Текстовушки. Архив

[Todo Uno]

БАРСУЧИХА.

В глубине Дремучего Леса царила приятная прохлада. Густые зеленые кроны деревьев почти не пропускали жаркое солнце, и редкие солнечные зайчики подрагивали на тропинке, словно пугаясь моих тяжелых шагов. Многие звери и правда боялись заходить так далеко, но мне нравилось гулять по Лесу. Если на опушках трава уже стала сухой и жесткой, а в реку падали первые желтые листочки, то здесь дыхание надвигающейся осени совершенно не ощущалось. А что касается недобрых глаз, внимательно следящих за мной из чащи, так Барсучиха Берта найдет управу на любого лесного жителя.
Впрочем, моя прогулка не была праздной, и вскоре я вышла к своей цели – холмику с крепкой дубовой дверцей, закрытой на надежный замок. Видимо, хозяева перед отъездом любезно смазали замок и петли щедрым слоем масла, так что с помощью ключа дверь открылась легко и бесшумно, впуская меня в мое новое жилище. Домик был небольшим, но работы по наведению порядка предстояло много. Прежде чем начать уборку, я заметила в единственном окошке чью-то любопытную морду, которая явно решила оценить как жилье, так и новую персону.
- Кажется, стоит прибавить веса моей фигуре, - пробормотала я себе под нос и наведалась в соседнюю комнату, в надежде, что прежние хозяева выполнили мою просьбу, сопровожденную парой монет. Искомый предмет быстро нашелся, и я вернулась в гостиную, многозначительно положив тяжелое ружье на пыльный стол. В окно я больше не смотрела, целиком сосредоточившись на уборке, однако была уверена, что весть о Барсучихе стремительно разносится по Дремучему Лесу на десятках шустрых лапок.
Работа спорилась, и уже через пару дней в домике было уютно и чисто, а запах жареной ветчины и гороховой похлебки неизменно привлекал к окошку новых зрителей.
Возможно, дело было не в запахе, а в необычной обстановке гостиной и двух больших бочках, где настаивался яблочный сидр. Как бы то ни было, все в округе были твердо уверены, что со дня на день дверь моего жилища откроется для всех желающих хорошо провести время. К удовлетворению, которое испытывает каждый уважающий себя зверь, наблюдающий за результатами своих трудов, прибавилось легкое нетерпение, но я не дала азарту и спешке захватить себя. Только после того, как вся посуда была вычищена до блеска, у длинного стола выстроились ряды стульев, а на самодельном прилавке – ряды кружек, я была готова принять гостей или, правильней сказать, посетителей. Оставался последний, завершающий штрих – вывеска. Я знала, как назову свой паб еще до того, как решила его открыть.

«Барс, - говорил мой покойный муженек, шумно отхлебывая эль из кружки, и оглядывая своих друзей блестящими от выпивки глазами, - это свирепый и крупный хищник. Нет никого, кто бы смог его победить, и ей-богу, барсуки – это барсы Дремучего Леса!». На этом моменте неизменно раздавался одобрительный гул нетрезвых голосов, и раздувшийся от гордости Барсук угощал всех слушателей новой порцией эля. В округе нашу нору шуточно окрестили пабом «у Барса», и в тот момент я ужасно сердилась на мужа, его друзей и соседей, которые превратили наше некогда уютное семейное гнездышко в проходной двор, где было место всем, кроме законной хозяйки.

Тем ироничнее, что теперь я своими лапами установила в гостиной прилавок и наполнила бочки выпивкой, а кладовую закусками.
Теплым вечером, когда лес наполнился шорохами и гудением тихих голосов, я вышла из норы и торжественно повесила на дверь табличку:

Паб
Барс

- Хей, соседка! – раздалось из-за спины, как только я убедилась, что дощечка с названием висит ровно, - места на «Барсук» не хватило? Написала бы «бар «Сук», дешево и сердито!
Я неторопливо развернулась и, уперев лапы в бока, посмотрела на весельчака, которым оказался юный горностай – возможно, именно он подглядывал в окошко в первый день моего пребывания здесь. Зверек несколько смутился, увидев, что его остроумие не произвело должного впечатления, но старался сохранить дерзкое выражение мордочки.
- А тебе, шутник, видно эль еще рано пить, вот и зубоскалить сюда пришел? – фыркнула я, опираясь на стену домика.
- Вот и нет! – возмутился горностай, мигом теряя напыщенный вид, - я сейчас позову друзей, и мы проверим, каков у тебя эль! И ветчины не забудь нарезать, да побольше!
Он и правда вернулся с компанией, надувшись от важности, ведь среди его друзей был Главный Ласка, которого побаивался весь Лес. Я накрыла на стол и вернулась за прилавок, готовясь в случае необходимости применить ружье, но вечер прошел на удивление спокойно.

Видимо, лесным жителям понравились моя стряпня и выпивка, и в следующие несколько дней весть о пабе облетела округу. Звери приходили после обеда и сидели до позднего вечера, неизменно замирая, когда в комнату входил Главный Ласка с компанией. Конечно, молодые и горячие ласки пару раз пытались начать дебош, но обычно хватало вовремя стукнуть зачинщика поварешкой, чтобы умерить их пыл, а когда и этого оказывалось недостаточно, я стреляла из ружья в воздух. Довольно скоро посетители уяснили для себя правила поведения в моем заведении, а что касается Главного Ласки, так тот и вовсе проявлял необыкновенную учтивость. Так что когда он спросил, нет ли в пабе дальней комнаты, в которой он с компанией мог бы играть в карты на деньги, я не смогла отказать и обставила одну из пустующих кладовых под игровую. Ласка часто оставлял дверь, ведущую на кухню, открытой, и, хлопоча у плиты, я ловила на себе его взгляды. Это вначале рассердило меня, и я хотела было переселить игроков обратно в общий зал, но покладистость Главного, а также выражение на его мордочке, когда он наблюдал за мной, думая, что я его не замечаю, быстро растопили мое сердце. Несомненно, капелька мужского внимания никак не могла помешать все еще молодой и крепкой барсучихе, и время, проведенное на кухне, летело быстрее, чем обычно.

В один из последних дней лета, когда воздух начинает пахнуть дождем и легкой осенней горечью, я вышла за яблоками к пирогу, и увидела, как незнакомый мне ежонок увлеченно таскает эти самые яблоки из бочки, стоящей у дома. Он заметил меня раньше, чем я успела хоть что-то сказать, и, ничуть не растерявшись, показал мне язык, а затем только пятки засверкали. Я не стала бежать за маленьким воришкой – невелика потеря – но почувствовала беспокойство за ежонка и решила расспросить о нем ласок.
Ласки, как обычно, играли в дальней комнате, только в этот раз с ними не было горностая Герберта – приятного молодого зверя, который прилично выглядел на фоне остальной разношерстной компании.
- А где Герберт? – спросила я, на миг позабыв про недавнюю встречу.
В комнате грянул смех:
- Наш юный друг нашел работу и теперь не может посещать увеселительные заведения, - отсмеявшись, сообщил Мартин (тот самый горностай, который зубоскалил насчет названия паба) и закинул в пасть очередное вареное яйцо.
Я не увидела в новости ничего смешного; впрочем, с этих станется разыграть меня. Увидев, что я не ухожу, Главный Ласка вопросительно посмотрел на меня.
- Я сейчас видела ежонка, который воровал яблоки из бочки, никогда о нем раньше не слышала. Кто это может быть?
- Ежонок-воришка, - поморщился Ласка, - наверняка это Брайан.
- Никакого сладу с ним нет, - подхватил Мартин, поспешно прожевав яйцо, - у его родителей ежат целый выводок, мал мала меньше. Только не нужны они никому, вот и проказничают. Особенно этот, младший.
Я задумчиво кивнула, поблагодарила ласок и пошла печь пирог. Мысли о беспризорном ежонке не выходили у меня из головы, и я решила в следующий раз поговорить с ним, если, конечно, догоню.

ВЫДР.

- Эх, детки, скажите-ка, теряли ли вы когда-нибудь самое дорогое, что у вас есть? Нет, Бельчонок, я не про зарытые орешки толкую... Вот была у меня жена, да пропала. Что с ней случилось? А кто ж знает. Только она меня и слушала, а все остальные... - и Выдр безнадежно махнул рукой.

Он прохаживается по небольшой комнатке, служившей гостиной их семейству. Стулья, на которых сидят его воображаемые слушатели, пусты. Выдриха всегда говорила, что он отличный рассказчик. Кроме нее так никто не думал, впрочем. Лесной народец считал его чудаковатым занудой, который если уж начнет болтать, то не остановится, и добро бы говорил о чем-то интересном, но нет - часами мог рассказывать о том, как правильно разбивать камнем раковину речного моллюска или как полезны растущему организму бурые водоросли. Приятелей он не нажил, сынок Портли предпочитал проводить время со своими друзьями, а Выдриха, единственный его благодарный слушатель, в один проклятый день исчезла. Говорили, что люди ее схватили и отправили на фабрику выдр, чтобы испытывать на ней новые лекарства.

Выдр был совершенно сражен горем. Он справлялся с домашней работой, заботился о сыне, следил, чтобы тот был всегда одет по погоде и вкусно накормлен. Хозяйственный он был, этот Выдр, и лапки у него были золотые, вот только на сердце лежал огромный тяжелый булыжник, и никак не получалось его сбросить. Поговорить бы с кем-нибудь, да кто же станет слушать?

И Выдр обводит глазами рядок пустых стульев, представляя, что его слова кому-то важны. Выдриху он не представлял - слишком больно.
- Да и сегодня вот. Угораздило же Портли, сыночка моего, да вы знаете, сбежать с этим озорником Брайаном. На лодке им, вишь, покататься захотелось. Попросили бы меня, уж я б не отказал! Но нет, сами, все сами. Никому я не нужен. А лодка-то возьми и перевернись! И ударила моего сыночка прямо по задней лапке. Спасибо Рэту, вовремя он там оказался, вытащил баловников, а не то быть беде!

Выдр заходит в комнату к сыну, склоняется над его гамачком. Лето заканчивается, вода уже холодна, а скоро вообще лед станет - для этого и нужны гамачки. Ложишься на спинку, раскачиваешься - будто плывешь по реке, так спится лучше.
- Спит он. Спит, мой маленький. Скоро поправится, да. Отчего ж не поправиться, рана-то пустяковая. А как поправится, так я его свожу на представление в цирк. Пусть уж развлечется, а то ж скучно ему со мной, вот и придумывает всякое. Посмотрит, повеселится, может, и шалить поменьше станет.

[Todo Uno]

СЕРЕДИНА СЕНТЯБРЯ.
БАРСУК.

"Ты должен познакомится с Бертой, она клевая!" – говорили все вокруг. "Никому я ничего не должен" - убеждала Барсука одна его часть уже вторую неделю, другая же рисовала в голове сцены знакомства, ну а третья периодически, особенно по ночам, напоминала ему, что у любого мужчины должна быть женщина. Наконец, он решился.
Резная вывеска «Барс» была излишне массивной для такого маленького заведения, как показалось Барсуку, но хохот зверей внутри, вкусные запахи и веселая музыка свидетельствовали о том, что народу там собралось достаточно. Барсук переминался с ноги на ногу, не решаясь открыть дверь, но дверь сама открылась перед ним, а Кролик с голым торсом вывалился наружу с воплем «Вот это пивас!» и упал куда-то в кусты, немедленно захрапев. Кролики все делают быстро.
Выхода не оставалось и Барсук, приосанившись, зашел внутрь, надев на лицо свое привычное угрюмо-высокомерное выражение, и сел за столик в углу. «А пиво и правда ничего», - подумал Барсук, хотя оно было гораздо лучше, чем «ничего», но чрезмерное восхищение удел женщин, ведь так?
Впрочем, в некоторых случаях эмоции сдержать очень сложно. Попивая пиво, Барсук пожирал взглядом Берту. Конечно, он старался делать это украдкой, чтобы никто не заметил… но… какая шерсть, о боже, какие лапы. А эти полоски на заднице… Третья часть Барсука, та самая, что страдала по женщинам, сковала его разум полностью. И не только разум, но, похоже, и тело. Потому что Барсук совершенно нелепо опрокинул кружку на пол. Вдребезги.
Барсук замер, кожей ощущая, как шерсть на загривке вспотела и вздыбилась. Он был готов провалиться сквозь землю, лишь бы не ловить сейчас взгляды посетителей. И ее.
Раздались смешки.
- Барсук, а ты знаешь, что за разбитую посуду тебе придется отрабатывать на кухне? – крикнул кто-то.
- И отработаю, что такого… - пробубнил Барсук, стараясь удержать остатки чести на своем лице, скосив глаза наблюдая за красавицей Бертой, которая разливала горячее.
Зато он будет рядом с ней.
Полчаса Барсук намывал кастрюли, посылая Берте, как он полагал, взгляды, полные любви и страсти. И он готов был поклясться, что она улыбалась ему. Ему! Только ему! Барсук подбирал слова, как сказать ей о нахлынувших чувствах – ведь бесспорно, это любовь с первого взгляда… Но…
Берта шлепнула по заднице одного из горностаев, работающих на кухне, и, не глядя на Барсука, вышла за дверь с другим.
Сердце Барсука разрывалось от тоски, когда он вышел из паба. Первая женщина, которую он знал, отвергла его, не успев даже поговорить.
Пропади пропадом этот «Барс»! Больше Барсук туда ни ногой.

БАРСУЧИХА.

Не успела я и глазом моргнуть, как пролетели, взметнув в воздух пожелтевшие листочки, несколько первых недель осени. В округе все привыкли к моему заведению, и даже жены завсегдатаев перестали смотреть на меня исподлобья. Кажется, они даже были довольны тем, что теперь всегда знали, где искать своих мужей, но, конечно же, не признавались в этом, заглядывая в двери с неизменным ворчанием.
Сегодня в пабе было особенно суматошно, так что когда я вынесла лисам очередную порцию заливного из рыбы, то не сразу заметила нового посетителя. А заметив, тотчас потеряла дар речи, настолько хорош собою был этот Барсук, одиноко восседающий в углу стола. Большой и сумрачный, он искоса оглядывал помещение тяжелым взглядом, и, заметив мой вопросительный кивок, коротко бросил:
- Пива.
Вернувшись за прилавок и подставив большую кружку под пенную струю, я сама не заметила, как наскоро пригладила шерсть и отряхнула передник от мучной пыли. «Как девчонка, ей-богу», - пронеслось у меня в голове и, рассерженно фыркнув, я попыталась вернуть себе чувство собственного достоинства. В зале тем временем изменилась обстановка – Главный Ласка, чрезмерно активно размахивая лапами и гораздо громче, чем обычно, рассказывал об очередном своем похождении, временами бросая на Барсука просто убийственные взгляды. Тот, однако, словно не замечал постороннего мельтешения, и я медленно направилась к нему, чуть покачивая бедрами. Он искоса взглянул на меня и тут же отвел глаза, сохраняя молчание, зато скрип зубов Ласки, наверное, слышал весь паб. Уже когда я вплотную приблизилась к Барсуку, он, словно пребывая в смущении, неловко попытался принять кружку прямо у меня из лап и тут же, не удержав, ахнул ее об пол. Черепки с веселым звоном разлетелись по земляному полу, оставляя за собой пивной след, и со всех сторон грянули смех и улюлюканье:
- Ха-ха, вот ты и попал, папаша!
- Будешь теперь в прислужниках у хозяйки!
- Кило картошки для очистки этому господину!
Я и правда заставляла помогать себе на кухне за битье посуды, но сейчас краска бы залила мое лицо, если бы я только умела краснеть – в конце концов, не случись моего глупого представления, Барсук спокойно бы пил свое пиво. Он не стал дожидаться, пока я вынесу свой приговор, и серьезно сказал:
- Виноват - значит, буду отрабатывать, - и встал из-за стола, любезно пропуская меня вперед.
Я поспешила на кухню и в наступившей тишине мысленно отчитала себя: «ах ты, глупая барсучиха! Неужто мало тебе было пьянчуги-мужа? Не наигралась еще в брак?». Барсук тем временем терпеливо стоял у двери в ожидании указаний. Как назло, буквально вчера юркие ласки в обмен на бочонок сидра накололи мне дров, а других занятий, достойных столь внушительного зверя, я решительно не могла придумать. Так или иначе, аккурат в это время в печи поспел цыпленок с травами, и первым моим поручением было разделить его на части.

В следующие полчаса Барсук беспрекословно выполнял всякие дурацкие задания: резал хлеб, открывал консервы и тер морковку для рагу, в то время как я готовила луковую похлебку, украдкой бросая взгляды на своего помощника и невольно любуясь его сильными лапами. Мне было любопытно, смотрел ли он на меня и если да, то как я выглядела в его глазах, но я упорно гнала эти мысли от себя.
Наконец, когда с последней морковкой было покончено, я бодро воскликнула:
- Все! Больше у меня нет работы. Спасибо тебе за помощь.
- Не стоит благодарности, – он учтиво склонил голову, передавая мне консервный нож.
- Советую больше не попадаться мне в лапы, - усмехнувшись, я встала и подошла к двери кухни. - пойдем, я тебя провожу.
Барсук что-то смущенно бормотал себе под нос, возможно о том, что мне не стоит так утруждаться, но я уже вышла в зал, где порядком поубавилось посетителей, и решительно направилась к дверному проему.

На Дремучий лес опустились мягкие сумерки, где-то вдалеке робко стрекотал одинокий сверчок, время от времени замолкая, словно стесняясь своего раннего выступления. Барсук коротко попрощался и ушел, шурша ветками, которые быстро сомкнулись за его спиной. Я еще немного постояла на пороге и уже было собиралась возвращаться в зал, где кто-то требовал добавки эля, как заметила в кустах очертания невысокой фигурки. «Небось, снова ежонок, - сердито подумала я. – нечего зверятам шастать по такому опасному месту в такое время!». Проверяя свою догадку, я стала было разворачиваться ко входу в паб, а затем молниеносно бросилась в кусты, схватив нечто маленькое, колючее и пищащее. Брайан – конечно же, это был он – весь сжался, словно боясь, что его сейчас будут бить. Мысль, что ему, очевидно, часто перепадает, меня расстроила и разозлила, хотя можно было представить, что звери не очень-то любят, когда у них воруют еду. Я встряхнула его за шиворот, чтобы он перестал жмуриться и убрал лапки от лица:
- Брайан, так? – мой грозный голос, казалось, поверг его в полный ужас, и я быстро смягчилась, - ты, наверное, голодный?
Ежонок мигом обмяк всем тельцем и нерешительно кивнул. Он также не проявлял попыток сопротивления, пока я несла его через черный ход на кухню и усаживала на высокий табурет.
- Берта, ну так где там мой эль? – донесся возмущенный вопль из зала. Судя по голосу, нетерпеливый проситель был уже накачан выпивкой по самую макушку.
- С тебя на сегодня хватит! – рявкнула я, и ежонок снова вздрогнул.
Я было совсем растрогалась, но быстро вспомнила, как ловко он улепетывал с ворованными яблоками, насмешливо показав мне язык, и тотчас взяла себя в лапы:
- Значит так, юноша, это никуда не годится. Я сейчас накормлю тебя похлебкой, и буду кормить каждый день, но ты должен пообещать, что будешь помогать мне в работе, не отлынивая! А иначе…, - последняя фразу я произнесла как можно грознее, и Брайан поспешно закивал.
Довольная, я поставила перед ним дымящуюся тарелку и ломоть хлеба с ветчиной и, наблюдая за тем, с каким аппетитом ежонок наворачивает угощение, подумала, что день все же был определенно хорош.

[Todo Uno]

РЭТТИ.

О том, что Крот снова хочет уйти, Рэтти научился узнавать задолго до того, как приятель скажет это прямо в лоб. За несколько дней до ухода Крот становился особенно задумчивым и рассеянным, движения его при этом становились чуть более суетливыми, и Рэтт все понимал и только кивал с улыбкой, когда Крот подходил к нему с крохотным чемоданчиком вещей. Рэтт знал, что Крот уходить пожить в родной Норе, и даже не пытался отказать ему в этом.
— Мой дом — твой дом, — говорил Рэтт, — и твой дом — тоже твой дом. Кто же я такой, чтобы запрещать тебе жить в любом твоем доме да требовать оправданий?
Иногда Крот возвращался через пару дней, а иногда – через неделю, и это было самым долгим его отсутствием. Рэтт никогда не беспокоился о друге, никогда не пытался будто бы случайно пройти мимо его Норы или вовсе напроситься в гости. По правде говоря, Рэтт даже не был уверен, что знает, где находится эта самая Нора. Но в этот раз что-то было не так. Ощущение тревоги стало подтачивать Рэтта в тот момент, как шаги Крота затихли за дверью дома, и к третьему дню оно стало настолько невыносимым, что Рэтт отправился в Дремучий Лес. Нет-нет, не искать Крота, конечно! Всего-то немного развеяться да навестить знакомых! Ну, а если Крот и встретится по пути, то что ж тогда, не прыгать же в кусты с дороги, лишь бы не пересечься!
Впрочем, попытки самообмана пошли прахом. Ни к кому из друзей Рэтт и не зашел, бесцельно слоняясь по тропинкам Леса. Порою он проходил мимо чужих домов и нор, да спохватывался, что стоило бы заглянуть в гости, только тогда, когда эти самые дома и норы оставались далеко позади. И вот уже Рэтт почти решил плюнуть на свою тревогу как следует и отправиться домой, как в поле зрения его попали знакомые следы, совсем свежие, будто бы Крот вот только что прошел перед ним. Отправившись по следам, Рэтт пришел к глубочайшей яме, от которой явно расходились в стороны темные туннели. Следы обрывались у входа в один, особенно темный и жуткий. Ну конечно же, бедолага Крот упал в эту ужасную яму и, будучи не в силах выбраться, решил разведать, куда ведут туннели!
Рэтт тут же кинулся домой, схватил фонарик, схватил веревку и метнулся к Барсуку, ведь кого еще стоило брать в помощь для изучения подземных ходов? Только вот Барсук не открыл дверь, хотя Рэтт стучал долго и упорно. И поэтому Рэтт, трясясь от страха и закрепив веревку у входа, дабы не заблудиться, уверенно вошел в тот туннель, куда вели следы Крота.
К тому моменту, как Рэтт, устав от бесплодных поисков и слегка охрипнув, решил вернуться и снова попробовать достучаться до Барсука, оказалось, что он давно потерял следы Крота из виду, а веревку, что обеспечивала возвращение на поверхность, кто-то оборвал. И, судя по месту обрыва, совсем недавно. Не успел Рэтт подумать, что бы это могло значит, как он услышал Звук. И Звук вселил невыносимо огромный ужас в его крохотное сердце. И Рэтт побежал, бросив фонарь и вообще не разбирая дороги, а Звук следовал за ним, то подгоняя сзади, то выскакивая спереди, окружая, направляя, загоняя. Еле дыша, едва держась на ногах, Рэтт из последних сил взмолился Другу и Помощнику, охраняющему зверей Дремучего Леса. И стало тихо. И даже, будто, посветлело. Во всяком случае, теперь Рэтт мог хотя бы разглядеть собственные лапы. И Крота, сонного, в мятой пижаме, со всех ног бегущего Рэтту навстречу. Пожалуй, последовавшие объятия были самыми крепкими и эмоциональными в жизни Рэтта.
Домой они вернулись вместе, на удивление быстро найдя выход из темного лабиринта. Только Рэтт все тревожно оглядывался половину дороги.

ТОАД.

Каждое утро я открывал глаза и смотрел, как по окну наперегонки стекают капли дождя. Пахло сыростью, а туман прятал от взглядов улицу, словно бы солнце укуталось в шерстяной плед и раскидало его края. Я вздыхал, переворачивался на другой бок, засыпал. А просыпаясь, видел все ту же картину.
- Сентябрь, - думал я. В Тоад-холле так было всегда - не яркое разноцветье листвы, а белесая пелена вокруг и мшистая мягкость под ногами.
В этот сентябрь я сильно простыл: надрывно кашлял, глаза слезились, а в голове били колокола.
И я физически ощущал нехватку заботы. Традиционно в Тоад-холле прислуживала семья молчаливых белок, сотрудничество с которыми уходило в глубь веков. Правда, порой закрадывалось подозрение, что Барсука они слушались куда больше, чем меня. Я отмахивался от этой мысли, но, пока сидел взаперти во время той истории с автомобилями, Барсук прогнал их всех.
Теперь я был совсем один.
И я много спал, будто бегал по вязким лабиринтам. Порой просыпался и считал удары дождя по окну - и либо засыпал снова, проваливаясь в болезненные сны, либо вставал, раздраженный бесконечными каплями. Пару раз пытался что-то сварить, но ронял, рассыпал и разбивал все, к чему прикасался, и в какой-то момент просто свалил все свои неудачи в один угол, надеясь, что они исчезнут и перестанут напоминать о моей криволапости.
Чтоб хоть немного разбавить тишину в доме, я порой включал метроном. От него голова болела еще сильнее, но я уже не чувствовал себя таким одиноким.
"Ничего, вот будет время обеда - и сам увидишь, все придут тебя навестить", - утешал я себя. Но часы неумолимо, хоть и медленно, шли вперед, и никто не приходил. День за днем.
Пока однажды дверь комнаты не распахнулась.
- Куда я могу это положить? - в лапах у Герберта была растопка для камина. - О лесные духи, как тут сыро и холодно, немудрено, что ты заболел! В таких условиях жить может только плесень!
- Ты посидишь со мной немного? - жалобно спросил я. - Мне кажется, я заперт здесь уже целую вечность, без единой живой души!
- Всего второй день, - рассмеялся Герберт. - Я был у тебя позавчера, как раз когда ты начал чихать.
- …Так ты останешься?
- Конечно. Сейчас растопим камин, прогреем комнату, и я останусь так долго, как только захочешь.
И Герберт правда остался. Он завернул меня в огромный вязаный плед, который нашел где-то в кладовой, сверху, как огромный бант, повязал шарф; а я угостил его редким коньяком. Мы сидели перед камином, Герберт ворошил дрова, и каждый раз, как в огне что-то вспыхивало, я счастливо жмурился.
Герберт знал сотни историй. Он рассказывал, как предки горностаев боялись запятнать чистоту своей шерсти, в результате чего стали символом невинности. Запятнавшие же были обязаны покончить с собой, и эта традиция стала отмирать относительно недавно, хотя старики все еще ворчат на молодежь по поводу загубленного ритуала. Он рассказывал о ярмарках, приуроченных к смене зимней окраски на летнюю и летней на зимнюю, даже показал несколько танцев и пообещал угостить традиционными лакомствами. Он рассказывал о правилах поведения, сватовства, охоты, об иерархии и укладе, об особых словечках и о легендарных тавернах ласок. Когда, наконец, Герберт заторопился домой, я не знал, какое из чувств сейчас сильнее - сожаление от расставания или счастье от восхитительного вечера.
- А обещал остаться так долго, как хочу я! – покапризничал я напоследок, но Герберт сказал, что мне нужно выспаться, чтоб утром проснуться здоровым.
Я послушно улегся, замотавшись одеялами в несколько слоев, но уснуть не мог, так разыгралось мое воображение. Я представлял, что родился горностаем и живу в этой самобытной среде, плут и краснобай, любимец толпы, ценитель вин, неотразимый и ловкий; все оглядываются вслед, когда я прохожу по улице, все говорят обо мне, в моем доме всегда много гостей. Я с некоторой досадой потрогал свою мокрую кожу - впервые задумался о том, что некрасив и неуклюж.
Но, когда я попытался вспомнить хоть что-то из рассказанного, то не смог. Я тщетно пытался представить себя в антураже какой-нибудь из историй, но помнил лишь, как Герберт смущенно смеялся, морща переносицу, как изображал пожилую госпожу-ласку, как изящно поворачивался в танце, как постукивал каблуком и как складывал подушечки пальцев, когда не мог найти слов. Меня не интересовали горностаи, меня интересовал Герберт!
Я сел на кровати, и сердце мое билось как никогда громко.

ВЫДР.

Выдр трясся в стареньком натужно фырчащем автобусе и молчал. Да и что тут сказать? Единственный его сын, Портли, сбежал в город на фабрику выдр. Видно, прослышал где-то про нее, сам-то Выдр и словом не обмолвился, что Выдриха, возможно, еще жива. Когда Портли пропал, испуганный Брайан даже не отпирался, рассказал все как есть: да, отправился искать маму на фабрике выдр. "Что ж ты за друг-то такой", - в сердцах бросил Выдр, понимая, что обвиняет ежонка несправедливо. Что он-то мог поделать, если уж упрямый сын вбил себе в голову во что бы то ни стало отыскать мать?

Фабрика оказалась огромной и серой. Выдр вытянулся и постарался заглянуть в одно из зарешеченных окон, да где там. А тут и охранник подошел, обратив внимание на странного любопытствующего зверька.
- Эй, тебе тут что надо? Хочешь, чтоб из тебя весь жир вытопили на мыло?
- Товарищ человек, я ищу своего сыночка. Он совсем малыш, несмышленыш, сбежал из дому да и сюда... Сказали ему, видно, что мамочку его сюда определили. Вы б пропустили меня, я б забрал его, да обратно, - жалостливо залопотал Выдр.
- Бен, пойди сюда, Бен! Погляди, какая тут гладенькая выдра! Не нужен ли твоей женушке новый воротник на пальто? - и охранник загоготал. Выдр пустился наутек.

Схоронившись за мусорными баками и пытаясь отдышаться, он прислушался: не топочут ли сапоги охранников, уже распределивших между собой его шкурку? Было тихо, но Выдр все же чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
- Эй, - обратился он к темному углу, - выходи. Ты же зверь, как и я. Нечего нам друг друга бояться.

Из тени высунулся острый носик, пошевелился. Потом показался и его обладатель целиком - большая серая крыса. Выдр представился и кратко (дыхание после погони оставалось прерывистым) рассказал, что его сюда привело. Крыса звали Кайл, и он знал, как попасть на фабрику и даже как пробраться в закрытый отсек - тот самый, где держали в клетках зверей. Выдр надеялся, что Портли не смог забраться так далеко - нечего ему смотреть на несчастных пленников, но они облазили всю фабрику, а выдренка так и не нашли.
- Что ж, остался только закрытый отсек, - Кайлу явно не хотелось туда идти, и он боролся с собой. - Я провожу, пойдем.
Они нырнули в большую ржавую трубу, а потом решили разделиться - так быстрее. Выдр семенил по длинным коридорам, ожидая вот-вот увидеть ряды клеток с пойманными животными. Что он будет делать тогда? Попробует их освободить? Или продолжит поиски сына, забыв об остальных?

Вдруг из-за поворота прямо на Выдра вылетел человек. Он был в форме работника завода. Человек споткнулся, чуть не отдавив Выдру лапку, вскрикнул, но тут же, мгновенно оправившись от неожиданности, ловко схватил зверька и потащил за собой.
- Консервы, консервы, - приговаривал он. - Вкусные консервы, жирные консервы, ишь какая мясистая выдра, наваристые получатся консервы!
Человек остановился перед огромным чаном, в котором что-то бурлило, подхватил Выдра обеими руками и бросил бы прямо в этот кипящий ад, но Выдр извернулся, тяпнул его, шлепнулся об пол и побежал куда глаза глядят, изо всех сил перебирая толстыми лапками.

Он бежал так долго, как только мог, а остановившись наконец, обессиленно сполз по стенке.
- Вот это попали мы в передрягу, - еле шевеля языком, пробормотал он. И услышал всхлипыванья в ответ. Шмыгая носом и повесив голову, к нему ковылял Портли.
- Ревешь теперь-то, а? Заставил отца поволноваться и ревет. А чего ревешь, сам ведь делов натворил! - Выдр сердито выговаривал сыну, не забывая при этом крепко-крепко прижимать верткое маленькое тельце к груди и гладить плачущего малыша по головке. - Надо, стало быть, убираться отсюда подобру-поздорову.

И Выдр полез в трубу, очень похожую по виду на ту, по которой он и попал сюда. На выходе их ждал Кайл.
- А, нашлась-таки пропажа, - ухмыльнулся он в усы. - А вот посадили б тебя в клетку, так бы там и сидел до пришествия Великого Освободителя!
 - Да-да, - подхватил Выдр. - Так оно и было бы. И люди б на тебе экс-пе-ри-мент-ты ставили, это когда иголками тычут, да смотрят, как ты извиваешься! А как перименты закончились, так сунули б тебя в здоровенный чан и сварили бы тушенку!

Кайл хитро улыбнулся, и его глазки-бусинки заблестели еще сильнее.
- Малыш-то твой смышлен вроде, Выдр, так что ж ты его все детскими сказками кормишь? Давно уж люди не едят животных. И опыты никакие не ставят. Просто ловят да держат в клетках, будто мы и правда им нужны. А мясо, шерсть, шкуры - все это добывают из какого-то специального порошка. Сыпанут его в чан с водой - вот и мясная туша.
Портли от удивления приоткрыл рот. А Выдр вспомнил, что, когда удирал от человека, тот и не попытался его догнать, а только досыпал в чан порошка.
- А Великий Освободитель-то не сказки разве? - нахмурившись, спросил он.
- Может и нет, - задумчиво ответил Кайл, подкручивая лапкой усы. - На кого ж нам еще надеяться, кроме него? А может, это тоже просто легенда, символ, а на деле люди образумятся да и отпустят зверей сами - вот тебе и великое освобождение.

Выдр помолчал, уж слишком болезненной была тема. Сердечно поблагодарив Кайла, они отправились домой . Отец по-прежнему нес сына в лапках, будто это могло оградить того от опасностей мира.

[Todo Uno]

ГОРНОСТАЙ ГЕРБЕРТ.

Тоад-холл Герберту нравился. Здесь было так спокойно, так уютно, что ничего не хотелось менять, только до конца жизни гулять по гулкому пространству внутри огромного дуба, внутри которого и были комнаты особняка. Подвалы же уходили глубоко под землю, и потолок держался на дубовых корнях, отчего они создавали немного пугающее впечатление. Но даже это лишь добавляло Тоад-холлу очарования, хотя горностай и решительно не понимал, как в таких огромных подземных тоннелях можно найти искомое сокровище. Он спускался вниз чуть ли не дважды в день, и мог поклясться, что не исследовал еще и сотой доли того, что скрывалось под красивым особняком. А ведь он был здесь уже почти месяц! И, что важно, решительно не хотел уходить. Здесь был… тот уют, что ему так не хватало дома.

Единственное, что решительно не нравилось Герберту в этом странном завораживающем месте — семейство белок, что прислуживало за столом, убиралось и всячески следило за поддержанием порядка в доме. Белки были удивительно молчаливы, и даже когда горностай пытался пообщаться или попросить что-то — лишь молча кивали и делали то, о чем он просил, либо же кивали отрицательно, и не делали.  А на попытку поговорить, обычно все же отвечали, но очень скупо. Уговаривать их было бесполезно, их мордочки почти всегда выражали полное равнодушие, а глаза будто были подернуты дымкой и тоже ничего не выражали. Герберт побаивался белок: в его понимании ни один зверь не должен был так себя вести.

Впрочем, он надеялся, что это просто признак их вышколенности как слуг, и больше ничего, и иногда все же пытался разговорить кого-нибудь из них. Чаще всего это выглядело как-то так. Он подходил к Младшему Белке и спрашивал:
— Как твои дела, что нового? — и в голосе его был живейший интерес и дружелюбие.
Но бельчонок смотрел куда-то сквозь него, и без малейших эмоций цедил:
— Все замечательно, Герберт. Я занят, отпустите меня пожалуйста.
— Но нельзя же все время заниматься одними только делами! — восклицал Герберт, а белки, тем временем, и след простывал, и горностай не успевал даже сообразить, куда же делся недавний неохотный собеседник. В конце концов Герберт привык к тому, что беличье семейство — что-то вроде незаметных теней, скользящих по своим делам мимо него, и перестал пытаться их разговорить. Лишь побаивался их, считая, что так нельзя.

Но в остальном… Ему без сомнения нравился Тоад-холл. Однажды, когда Тоад заболел, горностаю поручили отнести в его комнату дрова на растопку, за что тот взялся со всем возможным энтузиазмом, успев изрядно заскучать за время отсутствия хозяина: убивать скуку одними лишь вылазками в подвал было больно страшно.

Герберт немедленно бросился исполнять поручение и вскоре был возле двери, за которой и обитал хозяин дома. Он постучался, и тут же услышал полный энтузиазма, хоть и немного замученный, голос Тоада:
— Входите-вносите, кто бы вы ни были, я умир-раю со скуки сидеть тут один!

Герберт улыбнулся, открывая дверь. Он внес охапку дров, и обнаружил, что Тоад с несчастным видом развалился в кресле у камина.
— О, это вы, мой замечательный спаситель! Вы принесли мне тепло и радость от согревания! — оживился тот, слегка привстав с кресла. — Кладите это, и присаживайтесь, друг мой, составьте компанию скучающему больному! Вы же не против, Герберт?
Горностай даже слегка смутился, сам не понимая, отчего, но покорно положил вязанку и сел в кресло напротив:
— Нет, конечно же я не против, особенно если это пойдет вам на пользу, — пробормотал он тихо, сам себе удивляясь.

— О, не стесняйтесь, Герберт! Выпейте со мною немного этого чудесного коньяка, и расскажите что-нибудь о себе! Я давно не слушал ничего нового, знаете ли, а слушать старое утомляет-надоедает!
Угощение горностай принял, и, когда его немного разморило от согревающего действия напитка, разговор пошел гораздо легче. Растекшись меховым кульком по креслу, Герберт увлеченно рассказывал Тоаду о том, как они жили в районе горностаев и ласок, и всматривался в каждое движение собеседника, которым тот демонстривал высочайшее внимание.

— Вот, например, — говорил Герберт, — многие считают, что воровать — плохо. У нас же всегда считалось, что плохо — это попадаться и красть у своих, и если ты не умеешь тихо проникать в чужие карманы, то ты и не горностай, и не ласка, а так… мышь какая-то! Меня так в детстве мышью и дразнили, потому что я научился совсем не сразу.

Тоад рассмеялся.
— За что же ты получил это обидное прозвище, Мышка Герберт?
— Да сейчас-то совсем оно не обидное, — фыркнул горностай, — мыши же тоже звери! А вот тогда… Дело в том, что была у нас своя, маленькая банда, и главной в ней была девчонка. Ласка Беттси. Вредная-вредная! Ну она и подбила меня и еще пару ребят забежать в лавку, где продавали медовые орехи, и утащить на всех. Все смогли, а я чуть не попался. Вернулся к ней, и сказал, что больше я туда ни одной лапой не вступлю, потому что меня чуть за ту лапу и не сцапали!

Тоад поддался вперед, всем видом выражая живейший интерес.
— И что же было потом? Она заставила прибежать и быть пойманным-сцапанным?
— Хуже! Пошла, и сама утащила три порции. И бросила их мне под лапы, со словами «все приходится делать самой, раз уж мальчишки некудышные пошли!» И сказала, что я Мышонок, а не горностай. Так прозвище и прицепилось, пока я не научился доказывать, что все могу… хотя я все равно не люблю воровать. Лучше уж найти что-нибудь хорошее.

Тоад рассмеялся, точно зная, что за все время обитания в Тоад-холле Герберт не то, что ничего не украл — нашел несколько давно потерянных вещей и вернул ему лично. А за окном, тем временем, потемнело, да и сам больной захотел спать. А потому покачав головой и еще немного посмеявшись, он предложил:
— А давай ты зайдешь ко мне завтра? А то что-то в сон клонит, поздновато-ночевато уже. Да и ты носом клюешь.

Герберт встрепенулся, и даже вскочил с кресла:
— Я не хотел тебя уто…
— Все хорошо-замечательно, — перебил его Тоад. — Но не помешало бы передохнуть, чтобы завтра был новый день и новые истории. Ты же придешь?
— Конечно!
— Ну вот и отлично-прекрасно!

Тоад проводил Герберта к двери, и даже на всякий случай напомнил, где находится его комната. Горностай же шел, будучи удивительно умиротворенным простой болтовней у камина. Ему очень нравилось, с каким живейшим интересом реагирует хозяин дома на его простенькие баечки о детстве, и было так уютно, что прямо даже и не хотелось никогда и никуда уходить. Придя в комнату, Герберт почти сразу завалился спать в свою лежанку, и снились ему бесконечные разговоры и заразительный смех энергичного веселого Тоада.

КРОТ.

Иногда я чувствую вину перед своей норой - мне так хорошо в домике Рэтти, что я задерживаюсь там надолго, напрочь забывая о норе. А потом вспоминаю и возвращаюсь в нее на насколько дней. Начало осени я прожил в ней, а когда по утрам стало подмораживать, снова отправился к Рэтти. Я скучал по нему и по шуму Реки, что плещет о стены домика, успокаивая и убаюкивая. Я так спешил, пробираясь по Дремучему Лесу, что налетел на куст можжевельника. Отскочив от него, я провалился в яму. Гнуса тебе в дупло! Я пытался выпрыгнуть из нее, но допрыгнуть до вершины мне так и не удалось, а потом я и вовсе подвернул лапу. Я старался не сдаваться и обнаружил, что это вовсе не яма, часть тоннеля, тогда я отправился по нему. Я долго бродил и в конце концов окончательно заблудился.  К тому времени я совсем отчаялся, поэтому сел на камушек и заплакал. Когда я уходил пожить к себе, Рэтти никогда не беспокоил меня, значит, он может еще неделю не искать меня. А кроме него вряд ли кто-то стал бы обо мне беспокоиться.
Через некоторое время, немного успокоившись, я пытался придумать, как же мне выбраться, и тут почувствовал очень легкое дуновение ветра, похожее на прикосновение крылышка мотылька. Я поднял голову и заметил отсвет в конце одного из тоннелей. Я шел и шел в ту сторону, прихрамывая на больную лапу, и через время, показавшееся мне долгим, как зима, все-таки добрался к здоровенному подземному озеру. Я был так вымотан, что все происходящее казалось мне блужданием во сне или в тумане, или в тумане во сне. Над озером, на касаясь воды, парил шар из пламени голубого цвета. Я даже не удивился. Просто вдруг понял - так легко, словно вспомнил то, что всегда знал - понял, что все хорошо и что все будет хорошо. А потом я заснул.
Сквозь сон я чувствовал, что кто-то поднял меня на лапы и понес, но у меня не было сил ни удивляться, ни проснуться. Проснулся я потом, на каменном полу тоннеля, от того, что меня звал голос Рэтти. Я поспешил туда, а Рэт шел мне навстречу, встревоженный, с фонарем в лапе. Я обнял его, и он обнял меня, а потом повел к себе в домик. Я пытался рассказать о том, что со мной случилось, но воспоминания разлетались встревоженными бабочками. И я смог произнести только "шар", "озеро", "огонь".
А потом еще сказал: "я так соскучился". И мы поспешили домой, к горячему чайнику, плюшкам и тетушкиному сервизу.

[Todo Uno]

ПРАЗДНИК ХЭЛЛОУИНА.
КРОТ.

Тот осенний день начался самый отвратительным образом - с наводнения. Рэтти с самого утра ушел на Реку, а я остался досыпать в теплой постельке. Проснувшись, я занялся подготовкой костюма и, видимо, чересчур увлекся, пришивая желуди,  - настолько, что пришел себя, когда лапами ощутил воду. Морковкины хвостики! Я кинулся перекрывать течь и спасать вещи.  Я спас все. Ну, почти все. Еще и пару чашек из того тетушкиного сервиза расколотил в суматохе. До прихода Рэтти я метался по его квартирке, укоряя себя, и не представлял, как сознаться.
Рэт вернулся оживленным, в приподнятом настроении, которое я не решился испортить. Мы начали готовить дом к празднику: я застилал столы, он развешивал повсюду фонарики - слишком много, на мой взгляд, но Рэтти считал, что праздничных украшений много не бывает. Все это время я не находил себе места, терзаясь чувством вины. В конце концов я не выдержал: перед самым угощением я утащил Рэта в прихожую и сознался во всем - что своей невнимательностью загубил столько вещей и почти уничтожил его милый домик. Я готовился к тому, что он разозлится и выгонит меня в Дремучий Лес - но Рэтти обнял меня и сказал, что прощает. В том числе и за черепки тетушкиного сервиза, заметенные в уголок кухни.
И начался праздник.

ТОАД.

Я и правда проснулся здоровым в тот день, но на душе моей было тяжело. Я ходил мрачнее тучи, и ни шар, ни коллекции разнообразных безделушек не могли развеселить меня.
«Вот и влюбился», - думал я, и рот мой кривился.
Я тысячи раз представлял себе этот день. Она – громкоголосая, похожая на поросший мхом булыжник, хозяйка собственных лилейных апартаментов и управляющая десятками слуг – должна была покорить меня на каком-нибудь массовом мероприятии. Чтобы за историей вспыхнувшей любви следили завистники, шептались об этом, укоряли своих партнеров – «а вот у нас не так!». И мы, все в парче, бархате и в модных шляпах, уходили бы оттуда рука об руку, чтоб никогда не расставаться. Потом, конечно, мы бы завели детей – так много, что они перекрикивали бы птиц по весне. Я бы ходил играть в преферанс, супруга бы занималась вышивкой, и раз в месяц мы бы садились в машину без крыши (уж жена бы разрешала мне ездить!) и уезжали танцевать кадриль.
А что вместо этого?
Я – богач, увлекающийся и разносторонний, у меня узорчатые канделябры над камином, библиотека на лесных языках и свой воздушный шар.  А моя любовь – малого того, что мужского пола, так еще и из рода каких-то то ли воров, то ли бродяг, то ли кухарок.
Когда на следующий день Герберт зашел с охапкой разноцветных кленовых листьев, из которых смастерил мне корону, я дал ему понять, что сегодня не расположен вести беседы у огня. И, пожалуй, вряд ли буду расположен еще когда-нибудь.
- Я сказал что-то лишнее? – спросил Герберт, но я уже закрывал дверь.
«Нет, это просто блажь», - думал я, поедая в кресле-качалке заварные пирожные. Не мог же я и впрямь влюбиться в горностая! Просто наваждение из-за болезни. Игры разума, дурацкие фантазии, мало ли что померещится от жара.
Настроение после этого решения стало улучшаться, но ненадолго: я посмотрел на календарь, и вспомнил, что близится Хэллоуин. Мне всегда хотелось, чтобы праздник проходил в гостиной Тоад-холла, а не на поляне у бобров, где у меня вечно мерзли ноги. Но нет, каждую осень мне приходилось делать вид, что веселюсь, а на самом деле я постоянно оглядывался на подозрительных оборванцев, старался не попадаться на глаза агрессивно настроенным компаниям и крепко-крепко прижимал к себе суму. Будь я организатором праздника, хорошенько бы подумал над списком гостей.
К тому же начинало холодать, и от этого я становился медлительным и ленивым, что всячески способствовало хандре. Я дал ей волю, и, казалось, даже вековые камни готовы содрогнуться и с тяжким вздохом рассыпаться под тяжестью моей мрачной тоски.
В общем, то еще времечко. Сами видите, что приятного мало.
Утром мне пришла идея выйти в сад, посмотреть, как чувствуют себя деревья. Я не был бы удивлен, если бы меня встретили скрюченные голые стволы, но все оказалось более неправдоподобно – стоящий на коленях Герберт, в ярком бежево-сиреневом шарфе и рабочих рукавицах, сажал розы. Я поморгал, чтоб прогнать видение, но нет, все было именно так, - кремового цвета хрупкие бутоны, сажает – прячет под зимнее укрытие, сажает - прячет.
- Что это такое? – каким-то чужим голосом спросил я. Герберт вздрогнул так, что аж по хвосту волна прошла.
- Я не хотел, чтобы ты видел их, - с виноватой улыбкой сказал он. – Это зимний сюрприз.
Я ненадолго задохнулся, а когда смог дышать снова, то выдохнул возмущение.
-  Какого вендиго ты тут делаешь?! Почему ты хозяйничаешь без моего ведома?!
- Но…
- Не смей мне перечить! Ты делаешь только то, что я тебе разрешу, ты понял? Никаких посадить цветы, перестелить паркеты или выбросить мебель! Заработай на собственный дом, раз тебе так хочется самодеятельности! Ясно тебе? Еще не хватало, чтоб под мои родовые стены горностаи подкапывались!
Герберт вздернул голову, снял рукавицы и швырнул их мне под ноги. Я думал, он что-то ответит или хотя бы грубо укажет мое место, но он ушел, сохраняя молчание, ровным неторопливым шагом. Я смотрел ему вслед, чувствуя, что постепенно перестаю сжимать лапы, и с каждой секундой сожаление захватывало меня все сильнее. Но сорваться с места я решился лишь когда Герберт скрылся за поворотом.
- Идиот, - я ударил себя по лбу и помчался в ту же сторону.
Как оказалось, мои недавние предположения были неверны: бегал я скверно, к тому же довольно плохо представлял себе сам процесс. Я попытался передвигаться вприпрыжку, потом подражал виденным на празднике атлетам, но вскорости запыхался и, прижимая лапу к покалывающему боку, решил не догонять Герберта, а найти его. Я понятия не имел, где он живет, но предполагал, что могу спросить в пабе «Барс» - неприглядной забегаловке на опушке Дремучего Леса, где собирался всякий нищий сброд.
Я выбрал в своем гардеробе самые яркие и дешевые одежды, которые любил во время учебы, втянул животик, взял лишь немного денег и отправился в паб.
В тесном деревянном помещении было полным-полно народа, шумного, хмельного, топочущего. Как ни странно, все были в сером да коричневом, и я в этой толпе выглядел инородной каплей краски. Скорее всего, они все или знакомы, или приходили компаниями, потому что знакомящихся я не видел, - а значит, способ заговорить нужно изобрести самому.
- Вы не знаете, как найти Герберта? – схватил я за локоть кокетливо одетую белку.
- Оставьте меня, хам! – возмущенно вскрикнула она.
- А вы, вы видели Герберта? – вмешался я в разговор о чем-то шепчущихся нутрий. Они синхронно, будто репетировали, покачали головами.
- Эй ты, петушиный хвост! Мы тебе здесь не рады! – раздалось вдруг из противоположного угла. – Пеструшка, иди в свой птичник!
Я обернулся, чтоб узнать, кого это прогоняют, и увидел, что все взгляды обращены на меня, а потешается – очевидно, надо мной!! - компания одетых в рвань горностаев и ласок.
- Почему вы так меня называете?
- Ой, сударь попугай обиделся, смотрите, - один из горностаев изобразил слезы ручьем, и остальные расхохотались. И я сам не заметил, как размахнулся и отвесил ему оплеуху.
- Ох зря вы это, сударь, - оскалился второй из них, и началась заварушка. Я свернулся на полу, закрыв лапами голову и зажмурив глаза, все ожидая повторных ударов, но вместо этого лишь слышал ругательства, звуки ударов и дребезжащих тарелок. Когда я осмелился посмотреть, что происходит, то увидел, как против шестерых моих обидчиков сражается Герберт. Он был удивительно ловок и очень смел, порой мне казалось, что в его правой лапе спрятано лезвие, так испуганно отступали от него соперники. Но в одиночку он выстоять, конечно, не мог. Я уже почти набрался смелости, чтоб помочь по мере своих сил, но тут раздался выстрел: хозяйка паба, барсучиха Берта, прекратила бардак.
- Никаких драк в моем заведении, - пронзительно заверещала она, сдвинув круглые бровки. – Идите на улицу и там выясняйте отношения, а ко мне приходите за выпивкой. Все понятно? Ваша компания – еще одно нарушение, и не впущу, я предупредила! А вы, мистер Тоад, постыдились бы, впервые пришли и уже устроили свистопляску!
- Зря ты сюда пришел, - негромко сказал Герберт. – Тут тебе не место. Пойдем провожу, не хватало еще в какие неприятности влипнуть.
- Спасибо. И… - я вздохнул. – И извини. Я повел себя неправильно. Твои розы замечательные.
Долгое время был слышен лишь хруст веток под ногами, а потом Герберт вздохнул и остановился.
- Мне нужно кое-что рассказать. Главный Ласка говорит, что под Тоад-Холлом скрыто сокровище. Поэтому тебе бы лучше поосторожнее с нашей братией. Да и в целом со зверями.
- Сокровище? Это же потрясающе! Давай вооружимся лопатами и выйдем на поиски, пока земля еще не промерзла! Сначала поищем во дворе, вокруг шара. Как ты думаешь, оно в сундуке? Или в кувшине? О, его наверняка охраняет череп. Ты боишься черепов, Герберт? А вдруг там будет записка от спрятавшего пирата? Наверняка нам придется разгадывать шифр. Ты хорош в шифрах? Я в детстве их просто обожал!
Герберт не отвечал, и мне стало немного неловко.
- Ты же вернешься обратно в Тоад-холл? Там без тебя совсем пусто и неуютно.
****
Когда стемнело, Герберт потащил меня на празднование Хэллоуина. Практически в прямом смысле – схватил за рукав и потянул, я едва уговорил его дать мне переодеться.
- Только никакой роскоши, ладно? – Герберт нахлобучил мне на голову огромную мягкую шляпу в виде тыквы. – И давай возьмем граммофон. Сегодня мы просто бездумно празднуем.
Герберт и правда праздновал – он самозабвенно танцевал под пластинки, которые, как ни странно, принесли многие пришедшие, и я наблюдал за ним, отбивая такт ногой. Сам я почти не танцевал – все же происхождение не то, но пару раз хитрый горностай сумел меня уговорить.
Когда выдохшийся Герберт подсел за стол рядом со мной, он тяжело дышал и в итоге доверительно ткнулся лбом в мое плечо.
- Как же я устал, Тоад, как же я устал.
И рассмеялся.
А я ел грушевый пирог и думал, что этот момент в моей жизни – самый счастливый. И не потому, что я делал что-то приятное или покупал что-то чудаковатое, а потому, что я сидел рядом с Гербертом.

[Todo Uno]

БАРСУЧИХА.

Осень расцветила природу буйными красками и принесла с собой запах мокрой земли, горечь прелых листьев и сладкий аромат тыквенных пирогов. С каждым днем прорехи огненных листьев становились все больше, и заглядывавшее в них небо все чаще хмурилось, хорошенько поливая Дремучий Лес моросящим дождем.
Сегодняшнее утро выдалось ясным и по всем приметам хорошая погода должна была держаться весь день. Что, несомненно, чрезвычайно радовало лесных жителей – вечером на опушке бобры традиционно устраивали праздник Хэллоуина, о котором на этой неделе было столько наполненных предвкушением разговоров. Я подметала усыпанный листьями порог паба и размышляла, что, по всей видимости, это достойный повод, чтобы надеть свою новую и крайне симпатичную шаль из голубой пряжи.
За спиной послышался топот маленьких ножек, и, едва я успела обернуться, Брайан с разбега ткнулся мордочкой в мой передник, обхватив меня за ноги. Сердце болезненно дрогнуло, и я, исполнившись беспокойства, прижала его к себе покрепче.
- Ну что ты, малыш? Что случилось? – ласково заговорив с ним, я пыталась заглянуть в глаза ежонку, но он упрямо мотал головой, зарывшись в передник, - Тебя кто-то обидел? Скажи, я не буду ругаться.
Брайан так и не ответил, но я поняла: его отец вдруг вспомнил о родительских обязанностях и снова отстегал его без всякой причины. Я привязалась к этому малышу, который на поверку оказался очень добрым и ласковым, и теперь во мне вскипал праведный гнев. Подождав, пока ежонок успокоится, я взяла его за лапку и твердо направилась к нему домой.
Чем ближе мы подходили, тем сильнее нервничал Брайан, но я успокоила его, что в моем присутствии никто не посмеет его обидеть, и вскоре мы стояли перед покосившейся дверью. Молоточек был весь покрыт ржавчиной, так что я просто постучала лапой, надеясь, что этот жест не обернется для меня парой заноз.
Через пару долгих мгновений дверь открылась, выпуская наружу шум и гомон, царящие внутри. На пороге стояла Ежиха в линялом, запятнанном фартуке; увидев сына, она чуть прищурилась и поджала тонкие губы:
- Он снова что-то натворил?
- Нет, - кажется, мой ответ немного удивил ее, - но я бы хотела с вами поговорить.
Мать Брайана несколько мгновений поколебалась, явно не желая впускать нас внутрь, но, бросив на меня еще один взгляд сверху вниз, все же посторонилась, пропуская нас в свое жилище.
Свет не видывал такого запущенного дома! Стены и низкий потолок были покрыты копотью, и я пригнула голову, чтобы ненароком не обзавестись черной шапкой из золы. К полу, усыпанному крошками, неприятно липли лапы, а старая пыльная мебель скрипела от каждого прикосновения и казалось, вот-вот развалится. В гостиной было не протолкнуться от старших братьев и сестер Брайана. Кто-то жарко спорил, пытаясь перекричать собеседника, кто-то ел сэндвич, сидя прямо на полу, кто-то пытался читать газету, время от времени сворачивая ее в трубочку и отвешивая оплеуху самому шумному ежу. Когда же я зашла в комнату, наступила тишина такая, что, казалось, я слышу звон воздуха – обитатели этого домика явно нечасто принимают столь больших гостей.
Усевшись на самый красивый и в то же время единственно целый стул, я степенно обратилась к родителям ежонка:
- Как вы, возможно, знаете, Брайан с недавних пор помогает мне в моем заведении, - я умышленно заменила слово «паб», так как оно звучало не слишком уместно, - и у него весьма неплохо получается. Сейчас, конечно же, ни один уважающий себя зверь не сможет прожить без грамоты, но так как Брайан делает успехи, я беру его к себе в ученики. У него будет и еда, и место для ночлега, а вас он сможет навещать в свое свободное время.
По вытянувшимся мордочкам Ежа и Ежихи было видно, что мои слова им не понравились, но я не спрашивала их разрешения, а ставила перед фактом. К тому же они, очевидно, побаивались возражать большой и внушительной барсучихе, так что, обменявшись растерянными взглядами, родители Брайана только кивнули. Ежонок же весь светился от счастья.
На обратном пути он, не отпуская моей лапы, весело припрыгивал и болтал без умолку обо всякой всячине: и о летящих на юг птицах, и о последней в этом году бабочке, которую видел прошлым утром и, конечно, о Хэллоуине. Я же слушала его вполуха, беспокоясь о своем решении: все же паб не место для ребенка, и я переживала, не будет ли ему там хуже, чем в своем родном доме. Меня успокаивало то, что я не отобрала малыша у семьи и он может навещать их, сколько хочет, только теперь никто не посмеет ударить подопечного Барсучихи Берты. И честно говоря, даже в моем заведении куда более спокойно, чем в грязном и шумном домике ежей.
Словно бросая мне вызов, паб встретил нас дракой. Я подтолкнула Брайана к кухне, быстро закрыв за ним дверь, а сама, ужасно рассердившись, достала из-под прилавка в ружье и выстрелила в потолок.
- Бабах! – оглушительный звук мигом заглушил шум драки, и все звери замерли, лишь, как по команде, повернув ко мне свои морды с блестящими от боевого запала глазами. Однако я все еще не выпускала из рук ружье и была столь возмущена беспорядком, что взгляды посетителей быстро приобрели виноватое выражение, а зал наполнился выкриками: «Это не мы! Это все он! Накажите мистера Тоада!» и прочими. Как выяснилось, мистер Тоад напал на кого-то из ласок за «крайне безобидную», по словах присутствующих, шутку.
- Вам, шутники, давно следовало бы запомнить, что иногда стоит держать язык за зубами! – рыкнула я на компанию ласок, - А то все лишь бы зубоскалить и задирать публику!
Довольное кваканье быстро обернуло мой гнев против зачинщика драки:
- А вы, мистер Тоад, лучше бы сидели у себя на берегу и не совались в Дремучий Лес, раз уж не умеете держать себя в руках! Здесь много желающих поставить вас на место, и никто не будет закрывать глаза на ваше бахвальство! – я перевела дух и спрятала ружье на место, убедившись, что желания продолжить беспорядки у посетителей не наблюдается, но тут заметила еще одну знакомую морду, - И ты, Герберт! Ну почему, как только ты явился, сразу возникли проблемы?
Впрочем, горностай просто попал под горячую лапу, на самом деле я была рада его видеть. Оставив публику наедине с чувством вины и недопитым элем, я поспешила на кухню, с облегчением отметив, что Брайан спокойно ждет меня за столом, не выражая ни страха, ни тревоги после громкой пальбы. В последнее время я пополняла запасы с расчетом на ежонка, так что сейчас могла накормить его не взрослой похлебкой, а овсяной кашей с сахаром и ягодами, при виде которой мой подопечный расплывался в довольной улыбке.
Вечером Брайан упросил взять его с собой на опушку, где праздновали Хэллоуин, и я потратила добрые полчаса на то, чтобы привести его одежду в приличный вид. Сама же накинула ту самую голубую шаль, и мы чинно проследовали по украшенной тыковками тропинке к месту сбора всех зверей. Впрочем, при виде угощений с ежонка мигом слетела серьезность, и я, немного подумав, вручила ему покрытое карамелью яблоко и сверток с орешками. В этот момент зазвучала музыка – просто поразительно, с какой радостью лесные жители откликнулись на ее зов, в тот же миг срываясь в пляс и увлекая за собой друзей и подруг. Меня пригласил Лис – даже не уверена, что я знаю, как его зовут, но какая, по сути, разница? Я наконец почувствовала, что могу расслабиться – дела в пабе шли хорошо, Брайана больше не будут обижать – и позволить чужим рукам закружить меня в танце. Спустя пару песен и пару партнеров я вдруг заметила краем глаза Барсука, который сидел за столом и задумчиво наблюдал за тем, как я танцую; у меня перехватило дыхание, но когда я обернулась в следующий раз, стол уже был пуст.
А потом меня пригласил взбудораженный Главный Ласка, и как только музыка стала достаточно громкой, начал шептать мне не ухо слова признания. Я лишь хохотала, отворачиваясь от него; все же мне было еще сложно всерьез представить себя рядом с мужчиной. Но тем не менее его слова были чрезвычайно приятны, и я невольно задумалась, кто же симпатичней – хитрый и настойчивый Главный Ласка или большой сумрачный Барсук. Так или иначе, важнее было то, что в мою жизнь уже вошел новый зверь, и сейчас он как раз доедал яблоко, перемазавшись в карамели.

ГОРНОСТАЙ ГЕРБЕРТ.

С того вечера, когда Герберт приносил дрова, посиделки и болтовня за выпивкой, а иногда и без нее, стали ежевечерними, и все так же наполняли горностая ощущением непередаваемого уюта и теплоты, которых ему так не хватало дома. Сначала он искренне думал, что считает Тоада своим другом, но больно уж тряслись лапы, стоило подумать, будто сказал что-то не так. Больно уж сбивалось дыхание, когда Тоад смеялся над очередной шуткой, и больно уж радостно он несся каждый вечер, чтобы поговорить. Герберт не привык себя обманывать, а все эти признаки говорили об одном: он… влюбился. Как последняя девчонка! В… кого? В зверя, в чей дом он пришел, чтобы найти сокровища? Это было так нелепо-глупо, как и то, что он начал говорить фразочками Тоада, что оставалось лишь печально вздыхать, и думать.

Иногда это были мечты о том, как он во всем признается, и чувства нежданно-негаданно окажутся взаимными, ведь нравятся же Тоаду эти уютные посиделки, иначе бы он их не затевал? А иногда мордочка Герберта вспыхивала от смущения, когда он нервно сглатывал и думал о том, как бы его засмеяли все горностаи и ласки на свете, узнай они о его глупости, и о том, какой безмозглой меховой лужицей он растекается от одного лишь звука голоса Тоада. Странные то были, смешанные чувства, приятные и неприятные одновременно. Но вот сокровища искать уже не хотелось. Вообще ничего не хотелось, только бы вереница вечеров была нескончаемой, и все такой же уютно-прекрасной, как и до того.

Только вот зверь-то может предполагать, а судьба располагает, и все как-то против несчастного зверя, даже если тот ничегошеньки плохого не сделал и даже не собирался. В один из вечеров, когда Герберт, по обыкновению, постучался в дверь комнаты Тоада, надеясь поболтать и посидеть в уютной обстановке, к которой так привык, из-за двери раздалось раздраженное:
— Уходите-убирайтесь, кто бы вы ни были, я устал, могу я хоть иногда отдохнуть!?

И Герберт послушно ушел, хоть и был в недоумении. Что могло случиться, он даже и не подозревал, но счел, что всякий имеет право на одиночество и постарался не мешать Тоаду. Мало ли, вдруг он поссорился с кем-то из друзей, а теперь к нему ходят всякие горностаи и докучают, еще больше портя настроение? Жаль только, что и на следующий день, и на послеследующий, повторилось тоже самое.
Тогда, Герберт решил не трогать Тоада с неделю, чтобы тот пришел в себя и успокоился. А пока можно было съездить в город и озаботиться подарком на Рождество. Он даже уже знал, что подарит: в саду Тоада явно не хватало красивых кремовых роз, что сажают в ноябре или октябре. Он уже представлял, как обрадуется Тоад нежданно выросшим цветам, когда расплачивался в магазине, и когда ехал обратно, с мечтательным видом глядя в окно. Так хотелось порадовать Тоада! Так хотелось, чтобы тот снова рассмеялся!

Вернувшись обратно, Герберт даже решил, что не будет откладывать и высадит розы немедленно. Так ему хотелось, чтобы они пришлись Тоаду по душе, и так не сиделось на месте. Он бросился за садовым инвентарем и перчатками, которые ему, естественно, без вопросов выдали белки, и принялся за работу, мгновенно уйдя в нее с головой, и даже позабыв пообедать.
Так он увлекся своим делом, что вздрогнул, когда за спиной, пока он делал розам зимнее укрытие, раздалось привлекающее внимание покашливание.

— Да? — он обернулся, обнаружив Тоада собственной персоной. Тот, как и раньше, был возмущен и раздажен неизвестно чем, и потому Герберт заранее внутренне напрягся. — Тоад… Я… Просто хотел сделать тебе сюрприз к Рождеству. Это редкие розы, я с трудом нашел их в городе и подумал…
Но Тоад не дал ему договорить, начав кричать, отчего Герберт совсем растерялся.
— Кто тебе вообще дал право хозяйничать в моем саду? Думаешь, раз я иногда хочу поговорить, это повод считать себя тем, кому можно все? Сидишь, ничего не делаешь, лишь мечтательно глядишь в потолок, небось думаешь, что бы у меня украсть, да, грязный вори…

Дослушивать Герберт не стал, хотя от несправедливых обвинений на глаза едва не навернулись слезы. Он молча глубоко вздохнул, чтобы позорно не расплакаться, словно мелкая девчонка, снял с лап садовые перчатки и бросил их Тоаду под ноги. После чего развернулся и стремглав помчался, куда глаза глядят, игнорируя возмущенные вопли Тоада за спиной.

Лапы сами собой принесли его в паб Барсучихи Берты, где его тут же встретили шумные и удивительно-неизменные члены его банды. Сам он сдерживал слезы и молча, про себя, ругался. Как он мог вообще решить, что возможна какая-то там взаимность? С чего взял, что разговоры значат хоть что-нибудь кроме разговоров? Как вообще мог быть таким идиотом, надумавшим себе непонятно чего? От всех этих мыслей ему становилось все грустнее и грустнее, и потому, когда Главный Ласка увидел его, и прокричал:

— Эй, жаббья прислуга! Ты там еще в картишки-то играть не разучился?
Он горько смирился с очередным неприятным прозвищем, и ушел в боковую комнату, играть в карты со своими. Не то, чтобы ему хотелось играть, но это было лучше, чем реветь и пить в одиночестве. Пока они раздавали карты, Ласка продолжал издеваться, а Герберт грустно игнорировал все, что тот имел ему сказать. Не признаваться же в том, что он искал сокровища? И уж тем более в том, что он безбожно влюбился… И то и другое представлялось ему глупостью. И тут…

— Да вы ничего-абсолютно не понимаете! И ничего совершенно не знаете!
Возмущенный крик, знакомый до боли голос… Герберт решил было, что ему показалось, но не смог усидеть на месте и бросился в главный зал. Естественно, он обнаружил именно того, кого думал обнаружить, да еще и влипнувшего в серьезные неприятности. Тоад был одет в какие-то яркие тряпки, очевидно, надеясь сойти здесь за своего, и за тряпки-то ему и попало: когда здесь приходили в таком, это никому не нравилось. Впрочем, над ним всего лишь насмехались, пусть и шестеро против одного, и потому Герберт замер, не зная, что делать.

«Проблему» решил сам Тоад, в силу вспыльчивого характера, не выдержав ехидных подколок и бросившись в драку. Драчун из него оказался никудышный, и он почти сразу же получил в зубы, упав на пол паба. Герберт и сам не знал, что на него нашло, но стоило ему это увидеть, как он не раздумывая бросился в драку, не обращая внимания на численное превосходство противника. Видевший это Главный Ласка только рассмеялся и принялся выдвигать предположения о том, какие отношения связывают Тоада и Герберта, раз тот так охотно бросился за него драться.

Но Герберт справлялся и сам. Тычки и затрещины он раздавал мастерски, постоянно попадая то по одному, то по другому противнику и ловко уворачиваясь от ответных ударов. Это, правда, получалось не всегда. Тут, раздался выстрел! Берта не вынесла зрелища того, как разносят ее любимый паб, и решила остановить все это, пока в ход не пошли столы и стулья. Зная крутой нрав Берты, Герберт тут же остановился. Его примеру последовали и прочие.

— Вы! — крикнула барсучиха возмущенно. — Недоумки, нарушители спокойствия и бездельники! Как вы вообще посмели драться в моем пабе? Я что же, самая богатая барсучиха в мире, чтобы терпеть от вас убытки?! Немедленно убирайтесь отсюда, и ты тоже, глупыш в клоунском наряде!

— Простите-извините, я не… — пробормотал Тоад, но гневный взгляд барсучихи заткнул и его.
— Пойдем, я провожу тебя домой, — тихо остановил его Герберт. — Иначе опять нарвешься на неприятности.
— Ну хорошо, пойдем-уходим, — виновато буркнул Тоад, и вышел за ним следом.
Начало пути прошло в молчании, однако вскоре, Тоад, по всей видимости собрался с духом и заговорил:
— Прости-извини меня и ты пожалуйста, я не хотел наговорить все те гадости, я просто дурак-придурок, я не хотел, ты столько делаешь, и спас мне жизнь и вообще все время помогаешь, а я растерялся-запутался и…

— Да хватит уже, — буркнул Герберт мрачно, — я просто искал сокровища под твоим домом, мне Главный Ласка проболтался, что они там есть. Вот и все. Вот и вся помощь! — Герберту все еще было обидно, и потому принимать извинения просто так он не хотел.
— Да? Здорово, значит мы можем найти их вместе, и…
— Я просто. Провожу. Тебя. До дома. Чтобы ты не влип в неприятности. И пойду к себе. Ясно?
— Ну Герберт, ну я правда не хотел, я вспыльчивый дурак-балбес и мямля, я же за тобой в этот дурацкий паб пошел, я хотел тебя найти и извиниться, не уходи пожалуйста! Я не хотел, останься в Тоад-холле, тебе же у нас нравилось, я знаю!

Так он умолял Герберта не уходить еще с полчаса, и тот растаял, в конце концов, кивнув в ответ. А в Тоад-Холле он даже занялся перевязкой Тоада, пока тот обрабатывал его ссадины. И это так напомнило Герберту старый уют их разговоров, что он даже успокоился окончательно, перестав злиться на вспыльчивого и хвастливого Тоада. Тот ведь как раз таким ему и нравился.
Правда, когда перевязка закончилась, тишина начала давить на Герберта, и он решился предложить:
— А давай пойдем на Хеллоуин на поляну у Дремучего Леса и отпразднуем со всеми?
— Это же прекрасная-замечательная идея, Герберт! У меня и граммофон есть. И мы сможем поплясать и все попляшут,  и это будет весело-здорово и хорошо-замечательно! Давай!
— А пока — спать. Это только завтра, а нам надо отдохнуть.
— Как скажешь, спать — это тоже хорошо-замечательно!

На следующее утро они и правда пришли на поляну с граммофоном, и плясать под него оказалось так весело, а главное, Тоад так пристально смотрел за каждым его, Герберта, движением, что на душе все теплело и теплело, и устав от танцев горностай пришел, и сел на место, специально для него придержанное Тоадом. А потом просто сжал его лапу под столом, и то, что ему это позволили, говорило обо всем лучше любых слов.

[Todo Uno]

РЭТТИ.

Утро Хэллоуина Рэтт традиционно провел у Реки. Проверил лодку, ведь что может быть лучше, чем повозиться с лодкой? И с самой лодкой, и в ней, и рядом с ней! Плевать, плывешь ли ты куда-то, сидишь, стоишь, оперевшись на ее борт… Ох, без лодки жизнь невозможна, Рэтт в этом был бесконечно уверен!
Затем Рэтт навестил дядюшку Выдру, проведал Портли и его ушибленную лапку да под одобрительное ворчание Выдры пообещал выдренку после обязательно прокатить его на настоящей хорошей лодке. А то и научить строить их!
Домой Рэтти вернулся в восхитительнейшем настроении, а потому немало удивился, увидев печального Крота, который, к тому же, категорически отказался рассказывать, что произошло. Давить Рэтт, конечно же, не стал, и остаток дня только поглядывал на друга в ожидании.
Впрочем, Крот упрямо держал язык за зубами и разговорился только к вечеру. В этом году бобры устраивали праздник, пригласили всех жителей Дремучего Леса, а Рэтта и Крота попросили о помощи. И вот, накрывая один из столов, Рэтт услышал тихий голос друга:
— Рэтти, я не надеюсь, что ты не станешь сердиться на меня, особенно в том свете, что я ужасно струсил признаться сразу, но…
Обернувшись, Рэтт молча взял друга за лапку и кивнул, предлагая продолжить.
— Сегодня утром, пока тебя не было, я… — Крот стыдливо отвел глаза. — Я умудрился немного затопить твой дом. И, кажется, некоторые вещи бесповоротно испорчены. Я…
— Милый Крот, — перебил его Рэтт, заключая в теплые объятия, — милый Крот, все это такие мелочи! Поверь, я прощаю тебя от всего сердца, главное, что с тобою-то все в порядке.
Крот смущенно шагнул в сторону и принялся в сотый раз разглаживать скатерть, не в силах подобрать ответных слов. Рэтти ласково похлопал его по плечу и отошел: на краю поляны поднялась суета, которая могла означать только одно — явились Тоад и его помощник, ласка Герберт. Несколько минут спустя праздник начался.
Задорная музыка лилась из граммофона, принесенного Гербертом, гости не стеснялись угощаться, хотя иные блюда бобровой кухни выглядели весьма странно. Многие, включая нелюдимого Барсука, пустились в пляс! С улыбкой оглядев поляну, Рэтт навострил уши: в бодрую мелодию вплелись странные звуки. И они, кажется, насторожили только его?
Взглядом найдя Крота — тот охал и хватался за голову, слушая рассказ Портли о том, он чуть было не утонул летом —, Рэтт осторожно двинулся прочь с поляны и в глубины Дремучего Леса. Далеко, правда, идти ему не пришлось: уже через несколько шагов он вновь услышал встревоживший его звук. Небо темнело, и тьма эта ползла мимо поляны, с запада на восток, и где-то там, вдали, трубили рога, лаяли псы и били копытами кони. Рэтт поежился, ведь не каждому доводится хоть так, хоть краем глаза или слуха лицезреть Дикую Охоту, и улыбнулся. Где-то там, в свите Предводителя, скачет Друг и Помощник, защитник Дремучего Леса, Рэтт это точно знал. А потому с губ его сорвалось короткое и тихое «Спасибо». Уверенный, что его услышали, Рэтт тихо отправился обратно к друзьям.

ВЫДР.

- Папа, папа! - выдрёнок подпрыгивал на месте от возбуждения. - Ты обещал подумать! А я хорошо себя вел, ведь хорошо? Можно теперь пойти на праздник к бобрам?
Выдр вздохнул. Он понимал, как важно Портли отметить Хеллоуин в кругу веселящихся зверят, а не с вечно печальным отцом.
- Можно, конечно, отчего же нельзя, - медленно пробормотал он. - Праздник же, веселиться на...
Выдрёнок взвизгнул от радости и, не дослушав, сбежал бы, если б не был пойман за шиворот отцовской лапой.
- Да и я с тобой схожу, сынок. Чего дома-то одному сидеть. Пойдем-ка переоденемся в праздничное. Не маловат ли тебе стал твой красный кафтанчик?
И Портли, едва сдерживая нетерпение, понесся в дом примерять свой выходной наряд.

Праздник был что надо, даже Выдр, заразившись общим весельем, потанцевал немного, отбивая ритм толстым гладким хвостом. А вернувшись за стол, обнаружил сына крепко спящим прямо в тарелке с недоеденными жареными карасиками. Вокруг смеялись и пели, деревенский оркестр играл плясовую, а маленький Портли спал, посапывая и не обращая никакого внимания на общее веселье. У Выдра от нежности закололо в сердце.
- Ты тут побудь пока, как-нибудь уж без меня побудь. Да и присмотрит кто, - пробормотал Выдр и суетливо зашагал в чащу.

Совсем стемнело, лес был по-осеннему прозрачен и холоден. Это была особенная ночь, единственная в году. Выдр втягивал носом воздух, и шерсть на загривке становилась дыбом от предчувствия чего-то необъяснимого, страшного и великого одновременно. Он остановился, когда совсем затихли звуки, доносившиеся с опушки. Теперь только шелестела сухая трава под его лапками, да ветер шумел в потерявших листву ветвях. Он не понимал, чего ждет и зачем пришел сюда, когда вдалеке еле слышно зазвенели колокольчики. Выдр заметался. Азартный лай собак, напавших на след. Тонкий медный перезвон. Выдр вдруг понял: ему нужно бежать не от них, а к ним! Хоть бы они его учуяли, хоть бы остановились, хоть бы не сразу сожрали, а дали секундочку!

Охота остановилась прямо перед ним. Выдр зажмурился. Его плоскую мордочку обдавало огненным дыханием из собачьих пастей. Гончие порыкивали и клацали челюстями, не понимая, почему охотники не дают им разорвать эту сочную добычу на кусочки.
- Кто ты, ничтожный зверек, посмевший остановить Охоту, и что тебе нужно? - Выдр понял, что это голос Короля, и звучал он прямо в его голове, минуя органы слуха. Выдр раскрыл рот и собирался многословно и путано объяснить, что он хотел и для чего ему понадобилось становиться на пути Охоты, но намного раньше в его мыслях сформировался краткий и четкий ответ. "Освободите всех животных с фабрики".  И Король услышал. Свита затихла. Даже собаки успокоились и перестали тянуть к Выдру свои зубастые пасти.
- Ты готов отдать самое дорогое, что у тебя осталось, маленький зверек? Ты готов отдать нам своего сына? - громовой голос пронизывал все существо Выдра.
- Нет-нет-нет, - заметались всполошенные мысли. - Мой мальчик не принадлежит мне. Да и какой вам толк от малыша, он вам на один укус. Возьмите меня, я крупнее и подкопил жирок к зиме.
И Выдр сделал шажок вперед, подтверждая серьезность своего решения. Деревья зашумели, как будто перешептываясь, передавая друг другу весть о жертве зверя.
- Ну что же, тебе удалось нас удивить, - в голосе вместо насмешливого презрения послышались уважительные нотки. - Ты останешься здесь еще на год. Год в жизни зверя - большой срок, не так ли?
Выдр сглотнул. Год, целый год. А потом будь что будет, ведь он впервые в жизни делает что-то великое. Потом его разорвут собаки, или его нежное мяско будет жариться на вертеле, брызгая растопленным жиром на шкворчащие поленья - пусть!
- Тебя не съедят, глупыш, - голос опять стал насмешливым. - Королю нужны новые подданные. Открой глаза и смотри, смотри! Через год на этом самом месте ты присоединишься к нам!
И Выдр открыл глаза и смотрел, как Охота с топотом, свистом и улюлюканьем исчезает в лесных зарослях. Из чащи еще долго доносился голосок свирели, на которой играл Друг и Помощник Короля.

- Вот так-то, - вслух сказал Выдр, - ну, теперь-то надо возвращаться. Пойду-ка я и сообщу всем радостную весть. Обниму сыночка, расскажу соседям, да они и не поверят небось...
Он неспеша шел по тропинке к опушке, когда его окликнул знакомый голос. Самый важный голос в его жизни. Она чаще слушала, а не говорила, но ее голос он бы не спутал ни с чьим и не забыл бы никогда. Выдр растопырил лапки для объятья и уткнулся носом в ее теплый жестковатый мех.

БАРСУК.

Бобры каждый год устраивали праздник в канун дня всех святых. Их тыквы всегда были самыми лучшими, конечно – они же бобры, их зубы отличный инструмент для вырезания лиц из овощей. Барсук никогда этого не понимал, поэтому и на праздник никогда не приходил, предпочитая теплое одеяло и кружку горячего чая в эту холодную осеннюю пору.
Но в этот раз, выпив чая, он чувствовал, что что-то не так, хотя продолжал убеждать себя в том, что Хэллоуин – совершенно глупая затея. Барсук боялся признаться себе в том, что каждую свободную минуту он вспоминал Берту из «Барса», а сейчас этих свободных минут была целая ночь, потому что все соседи ушли к бобрам.
Барсук медленно оделся и вышел из дома. «Ну а что такого? Ведь меня приглашали, почему я не могу прийти?» - подумал он, - «Наверняка, там будет что-нибудь вкусное, хоть поем»
Барсук прошмыгнул на праздник почти незамеченным, и какое-то время сидел за столом, тихо поедая сладости и наблюдая за танцами на поляне. Однако с каждой минутой Барсуку становилось все тоскливее – Берта была звездой танцпола, такую женщину сложно не заметить, она кружилась то с одним лаской или горностаем, то с другим, а счастливая улыбка не сходила с ее лица.
И чем счастливее выглядела Берта, чем печальнее было на душе у Барсука. "Да и люби тебя таракан" - в сердцах подумал Барсук, слез со скамьи и побрел в сторону Леса.
Ночь была ясной, полная луна освещала путь. Барсук, пиная шишки, побрел в чащу, и, пытаясь отвлечься от грустных мыслей, вспоминал истории, которые происходили с его обитателями. Промозглый осенний ветер заставлял шерсть дыбиться под одеждой, но Барсук этого почти не замечал.
Так он шел и шел, пока не достиг туннеля. Туннель был длинным, и завершался подземным озером, над которым висел знакомый шар голубого огня. Барсук неуклюже поклонился шару и бросил в него горстку песка. Шар загорелся ярче, и Барсук еще долго любовался его сиянием.

[Todo Uno]

Итак, всем в личках жеребьёвкой разданы их "подопечные". У каждого есть персонаж, которого он читает особенно внимательно, пытается угадать автора и объясняет своё мнение. Когда все прочитают и отпишутся, когда угадаем маскарад и подумаем над происходящим - как обычно, дам обратную связь.

Список авторов:
Актриска
Кейли
Сашетта
Шинанай
[Begotten]
pysh000000
Tulip

[pysh000000]

Святые ежевички!

Это прекрасно вообще. Задает тон всему повествованию.
Пока потихоньку читаю, завтра чо-нибудь напишу своей жертве))

[Актриска]

Мой подопечный - Барсук.
Барсук - настоящий мужчина! (с) И текст определенно мужской, даже если я не угадала, и написан он девушкой) Он очень немногословный, очень безводный и по делу, при этом со смешными натуралистичными подробностями и забавными выражениями вроде "да и люби тебя таракан" - надо запомнить! При этом персонаж получился очень противоречивым: с одной стороны, типичный одиночка, самостоятельный и самодостаточный, а с другой - ну страдает же, бедный, мается! Не только размножение-то ему, видать, от Барсучихи нужно! И клевый контраст в третьей части барсучьего текста: очень реалистичное описание без всяких фантазий и волшебства вдруг нас приводит к подземному озеру и горящему шару. Я ничего не понял, но стало любопытно  

[Tulip]

Черт, у меня слезы от последнего текста Выдры  
Барсук со своей третьей частью, напоминающей о необходимости женщины, просто отжег) Я вапще не ориентируюсь в том, кто как пишет, так что предположу самый простой вариант - Пыщ?
Ооооочень понравились рассказы от лица мистера Тоада и Герберта. Имхо, отличное попадание в стиль, словно книгу читаю. Линия у них, кхм, весьма пикантная %))
"Святые ежевички" и "морковкины хвостики" Крота это просто мимими ^^

[Снайпер]

Мы расположились на крохотном островке посреди Реки и первые полчаса лишь наше счастливое чавканье разносилось над водой. Наевшись, мы переместились с лужайки на песок и свесили лапки в воду. Я прижался к теплому бочку Рэтти и прикрыл глаза, наслаждаясь сплетением звуков: музыку создавал шепот листьев и плеск волн, цикады солировали. Блахоухал бальзамин. Рэт ласково щекотал меня своей маленькой кисточкой на хвосте.

Этот отрывок (да и все тексты Крота) - лучшее описание прелюдии, которое мне встречалось. Настолько эротично описать простые вещи - это талант.
И даже если автор не имел в виду ничего подобного, хехе.

[Актриска]

Я думаю, автор имел в виду ВСЁ подобное  
Это писал явный-преявный слешер. Раз Харухи нет, думаю, Шинанай

[Актриска]

Это был комплимент!  

Я сначала подумала, что Барсучиху писала Френ. Потому что она такая очень самобытная барышня, очень взрослая, очень не девочковая по характеру, хотя и склонная иногда к кокетству и флирту. Но это в ней не главное, она такая цельная, с правильными установками: работа и долг сначала, а остальные финтифлюшки потом. Но Френ мне сдалась, и я теперь не знаю, кто писал Барсучиху. Может, Кейли...

[[Begotten]]

[Todo Uno]

За сдавание в маскараде по личкам буду наказывать крапивой по жопе   Ещё не знаю, как технически, но что буду топать лапами и надувать фуфырку - инфа 100%.

[Снайпер]

А мы больше не спалимся, хехе

[Актриска]

За сдавание в маскараде по личкам буду наказывать крапивой по жопе   Ещё не знаю, как технически, но что буду топать лапами и надувать фуфырку - инфа 100%.

Баюс-баюс!
Давай я напишу еще один маленький отзыв? Ну типа я ужасно раскаиваюсь и жажду искупить вину  

[Todo Uno]

Давай
Всё равно всю крапиву снегом сегодня прибило.

Пока все отзывы о своих подопечных не напишут, догадки по маскараду только фиксирую, не подтверждаю и не опровергаю.

[Актриска]

Тюльпан - не Выдра, не Барсук, не Тоад, не Герберт и не Крот. Барсучиха?)

Кстати дааа, возможно!

[Tulip]

Тюльпан - не Выдра, не Барсук, не Тоад, не Герберт и не Крот. Барсучиха?)

Рэтти?)

[Актриска]

Давай
Всё равно всю крапиву снегом сегодня прибило.

Горностай Герберт.
Для начала скажу, что текст Горностая я не могу воспринимать отдельно от текста Тоада. Они настолько синхронные, что и по стилю кажутся мне ужасно похожими. Начала перечитывать текст Горностая - мамочки родныя, да там же вот эти смешные синонимы через дефис: "нелепо-глупо", "уходите-убирайтесь" и так далее. Я ж была уверена, что они в тексте Жаба! В общем, текст Горностая, подобно юркому горностаю просочился мне в подкорку, и не сотрешь его уже оттуда Текст гладенький, ровный, милый, как и сам герой. Несмотря на то, что в паре именно он - гадкий предатель (ну, потенциально), ему как-то больше сочувствуешь. Недостоин этот Жаб такой пары  

[Sashetta]

От текста Выдра я ревел. Не, правда. И Дикая Охота очень милая: они дали ему время побыть с женой и не собираются его убивать. Такой сильный мудрый чудаковатый Выдр, я аж плакала.

А по жеребьевке мне достался Тоад.
И вот даже и не знаю, чей он может быть. Ощущение, что то ли Актриска, то ли Пыщь. Но вряд ли Актрисон назвал бы своего героя противным, так что ставлю на Пыща. Больно  уж он четкий, с прописанным характером и таки да, с внезапным синхроном чувств, мотиваций и диалогов. И одновременно Жабб и противный, и наоборот. Как будто любить не научили. С концовки я умилилась, а поначалу он меня раздражал. Очень уж объемный образ. Но правда, тексты прям парными получились, как будто один человек писал. В общем, текст Жаба мне понравился, а он сам смешанное впечатление оставил. Больно уж нагл и самовлюблен, так и хотелось по морде дать.

[pysh000000]

Мне попался Выдр.

Кто ж у нас такой душещипательный?
Может Шинанай со своими трагическими изломами? Или может Кейли?
Но большое спасибо автору за формат текста в виде отделенных абзацев, читается и воспринимается гораздо легче, чем сплошной текст.
Наводка похоже сама по себе довольно тяжелая, но автор ее и подал еще очень умело - такой клубок отчаяния завернутый в большую и теплую отеческую любовь. Выдр просто сфокусирован на своем отпрыске, совсем забив на/забыв про себя. Жалко его прям становится, вроде у него и сын, а он все равно такой одинокий, это прямо сквозит по всем текстам. Все эти кафтанчик, сыночек, гамачок - прямо концентрированная нежность, иногда может быть даже излишне, хотя может задумка такая, а может автор сам рыдал в умилении пока писал текст? а платков читателям не выслал

[Todo Uno]

Ваши разборы и догадки читать не менее интересно, чем тексты.
Я вчера свой волшебный блокнот забыла в машине, поэтому отмечаю сдавшихся на каком-то клочочке бумажки, что доставляет мне неимоверные неудобства и страдания. Но я не утрачиваю бдительности и слежу за всеми!
Хочу сказать, что опекун Горностая от своих обязанностей не освобождается. То, что написала Актриска - это бонус, а не замена.

[Кейли]

мне досталась Баручиха.
Теплый и уютный текст, понравился образ Барсучихи, такой цельный, понравились мелкие штрихи, понравилось акварельные зарисовки про природу.
К своему сожалению, никаких отсылок я не нашла, кроме разве что интернетовского

Кило картошки для очистки этому господину!

Я никуда не могу деться от интуитивного представления об Актриске, как о ком-то милом и пушистом, и все время жду этого от ее же текстов, а потом себя одергиваю, потому что Актриска в текстах бывает очень разная. В общем, это не Актриска. И точно не Френ, не Снайпер и не Пыщ.
Я бы скорее всего поставила на Шебуршуна, но ее текста нет, значит, подозреваю, что Барсучиху писала Тюльпан.

Кстати насчет

места на «Барсук» не хватило? Написала бы «бар «Сук», дешево и сердито!

я в Казани видела мужской клуб "Барсук". Еще глупо шутила насчет потерянного пробела  

[Todo Uno]

Автор Крота официально заявляет, что он не слэшер, и это была не эротика.
Не подтверждаю и не опровергаю, выскажусь на эту тему в обратной связи.

[Актриска]

Значит, Крот - Сашетта  

[[Begotten]]

Мне достался Рэтти.
Бедный грызун, который вляпался в отношения, от которых я бы бежала дальше, чем вижу [и нет, Крыс, не прогибайся, пусть он сам свою уборку делает, раз ему больше всех нужно!].)
Меня изрядно поднапугали "Река" и "Звук" с большой буквы, особенно на таком относительно тихом-мирном, уютном, сотканном, полотняном, пряничном фоне. Как холодок по хребту или просто предчувствие. Особенно потешно будет, если в случае со Звуком это неисправленные опечатки.) Но суеверия Рэтти в любом случае мне очень по вкусу.
Понравился бэграунд, я очень четко и ярко себе представила каждую локацию, все такое осеннее, с негреющим уже солнцем, но светлое.
Понятия не имею, кто писал, но склоняюсь к Кейли - вот просто так, за плюшки и сервиз.)

[Снайпер]

Если это не эротика, то я вождь ирокезов.
 
Кейли, Зоркий Глаз, тут вообще нет моих текстов, я просто в комментах отплясываю.