Текстовушка №24. Sing That Song! Тур 4

[Todo Uno]

№3

Сегодня мне снился страшный сон.
Вся наша многоэтажка как будто провалилась к самому лорду Ктулху, и ни единой живой души вокруг, только мы с Барсиком.
И тьма кромешная - видно, что высоко вверху тени плавают да фонтаны пускают, но что происходит - не понятно. И спросить некого!
Слышно только, как Барсик сопит, а я с перепугу одышку словил. И тяжко так стало, даже вздохнуть не мог.
Проснулся весь мокрый, а Барсик как сопел на груди, так даже и ухом не повел.

[Todo Uno]

№4

Por abajo canta el río:
volante de cielo y hojas.
Con flores de calabaza
la nueva luz se corona.
¡Oh, pena de los gitanos!
Pena limpia y siempre sola.
¡Oh, pena de cauce oculto
y madrugada remota!

Федерико Гарсия Лорка, "Романс о чёрной тоске".

Полузадушенная июньской жарой Гранада, сжатая раскалёнными мостовыми,  осталась далеко позади. Выжженная солнцем бурая земля и серебристо-зелёные кроны оливковых деревьев, такой пейзаж тянется по сторонам дороги ещё с тех пор, как я съехал с шоссе полтора часа назад. Да и дорогой эту козью тропу не назвать, она петляет среди расчерченных посадками однообразных холмов, отчаянно извиваясь. Телефон мягко жужжит. Торможу, чтобы прочитать сообщение. "Она наконец  уснула, смотри какая лапочка" - пишет мне жена, на фотографии наша дочка лежит в кружевной распашонке, совсем как кукла: крошечные ручки сжаты в кулачки, брови сходятся на переносице, а из-под них сердито глядят чёрные глазищи.
Быстро набираю ответ, затем снова всматриваюсь в личико Лайи. Ещё чуть-чуть, и между нами не останется преград.
В открытое окно врывается другое, настойчивое жужжание: прямо внизу на обочине мухи вьются над дохлым кроликом, и его мех ходит ходуном от копошащихся внутри личинок.
Поднимаю стекло и поспешно трогаюсь, чтобы мерзкие твари не залетели в машину. Попадаю колесом в яму и лечу вперёд на руль, а потом  меня бросает вверх ответом рессоров. Навигатор, потеряв связь, отчаянно пищит, но через секунду восстанавливает соединение и механическим голосом вещает: "До. Конца. Маршрута. Остался. Один. Километр. Следуйте. Прямо". Снова торможу, чтобы отдышаться. Навряд ли в такой глуши меня остановит полиция. "Спасибо за предупрежение, дорогая - опустошаю заранее приготовленную бутылочку - твоё здоровье".  Руки уже почти не дрожат, шарю по карманам в поисках зажигалки, затягиваюсь. Сердце скачет в груди, как в детстве перед кабинетом дантиста. Захожусь в нервном смешке: зачем, какого корнеплода ради я тащусь по этой дороге в никуда?

Ещё месяц назад жизнь казалась мягкой, как облако. Случилось долгожданное повышение в должности, беременность Алисии подходила к концу, детская была обустроена, споры о выборе имени остались позади. Всё шло по плану, и схватки начались день в день.
Мы поспешили в госпиталь сквозь мадридские пробки, но что-то пошло не так, и из приёмного покоя Алисию немедленно увезли  в операционную, а меня оставили сидеть в облупленном боксе.
Ровно через час, когда я уже съел все ногти, вошла медсестра и протянула мне свёрток с моей дочерью. "Всё в порядке, - сказала она - наложим шов, и привезём вашу жену. Поздравляю. Прелестная девочка, смугляночка, и какая шевелюра!".
Тот момент, когда я в неё всмотрелся, я запомнил насквозь. Лайя была похожа на детёныша шимпанзе: сморщенная кожа, чёрный пух на голове и на спине. Я невольно отстранился. Медсестра заученным жестом похлопала меня по плечу, пододвинула младенца ближе и помогла мне приложить его к коже, чтобы согреть.
Я остался наедине с Лайей и со своими сомнениями, как из рыжеволосой Алисии и белёсого меня мог получиться вот такой мавр. Потом, уже в палате, я сидел как на иголках, думая, что произошла чудовищная ошибка. Жена не выказывала удивления, она бережно прижимала к себе дочку, а я не решался оскорбить её счастье вопросом, мой ли это ребёнок.

Прошли три недели, и я всё глубже увязал в сомнениях. Дочь казалась мне всё более и более похожей на непонятного чёрного зверька, тролля или арапчонка. Я избегал прикасаться к ней. Вечера я коротал в баре, а дома прилагал усилия, чтоб не сорваться на жену.  Однажды я настолько набрался, что боялся не совладать с собой, и отправился ночевать к матери. По дороге я решил её предупредить, и с третьего раза умудрился отправить ей сообщение. Пока я качался, борясь с гравитацией, какие-то двое решили позаимствовать мой кошелёк, но я даже обрадовался драке и защищался с такой яростью, что они отстали от меня и ускользнули в поисках другой жертвы.

В тот момент, когда я вошёл, мама  оглядела меня, охнула и заперла дверь на все три оборота ключа.
- Садись, бедолага. - она поставила передо мной чашку и блюдце и через минуту принесла кофейник. Открыла настеж окно, протянула мне сигарку, сама зажгла другую и хлопнула в свой кофе добрую порцию коньяка. Я молча закурил, не зная, как подойти к теме.
- Послушай, - мама шумно  выдохнула дым, который причудливо заклубился под абажуром и ускользнул в окно, - Я подозреваю, в чём дело. Разговаривала с Алисией. Ты не помогаешь ей с ребёнком, не смотришь на неё, пропадаешь хрен знает где... Дай, угадаю. Знаю, что у тебя в голове, видела ваши фотографии. Ты уходишь в темноту, в болото. Как когда-то твой отец, когда не признал тебя.
Эти слова стали последней каплей, и я уже не смог удержать пьяные слёзы.
- Сейчас ты говоришь о моём отце, хотя раньше это было табу, помнишь?
Она встала и начала ходить по кухне кругами.
- Господи, не плачь. Послушай, обещай мне, что меня выслушаешь и не сбежишь.
- Хуже мне уже не станет, так что обещаю, - это было чистейшей правдой, потому что опьянение достигло высшей точки, и лампа под потолком принялась описывать круги. Бежать в таком состоянии я мог лишь на пол.
Мама снова села за стол и накрыла мою руку своей:
- Твой отец был таким же вот, как Лайя.. С кожей цвета подгоревшего хлеба и глазами-маслинами, у него были длинные вьющиеся волосы, чёрные, словно уголь. И он был цыганом.
- Ты смеёшься, мам? Ты спала с цыганом? Ну посмотри на меня, я особый скандинавский цыган, да? - я отдёрнул руку, - Хватит рассказывать истории, годные разве что для телешоу. Я и так рогоносец, не делай из меня ещё и идиота. Ты.. Ты сейчас сочиняешь чушь, чтобы выгородить Алисию из женской солидарности? Лучше помоги мне уговорить её  сделать тест, и мы мирно разведёмся. Или ты боишься, что я приду к тебе жить?
- Не злись на Алисию. Злись на меня, сынок. Лайя точно твоя дочь.
Мама резко поднялась, ушла в комнату, и оттуда послышались звуки выдвигаемых ящиков и щёлканье застёжек. Вернувшись, она бросила на стол кучу смятого тряпья в бурых пятнах.
- Навряд ли удастся сделать с этим тест, я хоть и не стирала  это одеяло, но за столько лет кто знает. Вот, смотри. Это кровь твоей матери.
- Мама?
- Твоей настоящей матери. И - да, ты цыган. Ты наполовину кале. Просто у тебя альбинизм. Тсс, послушай, ты обещал.
Желудок сжался, а затылок стал невесомым, и я ощущал холод внутри, плотно утрамбовывающий кровь где угодно, но не в мозгу, чтоб оттянуть осознание. Я кивнул, и попытался подпереть подбородок рукой, но локоть коварно соскальзывал с вертящегося стола. Между тем, мама бережно расправила пожелтевшую тряпку. В уголке были вышиты инициалы "Х. А. Ф." Она заговорила, и её голос дрожал:

- В начале восьмидесятых мои родители ушли один за другим, и я осталась одна. Наконец-то  Лусия смогла перебраться ко мне, но вскоре меж соседей начались  пересуды. Слишком много для одного вечера, сынок? - она грустно усмехнулась, - Да, я и Лусия были парой. Это сейчас здесь, в Чуэке,  такие как мы ходят, держась за ручки, а раньше.. Раньше все было по-другому. Мы обе преподавали в католической школе в Эскориале. Одно письмо, слух - и мы навсегда бы попрощались с учительством.
Поэтому я спешно сдала квартиру сыну консьержки, и мы с Лусией, приняв первую же попавшуюся вакансию, сбежали в Гранаду. Знаешь, после гражданской войны цыган из городов отправляли на поселения, и от должности учителя в таких деревнях все отмахивались как могли. Но у нас не было выбора, к тому же учителям предоставляли жильё.
Нас поселили прямо в импровизированной сельской школе, рядом с казармой, где жили двое полицейских. В одной половине мы спали, в другой была классная комната, а сзади был хлев и пристройка, где жили хозяева, пожилая цыганская пара.  Ампаро и Сатурнино стали нашей семьёй  на эти годы: ещё в первый день, Ампаро всплеснула руками и обиделась на "сеньору": (Зови меня тётей, дочка. Какая я тебе сеньора, тоже мне, руки в перьях а ноги в навозе).
Старички держались особняком от деревни. Сами они двадцать лет назад приехали из Севильи, где провели всю жизнь за работой на табачной фабрике. Сатурнино был активистом, и даже попытался создать синдикат, чтобы добиться от владельцев земли официального трудоустройства сезонных рабочих, но местные отмахивались от него и презрительно называли "красным".
По вечерам на кухоньке, пока Ампаро хлопотала у плиты, он тянул херес и сетовал на жизнь, а жена вторила ему с горечью:
- Мы были изгоями в городе, вкалывали как проклятые, в лавочках продавцы ходили за нами по пятам, будто мы не в состоянии заплатить за хлеб. Теперь мы изгои среди своих же, за то, что городские... И деревня приходит в запустение. - причитала она, -  Раньше был бар-лавочка, приезжал продуктовый грузовик. Даже врач жил. Потом уехал. Да вон, посмотри - наша полиция. Им самим на пенсию пора.
Во дворе перед казармой Грегорио и Рамон ходили кругами вокруг своей не желавшей заводиться  колымаги, и сокрушённо прицокивали.
- Хорошо, что школа есть, надо учить молодых. - продолжала Ампаро, а её муж подливал себе хереса и молча кивал, подсыпая в печь пригорошни оливковых косточек.
В сельской школе мы проработали пять лет.  Детишки...их была дюжина, не больше, и за эти годы они выросли на наших глазах. Господи, Хулиан, на дворе были восьмидесятые, а их привозили на арбе. Босых, чумазых... В основном, детки были маленькие, но были и подростки.
Соледад, твоя мама, была красавицей. Тонкая, смуглая хохотушка, сквозь грязь пробивался румянец. Ей было четырнадцать, и представь, ей пора было замуж. Да, сынок, там другие нравы.
Хуанхо было шестнадцать, и он приезжал из соседней деревни, где жили калé. Цыгане, но другие. Грегорио, наш полицейский, злился и говорил, что к добру это не приведет, пусть школа и была на отшибе.  И вот, между этими двумя случилось оно. А может, Хуанхо пошел в школу только чтобы видеть Соледад. Оба задерживались за уроками допоздна, и однажды Соледад мне открылась. "Маэстра Селена, я все отдам, чтобы быть с ним. Забуду родителей, уйду из дома..."
У цыган своя жизнь. Даже свои.. Боже как жутко звучит - племена. Этносы. В общем, Соледад не светил брак с Хуанхо, это было невозможно. Дура, наивная дура. Я сама  убеждала её мать дать дочери шанс. Я разговаривала с её отцом.. Говорила со старейшиной деревни. Даже с родителями Хуанхо.
Через три года сватовства они всё-таки поженились. Не было пары красивее, хотя старухи и предрекали беду. Свадьба гуляла четыре дня вместо трёх, и казалось, мир был восстановлен. На вторую ночь Соледад прошла пробу платком, который был торжественно вынесен свекровью к гостям, чтобы доказать, что невеста была невинна.
Сразу после свадьбы Соле немедленно понесла и бросила школу. Пару раз она пришла нас навестить, горделиво раскачивая животом.  Мы с Лусией радовались её первенцу, как своему, но вскоре нас  оглушили известием, что сельскую школу закрывают. Последние учебные месяцы были грустными.

[Todo Uno]

Ты родился на излёте мая, и грянул гром. Врачи не успели приехать, свекровь принимала роды, и так кричала, хуже самой роженицы, потому что ты родился тонким и белым, словно горностай: соломенные волосы, белоснежная кожа, светлые глазки. С каждым днём Хуанхо мрачнел, и Соле зачастила к нам, иногда то с подбитым глазом, то подволакивая ногу. В день, когда я закончила вышивать одеяло для крестин, она выглядела особенно жалко.
- Селена, хочешь забрать его? Он белый, как ты. Муж мне не верит, думает, что я спала с гаджо.
Я попыталась объяснить ей про альбинизм, но она лишь качала головой - Забирай, а я ещё цыганят нарожаю...
Я вручила ей одеяло, и когда мы тебя в него заворачивали, мне показалось, что на твоей ручке была гематома, но Соледад быстро ушла. После она уже не появлялась. Когда мы ходили в деревню кале, то пару раз видели её мельком в палисаднике, но Хуанхо не пускал нас в дом.
Я чуяла неладное, и даже пошла советоваться с Грегорио. Тот покачал головой, и велел мне не вмешиваться. "Маэстра, это цыгане, и в любом вмешательстве со стороны они видят угрозу. Девица должна сама прийти и попросить защиты, иначе нас сожгут к чертям. Я уже говорил с её родителями, и они не примут Соледад обратно. Замужняя дочь - отрезанный ломоть."
В его голосе было столько горечи, что я сдалась. Ампаро приходила на нашу половину, и утешала меня, а Сатурнино в это время шёл колоть дрова, проклиная всех и вся.

Наступил июнь, и учебный год закончился.
В последнюю ночь, как раз на день Святого Хуана, мы с Лусией закончили собирать свои скудные пожитки, взяли у Сатурнино кувшин вина и сели на крыльце, всматриваясь в луну. Холмы казались серебряными, настолько низко она плыла в небе, почти касаясь крон оливковой рощи. В какой-то момент  мне показалось видеть среди деревьев силуэт человека, который брёл со свёртком, но он мгновенно исчез, и я решила, что мне просто померещилось.
Через некоторое время в казарме захлопали двери, и Грегорио с Рамоном отчаянно поспешили куда-то, разрывая тишину надсадным рёвом мотора.
- Наверняка очередная драка, - высунулась из своей двери недовольная Ампаро и сунула нам плошку с оливками, - на кухне остатки похлёбки и хлеб, а то вас развезёт.
Мы молча допили вино, сплевывая оливковые косточки в траву, и хотели было идти спать, но с холмов вдруг послышались стенания, будто маленький котенок потерялся. Лусия, уже порядком окосевшая, толкнула меня в бок: уедем хоть с чем-то отсюда. Мы зигзагами пошли в лес, ориентируясь на звук, и не поверили своим глазам: на полянке в лунном свете белела тряпка, а на ней барахтался младенец, заходясь криком. Подойдя поближе, Лусия вскрикнула: "это же сын Соле, Селена, это наше одеяло!" Внутри меня всё похолодело.
Мы схватили тебя и побежали домой. Что что-то плохое случилось, всё сложилось в одну картину - синяки Соле, Хуанхо в ночи, одеяло в пятнах крови. Там, в темноте, я надеялась, что это была грязь, но при свете лампы сомнений не оставалось. Я в панике постучалась к Ампаро. Мы кое-как успокоили тебя, напоили козьим молоком, сделали соску из куска хлеба в тряпочке, и ты зачмокал, довольный. Я хотела было бежать в казарму, но едва я вышла из дома, вернулись полицейские. Рамон поспешил внутрь, а Грегорио остался стоять у машины, опираясь на дверцу. Увидев нас с тобой, он затолкал меня обратно в дом и захлопнул за собой дверь. Его одежда пахла дымом, а на лице у него кровили параллельные порезы, будто кто-то расцарапал ему скулу ногтями.
- Откуда у вас этот ребёнок?
- Нашли в лесу.
- Значит, у ублюдка осталась ещё совесть. Я думал, он его прикончил. Увозите мальца с собой. Его мать мертва. Хуанхо ранил её ножом поздно вечером и унёс ребенка.  Из деревни уже вышли люди, чтобы сжечь дома кале... здесь будет битва. Рамон вызывает подкрепление. Националы приедут через час, и они не будут церемониться. Уезжайте немедленно.
Ловя мои сомнения, он добавил:
 - Его всё равно убьют, если найдут. Родня отца - как бастарда. Родня матери - чтоб обвинить его отца в инфантициде. Пусть он вырастет не в этом зверинце. Я все улажу.

Сатурнино вызвался отвезти нас, и по дороге он заплакал, когда увидел встречные фургоны с полицией, вооружённой до зубов. Меж холмов, над обеими деревнями уже виднелось зарево. Мы приехали в Гранаду ещё до рассвета. Пока я ждала с тобой на вокзале, Лусия разыскивала дежурную аптеку, чтобы купить тебе молоко. Мы сели на первый утренний поезд в Мадрид, который медленно покатился через Сьерру, и нам оставалось только гадать, что же происходило позади.
И так, милый мой сыночек, я стала матерью. Грегорио сдержал слово, и через знакомых помог мне тебя зарегистрировать.

Я сидел, оглушённый услышанным. Мама снова закурила. Пепельница перед ней уже была полной с кучкой. Я отобрал у неё бутылку бренди, налил его доверху в чашку и выпил залпом.
- Почему ты мне раньше ничего не рассказала? Я столько раз спрашивал тебя, но ты всегда уходила от ответа.
- Не решалась. Лусия так и не смогла оправиться от случившегося, ей казалось, что вот-вот придут жандармы, и арестуют нас. Она быстро отдалилась от меня и встретила другую. Я забыла всё, как кошмарный сон, радуясь, что ты избавил меня от одиночества, и воспитывала тебя будто собственного сына. Ты рос таким славным... Да и что бы я тебе сказала? Что твой отец - убийца? Что твоя бабушка придушила бы тебя и закопала бы в поле? Что твоё рождение стало поводом для вражды, и обе деревни были разрушены? Я не хотела взвалить на тебя груз прошлого. И вот сейчас, когда по моей вине, из-за моей трусости, ты чуть не отказался от любимой женщины и от твоей дочери, я понимаю, что слишком много на себя взяла.
- Мама... Прости.
- Не проси у меня прощения. Проси его у Алисии. Ты заблуждался, но сейчас ты знаешь, в чём дело. Давай, я вызову такси, и ты поедешь домой к Алисии. Обними её. Поговори с ней. Всё ещё можно исправить.
- Я лучше поеду домой завтра, мама. Сейчас напишу Алисии. Скажи мне, где это место.
- Утром, когда ты проспишься. Всё равно сейчас не запомнишь, - мама вернулась в привычную ей роль, - Дай мне свою рубашку, я её освежу, а то придёшь на работу вонючий, как бродяга.
Последнее, что я запомнил до того, как  провалился в пьяный кошмарный сон - я отправился на заплетающихся ногах в свою детскую комнату, по пути ободрав кожу с плеча о шершавые стены коридора, и безвольно рухнул на кровать, будто в океан. Уже в полусне, убаюканный качкой, я почувствовал, как мама снимает с меня ботинки. Открыв глаза, я  увидел её лицо в ареале серебряных волос, будто луна в чёрном небе.

... Третья сигарета подряд жжёт мне пальцы, выхожу из оцепенения и трогаюсь. Наконец, за очередным поворотом, меж искривлённых страданием стволов дубков показываются неровные кровли, вымощенные посеревшей от солнца черепицей. Над ними возвышается каменная башенка церкви, уже потерявшая верхушку. Остов купола ощерился деревянными костями. Стены домов, судя по плесени на них, давно не белили, а некоторые здания уже потеряли крыши и поросли плющом. Въезжаю в деревню. Улицы пусты, не слышно ни звука кроме трескотни кузнечиков. Только парочка с дряхлых собак с раздутыми животами принимает солнечные ванны в пыли на пустыре, они лениво провожают меня глазами, даже не пытаясь залаять.
Жду, что внутри меня хоть что-то отзовётся, но ничего сверхъестественного не чувствую. Паркуюсь и тщательно обмазываюсь кремом от загара, иначе сгорю на этом чёртовом солнце. В нос бьёт запах жухлой травы, тёплой пыли и сухого розмарина.
Кладбище найти просто - оно прямо за часовней. Иду туда с  букетом белых гвоздик. Мама настояла именно на гвоздиках, и я неуклюже мну их стебли в руках.
Здесь много места, не то что у нас в городе. Могилы не в нишах, а в земле. Брожу между рядами, и вот я вижу её: холмик с прямоугольной плитой. Соледад Флорес Монтойя, годы жизни 1969-1986. Рядом плита поменьше, и моё сердце наконец-то падает вниз: Хулиан Айала Флорес, 1986. Я опускаюсь на колени рядом. Кладу три белые гвоздики на могилу мамы, и маленького плюшевого мишку, купленного на всякий случай утром на заправке около Гранады - на свою. Я не знаю, что говорят мёртвым. У меня одна мать. Поэтому я говорю - Соледад, я вырос, я здесь. Я ничего не знал. Я чуть было не повторил судьбу моего ублюдка-отца. Но не повторю.
Сзади раздаётся кашель. Оборачиваюсь и вижу старуху. Седую, в чёрном.
 - Что тебе здесь надо, гаджо?  Чувствую себя вором. Она смотрит на меня исподлобья и шипит:
- Если ты один из этих репортёришек, я тебя убью.
Я теряюсь, и тут она видит цветы и игрушку, и вопросительно в меня всматривается, словно пытаясь связать меня и могилы, и из её запавшего рта вырываются не то проклятия, не то благословения. Пока я поднимаюсь с колен, старуха отходит назад мелкими шажками и начинает хватать ртом воздух.
Я веду её в тень под кипарисы,  она приходит в себя и уже не держится за сердце. Мне кажется, я чувствую запах ладана, смешанный с ацетоном. Старуха щурится, всматривается в меня. Плачет, берёт мою руку своими костистыми пальцами-веточками, шевелит сухими губами:
- Иди обратно к своим, призрак. Здесь нет ничего твоего. Ты был последним ребенком, родившимся здесь. Забудь мою дочь, она принесла нам только горе, но она отомщена.Твой отец сожжён и развеян ветром.
Эти слова внезапно пробуждают во мне злобу, и я вглядываюсь в ее водянистые глаза:
- Где ты была, старая, когда из твоей дочери делали фарш? Подчинялась законам рода?  Какой  прок от мести, если она  мертва, а? Ответь!
Ковыляя, она удаляется от меня, поминутно сплёвывая в пыль и крестясь.
- Лайя, - кричу я ей вслед, - Лайя зовут твою правнучку, её кожа цвета корицы и волосы как чёрная яшма, и если муж, которого она выберет, поднимет на неё руку, я сам разорву его пополам, - и она оборачивается, словно поражённая громом. Показывает рукой на разрытую у входа яму и бросает мне слова, как комья земли.
 - Приезжай через год, гаджо. Принеси мне анисовой настойки и посади на моей могиле тыквы.
Старуха исчезает, но мне хочется думать, что она смотрит на меня из-за изгороди, увитой ежевикой. Прохожу мимо заготовленной могилы и демонстративно плюю в неё.
Ветер треплет кипарисы, с холмов доносится блеяние и перезвон колокольчиков. Бреду к машине, бросаю прощальный взгляд на руины, и больше не оборачиваюсь.
Уже на половине дороги снова  съезжаю в кювет и пишу Алисии : "Выехал, переночую в Гранаде, завтра буду. Поцелуй мартышку  за меня". От неё в ответ приходит сердитый смайлик. Затем пишу маме только одно слово: "Спасибо".
Вскоре начинается шоссе.  Включаю радио, звучит полная тоски саэта, вонзаясь стрелой в мой мозг, и я с негодованием меняю волну. Хватит с меня на сегодня мистики и  печали.
Никаким угнетением нельзя оправдать культивацию дикости, даже если называть эту дикость самобытностью. Краем глаза вижу, что экран телефона загорается, "береги себя". Конечно, мама. Себя, тебя, Алисию, Лайю. Другой семьи у меня нет.

[Todo Uno]

№5

- Эй, парень! Парррнишаа... тьфу, да куда ты побежал, дурик?

Вызывающе одетый гражданин в черной шляпе и длинном кожаном плаще вальяжно прислонился к кирпичной стене под козырьком подъезда. "Такой, наверное, может и застрелить" - почему-то подумал Витёк и остановился, косясь на пришлого. Слишком уж странный, одет как бизнесмен или сутенер какой, а глаза странные. Безумные, навыкате. Выдающиеся во всех смыслах глаза.

- Тебе чё надо, дядь?
Вот дерьмо, хотел показаться суровым, а всё равно петуха пустил! Сейчас подумают, что Витёк лошара. А он не лошара, просто испугался чутка.
- Немного нежности не желаешь? -- неожиданно вкрадчивым голосом поинтересовался гражданин, приоткрыл полу плаща.
Витька немного осмелел. Точно сутенер, только придурок какой-то. Кто же во дворе в спальном районе предлагает?
- Да не, у меня девчонка есть.
Про девчонку приврал, конечно. Но денег нет, да если бы и были...
- Дурак ты, как есть дурак. Только сегодня предлагаю -- тепло и яркие краски, такой заманчивый коктейль, ммм! Скажи, ну что ты хорошего ты можешь увидеть сейчас в этом своём Магадане? Ты посмотри вокруг, посмотри.

Да что тут смотреть? Фонарь тусклый, даже в сумерках ничерта не видно. Подъезд родной... ну, тут понятно. Темно-зеленая краска отслоилась кусками, обнажив окаменевшие слои советского темно-коричневого, под которыми угадывались коммуникации и местами просвечивал крошащийся бетон. Затертая, но читаемая надпись "Витёк лох". Парень поморщился.

- Сколько у вас солнечных дней в году? Десять? То-то, вот не возьмёшь, а будешь жалеть. Всего один день у вас, а потом полетим на Москву, пусть десять раз она неладна. А знаешь, потом куда? В Питер! Видел зиму в Питере? И не надо, такая мерзость, слякоть, серость, нудность. Только и остаётся гражданам, что спиться. Как бы совсем не угореть, ага...

- Я не употребляю!, -- взвизгнул Витёк, -- Я не из этих!

- Всего два контейнера тепла, -- продолжал незнакомец, -- и это на всю Россию, от Ледовитого до Чукотки! Писят грамм нежности! На сдачу! -- доносилось по всему двору. Но Виктор ничего не слышал, он давно бежал, размахивая руками и не чувствуя ног от животного ужаса, хотя за ним никто не гнался.

[Todo Uno]

№6

Очнулся Жжуух в собственной норке, наносящим яркую желтую пыльцу на щетинки усиков. Тут же выронив плетёный короб, он заметался. Ну почему, почему его угораздило родиться трутнем?!

На самом деле, рано или поздно это должно было случиться. Ему давно говорили, что циклы тикают. Сулили остаться наедине с сорока тлями, если он продолжит жить затворником. Жжуух действительно мало выходил на поверхность, опасаясь встречи с матками, но в это время сезона его что-то будто гнало наружу. И там он встретил Её.

Она неторопливо шествовала вперед, окруженная охраной и несколькими увивавшимися подле нее трутнями – запах ее феромонов кружил головокапсулы многим. Они сладострастно втягивали воздух дыхальцами, и тонко вибрировали брюшками, издавая нежное жужжание.

Когда будоражащий воображение запах достиг Жжуха, его надглоточный ганглий отключился и трутень присоединился к процессии. Он видел, как таинственно и соблазнительно мерцают фасетки ее глаз, как изящны изгибы яйцеклада, как нежно щупики обрамляют мандибулы. Обонял ее запах. Более ничего не имело значения.

И вот теперь, держа в лапках приглашение к спариванию, выведенное липким секретом на плотном листе жжиши, он горестно скреб конечностями по надкрыльям и отчаянно завидовал неприметным рабочим особям.

Те сказали бы ему не мельтешить лапками. Все спариваются – и он спарится. Жжуух будто слышал их злорадный тон. Да, допустим, он жил за счёт колонии, но не отрывать же ему за это голову! Спаривание – туннель, ведущий в тупик… Тут Жжуух представил, как матка, грозно щелкая блестящими жвалами, тянет к нему хватательную пару лапок, и содрогнулся.

Не бывать этому! Пусть лучше у него заберут обжитую норку, пусть лучше он сам добывает себе пищу, но зато будет свободен. Замирая от собственной дерзости, он жвалами измельчил в труху приглашение матки, а заодно и личный листок, заверенный едкой меткой администрации, и пополз к выходу.

Он не мог посмотреть себе на спину, но знал, что там предательски алел брачный узор, да и сам он больше всего хотел расправить усики любви и ломануться к Ней, теряя надкрылья. Но Жжуух только стискивал жвалы и карабкался дальше.

Достигнув поверхности, он остановился. Гемолимфа бешено циркулировала в брюшке от долгого бега, ветер нес ароматы цветочной пыльцы и свободы, и он жадно раздувал дыхальцы, глотая их.  Сверху изливала ультрафиолет полуденная звезда. Жжуух распахнул жесткие надкрылья, затрепетал крылышками и взлетел ей навстречу. Здесь его больше ничего не держало.

[Todo Uno]

№7

Парнишка совсем упал духом - он снова сбился с дороги.
А в этом незнакомом шумном городе его со всех сторон окружала реклама. Стены пестрели знаками, символами, логотипами, эмблемами, аббревиатурами... Одна из них попадалась чаще других, она даже была на административном желтом здании около пристани.
Если в других городах на баннерах красовались загорелые девушки в коротеньких шортах, то здесь модели были серьезнее: пожарный, полицейский, морпех, строитель. Многоголосо звали они присоединиться к христианскому кружку.
Парнишка только хмыкнул - да что интересного могут предложить христиане. Наверняка, опять призывной пункт какой замаскировали, зайдешь посмотреть - и окажешься в новом Вьетнаме. Хотя он встретил одного индейца с нашивкой ассоциации на жилетке и даже байкера! Последний утверждал, что на вечеринках там сплошное веселье, Элвис и обучение танцам!
Под вечер уставший парнишка забрел на пристань и поднял смятую христианскую листовку. Ведь если он застрял здесь надолго, то новые друзья ему не помешают.

[Todo Uno]

№8

Я прихожу домой и вижу что дверь открыта, а внутри переменчивый свет. Говорят в таких случаях надо тихо отойти и вызывать полицию, но я уже отсюда вижу рассыпанные по полу лепестки роз и невозможно-недоверчиво догадываюсь что там ты. В коридоре полутьма, которая вовсе не мешает, я так долго тут живу что знаю - до комнаты ровно пять шагов по этим лепесткам. Ровно пять шагов до того как я опять увижу твоё печальное лицо.
1.
Месяц назад тут, у двери, я сижу и раз за разом набираю твой номер. Снова. И снова. И снова. С тобой что-то случилось? Может ты лежишь где-то без сознания и тебе нужна помощь? Мой мозг пытается выстроить какую то логичную теорию происходящего, ведь не может быть так что ты действительно просто ушел. Совсем недавно я дала тебе ключ от этой самой двери. И ты ведь его принял, значит у нас все было прекрасно, так почему сейчас ты не берешь трубку. Разве можно вот так вот просто оставить меня одну. Я не в состоянии осознать этот факт и поэтому опять набираю твой номер, чтоб услышать короткие гудки. Потому что ты сбрасываешь звонок.
2.
Я швыряю в стену плюшевого петуха Кешу, которого ты подарил мне на годовщину, и он шлепается на пол в шаге от двери. Меня осеняет: я вышвырну все твои вещи и наши общие фото. Нет, даже не выброшу, я сожгу их и буду смеяться пока они горят! Потому что это то, чего ты заслуживаешь! Потому что я не хочу чтоб твои следы оставались в моем доме! Позвоню подругам и мы устроим шабаш вокруг огромного костра связанных с тобой вещей, а потом мы напьемся и подцепим кого нибудь. А ты будешь сидеть и кусать локти...
3.
...и потом, конечно, вернешься. Ведь мы даже не обсудили в чем была проблема, что можно исправить. Может тебе не нравится как я готовлю? Так я не против научиться твоим любимым блюдам. В конце концов мне тоже хочется радовать дорогого мне человека. Это нормально. А тут, посреди коридора уже долгое время нужно подклеить обои, и сменить растрескавшийся плинтус. Ты все говорил что сделаешь это, но так и не нашел времени. Наверное я слишком много клевала тебя, а на самом деле не такая уж и большая проблема эти обои. Но в остальном же нам было здорово вместе, правда же? Я достаю монетку, и загадываю что если она упадет орлом вверх все наладится. А если наоборот - то значит я была недостаточно хороша. Подбрасываю ее как то неловко, нелепо, словить не получается и она падает ребром в щель в плинтусе, да так там и застревает, а я почему-то начинаю плакать от невыносимой обиды на тебя, на себя и на судьбу.
4.
Снова понедельник. В прошлый понедельник я лежала в постели совершенно разбитая и думала что никогда не смогу жить без тебя рядом. За неделю ничего не изменилось и сегодня я точно так же лежу в постели оцепеневшая. Кажется я погибну если попытаюсь пошевелиться, кажется это все станет реальностью и она раздавит меня, разорвет на кусочки и я просто умру. Но так не может продолжаться. Да, в моем сердце еще слишком много любви и она убивает меня, но одновременно она и делает меня живой. Я плачу каждую ночь и каждую же ночь я вспоминаю каким же дерьмом ты был. И мне кажется, что с прошлого понедельника ничего не изменилось, но это не так. На самом деле во мне зреет понимание, что у меня есть жизнь, и она не обязана крутиться вокруг тебя.
5.
Я делаю последний шаг в комнату и, конечно же, там ты. Открыл дверь свои ключом, да если бы я знала что ты вернёшься то давно бы сменила замок. После всего, после того как ты ни разу не взял трубку когда я тебе звонила, ты просто вот так приходишь? Я уже не та жалкая влюбленная в тебя дурочка, тебе тут не рады и я громко и четко говорю:
— Вставай и уходи отсюда, развернись и выйди прямо сейчас.  Ты мне больше не нужен.

[Todo Uno]

№9

Что вслух не говорится, то вытерпит в интернете страница. На Пробирке таких историй миллион —
Он был эмбрион.
Не подошла поддержка, не открылось имплантационное окно —
Кто знает, в чем именно ему не повезло.
Пять дней — не от роду, от оплодотворенья,
Беременность, которой не было, не считается потерей.
Он мог бы выпить море, мог бы стать другим,
Рекой, скалой, водою — вечно молодой.
Мог бы выпить море, но уже другой
Хочет стать водою, темною водой.
Анализы вороши, вновь в протокол иди и слушай —
Господь
и для таких детей
готовил души.

[Todo Uno]

№10

- Ах ты ж наша Сарочка, спонсор идиотизЬма, чтоб тебя черти отодрали! - прошептал измождённый Геннадий, принимая очередную заявку от недовольного сознательного гражданина.

К полудню это была уже тридцать седьмая жалоба, и голова участкового раскалывалась от визгов, писков и пламенных тирад возмущенных поборников благочестия. Едва он положил трубку, телефон снова залился трелями:
- Опорный пункт полиции, участковый Чарочкин слушает. - вымученным голосом произнёс Геннадий.
- Улица Осокина, дом три. Это возмутительно! Вы понимаете, в моём дворе, под самыми окнами маршируют эти.
- Кто "эти"?
- Ну эти, коровисты. Мычат которые.
- Понял вас, зафиксировал обращение. Имя-отчество укажете, или анонимно?
- Вы наряд-то вышлете, или просто запишете? - визгливо осведомился собеседник, - Или они будут дальше тут мычать?
- А сколько их?
- Двое, юнцы. Но они очень противно мычат!
Терпение Геннадия подходило к красной отметке на внутреннем циферблате, и он изо всех сил сжал трубку, словно пытаясь её задушить.
- Мычать не запрещено ни одной из статей уголовного кодекса. В эстетические критерии я не вхожу.  Двоих мычателей не можем посчитать за незаконный митинг.. Если вы считаете, что громкость мычания превосходит разрешенную в дневное время, могу отправить бригаду для замера звука, но для этого вам необходимо лично явиться в отдел и написать заявление.
- Ироды! - в трубке послышались гудки.
Геннадий обречённо покачал головой и покосился на шкаф, где в сейфе рядом с табельным оружием мягко мерцала своими выпуклыми боками бутылка вишнёвой наливки. У него засосало под ложечкой, но эту робкую мечту пришлось решительно отогнать, потому что телефон зазвучал снова.

До обеда шквал звонков не ослабевал, но сердобольная Людочка вызвалась заменить Геннадия на пульте, чтобы тот смог подкрепиться. Он ловко спрятал заветную бутыль за пазуху, достал из сумки тормозок и торопливо посеменил в каморку, гордо именуемую столовой.
Наконец, найдя относительно чистый гранёный стакан, Геннадий виртуозно плеснул туда наливки ровно до половины, закрутил крышечку и убрал наливку обратно. Затем он поставил стакан ровно перед тормозком, положил нож справа, а вилку слева, строго параллельно тормозку, расправил салфеточку на коленях и крякнув, пригубил вишнёвый эликсир. Потёр ручки, и в предвкушении сытного обеда открыл контейнер. Но в нём лежали не макароны по-флотски, не парочка стыдливо покрытых томатной пастой голубцов или жареных котлеток, нет. Из-под крышки на него глянул пучок сена.
Такой подлости и низости от своей супруги Геннадий не ожидал. Он опустошил стакан, затем второй, обхватил голову руками и безутешно зарыдал, глядя на наливку - единственный источник калорий и утешения.

В этот самый момент отчаяния дверь за спиной приоткрылась, проскрипев, и раздался басовитый голос: " Вольно, разрешаю продолжить обед". Геннадий подскочил на стуле, но было поздно. Генерал Сорока собственной персоной уже вплыл в каморку, и сурово уставился на стол.
- Что делать будем? Что за галиматья вообще творится у вас в Ухрютске? Наркомания? Массовый гипноз? - пророкотал он, - Что, и вас уже кормят травой?
Геннадий поднял на него глаза, но не смог вымолвить ни слова, а лишь открывал и закрывал рот, пытаясь не разрыдаться снова.
Генерал помедлил, взял с полки кружку, пододвинул к себе стул, сел рядом с Геннадием, и деловито наполнил сперва его стакан, а потом налил и себе.
- Ну, рассказывай, сынок. Я ничего не понимаю, журналюги несут про какие-то твитеры-х*итеры, тиктаки, и вот это всё.
-Тиктоки, - на автомате поправил его Геннадий.
-Да хоть тюктюки. - Сорока отпил наливки и одобрительно крякнул. - Как получилось-то, что весь город мычит, а? Почему посол Испании подал ноту протеста? Разъясни старику.

Геннадий сложил руки на салфеточке, и промямлил:
- Это Барабулька, она всё начала.
Генерал выпрямил спину, и хлопнул кулаком по столу так, что бутылка подпрыгнула.
- Так, ты знай край, да не падай. Какая еще нафиг барабулька? Вы совсем тут с ума посходили на траве?
- Товарищ генерал, - пролепетал Геннадий, - фамилия у неё такая, Барабулька. Сарочка, бизнесменша наша местная, с Красноленинской улицы. У неё двое детей, погодки. Дочка, Нюра, раздалась к восьмому классу. А сын, Гоша, тонкий, как цапля, её дразнил постоянно. Коровой звал. Вот Сарочка и запретила ему называть дочку коровой, грозилась, что ещё раз это слово услышит - отберёт все карманные деньги и телефон впридачу. Тогда Гоша стал на сестру мычать. Сарочка ещё пуще разозлилась, а парень стоял на своём - мол, это я не ругаюсь, мне просто мычать нравится.
Ну,  мадам Барабулька тоже была не робкого десятка, и сказала - раз ты постоянно мычишь, паскуда, заберу твою одежду, куплю тебе маскарадный костюм коровы, ходи так в школу, угнетатель и домостроевец.
Гоша из упрямства и правда пошёл в школу, переодетый коровой, и мычал на уроках. Вскоре весь класс щеголял в пятнистых штанах. Потом кто-то записал видео и отправил в этот самый Тикток, и понеслось. Мальчики мычали в знак солидарности с Гошей. Девочки начали встречную кампанию #ятожекорова, и мычали в знак солидарности с Нюрой. Затем, несколько недель назад, канадский блогер-веган, не уловив суть конфликта, написал о нём в Твиттере, сочинив историю о протесте детей против корриды, а поляки его опровергли, и написали, что якобы на самом деле  детей разгоняют водомётами, а протестуют они против принудительного клеймления диктатурой. Тогда всё совсем закрутилось, и в результате в Ухрютск съехались всевозможные активисты, и все мычат. И что с этим делать, никто не знает.
Генерал какое-то время пребывал в прострации, а затем потянулся к бутылке.
- Так. Значит: оцепить город, признать его зоной бедствия, интернет запретить. Иностранцев депортировать к х*рам собачьим. Готовую одежду в пятнах и ткань изъять.
- Но это породит новые заблуждения, - осторожно возразил Геннадий, - вот увидите, кто-то обязательно это перевернёт в ещё более гнусную ложь. Нам нужен специалист, способный разработать стратегию в соцсетях... Нужно сделать всё как можно более незаметно, понимаете?
Генерал задумчиво опрокинул стакан себе в рот, подождав, пока последние капельки жижи стекут на язык, и после вытер рот рукавом, раскатисто рыгнув.
- Я вас понял, коллега. Ценю вашу осторожность и осмотрительность. Наливка у вас - огонь. Домашняя?
Да, - потупился Геннадий.
- Отлично. Значит так. Будьте на связи, фамилия ваша как? Чарочкин? Отлично. Запомню.

На следующее утро, едва заступив на дежурство, Геннадий сидел на своём рабочем месте, уныло пялясь на телефон. Внезапно за окном послышался грохот и громкая музыка. Из-за покрытых несмелым зелёным пушком деревьев выкатилась колонна танков, раскрашенных вместо камуфляжа в чёрно-белые пятна. За ними следовали такие же чёрно-белые БТРы, увешанные динамиками, из которых задорно разносилась песня по тридцать три коровы, а за колнной маршировали солдаты в белых снайперских комбинезонах, наспех разрисованных балончиком. На шлемах красовались роскошные рога. Высунувшись по пояс в окно, Геннадий застыл, видя как низко  в небе проносилась колонна вертолётов, и брюхо каждого было украшены задорно розовеющим выменем.
В этот самый момент телефон затрясся.
- Опорный пункт полиции.. - начал было Геннадий, но трубка разразилась молодецким рокочущим хохотом.
- Генерал Сорока на проводе. Любуйся, Стаканчиков, всё, как ты вчера посоветовал: войдём нежно и сольёмся с толпой, и без масла в жопу, так сказать. Возьмём быка за рога, сынок. Я тебя к награде представлю, умничка. Давай, не скучай, проставишься наливкой, как приеду на тебя медаль вешать.

Геннадий прижал трубку к груди и медленно сполз по стене на пол. Из его рта вырвалось медленное и протяжное: "Муууууудак!"

[Todo Uno]

№11

Много лет назад, когда моя жена погибла, снег падал такими же крупными хлопьями. Будто кукурузные хлопья, вымазанные корректором.
Окно потело от моего дыхания, а я так и не понимал, почему же я подскочил среди ночи. Все как всегда. Все неизменно. Как и должно быть.
Что мне осталось с тех пор?
Долгие пьяные разговоры на кухне. О политике, об СССР, о прекрасном будущем.
И лишь под утро понимаешь, что всю ночь спорил со своей старой шинелью.

[Todo Uno]

№12

Ки

Привет, меня зовут Эллис. Я – антрополог, живу в Голландии. За последние двадцать лет я посетила пол сотни стран вдоль древнего Шёлкового Пути.

Сё

Площадь перед новым сверкающим вокзалом Ташкента тонула в жаре. Великолепный фонтан пытался заглушить разносимый сухим ветром по всей площади отупляющий шум автомобильной развязки. До отправления полуночного поезда в Нукус было ещё много времени, а мне совершенно нечего было делать в этом городе. Слоняясь по площади, я представляла тонкую вереницу степных кочевников на низких лошадках, которые когда-то пересекали эти бескрайние пространства.

В последних лучах неожиданного заката на площади появился он. Я удивилась, что кто-то ещё предпочёл пыль фальшивой площади аэропортовой чистоте кондиционированного воздуха вокзала. Он был очень немолод, одет в серый костюм, на непокрытой голове аккуратная короткая причёска, ни малейшего намёка на бороду или усы. Серые глаза прикованы к фонтану. Почти не двигаясь он курил казавшуюся нереально тонкой в его руке сигарету. Неестественно прямая спина выловила из глубин детских книг образ “безупречной военной выправки”, погребённый под тысячами образов реальных военных в моей жизни – никто из них не мог бы стоять настолько ровно и неподвижно, как в почётном карауле, и курить на привокзальной площади.

Докурив четвёртую сигарету военный повернулся и пошёл внутрь вокзала. Он очень сильно хромал. Я не могла оторвать глаз от этой походки – безупречно прямая спина и противоестественные движения левой ноги были совершенно нечеловеческими. Мои руки сами достали потёртый блокнот для зарисовок, из переплёта которого выпрыгнул дешёвый жёлтый карандаш. Военный поднимался по лестнице так, как не могло двигаться человеческое тело. Сначала он выкидывал правую ногу далеко вперёд, затем ставил её чеканно резко, как на параде на ступень. Затем левая нога сжималась и как-то через сторону, изгибом, по-журавлиному оказывалась на той же ступени. На мгновение человек застывал в идеально статной и представительной позе и вновь рушил её карикатурным шагом.

Вагон СВ был пуст. Кроме меня в нём ехал только загадочный военный с привокзальной площади. Я стояла у окна и впитывала в себя ночные огни большого города. Мои мысли раз за разом возвращались к призрачному берегу Аральского моря. Начался день моей жизни когда я наконец-то пройду вдоль несуществующего берега и ступлю на древнее дно. Разумеется мне было не до сна. Где-то здесь останавливались бесчисленные караваны. Запасы воды они пополняли из реки, но всё равно караван обязательно останавливался и около моря. Что они здесь делали? Мыли ли они своих лошадей и верблюдов? Мылись ли сами? Может быть приносили жертву кому-то из богов?

Из темноты ночи меня окликнул на гортанном мёртвом языке кочевник. В его резком окрике не было злости, но было предостережение. Его тревожные серые глаза приблизились к моим, а лицо превратилось в лицо военного.

- Твою мать. - выдохнуло лицо кочевника-военного на русском языке. - Ты меня понимаешь?

- Да, понимаю. Мало. - услышала я со стороны свой ответ. С удивлением отметила как мой акцент сделал русский язык похожим на мёртвый язык древних.

- Вдохни это – протянул кочевник, окончательно смешавшийся с военным, свою руку мне прямо под нос. Резкий запах каких-то солей ударил в нос и я отшатнулась, и сразу же потеряла равновесие. Моё тело подхватили и понесли куда-то крепкие руки древнего кочевника.

Я очнулась на покрытой ковром лежанке. Рядом со мной сидел военный с безупречной выправкой и говорил. Он всё время говорил, а его безумные серые глаза не отпускали мой взгляд.

Тен

Это всё Возрождение. Видимо зацепилось что-то за меня. Извини. Меня после всего уже ничто не берёт, а на тебя прыгнуло. Ты главное слушай, главное не засыпай. Я знаю, если не заснёшь, то всё будет хорошо, ты вернёшься, будешь здоровой. Ничего не останется.

Ты же не знаешь наверное ничего. Зачем тебя сюда понесло? Эхо Холодной Войны – дотянулось наконец до своей назначенной цели. До этого всё только своих трогало. Насколько я знаю – ты первая с Запада. А моя работа как раз делать так, чтобы этого не было. Ты думаешь я сошёл с ума? Наверное думаешь, но хуже всего то, что я в своём уме и твёрдой памяти. И всё, что я тебе расскажу, правда.

В умирающем Аральском море был остров. Назывался он остров Возрождения. Долгие годы он был запретной территорией для всех – даже для самых высокопоставленных генералов и членов партии. И каждый день на остров садились самолёты. Некоторые из них привозили людей, но почти никогда не увозили их с острова. Была Холодная Война и мы работали над оружием. Это было бы идеальное оружие – оно трогало бы только потенциальных солдат и партизанов, оставляя детей и стариков в стороне. И мы его сделали.

Мне часто снятся они – мужчины и женщины, женщин почему-то было больше. Они были обречены на смерть на острове, где даже нет кладбища, потому что тело каждого из них  хранило частичку самого совершенного оружия. Вместо кладбища их всех ждал крематорий и гигантский подземный железобетонный общий саркофаг. Я понимаю, что должен бы чувствовать вину перед ними. Иногда мне кажется, я уже вообще ничего не способен чувствовать — ни вины, ни радости, ни удовлетворения.

Они прилетали и умирали, а мы работали. Теперь все умерли, а все остальные забыли. Остались только такие как я – те кто помнят о спящем пока совершенном оружии. Те, кто хранят мир от него.

Ты же ничего не знала, верно? Ты же думаешь это сумасшествие, ведь биологическое оружие было запрещено ещё до твоего рождения. А раз запрещено, значит его и нет. Наверное, в этом ты права. Мы все сошли с ума. И от нашего сумасшествия погибло очень много людей.

Он ещё долго говорил. Он говорил всю ночь. Странный военный воплотил в себе бесчисленные тени охранявших степь кочевых сторожей. Они спасали не всех. Не со зла, просто они были очень практичными. Попадались в степи отбившиеся от каравана люди, спасения которым не было. В этом просто не было смысла. Я чувствовала себя таким одиноким путником в древней бескрайней степи, постепенно превращающейся в безжизненную пустыню. И я сама, и поезд, и военный превращались в прах и разносились ветром по этой пустыне. И только слова тонкой нитью держали меня около безумных путеводных серых глаз. Мне казалось, что если порвётся нить этих слов, то не останется ничего и от меня. И мне было всё равно насколько безумную страшную сказку рассказывал мне суровый кочевник.

Кецу

К вечеру, когда поезд уже подбирался к Нукусу, я проснулась почти без сил, но в целом вполне здоровой. Привокзальный военный сидел рядом на железнодорожном одеяле и держал меня за руку – считал пульс. Он протянул мне стакан воды и ушёл из купе своей странной прямой хромающей походкой. Он навсегда унёс с собой мой блокнот для зарисовок.

Я вышла из поезда в Нукусе. Я раньше никогда не бывала ни в этом городе, ни в соседних. Город казался перестроенным и обновлённым, без малейшего намёка на советское прошлое, но всё равно каким-то пустым. А ещё, мне почему-то казалось что над ним нависла опасность, как будто кто-то навёл на город артиллерийскую установку. Наверное я и сама сошла с ума, сроднилась с бескрайней степью, протянувшейся из прошлого в будущее.

Возрождение

[Todo Uno]

№13

Двое итальянцев - непохожие до комичности. Один высокий и широкоплечий, размахивает руками и поминутно срывается на итальянский. За глаза его давно прозвали Лжачинто, и огромных усилий стоит не ляпнуть это в диалоге.
Лжачинто вскакивает, бросается к маркерной доске и быстро рисует схему. Стоя размахивать руками удобнее, и он входит в раж, окончательно теряет человеческий облик и трещит уже исключительно на итальянском.
Его напарник, Мауро, невысокий и худенький, с места не встает и только отстукивает по столу карандашом сложный ритм. На кофе-брейке он мурлыкал себе под нос что-то из Верди, а сейчас только жестом показывает компаньону, что неплохо было бы вернуться на английский. Оба твердо уверены, что по-итальянски в нашей команде не говорит никто. Это они зря.
Лжачинто снова садится за стол.
- Va bene, - подытоживает его тираду напарник. - Вы видите? Пункт никак не исключить.
- Вижу, что его совершенно точно можно исключить, поскольку это внутреннее дело российской стороны и не отражается на совместной отработке.
Переговоры закольцевались.
Лжачинто снова вскакивает и начинает носиться по кабинету. Интересно, в какой момент он достанет стилет и воткнет его в стол?
В очередной раз он срывается с английского на итальянский и выпаливает, что мамма миа, это абсолютно невыносимо, и ведь уже все сказали, почему опять?!
Sta facendo il cretino, но не скажешь же это вслух.
Вслух можно только "Va bene".

[Todo Uno]

№14

Не разлепляя глаз, он погладил рукой простыни рядом. Они отозвались холодом. Ах, да. Он же в новом доме. В Калифорнии. И от жены – бывшей жены, Пол, быв-шей! – его отделяло несколько штатов. Он без удовольствия потянулся и встал, ощупывая босыми ногами паркет в поисках обуви.

Одевшись, Пол распахнул окно, выгоняя затхлый воздух. Дом был древним. По словам агента, ухоженной блондинки средних лет, он был построен еще до гражданской войны и принадлежал какому-то модному в то время художнику. После поражения конфедератов дом несколько раз менял хозяев, успев побывать даже подпольным казино и борделем, но вот уже больше десяти лет пустовал. Спускаясь по надсадно скрипевшей лестнице, Пол подумал, что чувствует себя таким же старым и истасканным. И пустым.

Единственным, что хорошо здесь сохранилось, был портрет молодой женщины, висевший над первым пролетом лестницы, прямо напротив входа. Он с порога притягивал к себе взгляд. У женщины была белая кожа, распущенные черные волосы частично сливались с темнотой за плечами. Льдисто-зелёные глаза, очень светлая радужка. Взгляд слишком прямой для девушки, не вызывающий приязни.

Она настолько не напоминала его жену – бывшую – что Пол сразу решил взять этот дом, в надежде вытеснить тот образ этим.

- О, - оживилась агент, заметив его интерес. – Это загадочная и грустная история. Картину написал первый владелец – эта женщина была вдовой его друга, к которой он питал неразделенные чувства. Он много её рисовал, но других портретов не сохранилось. Этот и остался лишь потому, что снять его, не повредив стену, оказалось невозможно. Пойдемте, вон там кухня…

Со дня переезда прошло совсем немного времени, но дни тянулись. Пол то спал, то ел, то снова спал. То волочился по дому, будто фамильный призрак, бессмысленный и неприкаянный. Иногда ему казалось, что за ним неодобрительно наблюдают чьи-то глаза, ненавидя каждую искорку еще теплящейся жизни в нём. Тогда он оборачивался к портрету – а кому еще? – и грозил пальцем, выдумывая себе оправдания. «Ты жалок», - говорил ответный взгляд, и Пол с позором брел наверх, в свое логово.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды, зайдя в кухню, Пол не столкнулся там нос к носу с незнакомкой. Он заморгал, до того отвыкнув общаться с людьми, что не сразу сообразил, что внезапная встреча произошла не просто где-нибудь, а у него дома.

- Что вы здесь делаете? Это не ваш дом!

- Но он и не ваш. – парировала девушка.

- Как же не мой… Кто вы?

- Разве это важно? – она нахмурилась, будто пытаясь вспомнить что-то. – Я здесь живу.

- Позвольте, но здесь живу я. И если вы сейчас не уйдете, я вызову полицию.

Она окинула его насмешливым взглядом.

- Хорошо еще, что вы не пьете.

- Простите?

- Было бы хуже. – сказав это, она ловко обошла его и скрылась в дверном проёме.

Пол ошарашенно глядел ей вслед. Только теперь он понял, что незнакомка была одета в старинное платье. И вспомнил, где видел ее лицо. Он кинулся к портрету.

Тот был на месте и ничуть не изменился. Разве что излом губ… Нет, чепуха. «Нужно что-то менять», - подумал Пол. «Иначе можно и в жёлтый дом заехать».

В этот день он тщательно выбрил заросшее щетиной лицо, принял контрастный душ и разобрал оставшуюся часть коробок – прежде он вскрывал их по мере необходимости, и часть содержимого валялась на полу вокруг. А на следующий – отправился в парикмахерскую.

Постепенно Пол влился в жизнь города. Там перекинулся парой слов с соседом, здесь улыбнулся продавщице – вместо того, чтобы пользоваться доставкой, все покупки он стал делать сам. И больше никакие галлюцинации его не посещали – до поры.

В один из дней, вернувшись домой и привычно вскинув глаза к портрету, Пол обнаружил в раме лишь непроглядную черноту полотна. Женщины не было. Покупки выскользнули у него из рук и с шелестом сползли на пол. Не отрывая взгляд от картины, мужчина нашарил позади дверную ручку и вывалился на улицу, бросив пакеты внутри. Кода он вернулся, всё было как раньше.

Уже через несколько дней в дверь дома стучал Эшли Файнс, старый приятель Пола, которого тот вызвонил взглянуть на портрет. Эшли работал в сфере искусства и хорошо разбирался в нём.

- Даааа… - сказал он с порога. – Интересная техника.

- Ага, как живая, - с нервным смешком поддакнул ему Пол, забирая пальто приятеля. – Проходи.

Эшли пробыл всего день, предложив, если Пола это так беспокоит, забрать портрет с собой.

- Просветим ее, посмотрим, что да как. Мне уже самому интересно.

- Да нет, мне говорили, картина неотделима от стены.

- Разве? – спросил Эшли, и, к удивлению Пола, легко снял картину.

Под ней обнаружилась старая кирпичная кладка, а по контуру торчали края разномастных обоев – всех, когда-либо наклеенных здесь.

- Так что, забираю?

Так портрет уехал, оставив после себя пустоту. Почему-то она не приносила облегчения, а только смутную тревогу. Пол несколько раз звонил другу, выслушивая обещания «совсем скоро» разобраться с его картиной, пока в конце концов Эшли не позвонил сам.

- Картина и впрямь с сюрпризом, - начал он. – Несколько слоёв, но под ними не другое изображение, как можно было бы ожидать. У твоей дамочки под кожей– мышечный корсет. Потом кости, внутренности… Художник был большой оригинал, и в анатомии разбирался.

Не успел Пол ответить, как Эшли продолжил.

- Но и это еще не всё. Помнишь, я ещё у тебя заметил, что композиция странная?

- Да, ты, вроде, говорил, что на холсте слишком много места.

- И сам портрет смещен от центра. Так вот, она там не одна.

- В смысле?

- Справа за ее плечом есть кто-то ещё. Прорисован так же, послойно – даже глубже, потому что последним слоем наложен фон. Впечатляет, а?

- Не то слово. – Пол утёр пот, выступивший над верхней губой. – Слушай, а может, её можно как-нибудь продать? Ну, картину. Раз она необычная и всё такое.

- Почему нет. Уверен?

- Уверен.

- Ладно. Перезвоню тебе, как оценят.

Однако неделю спустя курьер доставил портрет ему на дом. Эшли долго не брал трубку, а когда взял, от него мало что удалось добиться.

- Ты знаешь, Пол, эээ… я тут подумал, всё же ничего не выйдет. Извини. – Эшли завершил звонок и больше не отвечал. Картина отправилась в подвал нераспакованной.

На следующий день Пол не смог выйти из дома. Он открыл дверь, но сделать шаг на крыльцо ему не удавалось, и свежая газета, брошенная на крыльцо мальчишкой-разносчиком, так и осталась недосягаемой.

- Что за чёрт… - пробормотал он.

Его внимание привлёк легкий шум из кухни. Осторожно заглянув внутрь, он обнаружил там всё ту же женщину с портрета. Она сидела за столом, изящно отпивая дымящийся чай из его щербатой чашки.

Пол попятился. Снова попробовал дверь – бесполезно. То же и с окнами. У мобильного отсутствовал сигнал, а стационарного здесь не было. Заметив соседа через окно второго этажа, Пол долго кричал и размахивал руками, но тот его будто не замечал.

Устав бегать по дому и перепробовав все доступные варианты выбраться, Пол обреченно спустился вниз. Что ещё ему оставалось?

- Здравствуйте. – сказал он, осторожно войдя в кухню.

Женщина подняла на него глаза. Чай в её чашке всё ещё дымился.

- Здравствуйте. – ответила она светски, как будто пропустила его позорный побег с кухни. – Приятно встретить мужчину с манерами. Меня зовут Эми.

- Пол.

Он уже знал, как её звали. Пока картина была у Эшли, Пол успел созвониться с агентом, продавшей ему дом, и посетить городской архив.

Эми Уоррен, урожденная Эми Ли. Дочь и жена врача, исчезла спустя год после гибели супруга. Тела не нашли.

- Вы не могли бы выпустить меня из дома? – вежливо спросил он.

- Нет, - она покачала головой. – Это не в моей власти. И прежде, чем мы продолжим, я хотела бы попросить вас никогда не смотреть мне за левое плечо. Не смотрите, Пол! – прикрикнула она, потому что его глаза невольно метнулись именно туда.

Пол послушался.

- Ваш супруг? – Осторожно спросил он.

Эми покачала головой.

- Бен мёртв. Это другой. – Она отставила чашку. - Видите ли, хозяин этого дома близко дружил с моим мужем. У них были общие интересы.  – Эми поморщилась. – Вместе выкапывали свежие тела на кладбище. Бен хотел изучить устройство человека для науки, другой – для искусства. Когда я узнала… Бен обещал, что больше не станет этим заниматься. А вскоре его нашли в Тринити-Ривер с проломленной головой.

- Вы думаете, это «другой»? – Пол подхватил её манеру, хоть и знал имя художника.

- Уверена. Помимо их интересов… Другой проявлял ко мне неуместное внимание еще когда Бен был жив, а после его смерти не раз пытался меня «утешить».

- Как вы исчезли? – задал Пол давно мучивший его вопрос.

- Я не помню этого. Долгое время я чувствовала себя дурно без видимой причины, а потом – не знаю. Но в этом доме есть место, где можно найти ответы. Оттуда веет холодом, вы, наверное, и сами чувствовали. Пойдемте.

Эми привела его к месту, где раньше висела картина, прикоснулась ладонью к шершавой кирпичной кладке.

- Здесь. – она выжидательно на него посмотрела.

- Что? Вы хотите, чтобы я разгромил свой дом?

- Что вы, только если вы хотите иметь возможность его когда-нибудь покинуть.

- А вы умеете убеждать. – Пол невесело усмехнулся.

- Умею. К тому же, я тоже помогла вам.

- Чем же это?

- Давно ли вы вспоминали свою жену?

- Бывшую. – буркнул Пол.

Он молча развернулся и пошел искать инструмент. Лисбет и правда больше не бередила его душу.

Полу удалось найти в доме кувалду и с её помочью проделать в кладке изрядную дыру. Когда красноватая пыль осела, он попытался заглянуть внутрь полого пространства.

- Вот, - Эми подошла к нему, лавируя между осколками кирпича. – Я принесла светильник.

Пол взял у неё фонарь, отметив, какие ледяные у неё руки, и направил луч в темноту. Показалась лестница.

- Должно быть, она ведет во второй подвал. – Сказала Эми, наблюдавшая из-за его плеча. – Пойдемте? Мне туда очень нужно, я чувствую.

 Осторожно они пролезли в проём и стали спускаться. Лестница была узкая, и Пол шёл впереди, освещая путь.
Наконец они попали в обширное, судя по акустике, помещение. Воздух был сухим и холодным, а тишина давила на уши. Вдруг луч фонаря выхватил что-то в темноте. Пол и Эми синхронно ахнули, а первый от неожиданности уронил фонарь, и тот закрутился на полу.

Эми подняла его и направила на привидевшуюся им фигуру. Это было тело человека, мужчины, но – без кожи. Он замер в странной позе, будто вытянулся перед прыжком в воду, сложив ладони лодочкой. Можно было рассмотреть все его мышцы и сухожилия.

Были и другие. Жонглёр без глаз, игрок в крикет, занесший для удара воображаемую биту, женщина, делающая реверанс. Застывшие в мгновении.

Поборов первый шок, Эми уверенно двинулась между фигурами, словно знала, куда идти. Она остановилась возле сидевшей в кресле женской фигуры. Поза её была та же, что на её портрете.

- Вот почему мне всегда было так холодно… - прошептала она, разглядывая себя.

Внезапно её лицо и фигура смазались. Эми протянула размытую руку к телу в кресле, и они слились воедино. Всё длилось считаные секунды, и вот Эми уже вставала с кресла, отряхивая подол старинного платья дрожащими руками. На секунду в её глазах Полу почудился сумасшедший голод, но он сморгнул, и момент прошёл. Показалось.

Где-то грохнуло, с потолка посыпалась пыль.

- Бежим отсюда, - выдохнула Эми, и, схватив его за руку тёплыми пальцами, потащила к выходу.

С домом что-то происходило. Он скрипел и трясся, по стенам ходили желваки, собираясь в причудливые формы. Один попытался ухватить его и втянуть внутрь, но Пол вовремя отпрянул. Эми не успела. Она вскрикнула, когда ее с размаху вмяло в кирпич и поволокло внутрь. Пол, нечленораздельно вопя, дёргал ее за руку, силясь вытащить. Наконец что-то подалось, и они упали на пол.

Эми не дышала. Не мешкая, Пол набрал в грудь воздуха и прижал губы к её, наполняя её легкие. Эми вздохнула и закашлялась, а у Пола всё поплыло перед глазами, будто он был на грани обморока. «Вставай, вставай!» - слышал он сквозь звон в ушах, но ничего не мог поделать. Кажется, он отдал больше, чем просто воздух из лёгких.

- Прости меня, - отчаянно шептала Эми, хлопая его по щекам, - Это я тебя не выпускала. Когда поняла, чего лишена, я…  так жить хотела, хотела, чтобы ты меня вернул. Ну же!

Наконец чёрные точки перед глазами рассеялись, и Пол смог встать – сначала на колени, а затем и в полный рост.

Оказалось, прошло совсем немного времени – «желваки» не успели добраться до них, к тому же Эми проволокла его по вздыбившемуся паркету почти до самого выхода.

Распахнув дверь, она вытолкнула его наружу, но сама выйти не успела – что-то дёрнуло её назад, и дверь захлопнулась.

- Эми! – Пол изо всех сил дёргал ручку, но дверь не подавалась. – Эми!

Обежав дом, Пол нашёл незапертое окно, которое сам же и открывал, пытаясь выбраться. Схватил зажигалку, оставленную соседом возле мангала и влез внутрь. Где-то кричала Эми, но Пол старался не слушать. Со всех ног он кинулся вниз, к портрету, и быстро подпалил его в нескольких местах.

Дом загудел, и гул этот был похож на утробный вой. Языки пламени перекинулись на обои, на обивку мебели…

- Эми! – снова позвал он, выбравшись из подвала. Нужно было уходить.

- Я здесь! – слабо отозвалась девушка.

Он нашёл её в кухне, помог подняться и вывел наружу. Больше дом им не мешал.

***

Они смотрели, как догорает дом, и смеялись. Эми явно считала, что он смеётся как придурок, но воспитание не позволяло ей это сказать. Ну и пусть. Главное – живые, оба.

- Тебе понадобятся документы… - подумал Пол вслух.

- Документы?

- Ну, паспорт.

- А что, женщинам дают?

- Дают. Ещё и голосовать сможешь.

Эми помолчала.

- Я всегда хотела стать врачом. – Призналась она.

- Станешь. Обязательно. – Пол с улыбкой откинулся на траву.

Звук сирен приближался – пожарные спешили им на помощь. Но на самом деле у них всё было в порядке.

[Todo Uno]

№15

Наступил вечер, и Алексей не мог найти себе места. За окном раскаркались вороны, будто чуяли его страх.
Схема, криво и поспешно перерисованная из книги, указывала ему на то, что роковой день настал. Отрывной календарик на холодильнике ощерился на него черным кругом новолуния. Пора было действовать.
Преисполненный решимости, он извлёк спрятанную под матрасом плоскую коробочку, в которой хранился амулет, добытый с риском для жизни, вырванный из рук человека, недостойного защиты.
Часы на стене пробили девять. Алексей прислушался и осторожно выскользнул в общий коридор, стараясь сделать это максимально незаметно. Как он и предполагал, из Юлиной комнаты снова доносились ужасные завывания. Они просачивались в щёлочку под дверью, минуя грязный половик, и летали между обшарпанными стенами, выкрашенными до половины  блестящей коричневой краской, замирая на сером потолке. Звуки огибали две тусклые мигающие лампочки, а затем падали на скрипучий паркет, отражались от него и улетали на кухню, где замирали, затерявшись между рядами кастрюлек на четырёх газовых плитах.
Непонятным образом другие жители коммуналки не придавали зловещим воплям никакого значения.
Юлю надо было срочно спасать. Или, по крайней мере, попытаться вернуть в человеческий облик. У Алексея не было сомнений - с ней происходило что-то страшное, возможно, магия. За это лето  он прочитал несколько книг из тех, что стояли в дедушкином серванте, запертые на ключ. И всё сходилось. До недавнего времени Алексей жил счастливо и спокойно, разнообразя свой досуг легкой литературой, пока однажды не сподобился стянуть ключ и добраться до заветной полки. С тех пор его жизнь круто изменилась. Он и не подозревал, что в этом мире может быть столько опасной и разнообразной нечисти - демонов, вампиров, колдунов.. Возможно, его дед запирал сервант, чтобы оградить его, Алексея, от опасных знаний, но это было сделано совершенно зря. Теперь, обогащённая новыми знаниями, его жизнь наконец-то обрела смысл.
И соседка по коммуналке, Юля, проявляла все признаки одержимости.
Началось всё с того, что к ней стали приходить странные друзья - смертельно бледные мужчины с синяками под глазами, непременно одетые в чёрное и увешанные цепями и украшениями с непонятными Алексею символами.
Один из них, особенно омерзительный и коварный, часто задерживался в её комнате и однажды подарил ей кинжал. Сердце Алексея разрывалось на кусочки. Он чувствовал, что девушка в опасности.
К тому же, днём она практически не выходила из комнаты. Появлялась на общей кухне к вечеру, бледная и опухшая. Мало ела, оживлялась лишь к ночи, и когда все остальные ложились спать, Юля выходила из своего логова преображённая в загадочное чудовище и, вероятно, отправлялась на охоту.
На кого она охотилась, этого Алексей не знал, но заметил, что бомжа, который спал в подвале, больше не было видно. Не было видно и старушку-алкоголичку с первого этажа. Хотя, судьба этих двоих его не беспокоила, а вот пропажа дворняжки Альмы, обычно ошивавшейся около гастронома, заставила его задуматься, насколько Юля, или то, что ей управляло, опасно.
В довершение всего, пару дней назад, когда дверь Юлиной комнаты была приоткрыта, Алексею удалось заглянуть украдкой в её логово, и увиденное подтвердило его догадки и опасения: Юля стала нечистью. Комната выглядела зловеще: на гвоздях, вбитых в стену, покачивались ряды вешалок со странными блестящими и вульгарными нарядами. На столе были разложены подозрительного вида книги, сшитые вручную из отдельных листов. На её трюмо красовалась такая куча разноцветных скляночек со снадобьями, что страшно было предположить, для чего это всё.

Настало время положить этому конец. Алексей огляделся, осторожность шептала ему, что в случае неудачи стоит продумать план отступления. К счастью, у новоявленного охотника за ведьмами имелось нечто, что позволяло ему преодолеть расстояние от проклятой двери до лестничной клетки за считанные секунды.
Ступая на цыпочках, будто заправский ниндзя, Алексей подкрался к цели, минуя особенно скрипучие дощечки паркета. Стараясь задержать дыхание, чтоб ничем не выдать своего присутствия, он осторожно прислонил своего железного коня рядом.
Сжимая амулет в дрожащей руке, Алексей попытался начертить им крест на двери. Острая грань с легким хрустом вгрызлась в древесину. По мере того, как вертикальная линия проявлялась на лакированной поверхности, дьявольское пение смолкло.
Воодушевленный успехом, он снова принялся за дело, но в тот самый момент, когда амулет снова коснулся дерева, готовясь провести горизонталь, дверь распахнулась с неведомой силой, отбросив его вместе с артефактом к противоположной стене коридора.
В дверном проёме был виден силуэт Юли, или, точнее, того монстра, в которого она превращалась по ночам: кривые копытца-каблуки, черные блестящие брюки, обтягивающие ее ноги словно вторая кожа, растрёпанная чёрная грива вместо двух жидких крысиного цвета косичек. Но самым страшным было её новое лицо - багровые глаза с вертикальным кошачьим зрачком и чёрные губы, из котрых вырвалось:
- Лёшик, прости, я случайно. Ты не ударился, маленький?
Алексей не растерялся, на всякий случай отполз подальше и выставил вперед руку, показывая ей крест. Колено пульсировало, но он не был намерен сдаваться.

Дьяволица посмотрела на него с жалостью и недоумением, и вдруг радостно взвизгнула:
- Ой, ты крест Петровича нашёл? Ах ты мой умница, вот он обрадуется. Третий день пьёт, переживает. Бедный мой, давай помогу.
Одной рукой она подхватила  велосипед Алексея и подняла его в воздухе. Правая педаль был погнута ударом о стену, а красный пластмассовый рожок сломан.
- Идём. Не переживай, я всё улажу. - Юля крепко схватила  Алеесея и потащила его по коридору. Тот настолько опешил, что не пытался вырваться, а покорно следовал за ней, готовый к смерти. Но вместо преисподней Юля внезапно остановилась у двери Алексея и постучалась. Его сердце замерло в страхе: он представил себе, как нечисть разрывает в клочья бабушку и пожирает живьём дедушку, обольстительно улыбаясь.

- МарьВасильевна, это я, Юля. Вы простите, я дверь открыла, а там Лёшик на велосипеде катался, и я его задела. Случайно. Ой, извините, не бойтесь, это линзы. И парик. Я это, завтра утром, как с работы вернусь, посплю чуток, и в "Детском Мире" новый рожок куплю.  А Юрик придет и педаль починит в выходные. Да, жених мой, ага. Вы не смотрите, что он одет странно, руки у него золотые. Он авторские решётки на надгробия ставит. Ну, работа у него такая, кузнец он. Как у меня  на работе? Да достали уже. Сегодня так приходи, завтра сяк.. То с хвостом, то с рожками. Ну не пристают, да и то ладно, ношусь с подносом как проклятая. Но денежки сами себя не заработают, что поделать. Ничего, вот поступлю в театральный, пошлю их всех. Да, я репетирую уже, на курсы вокала записалась. Давайте, теть Маш, побежала я.

Она потрепала Алексея по макушке острыми пурпурными когтями, изобразила улыбку, и упорхнула, раскалывая пол тонкими каблучками.
Бабушка зло посмотрела на внука, втянула в комнату за ухо, и отправила на диван меткой затрещиной.
- Сиди, сейчас зелёнку принесу. Намажу коленку и брысь спать. Да подожди ты, не вертись. Вот. - она щедро обработала рану, - Небось подсматривал, паршивец? Нечего на простихоспаде этих потаскух любоваться. Вот мать твоя с вахты вернется, пусть тебя  воспитывает. Одно гавно в голове. Скорей бы снова в школу пошёл, ой намучаюсь с тобой.
Несмотря на пытки, Алексей  стойко терпел. Пусть ведьме удалось обвести бабушку вокруг пальца, уж его-то она не проведёт.
Укрывшись в своём закутке за шкафом, он гладил ноющую коленку и думал: "Завтра попробую чеснок и ещё кое-что. Не зря я прочитал книгу от корки до корки, но, может, что упустил, раз крест не сработал"...

На следующий день, сверившись с книгой Тьмы, Алексей нашел недостающее орудие.
- Бааа? Можно я в большой двор пойду гулять?
Не дожидаясь ответа, он  рванулся на лестницу и  выскочил на улицу. Молчание - знак согласия. Как будто на заказ,  внизу суетился дворник, обезглавливая кусты секатором.
- Федор Николаевич, а это дерево вон у ворот, это осина? Да?
Дворник молча кивнул и ушёл к себе в подсобку. Алексей внимательно проводил его взглядом. Наверняка у него там есть и другие инструменты, например, пила и топор..
Как бы незаметно влезть на высоченную осину и отпилить сук побольше, чтоб хватило на кол?

[Todo Uno]

№16

Меня провожали всем нашим городком. Отец прятал слезы гордости и впервые жал мне руку, а мама слез не скрывала, как и нервной дрожи. Стефани висла на моих плечах и клялась, что будет ждать всегда-всегда. Пришли и друзья, и однокашники, и учителя, и даже почтальон наш пришел и ворчливая соседка миссис Шиллинг - "я всегда знала, что ты героем вырастешь".
А потом шумиха, репортеры, обратный отсчет, "да помогут тебе боги, сынок".
Сколько времени прошло с тех пор? Я нарисовал на стене еще одну черту - но не рисовал ли я ее пару часов назад?...  В висках ломило.
В иллюминатор видно немного Земли - такая синяя, такая далекая. Я потерял с ней связь и нарисовал эти десятки и сотни черточек. И написал "я люблю тебя, Стефани" на шлеме - пусть это будет первое, что увидят в центре управления, когда все наладится.
Звезды выглядят так по-разному каждый раз, когда я смотрю на них. Жаль, не могу сложить из них "я жив".
Несколько десятков черточек назад я перестал проверять связь бесконечными "вы меня слышите?".
Мой челнок знает верный путь домой.
Нужно только не забыть нарисовать еще одну черту.

[Ветер]

№3 -- "Дыхание" Наутилуса?

[Todo Uno]

Порядок выкладки не совпадает с порядком присылания текстов.
По запросу к особо сложным текстам даю подсказки (язык песни, номер картинки, что-нибудь ещё на моё усмотрение).
Рецензии в этот раз не обязательны, но высказывание своего мнения о текстах, помимо угадайки - очень даже приветствуется.
Enjoy

Угаданное:
1 - Europe - Final Countdown - СансетСаспарилла
2 - Аквариум - Город золотой - Ветер
3 - Наутилус Помпилиус - Дыхание - [Begotten]
4 - Mecano - Hijo de la luna - Cagüтвинк
5 - Мумий Тролль - Контрабанды - Осинка
6 - Укупник - Я на тебе никогда не женюсь - Чехарда
7 - Village People - YMCA -  [Begotten]
8 - Gloria Gaynor - I will survive - Somberowl
9 - Смысловые галлюцинации - Вечно молодой - мастер-фантаст
10 - Секрет - Сара Барабу - Cagüтвинк
11 - Егор Летов - Всё идёт по плану - [Begotten]
12 - БИ-2 - Полковнику никто не пишет - voronaam
13 - Мы бандито, гангстерито - Снайпер
14 - Evanescence - Bring me to life - Чехарда
15 - Король и Шут - Кукла колдуна - Cagüтвинк
16 - David Bowie - Space oddity - [Begotten]

[Todo Uno]

№3 угадана песня.

[СансетСаспарилла]

15. Кукла колдуна?
8. Уходи, дверь закрой, мне не нужен больше твой номер в книжке записной?

[Снайпер]

1 Final countdown?

[voronaam]

Номер 14 видимо Evanescence, Bring Me To Life. (Текст: https://genius.com/Evanescence-bring-me-to-life-lyrics )

[Todo Uno]

Все версии правильные.

[СансетСаспарилла]

1 Final countdown?

И 16 тоже, да?

[[Begotten]]

Я, кстати, хотела предложить Тодо сделать Куклу Колдуна.
А после текста по БГ даж подумала, что можно было сваять мирок из текстов КиШа.

[voronaam]

Ещё про номер 10 интересно. Это случайно не мемная "Polish Cow Song"? https://www.youtube.com/watch?v=9hhMUT2U2L4

Если не она, то я извиняюсь, конечно

[Todo Uno]

1 Final countdown?

И 16 тоже, да?

Неа
Одинаковых песен нет, хотя могла быть одна задвоившаяся  наводка по моей невнимательности при раздаче, но второй вариант в итоге слетел.

10 - нет.

[Todo Uno]

Так, сорри, 8 - не угадано. Не увидела версию.
Песня зарубежная.
10 - русская.

На ошибочные версии буду подсказки давать

[Todo Uno]

Ага
Вот вам и котёночек!

[Todo Uno]

Автор не угадан.

[Todo Uno]

И снова нет