Осталось получить три текста.
Борхес с книжной полки смотрит на меня с презрением
- Сеньора Хельгусдоттир, можно автограф?Я на мгновение замираю от удивления - немногие умудряются произнести мою фамилию без ошибок с первой попытки. Неужели здесь кто-то меня узнал? Ну да, вот, широко улыбающийся почтальон. «Луис Мичилена, почта Сан-Мало». Он протягивает мне книгу, и я еще раз удивляюсь. «Открытые мансарды». Книга, которую критики дружно назвали «долгий вой на луну брошенной женщины». В двух словах - героиня по ночам названивает новой пассии своего бывшего. Глупая затея, глупая основа для книги, но жизнь порою глупее всего того, что было написано в книгах. А ещё глупее то, что «Мансарды» - чистая правда. Автобиографическая правда, о которой никто не знает. Я даже главную героиню назвала своим студенческим псевдонимом - Шайло Хейкхат. Может быть, мне хотелось, чтобы кто-нибудь догадался, кто автор этого долгого воя, чтобы объявился кто-нибудь из прошлого со словами "Привет, давай поболтаем?" Но ничего не произошло. Кроме того, что книга неплохо разошлась, удостоившись звания "Странный дебют года". А теперь я торчу в почтовом отделении маленького городка, затерянного в Средиземноморье, и почтальон просит автограф.- Это... это не для меня, - смущается Луис, поймав мой взгляд. Ещё бы, вряд ли найдется мужчина, рискнувший прочесть эту книгу. Разве что редактор.- Тогда кому? - улыбаюсь я.- Э... моей племяннице, Паоле. Она большая поклонница.Я пишу «Для Паолы. Мардж ХД» - мне нравится моя короткая подпись.- О, спасибо огромное! - книга исчезает в почтовой сумке Луиса. - А можно ещё... вот...Он запинается, доставая другую книгу.В этот момент из-под стола доносится требовательное «мяу», и я чувствую легкий толчок в ногу. Потом ещё один. И ещё. Рыжий красавец продолжает тыкаться своей мордочкой, настойчиво требуя, чтобы его погладили. Я опускаю руку, и его нос тут же оказывается в моей ладони.- Сибас, черт полосатый! Ну где тебя носит третий день! - С этими словами Луис присаживается и берет на руки кота. Тот немедленно принимается вымогать поглаживания, уткнувшись почтальону в щеку.Картина «Почтальон держит кота и просит автограф» настолько комична, что я невольно начинаю смеяться. Я беру книгу из руки Луиса и оказываюсь удивленной в третий раз. История замкнувшегося вдовца. Роман «Пробка», получивший пару наград. В отличие от «Мансард» - полная выдумка, от начала и до конца, мне было интересно примерить на себя мужскую маску и, судя по провалу у женщин, это удалось. Ворох гневных отзывов читательниц с претензиями к тому, что в книге нет ни одной прекрасной женщины, способной вытащить мужчину из депрессии.Луис отпускает кота, берет книгу и отвечает на неозвученный, но висящий в воздухе вопрос – «Почему эта книга?»- Я... моя семья погибла много лет назад. Я долго не хотел никого видеть, как и Михаэль. Но рядом была Паола, и мне нужно было выбираться из этого болота. Хотя бы ради нее.Я не успеваю сказать хоть что-то в ответ, как Сибас бесцеремонно запрыгивает мне на колени. Настроение Луиса моментально меняется:- О, а он вас явно признал! Вы... вы ведь ещё вернетесь в Сан-Мало?Кот тычется мне носом в ухо и мурчит. И его мурчание звучит как «верррррнешься».- Кстати, - продолжает Луис, - сегодня день фирменного блюда в ресторанчике Жана-Мари. Этот зануда готовит просто фантастические ракушки Сен-Жак.- О, так вы еще и зазывала? - опять смеюсь я.- Иногда бывает, - пожимает плечами Луис.Он прав - ракушки были действительно изумительными. Говорят, у Жана-Мари свой рецепт, который он не раскрывает никому.- Сеньора, сеньора...Голос выдергивает меня из сна и воспоминаний.- Минут через двадцать ваша остановка, - это мой сосед, турист, путешествующий по острову.- Спасибо, - говорю я, протирая глаза.Телефон начинает вибрировать. Уилл, мой агент.- Мардж, ты что вычудила? Где тебя искать? Тут уже все сроки горят, меня разрывают на части, требуя либо твою кровь, либо твою книгу. Я все понимаю, но очень немногие могут взять перерыв в пять лет...- Уилл, я в Сан-Мало.- Это еще в какой заднице вселенной? Ты в своем уме?- Уилл...- Слушай, ну не поступай так со мной. Я не идеальный агент, но и не полный засранец же. Мардж, ну хоть пару слов. «Уилл, завтра книга будет у тебя. Или послезавтра». У тебя же столько вариантов. В конце-концов, три книги просто требуют продолжения. Про безумные женские журналы, например. У меня тут вагона два просьб и требований рассказать, что же было дальше. Никто не верит, что все так банально закончилось свадьбой, выборами мэра и самоубийством. Или веселый дурдом о съемочной группе. Ее вообще хотят ставить на сцене и уже сравнивают с «Не шуметь!» Фрейна. И тот же вопрос - а что было дальше? Я уже молчу о двух сестрах и сменившей пол коллеге. Да, Валентин и Джина. Любительницы драм обвыжимались платочки и требуют маленького счастья героиням. Мардж, ну хочешь, я опущусь на колени? Поверь, это выглядит достаточно по-идиотски - стоять посреди кабинета на коленях с телефоном в руке. Я сейчас включу камеру и ты сама увидишь это зрелище. Но после такого ты просто обязана выйти за меня замуж или прислать книгу. Или и то, и другое вместе. Но я могу ограничиться книгой, как порядочный мужчина.- Уилл, я тебе перезвоню.- Мардж, ну не будь такой бессердечной.- Уилл, должна же я обдумать твое предложение руки и сердца. Как порядочная женщина.- Меня сожрут. - Не успеют. Дай мне полчаса.Я выхожу из автобуса. Деревянный придорожный знак сообщает мне, что я нахожусь в Сан-Малорено, где-то на побережье Средиземного моря. Вокруг нет ни одного дома. Как гласит путеводитель, Сан-Малорено - это старая шутка острова. Три пальмы и артезианская скважина. Туристы редко оказываются здесь, разве что свернув не туда и поблукав пару часов по извилистым дорогам. Уилл дал очень точное определение - задница вселенной. Я стучу по дорожному знаку.И чувствую, как что-то касается моей ноги. - Мяу. Рыжий наглец по имени Сибас трется, потом делает несколько шагов в сторону и оборачивается.- Мяу.- Ты встречаешь меня?- Мяу.На этот раз мяуканье звучит крайне требовательно, как приказ.- Ну хорошо, я иду. Мог бы и кого-нибудь захватить с собой, чтобы помочь мне с сумкой.Мы проходит еще несколько метров. Раздается треск ломающегося дерева. Я оборачиваюсь и вижу, что кусок придорожного указателя отвалился. Значит, я была права.- Сибас, подожди. Мне нужно кое-что сделать.Кот послушно ложится возле меня. Я перезваниваю Уиллу.- Мардж, Мардж, Марджи! Ну, ну, ну спаси мою душу от гнева власть предержащих!- Уилл, ты разве не получил рукопись?- Какую? Ты уже успела перегреться на солнце?Я слышу, как в дверь Уилла кто-то стучит. Это курьер с моей рукописью. Я всегда передаю распечатанный вариант вместе с диском.- Уилл?- Мардж, ты моя спасительница! Так, так, так, ага, вот оно...Уилл нашел пару страниц, на которых я вкратце описываю происходящее в книге.- Мардж, ты что? Все... ну это же...- Да, Уилл. Поверь мне, это лучшее, что можно сделать. Ладно, мне пора.Уилл на несколько секунд умолкает. Думаю, он обратил внимание на название книги. Что ж, я могу подождать немного перед тем, как навсегда повесить трубку.- Мардж, а ты сейчас в каком городке?- Да, Уилл, именно там. Прощай.- Ма...Я обрываю разговор на полуслове и выключаю телефон. Вряд ли он мне пригодится здесь.- Ну что, рыжий проводник? Идем?Сибас выгибается дугой и высовывает кончик языка. Мне кажется, что я вижу кошачью улыбку. Вся его поза говорит «ну сколько тебя можно ждать». Мы уходим дальше, мне хочется обернуться, чтобы посмотреть на придорожный знак, но я и так знаю, что на нем написано. «Сан-Мало». А где-то через месяц на полках книжных магазинов появится последняя книга Мардж Хельгусдоттир. С точно таким же названием. «Сан-Мало».Я сижу в ресторанчике в небольшом городе, затерянном в Средиземноморье, и почтальон останавливается возле меня.- Сеньора Хельгусдоттир, ой... О, прошу прощения, обознался. Вы... вы похожи...- Ничего страшного, - успокаиваю я его.Я смотрю по сторонам. За соседним столиком сидит Михаэль, я всегда представляла его похожим на Майкла Йорка. Да, тот самый Михаэль из «Пробки». После длительного самозаточения в своей парижской квартире и сотни раз повторенной фразы «я не псих-одиночка», вдовец решился на перемены в жизни и взял билет на первый же попавшийся рейс. Он никогда не забудет погибшую семью, но в Сан-Мало снова вернется к жизни.В тени под навесом что-то бурно обсуждают Яр и Лали, бывшие главреды разорившихся конкурирующих женских журналов из «Мифов». Самоубийство, над которым так рыдали читательницы, оказалось последним гвоздем в гробу старых журналов, невероятной мистификацией, которая возможна только в женском романе. И вот теперь эта парочка создает новый журнал. Воздух вокруг них наэлектризован, кажется, что еще мгновение и начнется гроза. Да, они по-прежнему спорят и ругаются. Но противоположности притягиваются, не так ли? Предсказуемо? А почему бы и нет?Мэрион и Джек, главная актриса и киномеханик из «Механика» не стали парой. Впрочем, это никого не удивило. Бывает.Джина... Я долго думала, чем закончится история двух сестер. Простит ли Джина Валентина или нет. А потом решила - да какого черта, если автор сбежала в неизвестный городок, то почему бы и остальным туда не последовать? Собственно, именно с этого момента начала появляться последняя книга Мардж Хельгусдоттир.Молчание нарушает уже знакомое «мяу». Появившийся неизвестно откуда Сибас оказывается у меня на руках.- Сибас! - смеется Луис. - Где твои манеры?Я глажу кота, он довольно щурится и мурчит, как маленький трактор.- Похоже, он вас знает, - говорит Луис.- Разумеется, знает. Я же шла за ним от самой автобусной остановки.- Остановки?- Неважно. Главное - из него получился отличный проводник.- О, совершенно забыл представиться, - почтальон поправил свою фуражку, - Луис Мичилена.Имена. Псевдонимы. Я уже почти не помню своего настоящего имени, хотя всего пару дней назад подписывала множество документов. Сейчас все это кажется таким далеким и неважным. Откуда-то в памяти выныривает имя Селин. Я не знаю, настоящее ли оно, прозвище ли это или ещё один псевдоним из прошлой жизни.- Селин Ондатже.- Добро пожаловать в Сан-Мало, Селин.
Поднявшийся ветер пахнет марципаном и ванилью. Он подкидывает к потолку занавески, теплым воздухом обдувает наши с Луисом лица, кидает горсть крошек в подтаявший пломбир и затихает.Луис смеется и убирает с веснушчатого лица отросшие пряди, а я поднимаю упавшие на дощатый пол винтажные открытки, которые он принес мне сегодня. Цвета имбиря и корицы на сепии старых фотографий, цвета тепла и детства - мой друг всегда знает, как меня порадовать, именно поэтому я всегда приберегаю для него особенный десерт и традиционное фисташковое мороженое.Мы видимся с Луисом каждый вечер. Он приходит после шести, когда я уже начинаю поднимать стулья и закрывать окна, выдав босоногому мальчонке-помощнику горстку монет в виде вознаграждения. Луис стучит в оконную раму - три коротких удара, пауза, удар.Я открываю, и он шутливо дергает за длинную мятного цвета ленту, повязанную вокруг моей головы, забирает из моих рук метлу и говорит:- Хватит уборки, Золушка, я принес хрустальные туфельки.И мы садимся на веранде, чтоб поговорить по душам.Наш городок удивительно мал, и событий в нем практически не происходит, жители развлекают друг друга сплетнями и маленькими шалостями (которые горделиво называют безумиями), меряются уловом сардин и урожаем оливок, а рассказ о поездке в соседний мегаполис может несколько дней собирать вокруг счастливца толпу слушателей, даже если вся история состоит из восклицаний о вывесках, пробках и удобных междугородных автобусах. Порой, когда мы с Луисом ищем в памяти что-то, о чем мы еще не говорили, я жалею, что в Сан-Мало нет захватывающих полицейских погонь, о которых можно посудачить, шумных вечеринок с шокирующими платьями и горящими коктейлями, скандальных разоблачений и противоборствующих семей. Было бы здорово, если бы жизнь напоминала сериал, хотя бы немного. Представляете, если бы на пороге моей кондитерской вдруг появился золотоволосый капитан корабля, влюбился с первого взгляда и забрал меня с собой на кокосовые острова? Да тут бы и через пару десятков лет легенды бы обо мне складывали и песни писали!Желая разнообразить наши посиделки, Луис однажды приводил свою племянницу Паолу - очень любознательную леди, влюбленную в книги. В тот день мне не дали вставить и слова - эти двое обсуждали новую книгу некой Мардж Хельгусдоттир «Механик» - торопливо выплевывая фразы, перебивая друг друга, размахивая руками. А я сначала мысленно подшучивала над именем автора (но озвучить хоть одну из хохм было бы опрометчиво в присутствии таких преданных фанатов), а потом совсем перестала следить за дискуссией. «Да если бы я умела писать, - думала я, глядя на стоящую на окне печатную машинку, - то любая Хельгусдоттир бы позавидовала! Вдруг однажды на чашечку какао ко мне зайдет утомленный оборванец, а потом окажется, что он миллионер из сапфиродобывающей страны! Вот так сюжетец, не правда ли? Этой Мардж и не снилось!»Но несмотря на все мои надежды, сегодня за день никакой таинственный незнакомец ко мне в магазинчик не заглянул, как и в предыдущие несколько лет его работы.- Мне все еще снятся те сны, - говорю я, разрушая чайной ложкой сливочные рисунки на кофе.- Про мою «землячку»? - Луис пальцами изображает кавычки.- Место, где она живет, очень похоже на то, что ты рассказывал про Страну Басков.- Там говорят на страшном громоздком языке? - смеется мой собеседник.Я шутливо ударяю его полотенцем, и от хлопка вздымается облачко муки.- Ты не понимаешь, - взахлеб продолжаю я. - Там удивительно зеленые поля и головокружительно высокие горы, там от звезд слепит глаза, а цветов столько, что от их запахов сладко и тяжело дышать. И в маленьком, почти кукольном домике с мшистой крышей живет она, женщина, что пытается до меня дозвониться.- И эта женщина - ты, - дополняет Луис, который слушает эту историю уже в пятый, нет, в шестой раз.- В том-то и дело, что я не знаю, кто она! Это и я, и не я, и этой не-мне очень нужно выговориться. Ах, если бы я могла изложить историю этой Шайло на бумаге! Хотя, возможно, обладай я писательским даром, и моя жизнь была бы куда интереснее жизни какой-то одинокой испанки.- Сама ты испанка. Свободу Стране Басков, - бормочет Луис, макая в остатки мороженого мягкую вафлю. - Ты расскажи лучше, как там твой квартиросъемщик, а то все витаешь в своих сахарных облаках.- Все б тебе о насущном да реальном говорить, - вздыхаю я. - Странный парень этот твой Джек, скрытный какой-то.- Ты судишь его по обложке, Марси.- Я все пыталась разговорить его, узнать, что за история за ним стоит. Видно же, что он как книга с рассказами, но будто на иностранном языке. Все отшучивается, да и не поймешь, где он неудачно сострил, где правду сказал, а где вообще ошибка переводчика.- Спроси у доктора Михаэля, если тебе так интересно. Он должен знать подноготную Джека, они вроде как жили рядом.- Мне больше нравится представлять, что я скрываю в своих стенах благородного преступника. Ну или хотя бы ученого, скрывающегося от тщеславных чиновников. Или уставшего заклинателя змей. Или...- Я понял, я понял, - смеется Луис. - Думаю, он скорее всего почетный стеклодув, но его изгнали из клана за махинации с составом и непотребные фигурки.- Все бы тебе шутить.- Кстати говоря, о докторе Михаэле. Как там у них с твоей сильной и независимой подружкой?Я вздыхаю: за Нольвенн у меня давно болит сердце.Мне каждый раз было обидно от шуточек про сорок кошек в ее адрес, но они имели под собой почву.Карьера у Нольвенн складывается просто прекрасно. У нее железная хватка, бесстрашное сердце и стальная воля. Когда она упрямо встряхивает головой, так, что каштаново-красные кудри рассыпаются по плечам, и хмурит брови, мужчины (хочется сказать - наперегонки складывают свои сердца к ее ногам, но нет) мгновенно исполняют любое ее пожелание. Если вы представили себе эдакую валькирию и воительницу, то вы определенно правы: сам прокурор, у которого Ноли работает помощником, прислушивается к каждому ее слову и беспрекословно следует ее решениям.Но вот с личной жизнью у нее катастрофа, несмотря на мужское окружение и эффектную внешность. В юности она встречалась с забавным рыжим парнишкой Себастьяном, очкариком и книжным червем, который сейчас владеет гостиницей. Они в каких-то сложных родственных связях с Луисом, кстати говоря. Потом был недолгий брак с заезжим музыкантом - несмотря на видимую невозмутимость, Ноли легко ведется на безрассудные идеи. Сейчас же она вся в работе и котиках, и почтовый кот Сибас словно чувствует поломку в душе прекрасной Нольвенн: так и ластится к ней, так и старается излечить ее боль. Дааа, если вдуматься, пораскидала их компанию жизнь - кто стал хромым и одноглазым смотрителем маяка, которым матери пугают детей, кто вдруг начал воровать материны ножи и приправы, чтоб стать лучшим шеф-поваром, Ноли вот подчиняет своей воле людей. Только брат ее стал обычным таксистом. Хм, а вдруг мой постоялец Джек тоже какой-нибудь обычный почтальон? Нет, нет, не может такого быть. Пусть он будет кукольных дел мастером, или искателем редкого вида орхидеи, или...- Марси? Марси, ты слышишь меня? Как там твоя подружка?- А, у нее все в порядке. Странные какие-то эти ребята, что Джек, что доктор - ничего о них не известно.- Ну придумай историю и для доктора. Например, он может быть известным некромантом, м? Или призывающим летающих обезьян безумцем!От одной такой мысли я вздрогнула: хорошего же спутника он пожелал для Нольвенн!- Твоя племяшка в последнее время часто заходит. С подружкой.- А, это Мэрион. Они познакомились, когда Паола возила кота Сибаса на прививки. - Ты же в курсе, что этот приезжий, Яр, приударяет за ними обеими?Луис пожимает плечами:- Они разберутся, Марси. Они уже взрослые.- И ты не боишься, что этот приезжий разобьет ей сердце?- Я вообще не очень боюсь приезжих, Марси, они придают хоть какой-то пряный вкус нашим будням. Вот как твои специи примерно. Да и Себастьян за своими постояльцами присматривает, так что не беспокойся.Я недовольно поджимаю губы. Да, мне не нравится говорить о личной жизни Нольвенн, но это же не значит, что меня не может интересовать личная жизнь Паолы!- Я почему спросил о Ноли, - серьезнеет Луис. – У нас на почте бандероль лежит для некоего Бертрана Финча, ты не слышала о таком?Я качаю головой, а сама думаю: «А вдруг это тот самый золотоволосый капитан в бархатном синем жилете и с дублоном на широкой безволосой груди? Или бесстрашный охотник на крокодилов с лицом, сплошь покрытым крестообразными шрамами? Или грубоватый с виду, но любящий природу и осень сероглазый костоправ с огромными ручищами?».- Жаль, - вздыхает Луис. – У меня уже неприятности с начальством назревают из-за этой посылки. Никто не торопится забирать, представляешь? Может, твоя подружка сможет мне помочь?- Я спрошу, конечно, - и я автоматически собираю со стола тряпкой бисквитные крошки. – Темнеет уже, ты не заплутаешь по дороге?- Заплутаю, естественно! – усмехается Луис. – Тут же два квартала по прямой, не каждый смельчак справится!Утром я набираю номер Нольвенн, и та, стараясь унять многоголосое мяуканье на фоне, обещает помочь разобраться с этим Финчем. Я горячо благодарю ее и открываю кондитерскую. Может быть, сегодня как раз тот день, когда ко мне постучит седовласый звездочет с полной сумкой странных приборов или изможденный долгой дорогой йог, желающий привнести в мир немного гармонии. Мы никогда не знаем, где нас ждет сказка, не так ли?И я распахиваю дверь навстречу новому дню.
Солнце слепило глаза, постель покачивалась и была неожиданно жесткой. Где я? Что опять ей взбрело в голову? Открыв глаза, я увидел за окном стремительно меняющийся пейзаж. Отлично, значит, она хотя бы знает, куда меня отправила. С нее сталось бы просто упомянуть в тексте поезд, а куда, как, зачем - неважно. Тогда я бы ехал в абсолютно пустом вагоне и любовался бы серой пеленой за стеклом. - Доброе утро, юноша! Ох, и горазды вы спать! - в купе ввалился добродушный мужчина, загорелый брюнет, по выговору - испанец. Он плюхнулся на соседнюю постель, поставил на столик чашку с кофе, весело усмехнулся, - хотя в вашем возрасте я тоже спал крепко и сладко, особенно после бурной ночки, comprendo? Он расхохотался, я выдавил вежливую улыбку и невнятное ворчание - мол, да-да, я оценил шутку. Французский я знал, но не идеально, и куда легче понимал, нежели говорил. Первую фразу я долго и мучительно составлял в уме, прежде чем спросить:- Где мы сейчас едем? - Миновали Доль-де-Бретань, - охотно ответил он. - Еще через час будем на месте. Может, вам кофе заказать? Все никак не проснетесь, я смотрю. А зря - денек сегодня отменный!- Да, если вам не трудно, - я кивнул, демонстративно потер виски, потянулся, словно и вправду никак не мог стряхнуть с себя сонное оцепенение. Мужчина легко поднялся и вышел в коридор. - Madame, un café, s'il vous plait, - услышал я его голос сквозь стук колес. Потом он добавил что-то еще, уже невнятно, рассмеялся, вдруг нараспев прочитал какой-то стишок на испанском, снова засмеялся...Меня уже мало интересовал шум в коридоре. Я чуял запахи - впервые в жизни, черт возьми, Селин никогда не утруждала себя подобными деталями. У меня ныла затекшая шея - тоже впервые. Я жил, я дышал, я ехал в настоящем поезде. Иисусе...В ногах на моей полке валялся бесформенный черный рюкзак. Я торопливо его обшарил, и содержимое меня порадовало: паспорт, портмоне с парой кредиток, наличные. Несколько книг в мягкой обложке: Хемингуэй, Мопассан, неожиданно Агата Кристи - странно, откуда? Я же никогда не увлекался детективами...- Ваш кофе, юноша, - испанец вернулся в купе, - потом не забудьте рассчитаться с проводником, о'кей? Представляете, наткнулся в коридоре на рыцаря четырех лет от роду. Важный такой, с мечом, красавец просто. Стережет купе снаружи, пока мама спит. Побольше бы нам таких парней, как считаете? - Да, побольше бы, - я жадно глотнул кофе, зажмурился на секунду, потом снова открыл глаза. - Вы меня спасаете, честное слово. Я не очень люблю поезда, в них тяжело спится... - Понимаю, понимаю... - испанец отсалютовал мне чашкой. - Меня зовут Луис, а вас? - Джек. Через двадцать минут я уже знал, что Луис работает почтальоном в Сан-Мало, что ездил он на свадьбу к сестре и очень рад и за нее, и за ее избранника. Что ей долго не везло в личной жизни - бывает же такое, когда дороги у людей расходятся, да? - и вот теперь, наконец-то, она встретила свою судьбу. Что Сан-Мало лучший город на Земле, как бы там не тянули носы парижане. Что если я пока не знаю, где мне жить, то лучше комнаты, чем у Марселины, мне не найти, даже если я оббегаю весь Сан-Мало вдоль и поперек. Что в ресторанчике на улочке... (название тут же вылетело у меня из головы) подают умопомрачительные ракушки, и я много потеряю, если не попробую их. В конце концов, он уткнулся в газету и умолк, а я остался наедине со своими мыслями.Я уже понял, что это не очередной обрывок моего недописанного романа. Селин никогда не разменивалась на мелочи - запахи, вкусы, цвета... Ее волновали душевные терзания, чувства, а во что там одет герой, чем он дышит и что ест - дело десятое. Еще она очень любила описывать, как с одного взгляда на человека можно понять, о чем он думает, что он скажет в следующий момент и как к этому отнесутся окружающие. Ничего подобного тут и близко не было: я не знал, о чем думает Луис, когда его снова потянет на разговоры и куда они выведут. Я чувствовал запах и вкус кофе, легкий обдув кондиционера, жесткую простынь на постели. Я провалился в реальный мир, и, клянусь карандашом Селин, мне здесь до дрожи нравилось. Понравилось мне и в Сан-Мало. Отныне запах моря навсегда станет для меня запахом свободы и жизни, и его не перебить уже ничем. Едва сойдя с поезда, я пробежал несколько метров по платформе, пружинисто подпрыгнул, поймал на себе несколько удивленных взглядов... Мне хотелось вопить и петь от счастья: мне двадцать четыре года, Сан-Мало! Мир, я жив! Я здесь! Я свободен! Потом, конечно, эйфория схлынула. Где-то надо ночевать - ага, Марселина, кондитерская, адрес Луис нацарапал на рекламном флаере такси, обещал лично забежать к ней и предупредить. Мне нужны вещи, хотя бы на первое время. А еще - я вдруг понял это очень отчетливо - мне нужно выяснить, как я очутился в реальности. Значит, мне надо попробовать найти кого-то из старой компании - Джину, например, или Лали... Да любого, любого из них! Мы жили в Сан-Мало, я теперь здесь, может, и они здесь? Едва войдя в кондитерскую, я увидел, что и они здесь. Шумная встреча, объятия... Я торопливо забросил рюкзак в комнату наверху, которую мне показала Марселина, машинально кивнул в ответ на ее наставления - удобства, ага, ключ, нужно чуть-чуть нажать на дверь... Конечно, мадам, я запомню! Мне уже заказали кофе и круассаны. Ах, да, завтрак по-французски, точно. Помимо круассанов я попросил себе кусок пастушьего пирога и с жадностью жевал, пока ребята делились со мной впечатлениями. Только здесь, вдохнув запах свежей выпечки, я понял, насколько проголодался. Они поселились все вместе, в одной гостинице. Перебраться к ним я отказался - не хотелось обижать Луиса и Марселину, тем более, здесь мне нравилось. И, как и следовало ожидать, никто понятия не имел, каким образом из написанных строк мы вынырнули в реальности. Еще выяснилось, что кто-то видел Селин в городе, и даже успел уточнить, она ли это. - А это что теперь получается, мы можем с ней встретиться? Вот так запросто, подойти на улице, сказать "Bonjour, madame Celine!", руку ей пожать?- Сдалась тебе ее рука... Лучше пусть объяснит, каким колдовством она нас сюда забросила. - А она возьмет и расколдует, и пойдешь ты обратно на свою полку. Меня от такой перспективы передернуло. Нет-нет, обратно на полку я не хотел. Изо дня в день - одно и то же, небольшой набор прописанных эпизодов, которые я снова и снова переживал с некоторыми вариациями. Падение с велосипеда в детстве; учеба в университете; залы библиотеки. Покормить с рук соседского щенка, впервые поцеловать девочку, получить диплом. И снова по кругу - велосипед, университет... Бр-р, аж зубы сводит. Иногда, правда, я получал подарок - новый эпизод, знакомство, диалог, событие. Селин периодически вспоминала о нас и на скорую руку дописывала новый кусочек, после чего снова забывала. Цикл продолжался. Порою она думала о нас одновременно с каким-либо занятием, вживалась в роль, и тогда мы могли смотреть ее глазами. Утренняя пробежка, пылесос, блуждание между витрин гипермаркета. Полет на самолете, вежливая стюардесса предлагает леденцы, нет, спасибо. Парикмахерская - сидеть неподвижно сорок минут, пока за спиной воркует мастер. Тоска... - И как нам не пойти обратно на полку?Молчание, глаза бегают по сторонам. Все ждут, что ответит другой. Все молчат. - Не знаю, как вы, - я отставляю в сторону тарелку, пирог был изумителен. Хотя сравнивать мне не с чем, - а я хочу здесь оттянуться. Пожить в свое удовольствие хоть день, хоть год - столько, сколько мне отведено. Признаться в малодушии - что мне страшно встречаться с Селин - я не мог. По крайней мере, не сейчас и не здесь. И не перед всеми сразу. Да, страшно. А что, если я не оправдал ее ожиданий, она разочаруется и сожжет меня? Или начнет придумывать мне дальнейшую жизнь, отправит, например, в палату адвокатов? А может, просто подошлет ко мне грабителя, и я останусь валяться под мостом с пробитой головой. Наверное, так древние относились к своим божествам, боялись их и пытались ублажить. Но не могу же я строить алтарь ее имени и носить на него жертвенных коз? В голову лезла какая-то чушь. Наверное, потому, что я отвык думать самостоятельно. Или никогда не умел, так точнее. Но теперь приходится. Итак, еще раз: встречаться с Селин я боюсь и не хочу, покидать этот мир не желаю, возвращаться на полку, даже если мой роман будет дописан - тоже. Мне нравится Сен-Мало, мне нравится воздух и люди, мне нравится еда, мне нравится Марселина. Мне все здесь нравится до упоения. Даже просто сидеть и смотреть в окно. Даже дышать. А о своей жизни я подумаю завтра.
В тот день Урбен спустился в город по своим делам, он уже даже не помнил по каким именно, и та встреча многое изменила в его жизни, затмив всё, что было до неё. В тот день он собирался зайти к Себастьяну. Он и раньше бывал у него, раз в месяц-полтора, не чаще, а может, и реже. У него ни к кому не было дружеских чувств, да и Себастьяна он еще с детства недолюбливал, но после их расставания с Нольвенн что-то словно тянуло его в маленькую комнату друга детства. Их связывали невидимыми нитями любовь к одной женщине и одиночество среди книг. То, над чем Урбен в детстве зло насмехался, теперь стало частью его самого.Поднимаясь по ступенькам гостиничного крыльца, он встретил её, выпорхнувшую на вечернюю прогулку по набережной. Еще не загоревшая, легкая, грациозная как кошечка. Обычно не выражавшее ничего, кроме бескрайнего неудовольствия от подобных вылазок в город, лицо приняло озадаченный, даже слегка растерянный вид. Как будто кто-то разбудил Урбена в три часа ночи с просьбой объяснить теорию относительности. И вроде бы слова вертятся на языке, и он вот-вот пошлет вопрошающего куда подальше, да только изумление от подобной нахальности лишило дара речи. И лишь одна мысль, как молния, пронзила его сознание – кто она, своим открытым взглядом взбудоражившая его сонное существование? Кто она, посмевшая вторгнуться своей милой улыбкой в его спокойную жизнь? Кто она, голос которой хочется услышать? Очнулся он уже в комнате Себастьяна, постучав два раза и войдя, не дождавшись приглашения.- Здорово, Урбен! Думал, ты в этом месяце уже не заглянешь, - не отрываясь от бумаг, проговорил Себастьян. – Я сейчас уже освобожусь, дел невпроворот, столько отдыхающих в этом году...Не услышав ничего в ответ, Себастьян поднял глаза на старого знакомого и запнулся на полуслове. - С тобой всё в порядке? Ты выглядишь, кхм, как-то необычно… - А, да. В порядке. Так что ты там про отдыхающих говорил? – Лицо снова приняло привычное выражение, лишь легкая тень рассеянности и замешательства засела во взгляде, обращенном как будто сквозь Себастьяна.- Отдыхающих необычайно много в этом сезоне – медленно повторил владелец гостиницы, пристально уставившись на Урбена. «И слишком много, интересующихся тобой», – закончил он мысленно, зная, произнеси он это, и его редкий посетитель вспылит и тут же уйдет. А Себастьяну уже было интересно, что же такое произошло по пути сюда с его старым знакомым. Но Урбен его и не слушал, он был всецело во власти своих мыслей, потирая виски и уставившись отрешенным взглядом в стол Арну. А мысли сводились к той девушке, выходящей из дверей гостиницы, к дуновению ветра в её коротких волосах, приподнимающихся как перышки маленькой птички, отважившейся выпорхнуть из своей клетки.- Расскажи мне об одной вашей постоялице – девушке с короткой стрижкой.- Лали? – «Так вот что произошло!» – Приехала недавно, я и сам кроме имени ничего о ней не знаю. Хотя она спрашивала с утра у горничной про кондитерскую, так что возможно она такая же любительница сладкого, как и ты, – проговорил Себастьян, с интересом наблюдая за своим гостем. «Пойдет ли он теперь за ней, невольно открыв, насколько его заинтересовала Лали, или же останется сидеть, окончательно разрушив во мне веру в то, что в глубине души смотрителя маяка еще живут человеческие чувства?» – для Себастьяна, да и для других, Урбен оставался закрытой книгой, хоть все и считали, что уж последнюю главу этой книги они знают. Все, кроме Себастьяна, который предпочитал просто читать, пытаясь увидеть большее между строк, но никогда не заглядывая сразу в конец романа.Лицо Урбена окончательно приобрело привычное выражение скуки и скепсиса, и тем неожиданнее для Себастьяна был его следующий вопрос.- А ты помнишь Бертрана Финча, Себастьян? – пророненные слова всколыхнули странные чувства у Арну, давно забытые детские воспоминания. Чужие упоминания этой детской байки никак его не трогали, а вот голос Урбена словно возвращал его в те минуты перед сном, когда он со страхом смотрел на полки с любимыми книгами… - Помню.- Конечно, помнишь, ты же его боялся. Вы все его боялись, – как обычно язвительно бросил Урбен. – Поэтому я и удивился, с чего вдруг Луис Мичилена о нем у меня спрашивает? Ты ему рассказал? Я думал, ты вырос, Себастьян, и больше не веришь в страшного Финча. - Все, кроме Нольвенн, Урбен, - глухо заметил Себастьян. – И что ты ему ответил?- Да ничего, я не нанимался всем рассказывать о том, что уже давно позабыто. Да и жаль разочаровывать парня, рассказывая про Финча правду, а в ту сказку он не поверит. Какие же вы всё-таки были доверчивые! Неужели и правда верили в то, что в книжках живет существо, которое затягивает в них таких книжных червей, как ты? – усмехнувшись, Урбен встал. Себастьян даже не пытался скрыть раздражение от слов знакомого, и смотритель маяка решил, что сейчас самое время уйти. – Оставляю тебя с твоими детскими страхами наедине. Аurevoir.Выйдя на улицу, Урбен закурил. Сердце билось учащенней, и его нужно было успокоить. Мысли вновь вернулись к маленькой незнакомке, встреченной им по пути сюда, а ноги тянули в сторону кондитерской. И он не стал им сопротивляться. Она сидела за столиком на открытой веранде, перышки волос всё также приподнимались и дрожали от легкого ветерка. Присев к ней за столик, Урбен начал наступление. Он спрашивал её обо всем, даже не дожидаясь ответа, – откуда она, давно ли в Сан-Мало, что её сюда привело, одна она или с кем-то. Впрочем, поняв, что таким напором он её только пугает, он смутился и замолчал, разглядывая причудливый рисунок прожилок на деревянном столе. Удивление незнакомки сменилось на мягкую улыбку и терпеливое ожидание того, что же будет дальше. А дальше Урбен вспомнил, что даже не спросил её имени и сам не представился. Покраснев и буркнув, что его зовут Урбен Леверье и он смотритель маяка, а также по совместительству маркшейдер, он поднял на неё глаза и, увидев смеющиеся глаза девушки, резко спросил, кто же она такая. Не в силах сдержать смех, Лали беззлобно рассмеялась, и рассказала, что она одинока и здесь совсем недавно, после чего сама начала расспрашивать своего нового знакомого о городке и о нем самом.За разговором они и не заметили, как стемнело. Урбену еще никогда ни с кем не было так хорошо и уютно, как с Лали, её не хотелось отпускать, казалось, что это взаимно. Но ему нужно было возвращаться на маяк, и Урбен заботливо предложил её проводить до гостиницы. Уже у самой двери он предложил:- Лали, а может ты переберешься ко мне, на маяк? Там тихо, спокойно, никто нам не будет мешать. Каждое утро ты бы могла кормить чаек, едва встав с постели. Я варю чудесный кофе, в конце концов.От такого предложения Лали слегка зарделась, но, уже проникнувшись к Урбену доверием, была готова согласиться.- А я не причиню тебе неудобств?- Нисколько. Собирай вещи, я буду тебя здесь ждать…С каждым днем вместе они становились всё ближе друг другу, Лали преображала мир вокруг Урбена, разрисовывала его яркими красками, как на картинах Тарлтона, одно только вставало между ними – Лали хранила тайну о том, кто она и откуда приехала. Это терзало Урбена, как терзало и неопределенность их будущего. Он старался не давить на неё, видя, какой печальной она становится при его расспросах, но всё-таки однажды не сдержался и потребовал ответа.Испуганная такой требовательностью и возможностью потерять Урбена, Лали сдалась и рассказала о себе правду. Она ненастоящая, зарисовка из черновика писательницы Селин Ондатже. Она не знает, каким образом попала в город и что будет с ней дальше, она себе не хозяйка. Всё, что она знает, это то, что их таких шестеро, и никто из них не знает больше неё.- Это звучит как бред, - недоверчиво заключил Урбен.- Да, знаю, поэтому я и не говорила.Урбен не мог поверить в такую правду. Это же просто невозможно! Но зачем Лали ему так врать? Его маленькой Лали… Она выглядела действительно несчастной от его слов и недоверия. А если это правда, что же с ними будет? Она останется с ним навсегда или исчезнет при желании этой писательницы? Молчаливая пауза затянулась, нужно было что-то сказать, ему было больно смотреть на Лали в таком состоянии.- Но даже если это правда, нужно ведь что-то делать! Вдруг ты исчезнешь? Надо найти вашего автора! Что ты о ней знаешь?- Совсем немного. Она отдыхала в Сан-Мало пару лет назад, ей очень понравился город, и действие своего следующего романа она хотела развернуть именно в Сан-Мало. Но потом почему-то забросила эту идею.- Давай прогуляемся в город? Может, что-нибудь разузнаем о вашей создательнице. Зайдем в гостиницу к Себастьяну, он-то в курсе всех сплетен городка.- Так ты мне веришь? – с надеждой спросила Лали.- Конечно, верю, моя птичка… - с нежностью отозвался Урбен, взъерошивая её мягкие волосы на макушке, - конечно, верю.Себастьяна они застали у дверей его комнаты при гостинице, он куда-то в спешке собирался. Похоже, его гостиница как магический магнит, притянула к себе не только литературных героев, но и их создателя. По словам Себастьяна, некая Селин Ондатже, которая так интересует эту странную парочку, забронировала номер и прибудет через пару дней. Больше он ничего не знает и знать не желает, слишком много вопросов к нему в последнее время.- Она приезжает, - почему-то шепотом произнесла Лали. – Что мы будем делать?В её глазах читался страх потерять всё, что её так нравилось в последнее время, страх перед неизбежностью. Она знала ответ Урбена еще до того, как он его произнес, но его голос немного успокоил её и придал сил и решимости идти до конца.- Мы пойдем к ней. Она должна знать, как решить нашу проблему.
Ты мирно спишь, пока я пишу тебе это. Свет свечи колеблется от моего дыхания, и причудливые тени кружат по комнате, касаются твоего лица. Ты смешно морщишься и кривишь губы во сне, и я улыбаюсь. Я должна была рассказать тебе обо всем еще давно - но моя история выглядит настолько невероятно, что я боялась, ты подумаешь, я шучу или сошла с ума. Это не так. Помнишь, ты спрашивал, откуда я родом? Почему живу в гостинице, если у меня в городе есть своя квартира? Я тогда перевела тему, и ты не стал настаивать. Теперь ты узнаешь. Но обо всем по порядку.Моя жизнь началась в поезде Ренн - Сан-Мало, за неделю до нашего знакомства. Именно так. Когда поезд отправлялся из Ренна, меня не существовало - я была не более чем вязью чернил на линованном листе, заложенном в книгу и забытом. Ты не можешь представить себе, каково это. Я знала, кто я, кем работаю, к чему стремлюсь... Но это было подобно схематичному изображению, безжизненному плато без конца и края. Как будто я сделала вдох, собираясь заговорить - и в тот же миг застыла, не в силах ни вытолкнуть воздух, ни издать хоть какой-нибудь звук. Легкие горели все сильней, а ожидание тянулось, тянулось...И тут, внезапно, я проснулась. Открыв глаза, я обнаружила, что полулежу на сиденье в поезде. Моя сумка валялась на полу рядом - должно быть, соскользнула, пока я спала, - а напротив дремал Яр. Почему-то, я сразу узнала его - видно, нам дано отличать таких, как мы.Поезд мчал вперед. Солнце то светило, то скрывалось за тучами, ветер рвал листву и бросал редкие капли дождя на стекло, об которое те со стуком разбивались, оставляя косой след. Я открыла окно. Ветер тут же дохнул мне в лицо, взъерошив волосы, и это было так прекрасно, что я расплакалась. Бедный Яр, он тогда как раз проснулся...Мы вышли на Гар-де-Сан-Мало вместе с галдящей толпой туристов. Еще в поезде мы изучили содержимое наших сумок. Оказалось, что у нас с собой есть немного одежды, документы, и достаточно денег на первое время. Согласно паспортам, мы оба были прописаны в городе - но сверившись с картой, мы обнаружили, что дома 15 на Рю Годар, где я должна была жить, не существует. Ты можешь и сам убедиться в этом, мой паспорт лежит рядом с письмом.У Яра дела обстояли так же, и мы решили остановиться в небольшой гостинице неподалеку. Позже, дорогу туда нашли и другие - Мэрион, Михаэль, Джина. Только Джек снял комнату у одной кондитерши. Но вечерами, когда солнце клонилось к закату, мы все собирались вместе. Нам было, что обсудить, и чем поделиться. Мы не знали, как и почему оказались здесь - и, главное, как остаться. Нам до сих пор это неизвестно. Мы обсуждали, спорили, делились теориями - но если и приблизились к истине, то не узнали ее среди множества версий.В тот день, когда мы с тобой впервые встретились, я отправилась гулять по улицам. Все остальные ушли в ресторанчик, который рекомендовал Себастьян Арну, владелец нашей гостиницы. Бог знает, зачем они туда пошли - у нас у всех аллергия на морепродукты.Наши отношения... мне сложно описать. Ты спас меня. Не знаю, как я выглядела со стороны, когда мы встретились, но правда в том, что я была практически пуста - казалось, стоит встряхнуть меня как следует, и изнутри раздастся грохот свободно перекатывающихся деталей. Ты же взял все эти вымышленные детали, из которых состояла моя личность, и вдохнул в них жизнь. Наверное, сейчас ты думаешь, что не сделал ничего особенного, что это мог быть кто угодно, но ты не прав. Это мог быть только ты.Несколько дней назад я узнала, что в город приезжает Селин Ондатже - автор книг, которая написала меня. Еще тогда я поняла, что должна рассказать тебе, но все тянула. Я лишь хотела побыть с тобой немного дольше. Надеюсь, ты простишь мне эту слабость.Как бы то ни было, презентация ее новой книги состоится завтра - вернее, уже сегодня, - в девять, в книжном на Рю Дю Шапитр. В это время ты, наверное, еще будешь спать. Как думаешь, она даст мне автограф?Я отправляюсь туда, но я буду не одна - я беру с собой несколько недель воспоминаний, что ты подарил мне. Сложно предсказать, что случится. Но я постараюсь, изо всех сил постараюсь остаться. То чувство, будто я застыла между одним вздохом и следующим, не посещало меня уже несколько недель - с момента нашей встречи. Мне кажется, это хороший знак.Уже светает, и свеча почти догорела. Мне уже почти пора. Береги себя, Урбен.С любовью, Лали.
Тени чаек галочками скользили по песку.Урбен Леверье, мальчик с худым лицом, загорелый дочерна и страшный, как все взрослые мальчики, чертил галочки на песке.- И когда он откусил мороженое, почувствовал, что его горло навсегда замерзло, и над ним начал петь зяблик* , а зяблик прилетает к стуже. Он закричал, но из горла посыпались буквы, он поднес к губам руки и понял, что они плоские, как страница. А потом они рассыпались по буквам, и его навсегда унесло в самую середину пустой страницы, потерявшейся в книге, в страницу без номера.Их было четверо: раз — Урбен, два и три - Жан и Жан, четыре — Себастьян. И еще Ноли, которую никто не считал. Нольвенн Дюамель, сорванец с коленками в царапинах от карабканья по камням, никогда не читала книжек, а Себастьян Арну, книжный мальчик, только и делал, что читал. Ноли жила у моря и принадлежала морю, как соленая вода, камни и кипучая энергия жизни.Один Жан хотел быть футболистом, другой — найти волшебную печь, всегда пекущую пирожки. Себастьян хотел быть пиратом, но главным пиратом здесь был Урбен.Урбен Леверье чертил своей рукой с выпирающими косточками галочки на песке: эта галочка — Себастьян, который много читает. Его унесет в книгу повелитель страниц - Бертран Финч, как в другой его истории уносил пухлого Жана-Мари Адюльтера, а до этого — крепыша Жана Дюамеля, и ни разу пока не уносил Ноли, которая ела яблоко и смеялась над Себастьяном.После рассказов Урбена Себастьян складывал знакомые и дружелюбные днем книги в шкаф — на ночь, и сверху ставил бабушкин утюг, чтобы тайком не раскрылась страница, которую никто не может найти, которая сама ищет тебя, и ночами Себастьяну снились долгие, мучительные сны, в которых он подходил к зеркалу и видел, как его отражение кладет ему руку на грудь, справа, и спрашивает: «Ты слышишь, как бьется твое сердце?»И Себастьян слышал. Справа.____Тени шкафов в библиотеке рисовали на паркете строгий геометрический узор.Здесь, в своем отеле, Сеастьян Арну собрал всю коллекцию книг Мардж Хельгусдоттир, которые по одной вытягивала с полок племянница Паола.Паола, большеглазое чудо за стойкой рецепции, прятала закладку в книжку, и потом, неловко и виновато оглядываясь по сторонам, принимала посетителей.- Ты дочитала «Открытые мансарды»? - спрашивал Себастьян, стараясь спрашивать строго, а получалось ласково.- А ты дочитал «Мифы»? - спрашивала Паола, желая загладить вину, но никакой вины не было. И тогда можно было приступать к самому интересному — обсуждать.- Что будет дальше с Шайло Хейкхат? - шутливо продолжал Себастьян.- Она напишет обо всем книгу? - предполагала Паола. - Книгу в книге. Про книгу. Которая будет про книгу в книге о книге, которая про книгу, в а в ней еще одна книга.И они смеялись над своей «чрезвычайно книжной» шуткой.Если бы они вдвоем подошли бы к шкафу и одновременно протянули руки, они протянули бы их к полке Мардж Хельгусдоттир.Нольвенн Дюамель, которая по-прежнему ела яблоко так, будто насмехалась над бородатым книжным мальчиком Себастьяном, и уже давно стала Нольвенн Робийяр, принесла последние новости — в Сан-Мало едет Мардж Хельгусдоттир, но вовсе не Хельгусдоттир и не Мардж. Озадаченный Себастьян, перегруженный постояльцами в этом году, все чаще и чаще слышал имя Селин Ондатже.Постояльцы, съехавшиеся на пиратский остров, натыкались друг на друга с видом старых знакомых, забывших, что когда-то они были знакомы. Население города, казалось, удвоилось, задвоилось, и Себастьяну снова приснился старый кошмар, в котором он стоит у зеркала, но его безбородый двойник, грустно улыбаясь, показывает на правую сторону груди: «Ты слышишь, как бьется твое сердце?»И сердце неизменно билось справа.___Тень маяка, на котором в конце концов поселился Урбен Леверье, мрачный геодезист, социофоб и отшельник, вечерами ложилась на песок вектором всей жизни Себастьяна — стрелой, направленной прочь от моря.Вплоть до этого года его отель был скучен и пуст, и даже приезжавшая пару раз любимая писательница прошла мимо него, потому что Себастьян, с его везучестью, лежал в больнице.Урбен Леверье стал очень популярен в этом году, приезжие, нахлынувшие волной на Сан-Мало, словно отягощенные какой-то сложной задачей, по очереди стремились поговорить с ним об этой старой, старой, как вся эта жизнь, истории Бертрана Финча.Вся гостиница Себастьяна, казалось, решила атаковать маяк.Нахальный мальчишка Яр, очаровавший Паолу, расспрашивал всех про Бертрана Финча.Деловитый доктор Михаэль, развлекающийся острыми, как скальпель, предположениями о мотивах наплыва туристов в Сан-Мало, хотел знать, кто такой Бертран Финч.Мэрион, девчушка возраста Паолы, с которой они успели накрепко подружиться, тоже хотела знать ответ на этот вопрос.Некий Джек, о котором Себастьян только слышал, но еще ни разу не столкнулся, говорят, бродил по набережным, словно что-то искал, - не ответ ли на тот же вопрос?И только запершаяся у себя увядающая балерина Джина и, словно промелькнувший ненадолго перед глазами портрет из старой книги, девушка по имени Лали, кажется, ничего не желали знать.Но Урбен Леверье никого не желал видеть и бесстрастно отвечал то, что ничего не знает про Бертрана Финча, то, что Бертран Финч — он сам.Себастьян шел вдоль берега, ориентируясь на тень маяка — просто потому что из года в год он приобретал эту привычку идти привычным путем, следуя мимо застарелого страха и нереализованных возможностей — пытался вспомнить хотя бы одну фамилию своих постояльцев и не мог вспомнить записи в журнале. Они словно были помечены кодовыми словами, по короткому имени собственному, они словно были набросаны на скорую руку на полях альбома — профиль или анфас, общие черты, подпись — имя. Море, шуршавшее по правую руку, продолжало тихо посмеиваться и отталкивать Себастьяна прочь со своей зыбкой территории, на сушу, как насмешки Нольвенн, отталкивавшие его от бурления жизни на привычную твердь библиотеки. Библиотеки, в которой Себастьян чувствовал себя как дома, и призрак Бертрана Финча из детских страшилок не протягивал к нему со страниц свои руки, потому что все они выросли: Урбен, Жан, и Жан, и Себастьян, и даже Нольвенн, и страхи потерялись где-то в прошлом, среди песка и силуэтов чаек.Урбен Леверье, рукой, такой же черной от моря и солнца, как в детстве, зажег свой маяк, и в проплывающем свете Себастьян увидел силуэт другого блуждающего персонажа этой безлюдной вечерней истории. Он двигался Себастьяну навстречу, словно отражался по другую сторону зеркальной поверхности, тем же жестом засунув руки в карманы, и ветер трепал его волосы, но когда они поравнялись, лицо его оказалось предсказуемо незнакомым, одним из множества лиц, которые могли случайно встретиться на пути домой.Себастьян отпустил его, это странное видение, но во сне перед знакомым зеркалом ему привиделась Паола, и Мэрион — по ту сторону стекла спрашивала ее: «Ты слышишь, как бьется твое сердце?»И Паола отвечала:«Это потому что я — отражение?»Сердце Паолы билось справа.___Тень, пройдя весь путь от полуденного минимализма до максимального захвата территории под вечер, накрыла и почту, где служащий Луис Мичилена ждал Себастьяна после закрытия. Его форменная фуражка была озадаченно сбита на затылок, а в руках он держал бандероль, судя по размерам — книгу. Луис очень быстро стал поклонником историй о книжном монстре, а Себастьян в последнее время постоянно их пересказывал. Имя Бертрана Финча витало в воздухе, носилось ветром над морем и заразило всех интересом к его носителю.- Это она, - сказал Луис, - книга, отправленная Бертрану Финчу.Себастьян покрутил ее в руках, обшитую бумагой, опечатанную штампами из места отправления и промежуточных узлов.- Книга, отправленная Шайло Хейкхат? - переспросил он. - Книга, отправленная персонажем книги персонажу, выдуманному Урбеном, чтобы заставить нас в детстве его бояться?При свете дня Себастьян ощутил себя смелым, но слегка обманутым. Кто-то все это время шутил над ним, заставляя вспоминать старые страхи, кто-то собрал в одном месте и запутал множество людей, чтобы они ходили вокруг загадки, пугающей выдумки, и, возможно, чувствовал свою власть над ними.- Ты не возражаешь, если я открою?Луис возражал, и по его лицу было заметно, что не только потому, что Себастьян просил его нарушить служебные предписания. В детских сказках Урбена Леверье страница без номера могла появиться в любой книге, которую читаешь слишком внимательно и жаждешь прочесть. Себастьян на всякий случай потрогал давно небритую шею — горлу не было холодно и буквы не вылетали изо рта, но почему-то, он и сам не смог бы объяснить, почему, этот детский страх перестать быть живым и самостоятельным и превратиться в чужую выдумку, не давал ему разорвать почтовую упаковку и развернуть книгу.«А вдруг и правда, - подумал Себастьян, - я открою книгу, услышу зяблика и стану всего лишь буквами на странице?»___Тени чаек галочками скользили по песку, словно кто-то отмечал выполненную работу: один готов, другой, третий.В конце ленивым жестом Урбен Леверье сделал пару тычков, словно поставил многоточие.___________finch - (англ.) - зяблик или вьюрок.
ПерваяЯ - нежеланная дочь коричневой оберточной бумаги и синих чернил. Мне два года. Я живу в плену букв, и мое существование ограничено неровными строчками, расчертившими коричневую бумагу. Черновик, часть истории, короткая, как тот самый обрывок, на котором она записана. Я записана. Придумана, записана, но не дописана. Вновь и вновь я проживаю тот отрезок жизни, что дала (подарила? бросила как подачку?) мне Она. Каждый раз пытаюсь свернуть не туда и сказать не то, что велят чернильные строчки.Тщетно.ВтораяЯ - круглая сирота. Мне двадцать два года. Я живу в приморском городке Сан-Мало. Много курю, но не пью; не крашу лицо, но раскрашиваю свою жизнь ложью; люблю кошек, но не люблю детей; меняю работы, но верна своему древнему проигрывателю; сплю с мужчинами и с женщинами, но настоящее удовольствие получаю, только слушая старые записи французских шансонье. Иногда мне кажется, будто моя жизнь - ненастоящая, проба пера, черновик. Иногда я глупо надеюсь где-то в глубине своей пустой прокуренной душонки, что когда я полюблю, то перестану существовать и начну жить начисто. И я даже пытаюсь полюбить.Тщетно.ТретьяЯ — ненастоящая. Мне шестьдесят три с лишним миллиона секунд, каждая из которых бесконечна. Я не живу. Скульптор, вылепивший из куска глины подобие человека, художник, нарисовавший на клочке бумаги эскиз, бог, со скуки создавший океан, черепаху и плоский мир, - понимают ли они, как жестоко вызвать из небытия, дать образ и сознание, но лишить воли и, бросив недосозданными, лишить смысла?Я — черепаха, я — набросок, я — смятый комок глины, что мог бы стать прекрасной статуей, я — зеркало, висящее напротив глухой стены в заброшенном доме, я — черновик, написанный однажды и забытый насовсем.Секунду за секундой я пытаюсь вырваться из зеркала, сбросить с панциря слонов и землю, разогнуть прутья моей клетки из синих букв, моля и проклиная Ее…Тщетно.МэрионЯ не понимаю, что произошло. Я словно очнулась от долгого тягостного сна. Мой плоский мир стал вдруг трехмерным, все вокруг обрело объем и цвет. Впервые я чувствую себя цельной, впервые я чувствую внутри себя любовь. Я понимаю, почему не могла полюбить раньше: как и я, моя душа была плоской, и в ней не было места для кого-то еще. А теперь я больше не кажусь себе пустой. Но я ощущаю себя невыносимо хрупкой. Каждую секунду я боюсь вернуться в псевдожизнь, узнав, что такое жизнь настоящая; и существовать, существовать бесконечно с этим знанием, сладким и убийственным, как ракушки Сен-Жак.Однажды я глубоко вдыхаю (о, этот настоящий воздух, которым я никак не могу надышаться) и рассказываю Паоле всё. И про черновик, и про заточение в плену чернильных строчек. А еще я говорю Паоле, что люблю ее. Паола перебивает меня и ответом сбивает меня с ног: Она/Селин/Мардж, Создатель и Мучитель в одном лице скоро будет здесь, в Сан-Мало. В этой же гостинице.Чувствую себя так, словно мой черновик (или черновик меня?) бросили на столике уличного кафе в дождь: эмоции и мысли смешиваются и растекаются, как чернильные строчки от воды.Я хочу спросить Ее, почему она так жестока, кто дал ей право, возомнив себя мелким божком, создавать нас и бросать, наигравшись. И я должна найти способ поймать Ее, запереть меж книжных страниц, спасая себя и всех тех, других, кого Она, так же, как и нас, вырвет из небытия, принудив к нежизни. Я больше не хочу быть ненастоящей.
Зачем жить, если нет приключений? Будучи мечтательницей, я задавала себе этот вопрос по сотне раз на дню, и ни одного раза из этой сотни не могла дать себе внятного ответа. Секунды, минуты, а затем и часы моей же жизни пролетали мимо меня незамеченными, словно один и тот же тягучий сон о невесомости. Я могла сравнить свою жизнь с болотом, хоть это сравнение и избито, но сравнила бы скорее с космосом, в котором почти нет звезд. И только изредка какая-то сверхновая рождается в этой пустоте, озаряя ее таким близким, и одновременно таким далеким светом, который можно увидеть, но нельзя ощутить.Такими сверхновыми для меня становилось любое необычное, яркое событие, что происходило со мной на протяжении жизни. Поездки загород с дядюшкой Себастьяном, с которым мы могли говорить часы напролет обо всем, от ерунды, до глобальных и важных вещей. Котенок, которого я нашла когда-то, лет в тринадцать, под мостом промокшего насквозь, и подарила дяде Луису. Интересные истории от постояльцев отеля все того же Луиса. Заочное поступление в Парижский институт на учителя литературы, начавшее исполнение мечты. Радость от того, что котенок вырос в здоровенного рыжего Сибаса, которого я иногда могла забирать к себе. И, конечно, книги.Мои окна в другие миры. Мое спасение от бесконечной, пусть и совершенно не враждебной, черноты. Мои маленькие вселенные. И возможность забыться, и забыть, что мне вряд ли светит жизнь более разнообразная, чем теперь. Ведь, если подумать, книги — это не звездочки. Это планетные системы, а огромные звезды, дающие им жизнь, это умы и воображения, заключенные в головах писателей и фантазеров, подобных мне.Моей любимой звездой, равно как и любимым автором дядюшки Себастьяна, была Мардж Хельгусдоттир. Хотя я не сумела бы выговорить ее замысловатый псевдоним и за сотню купюр в сотню евро, я была очарована ее «планетами», и теми жизнями, что проживали их обитатели. Мне импонировал Валентин, который сумел стать тем, кем себя чувствует, несмотря на глупые предрассудки. Я удивлялась хитросплетениям жизни разговорчивой Шайло, хоть и не понимала, что побудило Меделин слушать излияния бывшей своего мужчины. (О, как я была рада, заполучив эту книгу с автографом, пусть и не получилось увидеть ее автора! Дядюшка Луис был моим кумиром целый месяц после этого!) И я искренне возмущалась поведением Клары, которая так и не призналась себе, что влюблена в своего конкурента, даже тогда, когда прочла его некролог.Население звездной системы под вымышленным названием «Мардж» очаровывало и покоряло мой разум, потому что было ничуть не менее живым, чем мои любимые дядюшки. Ах, если бы я с самого начала знала, насколько буквально следует понимать это слово! «Живые»…Одно меня радовало. С тех пор, как началась вся эта история, я, наконец, смогла ответить на вопрос, который задавала всю жизнь. Я жила в ожидании. Я ждала приключений, которые непременно произойдут со мной, и непременно в родном провинциальном Сан-Мало. Я просто узнала об этом лишь теперь. Когда в городе появилась моя самая главная сверхновая, озарившая мою жизнь своим ослепительным светом. Я говорю о Мэрион, конечно, а вовсе не о красавчике Яре, который преследовал исключительно свои личные мотивы, когда пытался изобразить из себя павлина, распушившего свой яркий хвост для одной-единственной самочки, коей должна была стать бедная Паола.Но, к сожалению смазливого лжеца, я оказалась не совсем бедной, и довольно быстро его раскусила. Правда, никак не могла понять, зачем же ему нужно знать все о старой детской страшилке, о Бертране Финче. В конце концов, что может интересовать утонченного и привлекательного молодого человека в глупом рассказе о страшилище, втягивающем читателей в столь любимые мною миры? Ответ на этот вопрос я тоже узнала от Мэрион, притворившись расстроенной едва ли не до депрессии в надежде, что красавица окажется достаточно свободных нравов и обратит внимание на меня.Наверное, нехорошо было ее так обманывать, но мне всегда было интересно, чем роман с женщиной отличается от романа с мужчиной, а она была… достаточно похожа на героиню книги, чтобы заинтересовать меня. Но притворство, как ни удивительно, дало совершенно нежданные результаты. Она и в самом оказалась героиней книги о Сан-Мало! Ненаписанной. Книги Мардж, чьей имя на самом деле было Селин, а фамилия была так заурядна, что не стоила места в моей памяти. Я поверила ей с первого слова, потому что это объясняло все. И ее рассеянность, и отрешенность от мира, более заметную, чем даже моя. И ее взгляды, что она кидала на людей из-под полуопущенных ресниц. И, конечно, тот факт, что милый, пушистый Сибас шарахался от нее, когда я приглашала ее к себе, как от порождения Дьявола в старых сказках. Ведь всем известно: кошки не любят тех, кто не принадлежит этому миру.И она очень не хотела в книгу возвращаться, о чем и поведала мне со слезами на красивых ресничках. Она, и… другие. Оказалось, что она не единственная сошла со страниц, на которые я мечтала попасть не только душой, но и телом. Их было шестеро. Шесть дыр в мироздании, ведущих в один конец. Шесть потерянных беглецов. Шесть жертв чего-то странного, не известного ни одной науке. К этой шестерке, помимо моей сверхновой, принадлежал и высокомерный Яр, и изящная пожилая балерина Джина, и Лали, упорхнувшая к своему персональному чудовищу на маяк, и доктор Михаэль (вот огорчилась бы Нольвенн, узнай она, что ее идеальный мужчина — вымысел), и странный замкнутый Джек, не ставший снимать комнату в гостинице Себастьяна. Все они были немного странными, и отчаянно не вписывались в гобелен сонного города Сан-Мало, и потому я была уверена в честности моей чудесной золотоволосой прелестницы.Все это чрезвычайно занимало меня. А еще я понимала, что хоть и не могу подарить Мэрион взаимность, а все же, с некоторых пор она моя, и я не хочу отдавать ее миру, в котором она была создана. Я не хочу, чтобы она снова стала лишь персонажем. И в этом я совпадала со всеми героями, что выбрались вместе с нею. Жаль только, что если мне все удастся, кот так и останется жить на почте, где их нет.Теперь же моим разумом завладела навязчивая идея: если погасить звезду, позволит ли это жителю планеты остаться в иной реальности? И у меня был только один шанс получить ответ на свой вопрос, когда Селин снова приедет в наш городок за вдохновением, как тогда, когда избрала его площадкой нового романа. Я предам автора ради его персонажа?Можно ли погасить звезду, оставив планеты невредимыми?Можно ли погасить...Можно ли…[Этот текст на самом деле был дневником, небрежно оставленным беспечной мечтательницей в своей комнате на кровати. Дневником, оформленным как рассказ, как и все, о чем она когда-либо писала].
Она приезжает.Джина подышала на зеркало и отстранилась, бездумно наблюдая за быстро исчезающим следом.Она была далека от излишней литературности слов — в конце концов, она не писатель, а… отставная балерина (даже про себя Джина боялась назвать себя персонажем и искала любое другое противопоставление, когда снова и снова возвращалась мыслями к собственной сути), — но не могла не признать, что именно исчезающий след от дыхания на стекле был бы самой точной метафорой её… Жизни? Существования? Или всё-таки жизни?Такой зыбкой, такой хрупкой и в то же время такой обжигающе реальной.След от дыхания нельзя сохранить, заморозить, как-то замедлить его исчезновение — он всё равно пропадёт. Разве что можно дышать и дышать на стекло, пока не выдохнешься — занятный каламбур.Именно этим все они и занимались с того самого момента, как оказались в поезде. Дышали на стекло, лихорадочно, изо всех сил стараясь сделать всё возможное, чтобы продолжить свою жизнь в этом мире. Настоящую жизнь в настоящем мире, так разительно отличающуюся от их полусонного существования в черновиках, распиханных Создателем по разным книгам и забытых.Джина зябко обхватила себя за плечи, не отрывая взгляда от собственного отражения в зеркале.Это было одновременно похоже и не похоже на бесконечный День Сурка. Она вроде бы как жила, помнила своё прошлое, травму, из-за которой покинула балет на пике карьеры. Всех своих мальчиков — учеников и не только, с которыми она одновременно чувствовала себя снова юной и бесконечно старой — старшей.Чувствовала ли?Те чувства и в сравнение никакое не шли с ощущениями, подаренными Джине этим миром. Реальным.Начиная с пробуждения в поезде на Сан-Мало и заканчивая вчерашним известием о скором прибытии Создателя.Что думали и чувствовали другие, Джина до сих пор мало задумывалась. Она была слишком поглощена познанием нового, наверное, как и все они. Поначалу они держались вместе. Наверное, со стороны они напоминали кучку перепуганных совят, внезапно оказавшихся посреди открытого пространства днём. Тянулись друг к другу, инстинктивно чувствуя в остальных такую же потерянность и такое же яростное желание жить. Остаться в этом мире как можно дольше, а ещё лучше — никогда более не возвращаться в набросок. Может, именно эту жажду жизни чувствовал в них Сибас, потому и не выносил никого из тех, кто появился в этом мире из набросков Создателя. Этого кота раньше часто приносила в гостиницу, где почти все они жили (кроме Джека. Тот сразу снял комнату у кондитерши. Джина толком не помнила её имя, оно вызывало у неё смутные ассоциации с французской революцией) Паола. Милая девочка, племянница хозяина гостиницы. Она была попутчицей Мэрион, стала её подружкой, а Яр по очереди ухаживал за обеими.Джина наблюдала иногда за ними, изредка обмениваясь понимающими взглядами с Михаэлем. Их-то роман, скорее всего, был реакцией на жизнь, густо замешанной не только на новизне ощущений, но и на страхе перед этой самой новизной. Когда обвыклись, расстались спокойно, и Джина не почувствовала ни капли ревности, когда узнала, что Михаэль ухаживает за Нольвенн Робийар. Кажется, они с ним тоже ехали вместе, но эта часть истории интересовала Джину совсем мало.Как и то, как складывалось всё и Лали. Та съехала из гостиницы первой — местный смотритель маяка быстро забрал её к себе чуть ли не сразу же после того, как у них завязался роман.Все они постепенно отдалялись друг от друга, сживаясь с этим миром, становясь его частью.И каждый дышал уже на собственное зеркало, как это делали обычные люди. Настоящие.Джина подумала, что единственным вопросом, который она задала бы Создателю, был бы вопрос про ракушки Сен-Жак. Интересно, у Создателя тоже аллергия на эти морепродукты, как и у всех них?
Муха... Муха! МУХА!!!! Ну и что, что я еще наполовину сплю? Я должен ее поймать! - Сибас, ты сдурел? - усмехается откуда-то сверху то, что я схватил. Это мой хозяин, люди называют его Луис. Прямо так и говорят - Луиссс, Луиссс. Сволочи, у меня все время дергается ухо. Сдуреешь тут. Луис, когда ты последний раз менял носки? Тьфу. Зачем я это укусил? Вот у Паолы в гостинице всегда чистота. Да там даже мыши цветами пахнут! Райское место. До недавних пор было по крайней мере. Однажды днем я отдыхал после очередной тяжелой ночи. Легко, думаете, в темноте шторы драть и по шкафам с посудой лазить? А днем нельзя, получишь пинок под зад от Себастьяна. Так вот, спал я себе спокойно на чьем-то мягком бархатном платье (по-моему, с моими волосами оно стало даже красивее), и тут чувствую: кто-то запихивает меня в мешок. Ну, думаю, всё. Похитили тебя, Сибас, допрыгался! Но когда увидел Паолу, решил спать дальше. Ну, все-таки очень тяжелая была ночь. Проснулся от дикого грохота. Чуть в сумку не насрал, честно! - Шшш, Сибас, мы всего-то только и съездим к ветеринару в Париж, - сказали снаружи сумки голосом Паолы. Что? К ветеринару?? Котсподь, пощади мои яйца! Всю оставшуюся дорогу я их вылизывал и дико переживал. Но какими бы ужасными ни оказались ветеринары (я защищался как мог, но они все равно воткнули в меня свою иглу, оказалось, это был лишь прививка), самое страшное произошло на обратном пути. На одной из станций в поезд вошла она. У меня вся шерсть дыбом встала и даже к верху загнулась, лапы затряслись, когти сами выехали! Никогда у меня такого не было. Я не мог понять, что с ней не так, с этой двуногой. Да-да! Потому что ноги у нее две, руки тоже, и называют ее человеческим именем Мэрион, но она, вот вам хвост даю, не человек, а жуть какая-то! Паола же вообще не понимала, кто перед ней. Я ей и так, и сяк намекал - шипел как чайник, ерошился как мог, глазами показывал, чуть из орбит не вылезли! Можно сказать, грудью своей закрывал, пока она меня в сумку обратно не запихнула. Но Мэрион была не одна. Они поселились в гостинице, как обычные люди. Они даже вели себя как люди. Но они не люди, уж я-то знаю! Они страшная-страшная жуть. И я просто должен был их прогнать! Одного из них звали Яр, я разодрал ему лодыжку. Лали я спрыгнул на голову, она долго не могла меня сбросить, так ей и надо! Я постоянно отвлекал Себастьяна, чтобы он не проводил много времени с Джиной и Михаэлем. Жутики все время говорили о какой-то Селин Ондатже. И почему я знаю, что она тоже не человек? Впрочем, наверное, я переусердствовал, поэтому как-то раз Себастьян взял меня за шкирку и оттащил на почту к Луису. Злой Себастьян, я столько для тебя сделал, я же защищал тебя, а ты так ничего и не понял! Они же не люди! Не люди! Ну и как хочешь, глупый человек. Пфф... С тех пор я здесь. Но это даже хорошо, несмотря на вонючие носки Луиса. Иногда заходит Нольвен, мне она нравится, у нее всегда есть время почесать мне подбородок. И за ушком. И погладить. Поспать, что ли? Что-то я распереживался от воспоминаний. А нет, потом. Кажется, мой хозяин собирается к Марселине Деборд. Хотя эта женщина держит кондитерскую, уж я-то знаю, что сама она больше всего на свете любит колбасу. А шерсть снова встает дыбом, прямо как тогда, в поезде. Не ходи туда, Луис! Может, хоть один раз обойдешься без пирожного на ночь? Ну пожалуйста, пожалуйста, пойдем. Видишь того двуногого? Марселина назвала его Джек. Не подходи к нему! Я вцепился зубами в штанину Луиса, и он тащит меня к кондитерской, хотя я изо всех сил упираюсь. Почему все смеются? - Ну ты точно сдурел, Сибас, - вздохнул Луис. Я не сдурел, это вы сдурели! Как вы вообще стоите рядом с ними? У меня все поджилки трясутся. Ну вас, пошел я отсюда. Как же все-таки хорошо на почте. Луис, я буду есть твои носки, только не води меня больше к этим страшилищам! Я буду тихо-тихо спать на своей любимой бандероли, честно-честно! Вот здесь хорошо и спокойно. Моя теплая бандеролька. Сейчас я на тебя лягу. Фух. Интересно, почему Луису она так не нравится? Когда мне что-то не нравится, я это вышвыриваю. А к Луису каждую неделю ходит этот Бертран Финч, для которого эта бандероль, а он ее упорно не отдает. Да еще и называет его Урбен Леверье. Луис, ну ты не видишь что ли, что это Бертран Финч? Ты дурак или это у вас такая игра? Люди... Лучше посплю.
Эта каша в голове - мысли?Путаются, разбегаются, как тараканы. Тараканы. Тонкими лапками щекочут мозги. Давай, тряпка, сконцентрируйся хоть на чем-то. Хоть одна коротенькая, но оформленная мыслишка, ну? Тараканы. Ненавижу тараканов. В казарме жили эти уроды, бегали по стенам, ни черта не боялись. Один свалился сержанту в чай. Он хлебнул чайку и с громким хрустом раскусил таракана. Фу, тошнит. У меня похмелье? Где я вообще? Общежитие Сорбонны, студенческая пьянка. Баба какая-то вроде была. Нет, это все было давно. А сейчас что? Сижу тут. Никакого «тут» нет. И «сейчас» нет тоже. Я шизофреник? Нет, это Селин шизофреничка. А я «тщеславный, пафосный, самодовольный, узколобый, максималист и дурак», да, Селин? Сама ты дура. Дать бы тебе по роже, да не добраться. Шучу, не напрягайся. Никогда не бил баб, ты же знаешь, сама меня написала. Убил бы вот с удовольствием. Если ты сдохнешь, меня тоже не останется, а? Растворюсь к чертовой матери, исчезну с этого проклятого замызганного листочка. Перестану себя осознавать. Перестану думать. Про тараканов. Давно собирался спросить у других - а они что чувствуют? Как это все воспринимают? Кто щекочет мозги им, когда они пытаются извлечь иголки мыслей из опилок, которыми набиты их дурные головы? Каждый раз, как вижу Лали, забываю о том, что хотел спросить. Не потому, что она такая красавица, нет. Просто смотрю на нее и становлюсь обычным безвольным персонажем. Говорю и действую исключительно по сценарию ненормальной Селин. Как тогда, у крестного:- Крестный! Зачем ты показывал моей невесте развратный фильм и учил ее этим мерзостям?- Это затем, мой дорогой Яр, чтобы она знала, как нужно обращаться с мужчинами, и сделала тебя счастливым!Селин, тебя дядюшка в детстве изнасиловал, да? Пригласил покушать мороженого и посмотреть мультики, а сам включил порнуху и стал стягивать с тебя розовенькие колготки в цветочек? Можешь не отвечать, и так знаю. Не только ты можешь влезать в наши головы. Процесс обоюдный, ха-ха. Иногда, вот как сейчас, я становлюсь почти настоящим. Воображаю, что обладаю какой-то волей. Собираюсь пойти к остальным, все им объяснить. Пусть тоже перестанут быть набросками на бумажках. Вместе мы справимся. Сами напишем историю своих жизней. Обойдемся как-нибудь без тебя, Селин. Решено, иду к Лали.- Здравствуй, Лали. Закат сегодня удивительно прекрасен, не находишь? Будто сотни колибри одновременно вспорхнули с деревьев, и их грудки и крылышки раскрасили небо в яркие цвета. Слова срываются с моих губ, не спрашивая разрешения и не требуя мыслительной активности.- Я давно хотел тебя спросить, как ты думаешь, в чем смысл нашего существования? Для чего мы живем? Такие странные, безнадежно затерянные в этом океане одиночества - зачем это все?Песок. В моей голове горячий песок. Пшенная каша. Походный котелок. Армия. Тараканы.***Что-то теплое на моей щеке. Я вдруг с пугающей, незнакомой до этого ясностью понимаю, что у меня есть глаза. Они закрыты, но я могу их открыть. В открытые глаза бьет солнце. Я рывком сажусь на постели, и на меня катится лавина ощущений - ярких, настоящих. В моих ушах - стук колес. Я выглядываю в окно - поля, деревья, они проносятся мимо, я еду в поезде. Легкий цветочный аромат - это духи Лали, которая сидит напротив и задумчиво улыбается. Впервые за время нашего знакомства мне не хочется морочить ей голову пафосным бредом, но я не знаю, что ей сказать. Она тоже молчит. Я чувствую странный привкус во рту - я что, ел креветки? Мидии, кальмары, осьминоги, ракушки - какая еще гадость есть в этом мире? У меня аллергия на морепродукты, черт бы их побрал. В ужасе ощупываю свое лицо, но с ним все в порядке - глаза не заплыли, да и дышу я свободно, что было бы затруднительно при отеке Квинке. Лали насмешливо наблюдает за мной. - Лали, что за хрень с нами происходит? - не выдерживаю я.Она пожимает плечами.- Я понимаю не больше твоего. Но этот поезд едет в Сан-Мало. Забавно, да? Поройся в сумке, в моей оказались документы, которые выглядят настоящими, и деньги. Я сосредоточенно потрошу сумку. Одежда, документы, деньги. Как будто я просто решил съездить в отпуск. Просто съездить в отпуск. Из черновика в реальный мир.Оказалось, что жить - это легко и весело. Сначала мы поселились в гостинице, где вскоре собрались все наши сбежавшие из черновика товарищи. Раньше мы были засушенными листочками в гербарии - все события уже позади, четких воспоминаний нет, настоящего не существует, будущее туманно, но не предвещает ничего хорошего. Теперь мы жили, жили по-настоящему, и самые обычные события вызывали у нас бешеный восторг.Я пытаюсь познакомиться с Сибасом, этой рыжей скотиной.- Кис-кис-кис, - заискивающе бормочу я, несмело протягивая руку, чтобы его погладить. Рука моментально расцветает глубокими царапинами, а кот продолжает сидеть и пялиться на меня, злобное животное, будто хочет проверить, рискну я еще разок или нет. Мэрион заливается смехом.- Смотри, балда, как надо! Кошки сразу чувствуют, кто хороший человек, а кто плохой.Раздраженное шипение, быстрый взмах когтистой лапы - и мы смеемся уже вдвоем. Мэрион нянчит раненую руку и преувеличенно страдает, даже не пытаясь при этом сдержать хихиканье.- Чертова тварь! Из-за тебя я лишусь руки! Убирайся обратно в ад, который тебя и породил, кшшш!Я облизываю царапины. Кровь соленая.Соленая, как море. Паола показывает мне море. Мы лезем в воду прямо в одежде, бесимся и брызгаемся, как дети. Вода попадает мне в лицо. Соленая, как кровь. Мы вылезаем на берег, и Паола тут же устраивается на полотенце с книгой. «Открытые мансарды. Мардж Хельгусдоттир» - гласит обложка. - Эй, Паола, брось эту ерунду! Ну что хорошего может написать женщина с таким именем.- Это псевдоним, - бормочет Паола, не отрываясь от своей драгоценной книжонки.- Тем более. Даже псевдоним себе нормальный не смогла придумать.- Да что ты понимаешь в литературе, - Паола корчит презрительную рожицу. - Это прекрасная писательница! Такой тонкий психологизм... Такие необыкновенные характеры героев, ну как живые!Ага, знаю я таких героев. Ну как живые! - Мардж была здесь, в Сан-Мало, два года назад. Дядя взял у нее автограф для меня, вот, смотри!Беру у Паолы книжку почитать, чтобы убедиться, что авторша - такая же пафосная дурочка, как наша Селин. А может, это и есть Селин. Она-то тоже была в Сан-Мало два года назад. Я дарю Мэрион букет розовых пионов, по привычке болтая что-то про рассветы-закаты и грудки колибри (или фламинго).- Ты мне еще в черновике надоел своей пафосной чушью! Хватит нести бред, будто ты герой паршивого дамского романа, - и я получаю букетом по морде. Как хорошо, что пионы такие мягкие. Не то что розы. Я замечаю, что наши постепенно отдаляются друг от друга, как будто если они заведут роман с коренными обитателями Сан-Мало, то тут же превратятся в обычных людей. Лали переезжает жить на маяк к своему любовнику. - Знаешь, всегда мечтала жить на маяке, - говорит она, глядя мимо меня и посасывая мундштук. - Это Селин так решила? - насмешливо интересуюсь я.- Иди к черту, Яр, - в ее голосе нет злобы, только усталость. - Ты что, никогда не задумываешься над тем, что с нами будет дальше?- Задумываюсь. А ты хочешь на своем дурацком маяке и под своим дурацким мужиком спрятаться от неведомой могущественной хрени, которая вытащила нас из книжки и принесла сюда? Маякни мне, если это поможет - тогда я и сам, пожалуй, лягу под твоего любовника.- Иногда я жалею, что ты стал настоящим, - смеется она. - Когда ты нес всякую чушь про океан одиночества, ты мне нравился больше. Мы больше не можем просто жить. От легкости и веселья первых дней не осталось и следа. Каждый из нас мечтает остаться здесь, и каждый боится, что мы можем исчезнуть из этого мира. Однажды Паола рассказывает мне старинную страшилку. Когда ее дядя был ребенком, его друзья верили в некоего Бертрана Финча, который живет в книжках и может затянуть туда любого читателя. Интересно, умеет ли он наоборот... Наверное, я воспринимаю старые сказки слишком серьезно, но чем черт не шутит. Завтра же пойду поговорю с дядюшкой Паолы, может быть, удастся разузнать побольше про этого Бертрана.Следующее утро начинается раньше, чем я планировал. Меня будит Мэрион, до того возбужденная, что тараторит, проглатывая половину слов. В гостиницу Себастьяна приезжает Селин. Такая вот милая неожиданность. Два года назад она жила здесь и задумала написать роман о нас. Сейчас она возвращается, чтобы поставить точку в этом романе. Что будет после этого с нами?Я стою перед дверью номера, где поселилась наша создательница. Встреча Творца с Творением - как это должно быть тревожно и волнующе! Должно быть, но я не чувствую ничего подобного, только спокойную решимость человека, который твердо решил отомстить. Стук в дверь. Селин открывает, даже не спросив, кто так жаждет ее общества, и замирает на пороге. Разумеется, она узнает меня с первого взгляда - сама же написала.У меня в руке бутылка джина. Довольно тяжелая, стеклянное горлышко холодит мою ладонь - я до сих пор очень внимательно прислушиваюсь ко всем самым мелким и незначительным ощущениям. Если я перестану быть, мне будет все равно, но если я снова окажусь наброском в черновике, найдется чем размять мозг кроме мыслей о тараканах и каше. Я перехватываю бутылку поудобнее и представляю, как бью Селин. Ломая нос, превращая лицо в кровавое месиво. Нет, лучше в висок, раз - и все. Почему она не кричит? Пялится на меня, раскрыв рот, как глупая рыба. Внезапно у меня появляется очень знакомое чувство. Чувство, что меня ведут, что мной управляют. От меня больше ничего не зависит. Прямо сейчас я должен убить Селин Ондатже, таков сценарий. Один удар - и все мы исчезнем. Лали, Михаэль, Мэрион, Джек, Джина и я - марионетки, созданные из неровных чернильных строчек, написанных на обрывках бумаги. Я морщусь. Нет уж, теперь у меня есть сценарий получше.Я подмигиваю ошеломленной писательнице и протягиваю ей бутылку.- Выпьем?
- Тебе просто нужно выйти замуж, - убежденно сказала Марси, наливая мне вина. - У нас не регистрируют браки с животными, а я люблю только Сибаса, - признаться, я люблю Марселину, она хороший человек, но ее матримониальные планы на меня порядком надоели. – Между прочим, ты не заметила, что Луис зачастил в твою кондитерскую? Кажется, ты ему нравишься. - Да нет, он просто покупает сладости к чаю, - убежденно отмахивается подруга. - Ага, а когда я отправляю почту по работе, он всегда спрашивает про тебя. Параллельно отдирая кота от меня. Вроде я не поливаюсь валерьянкой, но этот зверь просто приклеивается ко мне, когда я прихожу. Марси не отступает. Кажется, она не верит в симпатию почтальона и дальше донимает меня. - А Урбен Леверье? Он, конечно, стал совсем мрачным типом, но вы ведь дружили. И тебе нравились его истории. Помнишь, ту ужасную историю, про мальчика, которого затянуло в книжку про призраков, и он сам стал призраком, и оказалось, что в призраки в этой книге были тоже затянутыми туда детьми? Жутковато было, когда Урбен ее рассказывал. -Я так и не понимаю, почему все так боялись его дурацких фантазий. Это все равно что бояться черную руку или гроб на колесиках, - хмыкаю я. – А с Урбеном мы дружили, когда были детьми. Сейчас мы только здороваемся, и нам нет дела друг до друга. Про Себастьяна даже не заикайся: то, что было – прошло. Наши спокойные приятельские отношения – лучшее, что может быть между нами. - А как твой бывший муж? - Анри где-то на гастролях. Обещал как-нибудь заехать поболтать, рассказать о новой пассии. И такие наши отношения более чем устраивают нас обоих, - предупредила я возможные вопросы. Марси вздохнула и налила нам еще по бокалу вина. - Ну вот, со всеми-то ты дружишь, все тебе приятели. А как же женское счастье? - Мое женское счастье – моя работа. Наш прокурор – мой доблестный начальник, порой бывает совершеннейшим кретином. Хорошо хоть мне работать не мешает. Понимает, что это мой город, который я знаю, где все знают меня. Меня здесь принимают лучше. Марси, за мной скоро Жан заедет. Я попросила, потому что за руль мне сегодня уже нельзя. Марси снова вздохнула. - Я удивляюсь, как брат и сестра могут быть такими разными. Ты вся в своей карьере, тебя слушается начальник, и боятся все мошенники нашего города. А твой брат жуткий разгильдяй. - И не менее жуткий бабник. Кажется, он таксистом стал, только чтобы иметь возможность клеить женщин в подпитии. Как ни сяду в его машину – обязательно найду то лифчик, то трусы, то помаду. А он только веселится, - с улицы послышался гудок. Братец приехал. Я допила залпом вино и обняла Марселину на прощание. - Посплетничала с подружкой? – Жан широко улыбнулся, распахнув мне дверь автомобиля. – Она такая миленькая, твоя Марси. - Жан, вот только ее оставь в покое. Тебе это забава на одну ночь, а она потом будет очень переживать и сжигать вещи, купленные вашим будущим детям, - я чмокнула брата в щеку и привычно смахнула с сиденья обертки от шоколадок и пустые банки из-под газировки. – Ну и срач же у тебя тут. Как к тебе вообще клиенты садятся?- Ну ты же села, - заржал братец. – А вообще они обычно на заднем сиденье едут. - Я думала, на переднем, чтоб тебе было удобнее лапать прекрасных девиц за ляжки. - Ты слишком плохого мнения обо мне, сестренка. Сначала я прекрасных дам располагаю к себе приятной беседой, а потом сам пересаживаюсь к ним назад. И лапаю за ляжки. И не только за ляжки. У меня вчера такая девчонка ехала. У нее блузка просто лопалась на груди, и когда я запустил туда руку… - Избавь меня от этих подробностей. Поэтому я никогда не сажусь к тебе на заднее сиденье. Сомневаюсь, что ты часто их чистишь. Брат опять заржал. - Как твоя командировка? Как прекрасный Париж? Трахнулась там с кем-нибудь? – поинтересовался он. - Я туда работать ездила, а не трахаться. - А зря. Париж - самое лучшее место, чтобы оторваться по полной, с головой ударившись в сексуальные приключения. Я бы трахнул пару-тройку парижанок – говорят, они очень страстные. - Как будто тебе здесь страстных мало, - засмеялась я. – Но вообще, когда я ехала обратно в поезде, я познакомилась кое с кем. - Секс с попутчиком – это что-то! – загорелись глаза у Жана. - Ты хоть о чем-то кроме секса можешь думать? – разозлилась я. Иногда мне кажется, что брат не вышел из пубертатного периода. Прыщи прошли, голос переломался, а жажда засунуть свой член хоть в какую-нибудь дырку не прошла. - Ну прости, Нольвенн. Я знаю, что ты у меня девушка серьезная. Просто не удержался. С кем ты там познакомилась? - Вряд ли это хоть сколько-нибудь перспективное знакомство. Вообще, как-то все странно в последнее время. В общем, когда я ехала из Парижа, в поезде познакомилась с двумя мужчинами. Они тоже ехали в наш город. Их зовут Михаэль и Яр. Вроде они земляки, но откуда именно - так и не сказали. Михаэль – доктор. Яр просто какой-то молодой повеса. Они оба пытались ко мне клеиться, и если Яра я сразу отшила, то доктор мне показался интересным, и я решила дать ему шанс. Но теперь даже и не знаю. Слишком много недомолвок. Он рассказал, что у него есть жена и две дочки, но они живут где-то далеко, и он с ними никогда не увидится. Почему – он не говорит. Потом я увидела его уже здесь в городе с какой-то хромающей женщиной с тростью. Михаэль представил ее как Джину и сказал, что она бывшая балерина. Я не имею права ревновать, но мне это было не очень приятно. Потом я в магазине встретила Анри, который мне рассказал, что к нам в Сан-Мало приезжает какая-то известная писательница Селин Ондатже. Она здесь уже когда-то была и осталась в восторге от нашего города. Когда я обмолвилась об этом Михаэлю, он аж затрясся. Хотя я думала, что он читает только медицинскую литературу. Он сказал, что ему очень важно ее увидеть. В общем, странный он. Так что вряд ли что-то получится. - Не расстраивайся, сестренка, - Жан погладил меня по щеке. - Да я не расстраиваюсь. Просто меня удивила его реакция. И настораживает, что, по сути, я ничего о нем не знаю. Было еще кое-что. Марси рассказала, что у Луиса на почте лежит какая-то бандероль…- Что может быть странного в бандероли на почте? – засмеялся брат. - А ты не перебивай. Странно то, что она отправлена из несуществующего города. На имя некоего Бертрана Финча. Я не знаю никого в Сан-Мало с таким именем. Я рассказала об этом Михаэлю… - Я смотрю, ты любишь поболтать в постели, - ухмыльнулся Жан. - Я сейчас больше ни слова тебе не скажу, - рассердилась я. Брат состроил покаянную рожу, и я продолжила, потому что действительно хотела поделиться своим недоумением. - Михаэль переспросил имя получателя и стал утверждать, что бандероль может быть опасна, и ее обязательно нужно забрать и вскрыть. Начальник без проблем дал мне ордер. На почту я пошла с Михаэлем. Кстати, Сибас – кот почтальона, когда мы его сгоняли с этой злосчастной бандероли, шипел на доктора, будто самого дьявола увидел. Даже укусил его. - Вообще, коты чувствуют людей. Мне кажется, тебе следует к нему прислушаться, - Жан на удивление был совершенно серьезен. – Что оказалось в посылке? Бомба?- В том-то и дело, что там была всего-навсего книга. Какой-то Шайло Хейкхат. «Третья ложь» называется. Мне кажется, я слышала это имя. - Но не бомба, - сказал брат, сворачивая на подъездную дорожку. – Но тебя насторожила реакция твоего хахаля, да? - А тебе это странным не кажется? – спросила я, открывая дверцу машины. – Зайдешь на кофе?- Конечно, - обрадовался он. – А пожрать есть что-нибудь?Мы рассмеялись. - Пойдем, голодный ты мой.
Проснувшись, с полуприкрытыми глазами, некоторое время я просто наслаждался принесённым из окна запахом йода и соли – вечным спутником приморских городов. Мочку уха что-то кололо и, лениво приподнявшись, я обнаружил стержень пёрышка, пробившего наволочку, стремящегося на волю. Аккуратно я вытянул его из подушки и провёл мягким пуховым концом по груди Нольвенн. Упругая тяжесть молодой груди, тёмный круг соска. Кипучая энергия Нольвенн пугала меня, но сейчас, спящая, в луче утреннего солнца, она была прекрасна. От моей щекотки она потянулась и проснулась.- Меня не существует, - шепнул я ей.- Меня тоже, - ответила она, хихикнув, и явно не поняв смысла моих слов.Я встал с постели, сразу принялся одеваться. Странно, но голое человеческое тело для меня обычно ассоциируется только с сексом или болезнями, никогда не вызывая эстетического чувства. Скинув одежду, человек перестаёт быть личностью, он несёт не идею о себе, а только физическую оболочку, на которую я смотрю, как скульптор, стремящийся исправить несовершенство, привнести скальпелем своё понимание об идеальности. Профессиональная деформация сознания. Должно быть, на фоне вбитой в детстве застенчивости, которую не смогли побороть годы занятий медициной и историей искусств.Нольвенн подтянула повыше тонкое одеяло и следила за мной искрящимися весельем глазами, наверное, ожидая, что я снова накинусь на неё или уйду, бросив на пороге дурацкое «я тебя позвоню». Я присел на край кровати, нашёл выроненное пёрышко, провёл его пухом по её щеке.- Ты красивая, - прошептал я. – Когда я проснулся в поезде и увидел тебя, то решил, что это воспоминание и попытался выйти в какое-нибудь иное, более знакомое. Но ничего не получилось. Тогда я понял, что происходит что-то не то и стал рассматривать тебя. Ты – первый реальный человек, которого я встретил.Она нахмурилась, пытаясь осознать, что именно я несу.- Меня не существует, как и Яра, Джины, Лали, Джека, Мэрион. Ты ведь пыталась о ком-нибудь из нас навести справки? Ты должна уже знать, что сведений не существует. Мы явились ниоткуда, мы – никто.- Подожди, подожди, - она помахала рукой. Я понял, что о ком-то (возможно, и обо мне) она пыталась выяснить побольше. – Кто вы такие? Международные преступники? Что вы забыли в Сан-Мало?Я видел, как в её мозгу вспыхивают предположения: воры, которые нашли, что украсть в Сан-Мало? Террористы-экстраверты? - Считай, что мы пришельцы из другого мира. С которым что-то произошло, и мы очутились здесь. Мы – персонажи. Персонажи из книги, которую не дописали.Она снова хихикнула.- Так тебя создали из чернил? Ничего, что на ощупь ты смотришься очень мясным?- А тебя создали из глины, - улыбнулся я, - представь, что ты попала в мир высшего порядка и пытаешься объяснить ангелу, почему у тебя при этом в теле течёт кровь, а не вода.Несколько секунд она странно смотрела на меня, мол, много чуши парни говорили мне на утро, но ты превзошёл всех. Потом расслабилась и, как посчитала, приняла мои правила игры. Заложила руки за голову, улыбнулась:- И на что похоже жить в книге?- В черновике – поправил я, – причём недописанном. Один день длится вечно. Но это только на улице. Всё как будто недописанное, начертанное карандашом, нераскрашенное. Похоже на нечто, что ты едва помнишь – вроде лет двадцать назад там слева стоял дом, а, может, не дом, а сад. Всё такое зыбкое. И ты не можешь сделать ничего, кроме того, что прописано. Иногда я выходил на улицу, но там я могу пройти только до магазина и обратно. Сказать одни и те же слова, сделать одни и те же покупки: чиабатта, кусок сыра, пакет помидоров. Времени не существует, существует только сознание. Не могу сказать, сколько времени прошло для моего сознания, но в какой-то момент не было вещи, на которую я бы не пошёл, чтобы съесть кусок мяса, вместо этого чёртового сыра. Но в доме всё равно лучше. Там я свободен делать, что хочу. Читаю. В доме много книг, очень много. Любое название, которое видит Селин, это мой автор, появляется в моём мире полноценной книгой. Не знаю, реальная эта книга или только тень мысли, появившейся у Селин. Надо бы зайти в библиотеку и сравнить то, что я читал у себя с тем, что в тех же книгах написано здесь. Но, я думаю, что я читал реальные книги, что некоторые вещи: мысли, понятия, слова, они проходят сквозь все миры, они – реальны, а эти миры – нет. Ещё были воспоминания, стоит подумать и я могу оказаться в любом моменте прошлого – рождение дочерей, год до поступления в университет, когда я колесил по Европе, смерть подружки. От повторения воспоминания не стираются, стираются только эмоции. Радостное или грустное – всё несёт в себе уже только эстетическое удовольствие.Нольвенн посерьёзнела. Она пытливо посмотрела, пытаясь понять, насколько я сам в это верю.- А эти воспоминания, - аккуратно произнесла она, - они прописаны в твоём черновике?- Нет, там вообще обо мне не так много. Мне сложно сказать, кто их создал. С моей точки зрения они были всегда, но, разумеется, такого быть не может. Наверное, их создал я. Я прочитал сам себя и создал себя. Читатель всегда создаёт свой образ персонажа, отличный от образа, сложившегося в голове писателя. И персонаж тоже создаёт сам себя, это и называется «персонаж стал обладать своей волей». Меня, разумеется, можно подчинить, заставить делать то, что я не хочу, но такой эпизод не получится идеальным, в нём будет фальшь, которую уловит любой читающий. - А эти воспоминания яркие?- Не очень. Они существуют, но чтобы придать им весомости, требуется помощь, требуются читатели, а черновик никто не будет читать, кроме, может быть, пары-тройки друзей Селин.- Господи, - Нольвенн свесила ноги с постели и потянулась за рубашкой, которую стала надевать на голое тело, даже не озаботившись лифчиком. – Не могу понять, не то ты сошёл с ума, не то вы здесь снимаете фильм прямо в реальном городе и повсюду установлены камеры слежения, чтобы снимать нашу реакцию. Предположим, я готова принять на веру всё, что ты наболтал, но доказательства у тебя есть?Я пожал плечами.- Единственное доказательство – ты можешь спросить любого из шестерых, они подтвердят. И да, ты не найдёшь наших следов в этом мире – ни отпечатков пальцев, ни следов в истории. Даже, думаю, бессмысленно спрашивать на предыдущей станции, никто из нас не садился в поезд. Ты ведь проверяла это?Она отвела взгляд.- Я думала, ты обидишься, если я скажу, что захотела проследить за вами.На короткий миг мне стало неприятно, представилось, что сегодняшняя ночь – это лишь попытка выведать сведения. Потом отпустило. Нольвенн – не Мата Хари, она нашла бы более эффективный способ нарыть побольше сведений. Я потянулся к ней и на несколько мгновений прижал к себе. Не знаю, это проявление моих эмоций или реакция на вид её полуобнажённого тела. Но сегодня анализировать каждое собственное движение мне не хотелось.Немного постояв в объятиях, она выскользнула.- Так значит, вы живёте в таком мире-аду?- Я бы не сказал, остальные вроде бы радуются, что вырвались из черновика. Но не я. Да, здесь всё ярче, полноценней. Но не мы сами. Каждый думает о том, подходит ли для него рай, но и не думает сомневаться - подходит ли он сам для рая. В том мире я бессмертен. Даже если Селин по сюжету убьёт меня, это всего лишь будет обозначать, что я лишился локации, в которую я могу возвращаться, своей последней страницы, но у меня есть все уже написанные и мои воспоминания, которых всегда будет больше, чем то, что сумеет описать автор. Если черновик будет сожжён, он уже прочитан, прочитан мной. Я не верю, что весь мир схлопнется, исчезнет, если не останется места, где он записан. Там – мои дочери. Да, с женой мы жили не слишком мирно, я не могу винить Селин в выборе для меня жены, в моём сознании всё предстаёт так, что это был мой выбор – и женитьба, и развод. Но мои дочери – существуют. Настолько же, насколько существую я. И мне плевать на реальность всех миров, если надо, я готов принести в жертву все, лишь бы мои дочери могли расти, могли жить. Нольвенн нервно затеребила край рубашки.- Мне кажется, что ты просишь меня о чём-то, чего я не могу понять.Я взял со столика книгу – «Открытые мансарды», автор Мардж Хельгусдоттир. - Эту книгу дала мне почитать Паола. В этой книге лежали листы нашего черновика.Я несколько раз щёлкнул пальцами, пытаясь найти нужную метафору.- Это как если бы в ином мире ты обнаружила, что существуют Марс и Венера, а тебе надо доказать существование Земли. Мне кажется, что наши листки были не в этом экземпляре, а ещё мне представляется, что та книга сама была распечатанной на принтере, а не выпущенной типографским способом. Нашу писательницу, создательницу нашего мира зовут Селин Ондатже. Паола сказала, что Мардж – это лишь псевдоним, а настоящего имени она не знает.Нольвенн просияла.- Мой брат подвозил вчера женщину с тем же именем до гостиницы.- Знаю, - хмуро отозвался я, - только не забывай, что я – её создание. Она отчасти знает мои мысли, а я отчасти её. И могу тебя заверить, что магии в Селин ни на грош. Кто бы ни притянул нас в этот мир, это была не она. Яр вчера поделился легендой, узнанной от Паолы, а той рассказал её дядя Себастьян: в книгах живёт существо Бертран Финч, которое затягивает в них слишком внимательных читателей. Мне нужна помощь. Мне нужно узнать, как этим управлять, как можно перемещаться между мирами. Прежде, чем я встречусь с Селин, я должен быть уверен, что кто-то не уничтожит мой мир одним росчерком пера.- На почте уже некоторое время лежит посылка, адресованная Бертрану Финчу, - она растягивала слова, - от некоей Шайло Хейкхат. Луис Мичилена говорит, что надо бы избавиться, он всё боится рассказов про бомбы и споры сибирской язвы, которые рассылают по почте.- Шайло Хейкхат, - говорю я, постукивая по обложке книги, - это персонаж «Открытых мансард». Женщина, которая звонит по ночам любовнице своего мужа.Наши взгляды встречаются.Я жду Нольвенн на берегу. Она приближается резко, чуть поводя плечами. - Я достала ордер, - говорит она. – У меня было время подумать. Быть может, ты всё это выдумал, чтобы получить эту посылку, адресованную Финчу.- Можешь не выпускать содержимое из рук, - говорю я. – Но не забывай, что у тебя в руках всё это время судьба шестерых людей.- А если то, что в посылке загонит всех обратно? Гарантия вечной жизни для тебя и дочерей, но все окажутся снова пленниками, ты воспользуешься?От меня ждут благородных слов и поступков, но я отвечаю честно.- Не знаю, может быть. Зависит от альтернативы.- Даже Джиной пожертвуешь?Женщины есть женщины.- Да, я переспал с Джиной. Всегда об этом мечтал, Селин бы и в голову не пришло прописывать для нас с ней роман. Мне нравишься ты, что-то чувствую я только к тебе, но если бы представилась возможность переспать с любым из других персонажей, я бы тоже воспользовался. Это как переспать со всей собственной Вселенной.Нольвенн смотрит на меня потрясённо. Заданный ею вопрос показывает всю глубину её ошеломления:- И с мужчинами тоже?- Ну, с одной стороны Яр и Джек слегка меня раздражают, но… Лет двадцать назад мои родственники попросили меня посидеть с дальним кузеном. У него были проблемы с наркотиками, ему дали успокаивающее и нужна была сиделка для гарантии, что он не убежит на улицу в поисках дозы. Бедный парень попытался меня подкупить – обнял и начал целовать. Я сбежал на кухню, думал порядка часа, потом решил для себя, что меня подобные мысли не пугают. По счастью, когда я вернулся в комнату, успокаивающее подействовало, он уже спал. Но я запомнил, что мужчины, как сексуальный объект…- Хватит! – она взяла меня под руку. – Иногда я бы много отдала, чтобы ты не объяснял всё настолько обстоятельно.Что я ожидал увидеть в посылке? Какой секрет или ключ от секрета? Луис Мичелена держит передо мной книгу. Нольвенн пытливо смотрит на меня. А я пытаюсь угадать, что там, под обложкой книги автора Шайло Хейкхат «Третья ложь».
Я окружен страницами писем, туго забитыми посылками. За каждым из них человек, очередная история. Страницы вьются вокруг меня, заполняют всё кругом, и я чувствую, что не могу дышать... Просыпаюсь и понимаю, что на моем лице расселся Сибас. Лапами он слегка давит на мой нос, напоминая, что время завтрака уже прошло. За окном солнце. В Сан-Мало пришел новый жаркий день. - Ты инквизитор, Сибас, - говорю я ему уже позже, насыпая корм. - Что бы ты делал без меня, а? Ему, конечно, плевать - таращится желтыми блюдцами, как будто удивляется, что это я такой дурак. Но я сегодня и в самом деле немного не в себе. Дело в том, что не снятся мне сны никогда. Двадцать лет засыпал я себе спокойно, как младенец, и тут на тебе! Письма, будь они прокляты!Почтовое отделение через дорогу от моего дома - сколько раз за двадцать лет переходил я эту дорогу, всегда в ровном настроении. Но сегодня я иду с тяжелыми мыслями, и это из-за Шайло. А Сибас топает себе рядом и жмурится. У него с утра появился корм в миске, а значит, жизнь очень даже ничего. Рассеянно разбираю почту... Посылка для Марси из магазина в Париже, что-то мягкое, - может быть, платье? Эх, Марселина! Твое фисташковое мороженое, твои крепкие руки, твои... ладно, молчи, Луис, старый дурак. Проблема в том, что о Шайло я впервые узнал от Марси, из ее рассказов о сновидениях. Вот потому-то я и думаю, что не к добру эти ваши сны. Письмо для Джека, всё в завитушках, почерк такой изящный. Странный парень этот Джек, но неплохой, всё у него хорошо будет. Правильно я сделал, что подселил его к Марси, - и ей денежка, и за ним кой-какой присмотр. А вот для Урбена какой-то счет. Что-то давно он не заходит, а ведь умный мужик, приятно с ним потолковать. Я-то знаю, что здесь его не любят, но люди столько всего говорят, сами понимаете. Устанешь слушать. А это что еще? Книжный каталог, фу-ты ну-ты! Я, признаться, книжки не очень понимаю - вокруг столько всего интересного, столько людей - Марси, Джек, Урбен - так нет же, надо зарыться в свои книжки и ничего вокруг не видеть. Паола, племяшка моя, такая. Истории придумывает: я, дядя Луис, хочу насыщенную жизнь, полную приключений! Я хочу трагедий и драм! Я ей говорю: Паола, детка, что ты мечешься. Вот я давеча пришел к Марси, а фисташкового мороженого нету - драма! Но я не растерялся и взял шоколадное - приключение! А Паола только смеется. Нет, говорит, моя жизнь не будет ограничиваться рамками Сен-Мало, как твоя, дядя.Вот так мудрено говорит. А кто сказал, что моя жизнь ограничивается? Ко мне вот сколько посылок приходит! И люди приезжают! Вот пару лет назад заходит сюда дамочка, расфуфыренная, всё при ней. Даже Сибас голову поднял, заинтересовался. Просит с акцентом отправить пару открыток, а я смотрю - на открытках-то написано "Мардж Хельгусдоттир". Я-то знаю, что Паола и второй ее дядюшка, Себастьян, очень ее книжки уважают. Ну, я эту Мардж и прошу вежливо, тоже с акцентом постарался: "Аутограф, плиз?". Ну, дамочка разулыбалась, говорит: "Ах, это сияние славы, и здесь узнают!". Я думаю, ты одевайся скромнее, и узнавать не будут! Но промолчал, конечно. Думал, она на книжном каталоге распишется, а она залезла в сумочку, достала книжку и расписалась красиво, с завитушками. Я потом эту книжку долго разглядывал, когда Мардж уже ушла (я, конечно, поблагодарил ее и подарил новый выпуск газеты "Новости Сан-Мало", в которой новостей особо нет). Так, о чем это я? Да, книжка,"Открытые мансарды", новенькая, хрустящая была. Только ума совсем нет у этих писателей. Кто же мансарду открытой оставляет? Обокрадут, да и все дела! Что-то совсем я расклеился этим утром, а ведь обычно так ровно, хорошо идет работа. Только решил взять себя в руки - и колокольчик звенит, Сибас уши поднимает. "Коооотик!" - слышу я с порога. Нет, это не мне, не подумайте. Это явилась Нольвенн Робийар, наш помощник прокурора. Жесткая, как пластмасса, и только Сибаса считает за человека. - Доброе утро, Нольвенн, - говорю я. - А на вас сегодня и нету ничего...- Я по делу, Луис, - хмурится она. - Мне нужно открыть одну из ваших посылок. Ту, которая пришла от Шайло Хейкхат.Опять эта Шайло! Чтоб ее! Посылка эта пришла несколько дней назад, до востребования, на имя Бертрана Финча. По правилам так нельзя, и я не знал, что делать-то с этой бандеролью. Адрес еще незнакомый - Existitzen-ez-Den, Durango-de-Bizkaia, Euskadi; я хотя сам из тех мест, не припомню таких названий. Да и кто такой этот Бертран? Вроде всех местных знаю, но этот незнакомый. Спросил было Себастьяна - да тот разозлился весь, иди, говорит, Урбена спроси! А что это я буду по всем ходить, спрашивать? Пусть Бертран сам явится, если захочет. - Нольвенн, по инструкции я могу только Бертрану отдать посылку, - нерешительно сообщаю я. Нерешительно - потому что ее побаиваюсь, честно говоря. А кто бы на моем месте не боялся такую! Вот и сейчас усмехнулась только и приказ за подписью прокурора предъявила. Ну, нечего делать, пошел в кладовую за посылкой. Сибас следом бежал и внима-а-ательно так на посылку смотрел, словно она живая. Шурррх! Нольвенн резким движением вскрыла бандероль. Сердце у меня замерло, Сибас коротко мяукнул. И не поверите - книжка там оказалась! Автор, конечно, Шайло Хейкхат, куда же без нее. Называется "Третья ложь". Всего лишь книжка!Не понимаю я этих писателей, столько драмы устроят - и зачем? Надеюсь, эта Шайло тоже как-нибудь заявится открытку отправить, потому что мне есть что ей сказать...
Первым был Анри Тьерри. Как сейчас помню. Точный день, когда я его придумала, сказать не могу. Вроде бы сперва он появился, просто как персонаж. Весь такой тонкий, субтильный, до безобразия вежливый. Он бы не выжил в реальном мире, за таким бы толпами ходили все садисты города, поражённые идеальностью его виктимности. Однако, Анри шикарно годился, когда мне надо было срочно сдавать текст для зачёта. Я приходила домой под утро (довольно часто пьяная вдрызг), когда мне оставалось часов пять от силы для того, чтобы написать что-то удобоваримое, художественное и яркое, чтобы показать, что я якобы не пинала на лекциях детородные органы. Синдром чистого листа, неписец? Да вы ничего не знаете о том, как садиться писать, когда в твоей крови ещё не полностью растворились таблетки алка-зельтцера, а в голове, как в зажёванной видеокассете – только изображение упившегося вместе с тобой Клода.Тогда приходил Анри. Достаточно было вообразить, что я – это не я, а он. Вежливый мальчик честно пользовался обрывками моих воспоминаний, выполнял заданную работу и даже пытался что-то вякать насчёт того, как ему жалко меня и что я должна себя больше беречь, но бывал в эти моменты выпнут обратно на задворки подсознания. Воспитанность Анри стала меня доставать уже на последних курсах. Он писал слишком правильно. А побеждают те, кто нарушает правила, а не следует им. Это было главное, чему меня научил университет (иногда мне кажется, что оно же было и единственным). К тому времени я уже полностью разучилась писать сама. Селин не пишет книги. Может, раньше, в детстве. Когда она была маленькой некрасивой девочкой, которую не звали в компании, потому она забивалась в уголке, чтобы почитать книгу и в тетрадке сделать наброски для будущего Великого Романа. Новая Селин была иной. Мне пришлось потратить слишком много времени на создание себя. Себя, которую любят и уважают. Селин, которую могут опасаться, которая может блистать в обществе. Но, как и все, кто обладает великим искусством светского разговора, в творчестве Селин была абсолютно бездарна. Меня тянуло писать выспренними фразами малолетки, которая тщится произвести впечатление интеллектуалки.Тогда появился Тьерри. Изначально он был только фамилией Анри, но постепенно стал обладать собственной личностью. Анри сопротивлялся энергичному стилю письма, как Ганс, которого ведьма совала в печку. Отделившийся от Анри, как тень, Тьерри с его характером мальчика-ртути, принёс мне первые успехи. Тогда я ещё была достаточно молода, и никого не удивляло, что меня тянет писать, как Берроуза, выкурившего косячок, набитый в кожу Паланика.Эти двое, начинавшие с одной личности, расслоившейся на две, всё больше зацикливались друг на друге. Да что вы вообще знаете о том, как создать действительно полноценную личность? Вы получаете от неё всё – её талант, её мысли и чувства. А ещё весь спектр долбанных комплексов, страхов и влюблённостей. Всё закончилось тем, что я отпустила парней решать проблемы своей самоидентификации и взаимного притяжения куда-то в глубины своего бессознательного (моё бессознательное представляется мне громадным серым океаном, который порой выплёскивается в меня неожиданными бурями, а потом получает не менее странное подношение, раздражённо реагируя на это: «Вот же мать твою, Селин, даже я бы до такого не додумался»).Даже помню, с кого лепила следующего суб-писателя – с Джойс Кэрол Оутс. Мне требовалась американская богема. Почему моя интеллектуалка-американка получила фамилию Хельгусдоттир, не знаю. Не то бессознательное задумало для меня очередную каку (попробуй продай книги с такой непроизносимой загогулиной на обложке), не то сам персонаж-писатель выбрал себе нечто в стиле «исландское народное». Когда персонаж совершает нечто даже для меня неожиданное, я предпочитаю считать, что это он сам решил.Мардж быстро получила признание. Мы как-то не вмешивались в дела друг друга. Мардж писала книги, я редактировала. У меня несколько иные литературные вкусы, чем у моей «подружки». Я бы с большим удовольствием написала крепкий роман с завязкой, кульминацией и парочкой неожиданных «вотэтоповоротов». Но Мардж и публика хором давали мне понять, что такое принесёт коммерческий успех, но перечеркнёт напрочь любые попытки получить литературные премии. Когда я узнала в университете, что Грэму Грину не дали нобелевскую премию, потому что помимо «серьёзной литературы», он вовсю кропал детективы и шпионские романы, я поняла, что сперва премии, а уж в старости можно разыгрывать маразм и писать то, что хочется. Быть может, я даже сама как-нибудь напишу роман. Под своим именем. Когда смогу не подделываться под общество, а буду достаточно знаменита, чтобы общество подделывалось под меня, тогда я снова смогу стать той самой скромной девочкой Селин, которая напишет свой Великий Роман и которой не придётся делить сознание на множество суб-личностей, так нравящихся людям.Нет, я не узнала его, как ему показалось. Вернее, не так, как он представлял. Его лицо показалось знакомым. Знакомым глубже, чем моё собственное. А ещё искажённым яростью. Я увидела, как он перехватил бутылку за горлышко, и даже успела подумать, что это мой убийца, должно быть, каждый человек знает своего будущего убийцу, и потому его лицо кажется знакомым. Но он протягивает мне бутылку:- Выпьем? И видя недоумение на моём лице, добавляет: «Яр». Это словно что-то включает во мне. Переводит в другой режим сознания. Я чуть не бухаю: «Ну да, такими красивыми бывают только персонажи и голливудские звёзды, которым тоже надо играть персонажей», но вместо этого сторонюсь и пропускаю его внутрь номера. Он стоит посреди номера, опустив плечи, с дурацкой бутылкой в руке, видимо, ожидая, что я снова распоряжусь его жизнью. Приходится проглотить всякую дрянь, которая крутится на языке и которая показала бы меня слабой глупой девочкой, боящейся своего ожившего сна. «Я сошла с ума, да?» Нет, точно не годится.- Присаживайся, - голос не дрожит, я молодец. Даже, если я тронулась, вовсе незачем истерично визжать «Тебе нужна Мардж, это она разбирается в ваших дурацких личных переживаниях». – Зачем ты пришёл?- А как ты сама думаешь?Тааааак. Он тоже не знает, зачем заявился. Отлично, я буду болтать с неуверенной в себе галлюцинацией. Я забираю у него бутылку, вскрываю, разливаю жидкость по бокалам, один протягиваю ему.- Ты хочешь, чтобы я дописала книгу?- Зачем ты сделала мне такую судьбу? – зло отвечает он вопросом на вопрос. – Это тебя насиловали в детстве, а ты сделала меня придурком. Ты отыгрываешься на нас.- Не насиловали, - хладнокровно отвечаю я, - просто потрогали в непристойных местах. От меня не убыло, как решила я, когда выросла и захотела избавиться от этих воспоминаний. Невозможно жить вечно под гнётом пережитого страха. Что тебе не нравится в твоей судьбе? Мне написать, как ты жил прекрасной жизнью, у тебя было пятнадцать феррари, две жены и сотни миллионов долларов? Людям скучно про это читать, а тебе было бы скучно так жить.- С тобой всё понятно. Такие, как ты, ищут только того, кому бы сделать плохо. А выдуманные существа, считают они, не способны на чувства, с ними можно делать, что угодно.Бесконечно красив и бесконечно глуп, думаю я. - Ты не ответил на вопрос. Спорим, что если ты и соберёшься отвечать, то скажешь какую-то вариации фразы «мне от тебя ничего не нужно»? В чём ты винишь меня? Ты – моё создание. Твоя боль была моей болью. Твои радости – моими радостями. Я не из тех авторов, которые отстраняются от своего мира. Я люблю каждого из вас, каждого из своих персонажей. Моя любовь жестока и, быть может, с твоей точки зрения, не слишком справедлива. Вместо гладкой жизни, я даю вам жизнь яркую, насыщенную. Чего ты хочешь? Иной жизни, более счастливой, менее яркой? Что я могу дать тебе?Не влюбляться, не влюбляться в галлюцинацию, даже когда она смотрит на тебя своими бесподобными голубыми глазами. Надо всё-таки перестать воображать подобных красавцев, делаю я себя пометку, это слишком по-детски, превращать книгу в мероприятие с одинаково прекрасными идеальными героями. Боже, о какой ерунде я думаю, приходит вторая мысль.- Мы хотим остаться здесь, - говорит он. – Мы хотим остаться в реальности, не исчезнуть, если ты избавишься от черновика.- Кто мы? – спрашиваю я похолодевшими губами.- Все шестеро. Все шесть персонажей: я, Лали, Мэрион, Джина, Джек, Михаэль. - Они что, тоже тут?- Разумеется, - Яр смотрит на меня как на ребёнка-имбецила, который не может понять простых вещей, ну, вот стали оживать персонажи, что тут такого? А скоро и мёртвые полезут из могил, ведь каждая сволочь уже слышала звук трубы первого ангела. Ах, вы в этот момент смотрели с планшета последний сезон «Настоящего детектива»? Сами виноваты.- Я допишу черновик, - так, стоп, никаких жалобных интонаций. – Покажи мне их. Я… Я несу ответственность за всех вас. ДОВОЛЬНО!Это я рявкнула. Рявкнула с такой силой и злостью, что мой несостоявшийся убийца вроде бы впервые задумался, что будет, если я его убью не с помощью клавиши Del, а вполне дедовским способом – забитием бутылки в какие-нибудь важные для жизнедеятельности органы. - Не начинай всякую хрень, что вы все сами без меня справитесь. Мне плевать. Просто нацарапай у себя на руке вместе с другими царапинами, что мне плевать на ваши детские попытки играть в независимость. Я знаю, что ты чувствовал, когда сжимал винтовку и думал, как было бы здорово расстрелять все эти гнусные рожи. Что чувствовала Лали, когда прибирала постель за любовником, думая, что вдруг следующего не будет, вдруг это начало одиночества. Как весело бывает Мэрион, когда она сочиняет. Да, я – ваше божество, но это лишь означает, что в каждом из вас есть часть меня. А во мне – части всех вас. Он не ответил. Некоторое время смотрел молча на меня, а потом протянул руку. Быть может, он вовсе не пафосный дурак. Каждый сам выбирает, кем ему быть. Чего бы ни хотел его Создатель. И Создателю приходится смириться, как мирится с выросшим подростком родитель.Мы выходим на улицу. Лали, увидевшая нас, и машущая рукой. Джина, её спина. Джек следит из окна. Я чувствую их всех, чувствую, где они. Вцепляюсь в руку Яра, еле иду. Не знаю, что происходит. - Пошли в кафе, - тихо прошу я. Яр отрицательно машет Лали, пока не надо приближаться. Слишком рано. Их божество слишком потрясено. Я знаю, где Мэрион, где Михаэль, светящиеся звёздочки на моей мысленной карте города. Мы садимся за столик и я заказываю ракушки Сен-Жак. Яр странно смотрит на меня. Мой… мой сын? Нет. Мой персонаж. Ни у одного родителя никогда не будет подобной связи с ребёнком. Никто не будет делить общих мыслей.- Теперь я понимаю, что имеют в виду церковники, когда говорят, что Господь любит нас. Невозможно делить с кем-то мысли, чувства и не любить его всем сердцем. У меня выступила какая-то сыпь на запястье, и я машинально её расчёсываю. Неужели я отдаю свою жизнь за то, чтобы мои персонажи жили? Довольно некрасивая и скребущая замена распятию, если на то пошло.- Это от ракушек, - говорит Яр, - аллергия. У нас у всех.- Раньше не было, - тихо произношу я. Мне хочется кинуться на шею Яру. Хочется заплакать. Я всего лишь маленькая девочка, которой пришлось столкнуться с большими проблемами. И плевать на то, что я совсем не маленькая, по сравнению с величиной проблемы, я просто ребёнок. Я достаю телефон и начинаю звонить. В телефоне забито немало номеров. Родные. Подруга. Парень, с которым я переспала неделю назад, и просто забыла удалить его номер. «Такого номера не существует», - автоответчик ставит точку в каждой попытке дозвониться. Я прошу месье Адюльтера принести телефон. На подносе мне приносят большой, толстый, чёрный стационарный аппарат. И снова попытки дозвониться. И снова один и тот же ответ. Где я? Где я, мать вашу?- Мне надо побыть одной, - говорю я Яру. Тяжело играть роль божества. Моё подсознание только бессильно разводит волнами. Я еле расплачиваюсь и стараюсь идти, не срываясь на бег. Бегающие женщины на каблуках – либо шлюхи, либо трансвеститы. Вот так, вот так, ещё пара шуток и ты будешь в порядке. Давай, Селин, шевели копытами, тебе в спину смотрят те, кого ты создала. Или создала Мардж твоими руками. Или ты мыслями Мардж. Сколько меня существует? Едина в трёх лицах. Тааааак, надо не упасть на глазах их всех, пока меня колотит от хохота вперемешку со слезами.Я знаю, куда я иду. И к кому. Михаэль стоит на берегу, я подхожу и утыкаюсь носом в его плечо. С кого он был списан? Не вспомню. Не такой красивый, как Джек или Яр, но лицо сильнее, твёрже. С тенями, залёгшими под глазами. Он обнимает меня. Неуверенно. Неловко. «Иешуа, мы ждали от тебя чудес, так зачем ты плачешь в Гефсиманском саду?»- Это разные планы бытия, - говоря я ему, оторвавшись наконец от него. – Господь не может попасть в созданный мир. Он существует только в Его воображении. Ты не можешь залезть в компьютерную игрушку, это разные уровни бытия. Если ты будешь пытаться влезть в компьютер, только винтики полетят, а гора рядом с Синаем рухнет. Можно только создать такого персонажа, который будет почти тобой. Аватару, как говорят индусы. Которым ты будешь управлять, как собой. Но тогда должна быть где-то настоящая Селин. Селин, которая управляет мной. А её нет. Я умерла и всё смешалось? Тогда почему только вы шестеро? Я создавала больше. Сотни и сотни. Вас хватило бы заселить всю вселенную.- Я не знаю. И что происходит с нами, почему мы здесь, тоже. Быть может, этот секрет удастся решить.Сперва он пытался отодвинуться от меня, а потом всё же прижал сильнее. Он довольно просто относится к сексу.- Давай пойдём в номер, - шепчу я ему на ухо, - переспим. Я – Зевс, которого так гнетёт ужас бытия, что он только и может, что трахаться с созданиями. Я должна ощутить себя живой.Всё-таки он отстранился.- Это будет неправильно, - мягко говорит он, - в каждом подобном акте должно быть узнавание, соединение того, что раздельно, а не того, что и так едино. Ты жива, Селин. И мы все тоже живы. Всё можно познать посредством логики. И то, что с нами происходит, тоже. Да. Я не зря пришла к Михаэлю, он назвал то, чего я боюсь – иррациональность. Возможно, он живёт в иллюзии, что мир познаваем, логичен. А, возможно, это только мои страхи не дают мне увидеть, что мир вокруг прост, что познаваем. Что настоящая Селин всё-таки существует. И что это, возможно, даже я сама. Я тоже перестаю цепляться как лоза за дерево. Привожу в порядок причёску. Сумеречная зона. Надо прекратить пугать себя и других. Если всё катится в тартарары, это ещё не повод паниковать и не пить шампанского. Я нужна своим созданиям. Им тоже хочется рациональности. Им тоже хочется, чтобы кто-то сказал, что сейчас исправит вселенную и всё будет ещё лучше, чем было. - Сейчас придёт Нольвенн, - говорит Михаэль и отвечая на мой недоумённый взгляд, - я познакомился с ней здесь, она из реальности. Быть может, мы решим, как всем этим управлять.Я киваю. Вот, даже удалось не закричать: Хах! Не существует никаких реальностей. Если ты реален так же, как я, как твоя Нольвенн или как месье Адюльтер, то, возможно, нереальны все мы. Не кто-то стал обладать большей реальностью, чем раньше. Возможно, мы все просто сравнялись в своей одинаковой нереальности. Нет, смолчала. Всего лишь кивнула. И пошла туда, где меня ждут Яр, Лали, Джек, Джина, Мэрион. Куда придёт позже и Михаэль. Все те, чьи радости и горести я знаю, как свои. Все те, кому требуется Создатель.
Влиятельное издательство Ruinas Circulares предприняло уникальную публикацию нового романа Шайло Хейкхат, давно ожидаемого искушёнными в интеллектуальной прозе читателями.Именно в этом романе Шайло осуществила кажущуюся невероятной попытку порассуждать о рождении фигуры писателя как современного интеллектуального мифа, который крепнет и развивается на наших глазах. То есть, говоря иными словами, это роман о порождении автора самими персонажами, которые блуждают в поисках своего якобы создателя, следуя по извечной (да, мы позволим себе это постмодернистское клише) дороге из жёлтого кирпича. Как и в первоисточнике, они получают Дар (то есть оживают, реализуются как самостоятельные личности) не по нахождении «Гудвина», а именно в процессе его поиска/создания.Да, именно создания - творения сами творят себе «автора», к которому они могли бы прийти со своими надеждами и чаяниями. Какой удар по религиозному сознанию! Но создавая кого-то, творец создает в первую очередь себя. Фигура Урбена Леверье демонстрирует нам эту мысль в романе. Урбен – создатель Бертрана Финча, и он же – своё собственное создание. Читатель сам решает, будут ли Мардж и Селин одним лицом, или одна – всего лишь субличность другой? И кто из них первичен?Шайло Хейкхат водит читателя по лабиринтам лжи. Первая ложь – о демиурге-первоисточнике Мардж. Вторая – о всемогущей создательнице Селин, которую, как Годо, ожидает весь город. Но, в отличие от Годо, Селин Ондатже предстает перед нами. И тогда Шайло Хейкхат замыкает кольцо своей «Третьей ложью», запирая персонажей в книжке и обрекая их на бесконечное перечитывание самих себя. Есть ли выход для них? Решать читателю, являющемуся творцом своего автора.
