Вот это удачненько)))
- Сожалею, мистер Блаудер, но пока мы ничем не можем вам помочь, - грустно улыбнулась доктор Коллинз. - Миссис Монти попала в аварию и теперь не сможет быть вам донором крови, ей бы самой выкарабкаться. Как так? Я был в шоке. Я ждал этой крови несколько месяцев, и когда, наконец, подошла моя очередь, нашлась подходящая мне кровь, с моим потенциальным донором опять что-то случается. Мистер Пирсон умер, у мисс Уилкинз случился инфаркт, мистеру Яронзону запретила мама (!), миссис Картарян вдруг затребовала огромную сумму, еще двое отказались стать донорами, а трое куда-то пропали. Врач мне так и сказала - пропали. Так что вышел я от доктора в расстроенных чувствах. Уже много лет я страдаю: хронически не высыпаюсь - могу проспать двенадцать часов, а просыпаюсь совершенно разбитым, постоянно чувствую себя усталым, иногда даже в обмороки падаю, при росте в шесть футов я вешу меньше 150 фунтов, на мою желтоватую кожу косятся, опасаясь, что у меня гепатит. Боже, да у меня даже прикус неправильный! Даже в такой мелочи мне не везет. Волосы сыпятся - своим тридцати пяти годам я уже почти лишился своей когда-то шикарной черной шевелюры и теперь щеголяю здоровенными залысинами и плешью. Год назад я, наконец-то, собрал волю в кулак и обратился к врачу. Доктор Коллинз после необходимых анализов уверенно заявила, что у меня тяжелая форма анемии,и мне требуется регулярный плазмаферез (который мне делают два раза в месяц) и переливание крови (которое мне все никак не могут сделать из-за отсутствия доноров). И это помимо той горсти таблеток, которую мне приходится принимать три раза в сутки. Погруженный в свои мысли я рассматривал кишащих по улицам людей. Все радостные, с светлой или загорелой, но однозначно здоровой кожей, полные жизни, не имеющие таких проблем, как у меня. Взгляд зацепился за выделяющуюся из толпы фигурку, выделяющуюся потому, что та никуда не спешила, а медленно-медленно шла. Я пригляделся (кстати, я еще и ужасно близорук!) и узнал нашего местного богатенького красавчика Герберта Силли. Мне стало интересно, куда это он направляется и почему, вопреки обыкновению, выглядит таким потерянным и грустным. Пройдя за ним несколько кварталов, я понял, что он двигается в сторону Темной Башни - единственного места, которое может быть интересно туристам в нашем Богом забытом Нилсвилле. И тут я вспомнил, что доктор Коллинз как-то упоминала, что один из наших местных богачей (она сказала “очень обеспеченный человек”) был бы идеальным донором мне. Но, к сожалению (в этом месте она сочувствующе улыбнулась; а на такие улыбки она просто мастер), он никогда не изъявлял желания поделиться своей кровью. А кто еще может быть этим богатеем, кроме Силли? Я вспомнил сегодняшний утренний обморок. Вспомнил, как тяжело мне дается каждый шаг, как я устал от своей болезни и поспешил догнать Герберта Силли. Тем же вечером в полицейском участке. - Да я сам не поверил, ребят. Меня вызвала эта старая грымза. Ну, думаю, опять ей скучно и услышала шорох какой-нибудь кошки. А делать все равно нечего я и пошел. Она, говорит, возня какая-то в подвале. И стоны. Ну я ствол-то на всякий случай вытащил. С ноги дверь вышибаю, а там - жесть! Кровища! Не как при мокрухе, конечно, но прилично. На полу лежит Силли. Я в шоке был. Так привык его видеть всем таким с иголочки, тот еще хлыщ. А тут валяется на грязном полу, под ним лужа - видать со страху обделался. Рот заклеен, руки-ноги связаны, глаза безумные. А рядом с ним деловито ползает ну этот, желтый такой, вечно сонный… Да-да, точно, Блаудер. Я глазам своим не поверил, когда увидел, что он делает! Он шприцем - большим таким, и где только взял? - выкачивал кровь из Силли и вкалывал себе! Прикиньте, додумался! Кровь себе вкачивает и бормочет что-то под нос. Только когда его потом уже санитары уводили, я расслышал, что он что-то там про донорство и усталость говорит. Как что? В психушку его. У него капитально крыша поехала. Уж не знаю насколько он болен, но с головой у него точно беда. Себе шприцем чужую кровь вкалывать! Это ж надо додуматься…
Сквозь вечную осеннюю хмарь пробивались редкие лучи восходящего солнца. Тепла они уже не приносили, да и света давали немного. Несильный, но промозглый ветер бросал в лицо и за воротник мелкие брызги то ли мороси, то ли просто плотного утреннего тумана. На улицах небольшого среднеамериканского городка царила сонливая пустота и некоторая ... обреченность? Примерно так выглядит Лимб, наверное. Меня зовут Лаки Старк и я в Нилсвилле. Хочу передать привет и искреннее восхищение фантазии моих почтенных предков. Со своими именем и фамилией я в детстве такого натерпелся! А им хоть бы хны. Лежат себе преспокойно в своих уютных могилках и печалей не ведают, уже лет 15 как!Но полно, кто старое помянет - тому глаз вон. Школа давным-давно закончилась. Колледж тоже потихоньку выветривается из памяти, оставляя только смутное ощущение безбашенности и бессмертия. И привкус дерьмового пива, это точно.Последние много-много дней, недель, месяцев и лет я просидел в офисе. Типичный клерк. Не слишком толстый, но склонный к отвратительной полноте, не слишком занудный, но способный ныть сутками, не слишком трудолюбивый, но увольнять не собирались.Я вообще человек "не". Не запоминающийся, не общительный, не красавчик, не, не, не...но кое-что приносит мне истинное удовольствие. есть что-то ради чего я встречаю каждый рассвет в этой дыре. "Закусочная Джо". Типичная американская забегаловка. С типичным американским меню. И в этом меню есть блинчики и молочный клубничный коктейль! Черт меня побери! Да я готов душу продать, только чтобы каждое утро завтракать здесь блинчиками и коктейлем!Я захожу и усаживаюсь прямо к стойке. Мой светлый костюм почти сливается с окружающим интерьером, и у официантки такой вид, будто она забудет обо мне раньше, чем я прикончу заказ. Плевать, у меня без сдачи. В моем кармане всегда лежит сумма, равная стоимости завтрака. И еще один кусочек бумаги. Билет на "Ночной экспресс". Знать бы, куда он ведет. Иногда я думаю, что это не билет на автобус, а кроличья нора. Знаете, как в «Алисе». Вот только я, скорее, белый кролик. Могу заманить кого-то, но моя собственная задница давным-давно не влазит в эту норку.К тому же билет только для живых. А я хорошо помню, как меня хоронили на местном кладбище. По утрам тень от Проклятой Башни закрывает мою могилу.Быть сбитым шикарнейшим роллс-ройсом в таком захолустье! Даже смерть моя отравлена невеселой иронией! Впрочем, о ней тоже забыто. Забыто обо всем, что со мной связано. И так правильно.Сквозь вечную осеннюю хмарь пробивались редкие лучи восходящего солнца...
Нет, так дальше не годится. Надо наконец-то придумать имя….Оно должно быть особым. Он ведь уникален, нельзя называть его первой попавшейся глупой кличкой. Но и слишком величественное тоже придумывать не стоит, он такого не достоин…Дверной колокольчик мелодично оповестил о приходе очередного покупателя, и Китти Хант, отвлекшись от раздумий, озарила входящего своей фирменной приветливой улыбкой, придававшей её скуластому заостренному личику особую прелесть. Китти умела очаровывать людей – ценное качество для владелицы магазина.…Добрый день!....Да, разумеется, я помогу с выбором… Спасибо за покупку!.. Фелпс, нет, не переживай, ты просто-напросто раскормила Барри, ему нужна диета,а в остальном – абсолютно здоровый пасюк…Оу, Фелпс, ну ты мне льстишь, я же все таки не профессиональный ратолог…Гарри, разумеется, занятия будут на следующей неделе, только не вздумай снова забыть инструмент, во второй раз эта уловка не пройдет!...Миссис Сельма, как поживает Слик? Какой красавец, а, вы только посмотрите на него!...Мэгги, да, все верно, десять упаковок «СуперКэта», пять пачек «ПаппиХэппис», по три в каждой…да, к понедельнику... Мэг, ты просто чудо, и что бы я без делала!...Вечером Китти проводила последнего покупателя, закрыла магазин и в отличном настроении направилась домой. Она, наконец-то, придумала имя для своего собственного питомца и была чрезвычайно довольна этим фактом.А вот и дом, милый дом. Китти приступила к вечернему ритуалу: любимое домашнее платье цвета свежевыступившей крови, легкий ужин, рубиновое свечение вина в бокале.Бархатистый футляр легонько щекотал кончики пальцев. Инструмент привычно лег в руку, лаская металлической прохладой. Китти охватило привычное чувство предвкушения. Весело напевая, она спустилась в подвал, где её уже ждали.…Они заранее учуяли её присутствие и яростно рванулись к запертой двери... Надо же, в этот вечер ярость победила страх. Лапы отчаянно скребли по полу, мордочки оскалены, темные глаза сверкают от ненависти…Не рад Хозяйке? …Ай-яй-яй, какой нехороший, какой неблагодарный зверь. А ведь это я тебя создала...Кстати, хорошая новость - я выбрала тебе имя. Отныне ты - Легион. Ибо их в тебе – много. Славная шутка, не правда ли?Китти улыбнулась и поднесла к губам флейту.
О чем ты думаешь, Винни?Леса сменяют поля, поля сменяют холмы, криво изрезанные дорогами, холмы сменяют тоннели. Тадам-тадам. Тадам-тадам.Женщина напротив в ажурной розовой шляпе мерно покачивается, безмолвно глядя в окно. Натужно скрипят вагоны.Прощай, Нилсвилль.Все равно, что будет за поворотом. Все равно, кто будет сидеть рядом.Ты по прежнему рассматриваешь букашку на столике, которая короткими перебежками оббегает твой видавший виды паспорт на имя Уиннифред Прод. Букашка похожа на Уильяма, да? Этот беспокойный паренек кого хочешь достанет глупыми вопросами, вот же "повезло" иметь на работе такого напарника. "Хватит витать в облаках, Уиннифред! Я уже третий раз спрашиваю - где ножницы?" Да вот же они. Лежат прямо перед тобой.Ты больше всего на свете не любишь, когда тебя отвлекают от твоих мыслей. В детстве не раз прилетало от бабушки за отказ идти обедать, потому что не все куклы еще расставлены так, как нужно.В животе урчит, но ты продолжаешь смотреть в одну точку. Никто тебя не беспокоит.Помнишь рыжего мальчишку на перроне? Того самого, который показался тебе похожим на огонек в серой массе прохожих? Он бежал куда-то, весело смеясь и толкая острыми локтями пассажиров и встречающих. Помнишь, как тебе хотелось бежать за ним, не обращая внимания на то, что скажут люди?Но ты продолжала стоять на месте, притворившись, что изучаешь табло. Денег мало, придется ждать еще две недели до следующей зарплаты, чтобы отдохнуть от шумного мира в поездке куда-нибудь. Все равно куда.А потом появился он.Тебе показалось, что он появился из ниоткуда. В этот холодный дождливый день его светлый костюм и шляпа выглядели весьма нелепо. Быть может, он только приехал в Нилсвилль, не имея представления о погоде? Или он настолько богат, что не отдает в чистку свои белые костюмы, а выбрасывает их? Ты пытаешься вспомнить его лицо или хотя бы возраст, но тщетно. Видимо, ты настолько сильно была увлечена его нарядом, что не обратила на это внимания. Да нет, скорее, природная застенчивость не позволила тебе поднять взгляд выше его подбородка."Ожидание беспощадно..." - проронил он, слегка усмехнувшись.Его голос выдернул тебя из размышлений, заставляя на несколько секунд потерять ориентацию в происходящем."Мне кажется, они сегодня не появятся" - задумчиво произнес мужчина."Кто - они?" - хрипло ответила ты."Ваши деньги и мой друг. Думаю, мы сможем друг другу помочь. Возьмите, мне будет очень жаль, если мой билет пропадет просто так. Ночной Экспресс. Не думаю, что вы когда-нибудь еще сможете на нем проехать, да еще и даром"Ты молча сжимала в руке билет, а светлая шляпа незнакомца пропала в толпе.В какой момент ты решила сесть на Ночной Экспресс? Когда очередная пухлая ледяная капля ухнула тебе за шиворот, заставляя внутренности сжаться? Когда ты вспомнила о недоделанном отчете? Или когда подумала о том, что тебе придется под дождем в темноте добираться до своей маленькой одинокой съемной квартиры, где тебя никто не ждет?Особенно сильный толчок поезда - и ажурная розовая шляпа твоей попутчицы падает на пол. Ты лишь провожаешь ее взглядом. Эта женщина испустила последний вздох еще несколько часов назад, когда вы в очередной раз проезжали Гриммвичский мост. Чуть раньше, чем с глухим стуком упало на пол тело одного из пассажиров в соседнем купе. Ты, скосив глаза, смотришь на большие часы, пережимающие полную руку женщины в районе запястья. Три недели, пять дней, восемь часов, двенадцать минут. Ты последняя, Винни.О чем ты думаешь?
Старые настенные часы, купленные на распродаже за девять долларов и девяносто девять центов, лениво отсчитали полночь где-то между Денвером и Оклахома-сити, а если конкретнее, то в маленьком провинциальном городке Нилсвилле. Эдгар Эфрейд, конечно же, не спал. Уже несколько недель его мучала бессонница, ещё больше отравляющая и без того сложную жизнь тридцатилетнего холостяка. В прошлый четверг доктор Родригес прописал ему таблетки, но Эдгар, будучи благоразумным человеком, ознакомился с полным перечнем побочных эффектов и решил отказаться от сомнительного лечения. Хотя сам препарат всё-таки купил и хранил в прикроватной тумбе. Он не особо доверял латиносам и даже немного побаивался их, но всё никак не решался переехать в северные штаты или даже в Канаду. Определённо доктор Родригес не выглядел как человек, желающий здоровья и процветания честным жителям Америки, а другого врача в Богом забытом Нилсвилле не было. Ехать же до ближайшего крупного города в состоянии Эдгара было бы немыслимым безрассудством! Что, если бы он уснул за рулём и врезался во встречный грузовик? Или заблудился бы в незнакомом городе? Или бы его ограбили? Риски определённо слишком велики, поэтому сейчас Эдгар благоразумно лежал в своей постели, прикрытый безопасным одеялом и таращил измученные красные глаза в белый потолок. Мой дом – моя крепость, пусть даже и с бессонницей.Ровно в два часа ночи мистеру Эфрейду захотелось освежиться и выпить прохладной минеральной воды из холодильника, купленной в ближайшем минимаркете за два доллара и девяносто девять центов, но его не покидали сомнения, что это может отогнать сон. Ближе к половине третьего, если верить настенным часам, порезанный неплотно закрытыми жалюзи свет фар неровными пятнами пробежал по потолку. Эдгар прислушался. Автомобиль вроде как остановился не на его газоне. Возможно, это его сосед, мистер Момман, вернулся со смены. Милейший человек, хотя Эдгар опасался водить с ним близкую дружбу. Безупречный чёрный костюм мистера Моммана наводил на мысли о правительственных агентах, а Эфрейд благоразумно предпочитал не связываться ни с чем подобным. И даже когда в прошлый вторник сосед предложил ему некую перспективную должность, Эдгар благоразумно, после недолгих колебаний, отказался. Примерно такими мыслями и воспоминаниями мужчина пытался заглушить нарастающее чувство жажды, а с ним и надвигающуюся необходимость идти на кухню.В три ночи от нервного облизывая губы окончательно пересохли, а я язык ощущался грубой наждачной бумагой. Сон упорно избегал несчастного Эдгара. Ничего не оставалось, как подняться с постели и направиться к живительному источнику влаги. Лампа в ночнике перегорела ещё в прошлую субботу, а поменять её Эдгару не хватало навыков: вдруг током ударит? Впрочем, вызвать электрика тоже не доходили руки, поэтому мистер Эфрейд справедливо опасался, что в темноте может оступиться, упасть и расшибиться насмерть. Таким образом, ему потребовалось ещё полчаса невыносимых мук и душевных метаний, чтобы опустить ногу с кровати и попытаться нащупать в темноте тапок. Голая ступня скользнула по чему-то шерстяному и мягкому. И тёплому! Эдгар застыл, Нечто не двигалось. Внутри всё похолодело. Мужчина осторожно отнял ногу от существа и быстро спрятал её под одеялом. Эдгар в мгновение ока припомнил все жуткие бой-скаутские истории, которые слышал в детстве. Он почти собрался с духом, чтобы взглянуть на пол, как нечто прыгнуло на одеяло. Эдгар истерично вскрикнул, но привыкшие к темноте глаза смогли разглядеть очертания существа. Это был кот семейства Момманов – мистер Пончик. Мурча, животное забралось к Эдгару на руки.- Эй, друг! Как ты здесь очутился? – всё ещё дрожащим голосом спросил Эфрейд. В тишине комнаты слова прозвучали глухо и неуместно, но ластящийся кот действовал лучше любого успокоительного. - Ладно, сегодня ты переночуешь здесь, а завтра мы вернём тебя домой. Да, мистер Пончик? Что за идиотское имя! Пойдём, поищем тебе чего-нибудь на кухне.От былой нерешительности не осталось и следа, Эдгар мягко скинул с себя кота на одеяло и опустил ноги на пол, ловко накинув тапочки. Стоило ему подняться, как что-то холодное схватило за его лодыжки и резко дёрнуло назад. От неожиданности Эфрейд потерял равновесие и растянулся на полу. Кот яросто зашипел и заметался по кровати. Шерсть встала дыбом, глаза горели. Эдгар взвыл от боли, паркет обагрила кровь из разбитого носа. Чьи-то холодные чешуйчатые лапы с минуту настойчиво ощупывали икры Эдгара. Мужчина попытался приводняться на локтях, но существо в считанные секунды резким рывком затащило свою жертву с головой под кровать.Наутро мистер Пончик безмятежно слизывал с пола кровавую дорожку.
Сегодня опять была Такая ночь.Иногда Рори казалось, что всё уже закончилось. Он начинал верить в то, что всё наконец нормально и теперь можно спокойно жить своей жизнью. И ведь правда, он не хотел чего-то особенного, каких-то сложных невероятных вещей, чудес, денег, власти – нет, этот молодой парень просто хотел обычной человеческой жизни. Такой, какая есть у миллионов других, с работой, семьёй радостями и печалями, рутиной, чтоб она неспешно протекала изо дня в день, скучная и стабильная.Многие, да что там многие – почти все вокруг считали, что Рори Мист как раз и является таким обычным парнем. С тех пор, как он приехал в этот небольшой городок, прошло уже довольно много времени, кто-то даже постепенно начал принимать его за «своего», а все ведь знают какой это сложный процесс. В любом замкнутом сообществе он проходит достаточно сложно и болезненно, иногда людей могут вообще не принять в сообщество, при внешней доброжелательности отношение к ним десятилетиями остаётся, как к чужим, с некоторой опаской и отстранённостью. Но с Рори этого не происходило, окружающие видели в нём обаятельного, доброжелательного, активного молодого человека. Не прикладывая особых усилий он легко мог адаптироваться в любом коллективе, завести если не друзей (с ними было сложней) то как минимум много хороших добрых знакомых. И уж точно никто не знал, что же с ним творится на самом деле. Но мы вообще редко можем представить, что происходит за закрытыми дверями. Правда ведь?Но ему хотелось верить, что он справился. Иногда хорошие периоды могли длится неделями. Он успокаивался, начинал чувствовать уверенность, Проблема превращалась в мираж, как предутренний туман, который развеивается с первыми лучами солнца. Как ночной кошмар после пробуждения, вечером ты знаешь, что он был, но уже не веришь в него, не хочешь верить, хотя с наступлением темноты начинаешь бояться. Но всё разбивалось в дребезге, когда наступала Такая ночь.И вот Оно началось.Это ощущение накатывало внезапно. Всего минуту назад он был спокоен, расслаблен, смотрел какой-то комедийный сериал по кабельному каналу и вдруг Оно здесь, рядом с ним. Все его ощущения напрягались и мир вокруг менялся, слова из телевизора, гул проезжающих в дали автомобилей, звуки ночи за окном, всё сливалось в однообразный неделимый фоновый шум. Очертания объектов становились чётче, вырисовывался контраст между светом и тьмой, пространство вокруг наполнялось тенями. Но самое главное - зеркала.Он часто думал о том, что другие люди даже не представляли, как много вокруг зеркал. Экран выключенного компьютера, телевизор в момент когда сменялись кадры и он становился тёмным(никто кроме него не замечал эти мгновения), стёкла окон(когда за ними была непроницаемая тьма), поверхности предметов, посуда, даже полиэтилен прозрачных пакетов. Он начинал замечать, не мог не замечать, как все эти предметы, начинали отражать окружающий мир. Этот ужасный, искривлённый мир.Рори в очередной раз решил сохранять спокойствие, лёг на кровать. Смотреть только вверх, на потолок, простой белый потолок. Вокруг ничего не происходит, это только игра его сознания. Но как можно оставаться спокойным, когда ты постоянно периферическим зрением улавливаешь эти чёртовы отражения? Всем своим естеством ощущаешь, что рядом кто-то есть, тот кого ты не видишь, кто всегда за спиной или в стороне. Не видишь, но знаешь, Оно смотрит на тебя через отражения. И ты боишься увидеть Это в них, боишься, но ожидаешь, что в любой момент можешь уловить движение или форму, очертание – что угодно, что подтвердит Оно есть, Оно реально и находится рядом. Несмотря на всю свою решимость у него не получилось. Он оцепенел от ужаса, прошло пять, десять минут, а может несколько часов. Он не был уверен. Зато он знал, что произойдёт дальше. Закрыв глаза он на ощупь доберётся до ближайшего выключателя, включит люстру, потом открыв глаза он медленно, останавливаясь, борясь со своим страхом, стараясь смотреть в пол или стены пройдёт по всей квартире. Везде включит свет, изгонит все тени. Плотно зашторит окна. Затем потихоньку перенесёт все плохие предметы в кладовку, всё что может быть для него зеркалом. Когда этот процесс подходит к концу в его комнате остаётся стол и кровать, и голые стены.А потом он ждёт, наступления утра. Когда весь этот морок пройдёт, развеется, как предутренний туман, как ночной кошмар. И начнётся обычный день, обычной жизни, о которой он так мечтает. Обычный обаятельный, весёлый, молодой парень Рори Мист.
В Проклятой башне пусто, темно и холодно, как в аду. Катрина обнимает себя за плечи, водит невидящим белесым взглядом. Глупая, глупая девка… она глупая? Старые слова чужими голосами влезают в голову, гулкие и легкие, непонятные. Она знала их когда-то, а сейчас – не знает. Или не… помнит? Наверное, не помнит… Или все-таки не знает? Это разные слова, но разница между ними так поблекла, так размылась. Катрина знает-помнит боль. Боль держит ее здесь, боль бывает разной. Очень больно, когда сначала тратишь много сил и времени, а потом – большая-большая радость, когда все не зря. А потом плюют в лицо, отворачиваются, проклинают. «Ведьма! Ведьма!» - многоголосо кричит-хрипит Катрина, взмахивает руками, зажав в кулаки по камню. «Ведьма!» - рычит она голосом кузнеца и рыдает, мечется по стенам, бьется в окна, тонким женским плачет «Пустите же, убежища прошу!». Вторая боль – от беззащитности. Где был священник? Он был стар, он был мудр, он бы мог спасти молодую знахарку, он всегда спасал, его слушали. Где был он в ту ночь, когда стекла часовни осыпались на стертый сотнями ног пол? Где был, когда ломались девичьи ногти, цепляясь за алтарь? Катрина падает навзничь, взметаются истрепанные юбки, синяки на бедрах вспыхивают темным. Третья боль – там, внизу, и в лице, раскрывается старый шрам на щеке, брызжет кровью лаконичное «шлюха». Кричит Катрина, пытается драться – кровь льется в горло, губы взрываются огнем. Бьют терновыми прутьями, хлещут ивовыми вымоченными. - Не давайте ей колдовать! – шепчет Катрина. – Несите осину! Четвертая боль – кол под ребра.Пятая – жар огня. Шестая – в разъяренной толпе стоит Джон, кусает губу и отводит глаза, и уходит. И это больнее всего. Катрина кричит и воет, а потом застывает, запрокинув голову. Белые глаза, как у вареной рыбы, слепо смотрят в пустоту, обгорелая кожа топорщится черно-красными угольками, на месте густых каштановых кудрей проглядывает закопченная кость черепа. Боль утихает, сменяясь первозданной дикой яростью, захлестывающей то, что осталось от знахарки, сметающей все на своем пути, словно река, вырвавшаяся из-за плотины. Катрина визжит, и горе тому путнику, что вздумал прогуляться этой ночью подле Проклятой башни. Что-то мягко касается ее ноги, осторожно – игриво? – щупает ступню, прижимается теплым меховым боком. - Лучик, - выдыхает Катрина, - милый Лучик. Сломанные пальцы неуверенно тянутся к коту, лобастая морда сама тычется в ладонь, а шершавый язык легко пробегается по коже. Доброе мурлыканье заглушает эхо собственного крика и треск огня. Он всегда приходит в такие ночи.
Коту с нежным именем Лучик уже три сотни лет, и это многовато даже для фамилиара. Особенно для того, кто остался без хозяина.Лучик тревожно поводит хвостом, проплывая вокруг старого кострища в нескольких шагах от Проклятой башни. С физической оболочкой он давно простился, чтобы экономить силы. Возможно, именно это помогло ему продержаться так долго, хоть и доставило определенные неудобства. Кострище все еще пахнет резко и тошнотворно, болью. Хотя там, в живом мире оно давным давно заросло травами, которые так любила Катрина. Лучик как-то слышал, глупые малолетки рассказывали, под покровом ночи пробравшись к башне, будто бы этот "ведьмин круг" на пепелище вырос из семян, которые просыпались из карманов травницы, отправленной на костер. Что бы вы понимали, сказал бы он, если бы мог.Он помнит тот день, когда сквозь горькие отчаянные ноготки пробился первый мстительный лядвенец. В тот день он опоздал всего на несколько мгновений, и бедную Катрину унесло рекою боли дальше обычного. Когда Лучик примчался на помощь и ласково прильнул к ладоням хозяйки, та рыдала, вспоминая, как бежала по лесу, сбивая босые ноги.А еще он помнит тот день, когда начал слабеть. Хозяйка не поддавалась его ласке дольше обычного; поутру на пепелище Лучик нашел первые робкие следы лишайника. "Он растет у одиноких", - говорила Катрина когда-то.В тот день Лучик долго думал, взвешивал и решал. Оставаться с хозяйкой? Искать Джона или священника, тех единственных, кто мог бы спасти Катрину, кем бы они ни стали в новой жизни? Он до сих пор не знает, какой выбор правильный, и пытается балансировать. И не поддаваться отчаянию, провожая очередной день, прошедший в бесплодных поисках, и очередную ночь, прошедшую в попытках успокоить хозяйку. И не думать о том, что те, кто так нужен ему, могут находиться на краю Земли. Лучик верит: кто-нибудь придет, так положено, иначе быть не может. Но иногда, в бессилии глядя, как Катрина бьется на пыльном полу разрушенной часовни, Лучик ловит себя на подленькой мысли: может быть, отпустить ее, и будь что будет?
Мое имя — Марк Лупус. И я совершенно обычный человек. По крайней мере, если смотреть на меня со стороны. Мне пятьдесят два, я работаю газовщиком. Живу в небольшом городке, унылом и тихом, словно заброшенное болото, в Нилсвилле. Мое любимое занятие, равно как и хобби, последнее время начавшее приносить едва ли не больше денег, чем работа — резьба по дереву и изготовление мебели из него же. Соседи считают меня надежным, спокойным и лаконичным. Они временами приходят ко мне, чтобы купить что-то из недавно законченной мебели или резных поделок, дежурно шутят, на что я отвечаю либо кивком, либо парой слов, после чего они уходят. Покидают мой старый деревянный дом на отшибе, и, наконец, оставляют меня одного.И только тогда я чувствую себя свободным. Я иду в лес рядом с домом, гуляю там, рублю дерево на новую мебель, улыбаюсь и дурачусь так, словно мне шестнадцать, и мои друзья все еще живы, составляют мне компанию и шутят вместе со мной.А если я выхожу поздним вечером, я оборачиваюсь. Становлюсь тем, кто я есть на самом деле. Огромным волком, способным развивать скорость до 45 км/час, сильным, выносливым и… свободным. От людских предрассудков, от глупости, от людей как таковых.В этом облике я — зверь, несущийся за добычей, но зверь умный. Никто из соседей не знает, что в моем лесу живут такие волки. Никто не знает, что поголовье косуль и оленей временами слегка уменьшается с моей помощью. Никто не видел, как я оборачиваюсь. Никто даже не подозревал во мне волка. И того, что где-то здесь есть волк они тоже не подозревали.До сих пор. Потому что меня угораздило вспомнить. Вспомнить, какую цену много лет назад пришлось заплатить за сущность зверя и за свою неосмотрительность и глупость. Это лежало в самых затаенных уголках подсознания тридцать лет. Я почти убедил себя, что ни в чем не виноват. Но это не так.Мне был двадцать один год, и я только-только начал познавать сущность зверя. Познавать, но не контролировать. Разве же я понимал это? Нет, нет и еще раз нет! Я чувствовал себя на вершине мира, считал себя почти Богом по сравнению с обычными людьми, которым недоступно наслаждение трансформации. Недоступна эта скорость. Недоступно удовольствие от того, как клыки впиваются в еще живую плоть загнанной добычи.И я решил, что могу явить моим друзьям свою волчью сущность и сдержать тягу хищника при виде двуногой добычи. Смогу показать — и не напугать. Сделать их такими же. Создать свою стаю из них, из тех, кто был мне дороже собственной семьи и приятнее знакомых, коллег, одноклассников и сокурсников.— Мэри, Ник, Дэйв, — позвал я одним летним вечером, когда мы гуляли в похожем на лес огромном национальном парке. — Я могу поспорить, что вы не знаете обо мне всего. Вы, все трое. А хотите узнать?Дэйв рассмеялся. Задул каштановую челку, вечно падающую ему на ярко-голубые глаза, потянулся, умудрившись заставить затрещать ткань клетчатой рубашки, вытер потные ладони о ткань протертых джинс, и парировал, как ему казалось.— Брось, Марк, я знаю тебя, как облупленного. Что нового ты можешь рассказать?Мэри же только скептически подняла смоляную, как и ее густые длинные волосы, бровь, словно спрашивая меня: «Да, Марк, что еще ты можешь рассказать? Ты же прост, как пенни, и всегда таким был».Ник, казалось, и вовсе не обратил на мой вызов внимания, как всегда задумчиво улыбаясь своим мыслям. — Я могу показать. Только не пугайтесь, ладно? Я не причиню вам вреда.— Эм… Ладно. Но это какая-то дурная шутка, приятель, — заметила Мэри, слегка растеряв свой скептицизм. Остальные двое посмотрели на меня с интересом.И тогда я совершил самую большую ошибку в своей жизни. Я обернулся. При них, при обычных людях, не несущих в себе ни капли волчьей крови. Молодой, можно сказать, новообращенный. Только-только освоивший контроль над превращениями. И-ди-от.Если для меня-человека эти люди были всем, были жизнью, самыми близкими и самыми лучшими друзьями, то для волка во мне они были добычей. Мясом. Существами, годными только для того, чтобы набить ими брюхо. И ведь я даже не додумался поохотиться перед трансформацией!Я скинул майку и штаны, активировал процесс, и после трехминутных корчей боли от ломаемых костей и перестраивающегося организма перед ребятами стоял волк. Огромный голодный волк с горящими глазами, в холке достающий Дэйву до плеча. Хотя Дэйв был самым высоким из нас. Я так и не спросил его, достигает ли его рост 6,5 футов. И они не боялись. Настолько доверяли мне, что вместо того, чтобы в ужасе убежать, они с интересом смотрели на зверя. Мэри, как самая смелая, даже попыталась подойти, чтобы погладить меня. Но не успела. Все случилось буквально в течение нескольких секунд. Вот она робко пытается подойти к большому и страшному зверю вместо того чтобы бежать без оглядки. А вот она — уже набор из лоскутов кожи, шматов мяса и разгрызенных костей.Дэйв попытался отбиться. Он бил меня, пока я терзал тело Мэри. Бил своими огромными кулаками, какими мог разбить моей человеческой ипостаси лицо или сломать нос. Но волк — сильнее. Волку эти удары были, что укусы комара. Неприятно, но не более того. Поэтому Дэйв был вторым, чьи кишки «украсили» этот парк по воле зверя во мне.И только Ник повел себя правильно. Мечтательный улыбчивый художник практически сразу понял, что надо удирать, и удирать срочно. Скорее всего он сделал это инстинктивно. Побежал, потому что чувствовал, что у него нет шансов, сделай он хоть что-нибудь другое. Проблема в том, что он сделал это слишком поздно. Если бы он бросился бежать, пока зверь жрал Мэри, у него было бы фора. А так… Где-то 15 км/час мечтательного ботаника против 45 зверя. У него не было шансов убежать. Ни-ка-ких. Так же как у новообращенного волчонка, каким я был, не было ни единого шанса осознать, что он творит. До превращения обратно, разумеется.А когда утром вместо волка я стал человеком, с ног до головы вымазанным в крови самых близких, я просто не позволил себе осознать, что натворил. Запретил себе думать об этом. Даже не узнал, как меня окрестили СМИ. И сбежал в лес, находившийся очень далеко от того проклятого парка. Там я тренировался в самоконтроле до потери сознания не давая себе вспоминать. Я потратил на это десять лет, и только потом выбрался к людям, и закончил колледж на сварщика.А потом переселился сюда, даже сам не отдавая себе отчета, почему стараюсь держать дистанцию со всеми соседями. Почему молчалив, лаконичен и угрюм. Я просто запер эти воспоминания в самом дальнем уголке сознания. А теперь, почему-то, растерзанная косуля и запах сородича, неизвестно откуда взявшегося в моем лесу, пробудил воспоминания. Вскрыл старую рану.Наверное, в тот день, когда это произошло, мои соседи впервые за двадцать лет слышали тоскливый волчий вой. Плач волка по собственной молодости, глупости и по времени, которое не вернуть. Плач волка, который откладывал то, что должен был сделать с самого начала в течение тридцати лет.
У каждого маленького городка за бесхитростными фасадами и забавным диалектом скрывается свое лицо.Иногда оно веснушчатое, словно земля в рассыпанных кукурузных зернах, иногда - усталое, с тенью нависших над погостом вязов, иногда - искаженное в гримасе боли и изрезанное плугами. Иногда это лицо пропоицы, скрытое за водной рябью, иногда - размалеванная гримаса клоуна. Городок Нилсвилль, в котором осел я, обладал ликом древней иконы - благочинным, светлым, глазами обращенным к господу и немножечко глупым.Я открыл небольшую лавочку для торговли лечебными травами, и каждый знал, что за украшенными оранжевыми лентами дверями он сможет найти не только душистую светломыслицу или терпкий корень снов, но и дурманящие яды, от самых невинных вроде горького ослепителя до легендарного парализующего пожирателя. И если за свое благо жители обычно платили один-два медяка, то ради чужой горести раскошеливались по полной - едва один воспользовался черным кинжалолистом ради получения наследства, как ко мне регулярно стали приходить завернутые в плащи личности, искаженными голосами просящие:- Мне бы порошок, чтоб тетка якобы естественно умерла!- Мне бы какое снадобье, чтоб Люсиль потеряла голову и отдалась мне вместе с драгоценностями бабки.- Сухоцвет бы, чтоб батюшка счел меня лучшим хозяином фермы, чем брат.- Зелье очарования, чтоб богатея подцепить.И так постоянно: скрип половиц, шорох закрытого одеяния, торопливая горячечная просьба. Я едва успевал смешивать и толочь ингредиенты. Что уж скрывать - тем, у кого глаза из-под капюшона горели особенно ярко, я за огромные деньги продавал безобидную краснокрылку; поверьте мне как эксперту людских душ: когда жадность обуревает настолько сильно, человек даст ей порезвиться вне зависимости от того, получит он редчайшую отраву или же бесполезный колосок. В его зрачках уже пляшут огоньки, означающие, что именно я, Маммона, владею его душой.Домохозяйки подмешивали в жаркое и соусы ясносоль, чтоб сделать любовников более щедрыми. Юнцы дарили престарелым родственникам букеты с лунным багрянцем, чтоб убедить в своей бескорыстности. Завсегдатаи таверн носили в нагрудном кармашке смоченный стрельчатой ягодой платок, чтоб не платить проституткам. Пропойцы давали вдохнуть зазевавшимся ароматической пудры Глаага, чтоб заиметь ночлег и сытный ужин Каждый горожанин хоть раз да покупал у меня то, что нззывал "я лишь хочу ускорить события". Каждый накладывал на ближнего немоту, обездвиженность, забывчивость, кожные язвы, всесогласие. Каждый позволял себе воскресное путешествие в мир разноцветного дымного бога.Каждый, кроме Рори Миста.- Вы забавный малый, мистер, - сказал он мне, покупая набор горных самоцветов для борьбы с галлюцинациями.О да, в этом городе накрахмаленных передников и удивленно открытых синих глаз я был забавным малым - ссутуленный, низко склонивший голову, с почти звериными клыками под пышными рыжими усами. Мои скрюченные длинные пальцы все сплошь в переливчатых перстнях, шерстистую грудь скрываетбархатный камзол с кружевом и тяжеленной старинной брошью. Я украшал себя всем самым дорогим, что находил, и мрачный блеск благородных металлов зачаровывал смотрящего на меня.Каждого, кроме Рори Миста.Он был похож на паренька, которого рисовали на задних обложках детских журналов - долговязый, в круглых очках и напоминающей длинный носок полосатой шапке. Вздернутый нос, глуповатая улыбка, вязаная кофта до колен и растянутые донельзя карманы, где то позвякивают шестеренки, то шуршат конфеты, то недовольно чирикает воробей.- Ты не хотел бы у меня поработать, Рори? - спросил я, немного раздосадованный, что этот мальчуган с ветром в голове до сих пор не попросил у меня варево для рассеянности преподавателя письменности или пузырек страстовлаги для сговорчивости рыжеволосой девчушки из воскресной школы.- Нет, - мотает головой Рори, и кончик дурацкой шапки бьет его по локтям. - Мне не нужны деньги, мистер.- Может быть, ты хочешь, чтобы твои галлюцинации ушли навсегда? Ты хочешь больше самоцветов? - улыбаюсь я. Ходили слухи, что малыш Рори почти постоянно пребывает где-то в Зазеркалье, где он всегда приглашен на горячие пончики к королеве пчел и где ему разрешают жить в доме из карамельных кубиков. Иногда у него получалось скопить своеобразных сокровищ и обменять их на отрезвляющие разум кристаллы (по приказу имбирного полководца скарабея, нуждавшегося в новостях из реального мира и вооруженного иглой-копьем).- Что от меня требуется? - облизнул пересохшие губы Рори.- О, ничего, ничего. Я просто хочу помочь тебе. Все, что ты должен делать, - быть рядом с моими самоцветами, охранять их, если угодно; а согласно договору все проведенное с ними время будет считаться рабочим. Ну как, идет?Каждый бы согласился.Даже Рори Мист.Славный паренек был этот Рори Мист. Хотите его увидеть? Вот он, в самом центре розового кристалла энергии. Его разум совершенно чист, поэтому он прекрасно понимает, что каждую секунду разряд электричества бьет его изможденное тело, и даже голос предал его, и даже слезы покинули его.За каждую демонстрацию "человека из кристалла" я беру с детей по 12 медяков. Им никогда не надоедает принимать его нелепые прыжки боли за потешные танцы лилипутика.Я предлагал работу еще нескольким чудакам.Мистер Стаут хотел обрести дом, работу и пищу. Он искренне наслаждался всеми благами, пока однажды не настала пора платить. Вы хотите увидеть мистера Стаута? О, он сейчас идет навьюченный с рынка, перестукивая потрескавшимися копытами. Ленивый ишак по-прежнему накормлен, при работе и крове, разве что стертая тяжестями шкура отрастает не так быстро, как хотелось бы.Вот то водяное колесо за каменистым спуском приводят в движение навеки к нему прикованные миссис Леви и ее дочери. Сквозь шум воды их грустное пение принимают за голоса нимф. В народе говорят, что услышать их - плохая примета.А вот жалкий трус Эдгар Эфрейд, мечтавший о бесконечных сладостях и верной любвеобильной блондинке, от работы у меня отказался. Даже жаль, что шоколадного голема, насилующего сластолюбца в рот, мне так увидеть и не удалось.Зато мне удалось заполучить к себе Герберта Силли - очередное живое воплощение Нилсвилля. Душа нараспашку, глаза округленные, сердце как проходной двор. Я даже не видел смысла скрывать от глупца свое настоящее имя.- Маммона, - повторил он, старательно морща лоб. - Конечно, сэр, я согласен ради вас собирать цветы в обмен на вечную жизнь и быструю регенерацию. Надо же как выгодно получилось, кто бы мог подумать! А матушка все говорила, что я дурачок, смешно, правда?- Конечно, сынок, - прошептал я.И правда смешно: мальчишка не знает, что гигантские разрыхляющие черви скоро проголодаются.
Есть реальный город Нилсвилль.
Кстати, текст про поезд по-моему писал Пыщ.
