то предложил Свете нарисовать кукле лицо, но дочка отказалась. Впрочем, и без него кукла была вполне достойным подношением для следующего искателя кладов.

Черный асфальт сменился накатанной, неровной грунтовкой, мрачные тучи над головой сгущались, обещая скорый дождь. Время пролетало незаметно — вроде бы только что на часах было десять утра, и вот маленькая стрелка часов приближалась к середине циферблата. Еще километров десять, и нужно было останавливаться на ночлег. Жевать бутерброд можно и на ходу, но в темноте есть опасность заблудиться, замерзнуть и навсегда остаться где-то в лесу рядом с дорогой. Может быть, это было бы не так уж плохо. Только вот красная точка на навигаторе, как путеводная звезда, манила и не давала остановиться на середине дороги.

Река Смородина — равнодушно отметил разум. Когда-то, когда мы с дочкой ездили на машине к моим родителям, в деревню, Света любила разглядывать дорожный атлас и выискивать там смешные названия. Больше всего ей нравилась деревня Большие Коты, а однажды она долго смеялась над рекой с именем Обжорка. На реку Смородину едва ли стоило бы обращать внимание. Их таких, как и речек Черных или Малых, в каждой области по паре штук.

Через реку вел хлипкий деревянный мостик, на котором мигала аварийкой машина. Рядом кружил молодой парень в тоненькой темной куртке.

— Не поможешь? Колесо застряло, — спросил он с надеждой.

Помочь оказалось непросто. Мостик дышал на ладан, одна из досок провалилась под колесом, и нужно было не просто вытащить машину, но и сделать это так, чтобы остальные доски не провалились тоже, и мы двое вместе с машиной не оказались в мелкой, грязной и холодной речке. Парень благодарил долго и многословно, предлагал подвезти. Почему-то одолевали сомнения. Очень не хотелось говорить, отвечать на неизбежные вопросы, не хотелось рассказывать, как и почему я оказался на этой дороге и куда направляюсь. Но цель на навигаторе была еще через многие тысячи километров, и даже часть пути на машине существенно приблизила бы мою синюю стрелочку к красной точке далеко на севере.

Я сел в машину, только теперь начиная чувствовать, как устало гудят ноги, расслабляется спина без тяжелого рюкзака. Дорога казалась непривычно ровной, в машине не играло никакой музыки, не было даже радио, от елочки, привязанной к зеркалу заднего вида ненавязчиво пахло хвоей.

— Куда едешь? — спросил парень.

Будто не поняв вопроса, я ответил коротко, без подробностей:

— На север.

Но почему-то дальнейших расспросов не последовало, и мой попутчик спокойно кивнул.

— Значит, пока нам по пути.

Я молчал. Снял шапку, перчатки. В машине было тепло и как-то уютно, негромко урчал мотор, и звук этот почему-то слегка напоминал мерный стук копыт. Парень тоже молчал, кажется, получая неподдельное удовольствие от того, что просто едет вперед, под колесами шелестит дорога, а руки уверенно лежат на руле. Не знаю, сколько времени прошло в этом молчании, но оно не казалось неловким. День сменился вечером, вскоре густую темноту развеивал лишь свет фар, а потом снова наступило утро. Мы не останавливались на ночлег, но делали короткие остановки в лесу и возле магазинов в деревнях, пополнить запасы еды, размять затекшие ноги, сходить в туалет. Я показал водителю конечную точку на навигаторе, он указал, где наши пути должны разойтись. Уже совсем близко к цели.

Мы ехали три ночи и три дня. Иногда говорили о чем-то нейтральном, вроде погоды или сериалов, и я так и не дождался вопроса о цели своего путешествия. Но мысли… Воспоминания, нежелательные и болезненные, приходили сами собой.

Я просто пошел в магазин. Как и обычно, за хлебом и молоком, оставив Свету сидеть за уроками и сказав, что приду и обязательно проверю выполнение заданий. На входе по акции продавался килограммовый шарик сыра, я кинул его в корзину и задумался — может быть, приготовить пиццу? Поискал пачку дрожжей, несколько раз прошел мимо холодильника с колбасами, задумчиво разглядывая колбасу и выбирая, взять ли на этот раз пеперони, ветчину или то и другое вместе. Ветчину я любил больше, но под большой пачкой пеперони висел желтый ценник. В овощной отдел, чтобы взять грибы и помидоры, я шел уже с полной корзинкой, по дороге прихватив любимые конфеты Светы, шоколадное печенье для себя, пару сырков со скидкой, бутылку кефира и пачку макарон. На кассе мне встретился Вася, сосед по лестничной клетке, хороший парень, у которого я одалживал перфоратор, чтобы установить в комнате детский гимнастический комплекс с канатом, подвесными кольцами и шведской стенкой. Мы разговорились. Выяснилось, что от него неделю назад ушла жена с маленьким сыном, почти ровесником Светы, и теперь хочет делить совместно нажитую двушку.

Домой я шел в несколько мрачном настроении. Рассказ Васи напомнил мне о своем собственном разводе и о том, какие слова бросала напоследок бывшая жена — нищеброд, неудачник, шут, не мужчина. Она хотела бежать за карьерными успехами, хотела отдыхать на островах, а не в деревне у родителей, жилье побольше, модной одежды. Наверное, понятные желания. Я никогда их не разделял. Мне было достаточно любимой и ненапряжной работы, двух пар джинсов, пары свитеров и прогулок по лесу с маленькой дочкой. Хотелось приходить домой пораньше, чтобы поиграть со Светой в куклы, а по выходным не брать подработки, а нежиться с женой в постели и заказывать на дом набор из двух пицц по акции.

Возле подъезда было шумно. Стояла скорая, выла сирена пожарной машины, мельтешили люди. Из какого-то окна вверх поднимался черный столб дыма. У кого-то из соседей пожар — мелькнула мысль, и почему-то неспокойно ёкнуло сердце.

Выходить из теплой машины оказалось неожиданно неприятно. Точка на навигаторе показывала налево, через замерзшие болота. Приличной дороги не было — только небольшая, теряющаяся среди мха и пожухлой, покрытой изморозью коричневой травы тропинка. Ноги шли вперед сами, в момент вспомнив, каково это — идти часами, не останавливаясь, будто бы и не было этих ленивых дней в машине. На ночлег пришлось устроиться в палатке уже через пару часов после того, как кончилась дорога.

Следующий день был долгим и холодным. Мерзли руки в перчатках, рюкзак за спиной почему-то казался непривычно тяжелым, и почему-то внезапно, впервые за время, прошедшее с начала моей дороги, в теле ощущалась усталость. Последнюю подлость подкинул навигатор — неожиданно у старенького прибора кончилась батарея, и, хотя я старался придерживаться прежнего курса, уже километров через пять стало ясно, что не то пошел не в ту сторону, не то вовсе ходил кругами по проклятым болотам. Солнце почти не показывалось, небо было затянуто сплошной серой мутью облаков.

Уже к вечеру я вышел к замерзшей реке и впервые за этот долгий день увидел человека. Возле проруби сидела старая бабка, закутанная в толстую коричневую куртку и большой пуховый платок. Рядом не было ни удочки, ни бура для зимней рыбалки.

— Льду то уже давно пора бы стаять, милок, дать рыбам дышать, да холода такие, много лет таких не было. И кости ломит от холодов этих, страсть. Вот, помню, восемь зим назад… А соседка то, Варя, корову свою…

Бабка жаловалась на радикулит, рассказывала о погоде, все время как-то обходя вопросы о том, как пройти до деревни. От долгого стояния на морозе начинали мерзнуть ноги даже в теплых ботинках. В голову пришла мысль, что бабка, возможно, немного не в себе — не отвечает на вопросы, да еще и вышла «подышать» так далеко от деревни, на замерзшую речку. Наверное, нужно было бросить попытки разговорить ее и поискать деревню, пройдя по следам на снегу, но их почему-то не было. Странно — мелькнуло в голове.

— Да, холодно, — неожиданно для самого себя я заговорил. — Я сам из теплых мест, у нас в этом время года уже листики распускаются, какой там лед. Да и вообще не каждую зиму лед намерзает, все чаще сырость и слякоть. Снег за всю зиму раза два выпадет — уже хорошо.

Разговор почему-то затянул. Вскоре я поймал себя на том, что рассказываю о детстве, жизни в деревне с родителями, курах, которых соседи запускали на наш участок, и которые постоянно вытаптывали всю траву. Давно мне уже не приходилось разговаривать так легко. Наверное, с тех самых пор, как…

— Спасибо что выслушал старушку, милок, — улыбнулась вдруг бабка через несколько минут. — До деревни рукой подать, заберись на холм, там тропинка, иди налево и скоро упрешься в дома.

На холме и правда оказалась протоптанная тропинка. Я обернулся, чтобы посмотреть на бабушку, но на реке уже не было ни ее самой, ни маленького складного стульчика, на котором она сидела.

[Чехарда]

В деревне я согрелся, плотно поел, подзарядил навигатор и решил остаться на ночлег. Спать в палатке, несмотря на зимний спальник и толстый свитер, было уже холодновато, а мужик, к которому я напросился на постой, за небольшую денежку пообещал затопить баню. Наутро я вышел из деревни в сторону леса с изрядно потяжелевшим рюкзаком и странным ощущением довольства.

Навигатор вел в лес. Ноги утопали в снегу, теплые штаны моментально промокли до колен, но красная точка на экране мигала уже так призывно близко, как никогда раньше, всего в каких-то паре дней пути. Снег лежал нетронутым, белым-белым, каким почти никогда не бывал в городах. Тропинки не было, и пробираться вперед было тяжело. В нескольких метрах впереди глаза наткнулись на свежий след, такой мне когда-то показывал отец, предупреждал — если увидишь, уходи побыстрей. Такой след оставлял волк. Внезапно стало тревожно. Волк, возможно, прошел здесь уже давно, но все-таки… все-таки…

Снег за спиной заскрипел. Деваться было особенно некуда — разве что залезть на дерево, но в зимней одежде, с рюкзаком за спиной это не представлялось реальным. Не то чтобы я боялся смерти — ничего хуже того, что уже произошло в моей жизни, случиться не могло, и о смерти все чаще думалось с облегчением, но в животе все невольно сжалось. Однако за спиной стоял человек.

Это был высокий, плечистый мужчина в черной шубе и волчьей шапке, с ружьем и на снегоступах. Взгляд светло-серых глаз был острым, оценивающим, а может быть, так казалось из-за резких, грубых, будто вырубленных из камня черт лица или густых темных бровей.

— Я отшельник, — рассказал он, когда мы пришли в его жарко натопленный бревенчатый домик в лесу. — Живу здесь, в деревню редко наведываюсь. Ко мне, бывает, приходят поговорить те, кто ищет просветления.

Я просветления не искал. У моей дороги цель была совсем другая. И все же мы разговорились. Сам не зная почему, я рассказал ему многое. Нет, не все. Все я не мог рассказать, наверное, даже себе самому.

В квартире пахло дымом и паленым пластиком. Я вернулся туда после похорон, наконец отделавшись от назойливой опеки родителей и обвинений бывшей жены, и в голове было пусто. Я не мог плакать, не мог кричать, в горле застыл огромный, тяжелый комок. Я не спал и не ел четыре дня — не мог. Утром я еще планировал — приеду и буду ругаться с моргом, это не она, это не моя Света, они там в больнице перепутали, что не смогли ее спасти, мое солнышко просто лежит в какой-то другой палате, и в гробу окажется другая девочка, какая-то совсем другая, может, рыженькая или со светлыми волосами и, конечно, совершенно другим лицом. Но в маленьком гробу, на белой шелковой обивке лежала она.

Смерть совсем не изменила её черты. Многие говорили, что своих родственников на похоронах они не узнавали — так менялись они после смерти. Я узнал. Это её каштановые волосы были прикрыты белым кружевным платком, это был её слегка курносый нос с пятнышками веснушек, её слишком бледные губы, её длинные прямые ресницы на закрытых глазах. Это была она, и осознание выбило из легких воздух, будто сильный удар под дых.

Я не запомнил похорон. Только — как прижался губами к слишком холодному лбу, в последний раз посмотрел на слишком спокойное, навсегда застывшее в этом спокойствии лицо, как положил в гроб любимую игрушку, потрепанного, уже давно не белого зайчика. Мне что-то говорили, я что-то отвечал в ответ, но лишь какая-то часть меня говорила, управляла телом, слушала, садилась в автобус, чтобы ехать на поминки. Другая часть застыла в оцепенении, в том миге, когда я увидел её лицо в деревянном гробу.

Но, когда я вернулся домой, оцепенение сменилось болью. Здесь, на кухне, я учил Свету лепить пельмени, а потом она лепила из остатков теста маленькие солнышки и сердечки. Здесь, в комнате, я читал ей на ночь сказки, и ничьи слова о том, что она уже большая и может читать сама, не могли нарушить нашу давнюю традицию. Здесь, за этим столом я делал с дочкой уроки, рисовал на полях её тетрадок смайлики и медвежьи мордочки. Здесь, на вешалке перед входной дверью висел её маленький розовый рюкзачок, с которым мы…

Из дома охотника я ушел утром. В голове почему-то крутилась произнесенная им фраза. Ради чего мы живем, и ради чего умираем — это один и тот же вопрос. Чушь. Какая-то чушь. Времена, когда люди умирали ради чего-то, давно прошли. Теперь смерть — лишь нелепая случайность. Или не случайность.

Навигатор тем временем умер окончательно. Наверное, это должно было случиться рано или поздно. Я уже вышел из леса и должен был идти в сторону гор. По крайней мере, здесь ошибиться с дорогой было труднее. Красной точки больше не было на карте, но я чувствовал, знал, что она совсем близко, и не мог остановиться и повернуть назад.

У подножия гор, как раз там, где я окончательно перестал понимать, куда идти дальше, было жилье. Странная конструкция из палок и шкур, такая же, какую я когда-то еще в детстве видел в энциклопедии — яранга шамана. Что за черт, какие-то сектанты что ли — мрачно ухмыльнулся я, но холод и долгая дорога отняли у меня столько сил, что на удивление их уже не осталось. Внутри сидел шаман. Натуральный. Как на картинке из энциклопедий или в фильме про народы севера на нэшинал географик, который мы любили по вечерам смотреть со Светой. Одетый в шкуры, с большим бубном и головным убором с оленьими рогами.

— Твой путь — путь сердца. Как может кусок пластика указать тебе дорогу? — ответил он, когда я попросил помочь с навигатором или указать хотя бы нужное направление.

Желание расхохотаться от абсурда происходящего становилось нестерпимым. Не знаю, почему я не сделал этого. Не знаю, почему вместо этого молча сел у костра рядом с шаманом. Почему согласился на проведение обряда. Может быть, все дело было в том, что…

Дни тянулись за днями, недели за неделями, превратившись в сплошную серую полосу. Чтобы оплатить похороны, я спешно продал машину. Мне ничего не хотелось. Мне некуда было идти, некуда было спешить. Я уже всюду опоздал. Боль и вина преследовали меня каждую минуту, каждое мгновение. Я не мог работать, не мог есть — только пил приторно сладкий чай, чтобы не падать в обморок от истощения. Я тенью ходил по дому, ни с кем не общаясь, не отвечая на звонки. Я спал на полу, если спал вообще — подойти к дивану, на котором мы со Светой смотрели мультики и ели пиццу по выходным, не получалось. От самоубийства меня удерживала только отпечатавшаяся в памяти раскаленным клеймом фраза друга на поминках — у тебя пожилые родители, им нужна помощь, не смей. Друг был прав. Я не имел права так с ними поступать.

В один из дней в сознании вдруг вспыхнула мысль. Кукла. Та кукла, которую Света положила в сундучок в корнях старого пня — я должен ее найти. Зачем, для чего — я не знал и не желал знать. Я оделся, взял навигатор и пошел в лес. Не помню, сколько времени это заняло. Сундучок лежал на прежнем месте, но вместо знакомой куклы там лежала серебристая заколка в виде цветка. В дневнике, заполняемом участниками, уже было две новых записи. Я залез в интернет на сайт геокэшинга. Долго разбирался, долго искал. Куклу забрал один из участников, но на одном из разделов форума нашлась информация, что он положил ее в другое место. Далеко, очень далеко. На самом севере страны.

Я взял деньги, оставшиеся от продажи машины, откопал на антресолях большой походный рюкзак, зимний спальник, палатку. Закрыл дверь насквозь пропахшей дымом и отчаянием квартиры, оставил дома смартфон и планшет, надел на руку кожаный браслет с рунами, купленный когда-то для геокэшинга, взял тот самый, старенький навигатор, ввел в него координаты.

Я шел. Пешком или ловил попутки, ночевал у тех, кто был готов пустить на постой, или в палатке в лесу, нигде не задерживался, ни с кем не откровенничал. Поначалу болели стертые в кровь пальцы на ногах, болела спина и поясница, невыносимо ныли икры. Терзал сухой, раздирающий горло кашель, не дышал забитый соплями нос. Но день за днем становилось легче, дорога стелилась под ноги, в мыслях переставали крутиться непрерывающиеся воспоминания, все больше замещаясь пустотой. И красной точкой на навигаторе, моим маяком, моей путеводной звездой.

Обряд я не запомнил. Только гулкие удары в бубен и горьковатый вкус на языке. Но утром куда-то ушло недоверие. Утром я вышел из яранги и бросил на землю навигатор. Он превратился в красный клубок и медленно покатился по снегу, указывая дорогу. Шаман провожал меня напутствием.

— Она ждет. Твой путь лежит через плато, где шаманы учились летать, к вершине Ям-бе Ай-мо. Иди, и придешь.

И я шел. Было тяжело. Непривычно тяжело, так, как не было даже в самые первые дни. Тело просто отказывалось повиноваться, будто бы в вены и артерии вместо крови кто-то залил свинец. В горле снова стоял ком, появившийся в день похорон и исчезнувший, когда я вышел из дома, заперев ту дверь. Я шел по плато, и перед глазами у меня была вершина, и на ней мне чудилась такая знакомая красная точка. Я должен был дойти, должен был осилить это совсем небольшое по сравнению с уже пройденным расстояние, но я так устал. Смертельно устал.

Ноги запутались в глубоком снегу, я повалился на колени, лицом в землю. На снег западали алые капли, во рту появился металлический привкус. Я не мог больше идти.

В плечо вдруг ткнулось что-то мягкое. С трудом повернув голову, я увидел маленького белого медвежонка. Такого чистого, что почти сливался со снегом. А потом образ дрогнул, перетекая во что-то… в кого-то. Совершенно голого юношу-подростка с длинными черными волосами и узкими глазами эскимоса.

— Борись, — вплелся в вой вьюги странный голос. — Если ты мужчина, ты встанешь и пойдешь.

— Ты не мужчина! — кричала Катя, когда я застал её в постели с моим старым другом.

— Это ты виноват! -отчаянно кричала она на похоронах, цепляясь за мою куртку. — Ты оставил её одну! Ты её убил! Ты не мужчина, ты ничтожество!

Я встал. Сделал первый шаг, второй. Сплюнул на снег кровавую слюну, вытер окровавленное лицо перчаткой. Третий шаг. Четвертый. И вдруг стало легче. Усталость отступила, комок в горле растворился, и я смог вдохнуть полной грудью.

Я оказался на вершине. За ней не было ничего. Это был край мира. Передо мной стоял большой открытый сундук. Там лежало много вещей, но взгляд сразу упал на куклу. Ту самую, в бело-красном платье, с перевязанными атласной ленточкой темными волосами из шерстяной нитки, с бусами из бисера на груди. Но почему-то у нее было лицо. Я протянул руку, но рука проходила сквозь куклу, будто она была голограммой или видением.

Надо оставить что-то взамен — пришло вдруг в голову. На руке все еще оставался браслет. Но он не был равноценной заменой. Я расстегнул куртку, достал из рюкзака острый охотничий нож и разрезал им грудь. Больно не было. Больно было тогда, когда я вернулся домой после похорон. А это — это больно не было. Я достал из груди сердце, положил его в сундук и, пачкая кровью платье, достал куклу. Улыбнулся. Встал. Посадил куклу на каменный уступ и пошел к краю мира.

Света

Света очнулась сидя на большом теплом камне на прогалине. Вокруг горы и высоченные деревья, кажется из макушки достают до самого синего неба. Ласковое солнце, проникая сквозь густую яркую листву, ласково греет спину. Рядом с девочкой мирно щиплет траву гнедой жеребец, северный олень чешет рога об замшелую кору векового дуба. Лежит волк, положив лобастую голову на лапы. Играется с вырванным пеньком белым медвежонок. журчащего ручья выглядывает щука, сверкая блестящим черным глазом.

[Чехарда]

Рецензии:

Щука

Старуха мне скорее напомнила Бабу Ягу, нежели щуку, но очарования не потеряла от этого, только приобрела.
Вот за что люблю Снайпера, так за легкий, но гладкий и живой язык. При этом с четко выверенной долей красивостей. Сразу видно инженера)

Тяжелые серые тучи нависли так низко, что, кажется, встань на цыпочки - и дотянешься.

Сразу ощущаешь это, представляешь. И возникает чувство, что ты ребёнок, который замирает и зачарованно смотрит на небо, а в голове ничего-ничего, никаких планов или списков. Просто небо.

- А куда вывела, ба? К железке?
- Типун те на язык, к какой железке... Железок тут в то время было - только коса да топор. Они по-нашему ни бельмеса, куда выйти, не сказали... Я их к дому вывела, к своему. Да что-то не понравилось им, ушли. Племя дикое. А ты куда путь держишь?

И вот тут, вдоволь деревенского диалекта, который придаёт жизни бабульке, и сокращение от мужчины, которое как бы подстраивается под собеседницу, и в то же время облегчает текст, обходя громоздкую конструкцию «железнодорожные пути».

Не отступает Снайпер и от своих принципов немножко посыпать сверху крипотой, так, чтобы умами появился)

Следы заметил. Глазастый. Но виду не подает, держится.

Рыбьи что ли?)

Из-за таких приёмов героев ты видишь, ты идешь с ними, отмечаешь легкую нервозность мужчины, пробивающуюся сквозь усталость, хитрую улыбочку старушки, которая на самом деле не таит ничего дурного, просто скучно ей.

При этом из описания всего окружения в тексте только небо, как мазком в самом начале, остановить и привлечь внимание.

Иван

Какой. Грустный. Текст.

Жесть.

Вообще я была удивлена, прочитав, что текст Ивана был дополнительным - мне он кажется важнейшим элементом текстовушки, связующим все воедино. И очень приятно, что автор не пожалел времени и сил, сделав финальный элемент игры максимально полным, живым, в избытке предоставляющим нам все необходимые детали.

Обычная и курсивная части текста изящно дополняют друг друга, кружа и переплетаясь, сходясь к яркой и пронзительной кульминации. История отца, идущего на край света за куклой, оставшейся от погибшей дочки - это, конечно, разрыв сердца. Мне понравилось как автор, с одной стороны, подробно выписал все, что происходит с Иваном на его нелегком пути, а с другой - сумел показать, что фокус внимания путника почти не смещается на всех встреченных им странных людей-нелюдей, он как будто все время "не здесь", словно его внутренний взор затянут серым безжизненным туманом. И пока вокруг него творится самое настоящее волшебство, он просто идет от одного пункта к другому, чтобы наконец достичь цели и вырвать из своей груди сердце.

Это очень грустно и очень хорошо. Спасибо, автор.

Света

Текст Светы мне очень хотелось увидеть ещё тогда, когда я только получила свою наводку. Фигура дочери в истории Ивана очень важна, она незримо присутствует на протяжении всей его дороги.
Шебуршунчику отлично удаются "детские" тексты. Далеко не все авторы умеют описать ребёнка правдоподобно, так, что не возникнет сомнений - это именно ребёнок, а не описание взрослого с указанием возраста. Света получилась очень милой и трогательной. Она любит своих родителей и принимает их такими, какие они есть - слегка безответственного отца, мать, которая, как мы понимаем по разговору, редко выделяет время на дочь. Даже немного обидно становится за девочку. Когда ты взрослый, уже, в отличие от ребёнка, понимаешь, что не только в работе дело. А может быть, и не столько в работе. Вообще в тексте вроде бы мельком, но отлично вырисовываются проблемы родителей. И в нем можно увидеть Ивана таким, какой он был до случившейся трагедии. Собственно, наверное, только из истории Светы и можно узнать, что когда-то он был весёлым человеком. Кстати, интересно, эпизод про пожары в Австралии был прописан в наводке или это находка автора?
Очень приятно было прочитать окончание. Оно доброе и тёплое и немного смягчило завершение текста Ивана.
Ну и чуть-чуть покусаю: немного сбивают при чтении "скачки" времен - часть текста написана в прошедшем времени, а часть в настоящем. Также есть парочка пунктуационных ошибок, лишние и отсутствующие запятые.

Волк

Сложный текст, очень сложный.
Сложно читать, сложно комментировать. Видимо, и наводка была сложная.
Образ хозяина леса - крепко скроенный, ладный, но темный и непроглядный. Чем живёт, о чем думает, откуда пришел - загадка. Какие цели преследует, охраняет Лес или Лес охраняет его? Помог чужаку - кажется, что должна быть за это расплата, такие сущности просто так не помогают.
Я по личным причинам трудно отношусь к персонажам, которые говорят загадками, от Сфинкса до Дамблдора. Хочется всегда рядом кого-то, кто разъяснит, мне, тупенькой, о чем тут и к чему, тезисно, конспективно. Но так обычно не происходит и я страдаю. Тут нечто похожее.
Чужак отогрелся и ушел, и ему стало светлее - от контакта или просто потому, что всякой грусти есть свой срок? А Волку стало как-то иначе? Он ждёт, что будет не один, к нему придет... Ведь не чужак, а кто?
Много загадок, ни одной отгадки, ритмика напоминает гекзаметр почему-то (былинностью-легендарностью?), в канве игры хорошо, в отрыве - очень тяжело.
Как в школе, сказал про содержание, скажи про грамотность. Грамотно! Образно, вещественно, "снег отпустил", очаг пахнет, мокрая одежда сохнет, лямки рюкзака давят на плечи. Все пять чувств погладили. Качественный текст.

Северный Олень

Что ж. Френ как главный любитель Севера, зимних холодов и тундры отлично попадает в образ оленя-шамана, мудрого, яркого, неземного совершенно.
Забавно, кстати, у меня чёткое ощущение, что чем севернее текст – тем больше в нём от сказки и мистики (очевидные превращения, волшебный клубок-навигатор, встраивание легенд в повседневность – просыпающийся (кстати, почему мужского рода?) Солнце) и меньше привычной жизни. Интересно, а задумка с заменой навигатора клубком из наводки или авторская идея?

Сам по себе текст очень красив – от описания разных оттенков неба до разнообразных шаманских подробностей. Вообще удивительная штука, насколько завораживающим вышло описание ночи с песнью под бубен - вся эта космическая пустыня с небом нового оттенка действительно видится и чувствуется (не в первый раз, кстати, замечаю у Френ такой удивительный переход в другую реальность). При этом, если вход в этот ночной потусторонний мир оказывается довольно плавным, то выход из него в утреннюю реальность наоборот – яркий и резкий (брошенный и разбитый вдребезги навигатор отлично это иллюстрирует).
Интересно, что текст получился одним из самых оптимистичных – при первом прочтении прям было ощущение, что сказка окажется с фантастическим и счастливым концом; впоследствии, впрочем, несмотря на грустный финал всей истории, эпизод с оленем-шаманом всё равно остаётся и ярким и обнадёживающим (Солнце-то скоро проснётся).
Спасибо за такую визуальную и оптимистичную красоту.

Белый медвежонок

В детстве очень любила амурские сказки Нагишкина, и с первых строк стало казаться, что читаю я что-то из той же вселенной - сурово-сказочной, по-бытовому жестокой, снежно-тягучей.
Вообще очень люблю тему коренных северных народов, когда нерпы, олени, медведи/тигры, кость, рыба, сырое мясо, исколотые шкурами пальцы, постоянная вьюжная зима, - и какой-то другой мир снаружи, который даже с духами не считается и дочерей за хозяев тундры замуж не отдает.
Как любителю числа четыре, понравилось, что не от деда внуку скилл перешел, а от прадеда правнуку, вроде и мелочь, а "вот не как у вас тут с вашими привычными сказочками".
Медвежонок молодец, настоящий сын севера - без лишних слов, без суеты, появился, спас, сказал.) Достойным человекомедведем вырастет.
Улыбнуло немного, что "медвежонок рысит", сразу представился пейринг на недалекое будущее, когда подросток Нанухак встретит юную деву с зелеными кошачьими глазами, и окажутся они оба из кланов оборотней.
По самому сюжету - а что тут скажешь. Хорошая притча, в которой и прошлое, и настоящее, и традиции. Хоть и знала, что время действия - наши дни, все равно немного дернулась на ЕГЭ [но я и у себя на навигаторе дергаюсь], как еще один момент колоссальной разницы между двумя мирами. Очень погружает в атмосферу описание быта, конечно, - какие там школы и другие города, вот он мир, перед тобой, весь.

Конь

Если честно, писать эту рецензию было очень сложно. Текст хороший, подробный, но лично для меня он оказался ужасно пространным. Подозреваю, что дело в сложности наводки. Боюсь, Янтарь меня запинает ногами после моего отзыва. Но мне действительно крайне сложно было писать его.
 Она, безусловно, умница, потому что у нее получился  последовательный, подробный рассказ, с интересными оборотами, описательный. Когда он вспоминал заброшку и разрыв мне очень живо представился “Ночной дозор”, причем именно экранизация, с теми мрачными цветами и серо-синей гаммой.
 Удалась атмосфера постоянного стремления куда-то, что где-то этот загадочный Гоша нужен для так и оставшихся для меня загадкой свершений. И при этом не отпускало ощущение безнадежности и тоски. Иногда в рассказе появлялось что-то жизненное, реальное, когда, например, Гоша чуть не сбивает лося. Будто в этот момент я и сама, читающая этот текст, вырвалась из сонной паутины, в которую он меня закутал. И именно этот момент мне больше всего и понравился. Он действительно живой, и такой понятный. На фоне того,  что в целом текст напоминает какой-то фантасмагоричный липкий сон, когда ты спишь, и во сне понимаешь, что спишь, но тебе не проснуться, хотя ты пытаешься, потому что сон держит тебя. Какое-то такое ощущение оставила у эта часть общей истории.
А еще ощущение того, что я дурак и не лечусь, потому что так и не поняла, кто такой этот Гоша - тот самый сказочный Горыныч или это его прозвища? Что за загадочные братья? И в чем в итоге заключается его/их работа?

Бонус от друга рецензента

История сначала полна непонятных тайн. Которые неприятно читать даже. Отталкивает. Но постепенно, чуть-чуть приоткрывая кусочки даёт шанс фантазии нарисовать далеко не один мир, в котором бы могло такое происходить. И ты читаешь дальше, угадал - не угадал детали. Местами хотелось добавить: "Туман был виден даже без вхождения в сумрак",  и все,  доп книжка по дозорам готова, лора только посыпать сверху) у тебя на полке стоит воот именно такая. Но дальше, добавляя все новых и новых мазков истории, картина меняется и становится другой. Новые загадки, на которые новые миры. И друидические поверия в смеси с шаманизмом - это довольно неплохо. Может, конечно, я просто давно не держал в руках чего-нибудь нового и интересного, (все старое хорошее перечитываю), но меня и правда увлекло

[Succin]

Пока ещё читаю, но возник вопрос
Не Олень ли Френ)
А Света не Шеб случаем?

_упд
Дочитала
Во-первых, я возмущена. Я за интернет плачу не чтобы плакать!
Но это лирическое отступление.

Во-вторых, это было круто. И мужика просто до одури жалко(

[Шебуршунчик]

Какая грустная история.

Янтарь - Щука
Белый медвежонок - Некст