Автор Тема: Текстовушка № 98. Лита  (Прочитано 1858 раз)

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Текстовушка № 98. Лита
« : 06 Июня 2020, 08:13:26 »
Лита, праздник летнего солнцестояния - самая короткая ночь в году.
Является одним из четырёх важных праздников «годового колеса» и ключевой точкой в отсчёте годового цикла.
Важнейший элемент праздника - разжигание костров.


Легенда гласит, что где-то в ночном лесу горит костер. Никто не знает, что это за лес, и какой дорогой туда добраться. Никто не знает, кто зажег тот костер - он горел с начала времен и будет гореть вечно.

Но все знают, что если путник отважится сойти с проторенных троп жизни и ступить на Дорогу, однажды ночью он обязательно выйдет к тому костру.

Да-да, я говорю о той самой Дороге. О той, по которой может пойти кто угодно, истоптать тридцать пар железных башмаков, избить тридцать железных посохов, но прийти туда, куда ведет его Судьба.

А костер - он для того, чтобы усталый путник мог отдохнуть. Его огонь согревает и дарит силы идти дальше. Некоторые выходят к нему в начале пути, а некоторые - в самом конце. Кто-то сидит у огня в одиночестве, кто-то - в большой компании, ведь места у того костра хватит всем.

Но если ты вышел к ночному костру - это знак, что путь твой верен.

________________________ ________________________ _________

Вписаться в игру нельзя, вход по инвайтам. А вот читать с удовольствием приглашаю всех.

Дедлайн - 21 июня, 16:00 по Москве. Так как есть привязка к празднику, то дата и время дедлайна не переносятся.
« Последнее редактирование: 21 Июня 2020, 16:19:51 от Next »
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #1 : 16 Июня 2020, 15:41:33 »
А вот и первый восхитительный текст.

Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #2 : 18 Июня 2020, 04:51:09 »
Второй прекрасный текст уже здесь.

Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #3 : 19 Июня 2020, 06:08:47 »
Третий текст, яркий и поэтичный.

Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #4 : 21 Июня 2020, 07:13:16 »
Целая пачка чудесных текстов прилетела.

Четыре.



Пять.



Шесть.



Семь.

Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #5 : 21 Июня 2020, 13:06:55 »
Восьмой текст - это космос, детка.

Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #6 : 21 Июня 2020, 16:04:45 »
Девятый текст уже с нами, картинку добавлю чуть позже.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #7 : 21 Июня 2020, 16:05:54 »
Путь Николь Генри

Цитировать
Холодные лапы давят на грудь каждую ночь. Пока Николь во сне хватает воздух, невидимое чудовище всматривается, катает ее по простыням, играет. Иногда переигрывает - и Николь вскакивает, царапает руками грудь, дышит, дышит, как сорвавшийся висельник. Но холодные лапы не сдаются и обнимают ее, пока не становится горько. Чудовище всегда рядом - черное, дымное, лишь глаза белыми каплями. Водит когтями по позвоночнику, опирается на плечи, залезает в грудную клетку и спит промороженным камнем.
То пробуждение в подвале Николь переживала сотни раз. Каждый раз она бежала, словно скинув в коридоре школьный портфель и дневные переживания, кричала "папа, послушай!" - и прибегала к луже крови, в которой лежало его лицо. Недвижимое, с неприятно удивленной гримасой и застывшими глазами. Он не смотрел на дочь - да и кто бы осудил его за это. А вокруг расплывался вязкий темный нимб, и запах железа заполнял комнату, легкие, внутренний двор, прорывался в реальность, мазал язык, все гуще, все ярче, все краснее.
Сны маскировались под сказку, под эпическое фэнтези, под космооперы и мелодрамы - но все они всегда заканчивались одинаково: Николь находила труп отца. Неважно где - в пряничной избушке или на мостике звездолета, неважно кем - поверженным царем людоящеров или знаменитым златоискателем, - он всегда лежал в одной и той же позе, и губы его складывались в такое привычное "Ты".
Тетя забрала Николь даже до того, как в газетах появились новости о трех самоубийцах, Д.Г., Ф.К. и Ч.Э. Чудовище с холодными лапами поехало с ними - горькое до тошноты, оно развалилось на заднем сидении рядом с Николь, то и дело падая на нее всем телом. "Смотри, смотри!" - показывало оно лапой то на дочку, целующую в щеку отца, то  на родителей, одетых в такие же мультяшные футболки, что и дети. Казалось, где-то рядом проводился фестиваль счастливых семей или конкурс самых искренних улыбок. В небо взлетали смешинки и летучие змеи. Мальчик прицелился из игрушечного пистолетика в молодого мужчину: "Папа, ты ранен!", и тот, закатив глаза, изобразил падение. Николь отвернулась.
Чудовище не боялось даже полиции. Прохаживалось перед офицерами, волоча за собой шлейф, похожий на скомканные угловатые буквы. Сжимало горло Николь посреди фразы, гарью раздражало глаза. Допрашивать повторно ее не стали - лишь передали через тетю запоздалые соболезнования.
Школа была серой день ото дня. Новые стены такие же безликие, как и старые, новые двери ничем не отличаются от открытых ранее, новые предметы давно уже знакомы, новые люди - та же пустота рядом. Не придавать же значения похвалам учителей - учеба давалась Николь даже слишком легко. Пришла - поставила галочку напротив "задание N" - повторить по количеству уроков.
"Дай однокашникам шанс, - говорила тетя. - Вот увидишь, искорка пробежит, химия возникнет, еще на свадьбах друг у дружки гулять будете".
"The Chemical Between Us", - кивала Николь и надевала наушники. Мир химии полностью заменил ей мир внешний - в конце концов, все ей подвластны, даже чудовище.
"Ну привет, - торжествующе махало Чудовище с холодными лапами. - Давненько не виделись".
На людях чудовище дремало камнем на сердце, и только если Николь слышала "папа" или позволяла себе улыбнуться, больно его сжимало. Почти полная свобода, если сравнивать с домом тети, где чудовище чувствовало себя хозяином и порой разыгрывало целые сценки из прошлого, пока Николь не начинала беззвучно плакать.
Поэтому Николь много и бесцельно ходила по улицам. Иногда у нее получалось на несколько шагов обогнать чудовище и увидеть незнакомый еще город свеженарисованным, но дымная лапа дергала ее обратно и снова прикрывала глаза.
Жизнь напоминала карточную колоду: бесцветные будни, на выходных - красная яркая буква, но по содержанию - все та же хмарь. Набор социальных норм, cтопка поведенческих моделей. Коллекционно-карточная игра, которая быстро надоела. Изредка партии чуть сложнее, а в быту хватает и стартовых карт.
Эльза появилась в жизни Николь в субботу: выскочила из-за угла, как румяный кудрявый чертик, и не удержала в руках пакет пластиково ярких овощей и сияющих фольгой конфет. Николь бросилась собирать покупки, пока та смущенно повторяла "не нужно, я сама, спасибо" и неловкими пальцами пыталась поднять луковицу. "Я могу донести это до вашего дома в своем рюкзаке", - предложила Николь, рассматривая собеседницу. Она была похожа на шахматную королеву в человеческом обличьи или сошедшую с черно-белой пленки кинозвезду с поправкой на возраст. Очки с толстыми стеклами, но в модной оправе, руки спрятаны в перчатки по локоть, а осанка такая, что Николь и сама автоматически выпрямилась. "Пойдемте со мной, мисс. И зовите меня Эльза".
В гостиной у Эльзы были плотно задернуты шторы, пахло пряниками, винилом и старой бумагой. Щелчок, и люстра распахнула глаза, отразила от хрустальных граней сотни разноцветных бликов. Комната оказалась кабинетом диковинок. Вместо обоев - внахлест постеры и афиши: мюзиклы, фильмы золотого века Голливуда, экспрессионистские выставки, перформансы, агитки непопулярных политиков, а сверху пришпилены билеты на концерты групп, чьи названия любой слышал бессчетное количество раз, но не может вспомнить. Вдоль стен - множество книг, несколько статуэток и стопки пластинок. Николь скользила пальцами, боясь прикоснуться, читала названия, но на знакомых ей языках здесь было совсем немного. Возле справочников, как нарочно, стоял небольшой диван - если сесть в него с книгой, поглотит подушками и не выпустит, даже если прочтешь и перескажешь.Около окна, в царственном отдалении, ожидал визитеров рояль.
Николь вызвалась помочь и, пока она на кухне выкладывала из рюкзака покупки, Эльза колдовала над чайничком. Ее несмело гнущиеся пальцы управлялись с заваркой, как кукловод с марионетками. Эту магию Николь наблюдала потом неоднократно: когда зашла спросить, не нужно ли чего в овощной лавке, когда занесла свежей выпечки, когда в школьный сад прилетел соловей, когда в газете напечатали результаты олимпиады по химии, а потом и вовсе без повода.
В доме Эльзы часто играла музыка. Непривычная, часто сложная, какой не услышишь по радио или даже в заставке к научпопу. Она называла имена авторов. Некоторых - со слезой: Ганс Краса, Павел Хаас, Ильзе Вебер. Некоторых - с грустной улыбкой: Мордехай Гебиртиг, Гидеон Кляйн. Эти мелодии были меланхолией хозяйки и настоящей надрывной тоской Николь. Она прятала слезы , но Эльза все равно замечала их. "Не плачь, все плохое мы уже пережили, впереди только хорошее".  Чудовище скулило и уползало так далеко, что даже присутствия его не ощущалось.
Эльза слушала и то, от чего ноги сами начинали отбивать ритм. "Знаешь, как мы танцевали под это?" - спрашивала она и, не дожидаясь ответа, кружилась по комнате, опираясь на трость с таким изяществом, будто слегка касалась плеча кавалера. "Я и тебя могу научить", - и вот уже Николь путает три и четыре такта и старается не наступить на туфельки Эльзы. В такие дни чудовище даже не входило в ее дом, не заглядывало в окна и не поджидало в саду. Николь возвращалась к себе улыбаясь и не чувствовала за это вины. Город наполнялся запахами и красками, говорил тысячами голосов, и ей хотелось изведать его весь, видеть в нем красоту, рисовать его разбегающиеся по берегам дома, фотографировать закаты, может, даже завести друзей, с которыми можно смотреть на спящие улицы с крыш.
Но, стоило войти в свою комнату, как на плечи сваливалось Чудовище с холодными лапами. "Скучала?" - и проводило по венам леденящим языком.
Эльза немного знала о химии и часто задавалась вслух вопросами - не опасно ли смешивать вот это чистящее средство и соду, а то поднос никак не отмыть? и не повредит ли это модное удобрение ее редким розам? Николь улыбалась и с жаром бросалась отвечать. Поначалу она думала, что все доводы будут вежливо пропущены мимо ушей, но Эльза прислушивалась к советам и всегда поступала согласно им. Николь много рассказывала о школе: Эльзе живо интересовалась делами подростков, ведь самым молодым рядом с ней был альбом The Wall. Однажды Эльза, краснея, призналась, что завела инстаграм, чтоб показывать людям свой сад, и спустя полчаса Николь помогла сделать ей первое селфи для профиля, в образе феи растений.
Иногда чудовище вольготно себя чувствовало и у Эльзы, раскидывало мантию вокруг рояля и касалось лапой всего, что могло бы развлечь Николь. В один из таких вечеров Эльза взяла руку Николь в свои хрупкие ладони и рассказала ей про Освенцим. Про порядки, про режим, про страх и пресловутые полосатые формы. Про лагерные оркестры, про надежду и завтрашний день. Про то, как настало освобождение, и как пошли следом память и боль. Чудовище стало почти прозрачным, и перед глазами Николь неслись образы смеющейся Эльзы, танцующей, сажающей гиацинты, радующейся комментариям под фото.
В следующие дни все шло как обычно, но, когда Эльза позволила себе шутку из недавно прочитанного женского романа, Николь расплакалась. Она рассказала о лице, так похожем на маску, о ширящемся кровавом пятне на полу, о постоянной тяжести на душе. Эльза гладила ее по голове и не прерывала. Николь все говорила и говорила - через всхлипывания, минутные паузы, говорила впервые с убийства отца. "Не бойся боли, - наконец сказала Эльза. - Приручи ее". Она обняла Николь и держала ее в объятиях, пока та не успокоилась.
Когда Николь отстранилась, чудовище исчезло, а на часах был поздний вечер. Она глубоко вздохнула, еще раз, еще - тяжесть ушла, и никак не надышаться, будто вся свежесть мира одновременно свалилась на нее, и хотелось распробовать. Поблагодарила Эльзу и медленно пошла домой, с ощущением, что мир вдруг обрел вкус. Николь свернула в парк, через который не ходила никогда прежде. Недавно закончился дождь, звук шагов захлебывался в лужах, и запах листьев сработал как машина времени. Родители часто брали ее с собой на природу, когда она была маленькой. Николь гладила ладонью траву, цветы, было щекотно и немного боязно, а папа смеялся и говорил, что она не навредила растениям. Болезнь мамы поставила крест в том числе и на этих поездках. Но там, в воспоминаниях, где пахло солнцем и листьями, все еще было хорошо.
Николь поняла, что сбилась с дороги, когда вместе с водой зачерпнула ботинком и ком земли. Вокруг был лес, и, сколько ни всматривайся, домов или трассы не видно. Кричать Николь побоялась: вдруг эта наполненная эмоциями иллюзия разобьется, - и пошла, аккуратно нащупывая дорогу, прямо, сквозь хруст веток и чертыхания. Через два крика совы впереди забрезжил яркий огонь. Николь бросилась к нему бегом, не думая о препятствиях, словно тот может исчезнуть или оказаться миражом.
Среди поляны горел костер, настолько большой, что, казалось, его питает само небо, а не обычные ветки, которые кто-то подложил. Сев к нему поближе, Николь смотрела на пляску оранжево-желтых языков. Они плавно взлетали и летели ввысь, словно зная, что впереди их ждет что-то, что стоит любых усилий, что-то, ради чего можно броситься в неизвестность. Иногда сквозь них прорывалась тьма, но огонь смахивал ее, как несущественную мошку.
Николь подумала, что завтра уже понедельник. Было бы неплохо на истории щелкнуть по носу зазнавшуюся Грейс. Миссис Томпсон давно говорила, что хотела бы увидеть от Николь активность, так почему бы этого и не сделать. А Тэмми давно пыталась заговорить с ней - Николь решила, что пригласит ее посмотреть на город с западного холма. Наверняка, у них впереди будет много концертов, неловких случаев на вечеринках, странных знакомств, дурацких фото, карамельных яблок, ночных поездок.
Новую жизнь ведь нужно начинать с понедельника или с завтра. А если они совпадают, то это знак.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #8 : 21 Июня 2020, 16:07:42 »
Путь Хенрика

Цитировать
— Люди забыли эту истину, — сказал Лис. — Но ты не должен ее забывать. Мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили. И ты отвечаешь за свою розу...
— Я отвечаю за свою розу... — повторил Маленький принц, чтобы хорошенько это запомнить.
"Маленький принц". Антуан де Сент-Экзюпери

Благодарность не есть право того, кого благодарят, а есть долг того, кто благодарит; требовать благодарности — глупость, не быть благодарным — подлость.
В.Ключевский

Двести тридцать.
Я просматриваю список и чувствую, как радостное предвкушение сменяется растерянностью. Два часа назад я покинул «Букмарк», прижимая к груди пакет с драгоценным справочником. А теперь моя уверенность в успехе задуманного пошатнулась. А если она переехала? Или сменила фамилию? Или данные в справочнике устарели? И вообще, в послевоенной неразберихе всякое могло случиться.
А если я её не найду вовсе? А если она болеет? Сейчас ей уже за семьдесят, да и все пережитое могло серьезно подорвать здоровье...
Я отогнал от себя назойливо-тревожные мысли. Соберись, Генри. Ещё ничего не сделал, а уже перебираешь все возможные причины неудач, как настоящий трус.
Я должен хотя бы попытаться.
Мамы и Эрна не было дома, так что я спокойно расположился в гостиной. Жаль, что в  моей комнате нет телефона, это усложняет задачу.
Поставил отметку карандашом и набрал первый номер из списка.
- Ja, wer da?
- Guten Tag! Ich würde gerne Amalia sprechen...


*****
Двести семнадцать.
До возвращения мамы я успел прозвонить только двадцать номеров. Вычеркнул тринадцать строчек из списка, по остальным проставил отметку «повторить». Похоже, это займет немало времени. Но ничего, оно того стоит.

Двести два.
Я слушаю привычные надоевшие гудки и собираюсь с духом.
Каждый следующий номер может оказаться тем самым. Я замираю – и тут же выдыхаю, услышав звонкий молодой голос.
Не она. Снова. Чувствую укол вины из-за невольного чувства облегчения. Как странно, похоже, я даже уже не знаю, чего  боюсь больше – так и не найти её или же наоборот, что следующий номер окажется тем самым.
А если она меня не узнает? Если уже забыла?
Ох, Генри, ну ты и дурак, конечно. Забыла, как же, после всего пережитого, после шести лет, проведенных в страхе за вас обоих.

*****
Сто девяносто.
Что ей рассказать? Наверное, сначала спрошу, как у неё дела. Как здоровье, как поживает... Нет, как-то нелепо получается.
Пять лет молчания – и вот он я. «Как поживаете, фрау?»
Неловко, как же неловко. Нет, надо сначала продумать, что говорить, а потом уже тревожить её.

Сто восемьдесят.
Я снова слушаю гудки и прокручиваю в голове будущий диалог. Лёгкий и непринужденный. У нас же всё хорошо. И у меня, и у неё, я почему-то в этом сейчас уверен. Почти.
- А хотите посмеяться? Мы с мамой сменили имена. «Рене»  - рожденная заново. Весьма символично, не правда ли? Хотя мама говорит, что это не специально так получилось, просто подбирала созвучные. А я теперь Генри – так звучит больше на канадский лад. Рене Харт и Генри Харт. Да, мы взяли фамилию мужа мамы, Эрна. Вообще-то он Аарон, конечно. Нет-нет, что вы, все хорошо, в Канаде нам очень комфортно. Просто мама и Эрн посчитали, что так будет лучше. А вообще у нас все просто отлично. Эрн – горный инженер, мама преподает музыку в колледже, а я учусь и подрабатываю в мастерской у Старика Эйба. На самом деле он вовсе и не старый, но очень-очень ворчливый, поэтому все называют его Стариком...

Две недели назад я помогал Эйбу реставрировать картину Роберта Генри. «Мисс Каи Ваки». Тёмные волосы оттеняют миловидное лицо-сердечко, робкая улыбка, простые, но элегантные шляпка и перчатки. Я смотрел на картину и вспоминал старые фотографии, которые она мне как-то показывала. Семейный архив. Она с такой нежностью рассказывала о свадебном путешествии в  Лотарингию...
Она и герр Хайнц - такие молодые, красивые, счастливые.
Я помню её слезы, капавшие прямо на страницы альбома.

*****
Сто шестьдесят.
Надо обязательно поблагодарить её.
- Мама часто вас вспоминает. Она говорит, что всегда будет благодарна вам за то, что так долго заботились обо мне, что согласились принять такую ответственность. А ещё жалеет, что вы отказались от денег. Да,я  понимаю. Но ей очень хотелось вас хоть как-то отблагодарить. И я хочу сказать огромное спасибо, за всё. Я тоже часто вас вспоминаю.
А помните, как вы учили меня английскому, и я никак не мог совладать с произношением? А ведь ваши уроки очень пригодились, я сразу смог пойти в местную школу. Ну, если честно, языковой барьер был, сначала местных я понимал с трудом, но ничего, потом очень быстро освоился. Так что спасибо и за это, вот вы прямо как знали, что мне пригодится...


Я знаю, что ей не стоит рассказывать. Например, что мама действительно благодарна, но очень хочет забыть всё, связанное с Германией, и всех, кто участовал в нашей жизни когда-то давно.
Судьба Олдрика Шультца нам неизвестна, может, и к лучшему. Но я знаю точно – как мой отец, он умер очень давно. Когда впервые назвал меня «вонючим мишлингом» и «еврейским отродьем», когда избил вставшую на мою защиту маму. Мы никогда не говорили о нем больше.
Мама хочет забыть Германию. Забыть герра Мюллера и фрау Грету. Забыть, как шесть лет скрывалась и боялась за меня. Забыть унижения и страх. Забыть жизнь Рейне Шульц. Теперь она – Рене Харт. Красивая, талантливая, любимая и любящая.
Маме нравятся яркие чистые цвета. Ей очень идут и бирюзовые наряды, и розовые, и сиреневые. Только один цвет под запретом в нашем доме.
Однажды Эрн подарил ей красивую шаль, украшенную вышивкой - созвездиями. Мама расплакалась, а потом в ярости искромсала ярко-жёлтую ткань в клочья.

*****
Сто десять.
Страх меняет людей.
Когда-то, очень давно, я боялся темноты и противного старика Вилли Мюллера. Боялся, что мама не вернется. Боялся, что Амалия не сможет меня защитить. Боялся услышать голос Олдрика Шульца.
Мне снились кошмары. А потом я привык – и страх отступил. Я повзрослел и, наверное, стал сильнее
Она помогла мне пережить всё. Её вкусные пироги. Рука, ласково гладящая меня по голове. Приятный запах старых книг, тёплые носки на моих вечно мёрзнущих ногах. Её радость, когда я впервые выиграл в шахматы.
Не только мама хотела забыть всё и начать новую жизнь. Я так радовался, когда мама меня забрала и мы переехали в Канаду. Да, поначалу нам было трудно. Наверное, ей просто нужно было свыкнуться  с тем, что маленький Хенрик повзрослел, а она пропустила этот этап. Мы словно заново узнавали друг друга, а потом постепенно все наладилось, и я начал забывать.
Но, вычеркивая из памяти плохое, я не мог выкинуть из головы всё то хорошее и светлое, что было в моей жизни. Я не мог и не хотел забывать её.

*****
Семьдесять три.
Последние несколько лет во мне все сильнее росло какое-то смутное недовольство. Неприятное  такое ощущение, будто чувствуешь глубоко загнанную занозу и никак не можешь от неё избавиться.
А два месяца назад Старик Эйб нанял на работу ещё одного подмастерье. Очень славная девушка, милая, большеглазая, похожая на олененка. Она умеет шевелить ушами и знает очень много  забавных историй. Общаться  с ней было бы одним удовольствием, но каждый раз, когда к ней обращаются по имени, я невольно стискиваю зубы.

Пятьдесят.
Мы с друзьями часто ходим в горы. Чистый воздух, приятная тяжесть после долгого перехода, уютное потрескивание костра. Мне нравится сидеть в палатке и смотреть на звёзды. Сознание проясняется, все тревоги отступают.

Двадцать.
Глупая была идея. Я тупо смотрю на вычеркнутые строки.
Зря я все это затеял, только растравил душу. Собираюсь и иду в горы, один. Хочу побыть в тишине, отвлечься.
Долго сижу у ночного костра. Голова пустая, лёгкая. Не замечаю, как засыпаю.
Пора возвращаться. Я устало бреду, не разбирая дороги, тропу застилает туман. Странно, вокруг какие-то незнакомые места – я что, умудрился сбиться с пути? Внезапно стемнело, идти становится все труднее, мне уже не по себе.
Свет! Ну вот, а уже напридумывал себе всякого. Все хорошо, впереди поселок, я сейчас выйду к людям.
Нет, это не поселок. Свет исходит от огромного костра, пылающего в центре поляны.
Я подхожу ближе. Рядом с  костром сидят люди – какой-то парень и девочка-подросток. Отблески костра подсвечивают её рыжие волосы.
Я подхожу, хочу поприветствовать их, спросить разрешения присесть рядом – и подспудно понимаю, что это лишнее. Молча сажусь рядом с ними.
Жар костра согревает и успокаивает. Я смотрю на пламя и чувствую, как уходят мои тревоги, как тает неуверенность.
Мне радостно и спокойно. Кажется, я слышу её голос.
У меня все получится. Я найду её.
Не знаю, почему, но теперь я уверен – мне больше не придется слушать надоевшие гудки и вычеркивать строки.
Следующий номер окажется правильным.
Я услышу её голос, такой знакомый, родной. И не будет ни неловкого молчания, ни  неуместной стыдливости.
Я просто наконец скажу то, чего ни разу не говорил за все шесть лет, что прожил под её опекой, окруженный заботой.
Спасибо за всё, Амалия Мейер... Мама.
Я очень тебя люблю.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #9 : 21 Июня 2020, 16:09:24 »
Путь “номера” и Луизы

Цитировать
1945

Я открываю глаза в 3:59 и смотрю в темноту. У меня есть минута до начала побудки, до очередного витка нескончаемого лагерного кошмара, я знаю это точно – я настолько ненавидел команду «Подъём!», что научился просыпаться до неё, чтобы за минуту принять её неизбежность. Принимать неизбежность я научился не хуже – другого выхода в лагере, где из личного остаётся только минута с утра и номер на руке, просто нет.
Я смотрю в темноту и жду. Но темнота отвечает мне тишиной, я не слышу ничего кроме собственного сердцебиения. И тогда я вспоминаю.
Не будет никакой побудки. Я не в лагере, я в Вене. Лагеря больше нет, войны больше нет, я больше не номер 585708, у меня есть не только минута с утра, у меня есть вся жизнь, у меня есть дом, у меня есть работа, у меня есть свобода, а ещё номер на руке и бесконечная череда кошмаров.

Кофе английский, табак тоже английский – оба безвкусны совершенно, но голова от них перестаёт кружиться, зрение фокусируется, а руки не дрожат. За окном уже не темно, серо, улица безлюдна, если не считать группы британских солдат, патрулирующей район.

***
К британцам, в отличие от их союзников, я привык быстро. Возможно, потому что помнил их ещё со времён учёбы, или потому что на въезде в Вену четыре месяца назад меня остановил именно британский патруль, капитан вцепился в меня мёртвой хваткой – местный, еврей, бывший заключённый, с хорошим английским, я был просто его сбывшейся мечтой. «Мы будем очень хорошо платить» – сказал он. Мне было всё равно, я возвращался в никуда и меньше всего хотел работать по когда-то любимой и выбранной специальности – крови на руках и так было достаточно; переводить с английского на немецкий и наоборот, читать прессу, протоколировать казалось куда более привлекательным.

Я не был в Вене двенадцать лет, и вернувшись, я её не узнал. Я шёл мимо разрушенных синагог, мимо выбитых витрин, мимо домов, не переживших бомбардировок и штурма союзников. Я даже удивился тому, что улица, на которой я вырос, цела, что дом стоял, хотя стёкол в витрине не было (не то с Хрустальной ночи, не то с освобождения). Я влез через разбитую витрину, сбросил тяжёлые ботинки, лёг на пустой прилавок, и уставился в пустой высокий потолок. Я лежал и смотрел, вспоминал огромную люстру, небольшие лампочки на прилавке, чтобы лучше рассмотреть товар, десятки ящичков с кольцами, серьгами и цепочками, подоконник, на который я торжественно поставил позолоченную клетку с яркой птичкой – впереди была вся жизнь, я уезжал и не хотел, чтобы дед оставался совсем один.

– Герр Эдельштейн?

Я даже не сразу понял, что обращаются ко мне – я привык к номеру, к междометиям и к псевдонимам Подполья, не к «герру Эдельштейну» никак.
Я спрыгнул с прилавка и обернулся на голос – у двери стояла девушка, хрупкая, светловолосая, в безразмерном сером пальто и с футляром от какого-то музыкального инструмента в руках. Если она кого и искала, то точно не меня – она покачала головой и сделала шаг назад, я шагнул вперёд, и под ногой что-то хрустнуло.

– Здесь раньше была ювелирная лавка. Герра Эдельштейна, – она говорила сбивчиво, глядя куда-то вниз, – я увидела, что кто-то есть внутри. Это глупо. Извините.

– Зачем он вам? – я сделал ещё один шаг вперёд, а она так и смотрела в пол.

– Я хотела бы, чтобы он вернулся. И у меня его канарейка. Он был бы рад, я думаю. Теперь всё закончилось, я могла бы её вернуть. Он её очень любил.

Шаг. Второй. Третий. Я услышал про птичку и не мог стоять на месте – жёлтая канарейка пережила деда, пережила войну, я ожидал встретить в Вене кого угодно, но не её.

– Он отдал мне её в тридцать восьмом. Я тогда не понимала, почему, я вообще ничего не понимала. Я играла, она пела, ему нравилось, а потом герр Эдельштейн просто её отдал.

– Он знал, что делать, – я осторожно протянул руку и погладил светлые волосы, – Голди в надёжных руках.

– Вы его знаете? И Голди знаете? – она впервые посмотрела вверх, в глаза, и вцепилась мне в руку. – Он может вернуться?

«Наша маленькая соседка,– писал дед , – в абсолютном восторге от Голди, бегает к ней каждый день. Я был уверен, что после твоих  музыкальных попыток не выдержу ни одного ребёнка с инструментом, но у неё определённо талант»

Маленькая девочка выросла, приютила канарейку и теперь стояла напротив. А я понятия не имел, что ей сказать – что я принёс Голди двенадцать лет назад, что дед, разумеется, не вернётся, что пусть оставит себе канарейку? Я молчал, потому что если бы заговорил, не смог бы остановиться.

– Меня зовут Луиза, я живу через два дома, если вдруг, что-то случится или будет нужно...

– Всё в порядке, не о чем беспокоиться.

– Да, конечно, – она наконец выпустила мою руку и ушла.

А я посмотрел вниз. По полу ползли тёмно-красные ручейки – она смотрела на мои босые ноги, из которых текла кровь, а я шёл по битому стеклу и не чувствовал ничего.

***
Иногда мы встречаемся на улице – она спешит на учёбу, я в Шёнбрунн, иногда я вижу, как она замирает перед разбитой витриной, а потом разворачивается и уходит, иногда вечером я слышу, как кто-то играет на флейте. Жизнь продолжается – бумаги множатся, британцы платят, через два дома в окне стоит клетка с канарейкой, я открываю глаза в 3:59.

Она появляется из-за угла резко, бежит, оглядываясь назад – так бежали от собак в лагере, от расстрельной команды, с чётким осознанием, что совсем убежать не получится, но с невозможностью остановиться. Она не смотрит по сторонам, она бежит, и её локоть бьёт меня по рёбрам так, что перехватывает дыхание, и тогда она останавливается.

– Я не хотела, я, – она сбивается, растрёпанные волосы падают на глаза, оглядывается назад, – мне так жаль.

Теперь я вижу, от кого она бежала и кого настолько боялась. Из-за угла выходят двое подростков, чей вид не оставляет никакого сомнения – те из немногих членов общины, кто смог пережить войну. Они смотрят на неё так, как будто все пережитые беды – лично её вина, но присутствие свидетеля сдерживает, и они просто проходят мимо, только один из них цедит сквозь зубы.
– Мы с тобой ещё разберёмся, наци!

– Им можно ответить, – говорю я, когда мы сдвигаемся с места.

– Нельзя, – Луиза качает головой, – они правы, а я нет. Я просто пойду, хорошо?

Я отлично умею оказывать первую помощь при отсутствии необходимого оборудования, организовывать сопротивление и собирать взрывчатые устройства из подручных материалов, успокаивать людей я не умею совершенно.

– Из человека, который много лет держит у себя еврейскую канарейку, получается так себе наци, из человека, ищущего прежнего владельца канарейки, наци вообще не получается. Они не правы.

– Они пострадали, чуть не погибли. Из-за таких, как я. Как моя сестра, – она делает глубокий вдох, – Грета была надзирательницей в концлагере. Они могли потерять там своих близких. Они правы, что меня ненавидят. Вы теперь тоже меня возненавидите. И будете правы.

– Не буду, – я стараюсь говорить очень ровно, хотя при упоминания лагеря руки дрожат и становится труднее дышать, – вас в лагере точно не было.

Вечером, сняв рубашку, я смотрю на расплывающийся кровоподтёк, вспоминаю жуткий страх в глазах Луизы, а потом свою «начальницу» по лагерному медпункту – с венским акцентом, с младшей сестрой, у которой жила канарейка, с именем Грета и застывшим мёртвым взглядом в синее небо. Слишком много для простого совпадения. Всю ночь я пишу, плохо понимая, зачем – потому, что Луиза имеет право знать, потому, что невозможно больше держать всё в себе или просто потому, что проще не спать и не видеть кошмаров. Про лагерь, про Грету, про санитарный контроль, про то, как я был единственным на весь Рейх евреем, державшим канарейку, про восстание, про тело в братской могиле, про то, что можно быть частью чудовищной системы, но не чудовищем. Утром я складываю исписанные листы в конверт, опускаю его в почтовый ящик через два дома и почти сразу ловлю себя на мысли, что не стоило.

– Зачем это тебе? – начальник британского штаба смотрит на меня с недоумением. – Я тебя оформлю как нашего сотрудника, конечно, за прошлые заслуги и вообще. Но зачем? Там сейчас самое пекло начнётся. Тебе мало было? Зачем тебе в эпицентр новой войны?

Я и сам толком не знаю, зачем мне в Палестину, но оставаться на месте я не могу, смотреть, как меняются местами австрийцы и евреи – не могу, открывать глаза в 3:59 – не могу.

– Давай сойдёмся на том, что я ненормальный? В тридцать восьмом люди отсюда бежали, а я бежал сюда. Можешь дать визу – дай.

Визу мне ставят через неделю.

5708

– Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Давай теперь ты!

Плоский камень легко ложится в ладонь, рука трясётся, я знаю, что ничего не выйдет.

– Давай, – Меир стоит рядом, направляет руку, – просто параллельно воде. Раз. Два.

Камень, разумеется, тонет, и Меир подбирает новый. Мы стоим на берегу Кенерета, куда вышли неделю назад, и с тех пор наш маленький отряд не двигается – командир ездит на совещания в Тверию, остальные предоставлены сами себе.

– Никогда не было столько свободного времени. Я так с ума сойду.

– А по-моему отлично! Никуда не идём, ничего не делаем, скучаешь по недельным переходам?

– Скучаю. Я во время них не думаю. Иду, стреляю, вечером закрываю глаза – и всё, ни сомнений, ни раздумий, ни снов.

***
Палестина встретила меня ярким солнцем и горячим ветром. Через пару месяцев, впрочем, я понял, что солнце не было ярким, а ветер горячим.
Я дышал раскалённым воздухом, кожа сгорала, слезала и сгорала заново, я ловил себя на том, что передвигался от одной тени к другой, а к концу лета внезапно обнаружил вместо привычной бледности ровный загар и начал с некоторым снисхождением смотреть на страдающих от жары британцев.

В этом ярком и ни на что непохожем мире я почувствовал себя совершенно удивительно и непривычно живым. Я смотрел вокруг, в голове мешались языки, ни одного из которых я толком не знал, я был завален бумажной работой, и мне почти перестали сниться кошмары. Но за палящим солнцем, шумом и пестротой красок я чувствовал что-то тревожное, давящее и очень привычное – я снова жил в хрупком мире накануне войны.
Подпольные организации вешали на стены домов агитационные плакаты, плакаты срывали, но на следующую ночь они появлялись заново, из портовых районов в ночи доносились звуки перестрелок, британцы чем дальше тем увереннее говорили о возвращении домой – это была уже не их война.

В день принятия «Плана о разделе» я получил расчёт, что, кажется, стало огромным облегчением и для меня и для британской администрации, я снова шёл в никуда, не зная собственной цели, я снова был один и пытался найти тех, среди кого мог бы стать своим. Не было ничего удивительного в том, что своих я нашёл в запрещённой властями Хагане, члены которой клеили на стены призывы к созданию еврейского государства и не были готовы отдать часть своей родной земли кому-то ещё.

Десять лет назад я оказался в австрийском Подполье от безысходности, горечи и желания хоть как-то испортить нацистский триумф после уничтожения Австрии, даже тогда я видел всю его безнадёжность и просто был готов умереть, не опустив руки. В Хагане я увидел силу, надежду и стремление выжить вопреки всему – мы не боролись за то, что у нас отняли, втоптали в грязь и уничтожили, мы отстаивали то, что у нас уже было и что мы не собирались терять.
Я шёл вперёд, стрелял, извлекал пули и накладывал швы, распространял листовки и мешал взрывчатку из того, что подворачивалось под руку, я не был должен или обязан, я просто был готов и хотел именно этого. Я был почти счастлив, а потом мы остановились.

***
– Раз. Два. Без толку! Если нам сегодня не скажут ничего выдающегося, то завтра и двух не будет.

– Пойдём, – Меир кладёт руку мне на плечо, – послушаем. Наверняка скажут что-то про твоих британцев, им же пора уходить?

– Пора. Только продлят же. Честно – вот хоть что изменится, вскрою сегодня британскую помощь, невозможно уже.

Британская помощь – литровая бутылка джина, путешествующая с нашим отрядом который месяц, бонус, полученный при расчёте и хранимый до лучших времён, Меир всё предлагает её распить, а я отбиваюсь, от него, от всего отряда, и держу закрытой и неприкосновенной.

– Договорились! Считай – поймал тебя на слове!

Я закуриваю, пинаю носком ботинка мокрую гальку и иду по направлению к лагерю – радио, так радио, официальное обращение, так официальное обращение – толку-то?

Обращения по радио – моя боль, связь отвратительна, мой иврит отвратителен, я понимаю примерно треть из сказанного, дёргаю Меира, который превращается то в синхрониста, то в рассказчика новостей. И сейчас мне предстоит очередной подобный сеанс – в четыре начинается прямая трансляция, я тушу сигарету и стараюсь максимально сфокусироваться на звуке из приёмника.

Радио предсказуемо трещит, я улавливаю что-то про общность народа, про единство с землёй, про жертв Катастрофы – руки дрожат. А потом я слышу слово «независимость», и мир вокруг рушится, молчит, а спустя секунду взрывается – кричат все, радио трещит по-прежнему, что-то про ООН, что-то про возможность приехать – уже неважно.

– Тащи британскую помощь, - кричит Меир, – это повод!

И он прав, это – повод. Я достаю нетронутую бутылку, поднимаю над головой, а потом делаю первый глоток и не глядя передаю – алкоголь обжигает, течёт по горлу, бутылка идёт по кругу, радио замолкает. Я подхожу к берегу, поднимаю первый попавшийся камень и бросаю.

– Девять, – говорит Меир, когда камень наконец тонет, - ну а что? Больше нам всё равно не достанется. А ты хорош, можешь, когда хочешь!

Руки не дрожат. Я могу всё.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #10 : 21 Июня 2020, 16:10:16 »
Цитировать
1951

Мир меняется. Жизнь становится проще и рутиннее. Лагерной побудки больше нет, армейского режима – тоже, я открываю глаза за секунду до того, как должен прозвонить будильник.

Кофе арабский, сигареты американские – сочетание настолько привычное, что другое начало утра представляется с трудом. На улице светло, и сквозь восстановленную витрину с пересекающей надписью о продаже я смотрю на бесконечный поток людей.

***
По-хорошему дом стоило продавать ещё в сорок пятом – я уезжал за тысячи километров, сжигал мосты, пытался похоронить кошмары, но о самом простом действии даже не задумывался. Дом так и остался стоять, пустой, с битым стеклом на полу и святым неприкосновенным правом частной собственности, охраняемым союзниками.
Я вспомнил о доме после окончания боевых действий, когда выяснилось, что больше не надо просто идти вперёд, что люди вполне могут жить без войны, что моя протестная и подпольная жизнь закончилась как-то сама по себе, потому что отпала необходимость протестов и подполья.

Я не был в Вене почти шесть лет, и я её не узнал – встретивший меня город был скорее похож на тот, в котором я вырос, чем на тот, куда я вернулся после лагеря. Здесь не было руин, не было ощущения случившегося конца света. Я шёл по улицам, где строились новые дома и восстанавливались старые, где патрули союзников были почти не видны, где не было ни разбитых стёкол, ни гнетущей пустоты.
Я открыл дверь лежавшим в кармане ключом, сел на прилавок и закурил. А на следующий день вывесил на стеклянной витрине надпись о продаже – всё равно, именно здесь я жить не собирался.

***
– Можно?

– Конечно, – я даже не отрываюсь от бумаг, вопросы потенциальных покупателей не отличаются разнообразием, – документы на собственность есть, план есть, показать могу хоть сейчас.

– Я не о продаже. Я совсем о другом, –перед глазами ложатся листы бумаги, почти протёршиеся посередине, столько раз их складывали и разворачивали обратно, почерк знакомый, ни у кого кроме себя такого не видел, – я получила. И всё прочла.

Она стоит напротив, такая же хрупкая, невысокая, губы дрожат, руки вцепились в край стола.

– Пожалуйста, – она перехватывает мою руку, когда я двигаюсь к двери, –  я ждала пять лет. Я хочу пять минут. Я потом уйду и больше не буду беспокоить.

– Я просто всё закрою, пока не пришли те, кто про продажу. Потом поднимемся наверх, и хоть пять минут, хоть пятьдесят. Мы тут как в стеклянном аквариуме, – я киваю в сторону витрины, – а наверху есть кофе. И виски. Виски, наверное, подойдёт больше.

Виски подходит отлично, по крайней мере, она больше не плачет, не держит мою руку, а изо всех сил сжимает пустой стакан, кофе варится, я курю, сложенные пополам листы лежат между нами.  

– Это было ужасное письмо, мне не стоило.

– Наоборот! - Луиза выпускает стакан и смотрит на меня так, как будто я только что сообщил ей, что Земля плоская или признался, что голосовал за Аншлюс. – Оно очень правильное. Очень человечное. Я смогла понять очень многое. Грета мне ничего никогда не рассказывала, родители почти не обсуждали политику. Сначала мне говорили, что евреи отвратительны, потому что они евреи, потом – что арийцы преступники, потому что арийцы. А потом я узнала, что действительно было. Не в головах у людей, а на самом деле. Это...

– Это довольно жутко. Собственно ничего сверх этого знать и не стоит. Особенно в, сколько тебе было, четырнадцать?

– Шестнадцать. И мне было важно знать, за что я несу ответственность, с кем я жила. Мне никто не мог этого сказать, вообще никто, кроме этого письма. Я неделю не знала, что с ним делать. Я читала, плакала, старалась не выходить из дома, а потом я пришла.

– И обнаружила закрытую дверь. Чёртов кофе!

Кофе, разумеется, вскипел и теперь заливает окружающее пространство. Выключить. Разлить. Убрать. Обнаружить её снова в слезах.
Чувство вины, кажется, расползается как зараза во время эпидемии – Луиза живёт с виной за сестру, за Рейх, за арийский народ, я чувствую вину за письмо, за еврейскую агрессию, за то, что не могу объяснить ей, что её вины нет. Мне кажется, что ещё немного, и вина захватит весь мир – каждый окажется виноват перед каждым, просто потому, что не виноват.

– Очень крепкий, осторожно, – я ставлю чашки на стол, – арабский, после Ближнего Востока у меня не получается пить другой. Я туда и уехал в сорок пятом. Почти в один момент, положил ключ в карман, и всё.

– И как там?

– Жарко. Опасно, – я пожимаю плечами, – свободно. Я нигде не видел столько свободы.

За окном темнеет, минуты превращаются в часы, кофе заканчивается, варится снова, и снова заканчивается, бутылка виски пустеет, пепельница заполняется.
Послевоенная Вена, Ближний Восток, яркая птичка в позолоченной клетке, другая птичка в клетке железной, война, вина, снова война – темы меняются, кофе остывает, виски заканчивается.

– Поздно. Наверное, мне пора. Спасибо, я даже не думала, что получится такой вечер, я вообще не была уверена, что нам удастся поговорить.

Луиза стоит напротив, совсем близко, и плохо понимая, чего именно я хочу, я наклоняюсь вперёд и осторожно её целую. Я готов к извинениям и её поспешному бегству, готов  к пощёчине, готов к сбивчивым объяснениям, меньше всего я готов к тому, что она отвечает, уверенно, кажется, вообще не задумываясь. Её рука ложится мне на затылок, она делает шаг вперёд, и расстояние между нами исчезает.

Очень быстро, очень резко – чужие руки на своём теле и свои на чужом, сбившееся дыхание, сброшенная одежда, пара оторванных пуговиц, горячий шёпот то ли про жизнь, то ли про любовь – я так и не понял. Я не думаю, я живу, ничего живее просто представить нельзя, мир не рушится, он становится целым, а потом останавливается, и что с ним остановившимся делать – я даже представить не могу.

Всё одновременно совершенно правильно и абсолютно не так. Луиза смотрит на меня огромными голубыми глазами, а я понятия не имею, что ей сказать. Что не хотел – так хотел же; что именно такого исхода встречи не предполагал – да, нет, вполне предполагал; что ночные кошмары по-прежнему существуют, поэтому, не волнуйся, нож под подушкой обычное дело – так немедленно жениться на ней и делить подушку я не собираюсь; что через месяц максимум собираюсь обратно?

– Смотри, что-то горит, – в небольшом сквере напротив действительно виден огонь, и я хватаюсь за него как за что-то нейтральное и спасительное.

– Точно, – она смотрит через моё плечо в ночь, – кажется, что довольно далеко, а ведь  совсем рядом. Посмотрим поближе?

Мы одеваемся, спускаемся вниз и выходим на улицу. Вот сквер, вот огонь, вот дорожка. Только дорожка петляет, а огонь то ближе, то дальше – мне доводилось пить гораздо больше, чем прошедшим вечером, но в пространстве пары сотен квадратных метров я прежде не терялся. С каждым шагом городской сквер становится всё больше и больше похожим на лес, вымощенная дорожка под ногами сменяется вытоптанной тропинкой.

Это не пожар, это костёр, вполне безопасный, ограниченный, и при этом фантастически яркий – удивительно, что из окна он казался просто мигающим в ночи огоньком. Вокруг светло, и можно различить сидящих у костра людей.

– Какие они удивительные, – шепчет Луиза, – как будто совсем из другого времени или места, такие причёски, одежда. Они вообще другие.

Я видел куда более разные скопления народа, и эти, по крайней мере, кажутся вполне мирными, а огонь манит подойти ближе.
Мы выходим к костру, но никто не двигается, не реагирует, совсем близко лежит пустое бревно, на которое можно сесть и смотреть на огонь.

Я всегда видел в огне опасность, но сейчас он скорее успокаивает, Луиза кладёт голову мне на плечо – то ли дремлет, то ли тоже очень внимательно смотрит на огонь.
Впервые в жизни чувство спокойствия не кажется мне выматывающим и предвещающим беду, огонь горит, я смотрю  в языки пламени, и отчётливо понимаю, что всё будет хорошо. Ночь закончится, как закончился Рейх, границы между людьми сотрутся, общее чувство вины и агрессии уйдёт в прошлое. Я больше не буду просыпаться от кошмаров, воспоминания останутся воспоминаниями, думаю, не только мои. У меня есть время, чтобы понять, чего я хочу и как буду жить дальше. Я ищу ответ в горящем огне, но вижу только то, что выбор будет верным.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #11 : 21 Июня 2020, 16:11:33 »
Путь Кейт

Цитировать
Почему, почему, почему?!

Похороны уже прошли, но перед глазами ещё стоял образ матери: её побелевшие пальцы впившиеся в гроб, мольба застывшая на лице. И отчаянный вопрос, звоном отдающийся в сердце.
Но самым страшным было другое: Кейт знала на него ответ.

Она посмотрела на Хелен и та отвела взгляд.
Сейчас было хорошее время, чтобы всё обсудить: мать уехала к отцу в больницу – он слег сразу же после известия о Кайле и Поле, но врачи говорили, что всё обойдется – и в доме осталась только сестринская скорбь.
Только вот им не нужно было ничего обсуждать. Каждая слишком хорошо знала, что думает другая.
Это и было проблемой.

Им никто не собирался ничего рассказывать – подслушали под дверью, как полицейский говорил с родителями. И одна четкая, обжигающая мысль ворвалась к ним одновременно: «Если бы они не были так близки, Пол был бы жив».
И вторая, на сей раз холодная и скользящая, как железная цепь, медленно сдавливающая сердце: «Мы бы тоже умерли там вместе».

Кейт опустилась на кровать и зачем-то провела рукой по покрывалу. Они тогда покупали их вместе. У неё бежевое с голубым, у Хелены голубое с бежевым.
Пальцы сжались, и она резко вскочила, срывая его с постели.
Подошла к шкафу, распахнула дверцы.

Они всегда были двумя милашками близняшками. Тонкие и смешливые, в легких шелковых платьях и кокетливых шляпках: чтобы солнце не жалило светлую, почти белую кожу с нежным розовым румянцем. Безмятежные и счастливые, надежно скрытые за спинами задиристых братьев.
Только вот теперь они остались одни. И всё изменилось.

Взгляд упал на черные джинсовые шорты с рваным краем и грубыми заклёпками. Она купила их для шутливой фотосессии: ганста-братья и сестрёнки-хулиганки. Хелен тогда была в коротенькой кожаной юбке, но она подарила её кому-то почти сразу после, а вот Кейт медлила.
Она оставила шорты так, на всякий случай. На Хеллоуин. Или тематическую вечеринку.
И теперь их время пришло.
Они больше не будут одинаковыми. Они обязаны стать разными. Ради себя. Ради родителей, которые больше не должны так страдать. Ради памяти о братьях.

Убитые горем родители многого не замечали.
Не замечали, что сестры больше не сидят на обеде рядом. Что вещи Кейт становятся всё грубее, белокурые локоны давно превратились в фиолетовый ёжик, а её компания всё разнузданнее и шумнее.

Алкоголь заглушал тянущее чувство одиночества. Травка дарила лёгкую эйфорию. Секс заставлял чувствовать, что она нужна. И не только сестре.
Но чего-то не хватало. С каждым разом нужно было больше. Зайти так далеко, чтобы нить натянулась и лопнула с оглушающим хлопком.
И Кейт придумала компании новую забаву. Магазинные кражи.
Вынеси больше, чем предыдущий – и ты победил.
Кейт не переживала, даже когда её поймали: она была обкурена, немного пьяна. Она смеялась и кокетничала с полицейскими, с комфортом раскинувшись на жестком стуле в подсобке, закинув ногу на ногу. Короткая узкая юбка задралась почти до ягодиц, но ей так нравилось даже больше.
«Смотрите на мои ноги, – думала она. – Всё равно вы их не получите, ха-ха».
Всё казалось весёлой игрой, которая просто немного затянулась, но сейчас она выберет сохранение и всё завертится заново.  

Только бледное лицо отца привело её в чувство. Перед глазами замелькали воспоминания о больничных палатах, капельнице и взволнованной матери.
Опьянение спало, будто и не было.

– Как тебе в голову это пришло?! Ты понимаешь, чем это могло кончиться?! – мать срывается на крик и Кейт вжимает голову в плечи. Но не из-за того, что её ругают: мать злится, но в её голосе нет того отчаянья, что когда-то так напугало Кейт. Просто неприятно.
А вот с отцом всё хуже. Он почти так же бледен. И это заставляет собственное сердце испуганно сжиматься.

– Мам, хватит, – тихий голос сестры камнем падает в поток обвинений, и они разбиваются об него брызгами материнских слёз. Мгновение Хелен казалась ангелом, сошедшим с церковных фресок.
Бежевое платье цветочными лепестками спускается до колен. Хелен стоит спиной к Кейт и та видит, как убранные в высокую причёску волосы открывают тонкую беззащитную шею с легким пушком волос. Тем, который сама Кейт сбривает каждую неделю.
«По-крайней мере теперь мы разные», – думает она, но в глазах обернувшейся сестры плещется грусть и почему-то понимание.

Хелен пришла той же ночью, третьим в их компанию взяв бутылку виски из отцовских запасов. И в эту же ночь Кейт с отчаяньем поняла, что… они провалились.
Не обязательно прятаться от дождя под мостом, переминаясь с ноги на ногу и грея руки о костёр в железной бочке, по кругу передавая бутылку с дерьмовым пойлом, чтобы напиться. Это вполне можно делать и в полумраке закрытой вечеринки, потягивая ром-колу, и соврав матери, что ты идёшь ночевать к подруге.
Не обязательно обжиматься с парнем в туалете бара, если у родителей твоего бойфренда особняк, в котором можно найти уйму укромных мест.
Да и прикуривать можно от спички, а можно от зажигалки с золотым тиснением.
Но если смотреть в суть, то никакой разницы.

Через неделю Кейт записалась на бокс. А Хелен на танцы.
Размеренные движения, строгая дисциплина. Больше и мысли не было о сигаретах или выпивке, всё изменилось в одночасье, во главу встали леди сила воли и господин режим. Холодными безликими фигурами они встали за плечами и держали в железных клещах, не оставляя возможности думать.
Но уже через полгода, когда мать с облегчением заметила, что сестры наконец-то говорят, они поняли, что обсуждают спортивное питание, упражнения и тренировки. И снова, как прежде, это был разговор одного человека поделенного на двоих.
Раз за разом: разные компании, разные книги, разная музыка.
В попытке натянуть нить они вновь бежали в одну сторону.

– Может пора прекратить? – как-то спросила Хелен, задумчиво глядя в окно. Кейт знала, что у неё на уме: это был один из тех тёплых весенних дней, когда они с братьями брали покрывало, корзину и устраивали шумный пикник в парке.
В такие дни хотелось всё вернуть. Нырнуть в надежное и безопасное единение, когда окружающий мир перестаёт существовать, и кажется лишь декорацией.
И она этого тоже хотела. Хотела так сильно, что почти согласилась… но взгляд упал на фото. Пол и Кайл обнявшись стояли на фоне университета. Черная лента пересекала колени, будто хотела обрубить их.
– Нет.
Резко развернувшись, Кейт вышла из дома.
Голова была пуста. Один район сменялся другим, Кейт равнодушно скользила взглядом по кафе и паркам. Ей не так важно было куда именно она идёт, нужен был процесс. И она старалась не думать, что больше он походит на побег.
Впереди показался студенческий городок, и поморщившись, Кейт свернула на соседнюю улицу, почти сразу притормозив у яркой вывески:
«Художественные курсы! Попробуй себя!».
Вывеска была украшена сложным, но ненавязчивым узором, который привлекал внимание и завораживал.
Кейт простояла перед ним добрых десять минут, пока кто-то из прохожих не задел её плечом. Девушка уж было хотела продолжить путь, но задержалась, ещё раз взглянув на вывеску.
«В конце концов, что я теряю?», – подумала она и повернула ручку.

Это началось как очередная попытка делать хоть что-то, но постепенно, шаг за шагом, Кейт провалилась с головой в этюды, наброски, запах краски и перепачканные пальцы. Перед ней было полотно, на котором можно – нужно! – было создать мир. Только её.
Из серой массы людей искрами стали пробиваться яркие пятна. Это Кристин, у неё потрясающие портреты. Это Марк, и он на первой странице скетчбука Кейт одним движением вывел набросок лошади, что казалось, сейчас сорвется в галоп. А с Эллис они пришли почти одновременно и учились всему вместе.
Мать только цокает языком, заглядывая к ней в комнату.
На столе пухлый том «Академического рисунка», открытый где-то на середине. Вещи «на выход» были закрыты в шкафу, сама же Кейт в широкой уже давно заляпанной цветными пятнами футболке, и неизменно либо за столом, либо за громоздким мольбертом.
В комнате резко пахло лаком, и чем-то ещё, незнакомым.
Через пару месяцев мать махнула рукой и отдала дочери на растерзание чердак, и с тех пор в комнату та возвращалась только поспать.
Больше не было вечерних посиделок, когда они с сестрой тщетно пытались сделать вид, что они теперь другие, не было одинаковых фраз и шуток. Кейт воодушевленно порывалась рассказать о глубине чувств, что можно передать через экспрессионизм, и как завораживают гладкие формы конструктивизма, но видя как усиленно семья жуёт, опустив глаза в тарелку и не понимая ни слова, затихала, а после звонила подруге с курсов. И надев гарнитуру болтала с ней, не переставая орудовать кистью, создавая новый пейзаж.

Вначале Хелен смотрела удивлённо на слегка аляповатые, косые рисунки сестры, что она выводила упорно и вдумчиво. Но время шло, яркие пятна создавали гармонию, цвета балансировали, дополняя, и поддерживая друг друга, добавилось деталей, будто кто-то поправил очки и мир обрёл резкость. Кейт была хороша, и Хелен завидовала ей.
Пока не увидела на форуме чье-то сообщение. Девушка сетовала, что у неё не выходит кусок кода, а сестры проходили этот язык в колледже. Она объяснила, а потом вспомнила, как нравился ей процесс. Скачала программу, запнулась почти сразу же, и написала приятелю. Тот посоветовал начать с другого языка, скинул литературы и…

И в этот момент нить не порвалась, но облегченно упала на землю, отпущенная уже с двух сторон.

– Мне нужно проветриться, – как-то вздыхает Хелен, поймав сестру на кухне. Она только что дописала программу и теперь гладкий код, испещренный пометками и комментариями, улетел наставнику на почту. В такие моменты она вспоминала, что неплохо было бы иногда дышать свежим воздухом.
– Так пойдем со мной, я хотела сделать пару набросков в парке.

И они болтают. Не как одно целое. Не как сестры. А как старые подруги, которые слишком давно не виделись.
– А он пишет на Дельфи, представляешь? Есть Джава, есть С# в конце концов, а он!
– Нет ну прямо как Эллис, которая убеждена, что кубизм это пустая трата времени, чтобы она понимала!
Они останавливаются и смеются, ничего не понимая из возбужденных речей друг друга. Близится вечер: глубокие серые тени расплываются, превращаясь в ровный полумрак, рассеиваемый последними лучами солнца. Кто-то из них упоминает братьев.
Смех затихает, прохладный ветер ласково касается кожи, и шепчет: «Вспомни. Вспомните».
Время будто тормозит, чтобы передохнуть после долгого бега. И пока оно замирает, пытаясь отдышаться, сестры смотрят друг на друга, почему-то именно сейчас понимая, что они остались одни. Больше они не услышат громкого хохота Пола, и не увидят смущенной улыбки Кайла. Больше никто не попытается украсть у них десерт, и не поможет с уроками.  
Запоздалые слёзы струятся по щекам, и впитываются в чужие плечи. Много имён у них. Горе, тоска, воспоминания.
Прощание.

Они замечают свет, только когда тугой клубок в груди расправляется, и снова можно дышать.
– Это костёр? – изумленно прошептала Хелен. – В пар…
Она осеклась, оглядываясь. Парк исчез: они стояли в темном лесу, где за деревьями слышались негромкие голоса и потрескивание веток в огне.
Почему-то страха не было. Всё казалось было именно так, как и должно. Кейт крепко взяла сестру за руку, и они вышли в круг света.
Собравшиеся оглянулись на них, но ничего не сказали, только пара приветливых улыбок коснулась сестёр.
Пара парнишек подростков. Милая девушка с молочной кожей и огненными волосами, молодой мужчина и его спутница, что казалось, сошли из старой киноленты, поодаль от них ещё одна девушка. И особняком женщина с мальчиком, совсем ещё ребёнком, едва ли начальные классы младшей школы.

Сестры тихо садятся в круг, и Кейт глубоко вдыхает запах леса, костра и чьих-то тонких духов. Она прикрывает глаза, подставляя лицо теплу и свету.
И почему-то в этот момент она уверена, что всё будет хорошо.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #12 : 21 Июня 2020, 16:12:31 »
Путь Лоретты

Цитировать
Под взмахом ножа от копченого окорока отделяется тонкий — солнце насквозь просвечивает — ломтик. Он не успевает коснуться стола, как я подхватываю его двумя пальцами и движением заправского фокусника сворачиваю вдвое. Ломтик занимает свое место рядом с двумя собратьями на чуть подсушенной и натертой чесноком брускетте. Затем аппетитная конструкция со всем почтением подается на глиняной тарелке солидному мужчине с ранней проседью в волосах.
— Пахнет просто потрясающе! — Мой любимый брат Габриэль прикрывает глаза и втягивает ноздрями запах. — А режешь ты по-прежнему так тонко, что сквозь твой бекон читать можно.
Он улыбается мне искренне, а в зеленых глазах пляшут бесенята. Ну а я заливаюсь краской, отворачиваюсь и закусываю губу. Уел, чертов насмешник.
Я хорошо помню тот день, когда у нас дома впервые появилось мясо. Когда Габи собрал всех нас у стола и с загадочно-торжественным видом развернул промасленный сверток. Это был кусок копченого окорока, небольшой совсем… Но для нас, месяцами живших на пустой каше и похлебке из рыбных обрезков, он стал настоящим чудом. Помню, как дрожали у матери руки, когда она тонко-тонко нарезала мясо и делила его на всех. Габриэлю она оставила кусочек побольше, но он беспрекословно отрезал от него половину и вернул маме. Она была так поражена, что даже не спросила у сына, откуда такое богатство… И тем лучше было для нее и нас всех.
Началась другая жизнь. Я и мои сестры сменили дешевые обноски на яркие шелковые платья, и больше никто не смел смеяться над нами. Напротив, с нами хотели дружить, а чуть позже — ходить на свидания. Вот только пригласить на танец сестру Габриэля Салерно решались немногие, поэтому чаще всего мы проводили время с его друзьями во главе с Энцо. Никого не удивило, что самая старшая из нас, Анджела, в итоге вышла за него замуж.
Наше голодное детство закончилось пятнадцать лет назад. Я почти забыла его. Но по-прежнему нарезаю окорок тонко-тонко, как мама. Ничего не могу с собой поделать.
— Так значит, ты твердо решила? — Голос брата выдергивает меня из невеселых раздумий. — Будешь восстанавливать гостиницу на площади Пьяццоло?
— Буду. А ты как будто и не рад? — Смотрю прямо в эти бесстыжие зеленые глаза. Из пяти сестер только я, самая младшая, могу вот так смотреть в глаза Габриэлю. И это всегда работает.
— Не женское это дело… — Брат чертыхается и встряхивает головой. — Но я слишком хорошо тебя знаю, сестренка. В прошлой жизни ты точно была бульдогом. Ну или ослицей.
Увидев мой взгляд, он поспешно поднимает руки в шутливой капитуляции.
— Тише-тише, дорогая! Просто шутка. Между прочим, я не просто так заехал к тебе на обед.
— Правда? — Моя поднятая бровь говорит Габриэлю всё, что я думаю о его кривляниях.
— Истинная! — с жаром отвечает брат и вдруг ставит на стол шкатулку из лакированного дерева. — Я тебе подарок привез. Кое-что, без чего начинающей акуле туристического бизнеса в нашем краю никак не обойтись.
Я осторожно открываю шкатулку. Внутри на красном бархате лежит маленький черный пистолет. Такой хорошенький, будто игрушечный — совсем не чета тому, что носит под мышкой Габриэль.
— Беретта Джетфайр, — комментирует брат. — Калибр шесть и тридцать пять миллиметров, масса триста граммов, восемь патронов в магазине. Я назвал его Лео.
— Какая прелесть, Габи! Спасибо! — Бросаюсь ему на шею.
— Ты просто невозможный человек, Лорини, — бормочет Габриэль, обнимая меня. А затем отстраняется и уже совсем другим тоном говорит. — Научись носить эту машинку при себе всегда, милая. Всегда. Поняла?..
Я поняла…
***
Вечеринку на своей загородной вилле Луиджи Аннуцио закатил по случаю свадьбы младшей дочери. Я знала Анну как заносчивую дуру с невероятно огромным носом — фамильным достоянием, полученным от отца. Поговаривали, что Толстый Луиджи собрал дочери огромное придание только для того, чтобы хоть как-то уравновесить этот шнобель.
Впрочем, мне было откровенно плевать на Анну, её нос и её жениха. Меня интересовал сам Луиджи, потому что именно он среди прочего заправлял гостиничным бизнесом в городе. И от него зависело, сможет ли моя «Белая Роза» открыться и работать. Поэтому я потратила немало усилий, чтобы встретиться с толстяком. К сожалению, он не первый, кто не смог разглядеть во мне делового партнера…
— Милая Лоретта, мы можем обсудить твоё дело… Но не здесь, не при всем народе. — От его сальной улыбки хочется блевать.
— А где же, синьор Аннуцио? — невинно хлопаю ресницами, слегка зардевшись.
— В моей спальне, дорогая! У меня там просто шикарная коллекция гостиничных полотенец, ты просто обязана на неё взглянуть… — Неужели он может скалиться ещё более мерзко? Талант, однако.
Я обольстительно улыбаюсь и берут толстяка под локоть. Восторженно щебечу в ответ.
— Я вся в предвкушении! Идемте же скорее…
Мы сразу же удалились от общего веселья. Но разговор пошёл совсем не так, как ожидал Толстый Луиджи. Когда в его сморчок уперлось дуло Лео, синьор Аннуцио быстро согласился, что здоровая конкуренция пойдет только на пользу гостиничной сфере города. И что моя скромная «Белая Роза» ни в коей мере не угрожает его отельно-бордельной империи.
Мы расстались через полчаса полностью удовлетворенные друг другом.
***
— Алло, Лорини?
— Габи? Ради Мадонны, почему ты звонишь мне в третьем часу ночи?!
— Мало времени, милая. Слушай внимательно. Через полчаса к «Розе» привезут человека. Нужно поселить его в гостиницу так, чтобы никто не знал о его присутствии. И пригласить надежного врача, потому что человек немножко ранен. Справишься?
— Спрятать и подлечить. Разумеется. Не впервой, Габи.
— Лорини, я тебя обожаю!
— Спокойной ночи, братик.
***
То утро начиналось точно так же, как и сотни до него. Я выпила чашечку кофе в заведении рыжего Пьетро и отправилась в «Розу», чтобы ровно в десять часов войти через заднюю дверь в свой кабинет и заняться бумагами. Уже несколько лет финансы семьи полностью лежали на мне. Обе их части: явная и тайная.
…меня словно ударили по лицу. Наотмашь.
Пресвятая дева, сколько ей было? Не больше, чем мне тогда. И одета… до чего жалкие обноски, кто-то очень неумело перешил платье. Наверное, старшей сестры…
Тонконогая чумазая девочка, выбиравшая объедки из мусорного бака. Увидев меня, она замерла, словно зайчонок перед лисой. Я хотела сказать ей что-то, но горло словно стянуло железным обручем. Девочка сделала пару осторожных шагов, прижимая что-то к груди… А потом бросилась бежать по переулку в сторону площади. А я могла лишь стоять на месте, будто громом пораженная, и смотреть ей вслед. Так и смотрела. И не чувствовала, как по лицу катятся обжигающие слёзы. Слёзы чужой обиды.
А потом задняя дверь ресторана вылетела, как пробка из бутылки шампанского. Удушающая жаркая волна подхватила меня, закружила и размаху швырнула на землю.
Взрыва я так и не услышала.
***
— Лорини! Лорини, ты слышишь меня?! — Голос Габриэля, всегда такой звучный и энергичный, сейчас кажется тягучим, как патока.
— Габи? — А свой голос я как будто не слышу вообще.
— Слава небесам! Доктора спасли тебя, милая!
— Что… Что случилось? — к языку будто привязали якорь, так тяжело им ворочать.
— Тебя хотели убить. Кто-то заложил бомбу в твоем кабинете.
— Бом… бу? В моем… в «Розе»?
— Не волнуйся, гостиница цела. — До чего же у него бодрый голос. Габриэль и о Страшном Суде сможет возвестить как о начале большой вечеринки. — Пострадал только кабинет, да и то — пожара не было. Даже все бумаги в сейфе уцелели. Ремонта на неделю примерно. Ты сейчас в больнице Святой Терезы, и с тобой всё будет хорошо.
— Габи… Твои глаза…
— Что с моими глазами? — Он непритворно удивился.
— Они… не умеют… лгать.
Он молчит. Будто бы впервые в жизни у моего брата нет слов.
— Говори.
Оказывается, мой брат умеет плакать. Доблестный Габриэль Салерно умеет плакать. Ну надо же.
— Твоя жизнь вне опасности, все осколки вытащили… Но у меня никогда не будет племянников… от тебя.
Тогда я пожалела, что не умерла.
Молчание длиною в вечность. Тяжёлое, как сама судьба. Что можно сказать судьбе?
— Там была девочка. Что с ней?
— Какая девочка?
— Девочка. Лет пяти. Рылась в мусорном баке. Собирала объедки.
— И что?
— Найди её, Габи.
— Но зачем?! Думаешь, она кого-то видела?
— Просто. Найди. Её.
***
На ноги я встала через месяц. И еще два месяца не решалась пойти в переулок Чиквенто. Там на отшибе стоял маленький кособокий домишко, где с мамой, братом и двумя сестрами жила маленькая Бьянка.
Габриэль постарался на все сто процентов и даже больше того. Его люди перерыли половину города и по секундам восстановили тот злополучный день. Моего брата очень интересовало, кто посмел покуситься на жизнь его любимой сестренки. А мне было важнее узнать, что за девочка так напомнила мне себя саму двадцать лет назад.
Бьянка. Действительно, белая: светлые волосы и очень светлая кожа, которую не берет солнце. Вот только увидеть эту белизну получилось только после часа отмокания в ванной. Ей было не пять, а целых семь лет, просто от недоедания она сильно отстала в росте, как и брат с сестрами. Их мать не могла накормить четыре рта досыта. Но в этом худеньком, почти прозрачном тельце смелости было за троих. Увидев в дверях незнакомую женщину в темных очках, она первая сориентировалась и пригласила «синьору Салерно из Белой Розы» войти и располагаться. На ужин ничего нет, но может, синьора выпьет чаю?
Я взяла маму Бьянки в «Розу» горничной на двойной оклад, а её саму с остальными детьми пристроила в школу с пансионом. Раз в две недели я приезжала проведать храбрую белобрысую малышку, и каждый раз она первым делом предлагала мне чай.

***
— Ты обещал, что не пристрелишь меня, если я всё расскажу!!!
Рыжий Пьетро и правда рассказал все, что знал. Поведал о том, как Луиджи Аннуцио заплатил ему за мою жизнь. Легкие деньги: всего лишь в нужный день позвонить и сказать, когда я допью кофе и направлюсь в «Розу». Люди Толстяка всё рассчитали: дистанционный взрыв должен был застать меня за бумажной работой и гарантированно прикончить. Но вмешался то ли случай, то ли божественное провидение в облике чумазой девочки, которая в свои семь лет выглядит всего лишь на пять…
— Габриэль Салерно своё слово держит, — мой брат демонстративно поставил оружие на предохранитель и сунул его в кобуру. — Проваливай с моей яхты, крыса.
— Правда?! Ты меня отпускаешь?!
— Конечно. Если доплывешь до берега — свободен.
До берега было не больше двух миль, рукой подать.
— О, мадонна, Габриэль! Спасибо!!! — Казалось, Пьетро сейчас отрастит крылья от радости и улетит на них.
— Да, чуть не забыл, — братец картинно хлопнул себя по лбу. — Я ж тебе подарок приготовил. На долгую память.
Изрядно поднатужившись, он достал из ящика, стоящего на палубе, архаичное каторжное ядро с цепью.
***
К вилле Луиджи мы подъехали на трех машинах, когда солнце уже село. Габриэль долго пытался меня отговорить от участия в «мужском разговоре», но я лишь ткнула пальцем себе в живот — в то место, где под одеждой красовался небольшой шрам, навсегда изменивший мою жизнь.
Я плохо помню ту ночь. Крики, стрельба… Бегающие люди, разгорающийся пожар… Толстый Луиджи попытался спрятаться в своей спальне с коллекцией полотенец, заперев дверь изнутри, но Габриэль просто расстрелял замок из своей беретты, и мы вошли. К тому моменту в живых не осталось ни одного охранника Аннуцио и всего двое из наших людей. Но иначе было нельзя. Не Салерно начали эту войну, но Салерно её закончили.
Точно помню, что когда я наводила на трясущееся от страха лицо Аннуцио ствол Лео, руки не дрожали.
Мы были уже на полпути к городу, когда Габриэль вдруг уронил голову на руль. Кое-как удалось остановить машину, чудом не сорвавшись с обрыва в беспокойное темное море. Только тогда я узнала, что мой брат ранен. А до города еще двадцать миль.
Я столько всего хотела сказать ему… А вместо этого схватила за руку, прижала к своей щеке и разрыдалась, как сопливая девчонка.
— Не плачь, сестрёнка Лорини, — он попытался смахнуть бегущую слезинку. — Всё будет хо…
***
— Вы уверены, синьора Лоретта?
— Абсолютно, Энрике. Я пойду одна.
За несколько лет этот диалог стал чем-то вроде ритуала.
После похорон Габриэля я стала главой семьи Салерно. На меня свалилась тысяча забот и огромная ответственность. Впрочем, я уже давно не была той наивной сестрёнкой Лорини, которая на голой наглости открыла в городе маленькую гостиницу. Синьора Лоретта Салерно умеет вести дела и заставляет с собой считаться. Печальный пример Толстого Луиджи донес до всех в городе предупреждение: со мной лучше не ссориться. А прошедшие после той истории годы только укрепили заслуженный авторитет.
Много дел — много усталости. Поэтому с недавних пор я пристрастилась к пешим прогулкам. Выезжала за город в сопровождении верного Энрике, возмужавшего брата Бьянки, и отправлялась бродить по горам.
Никогда специально не выбирала дорогу, поэтому в этот раз, кажется, заблудилась. Вроде бы, иду туда, где ждет машина, но лес становится все гуще. Обдумываю мысль, не пора ли начать паниковать, как вдруг вижу впереди неясные отблески огня на стволах.
Пожар? Нет, костёр. Огромный, выше человеческого роста костёр.
Я выхожу на широкую поляну, в центре которой кто-то разжёг огонь. Мне совсем не страшно, наоборот — с каждым шагом в сторону танцующего пламени на душе становится легче и светлее. Вижу, что вокруг костра сидят люди. Мужчины и женщины, которые мне совершенно незнакомы, но которые почему-то кажутся родными и близкими, словно мы герои одного романа.
Вступаю в круг и сажусь перед очагом. Всей душой вбираю жар, запах дыма и треск бревен. Огонь большого костра забирает все страхи и тревоги, сжигает их, осыпая пеплом на землю и отправляя невесомыми искрами к звездному небу. В душе разливается чарующая пустота.
Кто-то сбоку передает мне жестяную кружку. Молча принимаю ее и делаю глоток. Это чай. Такой же, каким при каждой встрече меня угощает Бьянка.
Бьянка. Энрике. Их сестры Мария и Летиция. Дети, которых я вытащила со дна. Этим четырем повезло — а скольким еще прямо сейчас нужна помощь?
Пустота в душе начинает заполняться. Я понимаю, что в сорок с лишним лет наконец-то нашла свой путь. Отныне и до конца дней я буду искать и спасать детей, поднимать их со дна. У меня есть и силы, и средства — пока я жива, ни один ребенок в моём городе не будет собирать объедки.
И в миг, когда эта мысль окончательно оформляется в жизненную цель, я обретаю счастье.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #13 : 21 Июня 2020, 16:13:32 »
Путь Марины

Цитировать
Иногда мне кажется, что в отце уживались два разных человека. Раздвоение личности, как в каком-нибудь старом триллере. Первый привозил лекарства и кутал в тёплый фиолетовый плед, когда я болела, мог дать самый лучший совет в любой ситуации и молча пошел поднимать старые знакомства, когда мне не хватило трех баллов до прохождения на бюджет. Второй громко, перед новой женой и её подругой, зачитывал романтические фантазии про одноклассника из моего личного дневника, выпорол ремнем, когда нашёл в кармане куртки пачку сигарет, и каждый вечер просматривал телефон на предмет подозрительных сообщений или номеров.
Но в гробу он лежит один. На нем строгий чёрный костюм, волосы опрятно расчесаны и, наверное, даже уложены лаком, лицо чисто выбрито. Так непохоже на него, что совершенно не верится в происходящее.
Вокруг столько людей, что не сосчитать - сбиваешься на четвертом десятке. Друзья, коллеги, соседи и старые знакомые, молодые девушки, а неподалеку, неуловимо отдельно от всех стоят даже трое мужчин с бледно-синими татуировками на пальцах. На всех лицах грусть, сожаление. Кто-то даже украдкой вытирает слезы. Папу любили. То и дело кто-то подходит выразить соболезнования, и каждый раз я молча киваю, растягиваю губы в фальшивой улыбке. Каждый раз меня обжигает стыдом - кажется, мне одной здесь не так грустно и больно, как должно быть.
Взгляд то и дело натыкается на Азамата. Он стоит молча и неподвижно, как вырезанная из камня статуя. Строгий костюм, черный, без единого светлого пятнышка, почти такой же, как у отца. Почему-то я чувствую странное, болезненное влечение к тому, кто еще три дня назад остался жив там, где погиб отец. Словно мы связаны какой-то невидимой нитью с тех пор, как он, весь в крови, безумным взглядом посмотрел мне прямо в глаза у того подъезда. Чудится что-то родное, близкое в застывшем лице, неуместной, кривой полуулыбке и напряженных плечах.
Гроб закрывают, и меня внезапно накрывает осознание - я больше никогда не увижу папу. Он не потреплет меня по волосам, не скажет, что любит меня, я не услышу его негромкий, низкий голос. Становится неожиданно больно, боль нарастает, в груди поселяется ноющая пустота. Но... вместе с этим приходит еще одна мысль, и никакими усилиями не удается от нее избавится. Он больше никогда меня не ударит.
Прощай, отец.

***

Ты совсем как он. Звенит в ушах, эхом проносится в голове. Совсем как отец.
Я всегда была папиной дочкой. С самого детства я радовалась, замечая в своем голосе папины интонации, находя в своем лице его черты. И даже потом, когда отношения стали неоднозначными, когда уже пришлось ощутить на себе тяжелую пряжку форменного ремня и не менее тяжелые, грубые и злые слова, что-то внутри сжималось от гордости, когда в разговоре вдруг появлялась совершенно отцовская шуточка.
Совсем как он. Даже сейчас отголоски совершенно неуместной, странной радости еще проскальзывают на границе сознания. Хотя в этом нет совершенно ничего хорошего. С папой было невозможно тяжело жить рядом. Я хорошо помню, как из блеклой, уставшей и постоянно плачущей женщины после развода мама за несколько месяцев превратилась в яркую и веселую молодую девушку, и как обратная метаморфоза происходила с новой женой отца вскоре после свадьбы. Я помню, как легко стало дышать мне, когда я наконец сняла отдельную квартиру и съехала от родителей, с каким напряжением ждала ежевечерних папиных звонков. Выбирая свадебное платье, я дала самой себе обещание - никогда, никогда моя семья не станет такой как у родителей, я сделаю все, чтобы это не повторилось.
И Азамат не был похож на отца. Ни разу за годы нашего брака он не ударил меня, не сказал грубого слова. Нет, иногда, в какие-то моменты мне казалось, что в муже проглядывают отцовские черты, я параноидально искала в нем то, чего так боялась в папе. Но никогда не думала, что в своей, нашей семье папой стану я.
А я стала. Запоздало вспоминаются все наши ссоры. Мое молчание - папа всегда замолкал, когда был недоволен. Мои уходы в ночь - чтобы подумать, на поверхности, чтобы заставить волноваться и испытывать вину, где-то в глубине души. Мои обвинения и лишь наполовину произвольные слова, давящие на самое трудное, самое больное. Мои друзья, с которыми, конечно же, ничего не было, но которые, я точно знала, были ко мне неравнодушны и забирали на машине после очередной ссоры с мужем, водили в рестораны, гладили по руке, говорили теплые слова, рассказывали, какая я красавица и как недостоин меня Азамат. И, наконец, Миша...
Миша, с которым я уже приехала в гостиницу после того, как Азамат в очередной раз задержался на работе, забыл про нашу годовщину. Миша, мой друг, который был так сильно в меня влюблен, что был готов оставаться только другом, почти не надеясь на большее. Я попросила его отвезти меня в гостиницу, я даже разделась до нижнего белья, но в голове всплыло старое, полузабытое воспоминание о том, как горько, уже устав сдерживаться, рыдала мама - после их ссоры отец уехал к молодой любовнице. И я остановилась. Не смогла. И даже перестала общаться с Мишей после того случая.
Но это было. И из памяти этого уже не стереть. И я совсем, совсем не могу дать гарантий, что это никогда не повторится - в те моменты казалось, что я поступаю совершенно правильно, что это меня обидели, со мной поступили несправедливо. Это мне было больно.
И мне было. Я любила Азамата как когда-то папу, так сильно, что это причиняло боль, что я не могла контролировать себя. И продолжаю любить.
Меньше всего на свете мне хочется, чтобы в Азамате жизненный огонь, радость затухали рядом со мной, как потухала, грустила мама рядом с отцом. Меньше всего мне хочется мучить его, обманывать, отрезать невидимые крылья. Но и отпустить?..

***

Две полоски. На первом тесте. На втором. На третьем. На четвертом, дорогом, электронном - беременна, 7-8 недель. Господи, ну почему, зачем, зачем сейчас? Именно тогда, когда я уже почти решилась, когда пройден последний рубеж, когда уже назначена дата для заявления на развод.
У нас ничего не получалось полтора года, мы уже планировали идти в репродуктивный центр на обследования, но потом начались эти ссоры, и тема ребенка сама собой отошла на второй, третий план. Нам было не до детей. Не до детей было мне, пытающейся разделить себя и отца, раз за разом переживающей неудачи. Не до детей было Азамату, меняющему работу, разочаровавшемуся в первом наставнике, находящему его черты в собственной жене, его родной дочери. Цикл был нестабильным давно, едва ли не всю жизнь, а в последние месяцы, когда я была на грани между разводом и самоубийством, когда мы с Азаматом через день ссорились, а потом снова мирились, путались в своих чувствах, метались между любовью и ненавистью, нестабильность лишь увеличилась. И вот - беременность. 7-8 недель. Как мы когда-то мечтали.
Слезы сами катятся из глаз. К горлу подступает тяжелый комок. Я не хочу, не хочу ребенка. Я не хочу сломать ему жизнь, не хочу стать таким родителем, как был когда-то мой отец, не хочу, чтобы он видел наши с Азаматом ссоры, наши крики и слезы, нашу несложившуюся жизнь. Я сижу на мягком коврике в ванной, прислонившись спиной к стиральной машинке, верчу в руках последний, четвертый текст, и буквы на нем расплываются. Я всегда плакала тихо, всегда, сколько себя помню, сдерживала рыдания, но почему-то сейчас не могу. Шаги, стук в дверь. Азамат. Не хочу, чтобы он видел это, чтобы был рядом. Если бы только я была сейчас одна...
Но он все-таки заходит, садится рядом, обнимает. И говорит. Странно, за все эти годы мы обсуждали тысячи самых разных тем, мы говорили о философии и искусстве, о физике и квантовой механике, в которых оба ни в зуб ногой, о детях, о работе и о любимых книгах. Но никогда - о моем отце. В первый раз в жизни я слышу о том, как умер отец, каким он был наставником, как он работал и о чем болтал в курилке. В первый раз рассказываю о первой пощечине, о папиных любовницах, о прочитанном личном дневнике и выброшенных туфлях на каблуке. О словах, которые отец бросал в ссорах и еще обо всем хорошем, теплом, о том, как я его боялась и как сильно, несмотря на это, любила. О том, как невольно я повторяю его поведение, его худшие стороны. О своей несостоявшейся измене. О ненависти к себе, о чувстве вины, о страхах. О беременности. Мы говорим долго, несколько часов без перерыва и все не можем наговориться после стольких лет молчания. Мы обсуждаем наши отношения, ссоры, нашу любовь, которая, несмотря ни на что, стала за все эти годы только сильнее.
Мы договариваемся оставить отца в прошлом. Помогать друг другу, поддерживать. Разговаривать. Растить вместе ребенка. И я почти верю, что все будет хорошо. Почти...
Все еще немного потерянные, мы идем гулять. За руку, как влюбленные подростки. Меня не оставляет тревога, но, когда мы оказываемся в парке, тихий шелест листвы успокаивает. Мы негромко говорим, делимся детскими воспоминаниями, на этот раз легкими, светлыми, счастливыми. Мы так увлечены друг другом и своими чувствами, что не сразу замечаем, как заходим в незнакомую часть парка, дорожка превращается в маленькую тропинку. Надо идти назад, но где-то впереди призывно светится оранжевый огонек.
Деревья расступаются, за ними горит большой костер. Он такой огромный, какой я видела только в фильмах, вокруг на бревнах и на земле сидят, переговариваясь, люди. Некоторые из них одеты в какую-то странную, старомодную одежду, у некоторых необычные, нерусские лица. Я сжимаю руку Азамата, мы растерянно смотрим друг на друга. Но нас приветствуют, и лица незнакомцев приятные и дружелюбные. Откуда-то я знаю - здесь и сейчас мы можем сесть рядом, присоединиться ко всем этим людям и стать частью чего-то очень важного и очень хорошего.
Еще стесняясь, мы с Азаматом присаживаемся на бревнышко, я смотрю на огонь. Искры от костра потрескивают, мигают яркими красными точками, опускаются на землю у моих ног. Жар от огня почему-то не обжигает, он теплый и приятный, он выгоняет прохладу летней ночи, пробирается под одежду. Азамат сидит рядом, я чувствую его теплое, надежное плечо. И выдыхаю все накопившиеся страхи, обиды, тревоги. Пустота, поселившаяся в груди с первым ударом отца, усилившаяся после его смерти, медленно заполняется уверенностью, что теперь все будет хорошо. Я кладу руку на живот и в первый раз за этот долгий день по-настоящему радуюсь, что у нас будет ребенок.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #14 : 21 Июня 2020, 16:14:05 »
Путь Элли

Цитировать
Когда мы с Фредом уложили сыновей и добрались до кают-компанию, Джордж уже сидел в любимой позе - закинув ноги на край иллюминатора, выше головы. Не оборачиваясь, он отсалютовал нам фляжкой.
Меня опять кольнула совесть. Именно медосмотр наших детей спровоцировал всю эту историю. Человечьи дети плохо растут не на Земле, это было предположением еще на заре колонизации, а на нашем примере стало доказанным фактом. И всех детей вместе с родителями в приказном порядке решено было вернуть на Землю: нас с Фредом, Джорджа со Стейси и многие другие семьи. И если я была рада решению Колониального Совета, то Джорджу оно явно было поперек горла. Все свои обязанности он привык выполнять хорошо - и рабочие, и отцовские, потому и оказался в одном с нами челноке, но хотелось ему явно другого.
- Шеф, партеечку? - Фред толкнул к Джорджу геймпад, и тот, плавно вращаясь, поплыл через каюту.
- Я тебе уже не шеф, - в сотый раз повторил тот, но пульт поймал.
- Ты все еще старше по званию.
- Тогда я выбираю карту.

Кажется, наши дети войдут в историю еще и как разрушители многолетнего мифа о возвращенцах. До нашего случая всех, кто улетал на Землю, коллеги опасались: на внутренней кухне слухи о свихнувшихся астронавтах имели вполне вещественное подтверждение - имена, фамилии, должности. Мы были первыми, кто возвращался не потому, что не мог больше работать. Мы улетали ради своих детей и имели все шансы отправиться в космос еще раз, когда они подрастут. За нами не захлопнули дверь на стартовый комплекс, и это я напоминала Стейси раз в неделю, а она Джорджу. Втайне она тоже радовалась возвращению: ее дочь росла трудным, капризным ребенком, и Стейси списывала это на внешнюю среду, а не на врожденные качества. Она надеялась, что земные специалисты помогут ей справиться с проблемами, отыщут причину истерик дочери и дотянут ее до возрастной нормы.

Свои причины я знала очень хорошо. Мы не обсуждали это с Фредом, но я-то помнила, что на первом снимке ребенок был один, а второй появился после нашей злосчастной поездки за купол и моего обморока. Я-то видела, как по-разному растут дети, и дело не в том, что все они разные от рождения. Фред тоже видел и знал, и, кажется, знал Джордж. Иногда мне казалось, что он смотрит на меня с сочувствием, но и с ним мы никогда не обсуждали ни поездку, ни его рапорт на Землю, ни пристальное внимание к нашей семье все это время. Пристальное по-хорошему: он часто предлагал помощь и охотно играл со всеми тремя мальчишками, но все-таки ощущение, что он не сводит с нас глаз, не проходило. Там, в колонии, я была уверена, что в случае чего Джордж, не задумываясь, встанет между моим сыном и своими подчиненными. Так положено хорошему руководителю. Как специалист - я его понимала. Как мать - хотела вцепиться в горло.

На Земле нас не развели по разным континентам, как делали всегда с возвращенцами. Дети проходили общий курс реабилитации, мы жили рядом и водили их на одни и те же процедуры - бассейн, гимнастика, психолог... Волей-неволей сблизились. Даже выходные, бывало, проводили вместе.
Однажды я увидела, как мой старший раскачивает на качелях дочку Джорджа - сильно и высоко, а она хохочет от радости, взлетая в небо.
- Это же был не обморок, да? - тихо спросил он, когда я подошла. - И ты помнишь, что происходило. Просто не показываешь вида.
Я промолчала. Инструкции мы знали оба: Джордж обязан был доложить. Обязан, но почему-то до сих пор этого не сделал.
- Тебе придется его вернуть, - все так же тихо продолжил он. - Здесь ему не место.
- Он мой сын, помнишь?
- Не уверен.

Я тоже была не уверена. Особенно когда Алекс лунатил и бродил по дому ночи напролет, часами просиживал над звездной картой, отобрался в футбольную команду самым младшим и немедленно стал звездой. Лучшие колледжи пророчили ему спортивные стипендии, а он засматривал до дыр видеоотчеты из колоний, вел дневник справа налево каким-то птичьим шифром и не видел жизни вне космодрома. Дружба Джорджа пришлась как нельзя кстати - вместе с Фредом они таскали парней по площадкам, лабораториям и музеям, подкидывали книжки и лекции, помогали в учебе. Поездка в колонию - пока только ознакомительная - замаячила все отчетливее.
Подстегнул события очередной пикник. Мальчишки играли в бейсбол, мы со Стейси тянули коктейли у бассейна... очередной бросок Алекса, Джордж на базе... крик, кровь, парамедики.
Мяч попал Джорджу повыше запястье и перебил руку. Больше всех перепугался Алекс - он ведь такого не хотел, он просто не рассчитал... В конце концов, он ребенок. Да, сильный и ловкий не по годам, но ребенок.
Когда Джордж выписался из больницы, мы все-таки поговорили. Я долго и мучительно извинялась; он кривился и отмахивался здоровой рукой, сломанная все еще лежала на перевязи.
- Хочешь, я организую вам вылет? - перебил он меня. - Парням по тринадцать, пока подготовка, будет четырнадцать, как раз допустят к старту. Нельзя больше тянуть. Это, - он кивнул на сломанную руку, - начало. Дальше будет хуже.
- И что случится там, в колонии? Я же не могу его там оставить! Одного! Он ребенок!
- Я не знаю, что там случится. Но это будет шаг хоть в какую-то сторону. Организовать?
Джордж был прав, кругом прав, во всем. Это не мой ребенок. Его надо хотя бы отвезти в колонию. Возможно, ему там станет лучше. Возможно и нет, но здесь ему совершенно точно плохо. И не в наших с Фредом силах ему помочь.

- Мама, когда мы пойдем гулять, когда мы пойдем гулять, когдамыпойдем...
- Тихо!
Близнецы хором выводили меня из себя. Как пятилетки, ей-богу, а не старшеклассники. Ну и что, что марсианская колония, вы тут что, впервые? Когда будет свободный слот в расписании, тогда и пойдем гулять. Дисциплина, парни, график. Привыкайте.
Фред обнял меня сзади, положил голову на плечо. Он нервничал, и я тоже. Выйти за купол и раньше было жутковато, а теперь, с детьми... И что, что колония другая, туристическая, а не рабочая, на которой мы были? Собаки воют одинаково повсюду.
Собаки.
Вот оно что.
Мне слышался отдаленный собачий вой.
Совсем как тогда.
- Может, не пойдем никуда, а?
- А зачем мы тогда прилетели?

Далеко отходить не пришлось - мы едва успели выпасть из поля зрения камер, как появились следы. Трехпалые, совсем как тогда.
А рядом со следами соткались Фред и Элли - совсем, как на нашей свадебной фотографии. Голограммы - за это я ручалась и не хотела знать, кто за ними прятался.
Алекс обнял брата и нас - в последний раз. Помахал на прощание и едва ли не вприпрыжку бросился к ним. Встал рядом, улыбнулся... И вместе с ними медленно ушел между скал и нагромождений камней.
Трехпалые следы медленно засыпала марсианская поземка. Арчи плакал, не скрываясь, Фред молча кусал губы.
А мне было наконец-то хорошо - впервые за эти четырнадцать нескончаемых лет. Как будто я приняла на хранение непосильную ношу и вот наконец-то вернула ее владельцу и больше ни за что не отвечаю. Вернее, отвечаю только за свое, на что хватит мужества и знаний. Откровенно говоря, он ведь и не был никогда по-настоящему моим ребенком. Он заговорил на их языке раньше, чем на моем. Он жил с нами потому, что не имел выбора, но как только выбор появился, он ушел. И, наверное, ему там лучше. Надеюсь. Хочу верить.

На обратной дороге мы молчали. Арчи все ещё всхлипывал. Фред пытался придумать, как объяснить дежурному потерю ребенка. Я же подставляла лицо неверному марсианскому солнцу, как будто оно могло согреть через скафандр.
- Мам, там пожар… - робко заметил Арчи.
- Что?
Не пожар, но впереди горел костер. На Марсе? Без кислорода?
Вокруг костра на брёвнах сидели какие-то люди - кто в чем, но никого, как мы.
Арчи тянул меня вперёд, и я подошла к краешку бревна. Села, сама не понимая зачем. Притянула Арчи на колено, как маленького, но он тут же пересел на грунт и откинулся на мои ноги спиной. Сзади - скользнула тень - подошёл Фред.
Собачий вой вдалеке сменился заливистым счастливым лаем.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #15 : 21 Июня 2020, 16:14:47 »
Путь Миро, шамана и сына шамана

Цитировать
Миро, шаман и сын шамана

— Анна Владимировна ждет вас.
В дом, богатый, огромный, за высоченным забором, меня провели с черного входа. Хмурый неулыбчивый человек провел анфиладой комнат, обставленных роскошно и безвкусно. Картины в золоченых рамах, нелепые кресла с гнутыми ножками, вазоны по виду из малахита. Как будто обитатели из заносчивости решили жить в музее, но не понимают, что делать с огромными пространствами. И выходит богато обставленный сарай.
Я часто бывал в подобных домах.

Комната, в которую мы пришли, выглядела более жилой. Светлая, с широкими окнами и легкими шторами. Стены оказались бледно-голубыми, на них лежали тени от деревьев за окном. Женщина, что шагнула мне навстречу, была совсем незначительной. Обычная стареющая женщина.

— Шаман Миро к вашим услугам, Анна Владимировна, — я развел руки в стороны и склонил голову. Пора работать.

— Оставь нас, Николай, — сказала Анна Владимировна.
Мой провожатый вышел за дверь, одарив меня неприязненным взглядом.

Я пошел вдоль стен, делая пасы руками. Люди, что зовут шамана к себе домой, ждут шоу. И я делаю шоу. Я зажигаю благовония и раскладываю камни, заговариваю зубы и показываю несложные фокусы, всегда эффектно выглядящие при близком контакте. Я не обманываю, нет. Я всего-то делаю то, чего от меня ждут.

— Вы знаете, Анна Владимировна, я не приглашаю к себе. Я работаю там, где человек живет. В доме даже стены пропитаны эманацией наших мыслей.

Анна Владимировна кивнула, глядя на меня, как кролик на удава. Ей было за пятьдесят, ухоженная, но без ботоксного лба и натянутой кожи. Настороженная, усталая, одинокая. Я незаметно оглядывался. Мы действительно были в ее личной комнате, в отличие от тех, которыми меня вели сюда. На диване лежали журнал и плед, на столике у окна — антистрессовая картина для раскрашивания, молескин и россыпь щегольских карандашей.

— Что-то здесь препятствует вашим мыслям, — я добавил обеспокоенности в голос, — я едва слышу их. Как будто что-то или кто-то блокирует их.
Пробный шар. Следующий ход за Анной Владимировной.

Она сидела в кресле и барабанила пальцами по перилам. Я понял, что она раздумывает, не позвать ли Николая и не выпроводить ли меня.

— Мой муж не верит в шаманов. Говорит — все это глупости.
Провела рукой по лбу, словно пытаясь отогнать надоевшие мысли.

Нужно добавить что-то осязаемое. Я вложил ей в руку полупрозрачный камень, сжал пальцы в кулак.
— Вы меня позвали, потому что вас что-то тревожит, — мой голос звучал мягко. — Но вы сомневаетесь, а все вокруг говорят, что ваши подозрения — нелепость. Разожмите кулак.

Анна Владимировна разжала пальцы и ахнула. Прежде полупрозрачный камень был темным.

— Этот камень камень чувствует порчу. Рассказывайте, любая мелочь может оказаться важной.

— У него есть другая, я уверена! Его околдовали, он стал другим!
Выговорив это, Анна Владимировна перешагнула рубеж и начала, сбиваясь и повторяясь, рассказывать свою, в сущности, обычную жизнь.

Я специалист по таким ситуациям. Многие не могут довериться родным, не решаются действовать сами. Менять устоявшуюся жизнь тяжело. Им нужен кто-то, кто сделает за них — что-то. Кто пошепчет над фотографией, сожжет прядь волос, развеет дым и заявит, что проблема решена. Этого будет достаточно.

Два часа спустя, одно снятие порчи, отворот любовницы, два приворота на мужа и снятие венца неудач хмурый Николай вывел меня из дома и отвез в город. Я сидел на заднем сиденье и бездумно смотрел в окно. Работа с людьми выматывала, но за нее хорошо платили.

Я Миро, шаман и самый дорогой в городе шарлатан.

* * *

Темнело, центр города сиял огнями. Повсюду шли люди. Я вынул смартфон и убедился, что Анна Владимировна перечислила сумму на счет. Большую часть я отправил Таждю, остальное перевел себе. Своему клану я приносил больше денег, чем кто бы то ни было иной, но не гордился этим. Таждь распоряжался общими деньгами, женщины растили детей и заботились о стариках, у остальных были свои обязанности.

Старики говорили, а им говорили их старики — давным-давно духи прогневались на нас и рассеяли по миру. Многие смешались с другими и забыли наш язык и обычаи. У нас осталось мало своего, но мы отличаемся, и другие всегда видят, что мы не такие, как они. У нас смуглая кожа и носы с горбинкой, прямые черные волосы, наши мужчины и женщины носят пестрые наряды. Мы верим в духов, но духи отвернулись от нас. Мы потеряли свои земли и теряем самих себя.

Есть слово, которым мы себя называем, но если перевести его на тот язык, на котором говорят все вокруг, это слово будет означать просто "люди". Старики говорят, что слово запомнили неправильно, а правильно говорить "люди леса". Наверное, что-то в этом есть. Мы давно в городе. Живем, подчиняясь здешним обычаям. Берем в жены одну женщину из своих, водим детей в школу и обращаемся к докторам. Но город — этот тот же лес. Мы защищаем свои дома и ходим за добычей, как и наши предки.

Я Миро, шаман и сын шамана, как мой отец и дед.

* * *

Домой идти не хотелось, и я пошел в стрип-клуб. На входе посетителям предлагали браслеты с чипом, куда полагалось перечислить депозит. С депозита нужно было оплачивать заказы по меню, развлечения и комплименты стрипкам. Я еще застал время, когда стрипок полагалось благодарить, засовывая купюру в их трусики. Теперь же комплимент перечислялся при целомудренном соприкосновении браслетов. Как у постоянного гостя, у меня был личный браслет, на котором я всегда держал депозит.

Хостесс проводила меня к столику и извиняющимся тоном произнесла:
— Еще рано, девочки готовятся к выходу.
По сцене между пилонов шагала одинокая, полностью одетая стрипка. Иногда она лениво бралась рукой за пилон и делала оборот, всем видом показывая, что платят ей за время, а не за то, как высоко она поднимет ногу.
Я решил напиться и помахал браслетом официантке.

Кто-то доверяется близким, кто-то зовет шамана. Я шаман, и только шаман может мне помочь. Но мой отец мертв, а сын еще мал. Мой удел — выговориться случайному человеку.

— Он хотел убить меня, понимаешь? — втолковывал я спустя время стрипке, непохожей на наших женщин, беленькой и круглой, как непропеченная булочка. — Духи покинули нас, шаман кричит в пустоту, из которой нет ответа. Никто не понимает, только шаман. Все думают, шаман договорился с духами, охота будет удачной. Но шаман — не до-го-во-рился! Шаман — врет!
— Закажи мне еще дайкири, — сказала стрипка.
Я махнул браслетом официантке.

— Теперь я понимаю отца. И это — страшно. Я смотрю на сына и думаю, как отец. Почему духи молчат? Почему ничего не делают? Как заставить их сказать хоть слово? Отец убил меня, и духи появились. Я умер — они спасли меня. Я все кости переломал, дышать не мог — они излечили меня за миг. Остался только шрам на плече. Видишь?
Непослушными пальцами я потянул за ворот рубашку. Стрипка обняла меня и положила мою голову себе на грудь. Предложила:
— Пойдем в приват?

В привате, как обычно, было темно и грохотала музыка. Диван был слишком мягким, стрипка двигалась слишком быстро, словно боялась, что я ее схвачу.
— Я не могу идти домой. Там жена и сын. Я боюсь. — Музыка грохотала так громко, что я не слышал своих слов. — Боюсь принести их в жертву.
— Купи мне увольнение на ночь, — прошептала на ухо стрипка, — и поедем танцевать.

Отец говорил, что читает послания духов в шуме города, в реве автомобилей, в гуле пролетающих в небе самолетов. Обещал научить меня, а вместо этого привел на крышу высотного здания и столкнул вниз.

Я Миро, и я больше не могу быть шаманом.

* * *

Я вышел на улицу и закурил сладкую сигаретку, которую дала стрипка. Выдохнул дым в ночь. Что изменится от того, что я узнаю ответы. Возможно, духи есть и по какой-то причине не говорят больше с шаманами моего клана. Возможно, их нет и никогда не было. Это не отменяет моего долга и обязанностей по отношению к клану, жене и сыну. Я все равно буду помогать моим родичам выживать среди чужаков. Не духи диктуют мне, что делать. Я выбираю сам.
Стало легко впервые с тех пор, как отец столкнул меня с крыши. Впереди замигали огни подъезжающего такси, и я пошел на их ровный свет.

Я шел, и рокочущий ночной город вокруг превращался в лес, дома становились деревьями, машины и магазины — кустарниками, редкие прохожие — зверями и птицами. Свет, к которому я шел, оказался костром. Раздвинув ветки, я шагнул в освещенный круг.
У костра сидели люди и негромко переговаривались. Они смотрели на меня так, словно не сомневались, что я должен быть именно тут. За их спинами, на границе света и тьмы, стояли духи. Точно такие, какими их описывал отец. Дух леса, старик с добрыми глазами, вечно юный дух воды, улыбающийся красными губами дух войны и переменчивый дух огня. В следующий миг они исчезли, убедившись, что мне больше не нужны их ответы.

Я — Миро.

Путь Индиры

Цитировать
Душа Индиры пела. Абхик увёз её от постылого мужа, и вместе они смогли добраться до убежища, несмотря на всю силу и могущество разъярённого Аджита. Боги благоволили этой паре: без их милости и участия трудно было бы рассчитывать на успешный побег.
Когда Индира и Абхик встретились в доме мужа Индиры, они полюбили друг друга с первого взгляда. Красота девушки, слухи о которой разошлись по всем землям, оглушила случайного гостя, он действовал быстро и решительно, не дав опомниться ни Индире, ни Аджиту.
Воровство чужих жен не та доблесть, которой можно гордиться: родители Абхика были вне себя от ярости из-за поступка сына. Но Индира неожиданно рассмотрела понимание в глазах старика-отца: она была слишком красива и желанна, и стоя перед ней, отец уже не мог искренне осуждать своего сына.
Уединённую жизнь в покоях Абхика скрашивало богатство библиотеки хозяина дворца. Названный муж, забыв все свои былые развлечения, полностью посвятил себя новой любви.
Череду безмятежных ясных дней прервало появление гонца: Анудже, младшей сестре Индиры, удалось передать весточку через верного их отцу человека. Индира слишком хорошо понимала, чего стоило её благочестивой сестре отправить это письмо. Дурные предчувствия обнесли голову тяжёлой ватой, страх сковал тело и мысли.
Аджит собирает воинов по всем своим землям, вместе с братом Джагдишем они пойдут силой возвращать Индиру и мстить за свою честь.

В ту ночь Абхик долго не отпускал от себя любимую: рассказывал о военных успехах доблестных предков, хвастал войском отца и грозным оружием. Индира кивала, гладила сильные плечи, ласкала мягкие губы, вбирала в себя удовольствие каплю за каплей.
Её возлюбленный уже давно безмятежно спал, а Индира, закутавшись в легкий шелк, сидела в своей уборной наедине с красавицей, отражавшейся в драгоценном зеркале, и тяжёлыми страшными мыслями. Войне быть. Царство родителей Абхика не настолько сильное, чтобы противостоять натиску свирепых Аджита и Джагдиша. А это значит, что она принесла в этот благословенный край разорение и смерть. Из зеркала на Индиру смотрели огромные испуганные глаза, которые молили о пощаде.
Индира подошла к окну: полная луна ярко освещала дворцовый парк, заливая светом дорогу, ведущую в охотничьи угодья. На дороге мелькнула тень и исчезла среди деревьев. Только безумец отправится ночью в лес в одиночестве. Только безумец начнёт войну из-за неверной жены. Только безумец увезёт жену могущественного царя.
Индира смотрела в окно на великолепный ухоженный парк, который она уже успела полюбить, и видела дым от пожарищ, кровь, разграбленные дома, кричащих женщин и детей. Её красота стала её проклятьем. Но ведь если она исчезнет, некого будет возвращать силой, и не за кого станет биться.

Индира вспомнила, что когда-то давно один из гостей её отца рассказывал о поселении благочестивых отшельников на востоке, в трёх днях пути от земель отца Абхика. Отшельники хранили обет молчания и жили в очень суровых условиях. Но они принимали всех странников, предоставляли им кров и возможность добыть себе пропитание. Если путник соглашался жить по законам общины, то он был волен остаться.
Лицо в зеркале уже не выглядело таким бледным в мягком свете свечей, а ужас в глазах сменился надеждой.
Остаток ночи Индира скоротала за письмом сестре, выплеснув своё отчаяние и умоляя рассказать Джагдишу и  Аджиту о своём решении покинуть мир живых.

Едва дождавшись рассвета, Индира поцеловала спящего Абхика и вышла из дворца. Её путь лежал на городской рынок. Там она выменяла свой драгоценный перстень на немудрёную мужскую одежду, воду, краюху деревенского хлеба и грубо сработанный нож. Торговец не стал задавать лишних вопросов, было видно, что его тяготит визит знатной гостьи. Он быстро принёс всё, что она попросила, и с облегчением распрощался.
Индира спешила: перед обедом её хватятся во дворце, и по дорогам поскачут вооруженные стражники, разыскивающие её несуществующих похитителей. Свою одежду она закопала у приметного дерева недалеко от дороги и двинулась на восток. Быстро идти было неприятно и больно: нежные ноги не привыкли к спорому шагу, обувь была украшением, а не защитой, но идти босиком Индира не решилась.
К полудню она достигла леса и пошла под деревьями, прислушиваясь, к звукам, доносящимся с дороги. Движения стали медленными и неловкими: жара давила на грудь, израненные ноги отказывались слушаться. Когда идти стало невозможно, Индира, укрывшись в зарослях подальше от дороги, немного поела, выпила пару глотков воды и забылась тяжелым тревожным сном.

Индира открыла глаза: слишком темно, ничего не видно. Это был сон, дурной сон, из тех, что приходят душными летними ночами. Но боль в теле и звуки вокруг не оставляли надежды: она одна в ночном лесу, и её жизнь беспечной принцессы в богатом дворце потеряна навсегда.
Выбравшись из зарослей, девушка немного постояла, привыкая к темноте. Звуки вокруг пугали, надо было найти дорогу и двигаться дальше. Наверняка её уже ищут, и появляться днём у дороги будет опасно.
Ночь, вступая в свои права, изменила местность до неузнаваемости, только луна и звёзды направляли сейчас Индиру. Она ушла довольно далеко от места своего пробуждения, прежде чем поняла, что выбрала неверное направление и заблудилось. Отчаяние навалилось тяжкой ношей, в голове звенела мысль, что всё кончено, и отдалённый вой волков прозвучал приговором.
Неожиданный порыв ветра донес до девушки обрывки человеческой речи. Индира насторожилась, прислушалась, но ничего подобного больше не повторилось. Она осторожно пошла в ту сторону, откуда прилетел ветер, и вскоре деревья расступились, открывая просторную поляну. Огромный костёр пылал посреди поляны. Завороженная огнём, Индира шагнула в круг света.
У костра сидели люди, это были чужеземцы, их вид был странен и непривычен даже для Индиры, встречавшей множество путешественников в доме своего отца. Все взгляды теперь были обращены на неё, но никто не двигался с места и не заговаривал с ней, лишь по дружелюбным улыбкам Индира поняла, что она в безопасности.
Опустившись на бревно, девушка вытянула ноги и обняла себя за плечи. Глядя в огонь, она вдруг ощутила, как отступают боль и усталость, руки и ноги наполняются силой, а сердце - решимостью. Теперь она была уверена, что поступила правильно. Из-за неё не погибнут люди, её муж и любовник разойдутся недругами, но не станут биться, и оба со временем смогут забыть её и быть счастливыми. И хотя она не знала, что ждет её впереди, но почему-то была убеждена - она тоже будет счастлива.
« Последнее редактирование: 21 Июня 2020, 16:32:47 от Next »
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #16 : 21 Июня 2020, 16:16:23 »
Рецензии

Кейт

Цитировать
Что ж, посмотрим на Кейт.
Сразу зайду с вопросом – а изначально в наводке была Кейт, или Кейт и Хелен, или любая на выбор? Это мне не для придраться, а чтоб понять, чего тут мастерское, а чего авторское (интересно при этом, что восприятие мира иногда меняется, в начале чётко Кейт, а ближе к концу сёстры вместе).

Мне легко, я помню изначальную историю, я её сейчас даже перечитала (кстати, склоняюсь к наводке про Кейт, там она дана несколько детальнее и подробнее сестры, хотя тоже мельком). Вообще интересно вышло – в начальной истории основные действия на Поле, здесь – на Кейт (хотя по изначальной мифологической идее Кейт скорее ближе Кайлу; впрочем, пора отвлечься от мифологии, у нас тут вполне современность, чьей бы идеей ни было помещение именно Кейт в центр повествования – это красиво и, пожалуй, правильно).
Кейт сразу осознаёт и прям подаёт в лоб проблему – слишком близкие, слишком похожие, слишком привязанные друг к другу (вот даже покрывала у сестёр парные, вот им даже говорить не надо, чтобы друг друга услышать). Видели уже, на примере братьев, к чему приводит – больше не надо. И Кейт разрубает узел одним махом, делает всё, чтобы стать на сестру максимально не похожей (чего там думает сестра? Чего замечают или нет родители? Уже даже – чего ради Кейт действует – неважно). Кейт надо что-то делать, она делает.
Очень понравилась сцена с полицейскими – вот оно безудержное отрицание всего, при полном осознании собственной безопастности и отдельности. Вообще сцена так и просится на экран (Ричи или Тарантино вполне б эту зарисовку снял).
И ровно после этой сцены получается, что всё зря – зря Кейт бежит, зря уходит в отрыв, обезопасить никого не получится, вот несчастные родители, вот сестра, совершенно другая и совершенно похожая.
Удивительно, что как раз через близость и схожесть с сестрой Кейт обретает некоторое начальное спокойствие (бокс и танцы, тренировки, питание – не одинаково, не вместе, но и не совсем в разных мирах).
*Лирическое отступление* я очень рада этому тексту на рецензию, потому что он в чём-то созвучен с моим – «беги, ищи себя, помни прошлое, но не держись за него, действуй, иди, хоть куда-нибудь» *лирическое отступление закончилось*.
А потом начинаются краски. Надо сказать, в этой части текста я поплыла, при том, что она очень яркая и очень живая, и именно с неё начинается дальнейшая жизнь сестёр. Тут штука в том, что весь этот яркий художественный мир виден со стороны (а вроде как должен быть виден изнутри), просто я как Хелен – «Чего ты там рисуешь? Ого! Чего получилось!», поэтому прям совсем влиться в этот процесс я не смогла, хотя отчётливо почувствовала, что именно к этому меня ведут. Мне прям жаль, что художественная детализация (которая, наверняка, обдумана и продумана), прошла для меня яркими мазками, в отличие от кожаных шорт, причёсок и отрыва, которые как раз скорее для антуража, чем для чего-то большего.
В общем и целом, за сестёр я рада. Они перестали быть единым целым (о, они даже не особенно понимают, чем занята другая), но сохранили близость и теплоту по отношению друг к другу. А ещё сестрички-хулиганки стали куда осторожнее и бережнее по отношению к себе и окружающим – по стопам братьев они не пойдут.
Отдельно хочу отметить описание компании у костра – вот так детально ни у кого нет, Янтарь нам весело подмигивает, мне кажется.

Лоретта

Цитировать
Ветер, я рыдала как сучка! И это не кокетство и не преувеличение.
Когда я дочитала, я задрыгала губами и зашмыгала носом не приходя в сознание.
Но вначале критику.
Да, Нат-нат хорошо подметила, с едой вышел косяк, даже в самом начале спотыкаешься, потому что копченый окорок это совсем не бекон. Это сбивает с настроя.
Ещё меня сбивает некоторая нелогичность. Как я понимаю, Габриэль не последняя фигура, у него есть «люди», у него есть крыша. Он вполне себе действующий матёрый мафизи. Но почему-то Лоретта воспринимается обществом просто как какая-то подзаборная девка, которая тянет нос не по чину.

И вот этот кусочек я вообще если честно не поняла:

Цитировать
— Алло, Лорини?
— Габи? Ради Мадонны, почему ты звонишь мне в третьем часу ночи?!
— Мало времени, милая. Слушай внимательно. Через полчаса к «Розе» привезут человека. Нужно поселить его в гостиницу так, чтобы никто не знал о его присутствии. И пригласить надежного врача, потому что человек немножко ранен. Справишься?
— Спрятать и подлечить. Разумеется. Не впервой, Габи.
— Лорини, я тебя обожаю!
— Спокойной ночи, братик.

Но я человек такой, меня хер собьешь если я читаю тут текстовушку Некст и приготовилась реветь!

Мне понравились отношения брата и сестры. Теплые, колкие, доверительные. Понравилось, как они знают друг друга, и вместе с Лореттой оплакивала её брата.
Хорошо вписано, как после она поднимается, занимая его место, как бы почитая память. И при этом не теряет лица, не теряет человечности.
Это трогает.

Марина

Цитировать
У каждой медали две стороны. Вот и Савелия тоже. У меня сложилось стойкое мнение, что именно Савелий главный герой обоих рассказов Нот, даром что ко второму он уже мертв.
Сначала Савелия с одной стороны раскрывает Азамат. И мы видим, какой это классный мужик. Легенда отдела, настоящий матёрый профи, к тому же «отец солдатам». А что грубый в общении и две семьи развалил — ну так кто из нас без греха?
А потом приходит Марина и добавляет штрихов к портрету. И Савелий из классного мужика с недостатками превращается в монстра. В самого страшного: от которого не убежать и вообще никак не отделаться даже после его смерти. Марина пытается с ним бороться, сопротивляется — и проигрывает. Вот эта борьба и стоящая за ней безысходность, имхо, и есть мякотка текста. Нот до жути натурально описала, как корежит личность Марины: больно и мучительно, как превращение человека в волка-оборотня. Больно-мучительно, но самое страшное в том, что, когда это закончится, настоящий кошмар только начнется. Насколько я помню, Нот психолог. Вот прямо виден живой опыт, да.
Очень живо и правдоподобно описаны примеры этой внутренней ломки, каждому слову веришь: и что Марина уходила «подумать», а на самом деле наказать чувством вины; и как она вытащила из френдзоны мальчика «который уже ни на что надеется», как едва не переспала с ним — у меня стойкое ощущение, что в следующий раз бы точно переспала. И чувствовала бы себя полностью правой, как чувствовал себя правым Савелий.
Концовка в виде костра Некст мне видится богом из машины. После всей описанной жути я не верю, что Марина и Азамат смогли вместе побороть и изгнать призрак Савелия. Будь всё как обычно, он бы все равно вернулся, через месяц или год, и продолжил бы свой персональный кошмар уже в новой семье. Но благодаря костру получается верить в хэппи-энд. Всё, Савелий действительно упокоился, и дальше у Марины, её мужа и ребёнка всё будет хорошо.

Индира

Цитировать
рецензия на текст "Путь Индиры"

после текстовушки "Сквозь время" историю Индиры не получается воспринимать отдельно от истории о Елене Троянской. возможно, поэтому из продолжения про Индиру исчезла привязка к Индии, кроме имен персонажей, и текст в этом отношении стал универсальным: есть дворцовые покои, есть цари, у которых есть войско, есть поселение отшельников — история происходит в прошлом, но нет привязки к стране, страна может быть любой.

мне понравилась Индира. как переходящий приз, она переходит от отца к мужу, от мужа — к любовнику.
Бибигуль аккуратно говорит:

Цитировать
"Красота девушки, слухи о которой разошлись по всем землям, оглушила случайного гостя, он действовал быстро и решительно, не дав опомниться ни Индире, ни Аджиту."

Абхик ее своровал, как приглянувшуюся драгоценность. Индира полюбила его, но остается за кадром, что было бы, если бы не полюбила. Индира принимает свою участь до тех пор, пока не становится ясно, что она стала причиной войны между двумя государствами. И, в отличие от легендарной Елены, Индира решается действовать и бежит из дворца в надежде, что ее исчезновение предотвратит войну. Достойный поступок. Ей страшно за себя, но то, что из-за нее погибнут люди, страшит ее больше.

побег принца/принцессы из дворца (из золоченной клетки — на волю, из известного — в неизвестное) традиционен. в тексте побег выполнен тоже традиционно — Индира на рынке обменивает перстень на мужскую одежду и бежит в лес. описание наполнено мелкими зримыми подробностями:

Цитировать
"Быстро идти было неприятно и больно: нежные ноги не привыкли к спорому шагу, обувь была украшением, а не защитой, но идти босиком Индира не решилась."

в первую же свою ночь на свободе, в лесу, Индира слышит волчий вой. верно, все закончилось бы печально, не выйди она к костру. отдельно трогает то, что финальной нотой в тексте звучат мысли и надежды Индиры на счастье, не только для себя, но и для ее мужчин. и думается, что под счастьем Индира подразумевает личное, семейное, уютное счастье, которое досталось ее сестре, но почему-то не досталось ей.

Цитировать
"Из-за неё не погибнут люди, её муж и любовник разойдутся недругами, но не станут биться, и оба со временем смогут забыть её и быть счастливыми. И хотя она не знала, что ждет её впереди, но почему-то была убеждена - она тоже будет счастлива."

Луиза и "номер"

Цитировать
Как по мне, Вестен действительно уже может замахнуться на более объемное произведение, не ограничивать свои идеи форматом игры.
Историю читала с интересом. И вот реально сразу повеяло Ремарком,  в первую очередь вспомнилась атмосфера романов «Триумфальная Арка» и «Возлюби ближнего своего».
Правда, я  не сразу сообразила, кого же мне так напоминает Эдельштейн; а вот когда перечитывала текст во второй раз, то поняла, что подсознательно проводила параллели с Равиком, главным героем «Триумфальной арки».  
У них во многом схожие истории,  черты характера, грани личностей: профессионализм в любых обстоятельствах, эмоциональное выгорание, горечь и усталость, столкновение с системой, борьба с личными демонами, пережитые потери близких..
Да, согласна, наверняка повлияла и общая тематика – послевоенная грусть тоска, сильный герой в борьбе с системой. Но в любом случае, если рассказ в формате текстовушке напоминает по духу и стилю произведения Ремарка – это успех, как по мне.
Текст оставляет очень горькое послевкусие, но Вестен при этом явно не старалась нагнать драмы; драматизм и так заложен в самое теме. Все герои вызывают отклик, и главные (Эдельштейн, Луиза), и второстепенные персонажи (мальчишки, преследовавшие Луизу, Меир) выглядят живыми, реальными. Кстати, эпизод с мальчишками из общины очень страшный, пусть Луиза и не пострадала. По сути, затронута вечная цепочка преступлений и воздаяния за них; правда, зачастую за зло, причиненное одними людьми, страдают невинные, а жертвы озлобляются и примеряют роль палачей.

Цитировать
Чувство вины, кажется, расползается как зараза во время эпидемии – Луиза живёт с виной за сестру, за Рейх, за арийский народ, я чувствую вину за письмо, за еврейскую агрессию, за то, что не могу объяснить ей, что её вины нет. Мне кажется, что ещё немного, и вина захватит весь мир – каждый окажется виноват перед каждым, просто потому, что не виноват.

А личная месть  во многих случаях– это больше не о восстановлении справедливости, а о необходимости выплеснуть накипевшие боль и ярость (кстати, самое страшное произведение о личной мести из всех прочитанных лично мной – это «Вендетта» Ги де Мопассана).

Ключевой мотив истории Эдельштейна, как по мне – выживание человека, прошедшего сквозь мясорубку, после пережитого. Немного схожий мотив, как по мне, звучал в историях Хэтти ("Замок Южной Красавицы") и Филиппа Риза ("Шпионы").
Эдельштейн искалечен. Искалечена и Луиза; да и герои моей истории, косвенно связанной с историями Вестен (Рейне, Хенрик, Амалия) тоже травмированы пережитым.
У Сергея Лукьяненка есть неплохой цикл-трилогия «Геном». Особенно выделяется третья часть – «Калеки»; у всех героев команды своя личная трагедия. Они  -  «калеки, по мере сил поддерживающие друг друга». Как по мне, это описание подходит и для пары Эдельштейн-Луиза.
Касательно характеристик самого текста: написан качественно, историческая канва (естественно!), детали проработаны, структура плотная.
Понравились образы и приёмы, использованные для передачи мироощущения и тревоги героев: «блинчики» на воде, кофе, яркая птичка, окровавленные босые ноги и т.д.

Спасибо, Вестен :)
P.S. Я искренне надеюсь, что ты обдумаешь уже не раз прозвучавший призыв переходить на следующую ступеньку и решишься замахнуться на больший объем.
P.S.2 Кронин! Вот, вспомнила, рассказ напомнил по духу ещё произведения Арчибальда Джозефа Кронина.
Я вычитала в статье о нем, что какой-то критик высказался о романах Кронина так: "смесь натуралистичного взгляда на социальные проблемы  с чувствами". Тоже можно использовать как характеристику рассказов Вестен.

Миро

Цитировать
Тяжелая судьба эмигранта, знакомая до ужаса.
Неважно, живешь ли ты в городе, именуя себя человеком леса, или живешь за границей, ощущая себя неместным. Теряешь себя, теряешь память, теряешь понимание, кто ты. Живешь годами, кричишь "я местный", но сам себе не веришь и потому тебе не верят окружающие.
Обычно спасают друзья и семья, но Миро и того лишен. В тексте есть жена и маленький сын, но разговаривать он идет со стриптизершей, а не с женой. В его жизни слишком много долга и слишком мало его самого, такого, какого бы он хотел.
И когда он сбрасывает все вопросы и отказывается наконец от духов - за него и радостно, и больно. Радостно - что он наконец-то перестал метаться между плохими решениями и выбрал. Больно - потому что духи были, духи есть и духи будут, но Миро уже не будет с ними. Нет обратной дороги.

Тут бы еще надо поговорить по технической части текста, по стилю и языку, но это мастер-фантаст, и зачем что-то еще добавлять. Кратко, но выпукло, каждое слово выверено и бьет в цель, штрихами набросанное будущее с браслетами, лаконичное "стрипка" - он ни разу не называет ее женщиной или девушкой, только так, насмешливо и недобро. В первом тексте было развитие речи от коротких предложений до развернутых метафор, тут - ступени эволюции шамана до полного развоплощения. Люблю структурированные тексты, люблю по полочкам, люблю мастера-фантаста.

Кстати, а специально подобрано, что рецензию пишет тот же, кто и на первый текст?

Хенрик

Цитировать
Я очень люблю перечисления. И списки.
Я просто обожаю, когда изложение - в виде счета, пунктов-подпунктиков, отрывных листков календаря, [иногда] дневниковых записей, рейтингов топ-десять и и т.д.
И мне достался как раз такой текст на рецензию.

Поначалу, конечно же, начинаешь разгадывать значение цифр.
 Здесь это - оставшееся количество номеров, по которым может ответить Мама.

Очень мило и очень грустно персонаж растет, от маленьких полудетских страхов до девушки-олененка. Хенрик и правда проходит это "расти духом".
Крайне достоверны все сомнения и ощущение "готовить речь на все случаи жизни, а то будет неловко", "я все объясню ей сразу и буду надеяться, что мы найдем общий язык". Такое, колючее и общечеловеческое.
В первом тексте мне были совсем не близки отношения Хенрика с биологической матерью, но этот текст, с поиском Аманды, откликнулся во мне везде, где только мог.
Получилась очень классная история, в моих глазах она экранизована в сепии, с встрепанным молодым человеком, методично вычеркивающим номера, и старым-старым телефоном, возможно, чуть изменяющимся со временем. Страницы справочника топорщатся в разные стороны, какие-то улетают на пол, молодой человек становится все решительнее, джемпера на нем едва заметно меняются тоже, а каждый звонок важнее любого предыдущего...
Хороший получился видеоряд, спасибо автору. :)
« Последнее редактирование: 24 Июня 2020, 15:46:33 от Next »
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #17 : 21 Июня 2020, 16:16:34 »
Николь Генри

Цитировать
История повествует о пути Николь Генри - девочки, попавшей в оживший кошмар и ставшей свидетельницей убийства своего отца, выполненного с особым цинизмом.

Структурно рассказ поделён на три части: Чудовище и Николь, Эльза, Николь освобождённая.

После пережитого психика Николь глубоко травмирована. Жизнь девочки наполнена болью и безразличием. Каноничный образ чудовища - внутреннего демона, терзающего душу главной героини - выписан ярко и поэтично.

Цитировать
Чудовище всегда рядом - черное, дымное, лишь глаза белыми каплями. Водит когтями по позвоночнику, опирается на плечи, залезает в грудную клетку и спит промороженным камнем.

От такого не убежишь и не спрячешься, и даже на время его не забыть.

Цитировать
Иногда у нее получалось на несколько шагов обогнать чудовище и увидеть незнакомый еще город свеженарисованным, но дымная лапа дергала ее обратно и снова прикрывала глаза.

Относительно неизменной в жизни Николь осталась только учёба. Но и она теперь не имеет смысла, несмотря на успехи и увлечение химией.

В этой части истории автор не жалеет красок, расписывая безысходное существование главной героини. Плавные движения Чудовища завораживают, трудно оторваться от этой пугающей красоты - будто бы смотришь передачу про жизнь свирепого хищника: ужасаешься  его беспощадности и вместе с тем невольно любуешься силой и грацией.
Несмотря на то, что девочке удалось выжить, жизни у неё больше нет, и автор подчёркивает это очередным виртуозным сравнением:

Цитировать
Жизнь напоминала карточную колоду: бесцветные будни, на выходных - красная яркая буква, но по содержанию - все та же хмарь. Набор социальных норм, cтопка поведенческих моделей. Коллекционно-карточная игра, которая быстро надоела. Изредка партии чуть сложнее, а в быту хватает и стартовых карт.

Кажется, что Николь поможет только чудо. И это чудо появляется в виде хрупкой Эльзы.
Автор мастерски наполняет небольшой по объему рассказ многочисленными подробностями, раскрывающими характеры героев и позволяющими детально воссоздавать описанные сцены. Несколько предложений, посвящённых дому Эльзы, не только показывают антураж, в котором Николь обретёт нечаянную свободу, но по большей части направлены на раскрытие персонажа пожилой дамы.

Цитировать
Вместо обоев - внахлест постеры и афиши: мюзиклы, фильмы золотого века Голливуда, экспрессионистские выставки, перформансы, агитки непопулярных политиков, а сверху пришпилены билеты на концерты групп, чьи названия любой слышал бессчетное количество раз, но не может вспомнить. Вдоль стен - множество книг, несколько статуэток и стопки пластинок.

Рояль в этом доме привлекает внимание. Эльзу легко представить, наигрывающей любимую мелодию просто для собственного удовольствия. Но рояль ждёт гостей, да и пальцы Эльзы плохо гнутся, это подчёркивается в тексте два раза. И после того, как мы узнаём, что Эльза выжила в Освенциме, эти неслучайные штрихи к портрету занимают своё печальное место. Вот так, походя, двумя деталями на периферии обрисовать целую судьбу - я считаю, очень сильный ход.

Утончённая хрупкая Эльза, судя по всему, опытный борец с чудовищами. Мы не знаем, скольких ей пришлось победить после возвращения к мирной жизни, и чего ей это стоило. Сейчас же она служит защитницей Николь и фактически возвращает девочку к нормальной жизни.

Воспоминания детства больше не приносят боли. Теперь Николь свободна, она выходит на поляну с большим костром, и, глядя в огонь, размышляет об уроках, одноклассницах , концертах и вечеринках. Её душевные раны исцелены, она снова становится беззаботной школьницей.

Рассказ мне понравился и по форме и по содержанию. Неизменно радует выразительность фраз и выстроенность сцен, присущая автору.

Цитировать
Эльза появилась в жизни Николь в субботу: выскочила из-за угла, как румяный кудрявый чертик, и не удержала в руках пакет пластиково ярких овощей и сияющих фольгой конфет.

Одно предложение разворачивает перед читателем целую сцену, кинематографичную и наполненную деталями.

Единственный спорный момент я увидела в том, что Николь много рассказывает Эльзе о школе и подростках, при том что в тексте выше довольно убедительно описана серость школьных стен и безразличие Николь ко всему, происходящему в школе.

Отдельное спасибо хочу сказать за упоминание имен композиторов и поэтов, погибших от рук нацистов. Для тех, кому эти имена знакомы, упоминание создаёт определённый настрой и атмосферу, а тех, кто про них слышит впервые, побуждает отправиться на поиски информации и расширить свой кругозор.

Спасибо, Фрэн!

Элли

Цитировать
В отличие от исходного текста про колонию на Марсе, его продолжение не кажется жутким или пугающим. Этот текст скорее оставляет ощущение какого-то тягостного напряжения, которое вроде бы не парализует жизнь полностью, но делает её намного менее полной. Интересно, что в истории почти нет ничего про отношения Элли и Фреда. Складывается впечатление, что после произошедшего в этой паре пропала близость(кстати, а была ли она когда-нибудь?), осталось только что-то формальное, основанное на долге. Элли и Фред живут рядом, но не разговаривают о том, что их беспокоит, Элли даже спросила о переменившем её жизнь эпизоде у Джорджа, а не у мужа. Да и в принципе Джорджу уделено намного больше внимания, вся эта история каким-то образом сблизила Элли с бывшим начальником. Любопытно, как будут развиваться отношения и с мужем, и с Джорджом дальше.
Развитие событий в конце, пожалуй, ожидаемое. Несмотря на упоминание Элли, что Алекс - её сын, в это не верится не только Джорджу, но и мне. Не создаётся впечатления, что героиня действительно смогла стать мальчику матерью. И облегчение, которое она испытывает после его ухода, подтверждает это. Алекс и впрямь чужой, несмотря на то, что, в общем-то, по тексту не слишком отличается от обычных детей - ну сильный, ну шифры пишет, ну грезит колониями на Марсе, но это не что-то запредельно странное, само по себе предполагающее инопланетность. Любопытно также, как могли развиваться его отношения с братом. Всё же близнецы.
Немного удивил момент с медосмотром. Интересно, что такого нашли врачи, что всего двое детей сподвигли отправить всех детных сотрудников на Землю. Я так понимаю, колонии на Марсе там не первое десятилетие, иначе бы не было отработанного способа "ухода" сотрудников, то есть детных должно быть прилично. И условия для детей есть, по семье Джорджа это видно. Какие такие аномалии могли найти у близнецов?
В целом текст приятный. Атмосферный. Правда, я немного путалась в персонажах, приходилось периодически сверяться с первым текстом, чтобы, например, вспомнить, откуда третий мальчик. Понравилось описание костра на Марсе, замечание Арчи, что там пожар. А вот от собачьего воя слегка передернуло - немного жуткая отсылочка к началу истории.

Обратная связь

Введение

Крестная мать этой текстовушки - der Westen со своим текстом "Рак" написанным в зодиакальной игре. Жить дальше без знания, что же случилось с Луизой и "номером" было попросту невозможно. Поначалу я думала в какой-нибудь из следующих игр вписать этих персонажей в ее наводку. Ну, не знаю, чтобы они пробегали где-нибудь на фоне, не являясь героями истории, но чтобы было понятно, что с ними стало. Потом я подумала, что если уж так делать, то я бы и на Николь Генри посмотрела, ее тоже можно запихать на фон в наводку Френ. А потом я решила, что чего дробить, надо делать целую игру, состоящую из "продолжений". Я прочесала свои игры и поняла, что в общем-то, я бы хотела узнать, чем кончились истории очень многих персонажей. Так что здесь все было решено.

Частично на идею повлиял и коронавирус. Именно благодаря ему я объединила эту задумку с еще одной моей игрой - "Ночным костром". В мире, где ничего не ясно про завтрашний день, где мои близкие месяцами без денег и работы, где вроде как вирус не страшный, но почему-то люди в ближайшем окружении от него умирают, мне очень хотелось сделать игру, в которой после испытаний и преодолений люди выходят на верный путь. Где есть уверенность, что как бы тяжело ни было в прошлом, в будущем всё устроится.

Где всё будет хорошо.

Луиза и "номер"

Цитировать
Вестен, в целом, сохранила мою идею развития событий, но сильно развила ее и углубила, добавив путешествие героя в Палестину, и центром истории сделав не любовную линию, а мотив внутреннего поиска. Получилось, на мой взгляд, прекрасно.

Во-первых, мне ужасно нравятся повторяющиеся элементы в тексте, подчеркивающие “спиральное” развитие характера - герой хоть и возвращается периодически в одну и ту же точку, но не ходит по кругу, а поднимается по спирали всё выше и выше.

Цитировать
Кофе английский, табак тоже английский – оба безвкусны совершенно, но голова от них перестаёт кружиться, зрение фокусируется, а руки не дрожат.

Цитировать
Кофе арабский, сигареты американские – сочетание настолько привычное, что другое начало утра представляется с трудом.

Мне очень симпатично то, как неторопливо Вестен разворачивает перед нами историю. Я люблю ее простыни, потому что она умеет то, чего не умею я - писать длинные тексты естественно и просто, как дышать. Вот нервное пробуждение героя, вот описание возвращения из лагеря и послевоенной Вены, вот Луиза зашла в гости… в смысле, уже объем форумного поста закончился?

Кстати, чтоб вы понимали. Канарейка еще жива, и это нормально. Я при прочтении начала гуглить, какой у канареек срок жизни, и обнаружила две новых для себя вещи. Во-первых, в неволе они живут от 10 до 18 лет, так что Голди пусть и немолода, но не совсем уж дряхлая. А во-вторых, когда вбиваешь в Гугл “сколько живут канарейки” он предлагает продолжение: “без воды”. Бррр.

Вот такие вставки, отмеряющие течение времени, я тоже очень люблю. Они одновременно и задают ритм повествованию, и придают ему атмосферности, которая мне так дорога в текстах.

Цитировать
Жизнь продолжается – бумаги множатся, британцы платят, через два дома в окне стоит клетка с канарейкой, я открываю глаза в 3:59.

Вестен, как всегда, хороша в рисовании второстепенных персонажей. Это ее умение вдохновило меня на текстовушку, а еще до этого - заставило влюбиться в Эмму из “Города”, а сейчас - мастерски набрасывает нам Луизу, которая хоть и присутствует на протяжении всего текста, но все же остается второстепенной по отношению к герою, и Меира.

О Палестине хочется сказать отдельно. К моему стыду, я не знала толком, о какой войне идет речь, пришлось идти к Вестен за разъяснениями. Такая нелепость, только что закончился гитлеровский геноцид, и вот опять - война, на которой убивают евреев. Такая же нелепость, как и еврей, только что вышедший из концлагеря, и уже уезжающий на следующую войну. Еще один круг в спирали, идеальная бессмыслица.

Детали проработаны прекрасно, не только в этой главе, но и во всем тексте. Их даже перечислять смысла нет, это будет несколько страниц восторгов. Но год, отсчитанный по еврейскому календарю - это то, о чем хочется сказать отдельно. Это тот маленький нюанс, который заставляет нас понять - герой не просто уехал в другую страну, он уехал в другой мир, в параллельную реальность.

А по возвращении его встречает Луиза. Скользящая тонкой нитью через весь текст, хрупкая и, кажется, временами бесплотная, но оказывающаяся именно тем, к чему герою нужно было вернуться. Я не знаю, пойдут ли они с героем по одной дороге после ночного костра, или в один прекрасный день их пути разойдутся, но я знаю, что им необходимо было найти друг друга, чтобы вместе найти свой путь.

Спасибо, der Westen.

P.S. Как его все-таки зовут?

Кейт

Цитировать
Источником вдохновения к этой текстовушке послужили мои размышления о мифе, породившем предыдущий текст Янтаря - мифе о Касторе и Полидевке. Впрочем, близнечных мифов вообще много, и очень часто акцент в них делается на необыкновенном единстве близнецов, которые все делают вместе, являются каким-то единым четвероруким-четвероногим существом, и которых, прямо скажем, никто даже и не стремится различать. Даже они сами.

Впрочем, и в реальной жизни, насколько я знаю, для близнецов, особенно идентичных, есть опасность слишком сильно углубиться в свой собственный мир-на-двоих, и потерять в нем самих себя, как отдельных личностей.

Собственно, об этом и была моя наводка - две пары близнецов в семье, замкнувшихся друг на друге, живущих и дышащих в унисон. Для одной пары это привело к закономерной трагедии, для другой шок от случившегося стал толчком вперед.

Почему я взяла в качестве главной героини именно Кейт-Клитемнестру - да просто потому, что Елена уже у Бибигуль. Куда в одной текстовушке два Елениных текста?

Янтарь взяла наводку, восторгнулась и написала пронзительно-подростковый текст. Подростковый в лучшем смысле. Взросление, становление личности, осознание себя в этом мире.

Яркие образы делают текст кинематографичным, например вот этот:

Цитировать
И вторая, на сей раз холодная и скользящая, как железная цепь, медленно сдавливающая сердце

Так же ярко и живо описываются сестры до трагедии:

Цитировать
Тонкие и смешливые, в легких шелковых платьях и кокетливых шляпках: чтобы солнце не жалило светлую, почти белую кожу с нежным розовым румянцем. Безмятежные и счастливые, надежно скрытые за спинами задиристых братьев.

Натуральный флешбек из кино - весь такой светящийся, в золотистых тонах, с боке на фоне. А настоящее выдержано в серо-синем.

И очень хорош образ нити, связывающей сестер, которую они силятся разорвать, но не могут. Так и видишь, как они отчаянно тянут ее в разные стороны, но в итоге возвратным движением их опять приносит в одну точку. Этот образ, я считаю, просто жемчужина текста.

В середине текста, правда, захотелось чутка куснуть.

Цитировать
Мать только цокает языком, заглядывая к ней в комнату.
На столе пухлый том «Академического рисунка», открытый где-то на середине. Вещи «на выход» были закрыты в шкафу, сама же Кейт в широкой уже давно заляпанной цветными пятнами футболке, и неизменно либо за столом, либо за громоздким мольбертом.
В комнате резко пахло лаком, и чем-то ещё, незнакомым.

Времена плавают, то настоящее, то прошедшее. Может, это задумка автора, тогда прошу прощения, что не поняла.

Но это не суть, впечатления от текста не портит. А попытки разорвать нить наконец-то прекращаются - сестрам больше не до этого. Прекрасное завершение этой истории - ведь действительно, тем пытаться разорвать эту нить, проще было за нее не цепляться.

Цитировать
И в этот момент нить не порвалась, но облегченно упала на землю, отпущенная уже с двух сторон.

И в конце девочки замыкают круг, снова возвращаясь друг к другу, но уже не как связанные между собой близнецы, составляющие одно целое, а как сестры, любящие друг друга.

Спасибо, Янтарь.

Индира

Цитировать
А Индиру-Елену Бибигуль сдала следом за сестренкой Клитемнестрой. Вариант развития для Елены мне был очевиден - почти во всех толкованиях мифа Елена находится в ужасе от случившейся из-за нее кровопролитной войны. Так и почему бы, собственно, не сбежать? Не устранить причину конфликта?

Если подумать, Елене ужасно не повезло. Сначала выдали замуж за нелюбимого, потом любимый появился, но вместе с ним - куча сложностей и страданий. В связи со своим положением жутко красивой древнегреческой царской дочки, выбора особого она не видела - тут только и остается переходить от одного мужика с мечом и баблом к другому. Там еще была огонь-история, когда ее в десятилетнем возрасте Тесей похитил, а папа потом всей Греции объяснял, что Тесей хоть и похитил, но пальцем не тронул, мамой клянусь, так что доча девственница, чесслово, он ее просто на колеснице покатал. Еще большое спасибо, что биологический папа был Зевс, а то уже рожала бы двойню сома от какого-нибудь белого лебедя. Ну да я отвлеклась. Короче, выбора в мифах у Елены не было, но у нас же не мифы, правильно? Так что почему бы нашей красавице не прийти закономерно к выводу о том, что куны не нужны?

В общем, эту историю я отправила Бибигуль, которая сделала ее именно, такой, какой я и ожидала - яркой, экзотичной, поэтичной. Но при этом, заметьте, общий тон повествования уже выглядит более приземленным, чем в первом тексте. Что достаточно логично - Индира опомнилась и смотрит на события куда более трезво. Это вам уже не охи-ахи о любви, тут проблема посерьезней.

Отдельное спасибо Бибигуль, которая в качестве реверанса в мою сторону выбрала имя для Париса-Абхика не просто так. Процитирую:

Цитировать
В качестве дани уважения к тебе, дала «говорящее» имя придурку-принцу: Abhik is a pleasant name, meaning ‘beloved’ and ‘fearless’.

Бибигуль отлично передает эмоции. Мне вот это про вату особенно понравилось.

Цитировать
Дурные предчувствия обнесли голову тяжёлой ватой, страх сковал тело и мысли.

Индира мечется, страшится, видит в своем воображении страшные эпизоды войны, и принимает единственно верное решение. Оставляет позади привычную легкую и богатую жизнь, продает перстень и пускается в путь, страдая от боли в непривычных к долгой ходьбе ногах. И в ее грядущее счастье очень даже верится - в конце концов, она пожертвовала своей привычной жизнью, чтобы спасти множество людей от смерти и увечий, после этого судьба просто не может ей не улыбнуться.

Спасибо, Бибигуль.

Миро

Цитировать
Мастер-фантаст изменила наводку сильнее всех. Я ей принесла историю про парня из каменного века, который сделал сложный выбор между “не верить и сойти с ума” и “поверить, несмотря на отсутствие доказательств”, а она переместила ее в современность, щедро отсыпала сложностей, сопровождающей жизнь маленькой этнической группы, сверху приправила безнадежным одиночеством героя, и вишенкой на торте выложила твист с отцом, пытавшимся убить Миро - историей, повторившей себя после многих тысяч лет.

Текст открывается типичной сценой из жизни типичного шарлатана - элементы шоу, немного психологии, переведенные на счет деньги. И буквально за пару предложений мы переходим от делового описания банковского приложения на экране смартфона к кусочку древней легенды.

Цитировать
Старики говорили, а им говорили их старики — давным-давно духи прогневались на нас и рассеяли по миру.

И вот перед нами уже рисуется все тот же первобытный мир, все тоже племя, где у каждого своя роль, и где каждый друг за друга. Не имеет никакого значения, что вокруг - лес или небоскребы. Племя вместе, и племя живет.

Изящно выписаны детали работы стрип-клуба.

Цитировать
Домой идти не хотелось, и я пошел в стрип-клуб. На входе посетителям предлагали браслеты с чипом, куда полагалось перечислить депозит. С депозита нужно было оплачивать заказы по меню, развлечения и комплименты стрипкам. Я еще застал время, когда стрипок полагалось благодарить, засовывая купюру в их трусики. Теперь же комплимент перечислялся при целомудренном соприкосновении браслетов. Как у постоянного гостя, у меня был личный браслет, на котором я всегда держал депозит.

Этот клуб здесь выглядит не ритмично пульсирующим во тьме миром, полным алкоголя и соблазнительных женщин. Нет, вместо этого мы видим нерадивую стрипку, которой платят за время. Тлен и безысходность набирают обороты.

Но приняв решение, тяжелое и единственно верное, герой выходит к свету. Миро единственный, кому не потребовались для перехода вспомогательные инструменты вроде лесов и парков. Он сам - часть леса, и лес всегда вокруг него. Он безошибочно выходит к костру, а где шаман и костер - там духи.

Спасибо, мастер-фантаст.
« Последнее редактирование: 27 Июня 2020, 13:27:51 от Next »
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #18 : 21 Июня 2020, 16:16:47 »
Николь Генри

Цитировать
Николь мне особенно дорога - она была центральным персонажем моей первой текстовушки, и хотя в конце я поступила с ней довольно жестоко, мне всегда хотелось верить, что она выберется и сможет жить дальше.

Мне показалось, что лучше всего будет показать ей, что даже после кошмарнейших трагедий найти в жизни радость - это все еще вполне возможно. И так появилась Эльза, названная в честь девушки-еврейки, прятавшейся от фашистов в стене в прелестном фильме “Jojo Rabbit”. Я хотела сделать Эльзу по-хорошему сумасшедшей, пьющей жизнь большими глотками, и Френ удалось это показать по высшему разряду не только в описании самой Эльзы, но и в описании ее одежды и дома.

Цитировать
Очки с толстыми стеклами, но в модной оправе, руки спрятаны в перчатки по локоть, а осанка такая, что Николь и сама автоматически выпрямилась

Цитировать
пахло пряниками, винилом и старой бумагой. Щелчок, и люстра распахнула глаза, отразила от хрустальных граней сотни разноцветных бликов.

Цитировать
"Не плачь, все плохое мы уже пережили, впереди только хорошее"

Цитировать
перед глазами Николь неслись образы смеющейся Эльзы, танцующей, сажающей гиацинты, радующейся комментариям под фото.

Да что там, даже покупки Эльзы в супермаркете, с которых и начинается ее дружба с Николь - это яркие фрукты и сияющие конфеты. И как же красиво, ярко противостоит сверкающая Эльза леденящему душу чудовищу! Это уже было отмечено в рецензии, но образ чудовища просто восхитителен, а уж это “ледяным языком по венам” (к вопросу о том, как узнавать тексты Френ, вот ледяные языки по венам - это только у нее) - абсолютно потрясающе.

И как же ярок, как прекрасен мир без чудовища.

Цитировать
Город наполнялся запахами и красками, говорил тысячами голосов, и ей хотелось изведать его весь, видеть в нем красоту, рисовать его разбегающиеся по берегам дома, фотографировать закаты, может, даже завести друзей, с которыми можно смотреть на спящие улицы с крыш.

Цитировать
Она глубоко вздохнула, еще раз, еще - тяжесть ушла, и никак не надышаться, будто вся свежесть мира одновременно свалилась на нее, и хотелось распробовать.

И чудесная, афористичная концовка:

Цитировать
Новую жизнь ведь нужно начинать с понедельника или с завтра. А если они совпадают, то это знак.

Как же я рада именно такой концовке для Николь. Она ее заслужила.

Спасибо, Френ.

Путь Элли

Во второй наводке подряд я даю Снайперу мальчика, прототипом которого стал Геракл, в виде чего-то странного и даже жуткого, мало похожего на великого героя. Тут, конечно, виновато чтение мною любимых Олди, которые в книге “Герой должен быть один” заставляют Алкида страдать от устрашающих всех вокруг приступов безумия. Сколько раз я тут восхищалась Олди? Сто? И еще сто раз это сделаю.

Так вот, именно из-за такого моего видения Геракла я не стала делать Алкида-Алекса героем наводки, хотя врать не буду, мысль такая была. И решила отдать право на повествование, а вместе с ним, и на счастливое будущее, Элли.

Снайпер, как обычно, пишет восхитительным языком, умело обращаясь со словами, передавая эмоции просто, без лишних украшательств, чем-то в который раз напоминая мне Кинга. И как Кинг не всегда пишет ужасы, так и Снайпер в этот раз предпочла страху ощущение леденящей душу неправильности, отчужденности и безысходности.

Семья Фреда с Элли вроде как еще сохраняется, но да, с начальником мужа у нее связи намного больше. Я уже написала Снайперу, что почитала бы лавстори Элли с Джорджем, возможно, как раз теперь, когда Элли освободилась от сына-не-сына, она сможет наконец разобраться, чего она хочет в этой жизни.

Сын скользит по околицам повествования, никогда не ступая в центр - он что-то бесформенное, тень, которую видишь краем глаза, остатки кошмарного сна, которые пугают солнечным утром. Он действительно и не был сыном для Элли, но ведь и об Арчи в тексте еще меньше. Кажется, марсианское происшествие полностью развалило эту семью, и теперь, когда в прошлое в прошлом, что же останется на пепелище?

Элли - одна из двух персонажей этой текстовушке, которые находятся в самом начале пути к счастью. Ей еще очень многое предстоит пройти, пожелаем же ей удачи.

Спасибо, Снайпер.

Путь Лоретты

Ну вот, пришло и время раскрыть карты. Дело в том, что “Крестного отца” я прочла лет в восемнадцать. А вот десятью годами раньше моя мама принесла домой книжку Джеки Коллинз “Лаки”. Когда я попросила ее почитать, мне было сказано, что мне еще рано. Ну ок, я не гордая, я читала, когда мама была на работе. По итогу, моя первая ассоциация с итальянской мафией - это вовсе не расово верные книги Марио Пьюзо, а сомнительного качества палп фикшен про италоамериканцев. Что поделаешь, детские впечатления самые сильные.

Поэтому, когда я решила, что хочу узнать, что произойдет дальше с малышкой Лореттой, я немедленно вспомнила о следующем:

Цитировать
Для начала Лаки выбрала самого крупного вкладчика и нанесла визит Рудольфо Кроуну, прилизанному владельцу инвестиционного банка. Пока она держала речь о деньгах, которые он обещал, но не дал, банкир сидел, развалясь, за массивным столом в своем кабинете и презрительно щурился на юную посетительницу. [...]
– Вы обещали. Джино требует, чтобы вы сдержали слово, причем сейчас, – сказала Лаки тихим, вкрадчивым голосом.
Рудольфо усмехнулся.
– Вряд ли в его положении можно чего-нибудь требовать. Ходят слухи, что он еще долго, очень долго не вернется, если вообще вернется когда-нибудь.
Она лучезарно улыбнулась.
– Хотите рискнуть, мистер Кроун?
Неделю спустя он проснулся посреди ночи от прикосновения холодного железа к мошонке. В панике Рудольфо открыл глаза. Двое мужчин держали ножи у основания его сморщенного пениса. Банкир кричал, рыдал, умолял.
Тут он увидел, как от двери отделилась тень, и женский голос произнес:
– Сегодня была только генеральная репетиция, мистер Кроун. Если деньги не поступят незамедлительно, на той неделе состоится премьера.

Цитировать
– Я хочу построить отель, – начала Лаки медленно. Он понимающе кивнул.
– Ты получишь все, что захочешь, Лаки. Только скажи мне, и все.

Как результат, Лоретта захотела того же самого - построить отель. И так же, как Лаки, ей пришлось столкнуться с с нежеланием крупных бизнесменов сотрудничать с юной девушкой.

Ветра история, кажется, вдохновила. По крайней мере, текст выглядит плотным, ярким, любовно прописанным и действительно напоминающим “Крестного отца”. Ветру тут уже высказали за неправильную еду - окей, еда неправильная, но описана она чудесно. И история с тонко нарезанным окороком позволяет, с одной стороны, в нескольких предложениях описать отношения брата и сестры, с другой - плавно перейти к флешбэку. Как по мне, ход чудесный.

Отношения между Габриэлем и Лореттой вообще в рецензии уже отметили, они действительно выписаны восхитительно. Мне, как единственному ребенку в семье, сложновато читать без восхищения и легкой зависти. Уменьшительное “Лорини”, которым зовет Лоретту брат - это еще одна отличная находка, подчеркивающая их близость.

Вот этот момент интересен:

Цитировать
— Беретта Джетфайр, — комментирует брат. — Калибр шесть и тридцать пять миллиметров, масса триста граммов, восемь патронов в магазине. Я назвал его Лео.

Лео. А Леоном звали убитого Габриэлем гиганта в “Зодиаке”. Совпадение случайное или намеренное?

Путь Лоретты в итоге оказался драматичней, чем я его задумала - ей приходится пройти через потерю любимого брата, погибшего, защищая ее. А перед этим она и сама чуть не погибает от взрыва. Ветер очень красиво сделал оборвашку Бьянку не только ожившим воспоминанием о прошлом самой Лоретты, но и спасением, чем-то вроде ангела-хранителя, не зря под слоем грязи девочка оказывается светлой и сияющей, как ее имя. Бьянка спасла Лоретту, Лоретта - вытащила из нищеты всю семью Бьянки, дав им новую жизнь. А в итоге и нашла смысл своей собственной.

Лоретта - один из самых сильных духом персонажей этой текстовушки, и если поначалу она внушает симпатию, то под конец проникаешься к ней огромным уважением.

Спасибо, Ветер.

Путь Хенрика

Ну, что тут скажешь. Даешь Симке наводку - получаешь прекрасный трагизм, после которого верится во все самое лучшее. Ожидаемо, но от этого не менее приятно.

На самом деле, когда я писала наводку, я долго выбирала между Хенриком и Рейне. Мне кажется, оба достойны были получить свой собственный текст, и Рейне по обоим текстам Симки кажется мне очень интересной. Но все же мой выбор пал на Хенрика. Я решила, что чувства Рейне, в общем-то, были плюс-минусы очевидны всем, кто читал текст в “Зодиаке”, так что лучше публике почитать о Хенрике.

В рецензии уже подметили прекрасную находку со счетом. Я вообще неоднократно говорила, что люблю тексты со своим внутренним ритмом, и здесь этот ритм, задающийся оставшимися в списке телефонными номерами, звучит, как всё учащающееся биение сердца.

Сомневающийся мальчик, боящийся то не найти Амалию, то сказать ей совсем не то, что нужно, мгновенно заставляет читателя сочувствовать и сопереживать себе. Я вообще люблю Симку за ее талант писать очень симпатичных персонажей, которых как-то сходу любишь, которые умеют нравиться, как и сама Симка. Здесь такой не только Хенрик-Генри, но и раскрытый парой росчерков пера старик Эйб, и даже мисс Каи Ваки на картине художника, которого тоже зовут Генри. К слову, вот картина.

Цитировать
https://artchive.ru/res/media/img/oy1000/work/81a/138149.jpg

На фоне повествования мы видим мать, застывшую в молчании и попытках забыть прошлое, в ярости рыдающую над ярко-желтой шалью. Интересно, что же было с ней, пока Хенрик находился в безопасности в доме Амалии? Через что ей пришлось пройти? Судя по всему, через что-то достаточно ужасное, чтобы стремиться больше никогда не говорить о прошлом. Разумеется, ей тяжело принять, что для ее сына годы Рейха не были однозначно кошмарными, что для него в прошлом осталось что-то очень дорогое. И уж тем более для нее почти невозможно признать, что у ее сына есть еще одна мама.

Но сам сын все же нашел в себе силы это признать, назвать вещи своими именами, не стыдясь своих чувств. Я уверена, что их разговор с Амалией будет именно таким, каким он себе его представляет. И все у них будет хорошо.

Спасибо, Симка.

Путь Марины

Единственная наводка, в которой я взяла за базу не свои фантазии или источники вдохновения в виде книг, фильмов и мифов, а слова самого автора. Ноториджинал уже описывала, как она видит будущее Марины и Азамата, осталось додумать совсем немного, чтобы получилась наводка.

Как всегда, Ноториджинал описывает сложное детство героини и расцветшие в ней психологические проблемы беспощадно, подробно и ужасающе точно. Спустя пару-тройку предложений начисто забываешь, что читаешь художественное произведение, а не исповедь клиентки психолога. Слишком уж все это похоже на реальную жизнь.

Цитировать
Первый привозил лекарства и кутал в тёплый фиолетовый плед, когда я болела, мог дать самый лучший совет в любой ситуации и молча пошел поднимать старые знакомства, когда мне не хватило трех баллов до прохождения на бюджет. Второй громко, перед новой женой и её подругой, зачитывал романтические фантазии про одноклассника из моего личного дневника, выпорол ремнем, когда нашёл в кармане куртки пачку сигарет, и каждый вечер просматривал телефон на предмет подозрительных сообщений или номеров.

Нам мастерски показывают, как маленькая девочка идентифицируется с агрессором-отцом, как ненавидит его, но при этом в глубине души все еще хочет ему подражать, и как это закономерно приводит к тому, что в какой-то момент она обнаруживает себя на месте отца. И, чтобы добавить трагизма, даже в этот момент чувствует вспышку странной радости - она похожа на папу!

Мы часто сочувствуем жертвам плохих родителей, мы не всегда думаем, что очень скоро из этих детей могут вырасти родительские копии.

И на мой взгляд, Ноториджинал очень хорошо удалось дать героине шанс. Марина в этой текстовушке одна из тех немногих, кто выходит к костру в самом начале пути. Впереди еще очень многое, и не всегда этот путь будет гладким. Но я уверена, что она справится.

Спасибо, Ноториджинал.
« Последнее редактирование: 28 Июня 2020, 10:30:21 от Next »
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #19 : 21 Июня 2020, 16:17:04 »
Выкладка завершена. Играли:

[Begotten]
Simka
der Westen
Succin
Ветер
Notoriginal
Снайпер
Мастер-фантаст
Бибигуль

Не знаю, имеет ли смысл маскарад, но если кого-то не знаете, то гадайте.

А так - обменивайтесь впечатлениями, пишите рецензии на следующего в выкладке, скидывайте мне в личку.
Графоман-универсал. (с) Simka

Simka

  • Гость
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #20 : 21 Июня 2020, 16:43:24 »
Нет смысла, но я прошлась, для проформы ;D

Николь Генри - Френ. Продолжение истории Николь из текстовушки "Город засыпает, проснутся не все"
Хенрик - Симка. Продолжение рассказа Козерог, "Зодиак"
Номер и Луиза - Вестен. Продолжение рассказа Рак, "Зодиак"
Кейт и Хелен - Янтарь. Близнецы, "Зодиак".
Лоретта - Ветер. Лев, "Зодиак".
Марина - Ноториджинал. Стрелец, "Зодиак".
Элли - Снайпер. Колония на Марсе, будущее. "Сквозь время".
Индира - Бибигуль. Древняя Индия. "Сквозь время".
Миро - мастер-фантаст. Кменный век. "Сквозь время".

Simka

  • Гость
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #21 : 21 Июня 2020, 16:59:51 »
Почитала историю номера и Луизы - мне напомнило Ремарка. Горьковато, но не слезодавильно, судьба людей в эпохи перемен.
Теперь хочу роман, написанный Вестен.
А можно сразу серию исторических романов задумать! ::)

Забавно, как мы все дружно сохранили стиль-ритм-язык изначальных текстов :)
« Последнее редактирование: 21 Июня 2020, 17:19:15 от Simka »

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #22 : 21 Июня 2020, 17:07:09 »
По поводу исторического романа от Вестен - горячо подписываюсь. И да, мне не пришло в голову это, пока я читала, но ведь и впрямь чем-то на Ремарка похоже.
Графоман-универсал. (с) Simka

Оффлайн Nat_nat

  • Мафия
  • Ветеран
  • ***
  • Сообщений: 4795
  • Карма: +1336/-1
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #23 : 21 Июня 2020, 19:32:02 »
Первые два текста просто <3 <3 <3

Я все еще в процессе. Прервалась, потому что мне хочется покритиковать по-снобски. Детали (в основном, еду) в "Лоретте".
Многим может быть все равно, но я за еду готова сражаться в драчечной.)
Могу расписать подробнее, если автору интересна такая обратная связь.
Achievements: Горящее сердце [268], I'm sorry but there was never enough room on this stage for both of us/ Да кому всрался ваш скучный гет [320]

Оффлайн Nat_nat

  • Мафия
  • Ветеран
  • ***
  • Сообщений: 4795
  • Карма: +1336/-1
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #24 : 21 Июня 2020, 21:40:38 »
Ok.
В общем, я понимаю, что еда в этом тексте - некоторый проводник-переходник, тончайший ломтик, шутка брата, и вот мы уже возвращаемся в голодное детство...
У Френ, например, в первом тексте переход во времени через чайную магию.

Но тут я сразу споткнулась на первых предложениях. Все происходит на юге Италии, по прошлому тексту - в Калабрии (?). Копченый окорок? Окорока знакомы, любимы, сразу рисуется прошутто крудо. Но копченое - это шпек, скорее горное, северное, Альпы, Тироль всякий.

Хрустящий поджаренный хлеб, натерт чесноком, о да... он жаждет принять сочные южные помидорки с оливковым маслом и базиликом. Вместо этого - сухое копченое мясо сверху. Которое вскоре и вовсе зовется беконом.
Мой язык прилипает к нёбу. Это вкусовое сочетание не имеет для меня смысла. Я говорю с итальянским другом. Где-то с этого момента я вижу уже не текст, а тропу войны.

Если серьезно, мне кажется, что прослеживается некоторая русификация. Голодные годы - "нет мяса, есть пустую кашу". Не имею ничего против рыбы в прибрежном южном городе, но к ней бы вместо каши - пасту? (дело не до второй мировой же?)
Чай. Кофе тоже присутствует, но количество чая... Даже на сегодняшний день это очень редко, чтобы кто-то в Италии пил столько чая. Особенно, на горячем горячем юге. И ел кашу (?) - тут, кроме горячо, еще вопрос, какая каша? Поленту, например, я люблю очень сильно, но она - царица севера. Зимой. На горнолыжных склонах, после долгого катания, с бокалом пива... concia con salsiccia...

А, ну и да, резать окорок тонко, полупрозрачно - хорошо даже без голодного детства. Перечитала это предложение через ломтик.

Надеюсь, я пишу не обидно. Большинство текстовушечников обычно очень внимательны к деталям и к сохранению атмосферы. Помню, были тут терки и про технологии, и про другие вещи. Еда - это, конечно, не технические или психологические детали, но...
Achievements: Горящее сердце [268], I'm sorry but there was never enough room on this stage for both of us/ Да кому всрался ваш скучный гет [320]

Онлайн Снайпер

  • Графоманьяк
  • Ветеран
  • ***
  • Сообщений: 3442
  • Карма: +1200/-7
  • Очарованный кварк
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #25 : 21 Июня 2020, 22:07:15 »
Хочу от Вестен детей роман про Израиль ;D
Концентрированная ненависть (c) pysh000000 || Главный кошмаролог & Текстовушечник-2018 (c) Simka
Ник - не фамилия, а позывной. Склоняется по падежам.
Мамонтарь
+555 / -5 || +777 / -5 || +999 / -6 || +1111 / -6

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #26 : 22 Июня 2020, 10:27:25 »
Цитировать
Сразу зайду с вопросом – а изначально в наводке была Кейт, или Кейт и Хелен, или любая на выбор?

Кейт была, в ОС расскажу, почему.

Цитировать
Отдельно хочу отметить описание компании у костра – вот так детально ни у кого нет, Янтарь нам весело подмигивает, мне кажется.

Да, я хотела выделить кому-то одному подробное описание компании. Заставлять всех авторов описывать эту толпу мне не хотелось - была бы игра в снежный ком. Поэтому поколебалась между двумя супер надежными и сдающимися в первых рядах (Вестен и Янтарь), решила, что у Янтаря история должна получиться менее объемная, и выдала ей ответственность описать присутствующих.

Цитировать
Но почему-то Лоретта воспринимается обществом просто как какая-то подзаборная девка, которая тянет нос не по чину.

Так потому что она женщина.
Графоман-универсал. (с) Simka

Ветер

  • Гость
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #27 : 22 Июня 2020, 11:04:32 »
Цитировать
Но почему-то Лоретта воспринимается обществом просто как какая-то подзаборная девка, которая тянет нос не по чину.
Так потому что она женщина.
Именно так. Патриархальный регион, еще более патриархальная сфера...

Цитировать
И вот этот кусочек я вообще если честно не поняла:
А это я пытался показать, что Лоретта уже давно и плотно завязана со своей гостиницей в делах брата. Чтобы кто-то не подумал, что она такая же белая и чистая, как её "Роза".

По поводу еды в тексте: ну да, откровенно прокосячил, признаю. Я ведь полез на Википедию читать про кухню Калабрии, но там по сути отписка: средиземноморская, как везде. Поэтому писал наобум. Насчет брускетты в самом начале: была мысль и помидорки там описать, и масло оливковое... Но побоялся, что увлекусь и акцент сместится. Мне надо было, чтобы читатель увидел отношения брата и сестры, а не слюни глотал  :D

Вообще хотел сделать из этого рассказа этакую мафиозную сагу в духе "Крёстного Отца": семейные узы, общее дело, трагические повороты, предательство и месть за него... Но чтобы в итоге вывести к костру Некст. В целом я считаю, что Лоретта достойна к нему выйти. Жизнь сделала её жесткой и опасной, но в душе она добрая.

Оффлайн Next

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 22906
  • Карма: +4603/-40
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #28 : 22 Июня 2020, 11:43:51 »
Цитировать
Вообще хотел сделать из этого рассказа этакую мафиозную сагу в духе "Крёстного Отца": семейные узы, общее дело, трагические повороты, предательство и месть за него...

На этом месте мне даже стало немного стыдно. А кто угадал, на каком произведении на самом деле основана история Лоретты?)
Графоман-универсал. (с) Simka

der Westen

  • Гость
Re: Текстовушка № 98. Лита
« Ответ #29 : 22 Июня 2020, 13:35:09 »
О, кстати в истории Лоретты я прям чётко увидела Марио Пьюзо, но не знала, это задумка автора, или просто по антуражу, мафиозной семье, разборкам и множеству героев видится. Потому что это аж стилистически почти Пьюзо.
С другой стороны, у меня тут увидели Ремарка (это не предполагалось, если что, но теперь я ж сама вижу Ремарка) - послевоенная грусть-тоска в немецком мире предполагает.

Исторические романы, говорите? Серию? Про Израиль? *задумалась о писательской карьере*