- Привет, привет, фрэнды. Идите за мной. Осторожно, здесь ступенька - не споткнитесь. О, Боб, привет. Это Боб - наш центровой. Отличный ты нашел портрет Дилана, можно на футболку перерисовать. Это френды мои, хочу их с Аром познакомить. Пошли дальше, пиплы. Да, тут немного накурено. Ар, здорово, оставь пятку. Что, еще есть? Круто! Взрывай. Вот он - Ар, с которым вы так хотели познакомиться. Он недавно к нам в общак пришел, но уже наш самый крутой чел. Вы знаете, какие он крутые штуки из кожи делает? Вот хайратник на нем и на мне - это он делает, феньки плетет, браслеты. Работы-то нет, аскать он не любит, говорит, что чересчур это. А так у него его поделки покупают. И герлы его любят. Ар, расскажи как ты троих одновременно отфакал. Вообще, нормальный он мужик, но иногда у него крышу сносит. Мы ему говорим, что пацифисты против насилия и прочего, только любовь и мир и музыка, а он тут недавно одного нигера так отпи*дил. Тот еще неделю будет кровью ссать. Зато на сэйшенах на Ара можно положиться - не допустит никакого замеса. Я тебе, кстати, марок принес - ты просил. Эти кайфовые, не лажа, как прошлые. Трип с них отличный. Любит он это дело. Постоянно вмазанный, под чем-то. Только отпустит - сразу догоняется. Сейчас уже можно уходить - он будет сидеть слюни пускать и наслаждаться приходом. Пока, Ар, я к тебе позже зайду. Пошли, народ. Пусть сидит тут. Осторожно, ступенька.
- Какая чувственность, открытость миру, чистота! Едва народившаяся весна, Венера, рожденная из пены! Сейчас, когда буйствует кубизм, - мэтр позволил себе легкую гримасу, - когда импрессионизм переживает распад формы, вы, мой друг, создаете идеал женщины прямо-таки тициановской эпохи! Но у вас не богиня, спустившаяся на землю, у вас земная, плотская женщина, готовая воспарить! Блестяще, мой друг, блестяще. Вы превзошли себя. Художник кивнул, польщенный, я присела в реверансе. Мэтр пожелал сравнить портрет с оригиналом и я, наскоро укутавшись в пыльную занавесь, стояла в зале битый час и уже откровенно мерзла. А мэтр все распинался по поводу чистоты и простоты. Ха! Это я-то, простая и чистая... ничего вы не знаете, маэстро. Бабка из крайней хаты - единственная из всей деревни не боялась приходить к нам на поляну. Оставляла молоко, хлеб, квас, сало, просила всегда соразмерно - корову ли из лесу выгнать, сынка ли на путь верный наставить, а то и сердце охолонить, тяжесть снять, облегчить. Не верила бабка в попов, да и правильно делала - не их это земля, наша. Нет у них здесь силы, баловство одно. А однажды бабка приковыляла с пустыми руками, только три яблочка на траву положила. - Оберегите, девоньки, оберегите, сестрыньки... - вдруг завыла в голос старуха. - Взбесилася людына! Братья тятьку своего постреляли, охвицеров на вилы подняли... Беда, родимые, беда! Пограбили нас, уси погреба разорили, скотину свели... Нечего дать вам, нечем откупиться! Долго еще голосила бабка. А мы взялись судить да рядить - знамо ли дело, к людынам соваться, склоки их разбирать?Тата сразу сказал - нечего, нехай сами с собой воюют.- Та упомни, тато, як когда шляхтичи явилися, нешто мы по лесам да болотам хоронились? Нешто мы литовцев не гнали отсюдова? А французов?- То французов, - буркнул тата. - А нонеча свои, никаких французов. Не наше это дело, ихнее. Як вы решать будете, кто прав, кто виноват? Кады сыновья тятьку в дом не пущают да предателем кличут? За кого вступитесь? Мы примолкли. - Батюшка, - полушепотом сказала бабка, - кажуть, москали нас немчуре отдали, як собак. От немчуры оберегите, родимые...Оберечь от немчуры - это помочь той людыне, что против них оружие подымет. А людына та - глядь-поглядь - под черным флагом явилася. Як увидала я ту людыну - так и обмерла. Глаз горит, зуб скрипит, папаха заломлена, голос сиплый - накомандовался, вестимо. Тут-то я все наказы таточкины и позабыла. Из-за деревьев вышла, платком плечи обернула. - Доброго здоровьица. Как вас звать-величать, чьих будете? - Батькой Махно величать, - ухмыльнулся он. - А ты чьих? - Да тутошние мы... Здешние. - Ох, яблочко, куда ты котишься... - напел кто-то за папахой. - Ну-ка цыц, - оборвал Махно. - Сiдай, дiвчина, поговоримо. Меня подсадили на телегу. - Вернись... - шелестнули мне вслед деревья. Я даже не обернулась.-... а как тонко, как легко вы обозначили юную невинность! И эти тени на скулах от ресниц - просто великолепно!..Невинность... Слыхал бы ты, убогий, как скрипят рессоры на скаку, когда тачанки делают по двадцать верст в час. Видал бы, как сносит и коней, и людей с первой же очереди. Нюхнул бы пороху с мое - не распинался бы про невинность. Землю от немчуры я оберегла, а от красных не смогла, не сдюжила. Нет у нас такого обычая - от своих защищать, нет на то у нас ни сил, ни умения. Только батьку уберегла, довезла до Парижу, да сама схоронилась, среди салонов да художников. Дюже им красота моя по нраву пришлась. Ну ничего, отдохну трошки - да и возвернусь. Нельзя мне долго вдали от дома жить, тоска загложет. Глядишь, пригожусь еще родной земле. Еще какая немчура бо румыны поналезут, куды без нас? То доля наша извечная, обережная.
Девушка за прилавком - откровенно некрасивая. Руки - похожи на пауков. Пальцы - цепкие, тонкие, длинные. Но управляется она с ними неумело, словно не привыкла пользоваться таким ограниченным набором. Лицо - мужское, но с насурьмленными кустистыми бровями и яркими, словно измазанными свежей кровью, щеками.Тело - тоже мужское, но с выдающейся, словно искусственной грудью. Лицо - темное, то ли мрачна, то ли напудрена, то ли больна.Ее можно было бы принять за случайно накрашенную младшей сестрой студентку или за эпатажного мальчика-фрика. Но - на поясе ее украшенная костями цепь, на шее - потасканное ожерелье с полустертыми черепами. Одежда - темно-синяя, почти черная. Футболка - с надписью ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК. Все становилось яснее: куда еще податься некрасивой девушке, как не в готы? А как еще заработать ищущей себя молодежи, как не торгуя чем доверят? Девушка за прилавком - неуклюжа. Она ломает вещи, не моргнув и глазом, случайно. Когда настает время кормить животных, ей не разрешают даже дотронуться до них - уронит, свернет шею, вызовет сердечный приступ.- Никогда не понимала, почему ее держат, - сетует одна из ее коллег. А вторая улыбается. Вторая знает, насколько длинный и ловкий у молчаливой неумехи язык.
— Кит, где тебя черти носили? Смотри, какую бабочку мы нашли! — обращается ко мне какой-то смертный, и я жалею, что прошлое давно в прошлом. И вспоминаю, как его зовут. Кажется, Дэвид. Кидаю взгляд на «бабочку», которую никто не искал: мы именно ради этого вида сюда и приехали, в это забытое любыми, даже современными богами место.— Это пегая толстоголовка, Дэвид. То бишь Thymelicus acteon, — бросаю я, едва кинув взгляд на образец. Таких мне в жертву не приносили… Но несмотря на это, я знаю всех бабочек, что есть в мире жалких людишек. Это ведь я его создал.Впрочем, раньше я знал и тех бабочек, что были и будут. Теперь… В меня не то, что не верят — не помнят. И даже выговорить не могут, тупые люди. Это, пожалуй, самое обидное. И поэтому я продолжаю называть тупому Дэвиду разновидности «всяких бабочек», а тот восхищается моей памятью и наметанным глазом. Знал бы он, с кем говорит!Впрочем, только благодаря мне эти прекрасные летучие твари так тянутся к нам, словно мотыльки к огню. Их память не так коротка, как людская, хоть они и умирают значительно быстрее. Они — знают. И летят отдать свою жизнь на благо меня и местного жалкого подобия науки, направленного больше на потребление, чем на познание.Бархатница волоокая, малинница,пеструшка лесная… Весь реестр местных бабочек слетается ко мне, чтобы мы могли наконец выбраться из этой тихой, практически пасторальной деревушки и отправиться к местной цивилизации, где золото считается чем-то ценным, а сталь убивает ударом в висок. Я не люблю эти города.Они так непохожи на то, что я помню… Хотя я жив, несмотря на то, что многие давно мертвы. Многих люди забыли окончательно, и даже ученые не читают их имен в пыльных фолиантах, раз и навсегда позволив уйти в Забвение. Как люди вообще живут, точно зная, что они смертны? Как решались принести себя в жертву мне? Как вообще оказались способны создать все это без помощи богов и даже создать себе новых? Я тянусь к этому Знанию по старой привычке. Но приходится слушать Дэвида. Часто повторяющего одно и то же:— Кит! Смотри, какую бабочку мы нашли!
Санитар в митенках - так мы называли его между собой. Он появился недавно - принес бессознательного парнишку. Вынес, говорит, из горящего дома, тот сознание потерял. Сложно было бы поверить, что этот худющий длинноволосый парень способен поднять что-то тяжелее стетоскопа, но мы видели своими глазами - способен. Потом он вызвался помочь с кормежкой больных, и как-то очень ловко управился, деля наши скудные больничные запасы, - все оказались накормлены и сыты. А, когда мы были готовы поблагодарить его и попрощаться, в горячке закричала одна из раненых, задетых взрывом. И он оказался у ее постели первым - держал за руку, что-то приговаривал, и зловещие кровавые раны подсыхали на наших глазах.- Не хотите поработать у нас санитаром? - спросила я. - У вас, кажется, дар, а нам всегда не хватает рук.- С удовольствием, - и его темные, словно бы красноватые глаза блеснули. - Зовите меня Инри.И протянул свою стянутую беспалой перчаткой ладонь.Все обязанности он выполнял с какой-то удивительной готовностью и потрясающим благодушием. Порой мне казалось, что у него чутье на чужую боль - он оказывался у койки пациента на доли секунды раньше первого крика.И он явно любил эту работу - даже сейчас, когда вытирал пот с лица на глазах желтеющего старика: хотя между бровей залегла морщинка, взгляд был теплым и мягким. - Ты совсем седой, - говорил старик, лихорадочно потирая разбитые губы. - Сколько тебе лет, сынок?- Тридцать три, - ответил санитар в митенках.- Я сначала думал, ты совсем пацан. А потом присмотрелся - а у тебя будто тысячи лет за плечами. - Война всех нас делает старше, отец. Отдыхай, береги силы.И старик послушно откинулся на продавленную подушку.В свободные минутки, которых было не так много, Инри выходил на крыльцо и с болью смотрел на горящие здания, вертя в словно бы перебинтованных руках потертую серебряную монетку. - Амулет? - спрашиваю между короткими затяжками в один из относительно тихих вечеров.- Память о предательстве друга. А заодно - напоминание, зачем я здесь.- Считаешь себя спасителем? Сколько я повидала таких, с горящими глазами и стремлением нести добро и справедливость, да только все ломались рано или поздно. А этот как-то слишком долго хранит свою подростковую тягу к геройству, будто не сталкивался с суровой реальностью, что нелепо звучит, когда стоишь среди руин погибающей страны.- Считаю, - отвечает Инри, да так искренне и просто, что не похоже на взбалмошную идею перезрелого подростка.- А вроде здравомыслящий человек, - хрипло смеюсь. Кажется, я совсем разучилась это делать, и звучу, как похоронный ворон над могильником.Инри прекрасно усмиряет бредящих - тех, кто зовет погибших отцов и детей, тех, кто потерял спутников жизни, тех, кто видит живой и в сборе всю свою расстрелянную семью.- Как у тебя это получается? Даже я порой способна после такого только глотать слезы и пытаться хоть как-то забыться.- Ты тоже кого-то потеряла в этой войне?- Мы все здесь кого-то потеряли. А ты нет?- Однажды я изгнал из одной женщины семь бесов, - после паузы говорит Инри, и я мысленно закатываю глаза от его любви к образности. - Мы стали очень близки, она прекрасный человек. Но, едва мне стоило исчезнуть на пару-тройку дней, как она не узнала меня. Считала погибшим.- А сейчас? Где она сейчас?- Мертва уже много лет.- И тогда ты решил посвятить себя... - я делаю над собой усилие, - ... спасению людей?- Это моя миссия, - голос Инри звучит как никогда серьезно.- А кем ты был до войны?И вижу непонимание на его лице.- Ты же кем-то работал, - говорю я. - Где-то жил, на кого-то учился, о чем-то мечтал.- Моя мать как-то сказала, что из-за меня ее сердце словно пронзено семью мечами, - наконец произносит он. - У меня никогда не было места, которое я бы называл домом. Мне всегда было легко срываться в дорогу и где-то странствовать. Я общался с сотнями и тысячами людей, многие из которых не были достойными личностями. Думаю, это не та жизнь, которую можно пожелать своему сыну.- Но ты же не оказался в тюрьме, не стал преступником. Ведь так? Обычный хиппи - это нестрашно.- Но какое-то время я наивно думал, что мой отец отрекся от меня, - смеется он. - А его любовь всегда со мной.Я не могла разгадать этого парня. Он чем-то отличался от всех остальных, кто проходил через наш госпиталь.Все, что я знала, - он прихрамывает, не любит уксус и крик петуха, прячет ладони и бредит во сне на неизвестном языке. Он беден, даже нищ, но при этом у него за плечами несколько посещенных стран. Он прирожденный врач, но нигде не учился.Когда вокруг все начали говорить о “преступлениях против человечности”, Инри лишь криво усмехнулся.- Время оставить в себе лишь божественное, - сказал он.Я никогда не замечала за ним тяги к шуткам и каламбурам и лишь покачала головой.- Это удивительно неуместно звучит, учитывая происходящее.А наутро я не смогла его найти.В отчаянии бегала среди коек с кричащими от боли, но не могла позвать на помощь его волшебные стянутые митенками руки.За окном же один за одним вторили друг другу взрывы - через пару часов работы будет невпроворот.- Сейчас бы второе пришествие Христа, - сказал излеченный Инри старик, не сводящий глаз с полыхающего горизонта. - Он бы прекратил войны, закрыл наши раны и произнес бы речь над городом, и все-все бы его послушались. И настал бы мир во всем мире. И агнец бы лег со львом, и птицы бы запели, и что там еще было... Не силен я в богословии. Думаю, я бы даже не узнал Христа, встреть я его лицом к лицу, пока он не сказал бы мне “привет, Йован, я господь бог твой”....В тот день мы нашли его труп. Лицо было почти не задето взрывом, остальное тело пострадало куда сильнее. Он лежал, раскинув руки, словно летящая куда-то птица, с тем же умиротворением, что и всегда. Я не удержалась и расплакалась при всех, остальные решили, что нужно похоронить его по-человечески, когда станет поспокойнее.- Он словно бы спит, а не умер, - говорю я, стараясь не смотреть на окровавленные пряди длинных волос.- И почему мне кажется, что мы его еще увидим, -бормочет Йован. - Не похож он на тех, кого можно просто так убить.- Мы не в старой сказке, - вздыхаю я, хотя мне хочется верить в обратное. -Здесь положительные герои не воскресают просто потому, что их смерть несправедлива.- Я буду верить, что он просто в небольшой коме. А потом он очнется, и все будет как раньше.Йован накрыл тело Инри пожелтевшей простыней, и на той почти сразу начали проступать кровавые пятна, словно обрисовывая лежащего под ней человека.- Да. Однажды все будет как раньше.
Пенсри всегда говорит – как человек виляет задом, так он и пойдет по жизни. Мой арендодатель отчего-то сжимает свой зад так, что я невольно думаю, что его захватило в тиски мироздания и никак не отпускает. Но несколько сотен бат в качестве платы за съемную квартирку порождают кривоватую улыбку на его лице, и он уходит, унося за собой свои тиски мироздания. Десять минут спустя с жаром таиландского воздуха в мою обитель врывается Пенсри, расплескивая свой энтузиазм на все вокруг. Она вытаскивает непонятно откуда огромное фиолетовое боа, и потирая вспотевшие руки, прикидывает, как его вокруг меня обмотать. - Готово! – восклицает Пенсри и кладет мои руки себе на талию. – Я твой павлин, неси меня! – ее возбужденный голос срывается на естественный баритон. Да уж, смертные на выдумки горазды. Но Пенсри говорит, что ее прекрасная натура не смогла спокойно существовать с жутким простонародным именем Пуентай в мужском теле. Мы готовим совместный номер.И как я докатился до жизни такой? Я. Бог.Покая я отвлекся на бренные мысли, Пенсри уже шарила у меня в комнате в поисках сценического реквизита. - Это что за безвкусица? – моя божественная красная накидка полетела на пол, под полувсхлип-полувздох Пенсри обнажив творение божественных кузнецов.Я застыл, пытаясь придумать оправдание тому, что эта штука находится здесь, но это не понадобилось.- Вот это дилдак! – закричала Пенсри, - На подставке! Оооо! Тяжелый, не поднять! Это антиквариат? Выглядит, как будто им сам Бороморача пользовался! Пока я решал, что преобладает во мне – гнев или истерический смех, Пенсри прищурила свои подведенные синим глаза и томно прошептала:- А говорил, что не заднеприводный… О, я так взволнована, так взволнована, мне нужно припудрить нос! Где у тебя ванная?- Эээ… у меня нет ванной. Точнее она не работает, - нет, в ванной Пенсри делать нечего, это уж точно.Мне наконец удается выставить коллегу за дверь и вздохнуть спокойно. Заднеприводный! Тьфу…Надо перекусить, а то ночка предстоит долгая. Мне еще отрабатывать смену за Джей Голубой Огонь, она неудачно сходила в солярий.Дверь в ванную уже дышит на ладан, но пока справляется со своей задачей. Тангниостр прыгает мне навстречу с радостным Ммммееее, я треплю его по загривку. А Тангриснир очень кстати спит прямо в ванне. С него и начнем. Я сворачиваю ему шею, отрываю ноги и включаю духовку. Ммм… запеченая козлятинка – что может быть лучше?Я обсасываю кости и бросаю их в ванную к окровавленным остаткам Тангриснира. Разберусь с этим утром.В клубе полно народу, сегодня какой-то местный праздник, я никак не могу их запомнить. Да и не важно – мне просто нужно в такт двигать бедрами, остальное сделает за меня моя божественная харизма. Ну и трусы со стразами, куда же без них. Но до них еще пол песни.Baby, take off your coat, real slow…Я делаю томное выражение лица, а сам вспоминаю железный лес и каменные горы с земли великанов. Baby, take off your shoes. I'll take off your shoes…Чья-то рука гладит мою голень.Baby, take off your dress. Yes, yes, yes…Я разрываю рубашку на груди. Так и разориться можно на этих рубашках, а мне еще за аренду платить!You can leave your hat on…Да уж точно, шляпу я им не отдам. You can leave your hat on…Щекотно, дамочка!You can leave your hat on…Трусы со стразами, ваш выход! Штаны летят куда-то за кулисы, а я приступаю к своей любимой части шоу – сбору денег в трусы. Неплохо, неплохо… люблю праздники! Смертные так и сорят деньгами… Так и накоплю на ремонт в ванной. За кулисами я наконец снимаю шляпу, намереваясь закончить свой рабочий день, точнее ночь. Но не тут-то было. Администратор сообщил, что некая дама просит приватный танец, и что отказывать нельзя, потому что она из России, и в противном случае она устроит скандал на весь район.Ладно, лишняя тысяча бат не повредит. Куплю чего-нибудь вкусного своим козлам.Дамочка была пухлая и румяная, а безумная пелена в глазах говорила, что еще предыдущая рюмка водки была лишней. Я начал работать, а она все повторяла, назови меня Наташей. Ну я и сказал ей так страстно, как только мог – Наташа! Она на секунду замерла, а потом влепила мне пощечину, обозвала скотиной и сказала, что все мужики одинаковые, что что ее парень, теперь уже бывший, тоже в порыве страсти назвал ее Наташей. А она-то Екатерина!Я бы предпочел схватку с великанами этим женщинам, и чем я так провинился?Все. Домой.На двери моей квартиры я нашел записку – «У нас не притон! Не води сюда твоих девок, они орут, как козы, и мешают спать!» Чертов Тангниостр, надо было тоже его съесть.
ОНВ нескольких сантиметрах от уха Йенса пролетела старинная ваза, и, ударившись о стену, с глухим стуком рассыпалась на несколько крупных осколков и сотню мелких. Этот спектакль уже порядком надоел ему: Хельга на протяжении последнего получаса истерила, орала, выкрикивала грязные ругательства в его адрес и не допускала даже на метр к себе. Каждая попытка подойти и успокоить упреждалась полетом очередного предмета в голову. Поскольку ссора застала их в роскошно обставленной зале, подручных средств хватало. Обычно сдержанная и натянутая как струна гитары, сейчас Хельга больше всего походила на юную ведьму в болотах, магическое зелье которой не сработало: зеленые с янтарным ободком глаза то бросали злобные молнии, то брызгали водопадом, отчего ресницы смешно слипались, щеки подёрнуты розовыми пятнами, ярко рыжие локоны сбились в огненные языки пламени. Йенс поймал себя на мысли, что больше всего ему хочется закончить ссору, схватив Хельгу за запястья, завести руки высоко над головой, заглянуть в глаза, полные злости и унять жар пылающих губ поцелуем. Он представлял себе, как возьмёт её прямо на ковре или дубовом столе, задрав юбку платья и разодрав в клочья зеленый корсет, как она будет кусаться и отбиваться, впивать свои когти в его руки и спину, колотить кулачками по его груди и сопротивляться, а затем отдастся с той же истинной страстью, каким было её сопротивление. Йенс подумал, что это даже пойдёт на пользу их браку: маленькая ничего не значащая интрижка показала ему целую гамму эмоций в исполнении супруги. Вернувшись из своих фантазий, Йенс увидел, что Хельга наблюдает за ним с расстояния в несколько метров. Её лицо, прежде обуреваемое злобой, печалью, страстью, негодованием, теперь было словно выковано из мрамора: холодное, строгое и лишь уголки глаз выдавали насмешку. Насмешка? Ему не показалось? Ты, что, думаешь, я покричу, мы жарко трахнемся и сможем жить как жили?, - проницательность супруги не удивила Йенса, - А может ты даже думаешь, что стоит периодически повторять перфоманс?Руки Йенса были были убраны в карманы лёгких брюк, поэтому он лишь пожал плечами:Ты прекрасно знаешь мою позицию на этот счёт: это ничего не значит, просто секс. Я вообще не понимаю, каков смысл это обсуждать: ты выпустила пар, иди ко мне!, - его поза выражала уверенность, что он принял эту бурю, но смысл грустить после вышедшего солнца из-за туч?Милый, - холодный едкий тон Хельги насторожил Йенса, - ты забываешь, что, во-первых, твоя позиция — это еще не наша позиция, а во-вторых, наш брачный контракт не предусматривает твоей возможности покрывать всех сучек в городе, - последние слова она проговорила, чеканя и выплёвывая каждое слово как яд. Хельга улыбнулась, и ему показалось, что она еле сдерживается, чтобы расхохотаться. - Мой адвокат свяжется с тобой.Адвокат? Зачем? - Йенс всё ещё не понимал суть происходящей фантасмагории. Я подаю на развод, - ответила жена и направилась к двери.Йенс бросился следом и схватил Хельгу за руку у самой двери:Какой развод? О чём ты? В моей семье никто не разводился!Поздравляю, ты будешь первым.Хлопок двери оставил Йенса в полном недоумении. Тряхнув головой, он рассмеялся: нет, этого быть никак не может! Из-за такого не разводятся! Надо подумать о цветах, особенном подарке, великолепном ужине в ресторане. Погрустит, позлится неделю, это всё показное, я же вижу, и вернётся домой.ОНАВыйдя на улицу и глубоко вдохнув, Хельга надела солнцезащитные очки и села в свою машину. Она направилась к мосту Дойц, ведь только вид реки, спокойно текущей воды сейчас мог утихомирить бушующее сердце. За рулём серебристого купе, который женщина вела как заправский автогонщик, она обдумывала события последнего часа и думала о будущем. Душа требовала совсем других мыслей, но сейчас это было ни к чему: она позволит себе киснуть попозже. Нет, отыграно конечно, как всегда, безупречно. Ещё бы: такой опыт за плечами. Хельга горько усмехнулась: когда-то давным-давно она была создана для совсем других прекрасных целей. Но вот уже не одно десятилетие Хельга, а до этого Сабрина, а перед Сабриной — Марианна, ещё раньше — Виктория, всех имён уже и не упомнить, использовала своё великолепное тело, острый ум и накопленный опыт, чтобы соблазнять мужчин, вступать с ними в брак с обязательным подписанием брачного договора, а потом заставлять расплачиваться за свою ошибку. Все случаи разводов укладывались в классическую схему «провокация — измена — развод». Отличались только сроки — кто-то срывался и через 3 месяца, кто-то — через год. Стоило отстраниться от мужа или отлучить от ласки на месяц, всегда на готове была подставная девица, которая не прочь заработать лёгкх денег и соблазнить простофилю. Она же обеспечивала и доказательства измены на случай, если провинившийся супруг станет упираться. Большинство, поняв серьёзность намерений, стремились отдать побольше лишь бы только бракоразводный процесс прошёл максимально тихо для общественности. Хельга всегда выбирала будущую жертву тщательно: хорошая семья, приличный заработанный капитал, имя. Она с грустью думала о том, что давно втянулась в эту игру, и играет ради процесса, а не результата, но не всё в игре было игрой. Она уже обеспечила себя на многие века вперед, гастролируя сначала по США, потом по северной Европе. С последним мужем она оказалась в Германии, но эта страна её не очень привлекала для дальнейшей жизни. Подъезжая к мосту, она как раз решала, стоит ли отхватить кроме всего прочего роскошную виллу Йенса на Сицилии или лучше сосредоточиться максимально на финансах, не концентрируясь на недвижимости. Хельга понимала, что Йенс, несмотря на всю свою уверенность успешного бизнесмена, отдаст ей всё, что она пожелает как только она заикнётся об угрозе его репутации. После развода она сделает себе новое имя, продумает очередную легенду происхождения, подкрепленную купленными документами и отправится искать очередную жертву. Или счастливца. На самом деле она давно разочаровалась в созданном мире и людях его населяющих, и жалела, что вообще спустилась сюда, но теперь дороги обратно нет. И каждый раз она в глубине души молится, чтобы очередной муж оказался стойким для её афёр. Может, тогда её сердце успокоится?
Кончики пальцев чуть покалывало, ладонь налилась знакомым приятным теплом. Он сосредоточился, опустил руку ближе к земле – и вот уже робкий росток нетерпеливо проклюнул почву и потянулся к нему. Джакомо улыбнулся, довольный собой. Наверное, со стороны он выглядит как сумасшедший, сидя на корточках и ласково поглаживая молодую весеннюю поросль. Ему нравилось наблюдать, как черная жирная земля укрывается весенним нарядом, нравилось вдыхать терпковатый травяной аромат – запах новой жизни. Новый виток.Чернорубашечник-садовод, сюсюкающийся с растением – мда, вот это умора. Видел бы его сейчас Бенито! Хотя, вопреки бытующему мнению, Дуче обладал чувством юмора, так что, наверное, сначала посмеялся бы от души. А уже потом приказал бы расстрелять спятившего юнца, несмотря на все его былые заслуги и внушающую уважение ярость в бою. Pazzo не место в партии, да.Довольная улыбка сменилась гримасой ярости.Он сколько скитался, и после долгого пути надеялся обрести здесь покой, найти новую родину. Богатая земля, смешливые говорливые люди, упоительные ароматы свежеиспеченного хлеба, специй и спелых фруктов. Родина великих творцов и великих воинов. Наследница Древнего Рима, солнечная Италия, где он – черноволосый, темноглазый, с юношеским смугловатым лицом – не выглядит чужаком. Где он надеялся стать частью очередной эпохи Возрождения.Но всего надежды обернулись прахом. Итальянцы давным-давно забыли своих старых богов, но зато успешно создали себе нового - в человеческом образе.Дуче.Бенито сумел стать божеством, дарующим милость и процветание, несущим смерть и разрушение. Им восхищались, его боялись и любили, ненавидели и проклинали. Его обожествили.А что же тот, кто сейчас называется Джакомо Балдассаре?Жалкий калека, растерявший все силы и могущество. Он коснулся рукой паха и очередная гримаса исказила лицо. Выхолощенный калека. Его мужская сила досталась другим воплощениям, которые остались дома, вместе с отцом и супругой, изменившей облик до неузнаваемости – когда-то она была ласковой, верной, добивавшейся его любви аскезами… а сейчас фанатики превратили её в чудовище.Когда-то он одним махом уничтожал вражеские города и мог повергнуть в бегство целые орды врагов. Когда-то он был одним из трех и одним из одинадцати. Когда-то списком его имен исписывали священные свитки. Когда-то ему поклонялись миллионы.И вот теперь он, как попрошайка у богатого стола, питается подачками. Вот до чего он опустился - специально вступил в партию, чтобы ощутить, как и его омывают человеческие страх и ярость, как на него падает тень Дуче – нового бога.Как же он измельчал. На покрытой змеиным узором шее вздулись жилы. Он вскинул на плечо винтовку и ушел, растоптав зеленый росток, который только что нежился под его рукой.
Ладно, я слишком хочу обратную связь. 3 - Френь,4 - Сашетта5 - Шебуршун?
По Богам (из меня знаток, мягко говоря тот ещё), но показалось:1 - Марс2 - Берегиня3 - Кали5 - Иисус6 - Тор?По авторам... 1 - Снайпер?2 - Симка?
Симка 8, Шеб 1.I'm done.
Ой! 7, конечно! Афродита)Апд.: 8 - Кетцалькоатль, 4 - Шива)
