Текстовушки. Архив

[Todo Uno]

Бом! Бом! Бом! Бом! Бом! Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!
Кукушка в старинных часах кукует десять раз. Дедлайн.
Начинаю выкладку текстов.
Два автора, до вечера под ваши тексты оставляю резерв, если дошлёте - добавлю.

Список авторов:
Актриска
Сашетта
Снайпер
Шебуршунчик
Frenesi
NightHeaven
pysh000000
Thrak

У двух авторов по два текста.

[Todo Uno]

1. ИФЕ, семилетка.

- Загадывай желание! – говорит Узома, и я задуваю семь свеч на скромном бисквитном торте.

Это уже двадцать первый раз, когда я отмечаю седьмой день рождения, и пятый раз, когда я встречаю этот день с моей приемной матерью Узомой.

Каждый год она дарит мне жестяную коробку леденцов «Интерстеллар» и нарядное платье с бантами, напоминающее кукольное. У меня уже есть подаренные на прошлые праздники лимонно-желтое со шлейфом, светящееся красное, обшитое лунными кристаллами голубое и совершенно постыдное перламутрово-зеленое.

- А теперь распакуй подарок! – говорит Узома, и я изображаю большеглазое удивление.

- Что же там может быть? – я прижимаюсь ухом к коробке, трясу ее. А потом с показным нетерпением разрываю упаковочную бумагу с винтажными астронавтками, и в гнезде из хрустящей фольги обнаруживаю очередное платье-пирожное, на этот раз кричаще-фиолетовое, обшитое чешуей аметистового василиска.

 – Спасибо огромное! – и бросаюсь к ней на шею, чтоб она не видела моего уставшего лица.

- Это еще не все, - краснеющая Узома протягивает мне жестяную коробочку «Интерстеллар». – С днем рождения!

Узома перестала стареть в 20, но ее наивная восторженность порой ставила меня в тупик даже меня, застрявшую в теле семилетней. Ей определенно нравилось обращаться со мной, как с куклой, и я позволяла ей это, играя роль ребенка в нашей маленькой семье.

Конечно, порой было досадно находиться в этом теле. Старшее поколение никогда не принимало меня всерьез, оно вообще предвзято относилось к переболевшим. «Не морочь голову, деточка», - говорят они, а когда я показываю удостоверение Нестареющей, разговаривают сухо и чуть высокомерно. Узома считает, что они боятся нас и завидуют нашему бессмертию, а я считаю, что они просто плохо воспитаны.

Когда я заболела Вирусом, мои настоящие родители долго не хотели этому верить. Они убеждали себя, что я просто отстаю в развитии от сверстников, что я такая же, как кузина Абени, что еще немного – и я стану на голову выше соседского Отино,  да и вообще женщины в нашем семействе поздно развивались. После моего условно-десятого дня рождения отец выразил робкое сомнение в нормальности такого состояния, и мать стала таскать меня по субботам в церковь святого Рассела (ту еще абсурдистскую секту). После моего условно-четырнадцатилетия отец был настроен уже решительнее: игнорируя вопли матери, он взял меня за руку и отвел к доктору. Тому не понадобилось много времени, чтобы вынести вердикт: «Вирус замершего времени». Отец побледнел и заставил поклясться, что мать о диагнозе не узнает, но, конечно же, едва переступив порог дома, выложил правду.

- Я же говорила, мам, - начала было я, но та резко меня оборвала:

- Ифе, если тебе 14, это не значит, что можно мне грубить!

- Ей семь, - грустно поправил ее отец.

- Какой-то бред, - покачала головой мать и, не желая продолжать разговор, ушла в гостиную.

Следующие годы я с грустью смотрела на расцветающих одноклассниц, щебечущих о тайных поцелуях и полетах на вингмобилях под луной, тихо вздыхая, что никогда не смогу увидеть, как округляются формы моего тела, никогда не заведу взрослых отношений, никогда не буду выглядеть как актрисы до-Вирусного периода; многие их переживания я никогда не пойму, многие их мысли никогда не придут в мою голову, многие их проблемы обойдут меня стороной. Я по-прежнему носила детские сарафанчики с щенками, позволяла вплетать цветные ленты в косы и каталась на трехколесном велосипеде, а мои теперь уже бывшие друзья потихоньку становились такими взрослыми и такими далекими.

Все это время мать относилась ко мне так, будто все в порядке, словно ожидала, что однажды я проснусь обновленной, что вбегу на кухню и брошусь ей на шею со словами «гляди, гляди, свершилось: теперь мне правда 15/16/17!», и мы будем смеяться от облегчения, пока в легких не закончится воздух.

Но ничего не происходило, и одним светлым летним днем мне исполнилось условно-восемнадцать. Мать, не моргнув и глазом, подарила мне роскошный комплект нижнего белья из белых сатурнианских волокон, причем на весьма пышные формы. Повертев его в руках, я почувствовала себя примерно так же, как я сейчас чувствую себя сейчас, получая подарки от Узомы: неловко и недоуменно.

Еще через пару дней я поставила родителей перед фактом, что съезжаю в общину Нестареющих в двух кварталах от дома. Мать побледнела так, что губы стали цвета напудренного мраморной пылью лица, а голос ее прозвучал как карканье:

- А что же скажут люди? Мы растили тебя, надеясь увидеть, как ты взрослеешь, учишься, выходишь замуж, рожаешь детей, устраиваешь вечера для близких с грейпберрийным вином и роялем. А ты стала моим ярмом, моим позором перед семьей! Ты не посмеешь так поступить.

Отец приобнял мать за плечи и, бормоча что-то вроде «дорогая, мы все это обсудим, не кипятись», увел ее, дав мне возможность спокойно собрать вещи, оставить записку и уйти навсегда. Порой я просыпаюсь в слезах от того, что не сказала прощальное спасибо отцу.

В общине мне вздохнулось свободно – впервые в жизни. Мне кружило голову осознание факта, что меня никто не контролирует, что меня воспринимают такой, как есть, что не подменяются понятия и не строятся иллюзии; я поняла, что я вовсе не чудовище, получив поддержку таких же переболевших. Открытием стало то, что не у всех родители отрицали болезнь своих детей, - к трем из четырех моих соседей регулярно приходили с гостинцами родственники и даже  друзья.

А после получения удостоверения Нестареющей для меня открылся новый мир.
Индустрия явно расцвела благодаря нам.

Теперь мне не приходилось страдать от даримых мне взрослых вещей – я могла заказать любую пришедшую в голову одежду, обувь, мебель и даже машину под свои размеры и нужды. Мне не приходилось надеяться на милость окружающих – я получала неплохое пособие. Мне даже не обязательно было общаться с миром смертных, и это было самым дурманящим. Я читала журналы для Нестареющих, смотрела телевидение для Нестареющих, слушала радио для Нестареющих, пользовалась сайтами для Нестареющих (именно там я и познакомилась чуть позже с Узомой). Они практически не отличались от обычных СМИ, но использовали символ часов как знак своей поддержки нам. Это была мелочь, которая подкупала меня.
Пожалуй, единственное, что меня расстраивало, - это технологии, которые у Нестареющих были более отсталыми, чем у смертных: мы привыкли использовать то, чему родители учили нас с младенчества, а переучиваться многие или не хотели, или убеждали себя, что не могли. Поэтому в нашей коммуне был самый обычный плазменный телевизор времен молодости родителей, и я проводила перед ним все время, что мои соседи по коммуне тратили на учебу, работу или просто кидание камешков с причала. Больше всего мне нравилась серия сюжетов про экспедицию Мерсера. Двадцать лет назад, когда Вирус только отбушевал, один из Нестареющих, 15летний художник и философ Мерсер, осознал, что он один из расы бессмертных эльфов; вдохновленный этим знанием, он взял себе имя из Фи-липа Дика, собрал толпу единомышленников – весьма немалую и весьма малолетнюю - и повел их на поиски Земли Обетованной, а заодно и себя, и великого смысла. Каждый новый день экспедиции подробно освещался каналом новостей Нестареющих, и я внимательно следила за событиями.

Однажды, скучая от безделья, в Нестареющей части города я набрела на коммуну, участники которой застряли в возрасте 70-80 лет, и это произвело на меня огромное впечатление. Они были медлительны, они не радовались своему бессмертию так, как это делали мы, и даже не заполняли свою жизнь приятными мелочами, которые вполне можно было бы позволить на пособие. Они дрожащими руками перекладывали монетки из кармана в кошелку и обратно, повторяли кусочки каких-то поговорок и выглядели несчастными. Мне это казалось непонятным – казалось бы, оглядись вокруг и радуйся безграничности жизни и мира, но нет, коммуна 70+ предпочитала молча часами сидеть на солнце или перебрасываться обрывистыми «погода-то сегодня не очень, милсударь». Они даже не шли работать! А ведь из знакомых мне 7-, 12- и 13-летних Нестареющих многие шли на интересные им должности. «Это мечта моего детства», - постоянно шутила условно-10летняя Айна, в данный момент работающая журналисткой. Она сменила, наверное, с пару десятков профессий за последние года полтора, и каждая озвучивалась как та самая пресловутая «мечта».
Вам, наверное, странно слышать подобное от меня, безработной поклонницы экспедиции Мерсера, но я считала, что мое неблагоприятное детство и непонимание со стороны родителей сделали меня неспособной к принятию серьезных решений, а значит, и к работе.

Спустя какое-то время на городском форуме для Нестареющих я познакомилась с Узомой, и через полгода переписки и общения покинула общину и переехала к ней. Мы подписали Соглашение, и в глазах общества стали семьей. Узома почти сразу же отправила меня в школу, забила мой шкаф разнообразными неносибельными платьями, разграбила мои многочисленные леденцовые заначки, принялась кормить цветной брокколи и вообще вести себя как не самая адекватная мать, чем очень напоминала мою мать биологическую. Моя комната наполнялась плюшевыми медвевиньями и слонодилами, в углу рос целый квартал кукольных домов с небоскребами и воздушными парковками, а счет постоянно теряемым мной карандашам и мелкам никто не вел, они пополнялись со скоростью заселения соседних планет.
У меня уже не получалось следить за экспедицией Мерсера регулярно, и это злило меня. Поэтому, когда в один из предновосезонных дней Узома задержалась на работе, я поспешно кинулась включать говорящую стену, набивая рот подтаявшей леденцовой смесью.
Но вместо пустынной заставки на экране появилось лицо диктора.
- Вниманию Нестареющих. Разработано лекарство, запускающее процессы роста в наших бессмертных телах. Оно протестировано, его надежность доказана, и с завтрашнего дня TempusFugit становится доступно для всех желающих лишиться главного нашего дара! Вы можете обменять свою уникальную способность жить вечно на возможность состариться совершенно бесплатно!
Сначала я посмеялась – кто же решит обменять нашу беззаботную жизнь на необходимость зарабатывать, учиться, постоянно расти и конкурировать, отказывать себе в желаниях, терять привлекательность и подвижность.
А потом я увидела, как опустел район, где обитали общины 70+, и у меня защемило сердце.
Чуть позже на разных площадях города появились украшенные цветными жемчужинами смертные, с длинными волосами и мечтательной пеленой на глазах. В их руках были плакаты «Кому вы отдали отобранное бессмертие?», и, как я поняла, они настаивали на том, что раз Вирус настолько хорошо изучен, то можно не только запускать процесс старения, но и останавливать его. Узома права: они все же хотели быть как мы!
Но чем дальше шло время, тем чаще я смотрела в сторону подаренного матерью белья и задумывалась о том, а стоит ли моя нынешняя жизнь того, чтоб задерживаться в ней.
«Я не могу принимать такие решения самостоятельно. Мне нужен знак», - подумала я, и в этот момент говорящая стена приветливо сообщила:
- Напоминаем, что акция «Запусти часы» проводится каждый день! Вы можете принять в ней участие с девяти утра до восьми вечера по местному планетарному времени.

[Todo Uno]

3. ОТИНО, тридцатилеток.

Утром меня будит не только солнечный свет, агрессивно ударивший в глаза, но и моя жена Каджисо, безжалостно распахнувшая шторы.
- Ты представляешь! – начинает тараторить она, и почти позабытый бетельгейзский акцент от волнения становится четче. – Только что звонила Зери. И знаешь что? Эта мадама не хочет модифицировать своего сына! Только подумай! Не хочет модифицировать!!
Каджисо сделала небольшую паузу, чтоб я мог оценить весь трагизм ситуации, но я, застонав, спрятал голову под подушку.
- Любимая, слишком много информации для воскресного утра. Давай чуть позже, за чашкой кофе, м?
- И так уже десять часов, - решительно заявила она. – Вставай. Еще на рынок идти, там сегодня свежие овощи из орбитальных колоний привезли, да завоз венерианских приправ еще обещали. Будешь копаться – все разберут! Так что пошевеливайся.
Да уж, сна как не бывало.
Чтоб вам было понятнее – мое имя Отино, я инженер, и двадцать лет назад я переболел вирусом, после которого перестал стареть.
Повезло же сукиному сыну, - скажете вы, и отчасти будете правы. Действительно очень здорово остаться в том возрасте, когда ты здоров, молод, красив (я наполовину центавриец, а это уже своего рода знак качества, как вы понимаете), когда ты можешь работать, путешествовать, не отказывать себе в физических нагрузках, предаваться плотским удовольствиям.
Да, это определенно лучше, чем моим детям – они переболели в три и в восемь.
И намного-намного лучше, чем моей жене – она не болела совсем, и ей пятьдесят один.
Когда Каджисо увидела в зеркале первые морщины у своих раскосых пурпурных глаз, она в бешенстве швыряла в меня предметы весь вечер, проклиная на чем свет стоит мою удачливость, мою «смазливую рожу», а заодно и всю мою семью, особенно матушку.
Когда Каджисо увидела в зеркале первые седые пряди, она просто тихо засмеялась, и смеялась до тех пор, пока слезы не покатились по ее щекам.
- Как же я ненавижу тебя, Отино, - сказала она, улыбаясь.
И больше мы никогда не касались темы возраста и нашей растущей разницы в нем. Каджисо располнела, полюбила сериалы и ток-шоу, завела садик с новомодными агрокультурами, завезенными с других планет (практически все сразу погибали, но ей нравилось ковыряться в земле).
А я старался держаться бодрячком, хотя порой мне страшно хотелось обнять ее за понурые плечи и сказать: «А давай просто в обнимку посмотрим то псевдо-интеллектуальное шоу, что тебе так нравится, и съедим по куску пирога?». Но нет, я по-прежнему старался показать своим постаревшим друзьям, что молод не только телом. Иногда мне настолько хотелось продемонстрировать свою удаль, что я читал как можно больше статей о каком-нибудь экстремальном отдыхе, ставил себе пару кровоподтеков, а потом за бокалом пива расписывал, как я поддался этому безумному увлечению и аж уехал на выходные в горы, смотри, смотри, синяки вон даже остались, эх, вам-то не понять, старики уже.
Конечно же, я старался заводить отношения разной степени продолжительности с девушками. Чаще всего это не приносило мне никакого удовольствия: каждая новая пассия казалась точно такой же, как предыдущая, разве что откликалась на другое имя; но словно какой-то жаждущий демон сидел внутри меня и говорил «давай еще вон ту блондиночку, нельзя упускать такие ножки!». И, вздохнув, я шел к блондиночке, чтоб угостить ее «Лагуной Кассиопеи», одарить парой отточенных комплиментов и увезти на пару часов в мотель на побережье Вязкой Реки. Демон хохотал и восхищенно стучал пятками о мое нутро.
Порой мне кажется, что я вижу зависть и неприязнь в глазах коллег и друзей, но я отгоняю эту мысль. Просто нас не так много, переболевших взрослых, и я привлекаю внимание, только и всего. Плюс, создаю иллюзию красивой насыщенной жизни, поэтому все взгляды обращены на меня. Я яркая личность. И к черту шушуканья за спиной.
Давайте я лучше расскажу вам о своих детях.
Сифо остался восьмилетним. Он съехал от нас лет десять назад, переселился в большой красивый дом к пяти другим таким же пацанам и осуществил свою самую большую мечту – стал футболистом. Сейчас он играет за сборную переболевших детей, и я хожу на каждый его матч, и мое сердце разрывается от гордости за моего сына. Уверен, вы понимаете, о чем я говорю.
А Буру всего лишь три. Уже двадцать лет ему три. Мы почти как персонажи того забытого Абсолютом мультсериала, который шел тридцать с лишним лет, а они все еще оставались кто в пеленках, кто в школе, кто в семейных проблемах. Сифо часто приходит поиграть с младшим братом, и, наблюдая за ними, порой я забываю, что мы не обычная семья, – ровно до тех пор, пока не входит постаревшая Каджисо.
Когда Сифо только покинул дом, она почти не спускала Буру с рук. Нянчила его, качала, пела ему песни. Напрасно я пытался объяснить, что это нелепо: наш сын не младенец, просто его тело осталось таким. Буру же был всем доволен – и вы не можете судить его за это.
Когда по новостным каналам прошла новость, что для невзрослеющих детей разрешены импланты, мы с Каджисо встрепенулись оба.
Она – потому что наконец увидела бы своего сына взрослым, я – потому что боялся за рассудок жены.
Изначально общество несколько побаивалось модифицированных детей – надо признать, они и правда выглядят порой отталкивающе. Но сейчас это уже почти обязаловка – как я понял, дружба Каджисо с ее подругой Зери сейчас переживает не лучшие времена как раз из-за нежелания последней модифицировать сына. Не удивлюсь, если жена взбрыкнет и оборвет все контакты, с головой уйдя в прополку октаэдрического картофеля и посадку голубой смородины.
А сегодня я услышал, что изобрели вакцину для того, чтоб запустить наши биологические часы. Мне показалось, что в глубине глаз Каджисо промелькнуло что-то похожее на надежду: похоже, для нее принципиально, чтоб мы старели вместе. Может, она просто до сих пор любит меня и хочет видеть себя на одном уровне со мной, кто знает. Мне нравится думать, что да.
Но какой же глупой надо быть, чтоб предположить, что я пойду на это.
Смеясь про себя, я надеваю шляпу-капюшон и отправляюсь в бар – демон снова хочет погулять.
А Каджисо может попытаться уговорить «запустить часы» (какое глупое выражение) своих драгоценных сыновей.
Но ей никогда не затянуть в путину старости блистательного Отино.

[Todo Uno]

4. КАДЖИСО, 51 год.

 Мы запустили ракеты в космос, подчинили себе машины, восстановили экологию. В нашем мире нет войн, голода и разрухи. Мы храним книги и воспоминания наших предков, и мы не повторим их ошибок.
   Мы создали рай на земле. То, о чем каждый человек мечтал на протяжении многих сотен лет.
   Но природа снова оказалась сильнее.
    Каждый раз, когда я смотрю на Буру, я понимаю, что готова отдать все это. Отдать за то, чтобы мой сын хоть немного пожил полноценной жизнью.
   ...
   Пора вставать. Еще одна бессонная ночь позади. Днем легче, за хлопотами забываешь о том, что тебя гложет. Я осторожно поднимаюсь и на цыпочках выхожу из комнаты.
   Чувствую себя великаном в своем собственном доме - маленькие стулья, столы, техника - мы сделали все, что Буру и Сифо не чувствовали себя ущербными хотя бы здесь.
   Жалкая иллюзия того, что все нормально.
   Взгляд задерживается на нашей семейной фотографии, сделанной незадолго до эпидемии. О том, что она сделана не вчера, говорит только дерево на заднем дворе, которое сильно разрослось за двадцать лет.
   И я.
    Из ровесницы Отино я превратилась в женщину, которая годится ему в матери. Иногда я закрываю глаза и представляю, что это не Отино, а Сифо. Взрослый двадцати восьмилетний Сифо, высокий и статный мужчина. Может быть, у него уже была бы семья, а я стала бы бабушкой не только внешне.
   Но Сифо заточен в своем восьмилетнем теле, а мне остается только позавидовать его оптимизму и тяге к жизни. В отличие от Буру, его мозг уже был достаточно развит, чтобы продолжать обучение и становиться взрослее хотя бы внутри. Он живет один, с такими же однолетками. У него хорошие друзья и я очень горжусь им, не смотря ни на что.
   - Прошлого не вернешь, когда ты уже будешь жить настоящим? - Отино застегивает униформу. Я не слышала, когда он встал. Сколько я уже здесь стою?
   - Да-да, извини. Что ты будешь на завтрак?
   - Я позавтракаю на работе. До вечера.
   - До вечера, - с запозданием отвечаю я, и мои слова ударяются о пустую входную дверь. Когда я окончательно перестану быть ему нужна? О чем я больше сожалею - о том, что заболел он, или о том, что я не заболела вместе с ним?
   ...
   Буру заходит на кухню, когда я наливаю себе кофе. Внутри меня ёкает, но я не подаю вида и улыбаюсь ему. Дело в том, что совсем недавно Буру прошел процедуру по вживлению имплантов - импульсных нейростимуляторов, которые позволили бы его мозгу развиваться. Выглядят они довольно жутко, из его головы торчат палки и нечто шарообразное. Но это ничего, ничего. Главное, что Буру это поможет. Может быть, он станет хотя бы наполовину таким как Сифо. Большего и желать нельзя - трехлетнее тело не позволит ему водить машину, быстро бегать и проводить много времени за книгами. Зрение и моторика, увы, останутся прежними. Несформированными.
   А пока Буру даже не в состоянии разогреть себе завтрак в микроклаве. Как-то он вылил содержимое тарелки на себя и сильно обжегся. Что с ним будет, когда я умру?
   Теперь хотя бы есть надежда, что он будет делать это сам.
   Надежда. Вся моя жизнь - несбывшаяся надежда, а я все еще убеждаю себя в обратном.
   Моя подруга Зери не стала модифицировать своего сына. Я поругалась с ней по этому поводу, я не понимала, как можно не отдать все деньги за то, чтобы твой ребенок хоть немного продвинулся в развитии? А теперь смотрю на Буру и... а стоило ли оно того?
   ...
   Буру как раз заканчивает поедать омлет из искусственных яиц, когда к дому подъезжает минимобиль. Сифо? Странно, вроде бы он не собирался сегодня домой из-за тренировки по футболу. Да какая разница, я очень рада его видеть.
   - Сифо!
   - Доброе утро! Привет, Буру, как дела, приятель? Мама, ты слышала новости?
   - Нет, а что такое?
   - Изобрели лекарство, мама! Однолетки смогут взрослеть!
   Я медленно оседаю на стул. Свершилось. Я улыбаюсь Сифо и обнимаю его. Он ликует. Буру не понимает, в чем дело, но радость Сифо передается и ему. Теперь Сифо сможет стать полноценным мужчиной и сможет завести семью. Сможет выбрать любую профессию, не ограниченную ростом и интеллектом.
   Мне стыдно перед ними, но я не чувствую радости. Сможет ли все это Буру? Не помешает ли имплант естественному течению вещей? Или Буру навсегда останется таким получеловеком? Отино по прежнему останется моложе меня на двадцать лет. А когда Сифо и Буро повзрослеют, я буду дряхлой, никому не нужной старухой. Обузой. Господи, за что мне это все?

[Todo Uno]

5. БУРУ, трехлеток.

Я чиркнул картой по датчику, дождался зеленого перемигивания диодов и сразу, с порога, попросил:
- Привет, док. Дай рецепт.
Он отвел взгляд от монитора и глянул на меня, словно не веря высветившейся на экране информации.
- Три месяца еще не прошли.
- А мне плевать! - я осекся под внимательным взглядом и тихо, совсем-совсем спокойно объяснил, - у меня был тяжелый месяц. Проект закрывали, работали по двенадцать часов. Дай рецепт, будь человеком.
Он немного подумал, потом полез в ящик стола за бланками.
- Обязательно убиваться на работе?
- Мне двадцать три. Не буду убиваться - никакой карьеры не сделаю.
- Какая карьера такого, - он выразительно обвел меня рукой, - стоит?
- Блестящая, разумеется. Спасибо, - я выхватил из-под его руки рецепт, пока он не передумал, - как-нибудь сгоняем к морю в выходные?
- Сгоняем, - раздумчиво ответил он, - а у тебя еще и выходные бывают при таком графике?
- Иногда. До скорого, док.
Я махнул рукой и выскочил за дверь прежде, чем он придумал еще один каверзный вопрос. Плохо. Теперь надо честно ждать три месяца и попытаться растянуть на них выданную мне дозу. Очень плохо.
В машине, привычно настроив автопилот домой, я разложил кресло и достал планшет. Пусть зовут меня ретроградом, но даже самые удобные и адаптированные очки сверхреальности давят мне на уши, от них болит голова и ноют глаза. Не хочу. Уж лучше руками.
Итак, что было за последний месяц? Нет, никакой проект мы не закрывали, до закрытия еще минимум полгода, и идем мы с отставанием от плана. Просто док прав - постепенно я съезжаю на все большие дозы. Три года назад он выставил мне крайний срок: шесть недель. Если я вынужден буду повторять курс чаще, то он подаст обо мне сведения в комитет охраны здоровья. Меня отстранят от работы, отправят отдыхать в санаторий, а по возвращении я обнаружу, что мое место прочно занял кто-то из коллег. И правда, нельзя доверять работу психованному архитектору.
Сейчас я выдержал десять недель. До этого держался пятнадцать, тринадцать, двенадцать... А начинал когда-то с двадцати четырех.
Но в этом месяце я неудачно зашел после работы в супермаркет, а там проходила акция в честь дня Детства. И весь магазин был увешан игрушками. Яркими, разноцветными, плюшевыми игрушками.
Я вылетел из магазина, едва не протаранив двери. Отчаянно хотелось кинуться на пол и заорать, или посрывать этих медведей и ежиков со стен, или убить старшего менеджера, учудившего такое. Чувствуя, как накатывает жар и горло начинает першить, я торопливо встряхнул флакон, закинул в рот таблетку и закрыл глаза, пытаясь представить что-нибудь нейтральное: бассейн, рабочее совещание, генеральную уборку... Тщетно. Десять бесконечных минут, пока лекарство не разлетелось в крови, меня трясло от беззвучного, жгучего плача. Потом, как обычно, отпустило, и истерика вновь показалась глупой и неуместной. Это ведь просто игрушки, зачем рыдать и биться головой об пол? В конце концов, ты давно уже зарабатываешь и на них, и на конфеты, можно поддаться порыву и купить себе что-нибудь...
Нельзя. Нельзя, иначе через месяц наш дом погибнет под лавиной плюшевого зверья, я окажусь в больнице с запредельным содержанием сахара в крови, а когда выйду, выяснится, что мои проекты раздали коллегам, и мне остается только помогать роботу-уборщику.

Спустя три дня, когда эпизод с магазином немного потускнел в памяти, я снова возвращался с работы пешком. И, как назло, навстречу мне попалась немецкая овчарка. Конечно, на поводке и в наморднике, конечно, выдрессированная, но все еще овчарка. История повторилась - волна удушливых рыданий, паника, трясущиеся руки едва-едва справились с флаконом, десять тягучих оборотов минутной стрелки... Долгожданное облегчение.
Еще по одной таблетке я глотал перед сном. Возможно, и без них мне бы не снились кошмары, но проверять я не решался. Здесь механизм напоминал колесо обозрения: приснилось раз, и - понеслась кабинка вверх - приснится еще и еще. С новыми подробностями, новыми чудовищами, новыми коридорами. Мне, архитектору, кошмары всегда снились в зданиях: я мчался по коридорам, сворачивал то вправо, то влево, взбегал по лестницам, боясь обернуться, а за мной, постепенно настигая, топотал кто-то большой и жаркий. Не знаю, что пугало больше: кошмарная нелогичность коридоров и переходов, никак не связанных друг с другом, обязанных пересекаться, но в то же время неизбежно одиноких, или тот, кто бежал за мной. После таких снов я полдня еще не мог работать и занимался отделкой, цветовыми решениями, письмами - чем угодно, кроме прямых обязанностей. Разумеется, руководство было не в восторге от моей деятельности, но, подчиняясь давлению общества, молчало. Любой выговор младшему однолетке сопровождался негласной проверкой СБ - а не дискриминация ли это? Не отыгрывается ли руководитель на том, кого подсознательно считает безответным и беспомощным? Признание прав - это одно, а въевшиеся с рождения установки - совсем другое. Впрочем, сам бы я против выговоров не протестовал - в конце концов, за дело.

Автопилот чирикнул, предупреждая о конце поездки. Я набросил на плечи куртку и вышел из машины. Сегодня меня ждал семейный ужин, надо заранее натянуть улыбку и быть замечательным сыном. Маме не стоит знать, что замечательный я только под дозой успокоительных.

- Еще соку?
- Нет, спасибо.
Сифо лопал за двоих и, как обычно, с набитым ртом, рассказывал:
- А теперь у Айны новый проект. Что-то там связанное с животными, мол, детей они не боятся, поэтому, например, Буру может зайти в самый львиный прайд и отснять их жизнь.
- Вот уж не хватало! - возмутилась мама. - Пусть Айна сама снимает, раз ей так приспичило!
Я одобрительно покивал.
- Братец, при всем уважении к Айне, я все-таки работаю. Что, ей больше не на кого камеру навесить? Пусть робота оборудует.
- Робот - мертвый, - отмахнулся от меня брат, - а человек совсем другое. Живая съемка всегда котируется выше, как будто не знаешь?
- Знаю. Но я ра-бо-та-ю. И не оператором у Айны, заметь.
Мама сделала вид, что не улыбается.
- А что вы думаете насчет того проекта "Запуск часов"? Якобы все протестировано и безопасно. Как думаете, стоит пробовать?
- Я не хочу, - сразу же отозвался папа. - Всю жизнь мечтал стать эльфом.
- Пока не думал, - я пожал плечами. - Надо все взвесить, поразмыслить... Как-то внезапно его объявили.
- Я тоже пока не хочу, - сообщил брат. - Кстати, никто не требует от тебя ответа прямо сейчас, размышляй, сколько влезет. Вон, голова-то какая большая!
Вечная шутка, которую я терплю только от него. Любого другого уже бы оборвал, а Сифо позволяю. В конце концов, он меня на руках таскал, пока я даже ходить не умел, ему многое можно.
Мама молча взяла миску с салатом, положила себе еще пару ложек и замерла, глядя в тарелку. Я знал, о чем она думает. Мы застыли в вечности, неизменные, а у нее уже морщины, и волосы не такие густые, и с вышивкой стало тяжелее... И руки шелушатся.
Я дотянулся и погладил ее по спине.
- Мам, не грусти. Завтра выходной, грустить запрещается.
Она улыбнулась, задорно ухватила вилкой кусочек креветки, забросила в рот.
- Я не грущу. Пойдемте после ужина кататься на роликах? Отличная погода стоит!
- Пойдемте, - тут же поддержал ее отец. - Кстати, неподалеку открылось новое кафе-мороженое. Всех приглашаю.

Вечером, в своей комнате, стянув с гудящих ног ролики, я с размаху плюхнулся на постель. Я наврал. Конечно, я думал о проекте, связывался с его кураторами, врачами и физиологами, сам искал независимую литературу и настойчиво ее изучал. И твердо решил для себя, что откажусь. Бросить карьеру в обмен на сомнительную перспективу осваивать заново школьную программу, снова получать диплом, искать работу... Никто не гарантировал мне, что после снятия имплантов мозг продолжит работать так же, как и с ними. Никто не обещал, что память и навыки останутся со мной. "Мы предполагаем" - слишком слабая гарантия.
Был и второй фактор - мама. Ей уже не двадцать лет, и даже не двадцать семь. Каково ей будет снова получить на руки вместо рассудительного и взрослого сына трехлетнего ребенка? Будем честны: капризного, истеричного и наглого ребенка. Ей придется оставить работу, хобби и заниматься только мной. Конечно, она безропотно на это согласится -  она все-таки моя мама. Но есть ли у меня право требовать от нее снова отдать мне десять-пятнадцать лет своей жизни?
Не думаю.

Я вытряхнул из кармана флакон, встряхнул. Итак, его мне хватит на восемь, пусть на девять недель. Значит, за эти восемь недель я должен отработать норму десяти, чтобы потом спокойно уйти в отпуск. А после отпуска я снова смогу вернуться к двенадцати неделям.
Что будет потом, лет через пять, когда такой откат перестанет работать, я знать не хотел.
А Сифо еще удивляется, почему я всегда летаю с автопилотом.

[Todo Uno]

6. СИФО, восьмилеток.

- Пас слева! Слева! Перехватывай! – крик оглушал. Я повернул голову и увидел, как в меня летит мяч. Нет. Слишком высоко. Мне его не достать даже головой. Черт, еще бы метра полтора роста! Я подпрыгнул, но мяч пролетел над головой и влетел в ворота.
- ГО-О-ОЛ! – трибуна соперников зашлась в радостных воплях.
Черт! Черт! Нельзя выставлять друг против друга однолеток и «высоких». Долбаные великаны с длиннющими ногами! Я зло сплюнул на траву и отправился в раздевалку получать головомойку от тренера и уничтожительные взгляды от команды.
- Сифо, я ж тебе орал, что к тебе летит мяч, - Кайл с силой хлопнул меня по плечу.
- Я не смог. Я прыгнул как мог, но не достал его. Разве ты не видел? – в носу предательски засвербило. Вытер потное лицо влажным полотенцем – стало легче. – Они слишком высокие для нас.
 - Ладно. Чувак, который этот мяч передавал, ростом под два метра. Никто бы из нас не допрыгнул. Кстати, слышал, что нам разрешат использовать джамперы на матчах с «высокими».
- Было бы неплохо, - усмехнулся я, вставая под душ. – Это уравняет наши шансы. Правда, мы станем очень прыгучими. Я не останусь на вечеринку, ладно? Обещал Буру заехать. Да и родители будут рады меня видеть.
 - У меня мурашки по коже от вида твоего брата, если честно, - пробурчал Кайл.
- Не трогай моего брата. Как будто ты мало видел однолеток с имплантами, - признаться, мне самому иногда не по себе от вида брата. Особенно когда на солнце сквозь имплант просвечивает его настоящее тело. Но мне нравится с ним играть, общаться. К тому же он все-таки мой брат.
 После недолгой, но очень эмоциональной речи тренера, я все-таки вышел из здания стадиона и пошел на стоянку к своей машине. Хотелось бы мне ездить в огромном внедорожнике, как у родителей, но их не делают под однолеток. В машине я все-таки позорно разревелся. Ничего не могу с собой поделать. Понимаю, что глупо, но слезы сами катятся. Хорошо, хоть стекла затемнить можно – никто не увидел моего позора. Двадцать восемь лет уже живу, но психика как у ребенка. Восьмилетнего. Как и все остальное. Чертова эпидемия!
 Перед поездкой к родителям и брату все-таки неплохо заехать домой, кинуть сумку и взять новую видеоигру, которую я обещал Буру.
 В общей комнате шумели друзья – такие же однолетки, как я. Мы все тут почти ровесники, и без имплантов. Это нас объединяет. В соседней с моей комнате слышится смех Айны. Судя по тому, что больше ничьих голосов не слышно, она опять снимает для своего видеоблога. Как-то она даже сделала передачу про Буру и таких же ребят, как он. Обещала сделать и про мою команду однолеток.
 Я уже переодел брюки и сменил футболку, как в дверь настойчиво постучали.
- Сифо, ты здесь? – Ния, как всегда, не дождавшись моего ответа, зашла в комнату.
- Зачем спрашиваешь, если все равно не дожидаешься разрешения? – иногда эта ее черта меня жутко бесит. – А если бы я тут голый был?
- На что тут любоваться? – хмыкнула Ния. – Видала и поинтереснее. В журналах. Так и не поняла, чего волнующего находят в этом зрелище «высокие». Вообще, я по делу зашла. С интересной новостью.
 -Выкладывай быстрее свои новости. Мне уходить надо.
- Ты бы хотел вырасти? Стать нормальным двадцативосьмилетним парнем? – спросила она.
- Ния, ты смеешься? Я спешу, а ты тут со своими шуточками, - рассердился я. Только успокоился, а тут она опять бередит душу.
- Я не шучу. Сегодня по телику объявили, что ученые разработали лекарство, которое сможет запустить в нашем организме процессы роста. Оно уже протестировано. Доказана его надежность.
- И стоит кучу денег, да? – я не мог поверить в такое чудо и пытался погасить зарождающийся огонек надежды.
- Его можно получить совершенно бесплатно, Сифо! В любой государственной клинике! – голос Нии сорвался на фальцет.
- Запустить часы, да? – огонек надежды разгорелся.
- Да, и повзрослеть!  Стать нормальными, здоровыми! – радостно подпрыгнула на моей кровати Ния.
 Внутри меня разгоралось пламя надежды. Я хочу запустить часы!

[Todo Uno]

7. АБЕНИ, пятнадцатилетка.

- Ну что же, проходи, Ния.
Абени потребовалось все самообладание, чтобы не захлопнуть дверь перед носом у девчонки. Зачем она пришла, почему именно теперь, когда она научилась жить настоящим?
Ния робко улыбнулась, совсем как тогда, и сердце Абени сжалось от давно позабытой боли. Черт подери, 20 лет прошло с эпидемии, и уже пятнадцать… или шестнадцать? Да, пожалуй, уже шестнадцать лет она не видела прежде горячо любимых родителей. Когда она заболела, родители чуть с ума не сошли, они постоянно были рядом в моменты тягостной неизвестности и потом, в новой жизни. Для многих из тех, кто заболел, это казалось благословением. Подумать только, никогда не постареть, это же главная мечта человечества, ха! Вот только для Абени это стало проклятием.
С самого раннего детства она мечтала о космосе, мамины истории о дальних путешествиях будили воображение, а папа только качал головой, когда его малышка Абени корпела над учебниками по физике и часами бегала на стадионе. Вот только 15леток не берут в Космическую Академию, куда угодно, только не туда. Астронавты – самые смелые, самые умные, самые достойные. Если бы ей было хотя бы 17 лет, когда она заболела!
Видеть, как счастливые друзья поступают туда, куда ей дорога была закрыта, было настоящим испытанием. Она знала, что многие из них с удовольствием и не раздумывая поменялись бы с ней, и от этого становилось еще хуже.  Видеть тщательно скрываемую зависть в их глазах, слушать истории про скучные лекции и мерзких преподавателей, когда она убила бы за возможность быть на их месте. Тогда же пришел страх. Каждое утро она вглядывалась в лица матери и отца в поисках морщинок. Она очень их любила, как и они ее, но ждать того, что они постареют, в то время как она навсегда останется немного ребенком, было выше ее сил.
И тогда она сбежала. Она спрятала внутри себя ту счастливую мечтательницу, будущую астронавтку Абени, и безжалостно давила все мысли о прошлом. Она даже не пошла за лекарством, потому что для нее уже слишком поздно. Тело сможет стать по-настоящему взрослым, как она мечтала, а вот душа… О, душа уже безнадежно стара, и пусть кто-то попробует назвать ее максималисткой!
Так что нужно этой смешной девчонке, которая наверняка знает, что теперь с ее родителями? Интересно, смогли ли они ее простить. Вспоминают ли о своей девочке и ждут ее до сих пор, или же предпочли забыть, как и их неблагодарная дочь.
По мере того, как Ния излагала суть визита, чувства Абени сменялись с такой скоростью, которой она уже давно не помнила.  А она смелая, эта Ния. Видимо, крепко ее прижало, раз не побоялась сюда прийти. Или просто глупая, это как посмотреть. Да еще с такими расспросами. Забрести в квартал, который и 13летки обходят стороной, чтобы узнать о том, что такое секс. Вот что ей можно об этом рассказать? Как вообще объяснить той, что заперта в теле 10летней девочки, что такое быть взрослой? Что значит чувствовать влечение, каково это, когда от гормонов не можешь думать ни о чем, кроме другого человека. Легче рассказать слепому, как выглядит солнечный зайчик, наверное. Но Абени решила попробовать, хотя бы из благодарности за то, что Ния смогла хоть на миг пробить стену равнодушия и депрессии и напомнить ей, кто она есть.

[Todo Uno]

8. НИЯ, десятилетка.

В жизни таких, как я, можно найти немало преимуществ, если постараться. Жаль, что эти преимущества нисколько не компенсируют самый главный недостаток: мы никогда не станем взрослыми. Не заведем детей. Не узнаем, как это - жить во взрослом теле. Со временем мы научились быть в этом мире, стали его частью, и обычно мы даже не чувствуем себя ущемленными, но... Когда идет дождь, я вспоминаю тот самый день. Остановившиеся часы. Остановившаяся жизнь. Я очень долго надеялась, что это не по-настоящему. Аппарат для измерения роста, веса и других характеристик моего тела безэмоционально фиксировал отсутствие каких-либо изменений. Изо дня в день. Одно и то же. И так будет всегда. В конце концов я скатилась в то, что у взрослых называется депрессией. Тогда, двадцать лет назад, я не знала этого слова.

Родители пытались утешить меня, но их аргументы были смешны. Они говорили, что сами хотели бы вернуться в детство, беззаботно играть, заниматься только тем, что хочется, а не тем, что необходимо. Я хотела быть взрослой. Хотела, чтобы у меня были работа, обязанности и глупый начальник, а не пособие, выданное жалостливым государством. Бабушка не пыталась меня утешить, и мне казалось, что только она меня и понимает. Какие слова помогут человеку, который потерял будущее? Нет таких слов. Однажды она загрузила в мой ридер старую книжку про вампиров. "Почитай, - сказала она. - Там есть девочка, похожая на тебя". "Это какая-то глупая сказка, ба", - пробурчала я, но книгу взяла. Не знаю почему, но вымышленная история малышки Клодии, которую превратили в вампира, трогала меня намного сильнее, чем судьбы современных детей, перенесших то же заболевание, что и я. По крайней мере, со своими волосами я могла делать что угодно, и они не отрастали обратно на следующее утро. Примерно на неделю я отвлеклась от собственных переживаний, но потом все стало еще хуже.

Утром мне не хотелось вставать с кровати, и я не вставала. Доктора разводили руками - невозможно вылечить того, кто не желает лечиться. Родители чувствовали себя виноватыми и прятали глаза. Теперь я понимаю, как непросто было им - из самых умных, самых добрых и самых смелых они превратились в обычных измученных людей, которые не способны ничего изменить. Не помню, сколько времени я провела вот так - лежа на кровати, пялясь в потолок и вставая только по нужде, но, наверное, не меньше двух недель. Дни были похожи один на другой. Однажды дверь в мою комнату приоткрылась, и я увидела хитро улыбающуюся бабушку.

- У меня есть кое-что для тебя, Ни, - сказала она, присаживаясь на край моей кровати.
- Ммм, очень интересно, - выдавила я, демонстрируя живейшее безразличие ко всему на свете.
- Закрой глаза и дай мне руку, - попросила бабушка. Я послушно прикрыла веки и вытянула руку с выгнутой ковшом ладошкой. В нее опустилось что-то круглое, тяжелое и холодное. Я почувствовала покалывание в кончиках пальцев.
- Что это? - спросила я.
- Попробуй догадаться. Ни за что не получится!

Я невольно улыбнулась. Бабушка пытается взять меня на слабо. Какая она милая и смешная. Я ощупала предмет второй рукой - сделан из металла, ничего себе! Какие-то странные выпуклые узоры. Довольно толстая цепочка, прикрепленная с краю. Кажется, можно поддеть вот здесь и... Да, крышечка откинулась.

- Это какой-то старинный видеофон, ба? Ему наверное лет сто!
- Нет, - оказывается, чтобы почувствовать улыбку бабушки, необязательно ее видеть. - Ладно, можешь открывать глаза.

Я открыла глаза и с недоумением уставилась на невиданную вещь. Под крышечкой скрывалась, видимо, основная часть предмета - круг, прикрытый стеклом. По кругу - странные палочки и галочки в разных комбинациях, в центре - три палочки разной длины и толщины, две из них заканчиваются стрелками.

- Это ЧАСЫ, Ни, - торжественно объявила бабушка. - И им гораздо больше, чем сто лет.
- Часы?! Вот это? Но как по ним определяют время?

Даже электронные часы в нашем мире являлись анахронизмом. Зачем они нужны? У каждого гражданина есть вживленный чип, с помощью которого он, просто скосив глаза немного в сторону и вниз, узнает точное время, погоду, процентное содержание примесей в воздухе и еще множество необходимых вещей. И теперь на моей ладони лежит древнее и абсолютно бесполезное изобретение человечества. Завораживающе красивое. Наверняка оно стоит целое состояние, ведь даже металл в нашем мире безумно дорог и в бытовых приборах давным-давно заменен на искусственно синтезированные материалы.

- Эта толстая короткая стрелка показывает часы. Та, которая потоньше - минуты, а совсем тоненькая - секунды. Вот эти палочки и галочки - римские цифры. Объяснить тебе, как записывать числа с их помощью? Хотя, знаешь, давай сначала прогуляемся. Ты знала, что в нашем городе есть такие же часы, только побольше?

Я с готовностью вскочила с кровати. Тогда я еще не разучилась верить в чудеса, а часы сулили какое-то невероятное приключение.

Минут через двадцать мы были в старой части мегаполиса. Там никто не жил, дома стояли пустые, но снаружи выглядели пристойно, хотя и очень старомодно. Бабушка припарковала флаер на одной из широких улиц, и дальше мы пошли пешком. Мне было немного не по себе, слишком сильно этот вымерший район отличался от привычной суетливой Акватории, но бабушка уверенно и деловито петляла по улочкам, ориентируясь по каким-то одной ей ведомым признакам. Навигатор она не использовала, это совершенно точно. В конце концов косой переулочек вывел нас на площадь.

- Видишь эту башню, Ни? Ничего не напоминает?

Я подняла голову и увидела огромные часы. Такие же круглые, с такими же цифрами и стрелками, как и те, которые я бережно сжимала в руке во время нашей поездки, только намного, намного больше.

- Они остановились давным-давно, как и твои. Когда часы пойдут, все снова станет по-прежнему. Ты вырастешь, и все остальные тоже. Времени просто не нравятся ваши новомодные штучки, Ния. Оно очень капризное. Но если старые часы пойдут, время перестанет на вас злиться.

И я мгновенно поверила, как можно поверить только в детстве.

И верю до сих пор.

Проблема только в том, что мои часы невозможно заставить идти.  Я перерыла все старые библиотеки и архивы, перечитала десяток книг о часах и хронометрах, стала довольно сносно разбираться в часовых механизмах, и это позволило мне обреченно констатировать, что у них не хватает деталей внутри. Шестеренок, молоточков, причудливых мелких штук, которые практически невозможно раздобыть сейчас. Но я не теряла надежды. В этом мире есть место для остановившихся часов, которым лет триста, для остановившегося времени и двадцатилетних младенцев, так что и для десятка шестеренок место найдется.

Первую шестеренку я нашла случайно десять лет назад, в тот день, когда умерла бабушка. Я вернулась домой с церемонии погребения и бездумно наблюдала за тем, как Сифо, используя десяток электроотверток и анализаторов копается во внутренностях странной маленькой игрушки на колесах.

- Ничего не понимаю, ерунда какая-то. Здесь нет микросхем, батарей, вообще никаких источников питания, но она двигалась! Правда двигалась, я это собственными глазами видел. Надо было только повернуть вот этот ключик несколько раз...
- Дай-ка я взгляну, Сифо, - я почувствовала странное покалывание в кончиках пальцев, когда взяла игрушку в руки. - Говоришь, она двигалась раньше?

Он угрюмо кивнул. Наверное боялся, что я не поверю.

Я поверила. Как тогда, в детстве.

Заводной механизм. Шестеренки. Только одна совсем крошечная и отличается по цвету от других, да и место занимает явно не свое - ее заклинило между заводным колесом и барабанным.

- Сифо, пинцет! - скомандовала я. Хирург, проводящий сложнейшую операцию. Астронавт, высаживающийся на еще не покоренную планету. В моих руках была судьба всех детей, которые рисковали умереть от старости в детских телах, так и не узнав, каково это - быть взрослыми. Я аккуратно извлекла шестеренку и вернула игрушку Сифо. Он принялся старательно собирать ее корпус, а я убежала к себе, чтобы внимательнее рассмотреть добычу. Хотя, прямо скажем, у меня не было никаких сомнений, что шестеренка та самая. Через минуту раздался радостный возглас Сифо - игрушка начала ползать, бегать или что там она должна была делать.

Лет через пять я нашла вторую шестеренку. Мы с Айной разбирали чердак, который до этого, по-моему, видел уборку полвека назад, если не больше - такое там все было старое и пыльное. Я увидела странную коробочку в руках Айны и ощутила уже знакомое покалывание в пальцах. После того, как я извлекла шестеренку из механизма коробочки и завела ее ключом, она сыграла для нас какую-то веселую дребедень.

С тех пор прошло пять лет. Я по-прежнему ищу, но пока напрасно. До вчерашнего вечера мне казалось, что у меня уйма времени впереди, но вчера объявили, что найдено лекарство. Все однолетки могут совершенно бесплатно принять его и вылечиться. Дети смогут стать взрослыми, постареть, умереть - все в свой срок. Мне страшно. Я очень хочу стать взрослой, но так привыкла к жизни десятилетнего ребенка. Смогу ли я после двадцати лет стояния на месте не только вырасти, но и повзрослеть? Судя по моим наблюдениям, мой интеллект, разумеется, выше интеллекта десятилетнего ребенка, но эмоциональное развитие от него отстает и находится уж точно не на уровне взрослого. Но ведь у меня будут в запасе годы, чтобы постепенно пройти все стадии. Нормальные дети как-то справляются с этим, почему же я не смогу? Успокаиваю себя изо всех сил. Айна тоже беспокоится и не уверена, что хотела бы принять лекарство. А больше всего я боюсь того, что лекарство не подействует, если не завести часы.

Я брожу по улицам, маленький одинокий часовщик, жалкий неудачливый вершитель судеб. Часы лежат в кармане и ударяются о мое бедро при ходьбе. Ноги несут меня в квартал, где живут однолетки-подростки. Мы в шутку называем этот район "гетто". Разумеется, там так же безопасно, как и во всех остальных частях мегаполиса, никаких драк, уличных краж или запрещенных веществ, но там можно встретить самых причудливо одетых и разукрашенных людей во всей Акватории. Подростки продолжают самовыражаться через внешность, даже если они остаются подростками уже пару десятков лет. Абени - девочка из моей прошлой жизни, одна из немногих, с кем я поддерживаю связь. Наши родители дружили, а мы иногда общались, но не слишком охотно из-за разницы в возрасте.

У Абени новый цвет волос (если в этой радужной мешанине вообще можно разобрать отдельные цвета) и новые серьги - такие огромные и длинные, что свисают ниже плеч. Больше всего они похожи на мотки проволоки, но если присмотреться, можно различить отдельные детали - звездочки, полумесяцы, сердечки.

- Хай, Ни. А я собиралась пойти мьюзик послушать с гайзами и гёлзами. Хочешь гоу с нами?

Я улыбаюсь и отрицательно качаю головой. Иногда Абени манерно растягивает слова, иногда бешено тараторит, и, если учесть, что говорит она на ньюязе, который придумали однолетки-подростки, то ее зачастую бывает сложно понять. Мне кажется, что основную суть ньюяза можно выразить так: возьми форейн вордсы, приделай к ним окончания родного языка так, чтобы это звучало ужасно и было диффикултно для понимания, и соревнуйся с остальными в том, кто заспойлит язык лучше всех. Никому, кроме подростков-однолеток, это не интересно, но им не надоедает коверкать слова вот уже два десятка лет.

Я стараюсь вкратце объяснить Абени, зачем я пришла. Она недоуменно пялится на меня.

- Ни, я не думаю о фьючерной лайф. Просто живу. Дела мне нет до этого медисин, которое сайнтисты изобрели. Пусть сами его дринкают, окей? Я энджою свою лайф, она веселая и кул. Вот вырасту я, и что некст? Офис, хасбэнд, толпа чилдренов. Да я с ума сойду, в скулке и то не так борингово было.

Я вздыхаю. Подростки неисправимы.

- Ладно, тогда хотя бы расскажи мне про взрослую жизнь. Ты же большая! - по-моему, это звучит как-то жалко и беспомощно.

Абени закатывает глаза.

- Я ж тебе сэйю, понятия не имею что там за жизнь у эдалтов, но экстримли скучная.

Я решаюсь задать очень важный вопрос, и густо краснею еще до того, как открываю рот.

- А что насчет... Ну ты знаешь... Между мужчиной и женщиной?

Абени округляет глаза и смеется, тряся головой так, что я пугаюсь, как бы причудливые сережки не оторвали ей уши.

- Ты про мейклав что ли? - отсмеявшись, спрашивает она. - Ну, как тебе сказать. Эз фо ми, этот фак сильно овэрэстимейчен. Без мужика у меня получается бэттэ.

И она хитро подмигивает. Я не очень понимаю, о чем она, но смущенно киваю, потому что еще на один вопрос у меня точно не хватит смелости. В следующее мгновение я забываю обо всем, потому что в переплетении проволочек и фигурок сережек Абени вижу кое-что очень знакомое.

- Абени, можно тебя попросить снять серьги? Я хочу поближе рассмотреть, - бормочу я, пытаясь унять дрожь в руках и покалывание в пальцах.
- Пфф, сётенли, держи! - и она протягивает мне серьгу, к которой вместе с прочим хламом небрежно прикреплена шестеренка.
- Ты не могла бы одолжить мне эту штуку? Я могу на что-нибудь ее обменять. Что ты хочешь? - заискивающе спрашиваю я.
- Вот эта писофшит тебе нужна? - фыркает Абени. - Да забирай ее, не жалко. Ладно, бай-бай, а то там гайзы меня вейтают, неудобненько.
***
Я стою на заброшенной площади старого города. Стрелки огромных башенных часов не движутся, но мне кажется, что я слышу тиканье. Времени осталось совсем мало, и они поторапливают меня. Никакие лекарства не смогут запустить время без старых часов. Вдруг время разозлится еще больше на глупых людей и пошлет новую эпидемию? Я успею собрать часы и заставить их работать. Успею.

[Todo Uno]

9. АЙНА, десятилетка.

Часы тикают. «Тик-так». Ненавижу часы. Однообразный, действующий на нервы звук. А ведь нет ничего хуже однообразия! И я не про свои вечные десять лет. Это как раз благо. Когда часы каждого взрослеющего, с которым я была знакома до болезни, перестанут тикать, я все еще буду смеяться, бегать, снимать передачи, и придумывать, чем бы таким себя занять. Нет, однообразие в том, что у нас ничего не происходит. Самое большое происшествие, которое было за мою не такую уж и маленькую жизнь — тот самый вирус, что заморозил меня в десятилетнем возрасте. И больше ничего. Ску-ка.
Когда-то люди боялись умереть внезапно. Даже говорили: «Люди смертны, и, к несчастью, внезапно смертны». Теперь не дожить до старости почти невозможно. Если только вдруг где спрячется больной человек, который решит тебя убить. И того отправят на лечение, реабилитируют, и вернут в общество, такого же скучного, как и все остальные. Почему так? Застряла в детском теле я, а не меняются все эти люди вокруг. Двадцать лет назад мама была тридцатипятилетней, и была спокойной, доброжелательной, и совершенно нелюбопытной. Сейчас ей пятьдесят пять, и она все еще спокойна, доброжелательна, и нелюбопытна.
Как будто без стресса человеку нет нужды развиваться! Как будто застыла не я. Пришлось убегать в питомник для таких, как я. «Однолеток». Звучит как «однодневка». Бабочка. Но мы ведь не бабочки. Мы — это, возможно, последние реликты времен, когда в жизни людей были хоть какие-то потрясения! Хорошо, что я сбежала сюда. Тут всегда можно зарыться в старые книги в своей комнате, и представить, что меня может похитить пират. Или убить грабитель во время похода в банк. Эх. Теперь даже идти никуда не надо. Все можно получить прямо из дома, заказав через терминал.
Взрослеющие постоянно меняются телом, но их мозги костенеют. А здесь только такие же, как я. Правда, даже однолетки бывают идиотами. Ну вот зачем Ние понадобилось разрушать свое бессмертие и размягчать мозги? Зачем быть одной из этих? Проклятые ученые! Лучше бы изобрели таблетку, которая заморозила бы возраст всех людей на Земле. Я бы тогда приняла то, что запускает часы, прожила десять лет, как стареющая, а потом остановила бы время снова. Двадцать лет — лучше, чем десять. Больше возможностей. И, в конце концов, тогда я могла бы попробовать кого-нибудь убить сама. Интересно, каково это? Так ли это, как написано в тех книгах, которые я получила в обход цензуры?
А пока приходится развеивать скуку не себе, а другим. Тем более, приятно, когда ты популярна. И еще приятнее узнавать новое. Чуть ли не единственный способ развеять эту дымку скуки, окутывающую все. Как я могла этого не замечать, пока взрослела? Ах, да. Тогда мне было десять лет, с какой стороны не поверни. Ну, хорошо, что теперь вижу. И могу снимать мои чудные передачи!
Если бы не они, то я бы никогда не пощупала своими руками кибернетические импланты брата Сифо! Он бы мне не позволил, потому что его брат их стесняется, и хочет, чтобы его никто не видел. Но для передачи оказалось можно! Особенно если сказать что-то вроде: «это заставит общественность обратить внимание на проблему ксенофобии по отношению к модифицированным однолеткам». Тьфу, ксенофобия. Подумаешь, просто не трогают они его! Ску-чно. Но сами импланты интересные. И гоночная коляска, на которой он гоняет быстрее, чем я на своем авто. Коляска… Хочу такую! Раньше я могла бы ее украсть. А теперь что? Поймают, пожурят, вынесут предупреждение, и настоятельно попросят больше так не делать. Болото… Не то, чтобы я видела хоть одно. И болото хочу! Настоящее, не метафорическое.
Ну вот, опять помечтать не дали! Слышу шаги, потом стук в комнату.
— Входи, Нирка, — говорю ей. Я знаю, это она. Нирка всегда стучится осторожно, будто я ее могу прогнать. Сейчас позовет на кухню, готовить, и будет доказывать, что принять дурацкую таблетку — хорошо и правильно. А я буду говорить, что отказываться от бессмертия такая же дурость, как вечность писаться в подгузники, или изображать хорошего ребеночка. Бедная, предсказуемая Нирка. Твои мозги уже размякают, неужели ты не видишь?!
— Пойдем я пирожных напеку, а? Мне одной скучно.
Так и знала!
— Мы поссоримся, — замечаю ей, потому что мы правда поссоримся.
— Ну так потом помиримся, — улыбается Нирка, и я, вздохнув для приличия, тащусь за ней на кухню. Нирка что-то весело щебечет насчет нового рецепта пирожных, я делаю вид, что слушаю, в сто тысяч первый раз рассматривая наш большой, уютный, скучный дом, единственным пятном цвета в котором являются двери комнат его обитателей. Моя — красная, кстати. Как кровь. А в доме почти все бежевое, и вообще очень светло. Бежевый — скучный цвет. Нирка сажает меня на зеленый табурет, сама встает на специальную стремяночку, чтобы было удобнее мешать тесто.
Мы почти сразу снова начинаем спорить, и я отвечаю ей, не очень думая над словами. А потом она кладет рядом со мной нож, которым собирается резать кексы, и я вспоминаю, что он хорошо наточен Сифо только вчера. Вот он, красивый, острый нож. И Нирку можно спасти от глупой-глупой глупости. И я пойму, наконец, правду ли писали в той книжке. И правда ли кровь сладкая, терпкая, и горячая?
Нож…
Нирка…
Нет, правда?
Красная. А часы все тикают. «Тик-так». Но звук не раздражает. Мне не скучно!

[Todo Uno]

11. ЗЕРИ, 45 лет.

Эпидемия. День, когда остановилось время.
Эти слова постоянно вертятся в моей голове. Двадцать лет. Двадцать лет со мной Гу, так и оставшийся двухлетним. Когда-то я мечтала о ребенке, представляла первые шаги, первые слова. А жизнь преподнесла такой сюрприз в виде непонятной эпидемии. Ну хоть бы на пару лет позже! Как же я завидовала знакомым, у которых заболевшие дети были уже самостоятельными. Взять ту же Каджисо. Оба сына и муж заболели вместе с Гу. Вот только ее детям было три и восемь. А потом появились импланты. Младшенького Каджисо напичкала ими от пяток до макушки. И каждый день мне советовала сделать то же самое. А у меня руки не поднимаются превратить ребенка в нечто получеловеческое.
Когда обнаружились последствия эпидемии, начались исследования, чтобы "запустить часы" - так называют теперь способность расти и стареть. Но ничего толкового из этого не вышло. Разве что быстро нашли лекарство, замедляющее ненадолго старение, чтобы родители, вроде меня, могли дольше быть с детьми. Один укол в пять лет, но пока никто не знает, чем это может обернуться. Поэтому Каджисо так старательно уговаривала меня модифицировать Гу, чтобы он стал более самостоятельным. Но разве могут все эти технические штучки заменить заботу матери? "Зери, ты должна сделать это. Зери, ты должна, должна, должна." Я устала от перебранок с Каджисо и уехала в другой город. А потом муж бросил ее. Еще бы - он вечномолодой, зачем ему вечные заботы с детьми и стареющая Каджисо, даже с замедляющими уколами? Она пыталась найти меня. Наверное, хотела пожаловаться на злую судьбу. Я не стала отвечать на все ее попытки связаться со мной. Эта часть жизни уже далеко позади.
Здесь я нашла небольшу группу родителей, которые отказались от модификаций, как и я. Мы каждый день встречаемся в парке, часто отправляемся в путешествия. Если дети так и остались детьми, то почему бы и не найти счастье в этом?
Кто-то однажды назвал день эпидемии Черной годовщиной. Когда-то я была согласна с таким названием. Потом мне стало безразлично, как называть этот день. Какая разница, это было давно, а жизнь продолжается. Пусть весьма своеобразно, но продолжается. Иногда мне кажется, что не дети замерли в своем возрасте, а родители ускорились. Я много читала о том, как развивается мозг у ребенка, о том, как он воспринимает время и окружающий мир. И если "запустить часы", то маленький ребенок даже и не поймет, что что-то изменилось. Старшим будет гораздо тяжелее.
Сегодня очередная годовщина. Я бы даже не обратила на это внимания, как не обращала все последние годы. Если бы не объявили о том, что найдено лекарство от остановившегося времени. Я плачу. Впервые за все время мне становится страшно. Мне хочется, чтобы Гу становился старше, но мне страшно. Я настолько привыкла к тому, что Гу - два года, что даже не представляю, каково это быть с растущим ребенком.
Начинается новая жизнь.

[Todo Uno]

12. ГУ, двухлеток.

Нет, я не буду есть эту кашу. Просто не хочу. Да и координация моя не настолько хороша, чтобы резво орудовать ложкой в тарелке. А вот сколько раз тебе говорили о паре мелких имплантантов для рук? Причем, все говорили. И родственники, и соседи, и воспитатели из детсада. Но нет, мама, ты же уперлась в свое религиозное "нельзя искажать то, что создано по образу и подобию божьему". Он вообще юморной парень, твой бог, как я погляжу. Даже если оставить в стороне все библейские шуточки, то одной эпидемии, из-за которой многие застряли в детском возрасте, можно давать премию "лучшая хохма столетия".
- Гу, ну пожалуйста.
Мама берет ложку и пытается впихнуть кашу силой, словно не знает, чем это все закончится.
Шмяк. Каша на полу.
- Е хосю.
Кто бы знал, как мне надоело так разговаривать. Особенно, когда в мыслях способен развернуть такой текст, что хоть в энциклопедию записывай.
- Да чем же тебя кормить? Опять "Валзак", эту химию, которой можно травить тараканов?
- Да. И пансет.
- Конечно, - бормочет мама, - планшет. Без него никак. Уткнешься в экран и весь мир побоку.
Самая большая проблема с мамой в том, что она не верит в то, что два года мне только внешне. Но зато она верит в то, что в один прекрасный день бог передумает и разрешит мне расти.
Я проглотил "Валзак" чуть ли не одним глотком, схавтил планшет и уселся в любимом углу дивана. Позиция номер 67 - "Гу никому не мешает и Гу никто не трогает".
Мама читает какую-то свою ерунду и болтает с подругами. Как же это прекрасно, когда тебе не мешают. Я вожу пальцами по экрану - эта система сродни древней стенографии, так как писать мне еще тяжело, а обычный набор текста занимает много времени.
"Да, результат положительный."
Еще несколько штрихов.
"Ага, еще как удивились."
И еше.
"Для порядка осудили риск, назвав его крайней глупостью."
Еше пара.
"Ван перестал отвечать. Мы осторожно проверили. Реально полтора года и все идет естественным ходом."
И еще пара.
"Пока без результатов. Никакой динамики. Возможно, позже. Или несовместимость с предыдущим."
Еще.
"Сегодня."
Меня перебивает голос мамы. Это она разговаривает с тетей. Новость дня - скоро станет доступно лекарство, благодаря которому все замершие дети смогут расти. Ага, оно уже протестировано и есть результаты. Бог услышал молитвы, говорит мама.
Я ухмыляюсь. Двадцать лет понадобилось, чтобы докричаться до бога. Или до его заместителей.
- Гу! - кричит мама. - Ты скоро сможешь расти!
Я быстро переворачиваю планшет и он выключается. Мама, тебе не стоит видеть то, что на экране. Когда-нибудь я обязательно расскажу тебе все.
О том, что степень по биохимии я получил в неполные двадцать лет.
О том, что планшет был моей связью с крупнейшей лабораторией.
О том, что питания "Валзак" никогда не существовало - вымышленное название, фальшивые сертификаты качества и руководство по применению.
О том, что последний вариант препарата, о котором только что сообшили, я испытывал на себе, так как никто не хотел рисковать.
Впрочем, для тебя это все будет пустым звуком, ведь все хорошее по умолчанию приписывается богу.
Но богу постоянно нужна помощь.

[Frenesi]

Последний. *_*  И текст Буру. *_* Чем младше, тем прикольнее, похоже.)
А текст Нии детальный такой, я завидую.

Каджисо, Буру и Отино ничего так перекликаются.

[Todo Uno]

Игуана очень старалась, ролями по личкам фарцовала, как импортными джинсами И результатом очень довольна.

[Sashetta]

Поддержу Френ, пожалуй. Текст Гу вообще очешуенен. Это просто... Слов нет. Потрясающий горький цинизм двадцатидвухлетнего парня, застрявшего в теле двухлетки. Эта мрачная ирония любящего сына... Мррр. Автор, кто б ты ни был, я признаюсь тебе в любви. Аж стыдно за свой текст. Все, как обычно, свела к психологии. А, и еще текст Отино уруру. Внутренний демон - это мое прям, люблю такие тексты.

[Снайпер]

Гу крутой!
Найтхэвен, не?

[Todo Uno]

Гу не Найтхэвен.

Сашетта, вся текстовушка была на психологию

[Frenesi]

Я вообще не представляю, о каком светлом мире там может идти речь, когда там вся жизнь сплошная ДРАМА ДРАМА.

[Sashetta]

Сашетта, вся текстовушка была на психологию

Ну не на чистую же. Хотя, чессгря, бессмертие в идеально-светлом мире видится мне жуткой штукой. Эдакая невинность незнания, и психологический возраст, остановившийся где-то рядом с тем, в каком застыло тело.

Я вообще не представляю, о каком светлом мире там может идти речь, когда там вся жизнь сплошная ДРАМА ДРАМА.

Ну так то только у однолеток, не?

[Frenesi]

Да у их родни не лучше.

[Sashetta]

Да у их родни не лучше.

А все остальное общество, между тем, живет, и в ус не дует. Но таки да, тексты у всех получились агнстовыми. Таблетки у трехлетнего мальчика (забыла имя), это потрясающая горькая ирония Гу, неуверенность Нирки, которая зациклилась на часах... Светлого текста ни одного так-то. Не считать же им мужика с внутренним демоном, этот как раз вполне такая осознанная пакость. Кстати, Ифе не Актрисон часом?

[Todo Uno]

Ну не на чистую же.

Цитирую мастера:

Сюжет очень условный, текстовушка на рефлексию и пострадашки.

Мне, кстати, наводки родственников показались куда страдательнее наводок однолеток.
А вообще удивительно, что многие однолетки оказались такими активными. Гу, Ния, Айна, Буру, Сифо - шуршат, чего-то делают, куют своё счастье (ну или что там получится). Ифе в этом плане самая... беспечная, что ли.

Кстати, Ифе не Актрисон часом?

Нет.

[Sashetta]

А, ну если рефлексия - то я все делала правильно. Ибо содержимое голов притягивает мой интерес больше фантастических примочек.
Ну, наводок я не видела, я видела только результат. А в нем младшие однолетки получились самыми агнстовыми, кмк.
Хм. Попытка отгадать Актрисона #2: Отино?

[Актриска]

Буро - не Френ?
Я пока дочитала только до него Но пока все было оооочень круто.

Хм. Попытка отгадать Актрисона #2: Отино?

Так вооооот какой скотиной ты меня считаешь  

[Sashetta]

Так вооооот какой скотиной ты меня считаешь  

За тобой замечена та же любовь к обаятельным подонкам, что и за мной.

[Todo Uno]

Отино не Актриска.
Буру не Френ.

[Sashetta]

Я сегодня за Фаерфокс.

[Frenesi]

Я ржу, простите.

[Todo Uno]

Поступило предложение запилить голосовалку на любимый текст. Если до 22 часов вечера никто не выскажется, что его это психотравмирует, дискриминирует и угнетает, то я это сделаю.

[Шебуршунчик]

Я за. Интересно же)))

[Frenesi]

Определенно за.