Текстовушки. Архив

[Cressa]

это просто маньяки, которым на работе делать нех  

Кресса, ты за мной следишь?

нед. я проецирую себя на других.
дело это убогое, но тут сработало  

[Снайпер]

Сеттинг - наш мир, приблизительно Европа, начало ХХ века.
В стране - монархия. Правящая династия рулит неумно и жестоко, понятие справедливого суда отсутствует, с каждым годом жизнь простого народа становится все хуже. Обстановка в стране напряженная, но пока еще недовольные усмиряются отрядами Гвардии - мобильными, но немногочисленными.
Искрой становится серия арестов глав небольших поселений на юге страны. По официальной версии - за неуважение к властям и разворовывание налогов. По неофициальной - за ярко оппозиционную позицию. В течение трех месяцев вскипает восстание, плавно перешедшее в гражданскую войну.
Приведет ли оно к свержению династии, коренным изменениям во внутренней политике или будет подавлено -узнаем.

Игрокам дается наводка из трех частей. Первая - краткая предыстория персонажа, откуда он такой взялся и чем дышит. Вторая - действия персонажа в начале революции и его позиция по поводу происходящего. Третья - варианты развития персонажа, с наличием опции "свой вариант". После получения всех наводок я по мере сил состыкую все концовки  и выложу заключение - к чему все-таки мы (вы!) привели страну.



Имена взяты сильно вразнобой, прописывать по ним специфику страны не стоит. Но учитываем время - авиации нет, огнестрельное оружие есть (но не автоматическое), кругом классовое неравенство.

Выбор персонажей саморазбором в личке!

Угадавшему первоисточник обещаю 3 (три) плюса в карму. Если до выкладки всех текстов - 5. Гадать строго в личке.

Герои:
1. Ален - один из арестованных старост, 52.
2. Нил - сын Алена, молодой революционер, 26.
3. Княгиня Чени - дворянка, светская львица, 48.
4. Чеко - племянник Чени, будущий наследник княгини, 20.
5. Диана - служанка в трактире, невеста Нила, 22.
6. Ника - горничная дома Чени, 23.
7. Таль - инженер, из мелких дворян, 35.  
8. Лиам - боец Гвардии, 31.

Дедлайн ориентировочно 16.10

[Frenesi]

Я!

[Шебуршунчик]

Попробовала бы) Рандомную наводку)

[Todo Uno]

Читаю.

[Luthi]

Я тоже попробую...рандомно...

[Sashetta]

Йайа! *Когда у тебя нет времени поспать из-за работы и учебы, но ты все равно пишешь текстовушки*

[Luthi]

Я жду ответа от Трака, но его уже неделю не было на форуме. Если не отпишется, то кто готов взять Дракулу? Пишити в личку.

[Frenesi]

Могу в фб его пнуть.

[Снайпер]

Первый автор упоительно безжалостен!
 

А тем временем, одна наводка все еще бесхозная!

АПД: все, забрали и ее.

[Снайпер]

А вот и второй текст!

[Luthi]

Товарищи авторы, завтра конец дэдлайна. Если кто не может, отпишитесь.

[Luthi]

Ещё три

[Шебуршунчик]

А что, я не последняя, кто не сдался? )

[Luthi]

А вот ещё один

[Luthi]

Все главные текст есть. Если до вечера я не получу оставшиеся два, и авторы не отпишутся, то буду считать, что они не захотели их писать.

[Luthi]

Последнии два текста.




Все успели и тексты классные.  

Спасибо авторам.

[Luthi]

Выбор матери.

   - Извините, мэм, но эта опухоль не операбельна. Мы можем только предложить лекарства, чтобы облегчить его страдания, но больше мы ничем не можем помочь.
 Эта фраза, сказанная доктором, изменила жизнь Лили. И теперь, глядя на безволосую голову сына, она только и думала, как ему помочь. Впрочем, об этом она думала постоянно. В магазине, впав в печальное оцепенение, забыв про рыбу, которую она держала в руках. На заправке, пролив в задумчивости бензина на сотню баксов. Даже во сне она металась в поисках способа спасения Тоби. Она часто плакала, особенно когда поняла, что ребенок знает не только о своей болезни, но и о том, как мало ему осталось. Сын, чувствуя все чаще усталость даже от простых действий вроде спуска с чердака, где была его комната, почти перестал выходить на улицу. Они обнявшись сидели у телевизора тупо уставившись в экран. Лили тихо плакала, пряча лицо, а он делал вид, что действительно этого не замечает.
 - Мамочка, - спросил как-то Тоби; в очередной раз отказавшись от ужина, он ушел спать раньше. - Мамочка, а умирать больно?
 Ее пальцы, судорожно сжали одеяло, которым она хотела его укутать, потому что он очень мерз. В сердце что-то кольнуло.
 - Не плачь, мамочка. Зато я увижу там бабушку и Эффи. В Раю же можно пить чай? Мы с бабушкой будем его пить, с вкусными пончиками как из кондитерской на углу, а Эффи, будет сидеть у меня на коленях и мурлыкать, - последние слова он произнес совсем тихо, погружаясь в сон.
 Лили вышла из его комнаты, плотно закрыла дверь, и, опустившись на пол, разрыдалась. Такой ее и нашел муж, опять вернувшийся домой совсем поздно. Она понимала, что Говард специально загружает себя работой, чтобы мысли о сыне меньше мучили его, чтобы отвлечься и не сойти с ума от безысходности, но ей часто хотелось выцарапать ему глаза, от того, что он не так страдает, что оставляет ее одну с сыном, будто сбегая от проблем, взвалив их на ее плечи.
 - Прости, дорогая, пришлось задержаться, - сказал он, поднимая ее с пола и обнимая. Она больше не плачет, только вздрагивает, как от судорог и прижимается к мужу.
 - Я не знаю что делать, - шепчет она. - Мне так хочется ему помочь, но я не знаю как. Я не знаю, как мы будем жить без него.
 - Я тоже, - Лили слышит, как дрогнул его голос, и чувствует как его руки, сильнее обнимают ее плечи. - Я тоже не знаю, что делать.
 Когда позже, Говард поужинав отправился спать, она вспомнила про толстую тетрадь, оставленную ей бабушкой. Давно уже покойная мисс Финниган оставила ей свои записи с текстами заговоров и рецептами порою весьма странных зелий. Иногда Лили пользовалась некоторыми записями: так она извела мышей, которые решили было завестись у нее в подвале, несколько раз снимала у себя зубную боль и нашла там просто чудодейственный рецепт напитка для снятия похмелья. Когда Тоби поставили диагноз, она первым делом, залезла в эту тетрадь, но ничего не нашла и забросила ее. Лили еле нашла ее в дальнем углу буфета за пакетами с кашами и мукой. Налив себе ромашкового чая, она устроилась за столом, перелистывая страницы без особой надежды. Внезапно взгляд зацепился за слова “отогнать смерть”. Она уже вдумчиво начала читать. Запись называлась “Как отогнать смерть от умирающего”. Ниже уточнялось, что способ подходит и в случае тяжелой болезни. Все было просто, никакой долгой подготовки. Нужно было принести жертву. Человеческую жертву. “Аще хочеши восставить со смертного одра своего ближнего, то убий ему (смертнику) ближнего по духу и летам”. Лили задумалась. Жизнь за жизнь. Ей нужно убить кого-то из ровесников Тоби, с кем он особенно дружит. До болезни он был очень общительным мальчиком, но в последнее время помимо нее и отца, он общался только с Мэри. Она дочь лучшей подруги Лили, их дети дружат с самого детства. Сын даже говорит, что Мэри - “стоящая девчонка, настолько стоящая, что я женюсь на ней, когда нам будет двадцать лет”.
  Всю ночь Лили не спит, обдумывая план. Мысль о том, что она собирается убить ребенка приходит ей в голову, но она отгоняет ее. Утром, проводив мужа на работу, о оставив Тоби записку, что уехала в магазин, она собирает нужные вещи. Ее не покидает ощущение, что все что она делает - это не она. Будто со стороны она смотрит на то, как кидает в багажник мешок с нужными для ритуала предметами, как едет к школе, где учится Мэри, как говорит ей, что мама попала в больницу и хочет ее видеть, как сажает девочку в машину и везет на окраину города. Там есть заброшенный дом, который подойдет для ее целей. Девочка, ни о чем не подозревая, тревожно расспрашивает о маме, но Лили дает только говорит, что ничего серьезного, но надо доехать.
 Только когда она затащила за руку девочку в дом, та начала понимать, что происходит что-то не то. Но было уже поздно. Лили крепко связала ей руки и ноги, завернула в белую простынь. Вокруг солью нарисовала круг, поставила две свечи - у ног и у головы. Зажгла их. И вытащив остро наточенный нож, опустилась на колени перед Мэри. До этого она избегала смотреть ей в лицо. Но сейчас по ритуалу нужно было посмотреть в глаза жертвы. Лили увидела там ужас. Оцепенение в котором она пребывала с прошлого вечера, когда нашла тетрадь, спало. Она уронила нож, который уже приставила к груди ребенка, и зарыдала. Между всхлипами она пыталась объяснить девочке, что хотела сделать.
 - Я бы спасла его, спасла,  - бормотала она, тряся головой. Мэри плакала и что-то мычала заклеенным скотчем ртом. - Прости меня, прости, но я так хочу, чтобы Тоби жил.
 С этими словами Лили опять схватила нож, замахнулась и… отбросила его в сторону. Расхохоталась, опять заплакала.
- Прости меня, прости, - шептала она, развязывая девочку. - Я хотела спасти... Так хотела… Я не смогу жить… Прости…

[Luthi]

Выбор зверя

Я очень хорошо помню, как перекинулся в раннем детстве – не впервые вообще, но впервые более-менее осознанно.
- Мама, мама!
- Что, золотко?
- Смотри, я собачка! Ррр! – верещу я, вбегая в гостиную на четвереньках. Мама опускается на колени, треплет волосы на моем затылке, и – что-то происходит. Немного больно. А потом… Я помню волшебное чувство свободы и счастья от того, как остро и ярко чувствуется мир вокруг. И я помню страх в глазах матери, уговаривавшей меня вернуться в человеческую форму. Глупый детеныш прыгал вокруг нее, скалил клыки, шутливо кусал за руки – ну же, мама, поиграй со мной!
Потеряв терпение, мать тоже перекинулась и, клацнув зубами, зарычала на меня, вздыбив шерсть на затылке. Эта сцена несколько раз возвращалась ко мне в кошмарах – мама, моя милая мама, оборачивается поджарой, слегка потрепанной волчицей в обрывках маминого цветастого платья, и в ее взгляде горит что-то ужасное.
От испуга я тут же снова стал трехлетним пацаном, плюхнулся на задницу и заревел в голос, закрыв глаза. Сквозь рыдания я слышал, как цокот волчьих когтей сменился легкими человеческими шагами, теплые руки обняли меня, прижимая к маминой груди.
- Тише, маленький, - шептала мама, зарываясь лицом в мои волосы и осыпая меня поцелуями, - прости меня, мой хороший, я так испугалась за тебя…
Когда я успокоился, мама загладила свою вину тем, что включила телевизор, стоявший на кухне, и разрешила посмотреть мультики вне расписания. Более того, в тот день она решила испечь мой любимый шоколадный пирог, и я сидел на кухонном столе, обхватив ногами миску с тестом, и старательно работал венчиком под маминым присмотром. А потом мы вместе пальцами собирали остатки шоколадной смеси со стенок миски и ели, и мама перепачкалась не меньше, чем я.
Вечером вернулся с работы отец, и перед ужином он серьезно поговорил со мной. Слушая его слова о том, как опасно перекидываться без присмотра, как к моей способности могут отнестись другие люди, почему нельзя подолгу оставаться в волчьей форме, я чувствовал себя удивительно взрослым и серьезным человеком. Мой строгий отец, всегда державшийся несколько отдаленно, сидел рядом со мной на полу босой, без галстука, закатав рукава белоснежной рубашки, и говорил со мной, малявкой, как с равным, отвечая на самые глупые вопросы. Мама, настороженно следившая за нашей беседой, порой пыталась одернуть отца, мол, ребенку еще рано такое знать! Но отец только улыбался.
Я вспоминаю тот день, смахивая пыль со старенького телевизора. С тех пор прошел не один десяток лет, братьев и сестер у меня не появилось, родители давно… ушли, получить толковый совет мне теперь не у кого. Поэтому в периоды тяжелых раздумий я возвращаюсь в наше пригородное логово и навожу там порядок. Прибираюсь в доме, стригу газон, навожу порядок в саду и пытаюсь хоть как-то облагородить мамины клумбы. Обычно на это уходит около недели; Эмбер всегда с пониманием относилась к моим отлучкам и спокойно давала мне провести это время наедине с собой.
На седьмом году отношений с ней я поразмыслил и осознал, что готов изменить статус своего отшельнического логова на семейное гнездышко. Я ждал, что женщина, с которой я состою в отношениях вот уже шесть с лишним лет (из них пять – живем вместе), с которой мы понимаем друг друга с полуслова, полушутливо выбираем имена для детей, прошли болезни от простуды до серьезных операций, выдержали два переезда и три ремонта… Я ждал чего угодно, но не предложения расстаться.
Ладно, честно, я ждал согласия, а не чего угодно.
И не подумайте, я не ляпнул «Давай поженимся» где-то между выбором картошки в супермаркете и стиркой носков. Я организовал поездку в Барселону, о которой она давно мечтала, купил платье, на которое она давно засматривалась, купил кольцо ее мечты, и там, в Барселоне, на палубе арендованной яхты, украшенной гирляндами и цветами, опустился на колено и… тем же вечером уехал в аэропорт, а затем – первым же возможным рейсом улетел домой. Оставаться рядом с Эмбер до самого конца оплаченных двух недель было бы невыносимо.
«Мне хорошо с тобой, но… Понимаешь, дело не в тебе… Ты еще найдешь…» - прошел месяц, но во мне до сих пор вспыхивает иррациональная ярость, когда в памяти всплывает ее бегающий взгляд и этот неуверенный лепет. Больно. Эмбер периодически звонит, но я не беру трубку, не слушаю голосовые сообщения, не отвечаю на почту. Только один раз написал, что со мной все в порядке, я цел, жив, спасибо за все, прощай.
И никаких «давай останемся друзьями».
Возможно, я смогу поговорить об этом... когда-нибудь.
А сейчас, сидя на полу гостиной, я доедаю позавчерашнюю пиццу, смотрю четвертый сезон NCIS: LA и обещаю себе уже завтра встать и заняться домашними хлопотами. Или хотя бы съездить за продуктами; неприятное покалывание где-то в районе печени недвусмысленно намекает на то, что диета из пива и пиццы с халапеньо мне не на пользу.
Или бросить все и уйти? Как родители, когда решили, что им пора на покой?..
Выйдя на крыльцо, я смотрю вдаль на луну, на перелесок всего в нескольких километрах от дома. Слышу вой вдалеке. Это Джейк. Это то, от чего меня пытался уберечь отец. У возможности менять шкуру по желанию есть отвратительное побочное действие – звериная сущность сильна и, если перебарщивать с волчьим обликом, просто подавляет твою человечью сторону. Наши старики пользуются этим, достигая «возраста усталости», как называла его мать. Прощаются со всеми, уходят в лес и доживают остаток дней в стае.
Иногда к ним присоединяется глупый молодняк, считающий, что уж им-то застрять под шерстью не грозит. Так ушел Джейк – иногда я его даже вижу, узнаю, но близко не подхожу, опасаясь нападения. Иногда в стаю бегут от проблем в человеческой жизни. Так ушел Томас, сбежав от долгов, – его шкуру я лет десять назад видел в продаже у местного лесника.
Так уйду я?
Небо усыпано звездами, от взгляда в эту бездонную высь кружится голова. Действительно, проще всего – прямо сейчас рвануть со всех ног в леса, подраться с Джейком за место в иерархии, задрать какого-нибудь зайца, с наслаждением глотая кровь, бьющую из его горла.
Сглотнув слюну, я трясу головой и возвращаюсь в дом.
Самый легкий выход – не всегда самый правильный, так учил отец. Я очень живо представил себе выражение его лица – разочарование, досада, грусть… Может, это неправильно, когда твой жизненный путь определяют мертвые. Но больше у меня никого нет. Я касаюсь пальцами свадебного фото родителей, висящего на стене. Обои за ним давно выцвели; пожалуй, завтра начну планировать масштабный ремонт.

[Luthi]

Выбор Дракулы

Я разглядывал белую кожу рук, отражавшую лучи солнца, и думал о вечности.
    Вечность.
    Когда-то это слово было недосягаемым и непостижимым. Что такое вечность? Бесконечный континуум жизни.
    Я родился в здешних местах, когда карта мира выглядела совершенно иначе, задолго до научно-технической революции и того, как люди овладели небом, и даже до открытия Америки. Сначала я наслаждался своей вседозволенностью, упивался властью над жизнями других. Затем испытывал эйфорию, сколько у меня возможностей: сила, вечная молодость, планировал, что сделаю это, попробую то. Абсурд. Со временем пришло осознание, что планы уже ни к чему: люди планируют, чтобы всё успеть, чтобы сделать всё то, что они хотят. У меня нет шансов не успеть, если я хочу.
    Но последнее время я думаю о том, что ничего не хочу. «Последнее время» - это пару десятилетий. Я стал избегать сближения и дружбы с людьми. Много путешествовал, читал, убивал, пил, снова убивал. Перестал испытывать эмоции. Ощущения покинули меня тогда, в тот самый день, когда мой «Отец», впрыснув свой яд, оставил умирать моё тело. Я не чувствую тепла солнца, холода льда, я не жалею о том, что случилось и не испытываю мук совести за свои деяния, но я устал существовать.
    Но несколько дней назад, прибыв в город, где началось моё длительное путешествие, во мне зародилась надежда, а в моей душе поселилось смятение. По дороге от перрона к дому я встретил совершенное создание. Никто и никогда не вызывал подобных чувств в моей тёмной душе. Я считал, что любовь и жажда тепла мне недоступны, но одним взглядом она разрушила мои представления. Её огненные локоны, зеленые глаза, нежность кожи, гордая осанка и вежливый наклон головы, удивительная мягкость улыбки лишь уголками рта, когда она проходила мимо меня. И запах, этот запах, нежный, как листва папоротника в марте, сладкий как цветущий абрикос в августе и терпкий будто воздух грозовым утром.
    Поравнявшись в первый раз, я еле удержался, чтобы не догнать её. Второй раз я увидел её на главной аллее города, прогуливаясь и обдумывая дату своей смерти. Я рискнул подойти к ней и предложить проводить в этот вечер. Мне показалось, что она узнала меня, и ответила благосклонно. На секунду у меня мелькнула мысль утащить ундину и утолить горечь своего существования в точёном теле, но я сдержал этот порыв.
    По дороге я рассказывал, что вырос здесь, но был вынужден уехать в раннем детстве вместе с семьёй в другой город. Она поведала, что живёт здесь уже пару лет и что ей нравится здешние уют, провинциальность, тишина и спокойствие. Спокойствие.
    Я мог дать ей вечный покой. Впервые с принятого мной решения умереть, я засомневался. Меня стали терзать муки выбора: я мог инициировать её, и сделать счастливой. Да, это эгоистично: подвергнуть любимого человека  опасности, обрести на муки и скитание только потому что свет и тьма тебе перестали быть милы без него. Я мог поселиться здесь и быть рядом так долго, как это возможно. Но при мысли о том, что я буду наблюдать, как она стареет, и в конце концов неминуемо угаснет, меня охватили страдания. Нет, только не это. Я уже проходил через это и потому предпочёл уединённый образ жизни.
    И впрямь, я принял решение, и буду его придерживаться. И пусть встреча с прекрасной русалкой будет последним прекрасным событием перед моей кончиной.
    Думая о рыжих локонах, чудесном аромате своей возлюбленной, я отошел от окна и взял осиновый кинжал с серебряным наконечником в красивом футляре. Красно-оранжевый рассвет ознаменовал приход нового дня - дня моей смерти.

[Luthi]

Выбор тщеславия

 Ночь прекрасна, она идеальна. Ночь таит в себе опасность, манит своей глубиной и очаровывает тишиной, это время творчества. Мир будто замирает в ожидании. Ночь — моё любимое время суток, поэтому я люблю зиму и ненавижу лето. Лето превращает моё любимое время в краткий миг. Сейчас на календаре октябрь, и я радуюсь всё более продолжительным ночам, всё отдаляющемуся рассвету и рано наступающим сумеркам.

 С наступлением эры электричества и интернета человек сам может выбирать себе время бодрствования и сна, занятие по душе. Я выбрала свой путь: я всегда считала, что стоит рассчитывать только на себя, заниматься тем, что нравится и ни от кого не зависеть. При мысли, что надо ходить в офис или работать за станком, отчитываться перед начальником или выслушивать замечания, у меня сводило челюсть в бессильной злобе и сжимались кулаки. Я пробовала разное, но больше всего мне понравилось вести блог: постоянных подписчиков пока не шибко много, нужно внести какую-нибудь изюминку или шокировать интернет-пространство чем-нибудь совершенно сумасшедшим. Чем можно потрясти зрителя? Пожалуй, лучше всего народ клюёт на то, что не может постичь сам — неизведанное, опасное, мистическое. Котиками, бьюти-блогами, смешным видео уже никого не удивишь: этого дерьма везде навалом.

 Недавно я наткнулась на сведения об очень странных событиях, периодически происходящих в местечке Вайзенфилд: есть нечто, что не укладывается в обычное понимание. Внезапно исчезнувшие люди, которых потом видели бродящими в тумане, блуждающие мертвецы на кладбище, предводимые стаей ворон: всё это я почерпнула из отрывков местных газетных вырезок за несколько десятков лет из библиотеки Вайзенфилда. что из этого было легендами, что - правдой, а что выдумкой местных алкоголиков - с этим мне и предстояло разобраться. Надеясь снять здесь интересный сюжет и прославить свой блог, я прибыла сюда на поезде неделю назад и сняла комнатушку на окраине города, рядом с местным кладбищем. Именно с ним и связаны слухи и легенды этого города. Я думаю, будет так: основной сюжет я собираюсь снять сегодня ночью на Вайзенфилдском кладбище, а потом дополню его как раз обрывочной информацией, которая была почерпнута из местного архива и библиотеки.

 Два дня назад подсознание стало играть со мной в дурные шутки: мне начали сниться странные сны. Они были обрывочными, не составляя полную картину, пугали и манили одновременно. Каждый раз я просыпалась, жалея, что не смогу вернуться в тот же момент, на котором проснулась. Вчера мне приснилась костлявая рука, перебирающая и весело гремящая костяшками пальцев, уснув снова, мне привиделась фигура в белом, зовущая за собой, я шла и шла за ней, подчинившись, будто в тумане, а когда фигура обернулась — на ней не было лица. А сегодня мне снились кресты, много крестов, стоячий воздух, и я, блуждающая меж них, что-то ищущая и не находящая. Я проснулась от крика, застрявшего у себя в горле, от того, что кто-то или что-то тронуло меня за плечо. Мурашки толпами бегали по коже. Мысль о том, чтобы лечь спать снова, вселяла ужас, поэтому заварив чашку крепкого кофе, я стала собираться в путь. Главное не забыть запасной аккумулятор к камере и набор объективов, диктофон я положила в карман куртки. Ночью уже совсем прохладно, поэтому я надела высокие ботинки, тёмные джинсы и вязаный свитер с высоким горлом, а сверху непродуваемую куртку.

 Застегнув куртку, прихватив кофр со всем оборудованием и положив термос с кофе в лёгкий рюкзак, я вышла в ночь. Втянув прохладный влажный воздух ноздрями, в голове прояснилось под действием кофеина. На улице не было ни души, фонари горели очень тускло в целях экономии энергии. Бодрым шагом я двинулась в сторону кладбища и уже через двадцать минут была возле его восточной границы. Здесь было пустынно, безмолвно и одиноко. Я поёжилась под тёплой одеждой, вспоминая свои последние сны. Не было ли это предупреждением, что не стоит тревожить покой мёртвых? Но я потратила здесь слишком много времени, и жажда сюжета толкала меня вглубь кладбища. Отсняв несколько коротких сюжетов, кратко комментируя себе, что необходимо будет записать закадровым текстом при обработке, я остановилась, чтобы сделать небольшой перерыв и выпить согревающего кофе. Налив в крышку от термоса, служащую одновременно и стаканчиком, большую порцию обжигающего крепкого напитка, я медленно всматривалась в кладбище. Плотный туман, который к утру станет обильной росой, превращал высокие деревья с уже пожухлой листвой в карликовые привидения, стражников покоя этого странного места. Ничто не шелохнётся. Внезапно зрение зацепилось за нечто вдалеке: мне казалось, что я здесь одна, но тёмная фигура у одной из могил метрах в ста пятидесяти от меня опровергала эти мысли. Сомневаясь, уж не подводит ли меня зрение, играя шутки с моим воображением, я отставила кофе, установила камеру на штатив, стараясь создавать как можно меньше звуков и навела фокус на объект, максимально приблизив. Нет, если воображение и играло, то не только со мной, но и линзой моей камеры. Делая шаг за шагом и дрожа всем телом, я стала бесшумно приближаться к фигуре. Рассматривая этот объект, я заключила, что фигура принадлежала высокому мужчине или женщине, голову покрывал капюшон. Не дойдя нескольких метров, фигура обернулась, уставившись на меня немигающими глазами. Я застыла как вкопанная, не в состоянии даже приставить поднятую вверх ногу. Так и стояла, как цапля на болоте, пока фигура не заговорила, выведя меня из полного оцепенения:

 - Уходи отсюда. Уходи, покинь этот город и никогда сюда не возвращайся. Уничтожь всё то, что ты уже сделала, - фигура перевела взгляд на штатив. Уничтожь, пока ещё не стало слишком поздно. Для тебя это лишь забава, но ты не понимаешь, с чем играешь.

 Я хотела открыть рот, чтобы возразить, но голосовые связки меня не слушались. Вместо слов я услышала лишь бессвязное мычание. Боясь, что прямо здесь меня разобьёт инсульт, я хотела всё бросить и немедленно покинуть это место, я страшилась этих глаз, но не могла оторвать взгляд. Мышцы не слушались, мне казалось, что мой позвоночник превратился в лёд, одновременно ощущая как горячий пот гроздьями катится по спине. Вдруг всё окружающее пространство сжалось, стало нечем дышать, ноги мои подкосились, и я рухнула кулем наземь.

 Я очнулась, не зная, сколько пролежала без сознания, но уже занялся рассвет. Я осмотрелась: кругом никого не было, отряхнула испачканные джинсы и поковыляла к своей аппаратуре. На удивление, она стояла нетронутой. Странно. Если фигура хотела, чтобы я уничтожила все записи — почему она не сделала этого сама?

 Как можно быстрее собрав свои вещи в кофр, убрав остывший кофе с термосом в рюкзак, я широкими шагами заспешила домой. Хотелось принять горячий душ, чтобы смыть перенапряжение, выпить много кофе и разобраться, что теперь делать.

  В квартире всё было по-прежнему: никаких призраков, никаких духов. Включив воду в душе, я встала под горячие струи, но внутри по-прежнему был лёд. Снова и снова прокручивая в голове предупреждение, я пыталась понять, что это было. Может, это просто был сторож, который решил таким образом напугать навязчивого репортёра, чья деятельность ему пришлась не по вкусу? Целый час я крутилась вокруг камеры, одновременно боясь смотреть запись и понимая, что если хочу получить ответы на свои вопросы, это сделать необходимо. Несмотря на любовь к ночи, я была рада уже давно взошедшему солнцу и его греющим лучам. Я пересилила себя и перемотала запись: вот мои сюжеты, остались целыми и невредимыми, вот камера приближается к фигуре, видно мою спину, неуверенно и медленно подбирающуюся к фигуре. Как я неудачно подошла: моя впавшая в состояние оцепенения спина оказалась ровно напротив фигуры и закрывает капюшон, не совсем понятно, почему я зависла. Проходят секунды, вот я падаю, в этот момент фигура отворачивается и начинает движение прочь. Несмотря на то, что качество съемки в темноте оставляло желать лучшего, я в шоке смотрела на то, как сделав несколько шагов, фигура растворилась в тумане. Снова и снова я прокручивала этот момент на записи. «Это будет бомба!», - промелькнуло у меня в голове. Что скрывает эта фигура? Что охраняет? О чем хотела меня предупредить? Нет, я так этого не оставлю: это слишком просто всё стереть, уехать и сделать вид, что ничего и не было. Согревающие лучи солнца придавали мне храбрости и уверенности в желании разобраться. Я перенесла сюжет на жёсткий диск компьютера и составила план на ближайшие несколько дней: сейчас надо хорошенько выспаться, потом я попытаюсь пообщаться с местными, особенно кто живёт неподалеку от кладбища или работает здесь — не видели ли они фигуру в капюшоне прежде, ещё раз пороюсь в архиве, а затем снова наведаюсь на кладбище. Художественный фильм «Интервью с вампиром» уже есть, а я собиралась снять документальное кино «Интервью с призраком», которое вмиг превратит меня в мегазвезду.

  В сладкой дрёме о будущей популярности, миллионах просмотров на ютюбе, многочисленных интервью со мной, мышцам наконец вернулась мягкость, и я оказалась в плену укутавшего сна...

[Luthi]

Выбор героя

Пальцы касаются глубокого рваного шрама на левой щеке, и сознание в который раз заволакивают воспоминания о невероятно «счастливых» детстве и юности в застенках лаборатории по выращиванию будущих спасителей человечества. Попал я туда благодаря дорогой мамочке, за большие бабки родившей ребенка для специальной программы, и всю сознательную жизнь,  из той, что провел там, искренне недоумевал: эти мудаки правда считают, будто бы после всех издевательств мы будем кого-то спасать?! Правда думали, что морализаторских лекций в исполнении хорошеньких психологинь хватит, чтобы перевесить воспоминания о мучительных опытах в самом юном возрасте? Чтобы потом рисковать жизнью ради ублюдочного человечества, «нормальных» людей, что в самом лучшем случае отнесутся к нам наплевательски, а в худшем – будут ненавидеть и бояться?!
Неудивительно, что комикс про профессора Ксавьера и его компашку попал ко мне в руки только после побега, когда я украл его из магазина. Забавно – сначала я вспоминаю это, и только потом свой побег, и одну из них. Психологиню. Наивную такую девчонку, только-только выпустившуюся из Гарварда и каким-то чудом попавшую в нашу Программу. Она сама считала, что это отец, генерал-лейтенант «медицинских войск» постарался. Я лично в принципе не понимаю, как наивные девчонки попадают на подобные должности, имея за плечами лишь блестящую учебу. Знаю только, что либо по блату, либо за огромные заслуги, причем знаю от нее.
Как и добрую половину информации о внешнем мире. Кроме той, что получил опытным путем, само собой. Как сейчас помню, она не была хорошенькой, скорее наоборот. Проблемная кожа, жиденькие волосенки светло-русого цвета, собранные в два детских хвостика канцелярскими резинками разных цветов, ассиметричные губы, причем верхняя – тоненькая и вечно искусанная, и, конечно, нос картошкой. Красивыми в ней были только глаза. Умные, глубокого карего цвета, большие, с пушистыми густыми ресницами. Этими глазами она смотрела на мир с какой-то собачьей восторженностью, чем вызывала у меня смесь раздражения с любопытством.
Я почти сразу понял, что она может стать моим союзником. Человеком, который поможет вырваться из этого ада. Все остальные, те, кто с нами работал, были циничны и умудрены опытом, и воспринимали нас как расходный материал или подопытных кроликов. А девчонка искренне хотела научить нас помогать людям. Всей душой желала заразить этой своей дурацкой любовью к людям и к миру. И искренне не понимала: этот мир ее, не наш. Нас он отвергнул в тот момент, когда люди решили, что могут играть в богов и калечить чужие жизни лишь потому, что у них есть деньги и власть.
Мы много разговаривали. Я правдиво рассказывал ей о той боли, что испытывал. О тестах на грани возможностей. О многих днях без воды и пищи, призванных проверить, когда у нас начнется истощение. И, конечно, о спаррингах системы «убей или будь убитым». Им ведь не нужны были все мы. Лишь самые сильные, самые выносливые, самые умные и находчивые. Лучшие. Те, кто стопроцентно справится с поставленными задачами. Взамен она учила меня тому, что орудие знать не должно. Читать, писать. Помогать людям. (Для нее это были вещи одного порядка). Заваривать чай и оплачивать счета. Пользоваться банковскими картами и поддерживать светскую беседу. Все, разумеется, в теории.
А я давил на жалость, и в конце концов заставил ее дать мне план здания. Рассказать про уязвимости бункера. И, конечно, помочь выбраться. К тому времени я по-своему привязался к ней, хотя сейчас даже не помню ее имени. И, даже, наверное, усвоил что-то из ее уроков. Все эти условные «хорошо» и «плохо», что для девочки-психолога были тверды и незыблемы, как скала, а для меня были чем-то вроде волны или потока воздуха, изменчивые и нестабильные.
Проблема в том, что все прошло совсем не так гладко, как нам бы хотелось. Жизнь – это не фильм про супергероев, где у них всегда все получается с первого раза и без реальных трудностей. Так что нас поймали, когда мы почти выбрались из этого ада. И сначала открыли огонь по мне, а когда поняли, что я уворачиваюсь, начали беспорядочную пальбу, ухитрившись вынести пару окон наверху, когда я почти выбежал на улицу. И… если бы не девчонка… осколки прилетели бы мне в глаза. Да и от немалого количества пуль она меня защитила, потому что я нес ее вместо живого щита. Ну, сначала живого щита.
И я не жалею. Это – цена за мою свободу и за ее наивность. Только иногда, когда на меня нападает меланхолия вечерами, я пью, проклиная свой метаболизм, из-за которого не пьянею, и вижу перед мысленным взором ее полные ужаса огромные карие глаза. Или тщетно пытаюсь вспомнить, как ее зовут. Впрочем, к счастью, на работе такие мысли посещают меня редко, и сегодня их нашествие оказалось неожиданным и от того вдвойне неприятным.
И я почти поверил  в приметы, когда вынырнул из воспоминаний! Потому что меня вернул в реальность отчетливый запах дыма и горящего бензина. Проклятущая заправка горит, пока я тут балуюсь воспоминаниями! Надо удирать, пока я не сгорел вместе с ней, и не присоединился ко всем этим болванам, которые даже за системой пожаротушения уследить не в состоянии. Правда, на миг перед моим мысленным взором мелькнули полные мольбы карие глаза, а в ушах прозвучал тоненький голосочек, требующий попытаться спасти коллег, что сгорят здесь заживо. Только… я не выпускница Гарварда. Я не хочу сгореть или попасть на первую полосу газет. И уж тем более не хочу вернуться в эти чертовы застенки Инквизции. Так что… пускай людей спасают те, кому за это платят, а я, пожалуй, лучше снова сменю имя.
Правда, в дань ее памяти, выбравшись с помощью сверхскорости из горящей заправки и мельком взглянув на горящего Дэйва в промасленной спецовке и задыхающегося от дыма Стива, я почти собрался позвонить в службу спасения. Но потом подумал: а что, если ребята видели, как я бежал? И постарался быстрее свалить из этой дыры, искать новую.

[Luthi]

Выбор обречённого

То, как меня сбила машина, я помнил отдельными кадрами.
Вот я иду по засыпанной красно-желтыми листьями аллее, улыбаясь первому морозному утру и обжигающе холодной мороси, и одними губами подпеваю музыке в наушниках - But I won't cry for yesterday/ There's an ordinary world/ Somehow I have to find. И я уже не уверен, играет ли музыка в плеере или же рождается в моей голове; на самом ли деле я иду по осенней сонной улице или мое воображение гуляет по туристической открытке.
Вот я с округлившимися глазами понимаю, что потерял точку опоры, - так все же воображение! - а серое небо стало еще ниже и ближе - коснись, коснись его рукой, коснись же наконец!
And as I try to make my way/ To the ordinary world
Вот я слышу какрй-то хруст, совсем рядом, словно бы в моем неощущаемом колене.
Вот я с силой падаю на спину, не чувствуя боли.
Вот я бестело иду по какому-то черному коридору.
[i[I will learn to survive[/i]
- Он еще жив! - глухо раздается откуда-то из-за бархатных стен коридора.
- А звукоизоляция-то ни к черту, - думаю я.
Кто-то словно трясет темноту вокруг меня, и я смеюсь. Смеюсь снова обретенным горлом, во всю силу вновь наполненных кислородом легких, а многоголосое эхо становится громче, четче, объемнее. На мгновение я возвращаюсь в истекающее кровью тело на асфальте, во все глаза смотрю на хлопочущих врачей, на вернувшиеся декорации города и понимаю, что все еще продолжаю смеяться.
What is happening to me? Crazy, some'd say
После этого я снова погрузился в небытие - на этот раз совершенно иное, где я трепыхался, как потухающая свеча, где не было ничего - ни звука, ни света, ни пространства, ни времени. Немота. Обездвиженность. Бесконечный белый. Неужели это и есть смерть?
Однако сначала вернулся звук. Всеобъемлющий, идущий со всех сторон одновременно, заполняющий собой весь мой мир. Я словно захлебнулся им, а когда вынырнул, то увидел, как над операционным столом склонились несколько врачей. Затем картина начала дополняться, словно незримый художник дорисовывал детали, - тускло поблескивающая плитка стен, капельки пота на лбу у напряженной медсестры, отсвет ламп на пузатых склянках с лекарствами, прищуренные серые глаза хирурга, безмятежный пациент с разрезанным до самого паха животом.
- Не повезло бедолаге, - думаю я. - Куда-то спешил наверняка, на что-то надеялся, а оказался раздетым и поломанным, с бесстыдно выставленными внутренностями. Неосторожный дурень.
И тут невидимый художник взялся за проработку лица пострадавшего, и я узнал в нем себя.
Это мое, это мое тело!
Это его сегодня подбросил и переехал синий угловатый додж.
Это его пытаются сейчас собрать по кусочкам.
Это мое утро пошло по другому сценарию.
Это мои знакомые думают, почему я не беру трубку, и шутят на тему "небось опять музыку слушает, оглох совсем".
Where is my friend when I need you most? Gone away
- (Они не спасут тебя), - слышу я где-то внутри нематериального себя.
И все тот же художник дорисовывает рядом со мной какое-то существо - с большой круглой головой, на которой нет ничего, кроме матовых глаз-бусин, и плащеобразным телом черно-фиолетовой медузы. Существо словно бы выжидающе смотрит на меня, но, возможно, это лишь мои догадки. И оно определенно не использует голос - будто транслирует образы и смыслы напрямую, как порой музыка начинала играть изнутри моей головы.
- (Они не спасут тебя), - звучит послание. - (Но я могу вернуть тебя в мир живых.)
- (Я обладаю знанием, которым не обладает никто из ныне здравствующих.)
- (Но мне нужна ответная услуга.)
- (И я хочу иметь возможность потребовать долг в любой момент.)
- (Посмотри, каким ты умираешь. Глупым, невнимательным бездельником, скорее похожим на кусок мяса, чем на человека.)
- (Тебя запомнят неудачником.)
- (Но ты еще можешь стать героем, музыкантом, художником.)
- (Мне было очевидно, что ты боишься смерти и что хочешь испытывать восторги, доступные живущим.)
- (Ты колеблешься?)
- (Ты хочешь оставить свое тело истерзанным и вечность быть в бесконечном белом?)
- (Так ты согласен.)
- (Я возвращаю тебя к жизни, смертный.)
- (Но помни, что теперь ты мой должник.)
Any one/ Is my world, I will learn to survive
- (Теперь я твоя музыка, бессмертный.)[/i]

[Luthi]

Выбор Иуды

Помните момент из «Назад в будущее», когда все возможные средства связи стали показывать слово УВОЛЕН? Именно так и я чувствовал себя – опустошенно и униженно, словно весь окружающий мир во главе с и-мейлом от начальства смеялся надо мной, показывал пальцем и кричал «вы только посмотрите на этого лузера!».
«Тебе не будет места в этом городе», - пообещал босс в пост-скриптуме. А когда этот говнюк что-то обещал, он всегда выполняет обещания. Не говоря уже об угрозах.
Это означало, что выходов у меня немного: либо пытаться найти конторку, которую не смутит гнев Большого Билли на меня, либо искать счастья в другом городе. Оба варианта казались мне одинаково ужасными, и я опрокинул в себя не один десяток бокалов Лоусонс, прежде чем смирился со столь небогатым выбором. И примерно такая же доза мне понадобилась, чтобы осмелиться на второй путь.
Моих скудных сбережений, по самым смелым подсчетам, должно хватить на два месяца скромной жизни. Если не посылать деньги Луизе, то, может, даже и на два с половиной. Или хотя бы плюс еженедельный боулинг и ночной киносеанс по пятницам.
Когда мой домашний бар был почти опустошен, я обнаружил себя сидящим на полу у открытой входной двери. Рубашка была заблевана, галстук ослаблен и заброшен за плечо, а в руке я сжимал стопку счетов и газету – видимо, услышал шаги почтальона и решил ознакомиться со свежей почтой. Голова словно раскачивалась на пружинках, пальцы ощущались ватными сардельками, а чтобы сфокусировать зрение, приходилось прикладывать немалые усилия, но, тем не менее, я старательно развернул «Вайзенфилдского глашатая», то и дело вспоминая Господа, его мать и его срань.
У какого-то фермера уродилась белоснежная брюква, ненавижу эту дрянь даже в ее обычном цвете.
В следующем месяце начнутся заморозки, опять придется доставать шарф и перчатки, в которых почти не гнутся пальцы.
Умер какой-то известный актер, понятия не имею, где снимался, но похож на престарелого гомика.
О, а вот этого чувака я знаю. Это мой коллега, то ли Дэмьен, то ли Дориан, то ли еще какой Дэрмотт, запамятовал. Я всегда называл его «высмеивающий Ди».
Мы хорошо общались с трудягой Ди, он был остроумен и злоязычен, словно однажды сожрал весь земной запас желчи и яда. Язвительный, прямолинейный и потому зачастую неприятный, он стал моим неплохим приятелем – он даже не побоялся пойти на конфликт с руководством и высказал совету директоров, что мое увольнение было ошибкой и трусостью. Про многочисленные мелочи вроде занять сотню-другую до зарплаты или солгать моей подруге, что я задержался на работе, даже не упоминаю.
После истории с потерей работы Ди связывался со мной и предлагал помощь, но я был настолько пьян и напуган, что просто послал его к черту. Ди был настойчив, но я не хотел даже слышать, что из этого славного болотца можно выбраться, я хотел жалеть себя и малодушно сбегать в страдания, а мой рациональный коллега пытался вернуть мне твердую почву под ногами. «Ты ничего не понимаешь!» - крикнул тогда ему я и больше не брал трубку – предпочитал общество Лоусона. «Если что, ты всегда знаешь, где меня найти», - были последние слова настырного моего товарища.
Не может быть, чтобы смельчак Ди, которого я знал, попал в газеты – он всегда ненавидел прессу и избегал всего того, что может лишить его анонимности. Но этот рваный длинный шрам на левой щеке мог принадлежать только ему.
«РАЗЫСКИВАЕТСЯ», прочел я под фотографией.
«Сообщившему данные о местонахождении этого человека – награда 50 000 долларов».
Ого.
«Позвоните по номеру 555-ХХ-ХХХ».
Пятьдесят штук баксов!
Не бог весть какие деньги, но тогда я смогу без проблем продержаться на плаву, пока ищу работу. И переезд будет достаточно комфортным. Я смогу позволить себе не только боулинг и кино раз в неделю, но даже виски подороже. И квартирку ближе к центру. И белый диван. В конце концов, для этого нужно всего лишь позвонить по вот этому несложному телефонному номеру, дел-то! Невиновного человека искать не будут, ведь верно же?
Я тихо рассмеялся и потянулся к мобильному.
- Алло, полиция? Я хотел бы сообщить о местонахождении разыскиваемого вами преступника.

[Luthi]

Выбор Каина

- Нет, ну ты понимааешь? Она бросила нас, когда я был совсем маленьким. Просто, паф, и ушла... Представляяяешь?
Сегодня 14 октября. За окном темно, а я сижу в "Голубках" и изливаю душу красавчику в фиолетовых лосинах, которого раньше здесь не видел.
- В день моего рождения ушла... Мой мир рухнул! - это конечно, не совсем так, я был настолько мал, что почти ее не помню, но я решаю добавить драматизма в свою историю. Маленькая слабость, так сказать.
- Да ты чтоооо? А отец? - мой новый знакомый делает полный сочувствия взмах своими длинными ресницами. Я таю.
- А что отец... Он всегда любил моего младшего брата больше меня! Вечное это ... Посмотриии на брата - он учится лучше тебя, посмотрии на брата - он занимается в спортивной секции... а я может быть с детства хотел быть утонченной натурой, лебедем! А он снова - каким еще модельером ты хочешь стать? Ты должен быть инженером, вон твой брат младше, а сознания у него больше... Пратииивный.
- И не говори, пратиииивный вообще!
Первый раз встречаю такого понимающего. Настоящий мужчина. Я делаю глоток "Ванильной Люси" через трубочку скрученную в виде сердца (сегодня уж можно себя побаловать):
- А уж когда тональный крем у меня нашел, что было! Ой что было! В общем, как только мне стукнуло 18, я собрал свои пожитки и снял квартиру.
- Ой да ты что? А деньги откуда взял?
- Отец нам с братом счета открыл, когда я маленький был. В общем, деньги у меня были. И я чувствовал себя обязанным ему за это. Я старался и из кожи вон лез, чтобы он меня полюбил! Пару месяцев назад, например, я зашел к нему, оделся получше - джинсики новые одел, драненькие на попочке, правда, но это же так модно сейчас! А он меня на порог не пустил, представляяяяяешь?
- Да ты что??
- Пидором обозвал и велел больше ни ногой! Так меня ранил, так ранил, в самое сердце! - на самом деле, у меня заканчивались деньги, моя работа официантом не приносила большого дохода, а отец был серьезно болен. И при этом богат. Я бы мог открыть свой гей-клуб на эти деньги, да еще и осталось бы!
- Пидор - это так грубо!
- И с днем рождения сегодня не поздравил!
Я с шумом высасываю последние капли коктейля, и с томной полуулыбкой печальными глазами смотрю на своего собеседника. Конечно, никакого дня рождения у меня сегодня нет, но это всегда беспроигрышный вариант. Ну же, твой кошелек гораздо толще, чем мой, а в штанах у тебя намного просторнее, чем у меня. Давай же, голубок, мы споемся.
- У тебя день рождения? Что ж ты молчаааал? Еще две "Ванильных Люси", пожалуйста, - говорит бармену мой златовласый принц, будто бы прочитав мои мысли.
Я таю.
- А твой брат тоже праатииивный?
- Ты знаааешь, сейчас он стал лучше. Даже пару раз звонил, пытался поговорить... Но я до сих пор помню, как он в детстве клал мне муравьев в трусы.
- Пратиииивный!
На самом деле, к брату в последнее время я относился нейтрально. Но моя ненависть вернулась к нему сегодня утром, когда меня вызывал к себе отец. Нет, он не собирался спросить, как мои дела, не собирался извиниться за пропущенный мной сеанс педикюра, он просто сказал, что составит завещание так, что я ничего не получу. Спасибо большое, папочка! Все моему братцу, да? Это так несправедливо!
- Почему ты замолчал? - мой новый друг нежно коснулся моей руки своей, при этом я отметил его безупречный разагар. Затем он притянул меня к себе.
Я таю еще больше.
Мне очень хочется рассказать ему свой секрет.
О том, как я сегодня убил своего отца.
Но я должен молчать.
Большая дозировка обезболивающего вызвала сердечный приступ.
Никто ни о чем не узнает.

[Luthi]

Выбор Авеля

Мальчишка лет семи на вид разбил дорогую вазу, оставшуюся единственным напоминанием о сбежавшей с каким-то арабом матери. Случайно ли он это сделал? Нет. Он это сделал сразу с двумя злыми умыслами: во-первых, он заочно ненавидел мать, и потому не желал видеть в доме эту мерзкую вазу. А во-вторых, потому что можно сделать вид, будто ее разбил старший десятилетний брат. Даже доказывать ничего не нужно. Просто сказать: «Папа, это все Френсис!» и расплакаться пожалобнее. Отец накажет брата, и месяц его десерты буду доставаться этому самому мальчишке, Алексу. Просто и со вкусом. И наказание было столь же скорым, и именно таким, какого Алекс ожидал. А Френсис, тщетно попытавшись доказать свою невиновность, заработал еще и неделю домашнего ареста. Прекрасно, не правда ли?
Вот тот же мальчишка. Теперь ему и самому исполнилось десять. Он любопытен, нагл и совершенно не ценит брата, хотя Френсис готов за него продать почку или отдать жизнь. А еще он очень любит пакостить старшенькому, потому что тот «слишком занудный и скучный». Алексу невдомек, что брат просто пытается заслужить одобрение отца, тщетно давя в себе любые черты, которые кажутся тому неприятными. То есть, по большому счету, просто давит свою личность, и служит смесью прислуги и мальчика для битья. И никогда не перечит и не пытается доказать, что ни в чем не виноват. Он ведь знает, насколько это бесполезно. Только вот для десятилетнего Алекса это все слишком высокие материи. К тому же, он искренне думает: раз папа любит меня больше, значит я лучше, и все правильно делаю. А потому, застав брата за первым поцелуем, тут же докладывает об этом отцу. Тем более, что поцелуй был с парнем. Френсиса избивают до полусмерти и устраивают ему скандал. Отец плюется слюнями и говорит, что «в его доме не будет сраных пидоров!» Алекс начинает задумываться, так ли он прав по части брата, но отбрасывает эти мысли как бред и глупость. Его-то папа любит, значит, это Френсис неправильный. Вон, и зовут его мерзко. Как девочку.
Вот юноше по имени Алекс четырнадцать. Как и всякий гипервозбудимый подросток, он смотрит порно, и хранит его на кассетах, тщательно спрятанных от излишне консервативного отца. А потом ему приходит в голову, что это будет забавно: если за порнуху влетит старшему брату, паиньке и отличнику, собирающемуся самостоятельно заработать себе на колледж, получив грант на обучение. Скучному, постному паиньке, чтоб ему пусто было! И снова даже ничего делать не надо: просто сказать, что Френсис прячет в доме порно. (И не только с женщинами, чему Алекс значения не придает, поскольку тема «пидоров» в доме поднимается редко). Правда, Алекс не ожидает, что после этого отец разъярится и заявит, что Френсис может катиться куда хочет сразу после достижения совершеннолетия. И слов отца таких жестоких и несправедливых, насчет того, что Френ весь пошел в свою шлюху-мать и даже имя носит бабское, он не ожидает. А старший брат больше не пытается оправдаться. Только смотрит на Алекса проницательным взглядом темных глаз, и посылает отца к черту. А потом идет вкалывать на какую-то тяжелую работу, бросив школу. Молча, даже не пытаясь осуждать любимого младшего засранца, как и всегда. А засранец думает, что кажется совершил подлость и впервые плачет из-за брата, пытаясь его защитить. Но гнев отца душит этот порыв. Алекс, пусть и теперь с трудом, но убеждает себя, что Френ заслужил. Ведь его-то любят!
Этим мальчиком, избалованным младшим братом, которому все можно, был я. И когда я вспоминаю того мелкого засранца, мне становится тошно, а потому я стараюсь думать о нем в третьем лице, открещиваясь от жестокости, глупости и подлости, которые составляли неотъемлимые части меня в детстве. Просто противно. Сейчас мне двадцать восемь, я давно уже осознал, каким был мудаком и я сам, и наш папаша, но Френсис не горит желанием со мной общаться. Примерно раз в месяц он дает о себе знать по электронной почте, в общих чертах расписывая, как живет, и что у него происходит, а я отвечаю тем же. Больше никакого общения между нами нет. Я не знаком с его женой, он не знаком с моей девушкой, да и племянников он вряд ли захочет когда-нибудь увидеть. И, сказать по правде, я не виню его. А вот нашего отца простить не могу. Я знаю, за что он не любил брата: тот слишком похож на мать. Только это не повод настраивать своих детей друг против друга, да и ненавидеть одного из них тоже не повод. Разве Френ выбирал свою внешность? И, получается, уродись и я тоже «в маму», мне бы точно так же доставалось? Глупо и несправедливо. И вполне можно понять, почему Френсис не желает с нами общаться. Для меня он еще придумывает вежливые отмазки, а вот для отца…
Я просил его приехать. Ведь папа был при смерти, и я надеялся, что они помирятся хотя бы перед тем, как он отойдет в мир иной. Ответом мне служило простое и емкое: «Пусть горит в аду». Это наводило на мысли, что я знаю не обо всех ссорах между спокойным и даже флегматичным братом и отцом, но я… Бог свидетель, я попытался. А теперь я стою на пороге своего дома, держу в руках отцовское завещание, и вспоминаю. А еще осознаю, что мне, как это ни жутко, все равно. У меня умер отец и меня это не трогает. Ни капли. А ведь не осознай я, чего он меня лишил, я бы плакал или пил в ближайшем баре. Но я осознал. Теперь я чувствую лишь облегчение и тоску по детству, которое могло бы у нас быть, если бы не отцовские тараканы.
Забавно. А ведь сегодня двадцатое октября. День рождения Френсиса. Осознав это, я прекращаю пялиться на завещание, как баран на микроволновку, и вскрываю, наконец, конверт. Святые угодники! Написанное в нем едва не заставляет меня выронить документ. Все состояние, что сколотил папаша, он оставил мне. Четыре сотни тысяч баксов, два дома, мебель, драгоценности и прочее барахло… Он ни цента не оставил Френсису! Меня сложно назвать хорошим юристом, вернее будет сказать, меня вообще никаким юристом не назовешь, но как старик провернул этот фокус, думается мне, окажется загадкой даже для юного Киану Ривза в «Адвокате дьявола».
Все как в детстве. День рождения у брата, а подарки получаю я. Ловлю себя на мысли, что не хочу делиться деньгами. Да, на первый взгляд мне столько не нужно, но… Я мог бы жить на ренту от сдачи этих домов и не думать больше ни о чем. Мог бы объездить весь мир не заботясь о «финансовой подушке». Мог бы работать кем угодно, хоть уличным мимом, или не работать вообще. Посвятить жизнь написанию величайшего романа, как хотелось в детстве. Или заняться дайвингом во всех живописных местах на свете! Учить языки для себя, на что вечно не хватает времени. Или поставить собственную пьесу. А если я восстановлю справедливость, то, конечно, двести тысяч позволят мне погасить все долги, да и рента от одного дома лишней не будет, но уйти с работы и посвятить свою жизнь… чему угодно, не получится.
Маленький капризный мальчишка внутри меня буквально умолял оставить все наследство себе. Ведь юридически оно уже мое! Вот они, документы, говорящие об этом, в руках, пахнут бумагой и типографской краской и зовут за собой в сладкую жизнь. Но в то же время… Френ не виноват в том, что отец его ненавидел. И если бы наш папенька был нормальным человеком и нормальным родителем, и не переносил свою ненависть к ушедшей жене на старшего сына, то деньги так и так были бы поделены поровну. И никакие Мальдивы мне бы светили! Как тяжело отдать то, что формально твое, а по справедливости должно быть общим…
Я мучался. Долго и самозабвенно. Капризный мальчишка держал деньги в своих липких ручонках и кричал «Мое!», аргументируя вопли нежеланием делиться с «дефективным» братом. И боролся с голосом совести, говоря о том, что Френсис и так не пропадет, ведь он зарабатывает гораздо больше, нежели я, будучи по сути своей истинным сыном нашего отца. А когда это не работало, едко добавлял, что Френ за все это время даже не поинтересовался умирающим, и не он нанимал ему сиделок и договаривался с врачами, пока отец медленно угасал, не способный отвечать за себя сам. Совесть на это не менее едко отвечала, что когда Френ попал под машину и едва выжил, отец тоже даже не почесался, чтобы помочь ему. А значит, брат просто платил равнодушием за ненависть, а вовсе не желал отцу сдохнуть побыстрее.
Я чуть не поссорился с Нэн, решая, отдать ли деньги. Она была категорически не согласна с тем, чтобы оставить все, как есть, как написано в завещании. Сказала, что от такого подонка она просто уйдет. Голосок противного мальчишки зло прошипел, что с такими деньгами я смогу найти девушку в разы лучше наивной простушки Нэн. Совесть же взывала к детским воспоминаниям и к тем морально-этическим нормам, что делали меня предателем, если я не отдам половину денег Френсису.
Я промучился почти десять дней. Каждый раз, когда я решал позвонить Френсису и договориться о передаче половины наследства, я становился раздраженный и злой, кидался на людей и тихо ненавидел себя, свою совесть, и брата, чье существование ставит меня перед выбором. Каждый раз, когда я решал оставить деньги себе, мне становилось паршиво от того, какой я мудак. Особенно когда все тот же писклявый голосочек язвительно замечал, что мудак я в любом случае, а быть им на Мальдивах куда приятнее.
Но, в конце концов… Я убедил себя позвонить. Это шанс наладить отношения с Френсисом, к тому же во мне теплилась надежда, что он пошлет меня с предложением поделить деньги, как посылал, когда я пытался помирить их. И я могу поклясться: не было в моей жизни более сложного дела, чем просто взять и набрать номер. Просто сказать:
— Привет, Френсис. Папа умер, и тебе полагается доля его имущества как наследнику первой очереди. Приезжай.
Никогда еще я не был настолько на взводе от ожидания ответа. Никогда мне так не хотелось услышать коронную фразу брата: «пусть катится в ад».

[Luthi]

Выбор Люцифера.

  В кабинете было душно, несмотря на работающий на полную мощность кондиционер. Видимо его не хватало на все огромное помещение. Гилберт вытер рукавом пот со лба и опять склонился над чертежами. Час назад он уже сдал проект, но начальник раскритиковал его в пух и прах и сказал, что нужно его переделать. Сегодня же. Вот и пришлось задержаться, работы теперь непочатый край. Впрочем, как обычно. Гилберт уже не помнил, в последний раз уходил с работы вовремя. Единственной положительной стороной было то, что здесь очень хорошо платили.
 Выйдя с работы уже поздно вечером, он решил заехать поужинать в паб. Завтра был долгожданный выходной, и можно было позволить себе отдохнуть где-нибудь и даже опрокинуть пару кружек пива.
 В “Зеленых чертиках” (так называлось его любимое заведение) было прохладно и на удивление пусто. Тихо играла музыка. Он уже направился к своему любимому столику в углу, как его окликнули по имени.
 - Эй, Гил!
 - Фрэнк! - обрадовался тот, узнав друга. - Какими судьбами?
 - Да уверен был, что ты сида сегодня припрешься. Вот решил сделать сюрприз. Правда, уже думал уходить. Долго тебя не было.
 - Да на работе торчал, - вздохнул Гилберт. - Сделал все чертежи по проекту, думал, что наконец-то вовремя уйду, так этому кретину - моему начальнику, не понравилась штриховка и расположение осей, заставил переделывать. То, что у меня все было правильно, а с его поправками получилась полная херня, его вообще не колышет. Да его вообще не колышет ничто и никто, кроме собственной персоны. Орет постоянно, придумывает всякую дичь и тащится от чувства собственной охуительности. Задолбал меня безмерно.
 - А что ты не уволишься? - задал закономерный вопрос Фрэнк.
 - Зарплата хорошая. Где я с моей специальностью найду работу в нашем городе? За такие-то деньги? Я и в отпуск могу вывезти всю семью на какие-нибудь сраные Мальдивы, и машины у всех есть в семье, и дом вот наконец выкупили, жена хочет еще квартиру приобрести, чтоб у дочери свое жилье было.
 - Эх, а я-то хотел тебе кое-что предложить.
 - Хоть расскажи что, - заинтересовался Гилберт.
 - Да бизнес свой хочу замутить…
  Гилберт вернулся домой совсем поздно. Они с Фрэнком долго сидели и обсуждали идею последнего. Это было интересно, Гил и сам загорелся мыслью все-таки бросить работу и вложиться в предприятие друга. У него как раз были кое-какие накопления, часть из которых можно было вложить в дело. На оставшуюся часть можно было спокойно прожить первый год, конечно, в экономном режиме, но не голодая и не отказывая себе в самом необходимом.
  На следующий день Гилберт проснулся поздно. На удивление, жена и дочь были дома. По такому случаю он решил прощупать почву. как они отнесутся к его уходу с работы.
 - Милый, - протянула жена. - Но у нас же совсем не будет денег! И еще неизвестно принесет ли доход этот ваш бизнес. А если вы прогорите? Ты хочешь оставить нас ни с чем? Между прочим, я уже сказала Лизе и Джеку, что мы поедем с ними на Гавайи на рождественских праздниках. А тут ты со своими безумными идеями! Что ж, мне сказать нашим друзьям, что все отменяется, потому что мой муж на старости лет решил уйти с работы и заняться невесть чем?
 - Но, Эмма, идея ведь такая хорошая, и предприятие стоящее. Наверняка все получится. К тому же если что, я смогу найти другую работу, если все будет совсем плохо.
 - Да? И жить мы будем на несчастные гроши? Я должна буду забыть про маникюр и парикмахера? А ты знаешь, что мне просто необходим массаж каждый день, иначе моя спина ужасно ноет? - супруга отчаянно жестикулировала. Она как раз примеряла новую шляпку, когда Гилберт начал разговор, но сейчас она уронила ее, возмущенно махая руками.
 - Просто я так устаю на этой работе, - попытался объяснить несчастный муж. - И начальник у меня полный придурок. Я каждое утро проклинаю ее, когда уговариваю себя встать.
  - Ой, папа, я тоже проклинаю школу, но хожу же в нее, - вставила свое слово дочь. - Пап, дай денег. Мы с ребятами хотели в кино сходить. И в кафешку потом. Я возьму твою машину, а то мою вчера увезли на штраф-стоянку?  Господи, кому она мешала? По той дорожке никто не ходит даже!
  Гилберт смотрел на своих жену и дочь, и чувство обреченности охватило его. Он вышел из комнаты, взял телефон и набрал номер Фрэнка. Тот взял трубку после первого же гудка.
 - Что, ты надумал? Будешь моим партнером? - радостно спросил он.
- Прости, дружище, но я не могу так рисковать, - тихо ответил Гил.

[Luthi]

Выбор совести

–  Отче!
Звонкий голос Маргарет отдается эхом под сводами храма и теплом в моем сердце. Уже четыре года девочка регулярно посещает меня, не столько с желанием исповедаться, сколько ища совета и поддержки. Ей было всего десять лет, когда мы познакомились. Будто в лучших традициях сказок Андерсена, был удивительно морозный вечер, неделя до Рождества. Я проверял списки вещей, пожертвованных прихожанами для грядущей ярмарки. В какой– то момент буквы начали расплываться перед уставшими глазами; я снял очки и вышел на улицу, массируя переносицу. Мимо ворот храма, жмурясь от бьющего в лицо ветра, шли дети – Маргарет и ее пятилетний брат. Заметив меня, дети остановились; что говорил Мэгги мальчик, я не слышал, но то, как он тянул ее в мою сторону, простора для толкований не оставляло. Я приветливо улыбнулся, распахнув дверь и жестом поманив маленьких гостей. Мальчик с видимым облегчением устремился в тепло, Маргарет же держалась настороженно. Много позже она с типичной детской простотой пояснила: «Про вас, священников, и детей всякое толкуют, знаете ли». Я, конечно, знал, но по наивности своей полагал, что на меня тень от нескольких паршивых овец не падет… Ну да речь не о том.
Встреча та закончилась скромным совместным ужином. Постепенно проникаясь доверием к моей персоне, дети поведали о плачевном состоянии своей семьи, которое вынуждает их стучаться в дома и пытаться торговать печеньем.
–  Я с собой всегда Патрика беру, –  бормотала Мэгги, откусывая хлеб большими кусками и запивая его горячим сладким чаем. – Его ж и не оставишь одного, и с ним мне веры больше как– то, иногда люди так, без работы, еды или денег дают, иногда работу предлагают простенькую, кошку там расчесать, мусор вынести.
–  Меня любят люди, –  важно поддакивал Патрик.
После ужина дети долго уговаривали меня позволить отплатить помощью за гостеприимство, а я с горечью смотрел в их серьезные маленькие лица и гадал, что же вынесут они из этого испытания, дарованного Всевышним. В конечном итоге они помогли мне закончить с подготовкой к ярмарке, споро раскидав вещи по коробкам и закончив со списками и ценниками. Бедняжка Патрик так и уснул за столом, опустив голову на скрещенные руки, зажав в ладони пряник. Подхватив его на руки, я почти не удивился малому весу. За окном к ночи разошлась метель, скитаться по улицам в ночи и непогоде я просто не мог им позволить. Тем более, что дома их никто не ждал – «кто в гостях, кто на смене», уклончиво поведала Маргарет. Спали малютки в дальней комнате, каждый под отдельным одеялом; поутру, выбежав к завтраку, взъерошенный Патрик звонко заявил, что это был самый лучший сон в его жизни.
К обеду дети в компании сторожа Карлоса отправились домой; с тех пор они стали частыми гостями в моем доме, особенно Мэгги. Трудолюбивые и смышленые, они быстро снискали любовь прихожан, приходили в болезни и в радости, шли за ответом и советом – вплоть до помощи с решением сложной задачки по математике. Эти дети буквально освещали мир вокруг своим внутренним сиянием.
До сего дня.
–  Отче!
Голос Маргарет сегодня звучит серьезно и слегка встревоженно. Что– то екает в груди моей, когда я оборачиваюсь ей навстречу. Девочка смотрит на меня взглядом, слишком взрослым для ее возраста, и опускается передо мной на колени. Было дело, когда она поверяла мне свои детские секреты и размышления, страхуясь тайной исповеди. Но сегодня отчего-то мне не по себе.  
–  Плохо все, отче, –  вздыхает Мэгги, –  денег нет, есть нечего вообще, еще и Патрик заболел.
–  А как же…
–  Уволили, –  лаконично отвечает она, не давая мне даже закончить вопрос. – Пинка дали, и все. Но я уже все решила. В эту субботу я…
С каждым дальнейшим словом я будто падаю в пропасть.
– Он говорит, просто хорошо проведем время вместе, – нарочито будничным тоном говорит Мэгги. – Но я же не маленькая и все прекрасно понимаю. Я только надеюсь, что, ну… секса не будет. Это больно, говорят. Но он хорошо заплатит, нам хватит этих денег надолго-долго.
– Мэгги, милая, - разлепляю пересохшие губы, – ты же понимаешь, что…
Запнувшись, я смотрю в ее юное лицо и не могу сказать и слова о плотских утехах, продажных, с участием маленьких девочек. Волны ужаса, отвращения и возмущения сталкиваются во мне, сминая слова в неразборчивый ком.
– Мэгги, приходите всей семьей, – наконец говорю я. – Я дам вам работу и пищу, Бог поможет, и…
– Пока Бог поможет, – остро смотрит Маргарет, – у меня брат скопытится.
– Мар…
– Отец Торнберд! – жестко обрывает она меня, но тут же голос и лицо ее смягчаются. – Я знаю, что вы хотите сказать. Поберегите слова, я все равно туда пойду.
– Тогда, – качаю я головой, – я не понимаю, зачем ты пришла и рассказала мне все.
Мэгги мрачнеет, пока я осознаю, что слова мои звучат совсем не так, как мне хотелось бы. Но девочка заранее останавливает поток оправданий, рвущийся с моих губ.
– Вы его знаете, – говорит она. – Я хочу, чтобы вы сказали, нормальный он вообще или нет. Я, может, нож с собой возьму, если что.
Она называет имя, и я холодею, лепечу что-то про доброго прихожанина, хорошего семьянина. Маргарет чешет затылок и поднимается с колен.
– Ну что, отче, – вздыхает она. – Значит, все хорошо будет, я вам верю. Вот и не переживайте.
Лицо ее озаряется солнечной улыбкой, шаг весел и плавен. Войдя в храм в сомнениях, девочка уходит с легким сердцем, оставляя на моих плечах неподъемной тяжести выбор.
Забыть этот разговор, будто страшный сон, сохранить тайну исповеди и неистово молиться, чтобы в воскресенье Мэгги пришла целой, невредимой физически и морально. До конца жизни бороться с болью и гневом, если… если она не вернется или вернется… чтобы отправиться в последний путь.
Или нарушить тайну, взять на себя смелость прямо вмешаться в чужую жизнь и с гордо поднятой головой принять последствия. Да, с тысячей оговорок я имею право сообщить о надругательстве над ребенком, но ни одна из них к ситуации не подходит, да еще и человек этот… В лучшем случае меня отправят в другой город. В худшем… Я не знаю, что будет в худшем.
Неисповедимы пути Господни, поразительны испытания, которые Он дарует тебе. Поднимаясь по крыльцу полицейского участка, я искренне верю в то, что поступаю правильно.

[Frenesi]

Какие все почти благородные, ппц.
Жутковатую хренатень мы написали, товарищи.
А за Фрэнсиса спасибо.

[Luthi]

Всё выложила.

Трак слетел и у трёх авторов по два текста.