Текстовушки. Архив

[Todo Uno]

2. Элиза Ксонк.

Тик-так. Тик-так.

Стрелки часов невозмутимо отсчитывают время. До приема. До свободы. До возможности глубоко вдыхать. Здесь, в этом доме, ей все время казалось, что нечем дышать. Что не хватает воздуха. Что незримые холодные руки стискивают шею, не давая сделать вздох. Она задыхалась от безысходности.

Тик-так. Тик-так.

«Чуть-чуть. Чуть-чуть», слышалось ей. Впервые в тиканье часов она слышала надежду и с благодарностью смотрела , как стрелки двигаются по кругу, отмечая приближение вечера. Раньше она ненавидела часы, как заключенный надзирателя. В доме Генри они, естественно, были везде, и она поминутно смотрела на них с мольбой — чтобы стрелки двигались хоть немного быстрее, и день, наконец, закончился. И следующий тоже. И еще. И вся жизнь, раз она не в силах ничего изменить.

Тик-так. Тик-так.

Она сидит в гостиной, и стены дома как всегда кажутся ей прутьями клетки — изящной, золоченой. Но внутренним взором она видит то, о чем мечтала долгие годы: дверца клетки приоткрывается все сильней с каждым движением стрелки по циферблату. И уже скоро, совсем скоро она сможет сбежать.

Сразу после приема она уедет с Гилбертом в Лондон и подаст на развод. Плохое обращение — единственная причина, по которой она может получить развод, единственная причина, по которой равнодушное общество позволит ей покинуть клетку. Лишь бы никто не узнал о Гордоне и Гилберте, иначе Генри сможет получить развод без выплаты бывшей жене доли имущества. И никто ведь не поймет, что это была не измена! Ей просто хотелось немного тепла. И вспомнить, каково это — когда с тобой говорят, как с живым человеком, а не ждут, что ты будешь выполнять свои функции, как механизм. Она внезапно получила немного больше счастья, чем рассчитывала, когда два года назад Гордон впервые доказал ей, что она желанна. Молодой и красивый, пусть небогатый — но тогда она не думала о возможности развода.

Тик-так. Тик-так.

За эти годы она возненавидела механизмы. И особенно часы. Но несколько месяцев назад вдруг поняла - ее брак с Генри похож на циферблат часов. Двенадцать лет - как двенадцать отметок. На третьем году Генри перестал даже пытаться притворяться и дальше обращал на нее внимания не больше, чем на тиканье часов. На шестом - взял на воспитание Анну. Оставалось лишь догадываться, приходится ли Анна незаконнорожденной дочерью Генри или нет. Но было очевидно, что он легко мог переписать все свои деньги на Анну.

Когда сравнение брака с часами пришло ей в голову, появилась странная, иррациональная мысль: а вдруг по истечении двенадцатого года все закончится. Она гнала эту мысль от себя, но та возвращалась. А потом появился Гилберт...

Хотя умом она понимала, что он, как конкурент ее мужа, может просто использовать ее, но совсем не хотела в это верить.  Во время нечастых встреч в Лондоне, когда ей удавалось ненадолго вырваться из клетки, Гилберт выглядел таким влюбленным, и таким искренним. Он не добивался ее тела - только ее общества и он никогда не спрашивал у нее про секреты Генри за исключением одного раза. А когда однажды в ее отлаженной системе механических улыбок произошел сбой, и слова о том, насколько ей плохо с мужем, сорвались с губ, Гилберт пообещал ей поддержку и защиту. Так появился план побега, подаривший ей тень надежды (о, как хотелось и как страшно было в него поверить!) на возможность получить развод, возможность наконец жить, а не функ-ци-о-ни-ро-вать.

Тик-так. Тик-так.

Прием все ближе. Гости соберутся, чтоб увидеть автоматона, сконструированного учеными с фабрики Генри. Публика без ума от науки и техники. Когда-то она тоже интересовалась механизмами. Еще до свадьбы Генри подарил ей механическую канарейку, которая наклоняла голову и чирикала разные мелодии. Как глупо было тогда восторгаться тонкостью работы и изяществом подарка, не замечая главного: птичка, механическая птичка, сидела в клетке!

Но уже давно вся эта техника была ей противна. Она и автоматонами-то интересовалась лишь ради Гилберта - как-то он попросил ее рассказать о всех автоматонах, находящихся в поместье. Она, конечно, знала, что автоматоны производят на фабрике Генри уже несколько лет, но считала, что в доме их нет. Но, желая помочь Гилберту, тайно обыскала поместье и хотя была уверена, что в поместье автоматонов не привозили, все-таки нашла одного в комнатах Анны. Гилберт умолял ее выкрасть аппарат, но как? Автоматон слишком большой и тяжелый. Надеясь, что сможет приказать механической кукле идти за ней, она ждала возможности снова пробраться в комнату Анны. Но когда подходящий случай появился, автоматона  там уже не оказалось. И, что хуже, Анна стала очень странно на нее поглядывать. Каким-то образом Анна узнала о ее тайных визитах. Мысль о том, что воспитанница может пойти на что угодно, вплоть до убийства, дабы скрыть свой секрет, пугала. Настолько пугала, что она согласилась на предложение Гилберта о побеге после приема, не успев даже обсудить это с Гордоном.

Тик-так. Тик-так.

Гости прибывают. Десятки людей и каждому она улыбается - радушно и совершенно механически играя роль, точнее, выполняя функцию хозяйки дома, хотя на самом деле задыхается от волнения.

Среди гостей она видит Гилберта с незнакомой красоткой. Сердце замирает, и она на миг сбивается с ритма, на миг позже, чем надо бы, приветствуя очередного гостя.

Она потом спросит. Потом. Когда все это закончится, и можно будет свободно вздохнуть.

Тик-так. Тик-так.

Ава от игрока:


Ава от мастера:

[Todo Uno]

3. Гордон Эммерсон, доктор.

Для меня вся эта история началась четыре года назад. Я уже получил место в частной клинике в Лондоне, арендовал просторную мансарду недалеко от Гайд-парка и даже прикупил в нее пару антикварных кресел и небольшой ломберный столик. Несколько пейзажей на стенах, шкаф с коллекцией книг, на окне новомодный куст чайной розы - за ним ухаживала хозяйка дома, а я просто отодвигал тяжелые шторы, чтобы на цветок попадал свет. Уютное пристанище молодого и перспективного врача, пока еще не обремененного семьей, банковскими закладными и личным кладбищем.
И вдруг - письмо. Писали мне редко, в основном, родители, но за последние годы я получил от них только три послания. Мне казалось это естественным - из мальчика в коротких штанишках я превратился в мужчину, и уже не нуждаюсь в родительских наставлениях, они заняты поместьем, визитами, садом... Да и годы текут неумолимо, у матери портится зрение и писать ей все труднее, а диктовать кому-либо личную переписку не в ее характере. Они приезжали в Лондон, но тоже нечасто: не всегда позволяло здоровье, все-таки возраст... Однако, письмо. От нашего семейного адвоката, мистера Симмонса. Четвертое поколение адвокатов семьи Симмонс обслуживало четвертое поколение семьи Каннингемов, стабильность на грани неотвратимости.
Я торопливо разорвал конверт и поначалу даже не понял, о чем пишет Симмонс. "С прискорбием вынужден сообщить... время на исходе... всегда к вашим услугам..." Потом перечитал. Медленно, как во сне, дошел до кресла и сел - закружилась голова, сердце заколотилось, а руки похолодели. Потом, встряхнувшись, торопливо набросал несколько строк для руководства клиники, кликнул хозяйку, коротко обрисовал ей положение... Обедал я уже в поезде, а домой добрался на закате.

Я не был здесь пять лет, и  дом поразил меня неухоженностью. Покосившаяся беседка; давно уже нестриженный газон; любимые матерью кусты белой сирени из аккуратных шаров превратились в лохматых чудовищ, торчащих вдоль дорожек. Пусть мать подавлена горем, но куда смотрят садовник и мажордом? А чем занята экономка, вечно чопорная фрау Готлиб?
В холле меня встретил мистер Симмонс, в неизменном черном сюртуке, со столь же неизменной тростью в руке - последствия падения с лошади в юности.
- Добрый вечер, мистер Эммерсон. Я...
Я перебил его:
- Что мой отец? Он жив?
- Жив, но врач рекомендовал его не беспокоить.
- Я - тоже врач.
Я настоял, и меня провели к отцу. Сомнений не было - он доживал последние дни. Все время он пребывал в каком-то полузабытьи, не узнавал меня и даже не замечал. Но зато я могу ручаться - боли его не мучили. Конечно, слабое утешение, но и за него я возблагодарил Господа.
Я оставил его спальню и отправился в покои матери, но там меня встретила лишь запертая дверь, и на стук никто не отозвался. Тогда я спустился в столовую, кликнул кухарку - тишина. Наконец, я дозвался горничную, и едва сдержался от выговора: ее передник был покрыт желтыми пятнами, наколка на голове давно требовала чистки, а платье - штопки. Я все мог понять: в доме умирающий, все опечалены, в том числе и прислуга, обожавшая отца, но позволить себе ходить в рваном платье? В конце концов, где она служит, в таверне или доме благородной семьи?
- Мэри, приготовьте мою комнату и согрейте воды, мне нужно умыться с дороги. И позовите фрау Готлиб.
- Да, сэр, - она развернулась и пошла по коридору, придерживаясь рукой о стену. Ни кивка, ни реверанса. Что здесь происходит, черт возьми?!
- Мэри! Стойте!
Она замерла, но не обернулась. Так и продолжала стоять истуканом, когда я подошел к ней, взял за запястье, заглянул в лицо. Спиртным от нее не пахло, пульс был в норме, температура тоже.
- Мэри, вы нездоровы?
- Здорова, - прошелестела она. Но я знал - здоровые люди так себя не ведут.
- Вы не чувствуете слабость? С вами не случалось обмороков? Бессонницы?
- Нет, сэр. Я могу идти?
- Идите.
В столовой меня ждал Симмонс.
- Что здесь происходит, вы знаете? - я бросился к нему с вопросами. - Почему меня не встретили ни мать, ни тетушка, где экономка и прочие слуги? Почему дом в таком ужасном состоянии?
- Мистер Эммерсон, я... - он замялся. Он был старше меня почти в два раза, имел за плечами внушительный список выигранных дел, но сейчас он отчего-то прятал глаза и мялся, как застигнутая при поцелуе девица. - Позвольте, я опишу вам свои впечатления, а вы выслушаете их и решите, что делать дальше.
Я согласился.
Симмонс не жил в городке постоянно. Его жене достался в наследство особняк неподалеку, и они переехали туда вместе с детьми, слугами, собаками и канарейкой. Каждый день Симмонс садился в экипаж и приезжал в контору, вечером возвращался домой. Возможно, именно поэтому его не поразила странная болезнь, разлетевшаяся по городку.
- Вы заметили, наверное, что горничная одета неопрятно. Поверьте, она даже не замечает, что с ее платьем что-то не в порядке. Она надевает его каждое утро машинально, механически, не обращая внимания на мелочи вроде прорехи или пятна. Вы отдали ей прямой приказ, и она его выполнит, но ей самой и в голову не придет заняться серебром, снять нагар со свечей или переменить вам постель. Тоже самое начало происходить с нашим швейцаром, затем с секретарем. Отец поторопился уволить их, но новые были ничем не лучше. Они замирали, забывали о своих обязанностях, игнорировали установленные в конторе порядки. К примеру, в три часа отец приучил всех пить кофе, и все знали, что к трем часам кофе должен быть сварен. Но если не напомнить о нем секретарю, то никакого кофе вы не получите, хотя традиции этой уже лет тридцать, если не больше.
- Мне кажется, это лечится урезанием жалованья, - возразил я. - Если человек не выполняет свои обязанности, то...
- То он либо ленив, либо болен, - продолжил Симмонс. - И эти люди больны. Конечно, это больше по вашей части, мистер Гордон, но поверьте мне, они больны.
Всю ночь я просидел подле отца, но он так и не очнулся. Ночную тишину нарушал лишь далекий скрежет, доносившийся со стороны фабрики. Я был еще ребенком, когда Ксонк арендовал участок у моего отца, и с тех пор цеха все разрастались, а теперь, судя по всему, перешли на круглосуточную работу. Признаться, я никогда не видел никаких товаров с клеймом "Автоматикс механикалс", и потому всегда думал, что фабрика - что-то вроде большой игрушки для чудаковатого Ксонка. В конце концов, кто-то играет в гольф, кто-то разводит лошадей, почему бы ему не играть в фабрику? Каждый волен развлекаться, как ему угодно.

Наутро я все-таки увидел мать. И опешил - она вышла из комнаты в ночной рубашке, даже не накинув поверх халата. Поначалу она прошла мимо меня, словно не заметив, и мне пришлось ее окликнуть.
- А, Гордон, - произнесла она, скользнув по мне взглядом, - ты приехал... Хорошо спал?
- Я не спал. Матушка, вы нездоровы?
Она словно не услышала меня и вдруг замурлыкала под нос какую-то песенку. И пошла к себе, словно забыв, что наверху в спальне умирает мой отец и ее супруг, с которым они прожили вместе всю жизнь.
Я разыскал фрау Готлиб, потребовал приготовить завтрак мне и матери и оседлать коня к десяти часам. Она молча кивнула и удалилась.
В моей комнате оставалась пара справочников по общей терапии - я забыл их, когда приезжал на Рождество несколько лет назад, и почему-то родители мне их не выслали. Я не сомневался в своих знаниях, но сейчас хотелось подтвердить мои подозрения. Под симптомы подходил целый ряд душевных расстройств, но ни одно из них не могло быть заразным. Сумасшествие бывает наследственным, безусловно, однако штат слуг между собой в родстве не состоял, да и по словам Симмонса, болезнь поразила весь городок.
В конце концов, у меня сложилась версия: фабрика выбрасывает в воздух ядовитые пары, и люди отравлены ими. И потому у всех схожее состояние, а Симмонс, живущий в полутора часах езды, еще не ощутил на себе пагубное воздействие. Желая подтвердить свою догадку, я отправился в город.

К обеду я вернулся подавленный и обескураженный. Сонный город, сонные люди, повсюду запустение и упадок. Грязные окна в богатых домах, перекошенные и явно некрашенные заборы, неисправный уже несколько недель телеграф, но в то же время - бодрые собаки, резвые кони в экипажах и весело щебечущие птицы. Если отравлены воздух или вода, то животные тоже должны были это почувствовать. У меня создалось впечатление, что я попал в царство Спящей Красавицы, и город вот-вот затянет плющом. Из всех встреченных мною людей весел и шустер был только молочник, но он жил на ферме в часе езды от города. Так же, как и Симмонс.
- Послушай, а давно в городе... - я не смог подобрать слов и обвел рукой улицу, - вот так?
- Давно, сэр, - молочник тут же погрустнел, - почитай, полгода как. С тех пор, как страшилище это начало днем и ночью гудеть-светиться, так и началось.
Он махнул рукой в сторону фабрики.
- А что там производят, ты знаешь?
- Да ничего, - быстро ответил он. - Раз в месяц туда паровоз приходит, мистер Ксонк к себе ветку проложил, представляете? Паровоз приходит, пригоняет вагон полный, а угоняет уже пустой. Вот и вся недолга. И ничего оттуда не увозят.
- А откуда ты знаешь, когда вагон полон, когда пуст?
- Они по-разному стучат, - пояснил он. - Я всю жизнь у железной дороги живу, кой-чему обучился. Пустые они, сэр, как есть пустые. Жутко это, не находите?
- Пожалуй...
Я дал ему несколько монет и отправился в контору Симмонсов.
- Кто-то больше, кто-то меньше, - говорил он, сидя напротив меня за старинным дубовым столом. Не слушая моих возражений, он налил мне виски. Поначалу я и сам не обратил на это внимание, но потом почувствовал: меня бил озноб. - Одни уже вовсе не замечают окружающий мир, живут в своих грезах, до других еще можно достучаться.
- И в остальном они здоровы, - добавил я. - Дышат нормально, кожа, волосы - все в порядке... Что это за адская фабрика, вы знаете?
- Не знаю. И вряд ли кто-то, кроме самого мистера Ксонка, сможет вам ответить. А на его откровенность я бы не рассчитывал.

Атмосфера в доме все сильнее подавляла меня. Каждую ночь я оставался в комнате, смежной с отцовской спальней. Мне снились кошмары, за окном гудела фабрика, мать продолжала ходить по дому привидением, слуги ждали приказов фрау Готлиб, а та, в свою очередь, дни напролет вязала бесконечный шарф. Этим шарфом уже можно было обмотаться с ног до головы, он лежал на полу бесформенной кучей, а она все продолжала щелкать спицами и подвязывать очередной клубок. Ужаснее всего было мое полное профессиональное бессилие - я не мог лечить здоровых людей. А ведь физически они были здоровы, и это пугало чуть ли не сильнее всего.
В конце недели отец покинул бренный мир. Его похоронили в нашем фамильном склепе, рядом с дедом и его братьями, и я наконец-то получил возможность вернуться в Лондон. Конечно, если бы матери была нужна моя поддержка, я бы остался рядом, но она, казалось, даже не заметила произошедшего. Да что там - мне пришлось напоминать ей, что на похоронах должно носить траур. Подумать только, моей матери, леди Эммерсон, славившейся безупречным вкусом и тактом! Вечером я во всеуслышание объявил о своем отъезде, но, вместо того, чтобы и в самом деле уехать, я рискнул пробраться на фабрику.
Особого труда это не составило: территория никем не охранялась. За грохотом машин моих шагов не было слышно, и увидеть меня в темноте мог только очень зоркий наблюдатель. Я и сам не знал, чего ищу, бродил от цеха и к цеху и дергал все двери. Заперто, заперто, заперто... Наконец, одна из дверей мне поддалась.
Я замер на пороге, не веря своим глазам. Профессия врача предполагает некую устойчивость к зрелищам, и вид мертвых тел не должен вызывать у нас сколь-нибудь сильных чувств, но передо мной были не тела. Вернее, не настоящие тела.
Манекены они или нет, я не знал. Словно какой-то безумный художник, силясь сравниться с Творцом, лепил из железа и меди человеческих существ, и дошел до той степени мастерства, на которой все изделия похожи друг на друга. Суставчатые руки, грубо вырезанные лица с намеками на человеческие черты, длинные когтистые пальцы. Они стояли ровными рядами, как солдаты на плацу в ожидании парада, и все смотрели на меня. Хотя разве может кукла смотреть?
Наверное, я вскрикнул. Или охнул, или захрипел - не помню. Но тот, что стоял посередине, вдруг шевельнулся и дернул головой. Я замер, парализованный ужасом, убеждая себя, что это галлюцинации от усталости и потрясения, что механизмы не могут двигаться самовольно, но тут по железному строю пробежала волна и машины ожили. Со скрипом и скрежетом, неловко подволакивая ноги, они двинулись ко мне. Я нащупал за спиной дверь, хотел было уже выскочить, как вдруг тот, что стоял в первом ряду с самого левого края, протянул ко мне руку и зашаркал чуть быстрее остальных.
- Гордон, мой мальчик, - из его недр доносилось невнятное шипение, но эти слова я разобрал. И, словно ужаленный, вылетел прочь из кошмарного цеха.
Опомнился я спустя час, когда колотье в боку сделалось невыносимым. Я бежал с фабрики, не разбирая дороги и теперь очутился в поле, посреди некошенного луга, весь мокрый от росы и пота. Я не заметил, где и как разорвал брюки, когда успел ссадить ладони и разбить колено. Меня колотило от страха, я стучал зубами и трясся всем телом.
"Мальчиком" отец называл меня даже тогда, когда я окончил университет и получил место в клинике. Всегда все его письма начинались именно с этих слов: "Гордон, мой мальчик". И вот теперь ровно их же произнес механизм. А еще - я понял это только сейчас - он протянул ко мне левую руку. Отец был левшой, хотя и старался это скрыть.
- Дева Мария, святая заступница! - взвыл я во весь голос, - к Тебе прибегаю, тебя молю...
Слова каноничной молитвы напрочь вылетели у меня из головы, но, думаю, Святая Дева простит мне мою дерзость. В Лондон я вернулся только к вечеру следующего дня, мокрый, продрогший до костей и перепуганный до смерти.

Спустя полгода я рискнул сделать первый шаг к семейству Ксонков. Я написал несколько писем, связался с друзьями моего отца, и удача мне улыбнулась - меня порекомендовали миссис Ксонк в качестве молодого, но талантливого доктора. Она пригласила меня сначала на ужин, а потом и на постоянную должность личного врача. Раз в две недели я приезжал в их дом, осведомлялся о здоровье Элизы, мило болтал с ней пару часов за чашкой чая и вежливо раскланивался. Мистера Ксонка за все это время я видел лишь единожды - он вечно пропадал то на встречах, то на переговорах, то на фабрике. Одно я знал твердо - в мужском качестве он супругу не устраивал, и после непродолжительного времени она недвусмысленно мне на это намекнула. Я понимал, что в случае огласки моя карьера будет безвозвратно загублена, но упустить такой шанс не мог. Впрочем, к разгадке я не приблизился ни на йоту.
Последняя надежда оставалась на Анну, дочь не то кузины, не то племянницы мистера Ксонка, осиротевшую в раннем детстве. Ее приняли в дом на воспитание и обеспечивали всем необходимым, но особой привязанности между ею и Элизой я не заметил. Пару раз Анна заводила со мной разговор о дарвиновском "Происхождении видов", и даже бойко приводила аргументы в защиту его теории, чем вызвала недовольство Элизы, но большую часть времени она проводила за какими-то расчетами для фабрики и выходила только поздороваться. Все мои попытки разговорить ее оказались тщетны.

Тайна комнаты оживших машин тяготит меня все сильнее, но дознаться правды мне не удалось до сих пор.    

Ава от игрока:


Ава от мастера:

[Todo Uno]

4. Анна Линс, воспитанница Ксонков.

Анна пишет.
Лист покрывают ровные аккуратные строчки.
Она пишет обо всем, что ее окружает, и обо всем, что она чувствует.
Ее мысли, мимолетные впечатления, самые незначительные события - все остается на бумаге.
Когда умерла ее мать, она писала, чтобы не сойти с ума от горя. Каждая запись - письмо. Тысячи маленьких писем, которые никогда не будут отправлены адресату.

"Здравствуй, мама. Это опять я. Как ты поживаешь? У меня все хорошо, спасибо. Сегодня горничная спросила, можно ли убрать в чулан твое лиловое платье. То самое, в котором ты в последний раз пела в варьете. Я запретила. От него пахнет твоими духами. Я обнимала его и плакала. Я очень скучаю. Что мне сделать, чтобы ты вернулась? Я сделаю что угодно, я найду способ. Мистер Генри очень добр ко мне, не волнуйся. Он и его супруга прекрасно обо мне заботятся. У меня много друзей. Мистер Генри - мой отец, не так ли? Иначе зачем он взял меня к себе после того, как ты... Он очень достойный человек. Моим воспитанием и образованием занимаются превосходные специалисты. Я вырасту, выучусь и смогу сама о себе позаботиться. И я обязательно приду за тобой. Приду и верну тебя к нам, в мир живых. Очень скучаю. Бесконечно любящая тебя дочь Анна". Чернила расплываются от слез.

Анна гладит обложки записных книжек. Их несколько десятков, все в кожаных переплетах с тиснением, некоторые с золотыми обрезами. Отец знает о страсти дочери все записывать, и у нее нет недостатка в бумаге, как нет недостатка ни в чем остальном, кроме самого главного.

"Здравствуй, мама. Помнишь, я тебе писала про нашего доктора, мистера Эммерсона? Да-да, он прекрасный специалист. Мгновенно вылечил мою бессонницу, а его порошки от лунного нездоровья просто восхитительны. Но я не об этом хотела рассказать. Можешь ли себе представить, этот почтенный господин влюблен в меня! Нет, я вовсе не шучу, я не в настроении. Сегодня во время осмотра он особенно тщательно измерял мой пульс, а потом, так и не выпустив моей руки из своей, краснея и заикаясь спросил, не хочу ли я прогуляться с ним по парку. "Погода сегодня особенно прекрасна, но, разумеется,  не настолько прекрасна как вы, обворожительная Анна", - это он так сказал, а я, задыхаясь от возмущения, вырвала свою руку и убежала в сад, чуть не скатившись кубарем по лестнице. Вспоминаю выражение его физиономии и смеюсь, вот бы ты его видела в тот момент! Как ты думаешь, стоит ли рассказать об этом мистеру Генри? Мне нужно идти, люблю тебя".

Анна берет в руки блокнот из белой кожи, раскрывает его на случайной странице и улыбается, увидев знакомый символ - пентаграмму, обращенную двумя лучами вверх. Она старательно срисовала ее, вписав в середину голову козла, во время визита в мастерскую Дерека Гулля около года назад. Анна погружается в чтение, и в ее памяти воскресает тот день, который стал началом череды событий, изменивших ее жизнь.

"Здравствуй, мама! Помнишь, я писала тебе о моей первой встрече с мистером Гуллем? Две недели назад я зашла на чай к Луизе. Было много гостей, мы прекрасно проводили время. Луиза превосходно поет, и я аккомпанировала ей на фортепиано. В тот день меня и познакомили с мистером Гуллем. О, мне хватило одного лишь взгляда, чтобы понять, что этот человек изменит всю мою жизнь! Он настоящий герой, сошедший со страниц дамских романов - очень бледен, с изящной фигурой и струящимися темными волосами, но дело вовсе не в его внешности. Его взгляд прожигает насквозь, кажется, что он постиг какую-то высшую мудрость; он немногословен, но все его слова преисполнены высшего смысла. Все это время я думала о нем, и очень сожалела, что наша встреча была такой короткой и мимолетной. Но сегодня случилось чудо - мистер Гулль пригласил нас в свою мастерскую. Я согласилась мгновенно, не раздумывая. Его картины необыкновенны, в них столько загадочных символов, непонятных простому обывателю. Я попросила разрешения перерисовать один из них в свой блокнот, и мистер Гулль любезно позволил мне это. Мои друзья бродили по мастерской; мне кажется, они чувствовали себя не в своей тарелке. Не думаю, что им была интересна эта мрачная символика. Но я, я будто бы почувствовала огромную силу, исходящую от этих странных символов, и мистер Гулль, внезапно отбросив маску холодной отстраненности, с готовностью рассказывал мне об эзотерическом учении. Я была готова слушать его вечно, но приличия не позволили мне наслаждаться его обществом так долго, как я того хотела. Прощаясь, он небрежно сказал, что мог бы стать моим учителем, если я хочу приобрести тайные знания, и я с восторгом приняла роль его ученицы. Мне дела нет до того, что о нас могут подумать, мама, но я хочу, чтобы ты знала - это не банальная любовная интрига, это настоящее духовное родство, которое возникло между нами с самых первых минут".

Анна вспоминает день, когда они с Дереком впервые вместе пересекли границу мира мертвых. Она наивно предполагала, что это будет похоже на модные спиритические сеансы - доска с буквами, нежные девичьи ручки, с трепетом касающиеся деревянного указателя, указатель, передвигающийся от одной буквы к другой по воле вызванного духа. Дерек презрительно усмехнулся, когда Анна упомянула это развлечение. "Чушь и профанация, - заявил он. - Стайка экзальтированных барышень способна генерировать достаточно энергии не только для того, чтобы сдвинуть с места деревянную стрелку, но и чтобы заставить вращаться в гробу от стыда за своих потомков какую-нибудь почтенную мать семейства. К настоящему общению с душами это не имеет никакого отношения".

Не успев опомниться после своего первого вояжа в неизвестное, Анна схватила записную книжку.
"Здравствуй, мама. Вот мы и вернулись. Ах, как трудно описать все произошедшее обычными человеческими словами! Больше всего это было похоже на сон. Полумрак, длинный коридор с шершавыми каменными стенами; я ощущаю свое тело, но его будто не существует - я подношу к лицу руку и не вижу ее. Дерека я тоже не вижу, но чувствую его присутствие, а потом в моей голове начинает звучать его голос. "Мы в этом мире - просто нематериальные тени. Плоть имеют только души умерших. В нашем мире все наоборот, как тебе известно". Я понимаю, что могу общаться с Дереком не используя голос, и посылаю ему ментальный сигнал. Я пришла сюда чтобы найти твою душу, мама, и я хочу узнать, как это можно сделать. Дерек напряжен, он заставляет меня сконцентрироваться на твоем образе и не выпускать его из мысленного взора. Я представляю тебя так подробно и ярко, как только могу: твои озорные зеленые глаза, несколько мелких морщинок-паутинок около них, красивый тонкий нос, небольшие пухлые губы, такие яркие, будто сбрызнутые вишневым соком. Ты улыбаешься мне и раскрываешь объятья, и я, как совсем маленькая девочка, бегу к тебе и запрыгиваю на колени, покрывая поцелуями твое лицо. Эта маленькая сценка разыгрывается в моем воображении снова и снова, а мы с Дереком продолжаем блуждать по темным коридорам. Иногда нам навстречу кто-то попадается; некоторые души стараются держаться подальше, некоторые спешат поведать о своей жизни и после-жизни. Здесь нет времени, но это место выпивает наши силы. Я отчаиваюсь и чуть не плачу, Дерек тоже расстроен. "Анна, твоя мать не хочет возвращаться. Все, кого мы встретили на нашем пути, еще не смирились со своей участью. Все они связаны с миром живых, все хотят вернуться. Я сожалею, но твоя мать уже слишком далеко отсюда, мы не сможем ее найти". Я плачу, и невидимые слезы стекают по моим невидимым щекам. "Дерек, а как быть с теми, кто хочет вернуться? Мы можем взять их с собой?" - мысль о том, что можно помочь другим, не дает мне окончательно впасть в отчаяние. "Да, мы можем стать проводниками для таких душ, но в нашем мире им понадобятся тела. Старые тела никуда не годятся, из них ушла жизнь, они подвержены тлению". И тут в мою голову приходит замечательная идея! Помнишь, мама, я рассказывала тебе об автоматонах мистера Генри? Ума не приложу, для чего он собрался использовать этих железных болванов, но для наших целей они подходят превосходно. Крепкое железное тело, которое может стать обиталищем для несчастной души. Я представляю, сколько душ мы сможем вернуть в мир живых, сколько семей воссоединить, сколько безутешных родственников осчастливить новой встречей с близкими, и у меня от восторга начинает кружиться голова. "Анна, нам пора", - невидимый Дерек крепко сжимает мою ладонь, и мы вновь оказываемся в его мастерской".

Анна грустно улыбается своим воспоминаниям. День, когда они шагнули за грань. День, когда разбилась ее надежда отыскать и вернуть мать. День, когда в ее жизни появилась новая цель.

"Здравствуй, мама! Это снова я, твоя Богиня Жизни и Повелительница Смерти! Жаль, что ты не можешь меня сейчас увидеть, я приняла самую вычурную позу, на которую способна, а на лице моем застыла высокомерная улыбка. Дерек смеется, ему нравится смотреть, как я дурачусь. Кажется, кто-то собирается свергнуть меня с моего золоченого трона! Сегодня во время нашего очередного путешествия произошло кое-что странное и даже пугающее, поэтому я веселюсь и кривляюсь изо всех сил, пытаясь избавиться от тяжелых мыслей. Не волнуйся, все закончилось хорошо, мы снова в нашем привычном материальном мире, мы не пострадали, хоть и были очень напуганы. Блуждая по загробному миру в поисках очередной души, мы внезапно столкнулись с парой таких же путешественников, как и мы. Ты представить себе не можешь, что я испытала, ведь я считала нас с Дереком единственными, кто способен проникнуть за грань и вернуться обратно. Разумеется, мы не могли их видеть, как и они нас, но мы почувствовали их мысли, и в них не было ничего хорошего. Они тоже почувствовали наше присутствие, и начался кошмар. Тебе когда-нибудь снилось, мама, как ты пытаешься убежать от опасности, но к твоим ногам будто гири привязали, и ты не можешь ими пошевелить?  А пока я пыталась справиться с непослушными ногами, в моей голове все нарастал и нарастал странный гул; постепенно я стала различать в нем отдельные голоса, и мне тут же захотелось заткнуть уши, но голоса звучали в моей голове. Предсмертные мольбы, причитания, стоны умирающих, проклятия отчаявшихся... Я закричала, Дерек схватил меня за руку, и мы выпали обратно в человеческую реальность. Он успел вернуть в наш мир и душу, за которой мы отправлялись, и теперь она поселилась в одном из автоматонов на фабрике отца. Я думаю, наши конкуренты тоже интересовались этой душой, и им очень не понравилось, что мы утащили ее у них из-под носа".

Несколько страниц Анна пролистывает не читая, и ее взгляд останавливается на письме, написанном непривычно сбивчивым почерком.

"Здравствуй, мама. Твоя дочь - преступница. Я не знаю, как решилась на это, как у меня хватило духу выполнить задуманное, и самое главное - как я теперь осмеливаюсь писать тебе об этом. Мы с Дереком не могли просто так оставить автоматон, в который снизошла та самая особенная душа, на фабрике. С ним связана какая-то тайна, и мы должны были ее раскрыть. Для начала я разузнала у отца все о том, какие на фабрике порядки: во сколько расходятся по домам работники, кто остается на ночь, в каких помещениях находятся готовые автоматоны. Вопросы сыпались как из рога изобилия; Дерек подумал, что это будет выглядеть подозрительно, но отец с радостной готовностью рассказывал мне обо всем, что я хотела знать. Как оказалось, он установил на своей фабрике самую современную систему защиты от вторжения, и после этого решил, что необходимости в охране больше нет. Для того, чтобы отпереть главную дверь, недостаточно иметь ключ (их было изготовлено всего два - для отца и для главного инженера), нужно также ввести сложную кодовую комбинацию и в правильном порядке нажать на рычаги. При входе в каждое помещение была установлена сигнализация, и отец в подробностях рассказал, что нужно сделать, чтобы ее отключить. Я изо всех сил старалась удержать информацию в памяти, борясь с привычным желанием достать блокнот и все записать. Портмоне отца как обычно лежало без присмотра на комоде в холле - у нас не было воров, по крайней мере, до этого момента, и потому не было нужды прятать что-то ценное. Сгорая от стыда, я аккуратно вытащила оттуда магнитный ключ и тихонько прокралась обратно в свою комнату. Глубокой ночью я выбралась из дома через окно и побежала через парк к выходу из нашего поместья, где меня ждал Дерек в своем паровом экипаже. Дальнейшее я не хочу расписывать подробно, лишь скажу, что наша затея увенчалась успехом, я сумела запомнить все верные комбинации, и мы оказались среди автоматонов. Я впервые увидела тех, в кого нашими стараниями снизошли души умерших. К моему глубочайшему сожалению, многие из них были немы и не помнили свои прошлые жизни. Но среди них мы встретили и тех, кто сохранил воспоминания и свои прошлые личности. Они с нетерпением ждали подходящего момента, чтобы вернуться к родным и обычной жизни, но мы пока ничем не могли им помочь. Мы выбрали нужного автоматона и увели его с собой. Увы, душа этого мужчины ничего не захотела (или не смогла?) поведать нам. Автоматон реагировал лишь на простейшие приказы и было непонятно, зачем могла эта заблудившаяся душа понадобиться нашим преследователям. Я спрятала его в своей гардеробной, мама, и теперь трясусь, как в припадке: вдруг кто-то увидит его? Что тогда будет со мной? Запрещу горничным даже приближаться к моим комнатам".

От одного напоминания об этих событиях щеки Анны пунцовеют. Она быстро листает страницы и наконец находит письмо о своем счастливом избавлении.

"Мама, я спасена! Наконец-то мне больше не нужно дрожать от каждого стука в дверь и постоянно быть настороже. Мы с Дереком все это время пытались найти подходящее пристанище для нашего железного друга, но тщетно. Его нельзя было оставлять без присмотра - он мог уйти, и тогда мы оказались бы разоблачены. Я тебе уже писала, что кто-то заходил в мои комнаты во время моего отсутствия. Волосок, который я приклеила на дверь в гардеробную, был сорван. Я думаю, что это могла быть Элиза. Зачем ей это и что она собирается делать, сообщить отцу? Впрочем, это уже неважно, сегодня я встретила моего спасителя! Я сидела на скамейке в парке и мучительно размышляла о сложившейся ситуации, когда ко мне подошел странный господин. Несмотря на теплую погоду, его лицо было полностью закрыто шарфом. Он назвал меня по имени и сказал, что бесконечно благодарен Дереку и мне за то, что мы делаем. Он приспустил свой шарф, и я увидела его железное лицо - это был автоматон, один из тех, кто сохранил память и разум! Я рассказала ему о затруднительном положении, в которое мы попали, и он обещал помочь. Сегодня ночью я вывела из дома своего железного болвана и передала его разумному автоматону. Его зовут Авраам, и я вижу в этом хороший знак. Дерек был крайне удивлен, что я прониклась таким доверием к Аврааму, и вряд ли он был доволен, что я отдала ему нашего автоматона, но видит бог, я больше не могла жить в постоянном страхе".

Много воды утекло с тех пор. Анна научилась всему, что умел Дерек, и теперь могла самостоятельно провожать души в тела железных истуканов. Она берет следующий блокнот, открывает его и обращает внимание на самое короткое письмо, всего три строки.

"Мама, вся эта череда странных событий так захватила меня, что я никогда не задумывалась об этом раньше, но теперь этот вопрос мучает меня, и я не нахожу ответа: зачем Дереку то, что мы делаем? Какие планы он строит на воскрешенных? И почему я не спрашивала его об этом раньше?! Как глупо".

Анна смотрит на чистый лист. Сегодня там появится новое письмо. Каким оно будет? Отец, много лет скрывавший свои автоматоны от всех, внезапно решил представить их публике. В поместье стекаются представители самых богатых и знатных семейств Англии, чтобы поглядеть на странных механических существ, которые двигаются и говорят, как настоящие люди. Анна знает, чья душа поселилась в теле автоматона, выбранного для демонстрации. Это несчастная прачка-ирландка Бонни, которая не смогла найти покой в загробном мире, потому что где-то в сиротском доме на окраине Лондона страдает от голода и людской жестокости ее маленькая дочка. До начала презентации Анна пробралась к автоматону, чтобы перекинуться парой слов с Бонни. Она интересуется, что ей надлежит делать на сцене, но Бонни взволнована и лишь повторяет, что будет послушно выполнять приказы.

Анна не слушает речь отца и не обращает внимания на восторги публики, внутри нее нарастает тревога, появляется странное предчувствие беды. Автоматон Бонни послушно, как дрессированная собачка, выполняет команды. Вдруг кто-то выкрикивает: "Убей ее!"

Бонни замирает на секунду, поворачивает голову в сторону Элизы, стоящей на помосте на правах хозяйки дома, делает шаг и своей мощной железной спиной закрывает ее от взглядов зрителей. Мгновение - раздается отвратительный хруст, и Элиза падает к ногам автоматона, как сломанная кукла. По залу проносится общий вздох ужаса. Люди, чье внимание было приковано к происходящему на сцене, еще не до конца верят в произошедшее.

Бедная Элиза. Анна всегда относилась к ней холодно и отстраненно, но теперь ей искренне жаль. Все зрители вскочили с мест и столпились около помоста, женщины плачут, кто-то из них не выдержал потрясения и упал в обморок, около тела Элизы суетится доктор Эммерсон, мистер Генри и кто-то еще, но вряд ли они смогут ей помочь. Анна растерянно стоит в толпе рядом со сценой. Из-за всей этой суеты вряд ли кто-то обратит внимание на то, чем она занята.
Анна открывает записную книжку и начинает писать.
Лист покрывают неровные строчки.

Ава от игрока:


Ава от мастера:

[Todo Uno]

5. Дерек Гулль, художник.

Не помню, когда они впервые появились передо мной.
Сколько я помню, они всегда были рядом - даже мать вспоминала, что когда прикладывала меня к груди, я косил глаза на что-то, словно стоявшее у нее за плечом. Она оглядывалась в ужасе - милая, добрая, скромная женщина, верящая в привидения и всегда оставляющая домовому блюдечко с молоком - но там ничего и никого не было, и она списывала все на тени и сквозняк, колышущий портьеры.
Научившись говорить, я лепетал ей о странных мужчинах и женщинах, которые стоят и молча смотрят на меня; ходят, держа в руках собственные головы, подбирая волочащиеся за ними по полу кишки - но мать не верила мне, принимала за детские фантазии, а подчас и просто не понимала, о чем я веду речь.
Поэтому я стал разговаривать с ними.
А они - отвечать мне.

Филдинг - маленький городок. Все друг друга знают - или знали когда-то. Сложное переплетение родственных связей, дружественных отношений или просто правило скольких-то-там-рукопожатий. Поэтому, когда они стали называть мне свои имена, я - с некоторым по первости удивлением, конечно - узнавал их. Прадед нашей соседки, муж веселой вдовушки за углом, недавно умерший хозяин лавки игрушек - все они говорили со мной, и чего-то хотели от меня.
Собственно, выполнить их желания было довольно просто - передать последнюю волю безутешным родственникам; перепрятать закопанный в саду ларец, чтобы не нашли родственники счастливые; подкинуть в полицейский участок записку о том, где следует искать тело, считающимся пропавшим без вести - о, как я сейчас рад, что в нашем городке не умели, да и не хотели делать почерковедческую экспертизу! я бы вполне мог загреметь на виселицу по подозрению в паре-тройке убийств! - шепнуть плачущей девчушке на качелях, что мама ее любит и присматривает за ней... да мало ли как еще могут покойники моими руками помочь - или отомстить - своим родным.

Я не помню, когда понял, что могу не просто помогать этим страдающим - а также язвительным, брюзжащим, недовольными - смерть довольно плохо отражается на характере, знаете ли - душам. Просто в какой-то момент я стал знать, что могу переселить эти души в любой предмет. Конечно, не все сразу - на это не хватило бы возможностей и десятка мужчин, не то что сил хилого подростка - но одну... почему бы и нет?

********
Ваза.
Первой была ваза.
И та - когда-то беззаботная хохотушка, а теперь печальная и страдающая по своим детям - фермерша. Вероятно, из-за той грани наша жизнь выглядит более привлекательной, чем она есть на самом деле - иначе зачем этой женщине так рваться обратно, на свою нищую ферму, к голодающей семье? Не проще бы дождаться, когда они все сами придут к ней?
Не знаю, почему я выбрал вазу. Может быть, потому, что она - такая пузатая, из грубого, дурно обработанного дешевого фаянса - напоминала мне эту фермершу - полную женщину с красными натруженными руками? А может быть, всего лишь потому, что мне было не жаль эту вазу?

Мне пришлось разбить ее - и в тот самый момент я порадовался, что выбрал именно вазу, ненужную и бесполезную. Душа, в единый миг - по ее желанию! ее! - оказавшаяся запертой в этом сосуде, точнее, в стенках сосуда, сама став сосудом, томилась, но не могла вымолвить ни слова, пошевелить единым мускулом - или что там у духов покойников? В своем желании приобрести хоть чуть, она потеряла даже жалкие крохи того, чем владела.
И я разбил вазу.
Душа получила свободу и долго еще благодарила меня за это - странное дело, как просто заставить чело... живое су... любое существо быть благодарным - всего лишь отобрать у него что-то - а потом вернуть.

********
Вторым был клерк.
Нудный, неприятный парень - всего лишь лет на пять-шесть старше меня - заносчивый, высокомерный, с ярко алевшим прыщом на лбу. Его сбила двуколка, когда он оглядывался на какую-то девицу, пересекающую дорогу мимо него. Свернул шею, да.  
Этот его прыщ, казалось, освещал весь морг, как алая лампочка - мне то и дело хотелось врезать Текстону - так звали парня - по носу, чтобы уничтожить эту мерзость.
Да, я не сказал.
Мне пришлось пробраться в морг.
Возвращать души нужно в свеженькие тела, знаете ли.
Кому резон проснуться в гниющем трупе, да еще и лежащем под шестью футами прекрасного кладбищенского дерна? Чтобы поскрести ногтями крышку гроба, пока снова не окочуришься?
Надо сказать, наверное, за последний десяток лет я был первым, кто лез в мертвецкую посреди ночи - иначе как объяснить, что дверь была заперта всего лишь на щеколду? Мне даже и не пришлось подбирать ключи - хотя я был и готов к этому, захватив целый ворох самодельных отмычек.
Душа Текстона ворвалась в тело так рьяно, вытряхнув из него последний дух – то есть газы - что я даже испугался, как бы она не порвала эту щуплую оболочку. Потом я понял, что это было бы для нее лучшим исходом - но тогда мы искренне радовались, что все получилось. Мы - это я и Текстон. Уже в своем собственном теле.
Он не успел уйти далеко - только лишь поймал карету и силой затащил меня туда: хотел выпить со мной где-нибудь за его божественное (я был не против именования меня божеством, ха-ха) оживление. Я почувствовал не то уже минут через десять - знаете же этот легкий сладковатый запах, который издает что-то тухлое и гниющее? Такой легкий-легкий, похожий на аромат дорогих изысканных духов? Я сначала решил, что этот шлейф, оставшийся после какой-то знатной дамы - но бросив взгляд на Текстона, понял, как жестоко я ошибался. Трупные пятна покрывали его лицо, как мухи дерьмо в жаркий день; кожа обвисла, изо рта текли слюни. Еле двигая языком, он пытался что-то сказать, о чем-то попросить - и лишь минуты спустя, когда с тихим чвяканьем отвалились его уши, тяня за собой тонкие ниточки слизи, я понял: он молил меня убить его. Снова.
Я сделал это. Это не сложнее, чем оживить, знаете ли.

********
Через несколько лет я переехал в Лондон – учиться живописи. Наивные юные годы, да. Вера в свои силы, в предназначения, в то, что вот-вот – и весь мир будет у твоих ног. Тьфу! Я жил впроголодь, в какой-то грязной и темной комнатушке – ни на что, ровным счетом ни на что не хватало денег, а вы даже представить не можете, как дороги краски, кисти и холсты!
Я искал любую подработку – и в какой-то момент кто-то – я даже и не помню имени этого человека, какой-то из случайных мимолетных знакомых – посоветовал обратиться на фабрику Генри Ксонка. Выбирать было не из чего – только между смертью от голода и более-менее сносным состоянием – и я согласился.

Тогда фабрика еще только начинала выпускать эти – теперь-то уже всем известные! – автоматоны.  Молчаливые, неприхотливые, дешевые, относительно вечные слуги и удобный материал для выступления так популярных особенно тогда фокусников – это выглядело весьма неплохим вложением капитала. И Ксонк не прогадал.
Я тоже нашел в этом свой интерес – помимо заработка, конечно.

Не припомню уже, как именно мне пришла в голову эта мысль – помню только, что в одну из ночных смен я раздраженно впихнул какого-то назойливого призрака в автоматона. Мне было оправдание – этот старик все ныл и ныл, ныл и ныл: то о наследстве, которое так и не смог поделить; то о том, что не успел сделать в жизни; то о том, что его мучает артрит – кто бы на моем месте остался спокойным?
А вот дальше произошло что-то очень странное. И весьма… тогда я назвал это «любопытным».
Автоматон осторожно и неуверенно поднял руку – и повертел ею перед своим лицом. Хм! Ну да, конечно, это была не полноценная жизнь – души забывали более чем половину своего прошлого и с большим трудом вообще осознавали себя – но это было какое-никакое да существование! Лучше, чем бессловесный призрак, чем недвижимая ваза – и уж, конечно, лучше, чем гниющий труп.

Ага!
Меня мало волновало то, что сотрудники фабрики впали в панику – а кто бы и не впал, вдруг обнаружив, что его бездушные механизмы вдруг обрели самостоятельность и волю? О, нет, я занимался своими интересами: сотни писем бомбардировали высший свет с предложениями получить вечную жизнь. Кто откажется от вечной жизни – и, кстати, вечной же и молодости, ведь автоматоны не стареют! – за весьма умеренную плату? Покажите мне этого идиота!
Разумеется, я сам идиотом не был. Мои письма были подписаны выдуманными именами, адреса я отставлял разные – да я даже отсылал из разных почтовых отделений! И, конечно, же я нигде не объяснял подробно, каким же образом могу даровать – а я писал именно «даровать», к чему эта ложная скромность? – вечную жизнь. Да, человеческое тело хрупко и ненадежно, но… но у меня есть некая альтернатива ему…

Один раз мне пришел ответ с предложением встретиться. Но я и тогда не оказался идиотом. Конечно, я не пошел. Никогда не бывает так, что все враз становится хорошо, в этом всегда есть какой-то подвох. И я решил раскусить этот подвох.
Место встречи прекрасно просматривалось с чердака соседнего дома – там я и спрятался. Министр путей сообщения – огромный, болезненного вида мужчина, на животе которого не сходилось пальто – спокойно сидел на лавочке в парке. Демонстративно спокойно. А вот вокруг него сновали, шмыгали, рыскали, переваливались с ноги на ногу джентльмены с лицами, как смятый фантик от конфеты, и в одинаковых серых, словно запыленных, пальто. Все остальные посетители парка словно испарились – и остались только эти странные личности. Ну да, еще и министр.
Я тихонько спустился с чердака и ушел прочь подобру-поздорову, всем своим видом показывая, что меня совершенно не интересуют ни парк, ни кто-то там в нем – мне еще хотелось погулять на воле. Бедлам – далеко не то место, в котором стоит появляться, знаете ли.

На этом эпопея с письмами прекратилась. С завода я тоже уволился. Во-первых, я и так дал слишком много зацепок, которые могли бы помочь обнаружить меня, - а во-вторых, управление завода потребовало от всех сотрудников подписать бумагу о неразглашении. Чуете, куда ветер подул, да? Хозяин решил оставить все себе – и самостоятельно пользовать моих – моих! – кукол.
И тут мне снова свезло. То ли уроки живописи возымели действие, то ли изменились вкусы у публики – но мои картины стали пользоваться успехом. Причем чем более безумными и фантасмагорическими они были, тем более активно расхватывали их покупатели. Ну а почему бы и нет? Призракам было что рассказать мне – и показать. Ну а я на этом неплохо поднялся – миллионов не нажил, но перестал смотреть на ценники в лавках.

Проводником я быть не перестал – это было условием моей сделки с душами. Они дают мне пищу для картин – я низвожу их в автоматоны. Я объяснял им, что это не человеческое тело, и не имеет никакого с ним сходства, что они потеряют память, часть сознания, что им будет не так-то просто передвигаться, что это тоже вряд ли можно назвать жизнью, но… Они жаждали этого – а смысл мне отказывать?

 А спустя год я задумался. Что будет дальше? Я не вечен – и в лучшем случае, лет через пятьдесят – а в худшем хоть завтра – я могу превратиться в хладный труп разной степени отвратительности. И что тогда? Никто больше не умеет низводить души в автоматоны. Не-не-не, мне плевать что будут делать эти души без меня – что буду делать я? Что станет с моей душой? Кто даст ей вечную жизнь?
Мне нужен был ученик.

********
Я понял, что Анна моя судьба, в тот же самый момент, как увидел ее. Это было больше чем любовь –  это какое-то незримое, неуловимое единство душ, как разделенные близнецы, как две – о, я понял значение этой пошлой фразы! – половинки одного целого.
Анна была воспитанницей Ксонков – и каким-то образом умудрилась не подхватить у своих опекунов их грубой буржуазности, холодного расчета и тупой жажды денег. Она искренне восхищалась моими картинами, не боялась осуждения – как же так, юная девушка находится наедине с мужчиной, в его мастерской! – верила в мою миссию и переживала за несчастные неприкаянные души. Конечно, я не мог обмануть ее. Как бы мне ни хотелось зайти далее – но я ни разу не позволил себе сделать этого. Мы любили друг друга – и мощь нашей любви вела мертвые души в этот мир. Но не более.

Мы были настолько поглощены нашей светлой, трогательной, духовной любовью, что мало замечали творившееся вокруг. И это нас чуть не погубило.
Нет, в этом мире никто не мог угрожать нам – я уже приобрел определенный вес в обществе, девушка из семейства Ксонков тоже была выше многих подозрений – но вот в мире ином…

Сначала мы даже и не поняли, что рядом с нами кто-то есть. Именно «кто-то» - а не «что-то». Не душа, коими полнился мир, по которому мы бродили – нет, еще кто-то, такой же, как мы, оттуда же, откуда и мы… И если бы «он» просто был рядом – ну мало ли, что может почудиться? – но он двигался вслед за нами, убыстрялся, когда мы пытались ускориться, и бросился за нами в погоню, когда побежали мы. Он почти схватил меня за рукав – о да, я видел эту конечность, имеющую в том мире вид уродливой когтистой лапы с облезающей кожей – но я успел захлопнуть проход.
Мы были не единственными, умеющими путешествовать в мир душ. Об этом стоило догадаться. Если умеют двое – то почему бы не научиться этому и третьему? Страшило другое – этот третий – а вдруг есть четвертый, пятый и более? – был явно не рад, тому, что мы делали. Он был зол – и он защищал какую-то душу.

Выкрасть автоматон с этой душой было очень просто – я заблаговременно сделал когда-то слепки ключей – так, на всякий случай – а Анна умело отвлекла охрану якобы расспросами об опекуне. Надо сказать, мои руки отвыкшие в последние годы от тяжелой работы, ныли – а спина хрустела – пока я пер эту металлическую болванку, начиненную шестеренками, на себе. Но дело было сделано.
Анна спрятала автоматон у себя. Это был не лучший вариант – она сама рассказывала о том, что подозревает опекуншу, что та на досуге шерстит ее комнату – но другого не было. В моей мастерской люди бывали чаще. Да и ордер на обыск рабочего помещения выдать легче, чем получить доступ в особняк миллиардера.

А потом начался какой-то бред.
Анна прибежала ко мне бледная, всхлипывая, и стала нести какую-то чушь про то, что к ней в парке подошел некто, закутанный в шарф, прячущий лицо под шляпой, а руки – в перчатках. Но она понимала, чувствовала, чуяла – это не человек! Это оно, оно… это существо… автоматон. Это тварь назвалась Авраамом и предложила отдать ему спрятанного автоматона. Мол, так оно нам помогает.
Не знаю, что тогда двигало Анной – страх, глупость, а может быть, то был какой-то хитрый гипноз, - но она отдала с таким трудом добытую вещь этому… существу.
Я не стал ругать ее – все равно уже ничего нельзя было исправить, а портить отношения мне не хотелось. Я наплел Анне что-то про то, что, якобы, есть вероятность, что сбежавшие с завода автоматоны – кто их там считал? – пытаются создать свое общество. Анна поплакала, согласилась – и забыла. Да и я забыл.

********
Год спустя – вот и я в поместье Ксонка на великолепнейшем приеме, посвященном новейшему – хахаха! – изобретению «автоматон». Друг Анны – это уже новое слово в моем статусе. Возможно даже, я поговорю с Ксонком о…
 ….погодите, что происходит? Это металлическая дрянь… этот болванчик… он.. он … убивает?

Ава от игрока:


Ава от мастера:

[Todo Uno]

6. Гилберт Честер, предприниматель.

[выдержки из мемуаров Гилберта Честера, расшифровано и подшито к делу №8-42-16МФ полицией Лондона ХХ.ХХ.18ХХ года]

Не подумайте, что я льщу себе, но я необычный человек.
Поэтому и жизнь у меня необычная.
Поэтому я и начал вести попавшие в ваши руки очерки.
На самом деле, это та еще блажь: если мои дневники попадут не в те руки, не сносить мне головы. Но, дорогой дневничок, писатель этих строк тот еще нарцисс и умолчать о делах своих не может. Да и вдруг благодаря своим скромным строкам однажды я прославлюсь посмертно, чем черт не шутит.
Итак, мое имя Гилберт Честер, и я работаю на Империю.
В обществе, однако же, я известен совершенно другим. У меня две мануфактуры: колокольная, чтоб иметь хорошее имя и поддержку духовенства, и часовая, чтоб иметь связи с богатыми мира сего.
На первой я встретился с удивительной прелестницей Августиной Блейд, скрасившей мне не один десяток ночей. Хваткий ум и титул настоятельницы делают ее одним из самых полезных моих деловых партнеров даже сейчас, когда ничто греховное нас не связывает.
А благодаря второй я познакомился с Эдвардом Шеклтоном. Вы наверняка знаете его имя, это почтенный муж, меценат и член Парламента. А на самом деле он директор секретной службы.
И здесь начинается моя очередная история.
Однажды, за стаканчиком-другим виски Шеклтон поведал мне о загадочных письмах, которые десять лет назад посыпались на государственных чиновников.
- Это были совершенно безумные послания, - качал головой он, не сводя глаз с чуть подрагивающей правой руки, – написанные удивительно ровным, витиеватым почерком. Словно сказочник, зловеще смеясь, вырисовывал каждую петельку этой каллиграфической вязи. Содержание тоже не отличалось правдоподобностью: какой-то безумец уверял, что может даровать бессмертие, открыв путь к миру мертвых. Мы искали его, вся королевская полиция сбивалась с ног и пыталась найти зацепку. Но безумец был хитер – мы смогли разве что сделать вывод, что он достаточно богат, судя по бумаге и чернилам.
- И этот случай так и остался легендой, которую вы рассказываете прошедшим боевое крещение новичкам?
- Ах если бы, баронет. Королева решила, что не может образованный человек настолько обезуметь, а значит, в его словах есть зерно истины. И сначала она проводила дни и ночи в окружении редких манускриптов и философских трудов, а потом и вовсе окружила себя тремя медиумами, с которыми постоянно советовалась. Их за глаза называли Охра, Индиго и Кармин, по цветам роб. Они были молчаливы и загадочны, никто не знал их в лицо и даже не имел представления, кто скрывается под капюшонами.
- И их не высмеивали?
- Пытались. Однако после нескольких точных предсказаний огромное количество пэров стали верить в загробную чушь. Стало модно интересоваться спиритизмом, даже самые нежные и трепетные барышни стали гадать на зеркалах и покупать тяжелые латинские книги в черных переплетах. Пижоны, еще вчера щебетавшие исключительно о пудре и завивке волос, вояки, ранее басившие о похождениях на фронте и в постели, да даже кривляющиеся шутники - все стали изъясняться заковыристо, «эгрегор», «душа», «потустороннее». А самые увлекающиеся решили, что Британия должна править не только морями, не только сушей, но еще и страной Вечного Сна, как они это назвали.
- Но это же безумие!
Шеклтон кивнул и налил себе еще виски.
- Медиумы стали диктовать нам некоторые действия, и это было самое неприятное. Однажды Охра сделал предсказание, которое нам было поручено проверить. Для этого мои агенты выкрали с фабрики Ксонка один из автоматонов.
- Того самого Ксонка? – уточнил я и тоже долил себе алкоголь. Не думайте, я не любитель горячительных напитков, но я почувствовал, что сейчас мой собеседник перейдет к основному.
- Того самого. Мы допросили автоматон, …
- Простите?
- Да-да, - невесело рассмеялся Шеклтон, - они столь умны, что с ними можно вести беседы. Представляете? Я своей жене обычно слова не даю, а тут кусок металла голос подал.
- Потрясающе. И что же вы узнали от этого… от этой машины?
- Ксонк скрывает автоматон, который представляет опасность для  Империи. Должно быть, Ксонк обезумел и хочет подчинить себе весь мир. Охра считает, что именно Ксонк тот самый законодатель моды на спиритизм и чернильные завитушки. Ни в коем случае нельзя, чтобы Ксонк разобрал тот автоматон, поэтому вы, мой друг, должны найти его и выкрасть у Ксонка.
Это было так неожиданно, что я долил себе еще немного.
Прошла пара дней, и на ярмарку фигурок из цветного стекла, устраиваемую мной, заглянула жена Ксонка Элиза. Удача сама шла ко мне в руки, и я упускать ее было бы кощунственно. Я подошел и парой-тройкой фраз – о, поверьте, я могу быть убедительным! – очаровал вздорную красавицу.
Конечно, я намеревался всего лишь использовать эту женщину в своих целях, но, мой Бог, как же я ошибался. Эта эгоистичная и поверхностная блондинка прочно вошла в мою жизнь, и, как я не пытался выбросить из головы ее точеный профиль и глуповатое хихиканье, я только прочнее влипал в крепнущее вязкое чувство, словно муха в мед.
Вскорости наше знакомство вышло на новый уровень. Я знал, что Элиза не придерживается строгой морали и состоит в еще одной внебрачной связи (кажется, с каким-то доктором, не особо важной птицей), но это подхлестывало меня. Как-то раз, когда она обмолвилась о жизни с мужем, меня даже посетила мысль забрать ее под свое крыло. Неважно, будет ли она верна мне, главное, что она просто будет рядом, эта светлокрылая птица, эта воздушная нимфа, эта легкая прекрасная женщина, эта лучшая из моих любовниц.
Однажды, когда мы отдыхали в полупустой грязной гостинице (у нее были довольно странные предпочтения, но я не препятствовал ее желаниям), я спросил, нет ли в доме Ксонка автоматонов. Она недоуменно посмотрела на меня и засмеялась, мол, глупый Гилберт, все  интересуется механической ерундой, посмотри лучше, как я напряглась под этим прозрачным пеньюаром. Но потом поняла, что я серьезно, и сказала, что да, в комнатах ее воспитанницы есть автоматон в виде молодого привлекательного мужчины.
- Он такой высокий и стройный, - хихикнула она, погладив меня по почти пятидесятилетнему раздутому животу.
Я убрал ее руку и спросил, не будет ли Элиза так любезна вывести автоматон из  дома. Элиза пообещала мне выполнить просьбу, но по ее тону я понял, что куда больше ее интересуют развлечения, которыми я старался ее обеспечивать по мере сил. Я загнал совесть в самый дальний угол и поддался сидящему рядом светлому искушению – не может же она пропустить мимо ушей мою просьбу, верно же?
Через пару дней посыльный доставил мне письмо, в котором Элиза детским корявым почерком сообщала мне, что некая Анна (видимо, та самая воспитанница, а может, и какая служанка, я точно не знал - в присутствии моей славной полюбовницы я совершенно не обращал внимания на детали) спрятала автоматон. В постскриптуме Элиза нарисовала смешную рожицу с ушками и написала «прости, Берти», и моя досада сменилась улыбкой. Не стоило просить ее выполнять мою работу, сам виноват.
Однако не успел я даже придумать новый план, как до меня дошла новость о том, что в доме известного предпринимателя Генри Ксонка выставляют автоматона. Достижение ученых, прогрессивные заводы, великий деятель,  уши бы мои этого всего не слышали. Но служба Империи прежде всего – я совершил пару визитов к друзьям, и моя восхитительная Августина Блейд раздобыла нам пару приглашений.
Узнав об истинной цели моего визита, она лишь улыбнулась и сказала «Вы можете рассчитывать на меня, баронет».
И, знаете, это именно та женщина, которую я мог просить выполнять мою работу без зазрений совести и сожалений.
В зале у Ксонка собралось никак не меньше сотни человек. Все видные городские фигуры и самые красивые женщины Лондона – все торжественно и до зубовного скрежета скучно. Я мысленно поблагодарил себя за то, что пришел сюда с прекрасной, хоть и затянутой в богоугодное черное Августиной, которая могла сделать перченой каждую проведенную с ней минуту.
Перед самой демонстрацией она сделала незаметный обход по дому и вернулась изрядно встревоженной.
- Узнала? – глазами спросил ее я.
Августина поспешила ко мне, но не успела сказать ни слова.
На ее пути были ряды кресел, с которых возбужденные зрители выкрикивали для двухметрового металлического красавца, стоящего на сцене, разные задания - «пусть он срифмует четырнадцать строк», «пусть он признается мне в любви», «пусть он опишет грусть осеннего дня», «пусть назовет свой любимый цветок».
И вдруг какой-то недалекий человек – будь он проклят - спокойным тоном произносит:
- А пусть он убьет эту леди.
Чувствуя неладное, я повернулся к сцене и увидел то, что не смогу забыть никогда.
На глазах у всей толпы.
Галдящей безмозглой толпы.
Автоматон сделал шаг вперед и одним быстрым, едва уловимым движением свернул шею той, что блистательно исполняла роль хозяйки дома. Той, что я так отчаянно любил.
Толпа восхищенно – а может разочарованно? – выдохнула, а потом разразилась аплодисментами и криками «какой ужас!».
Я вмиг позабыл об Августине.
Мне кажется, я даже слышал ее крики, летящие в мою спину.
Но я бежал, бежал так быстро, как только мог, расталкивая людей, вонзаясь локтями в затянутые шелком бока, с каждым ударом сердца выдыхая «Элиза».
В задней комнате из угла в угол ходил Генри Ксонк. Его лоб был наморщен, он что-то бормотал про себя – словно бы подсчитывал налоги, а не переживал о смерти супруги.
- Мерзавец, - прошипел я, выхватывая из-за пазухи револьвер и выпуская в висок Ксонка – клянусь, мои движения были так же восхитительно быстры и неуловимы, как у автоматона – самую сладкую в моей жизни пулю.
Я боролся с желанием опустошить барабан, расстреливая упавшее наземь тело, но разум уже проснулся.
- Нет, Гилберт, нет, - прошептал я, аккуратно вкладывая револьвер в руку мертвого фабриканта. – Когда ты видишь смерть супруги, ты не начинаешь хаотично стрелять в свое тело. Ты скрываешься от гостей и стреляешь всего лишь в  висок. Один раз. Вот как этот бедолага Генри Ксонк, упокой господи его мятежную душу.
[дальнейшие страницы вырваны]

Ава от игрока:


Ава от мастера:

[Todo Uno]

7. Августина Блейд, светская львица.

 - Могу поспорить, что в декольте у тебя набор отмычек, а в рукавах – метальные ножи, - ухмыльнулся Гилберт Честер, сидящий напротив меня.
 - Конечно, а пистолет я засунула в чулок, - шутка на самом деле была правдой.
 - Дорогая, я никогда не забуду нашу первую ночь, когда я под твоим кружевным корсетом обнаружил гарроту, - расхохотался бывший любовник.
 - Не отрицай того, что именно это тебя ко мне и привлекло. Но все же давай отложим вечер воспоминаний на более подходящее время. Сейчас  -  прежде всего работа.
 - Что, Её Величество считает, что ты можешь узнать больше, чем я? – скептически прищурился Гилберт.
 - Ну не просто же так она периодически меня вызывает на аудиенцию. Кстати, мы прибыли.
   Дом, в который я приехала с Гилбертом, поражал своими размерами и обилием света от тысяч свечей. Немолодой слуга принял наши пальто и проводил в зал с небольшой сценой и столиками, уставленными бокалами с шампанским и закусками. Мужчины переговаривались возле сцены, рассматривая высокий металлический манекен, которого, очевидно, нам и собирались сегодня представить, как новейший автоматон. Женщины обменивались последними сплетнями и хвастались дорогими нарядами и драгоценностями. К нам подошла миловидная девушка.
- О, Гилберт, и вы здесь. Познакомите меня со своей спутницей? – прощебетала она.
- Конечно, леди Элиза Ксонк. Познакомьтесь – моя старая подруга – леди Августина Блейд. Августина, это прелестная жена хозяина этого дома.
- Очень приятно, - я улыбнулась девушке. – Если позволите, я вас оставлю – кажется, вижу знакомых.
 Судя по оживленным переговорам за моей спиной, мое присутствие их бы только стеснило. Судя по реакции моего приятеля, жена Ксонка ему более чем симпатична. Но вряд ли он с ней спал – вел бы себя более дерзко. Ладно, пусть щебечут, а я пока могу спокойно оглядеть и присмотреться к толпе. Её Величество заинтересовало, нет ли в доме других автоматонов. Видимо, люди Гилберта их искали, но не нашли. Что ж, попробуем по-другому. В дамской комнате наверняка собрались самые отъявленные сплетницы – может, удастся выведать что-нибудь у них. Я уже неоднократно удостоверилась, что зачастую сплетни – это не только приукрашенное вранье и преувеличенные слухи. При должном внимании из любой сплетни можно вычленить полезную информацию.
Я уже направлялась к укромной дверке, как мое внимание привлекла женская фигура, закутанная в шаль. Очень странно. В доме слишком тепло, чтобы кутаться. По шаркающей походке и сутулой спине было видно, что женщина немолода. Я последовала за ней по коридору, стараясь держаться в тени и на достаточном расстоянии. Миновав, наверно, добрый десяток коридоров, старуха вывела меня в небольшую залу. Чтобы она меня не заметила, пришлось остаться в темной части коридора, из которой мою невольную проводницу было совсем плохо видно. Что-то щелкнуло, потом заскрипело, звук ее шагов удалялся. Я бросилась вслед и обнаружила стремительно сужающуюся щель. Очень любопытный дом, если в нем есть такие коридоры и такие потайные двери. Я принялась ощупывать стену, в которой скрылась старуха. Один из камней в кладке держался непрочно, но при нажатии ничего не произошло. Черт! Я зло пнула стенку, не желающую открывать мне дверь и… Это сработало. Часть стены отъехала, и я бросилась вперед. Впереди было достаточно темно, поэтому мне пришлось вытащить из сумочки «огонек». Дорогая штучка этот «огонек» - эссенция света в капсуле. Впереди шел очередной коридор. Пол в нем находился под наклоном, а в конце обнаружилась длинная лестница вниз. Еще один коридор. Лестница вниз. Коридор. Лестница… В очередном коридоре я чуть не налетела на старуху, которая где-то добыла масляную лампу и целенаправленно шаркала вперед. Я чудом успела шмыгнуть в темный угол, чуть не вступив в какую-то лужу, и сжать в кулаке «огонек», чтобы не видно было его света.  Прислонилась к чему-то ребристому – на ощупь оказалось, что это множество достаточно тонких труб. Кажется где-то в канализации. Запах только подтверждал мою догадку.  Высунула голову из укрытия и в шоке вжала ее обратно. Старуха, разжившаяся где-то масляной лампой, скинула шаль и обнажила блестящую металлическую голову. Автоматон! Я проследовала за ней по туннелю, все так же держась в тени. Около очередного перехода я удачно задержалась, осторожно заглянув туда, куда зашла моя механическая проводница. Удачно, потому что это оказалось небольшим грязным помещение, в котором собралось порядка двадцати других автоматонов. Старуха, точнее, автоматон, притворявшийся старухой, подошел к ним.
- Наша сестра Бонни находится в доме Ксонка. С ней все в порядке, - сказал он.
 Он чуть склонил голову, и я рассмотрела, что он обращается к автоматону, который явно старший среди них. И это не только потому, что одет в какое-то тряпье пятидесятилетней давности. Этот «старший» вышел вперед и положил на лоб «старухи» руку.
- Спасибо тебе, Иезекиль, что принес радостную весть о том, что скоро сможем мы выйти из укрытий и не прятаться более от глаз людских, - сказал он.
Остальные автоматоны зашумели:
- Веди нас к свету, Авраам, - говорили они.
 Если до этого мне было просто не по себе следовать за странной "старухой", то теперь мне стало по-настоящему страшно. Не знаю, что за сектантское сборище устроили эти рехнувшиеся автоматоны, но все мое нутро вопило о том, что пора уносить ноги.
 Слава богам, что я умудрилась запомнить дорогу и выбраться из этой дыры. По моим ощущение «старуха» завела меня за пределы дома Ксонка, и только сейчас, возвращаясь обратно, я поняла насколько далеко за ней ушла. Вынырнув из тайной двери, я без удивления обнаружило, что мое новое платье, ценой в два крупных заказа, все покрыто грязными пятнами, а подол темный от влаги. Благо с собой у меня был универсальная миниатюрная щетка, которая могла вывести самые стойкие пятна (еще одна не раз окупившая себя штучка). Приведя себя в порядок, я поспешила обратно в зал, где покинула Гилберта.
 Уже подходя я залу, я услышала гул голосов, чьи-то крики. Навстречу мне спешили женщины и мужчины, на лицах которых я увидела явный страх. Что, дьявол возьми, там произошло? Я почти прибежала на место демонстрации и увидела, что на сцене лежит жена Ксонка с неестественно повернутой головой. Нужно найти Честера и предупредить его об автоматонах, что они что-то замышляют. Я оглядела зал, но приятеля нигде не увидела. Зато увидела, как за угол заворачивает автоматон, который сегодня хотел показать хозяин дома. Наверно, это и есть Бонни. Я бросилась за ним, и увидела, что «Бонни» ведет еще один автоматон, одетый в форму официанта. Да тут этими автоматонами дом просто кишит! Они шли в тот самый коридор с потайной дверью. Уже не особо скрываясь, я на бегу достала пистолет, спрятанный под юбкой. Постаралась прицелиться. Выстрелила. Проклятые железки дернулись, и пуля ушла в другую сторону. Черт! Стена за автоматонами встала обратно. На сей раз ни нажатие на камень, ни пинки не помогли. Дверь была заперта.  

Ава от игрока:


Ава от мастера:

[Шебуршунчик]

Надо же как на Анне обе авы совпали)))

[Шебуршунчик]

Все тексты отличные, но фаворит - текст доктора. Прям пробрало от него.

[Кейли]

Вот за што не люблю такие забавы - что потом читаешь и думаешь, мол, все такие клааааассные  

[Актриска]

Вот за што не люблю такие забавы - что потом читаешь и думаешь, мол, все такие клааааассные  

Угу. Я думала, что из-за этого начну прогрессировать, но как писала НЕОЧ, так и продолжаю  

[Todo Uno]

Ну вы чего? Вы реально все клёвые! И поводов для комплексов я не вижу. Тексты очень достойные.
(на мой вкус, куда лучше, чем по тем же вводным в Букингейме сделали, да простит меня мастер).

[Северный_Ветер]

*Нервно оглядывается на штабель кирпичей позади*
Игуана, чтоб у тебя хвост облез! Ты обещала стимпанк, а я уже после третьего текста вокруг кресла соляной круг насыпал, а после четвертого нарисовал защитную пентаграмму!
*судорожно обстругивает осиновую ножку от табуретки"

[Todo Uno]

(безмятежно пересчитываю чешуйки на хвосте).
А еще я предупреждала, что имею представление о киберпанке только по Википедии. Нет, по вводным все было очень мило, это уже вы, авторы, создали вот такое. Особенно, кажется, в этом отличились Дерек и Доктор. Вот их авторы и задолжали читателям соли и осины, как расходников. А создатели Анны и Элизы могут мне подогнать пустырничка и обнимашек.

[Актриска]

Какая ж тварь Ксонк, у меня прямо подгорает   Вот такая чистейшая породистая тварь, без всяких примесей! Причем еще и незатейливая, без фантазии, одни штампы в голове. Еще и души в автоматонах у него сами зародились!

[Шебуршунчик]

Да этот экзорцист наоборот тоже не самая приятная личность) но Ксонк да, вне конкуренции.
Элиза мне казалась более несчастным существом. А в тексте Гидберта она эдака "мирская табакерка"

Ветер, так вроде сразу заявили именно стимпанк.

[hartwig_n]

А мне доставил Ксонк. Очень колоритный вышел. И доктор еще

[Todo Uno]

Мне парочка шпионов нравится. Вот уж воистину, гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче в мире гвоздей.

[Северный_Ветер]

Ветер, так вроде сразу заявили именно стимпанк.

Но стимпанк тут только в аватарках и автоматонах. А вся мякотка в потустороннем мире, душах и их переселении.

Догадываюсь, почему у леди так бомбит от Ксонка. Мало того, что жену забросил, так ещё и не простил, когда она, сильная и самодостаточная, налево пошла   Увы, времена и нравы Викторианской Англии...

[Todo Uno]

Я вот тексты перечитываю и думаю: это вы такие умнички-универсалы на любую роль, или это игуана маладца и с кастингом угадала? Мне очень нравится результат.

[Северный_Ветер]

Авторам Гордона, Анны и Дерека большущий респект. Только эти дамы мне теперь валерьянки должны.

[Шебуршунчик]

Авторам Гордона, Анны и Дерека большущий респект. Только эти дамы мне теперь валерьянки должны.

Какая у тебя (кажется, мы были на ты...) тонкая душевная организация  

Вот смотрю я на твой ник и вспоминаю Маршаковского Северка

[Todo Uno]

Авторов гадать будете?

[Северный_Ветер]

Я пас. В таком тесном кругу как-то даже неловко. "Джентльменам принято верить на слово"  

[Шебуршунчик]

Ксонка или Гилберта Ветер писал?)

[Todo Uno]

Ну вот, один угаданный автор есть!
Осталось шестеро

Что-то все затихарились так.
А мастер текстовушки, между прочим, вас очень-очень хвалил.

[Шебуршунчик]

Уруру)))

Кстати, а кого можно сразу исключить из списка подозреваемых? Кого я заменила?

[Северный_Ветер]

Ксонка или Гилберта Ветер писал?)

Мастер игрушек к вашим услугам, леди  

Я вот тексты перечитываю и думаю: это вы такие умнички-универсалы на любую роль, или это игуана маладца и с кастингом угадала? Мне очень нравится результат.

Мне вот кажется, что Ксонка ты мне выдала не в последнюю очередь благодаря Лайонелу Грину.

[Todo Uno]

Уруру)))

Кстати, а кого можно сразу исключить из списка подозреваемых? Кого я заменила?

Я там в начале, перед текстами, список авторов дала. При выкладывании прохлопала ушами, поэтому список добавила прямо в сообщение с седьмым ключиком, под картинкой.

Мне вот кажется, что Ксонка ты мне выдала не в последнюю очередь благодаря Лайонелу Грину.

А я после обсуждений напишу чуточку про тексты и про то, почему именно эти наводки раздала конкретным авторам. Мастер текстовушки в курсе, кто что писал, но выбор целиком был оставлен мне.

[Шебуршунчик]

Теперь увидела. Надо же, я когда думала о том, кто слете и не подозревала Рикки.

[Todo Uno]

Да наводка оказалась проклята, я её дважды передавала