Текстовушки. Архив

[Todo Uno]

ГОВАРД БЛУМ.

Он целует ее, она целует его, оглушительный взрыв, они летят с обрыва, финальные титры, и непременно большими буквами в конце – исполнительный продюсер Говард Блум, овации, крики, аплодисменты, костюм с иголочки, свет софитов, и вот он – долгожданный Оскар…
- Говард!
Говард пытался поймать последние счастливые моменты своей самой желанной фантазии, но пришлось вернуться обратно в дерьмовый реальный мир, где он 47-летний неудачник. Говард посмотрел вниз – Элла перекатывала во рту его обмякший член и вопросительно смотрела на него. Он раздраженно отвернулся и натянул трусы.
- Да что с тобой такое?
- Ничего, забудь, - но Элла уже закусила удила.
- Что я делаю не так? Может мне стоит называть тебя мой господин? Или может быть – Гови, как твоя бывшая жена?
Говард сжал зубы.
- Неудивительно, что она стала лесбиянкой после отношений с тобой!
Это был удар ниже пояса. Говард сжал кулаки, затем резко встал, и скрылся в уборной, громко хлопнув дверью.
Холодная вода немного отрезвила его, хотя гнев все еще метался где-то там внутри, грозясь выплеснуться наружу. «Зачем я ей все это рассказал, зачем?» - клокотал Говард, но сказанного, как известно, не вернешь.
Спустя двадцать минут Говард появился в комнате, натянув на лицо привычную безразличную маску, оделся, и пошел к двери, холодно бросив:
- Выезжаем завтра в семь.
Последний проект очень много значил для Говарда. «Сияние небес» наделало много шуму в свое время, а срыв покровов, пусть и спустя столько лет, совершенно точно произведет фурор, и Говарду было совершенно наплевать на то, что его трактовка событий разойдется с официальной, и к каким проблемам с законом это может привести.
Сейчас или никогда.
Лагерь сектантов расположен на севере Мексики, куда рано утром и направятся автомобили съемочной группы. Правда Ник, как всегда, решил ехать отдельно на своей ревущей колымаге на двух колесах, ну что ж, его право, главное, чтобы он не размазался об асфальт, а то какие съемки без оператора?

Обитель «Сияние небес» встретила Говарда и съемочную группу мусором, покосившимися домишками и чудовищной жарой. Мэг и Джемма еще в пути, а вот Ник сразу начал снимать. Говард присел на бревно и открыл бутылку с минералкой.
- Элла, не мешайся, иди сядь здесь, - окликнул ее Говард.
- Ах я значит мешаюсь? – прошипела Элла.
Говард взял ее под локоть и оттащил в сторону.
- Камера снимает, ты же видишь? – Говард пожевал губу. – Ну ты это… не злись за вчерашнее.
- Я тебя больше не возбуждаю, так? А кто? Посматриваешь на Мэг? Ну да, она же молодая!
- А ты старая?
- Мне уже двадцать семь! – щеки Эллы вспыхнули.
- А мне сорок семь, - ответил Говард.
- Но… но ты же мужчина, а у меня знаешь… часики тикают!
От неприятного разговора Говарда спас оклик Ника – стоило осмотреть окрестности до темноты, чтобы спланировать дальнейшие съемки.

Лагерь выглядел нетронутым, Говард насчитал около двадцати полуразвалившихся строений, они здорово заросли и покрылись пылью. Однако цветастая палатка выглядела совершенно не к месту. Говард жестом велел Элле отойти назад, а сам вместе с Ником направился осмотреть находку.
- Эй! – заорали из палатки, когда Говард заглянул внутрь. Два патлатых парня-хиппаря. А вот и девчонка подбежала, из кустов, застегивая ширинку. Она представился Кристен Коуди, и сказала, что они с друзьями – Марком и Каем – увлекаются путешествиями по заброшенным местам, а тут они уже живут два дня.
Ну да, ну да… «Школу то хоть закончили, сосунки?» - подумал Говард, плюнул в траву и развернулся обратно к остальным.
- Ты так на нее смотрел, так смотрел! – прошипела Элла.
- Да не смотрел я на нее! – буркнул Говард.
- Смотрел! Я видела. Заводят малолетки?
- Да успокойся ты!
- Сам успокойся, извращенец! – заорала Элла и почти бегом бросилась в сторону леса.
- Подожди!
- Иди к черту!
«Истеричка…» - подумал Говард, - «Только и умеет нервы трепать, стерва…»
Ник хмыкнул, но Говард так посмотрел на него, что тот поспешил ретироваться.
- Эй, сюда! – крик Энтони заставил всех вздрогнуть. Он тащил поддерживал под руку едва передвигающего ноги Джейсона. С его лба стекала струйка крови, а на скуле красовался синяк – видимо ему крепко досталось. Энтони тараторил, что Джейсон что-то нашел, но не понял, что, а нападавшие это украли. «Прям нашел…» - с недоверием подумал Говард, - «С собой принес – в это я больше поверю».
- Сажай его сюда, - Ник бросился на помощь, - Кстати, а где все?
Говард огляделся – троица хиппи пропала, второй свидетель – Адриан тоже, Эллы не видно среди деревьев. Он по привычке потянулся за телефоном.
- Не ловит. Я уже пробовал, - сказал Энтони.
У Говарда пробежал по спине холодок.  Чертовщина какая-то…
- Нормально… Ничего, со мной все нормально, - промычал Джейсон, промокая платком кровь, - Держи, она все еще у меня, - он протянул Энтони старую кассету.
Говард поморщился – не время сейчас для всего этого, но Энтони с Джейсоном настолько загорелись идеей смотреть кассету здесь и сейчас, что начали обшаривать дома в поисках подходящего для просмотра оборудования. И, надо сказать, нашли.
- Пойду проверю, не угнали ли эти хиппари машину, - сказал Говард и двинулся ко входу в лагерь. «Где Элла?» - беспокойство Говарда усиливалось с каждой минутой, - «Чертова кассета может и подождать… Вряд ли на ней есть что-то интересное.»
- Элла! – имя эхом проносится по окрестностям, но ответа нет. Говард продолжил свой путь, отгоняя мысли о том, что трое молодых ребят явно проворнее и сильнее его, и встреть он их на своем пути в одиночку…
Говард заглядывал во все хижины подряд, но кроме мышей и побитой посуды – ничего. Он хотел уже покинуть последнюю, как вдруг услышал глухой стон. Говард огляделся – кастрюля, какое-то тряпье… а вот железный прут подойдет. Говард схватил его как биту и двинулся на звук. На полу лежал какой-то мужик, от которого так разило алкоголем, что слезились глаза.
- Эй, давай, очнись, - Говард с силой встряхнул мужика.
- Мммее, ннне…
- Ты кто?
Заплетающимся языком тело поведало, что оно здешний сторож по имени Стив. И судя по всему, толку от него мало – Стив не видел ни нападения, ни людей. Видимо, все проспал в пьяном бреду. Стив с трудом встал, и, явно намереваясь отлить прямо за шкаф, потянулся к ремню. Говард скрипнул зубами, и пошел к машинам, оставив сторожа за столь интимным занятием.
«Так, машины на месте» - он вздохнул с облегчением, засунув руку в карман за ключами.  Однако облегчение как рукой сняло, когда мотор, натужно хрюкнув два раза, замолк. Попробовав вторй раз, третий, Говард громко выругался.
- Оооо… - раздалось откуда-то слева. Говард пошел на звук. Ник, Джейсон и Энтони тоже вышли из лачуги, в которой они смотрели фильм, и спешили туда. На земле корчился один из хиппарей – кажется, он назвался Каем.
- Что ты сделал с машинами, гаденыш? – Говард, брызгая слюной, подхватил его за грудки, - Где остальные? Отвечай, сволочь!
- Эй, тише, - Ник подбежал и оттащил его от парня, - Посмотри, он ничего тебе не скажет – обкурился, наверное. Да вон, смотри, у него в руке таблетка какая-то.
Говард взял таблетку в руки. Странная. Фиолетовая. Треугольная. Говард немало наркоты повидал на своем веку, ни на ЛСД, ни на экстази, ни на что-то другое она похожа не была. Ник присмотрит за парнем, решил Говард и отправился обратно к машинам, крутя таблетку в руке.
- Элла! – крикнул он. – Элла! – но тщетно.
Таблетка была гладкой и приятной на ощупь, а бока чуть скругленые, так удобнее глотать, конечно.
- Элла! Черт… - Говард вспомнил, что забыл предупредить Ника и остальных о стороже, если он вообще сторож. Кому вообще нужно охранять это место? От чего?
Интересно, чем она пахнет? Говард поднес таблетку к носу, но не почувствовал привычного запаха медикаментов. Что это за штука такая?
- Элла! – без особой уже надежды крикнул Говард, а рука сама собой засунула таблетку в рот.
Глоток.
Что же ты творишь, Говард?

[Todo Uno]

БРАЙАН СТИВЕНС.

Я сразу понял, что должен участвовать в этом проекте. Были причины личного характера. Скудное финансирование, маленькая съемочная группа, место съемки - все вызывало протест, но я должен был участвовать, я знал это.

Одинаковые серые покосившиеся домики пробуждают воспоминания. Ник, наш оператор, начинает снимать мужчин, которые были детьми секты. Интересно, как у моих коллег изменились бы лица, если бы я признался, что тоже был в секте? Нет, не в этой, в другой. Мало ли сект на свете...

Наша была в Аризоне. Такое же безлюдное место, такие же унылые домики, построенные из самых дешевых и некачественных материалов. Я попал туда, когда умерла мама, а отец, про которого никто не слышал с самого моего рождения, вдруг объявился и потребовал оформить надо мной опеку. Родственники матери были категорически против, но суд встал на сторону папы. С этого момента и начался мой короткий, но яркий путь сына лидера секты.

Я смотрю на нашу команду немного свысока - меня-то приглашают в действительно крутые проекты. Но эти ребята - продюсер-неудачник, режиссер, не успевший ухватить славу за хвост, оператор, которому на все наплевать, кроме собственного байка - все они делают доброе дело, пытаясь рассказать правду. Мне не нравится это место, но я должен быть здесь. Да и кому оно может нравиться? Впрочем, вот те подростки, похоже, попали сюда по доброй воле. Они живут в палатке на территории лагеря, приехали посмотреть на место, где произошло знаменитое массовое самоубийство сектантов. Мы знакомимся и предупреждаем, чтоб не лезли в кадр, когда начнется полномасштабная съемка.

Мы с Энтони возимся с оборудованием. Все наши разбрелись кто куда, как будто приехали на экскурсию, и гид разрешил им погулять часик-другой свободно. Энтони переводит дух и достает из кармана смартфон.
- Вот черт, опять нет сети. Да в гребаной Сайбирии у белых медведей связь лучше, чем здесь!
Я собираюсь сказать, что, даже если связь там лучше, белых медведей все равно нет, но предусмотрительно молчу, а то окажусь виноватым как обычно.
- Брайан, сходи поищи этих охламонов, они сюда что, отдыхать приехали?

И я покорно отправляюсь примерно в ту сторону, в которую Маэстро махнул своей дланью. Лагерь был огорожен сетчатым забором, но теперь в сетке зияют огромные дыры, так что я без труда выбираюсь с территории и иду к реке. По пути понимаю, что очень похож на тупого персонажа какого-нибудь низкобюджетного ужастика: связи нет, место заброшенное, все куда-то подевались, а я, вместо того, чтобы остаться с Энтони, иду неизвестно куда. Прекрасная цель для всякой нечисти, если она тут водится.

В реке кто-то плещется. Кажется, прямо в одежде. Крик... Я не понимаю, что происходит, но уже бегу туда. Девчонка, с которой мы только что познакомились, Кристен, размахивает руками и пытается вырваться. Когда Марк, ее дружок, немного ослабляет хватку, она падает в воду и начинает захлебываться.

Я хватаю девчонку за растрепанные космы и удерживаю ее голову, а она дергается как ненормальная и все пытается погрузить под воду лицо. Марк больше мешает, чем помогает, он, похоже, растерял все силы в борьбе с этой припадочной; вовремя я подоспел. Мне жуть как хочется ее вырубить, чтобы не трепыхалась, но в конце концов мы обходимся без этого и кое-как выбираемся на берег.

Я сижу, облепленный мокрым шмотьем, но меня трясет вовсе не от холода. Марк, у которого тоже зуб за зуб не попадает, пытается мне объяснить, что они не наркоманы, и никакой дряни у них с собой не было.
- Да-да, я понимаю, - равнодушно говорю я. - Это просто место такое, загадочное и таинственное.
- Ты тоже чувствуешь? - Марк оживляется. - Я сразу понял, как только мы приехали. Тут все по-особенному. Мы, знаешь, любим такие штуки - читаем в сети о каком-нибудь необычном месте, где произошло что-то таинственное, а потом едем туда поглазеть. И нигде, нигде я не чувствовал такой сильной энергетики! Говорят, этот Миллер был реальным волшебником, не то что все эти шарлатаны.

Обсохнув немного, мы тащимся в лагерь. Кристен повисла на Марке, как мешок. Глаза полуприкрыты, голова болтается - тряпичная кукла, которая отыграла свою роль в спектакле и теперь отдыхает на вешалке. Мне становится противно на нее смотреть, а Марк, нашедший свободные уши, уже достал своими росказнями. Весь этот бред про левитацию и воскрешение мертвых, короче, супер-силы и мессию, - все это заставляет меня вспоминать то, что я вспоминать совсем не хочу.

- Это мой папа, отпустите его! - визжу я, трепыхаясь в руках полицеских. - Он самый лучший, он с другой планеты, он научит меня летать и становиться невидимым!
Две недели под наблюдением медиков и мозгоправов, и меня отправляют под опеку маминой сестры. Залитое слезами доброе лицо тетушки Мэгги, ее полные руки и передник в красных ягодных пятнышках - она готовила мой любимый брусничный пирог.
- Пожалуйста, сынок, расскажи агентам, что это чудовище делало с тобой. Он должен быть наказан, этот выродок, этот нелюдь, - она всхлипывает.
- Это мой папа. Он самый лучший. Он с другой планеты. Он выберется из тюрьмы, и мы улетим отсюда, а вас задавит падающее небо, - цежу я злобно.
Я ненавижу всех, кроме папы, и верю в то, что он опять меня заберет. Что ему эти глупые агенты, полиция и стены камеры. Он же с другой планеты. Он умеет летать и становиться невидимым. И меня обязательно научит.

Но однажды ночью я просыпаюсь от собственного крика, подскакиваю на кровати и изо всех сил тру глаза, чтобы перестать это видеть и помнить. Пытаюсь перестать знать, что это правда, что это действительно было.

Папа на моих глазах трахает толстуху, стонущую противным голосом. Он заканчивает и говорит, что теперь моя очередь.
- Ты ведь хочешь научиться летать и становиться невидимым? Хочешь полюбоваться бездонными озерами нашей родной планеты? Тогда нужно провести этот ритуал, он высвободит твою внутреннюю силу.

Я нерешительно приступаю. У меня ничего не получается, но я стараюсь изо всех сил. В конце отец заставляет меня вылизывать сперму из вагины послушницы. Она волосатая и пахнет сыростью. Живительный эликсир. Волшебное зелье.

Все мессии одинаковые. И если бы меня не спасли тогда, пятнадцать лет назад, сейчас я тоже рассказывал бы всем желающим о том, как папа наложением рук излечивал геморрой и пердел фиалками с бергамотом. А какой-нибудь дурень, вроде Марка, слушал бы с раскрытым ртом и пересказывал своим друзьям. Я пытаюсь найти повод свалить от них, и мой взгляд удачно падает на приоткрытую дверь одного из строений.

- Эй, кто там? - кричу я, отходя от парочки. Никто не отвечает, и я, ступая по рассохшимся доскам, захожу в домик. На полу лежит Элла, абсолютно и бесповоротно мертвая. Это ясно с первого взгляда, потому что лежит она на животе, но там, где должен быть ее затылок, теперь ее лицо с круглыми широко раскрытыми глазами.

Мне становится дурно, и я, пошатываясь, выбираюсь из покосившегося домишки. Стою, бездумно пялясь на небо, которое кажется таким близким, будто сейчас свалится мне на голову. А в памяти всплывают слова папы: "Даже если небеса начнут падать, успей увидеть Свет и вобрать его в себя".

Я блюю, согнувшись пополам, а земля с высохшей запыленной травой поднимается и падает на меня так, что больше уже не видно ни неба, ни света.

[Todo Uno]

НИК ТЭЙЛОР.

Эх, пивка бы. Холодненького, чтоб бокал запотел, нефильтрованного, и к нему жареные луковые кольца. И девчонок. Рыженькую конопатую ирландку и смуглую доминиканку. Чтоб оттеняли друг друга. Девчонок горячих, а пива холодного. Люблю контрасты.
...А вот хрен мне, а не пивка. В этой клятой Мексике вообще вкусного пива днем с огнем, ирландок - одна, и та в посольстве, а местных девчонок можно рассматривать только после второго стакана. И не приглядываясь особо, а то все втянется. И жарко, мать вашу, как же здесь жарко. Надо завести переносной холодильник, вот что. Шесть бутылочек - по одной на каждый час работы, и вяленой рыбки полкило. К рыбке надо шпажки, чтоб руки не пачкать. А знаете, как мои дядья учили меня рыбку коптить? По-настоящему, по-взрослому. Сам, значит, наловил, потом потрошишь и развешиваешь над костром. Никакой этой вашей новомодной химии и жидкого дыма. Настоящие угли, братцы, так я вам скажу, и настоящая рыба. И девочки, куда же без них. Настоящие, везде, где надо. Мягкие и упругие.
- Але, гараж! Работать-то будем?
Будем, будем. И помечтать уже нельзя, суки.
Грязно. Грязно и пыльно. И жарко, особенно припекает плечо с камерой. Но мне грех жаловаться, было время, когда я работал, не снимая бронежилета с белыми буквами TV, с постоянной оглядкой на морпехов и завязшей в зубах молитвой. Вернулся оттуда - и поехал на Аляску на месяц. И поклялся себе, что больше никаких контрактов на полгода, особенно - особенно! - в горячих точках. И плевать мне на ваши деньги.
Сценария нет, плана нет, все мечутся, как ошпаренные кошки. Суки, мать вашу так. Мозгов нет, а туда же - в хичкоки, *ля, в копполы. В феллини, *ля, метят. Человеческая, *бать ее, история. А то еще можно собачью снять. Здесь, в покосившейся мертвой деревне. Пивка бы сейчас, эх... Холодненького пивка бы.
Когда камера перегрелась, и я вместе с ней, съемку остановили. И мы пошли прогуляться, оставив технику в машине. Холодильник бы тут не помешал, это точно. Я-то ладно, перетерплю, а вот камеры все-таки не железные. По-хорошему, надо бы их три-четыре, но зачем, когда можно заплатить только за одну?

Это, *лять, что еще за мудозвоны?!

- Мы тут уже пару дней, да...
Знаем мы эту вашу пару дней. Два парня и девка, еще не угашенные в ноль, но слегка в расфокусе. Ребята, а вы ее по очереди или дуэтом? Хотя я бы на вашем месте ею не делился.
- Ник... - Брайан тронул меня за плечо. - Пошли, надо разгрузить оборудование. Пусть сэр Лоук поговорит с ними.
Я молча кивнул и пошел следом, но за первым же домом вскинул к небу руки в немом вопросе. Какой нахер сэр Лоук? Какое, к е*еням оборудование, парень?! Все, что нужно, мы достали!
- Держи, - он достал из-за пазухи две сигары и протянул мне одну. - Гаванские. От папы Кастро.
- Блеск! Далеко пойдешь, пацан.
Он хмыкнул и срезал кончик. Потом раскурил, явно красуясь.
- Херли ты передо мной выпендриваешься? Я не девка, нехер меня клеить.
Расхохотался  и сразу же захлебнулся дымом. Салага.
- Смотри, как курят серьезные парни.
Досмаковать сигары нам не дали. Лоук заверещал, как оглашенный, Брайан подорвался на помощь, а я поплелся следом. Суки.
Лоук стоял, нежно обнимая за плечи Джея. Тот прижимал ко лбу горсть пятицентовиков и сдавленным шепотом матерился по-испански. Девушек стеснялся, что ли? Так их тут и нет, усвистали куда-то.
- Эти сраные хиппи... ударили меня! по голове! Падлы, мать их так...
Хиппи-то они, конечно, сраные, но вот уложить тебя с одного удара и я бы, наверное, не смог. И уж тем более не смогли бы обкумаренные пацаны. Что-то не вяжется...
- И эти суки забрали все документы! Орион! Которые я нашел вон там! Осталось только это! - он встряхнул черной коробочкой видеокассеты. Я перехватил его руку и отобрал артефакт.
- О*уел трясти? Она и так на ладан дышит!
- Да это же хлам, - вступился Лоук. - Нахера оно тебе?
- И ты о*уел, - констатировал я мрачно. - Сам ты хлам, бестолочь. Брысь с глаз моих, дайте папочке поработать.
В свое время у бати была целая коллекция разудалого порно на таких кассетах. Я это знал, а он знал, что я знаю. Поэтому магнитофон держал в гараже, ключ от него возил с собой, а на дверь (я подсмотрел) вешал волосок. Мы с пацанами  возились два месяца, пока не собрали из пяти (поняли, салаги?) выброшенных на помойку один, но рабочий. Это называется стимул.
Обыскать двадцать лачуг, собрать все, что мало-мальски могло помочь в кучу и составить план действий - на все про все у меня ушло меньше получаса. Магнитофон, кстати, был. И даже вроде рабочий. Вопрос заключался только в том, откуда его запитать.
- Он на 240? - поинтересовался Брайан, присев рядом со мной.
- Ага. Скажи, куда его тут врубали, если местное 110?
- В сюда, - из груды проводов он выгреб погнутый переходник. - Зачисти концы, щас подключим.
- Помочь? - Лоук по своей дурной манере навис у нас за спинами.
- Не мефать, - сквозь зажатый в зубах провод отозвался я.
- Ладно...
Через двадцать минут изощренного шаманства и двух прое*ов изоляции мы наконец-то смогли запустить запись на маленьком доисторическом мониторе в фургоне. И даже звук пошел.
Джей тихо ахнул. Остальные молчали, ошарашенные.
На выпуклом, как рыбий глаз, экранчике, шла запись какого-то из собраний. Снимали с рук, и скорее всего с колен - снизу вверх. И на камеру тех времен. Но кое-что разобрать было можно - лачуги, засветку от солнца, самого Миллера, какие-то граффити на стенах - шары, полоски, *уй знает что. Звук шел с помехами, но отдельные фразы узнавались легко. Что-то там про ангелов и святых, живыми на небо - доступно каждому. Плавали, знаем.
Вдруг Джей придушенно всхлипнул, а я прищурился, пытаясь разглядеть, что же он там такого увидел. Все тот же Миллер, только вот камеру теперь держат под другим углом - еще больше вверх. И земли не видно. Миллера видно, а земли под ним нет. Ах ты ж е*аный ты на*уй! Летает, сучпотрох!
Запись оборвалась "снегом".
- Эй! А дальше?
Я вытащил кассету и осторожно попробовал промотать ее вперед. Нет, все, пленка кончилась. Ну же ты мудилище...
Снаружи опять кто-то взвыл, и мы вывалились из фургона. Так, мне срочно надо пива. Или хотя бы перекурить. К такому меня жизнь не готовила, этот е*анутый еще и летать умел. Е*ать мой мозг.
За фургоном на земле лежал один из сраных хиппи, выл и скулил как девчонка.
Первым к нему кинулся Говард.
- Это вы, мать вашу, бензин слили? Или что вы сделали, свечи скрутили? Паскуды!
- С чего ты взял? - я притормозил его за локоть. - Может, у тебя руки кривые?
- Эти падлы раскурочили наши машины, - тихо и очень зло ответил Говард. - Хер мы теперь куда уедем. Спечемся здесь, как дети.
- Хорош пургу гнать, - я чуть ли не бегом бросился к своему коняге. Фургон и тачку я вертел в трех плоскостях, но если эти недоноски что-то сделали с моим байком - клянусь, прикопаю здесь же, за лачугами.
Но нет, движок был в норме. Вот только байк и вправду не заводился.
- Вы как знаете, а мы за пивом.
- Йо, Никки, ты совсем берега попутал? Какое пиво в пустыне?
- У меня технический перерыв. Адьос, вернусь через два часа. Пошли, маленький.
И под общим недоуменным взглядом я налег на руль, выводя байк из клятой деревни на пыльную дорогу.
За лагерем мот завелся, как миленький. И тебе, родной, там не нравится? Вот и мне как-то не очень. Поехали на заправку, пожрем. И ты, и я.
До заправки мы добраться не успели. Я рассмотрел на дороге какое-то тело и в считанные минуты догнал. Мужик поначалу рыпнулся бежать, но против нас с мотом хер-то там побегаешь.
- Так это ты Джея грабанул? - поинтересовался я, когда мужик со свежим фонарем под глазом и связанными руками уже сидел на обочине. Я покачивал на ладони папку с большими буквами ОРИОН на форзаце. - Тебя мама не учила, что воровать нехорошо?
- Пошел на *уй, - выплюнул он.
Я лениво облокотился о мот.
- Слушай, я никуда не тороплюсь. Мне тут тепло, хорошо... Как в Ираке. Ты был хоть раз в Ираке?
Молчит, зыркает. Крутит запястьями, пытаясь развязаться, но хер там. Меня грамотно учили грамотные ребята.
- Так вот, когда там морпехи брали местных в плен, их даже не пытали. Представляешь, какие компанейские парни? Просто сажали на солнце. А сами, значит, шли в тенек БТРа. И на пятый час сидения миляги-аборигены готовы были мамку родную сдать за глоток воды. Как думаешь, ты хотя бы час продержишься?
Молчит. Смотрит. Ерзает. Асфальт горячий, припекает, уж мне ли не знать.
Я снял с мота бутылку и демонстративно встряхнул.
- У меня вода есть. А еще я могу уехать. И вернуться часа через полтора. Ты к тому времени уже схлопочешь тепловой удар. Галлюцинации всякие, *уе-мое. Обмороки. Кайф, одним словом.
- Что тебе надо? - хрипло поинтересовался он.
- Ты кто бл*ть такой, для перворазу.
- Опять началось, - пробормотал он, глядя мне за спину. Я обернулся и увидел, что над лачугами светится какая-то херня, типа светокупола. Брайан там, что ли, херней мается? Так вроде нет у него пушек такой мощности. Или есть?
- Это наш осветитель. Забей и отвечай на вопрос.
- Освети-и-итель, - он вдруг сплюнул в пыль. - Херли ты чушь несешь? Мне, особенно? Ты, мудила, хоть знаешь, в каком я звании?
- Так расскажи, мудила.
Его передернуло.
- Я спецагент правительства.
- А я Капитан Америка. О*уеть встреча на пирсе. Дальше что?
- Ни*уя ты не понял... Ладно. Зови меня Бак, о'кей? ОРИОН - это суперпупермега проект правительства Картера. После закрытия миссии Аполлон все силы НАСА были брошены туда. На поиск... - он поднял глаза к небу. - Тех.
- А этих? - поинтересовался я, покрутив пальцем у виска.
- Дебил, - устало отозвался он. - Ты думаешь, херли закрыли лунную программу? Потому что через них с нами вышли на связь. Оттуда, - он снова поднял глаза к небу. - И кто-то перетрусил настолько, что отдал приказ свернуть все нахрен. И дело передали от НАСА нам. А в 84м начали устранять потихоньку и тех, кто работал в ОРИОНе. Чик-чирик - и до свидания.
- А Миллер тут причем?
- Да хер его знает. Может, и он был в проекте. Я тогда был желторотиком, рокки, меня разве что за пончиками не гоняли. Если у Миллера была другая задача, я мог его и не видеть ни разу. Я только знаю, что он как-то умел... контактировать с Теми, - снова кивок в небеса. - И когда попробовал - здесь - мы вмешались. Пустили газ. Усыпляющий, клянусь! Но то ли он сработал вместе с излучением, то ли еще какая херня приключилась... Короче, мы не успели их вытащить. Мы пытались, но не успели. Почти никого не откачали. Парнишку помню, подростка... Его спасли. А остальных... Матерь Божья...
Я дал ему воды и придержал бутылку, пока он жадно, проливая на себя, пил.
- Там такая херня творилась, не приведи Господь. Куда там твоему Ираку. В Ираке хоть ясно: свой-чужой, мертвый-живой. А там...
Он помолчал.
- Меня уволили сразу на пенсию. Прикинь, в 24 года - на пенсию. Типа, все, отработал свое. И оставили здесь лесничим. Туристов шугать, ну и показания с приборов снимать кой-какие. Сам понимаешь, если служил: если эта хрень, - он кивнул на папку, - попадет в СМИ, мы такой истерики огребем, что золотая лихорадка покажется детской игрой. Как же, реальные, мать их так, пришельцы. Хотя и так уже огребли, дальше некуда.
- Слушай, - я подошел к нему и за шиворот поднял на ноги. - Руки я тебе не развяжу пока, ты уж извини. Пошли обратно, туда. И ты расскажешь моим ребятам все то, что рассказал мне. Под запись. Лады?
- Да ты о*уел вкрай, - выдохнул он.
- О`кей, оставлю тебя тут, позагораешь.
Он несколько минут раздумывал. Я ждал. Играл бутылкой с водой. Демонстративно.
- Ладно, хер с тобой, - он сдался. - Пошли. Только мот твой там заглохнет, учти. У Тех глушилки.
- Дотолкаю.
Мы дотопали до лагеря довольно быстро и сразу увидели толпу народа у фургона. Все чего-то голосили, верещали, лопотали, кто-то завывал "Звоните в 911!"
Я подошел поближе. Ах ты ж е* твою мать...
Элла лежала ничком, неловко подогнув под себя одну руку. А лицо Эллы было обращено в небеса. Человек так голову повернуть не может, это точно. Живой человек. Это ж какая силища нужна была, чтоб так...
Краем глаза я увидел, что Бак рванул куда-то между лачуг, но броситься за ним не успел. Элла села. И медленно, с чувством и диким хрустом повернула голову на место.
Вот же mudoblyadskoe prozaeblyadstvo!

[Todo Uno]

АДРИАН ФИШЕР.

Почему я согласился участвовать в съемках?  Все просто: они предложили мне деньги. Немного, но на недельку-другую кутежа вполне бы хватило, даже если найти сезонную подружку для скрашивания вечеров.
Куда удивительнее, что согласились они, услышав мое “я ничего не помню о секте и лагере”.
Пару сотен выдали авансом. Упаковка из шести бутылок пива, купленный у соседа косячок - и жизнь уже не кажется такой поганой штукой. Да, придется поехать в это захолустье и изобразить перед камерой слезы узнавания и ужас на лице, но почему бы и нет, легкие деньжата. А пока что можно греть кости и щуриться на заходящее солнце, пока не начнет казаться, что ты сидишь верхом на уходящем за горизонт луче света.
Этот образ со мной издавна -я точно помню, что в детстве катался на таком луче, сияющем, охватывающем, несущем куда-то в счастье.  Пожалуй, это единственное воспоминание, что я принес с собой из детства, - и именно оно появляется каждый раз, когда я прибегаю к изменению сознания или сексу. И это мой маленький секрет. О нем я не говорил даже гипнотизеру, который работал со мной после того, как из лагеря отравившегося меня увезли в больницу. О нем я не говорил квохчущим соседкам и родственницам, которые появились из ниоткуда и постоянно расспрашивали, как бедное дитятко себя чувствует, а заодно прибавляли пару ласковых в адрес покойных родителей. О нем я не говорил друзьям, когда мы рассказывали у костра разные невозможные истории, которые якобы с нами произошли. Возможно, пару раз по накурке я говорил о нем таким же хихикающим девицам, но вряд ли это можно считать полноценным рассказом. Луч был только моим.

Мы ехали какое-то бесконечное количество времени, да еще и по дорогам, которые моя многострадальная задница никогда не забудет. Сразу заметно - Мексика!
- Вы должны мне еще три сотни сверху за такое приключение, - пригрозил я съемочной группе. Судя по молчанию, это их напугало.
В дороге было чертовски скучно, и я завидовал тем, кто добирался своими силами. Сам-то я на трейлере ехать не мог, поэтому трясся вместе со съемочной группой, которую возненавидел всем сердцем хотя бы за унылое музыкальное дерьмо, что мы слушали всю дорогу.
Было душно и тесно, я извертелся в первый же час. Закидывать ноги на сиденья мне было запрещено, поэтому вскорости я изменил свои требования:
- Не меньше пяти сотен, слышите? И новые левайсы!
Мексика казалась бесконечным полем кукурузы, бобов и безысходности, которую они маскировали оранжево-зеленой мишурой и маракасами. Даже их песни оказались надрывными историями про тяжкий труд, ревность и поножовщину.
- ...и текилы побольше! - взмолился я, отводя глаза от многочисленных клонов Фриды Кало.

К вечеру следующего дня мы, наконец, доехали до места. Я не сразу поверил, что напоминающая свалку кучка покосившихся строений на отвороте дороги - то, куда мы держали путь.
- Здесь уже почти тридцать лет все в том же состоянии, что во времена секты, - пояснил один из мальчиков принеси-подай.
- Историческое достояние что ли? - пошутил я, осматриваясь. Большое скопление одноэтажных домишек - сколько их тут? Тридцать? Сорок? Стены поросли плесенью даже снаружи, стекла выбиты и хрустят под ногами. Впервые я нахожусь где-то, где даже грязнее, чем у меня.
- Я не подписывался на отпуск, где нельзя ходить босиком, - сказал я, разглядывая пробившиеся сквозь гнилой пол одуванчики. Рядом со мной молчаливо отирался Джейсон - сын Томаса Миллера, главы секты. Везучий сукин сын, не заставший шумихи с массовым самоубийством и воплями журнашлюх. Он даже в секте не состоял, да и был в то время совсем малолеткой, а все туда же - в съемках участвовать, лицом торговать.
Оператор Ник - большой серьезный парень из тех, что любят мотоциклы и доступных женщин, - начал снимать нашу реакцию на лагерь.
“Снимай, снимай, - подумал я. - Тут снимать-то нечего, несколько бараков под снос да и все. Я даже не буду изображать эмоции, вы мне заплатили меньше, чем я в пути намучался. За бесплатно штаны стер да бобовых газов нанюхался”.
Но, едва я коснулся стены, как память словно бы начала отматывать мою жизнь в обратном направлении, показывая и проясняя то, до чего не добрался даже хваленый больничный гипнотизер. Меня будто окружил сполохами пляшущий перламутровый свет, и я улыбался и смеялся, пытаясь коснуться цветных переливов, но вместо этого в моей руке оказалась странная фиолетовая таблетка. На этом воспоминание остановилось и, как я ни старался, не двигалось дальше.
- Давай же, - я несколько раз ударил ладонью стену, пытаясь возобновить показ, но тщетно.
- Не знаю, что ты там себе напредставлял, но сыграно отлично, - услышал я голос Ника. - Пойдемте снимем еще пейзаж от старого кострища, да и хватит на сегодня.
Я еще несколько раз коснулся стены. Пустота.
“Всему виной гипноз, - понял я. - Чертов циркач заблокировал мои воспоминания”.
Когда съемка прекратилась, было решено обойти лагерь. Черт его знает зачем - мне было совершенно понятно, что нового мы ничего не увидим, лишь брошенные проржавевшие кружки, сгнившие тряпки и битое стекло.
Я мурлыкал под нос “В гетто”, Джейсон все так же осматривался по сторонам глазами побитой собачонки, остальных я даже не удостоил вниманием. Нет, в команде были симпатичные девчонки, особенно выделявшиеся на фоне мексиканских угольков, но мне хотелось лишь получить деньги и свалить с этой помойки. В конце концов, здесь явно не моего полета птички, эти телевизионные крали слишком много о себе думают, хотя всего-то вовремя подсосали у нужного человека. То ли дело девицы из бара старого Джеральда, вот там да, сговорчивые, сочные, умеющие повеселиться и не имеющие претензий. На завтра ни ты ее не вспомнишь, ни она тебя, а это залог счастливой жизни.
- Смотрите-ка, - вдруг вскрикивает одна из цыпочек.
Вот тебе и на!
К одной из сараюшек прижалась палатка!
- Что за дерьмо? - громогласно вопрошает Ник, и палатка шевелится. Один за одним, как горошки из стручка, из нее вываливаются трое. Все в перьях, феньках, пропахшие травкой, с когда-то светлыми, а теперь просто длинными волосами. Чертовы хиппи. Единственный прок от них - всегда можно выменять на красивый шнурочек немного кайфа. Хотя девчонка среди них даже ничего - смазлива, несмотря на чуть заторможенный взгляд и разводы грязи на лице.
- Мы ничего не трогали, - поднимает руки козлобородый.
- Меня зовут Марк Шеннон, а это Кристен Коуди и Кай Крюгер, - говорит второй, щуплый и то ли смугловатый, то ли самый испачканный. - Мы путешествуем по заброшенным местам.
- Мы и знать не знали, что тут будет кто-то еще, - перехватывает слово козлобородый.
- Возьми перышко, чтоб иметь право голоса, - бурчу я.
- Мы уже два дня здесь живем, - девочка говорит медленно, чуть запинаясь. - Мы можем уйти, если хотите.
Мне становится неинтересно, чем закончатся переговоры с укурышами, и я иду осматривать лачуги. В конце концов, вымотаюсь и быстрее усну - здесь явно немного развлечений.
Что-то есть притягательное в скелетах домов, когда-то наполненных жизнью. Я всматриваюсь в крыши, ступени, надеясь, что память дорисует людей и события. Но ничего не происходит.
В одном из домов я вижу на стене полустертый крест. Кто тут жил? Бывший пастор? Мечущийся христианин? Почему он оказался в секте? Чем прельстил его Миллер? Но ответов не было.
Не знаю, почему я решил задержаться. Накрываю крест ладонью, закрываю глаза, и через какое-то время, чуть задохнувшись, слышу в ушах голос. И точно знаю - это голос Томаса Миллера.
- И мы подходим к следующему вопросу. Кто такие ангелы? Нас учили, что это существа из света, но так ли это? Вот так просто? Мы все знаем, что свет - это что-то временное. Условное, если хотите. Люди могут потушить его. Тучи могут спрятать его. Ладони могут заслонить от него. Плотная ткань может оградить от него. Зима может победить его. Так что же, ангелы - это всего лишь немощный свет? Нет, это просто нелепо! Как мы называем тех, кто спускается с небес на неизведанных механизмах?
- Пришельцы! - выкрикивает кто-то из зала.
- Именно. Крылья ангелов - всего лишь упрощение для неокрепших человеческих умов. Во все века люди рисовали на стенах пещер, высекали в храмах, изображали на фресках кого-то, кого мы считаем выходцами с иных планет. Вот и ответ, почему у всех народов рай располагается на небе. И только ангелы - простите, пришельцы - со своими технологиями могут забрать на небо живыми. А именно к этому мы все и стремимся.
...реальность пытается прервать мой сеанс связи с прошлым: я слышу голос режиссера, кажется, его зовут Энтони, но я выставляю мысленный щит от него. Слишком много дел, слишком много вопросов.
Я провожу ладонью вдоль стены - дерево нагретое, теплое, словно бы ожило и говорит со мной.
Миллер в моей голове снова, как в детстве, держит меня за руку и показывает, как рисовать разные знаки и символы. Защитный. От зависти. От злобы. От искушения. Для призыва. И я повторяю эти знаки сейчас, спустя десятилетия.
- Сынок, кушать, - и воображаемый мел выпадает из пальцев. Это голос матери! Голос, которого я, как думал ранее, не знал. Но нет - я узнаю круглое синеглазое лицо, узнаю запах цукатов от фартука, узнаю упрямые локоны медового цвета.
- Опять в муке весь извалялся, - смеется отец. Огромный, с колючей рыжей бородой - как я вообще мог его забыть? - Вот это помощник растет, Линда.
- И не говори, Бен.
Отец подкидывает меня под потолок, и сердце замирает, но я боюсь показать страх, потому фальшиво смеюсь.
- Я же уже взрослый, пап!
Что звучит смешно, учитывая надетый на меня свитер с мухомором,
А потом - снова голос Миллера:
- Каждый из нас может попросить Их прийти за ним. Но не каждого Они возьмут с собой.
И какая-то суета.
Мать взволнованно собирает нужные вещи в одном месте. Отец хмурит лоб и курит самокрутку за самокруткой, а по вечерам что-то обсуждает с соседями.
- Братья, наш лагерь в опасности, - словно радиорепортаж звучит над всем голос Миллера. - Иноверцы планируют напасть на нас, а силы наши малочисленны. Потому слушайте меня внимательно и действуйте неукоснительно: готовы вы или нет, но нужно позвать Их, и пусть заберут они избранных, а оставшиеся пусть выйдут из лагеря, и пусть живут они своей жизнью, пусть отдадут себя в руки агентов или родственников. Приступайте же, братья.
...На этом картинка прерывается. Какое-то время я прихожу в себя, смахиваю слезы, сдерживаю дрожь. Благодарю мироздание, что камеры нет рядом. Что-то перевернулось в этом мире, что-то изменилось. Я теперь не был отрезанным ломтем. Я знал, от кого унаследовал веснушки и близорукость. Я знал, на какой полке стояла любимая книга про путешествия Нильса. Я знал, какие песни мне пели перед сном. Моя вселенная обросла десятками важных мелочей.
Резко выдохнув, я немного неуверенно отправляюсь исследовать лагерь дальше.
В одной из хибар краем глаза улавливаю какой-то свет. Так и есть - на полуразвалившемся столе с подсунутыми под ножки кирпичами стоит монитор. К монитору через камеру подключен древний видеомагнитофон - я таких с юношества не видел. Камера и монитор вроде бы новые, наверняка из оборудования киношников. Засели тут, значит, подальше от глаз и смотрят... хм, проповедь Томаса Миллера они смотрят. Я внимательно рассматриваю поставленное на паузу изображение - те же очки с дымчатыми стеклами, те же припорошенные сединой виски. Выражение лица - то ли брезгливое, то ли одухотворенное, как всегда перед паствой. Вот только стена за спиной Миллера меня смущает - деревянная, вся в нарисованных шарах с исходящими лучами. “Нужно найти стену”, - решаю я и мечусь по территории лагеря. И даже нахожу нужное место, уверен, что нужное, но стены - той самой стены! - нет. Снесена. Украдена. Унесена. Пропала! Я закрываю руками лицо и вижу окончание истории.
Фиолетовая таблетка красивая. Яркая. Тяну ее в рот. Все вокруг замедляется, искажается, листва на деревьях превращается в спиральки. А взрослых мучительно, медленно, очень четко, словно на видео высокого качества, рвет. У них подкашиваются колени, они падают, позывы рвоты складывают их пополам. Мать стоит на четвереньках и напоминает физиологичный фонтан, ее чудесные волосы, ее чистое аккуратное платье - все в ошметках полупереваренной пищи. Она жалобно всхлипывает, но пытка жуткими спазмами не прекращается.
Среди них появляются люди в камуфляже (“некрасивая пятнистая одежда” - мелькает в голове у одиннадцатилетнего меня) и противогазах. Они заглядывают в лица страдальцам и что-то показывают друг другу. И в этот момент я переворачиваюсь на спину и тянусь к радужному свету, я хочу поймать его, удержать, сохранить. Человек в противогазе наклоняется надо мной, но я отталкиваю его, что-то кричу, плачу от того, что луч ускользает.
А просыпаюсь уже в больнице.
....Так вот что произошло здесь почти тридцать лет назад!
И, я не я буду, но Они снова здесь, я чувствую это. Я же чертил знаки! Наверняка, Они откликнулись. Вот почему сейчас передо мной завеса из переливчатого света. И я шагаю в нее, без раздумий.

Лагерь распростерся подо мной как на ладони. Каждый его уголок виден мне, даже сквозь уцелевшие крыши. Каждая щепка на полу. Каждый осколок на траве. Каждый волос, каждый камень, каждый листок.
Все это напоминает муравейник - уродливый, скучный, бессмысленный.
Вот одна мужская фигура поспешно идет от лагеря, а за ней не менее быстро шагает другая.
Вот какой-то пьянчуга сидит в углу хижины и привычно глотает дешевое пойло, чтоб заглушить страх перед возвращающимися Ними. И в этот раз страх его оправдан.
Вот всеми забытый труп, обсиженный мухами.
Вот все, кто принял фиолетовую таблетку. Да я сам поспособствовал этому, как-никак! Двое из встреченных сегодня хиппи приняли таблетку. Говард Блум принял таблетку. Хиппи Марк откровенно трусит, но не хочет отставать от друзей и тоже принимает таблетку. Я зову их к себе.
Говард Блум во все глаза смотрит на меня, но намертво вцепился в земной мир. Упрямо сжимает губы и мотает головой.
Я становлюсь во главе своего отряда и увожу за собой.
Когда мы исчезаем, ослепительно яркий свет заполняет собой лагерь.
Не луч.
Не сполох.
Не забытое воспоминание.
Слепящая всеобъемлющая замершая вспышка.

[Todo Uno]

ЭЛЛА ХОУП.

Синий становится желтым, желтый становится фиолетовым, фиолетовый становится зеленым. Сквозь мраморно-узорчатые радужные переливы то тут, то там прорывается чернота, будто пытаясь ухватить Эллу за руку. Или за ногу.

Глупый песок. Не собирается и сыпется. У Викки получается, а у Эллы не получается. Глупый песок, глупые куличики, дурацкая Викки! Кто-то за спиной протягивает руки и забирает из детских пальцев совочек. Сквозь возмущенные слезы Элла видит, как эти руки уверенно разметают в стороны сухой песок, обнажая влажный слой, наполняют формочку. Дай-дай-я сама! Теперь сама!

Моргнув, Элла видит перед собой черное. Еще раз моргнув — яркое алое пятно, оно волнуется, будто под легким ветерком. Покрутив головой, она понимает: вокруг так тихо, что даже в ушах не звенит. Пошевелив руками, осознает, что никакой опоры и близко нет. Почему-то это не вызывает никаких эмоций; ни страха, ни удивления, ни интереса. Ничего. Словно она ставит отметки в списке дел – готово, готово, готово, идем дальше.

 — Куда мне отсюда идти? — поставленным, но не очень уверенным голосом спрашивает Элла.
— А куда ты хочешь попасть? — отвечает человек за кадром. Шуршат листы бумаги. А4, желтоватая, потрепанная. Отчего-то Элла не жет отвести глаз от этой помятой распечатки в чужих руках.
— А мне все равно, только бы попасть куда-нибудь, — пожимает она плечами грациозно, как репетировала вчера.
— Тогда все равно куда идти. Куда-нибудь ты обязательно попадешь.
Человеку за кадром не хватает эмоций. Или он даже не пытается их изображать, раздраженно думает Элла. Как можно с таким пренебрежением относиться к чужой мечте? Для того, что ли, она половину жизни потратила на попытки получить роль – для того, чтобы этот… этот… так скучающе сидел на ее пробах?..
— На что мне безумцы? — спрашивает Элла, тщательно дозируя изумление в голосе.
— Ничего не поделаешь, — лениво отзывается человек. — Все мы здесь не в своем уме — и ты, и я.
— Откуда вы знаете, что я не в своем уме? — произносит Элла финальную фразу.
— Конечно, не в своем, — слышит она в ответ. — Иначе как бы ты здесь оказалась?

Естественно, на роль ее не взяли. Какая-то белобрысая идиотка с лицом аутиста обошла ее. И потом, разбирая эту неудачу по буковкам, по косточкам, прокручивая в памяти последние фразы, Элла не раз горько усмехалась. Вот уж, мать его, вещий диалог.

Сияние вверху гаснет, уступая черноте, и из мрака выплывает еще одно воспоминание. Запрокинув голову, Элла безучастно наблюдает.

— Скотина! — визжит она, сжав кулаки и яростно стуча каблуками об пол. — Ненавижу тебя, ублюдок! Ненавижу!
— Дорогая, — суетится Говард, одной рукой застегивая молнию брюк, второй выпроваживая эту рыжую паскуду из номера, — дорогая, ну что ты, в самом деле…
Острая шпилька каблука с хрустом ломается, не выдержав накала страстей. Пошатнувшись, Элла сбрасывает обе туфли и по очереди запускает их в любовника. Звенит разбитое стекло.
— Сьтёёё ти, — яростно повторяет она, передразнивая, — фсямам деееели… Урод! Хоть бы постыдился эту бл*дь в нашу постель тащить!

Когда ты окружен со всех сторон и изнутри доверху заполнен бесчувственной пустотой, видеть себя в такой буре эмоций… никак, если честно. Моргнув, Элла понимает, что сидит в самом обычном кресле кинотеатра. Вопреки правилам, в зале чертовски светло. Глаза немного слепит, и Элла щурится, присматриваясь к происходящему на экране.

Нет, ничего нового. Говард, секс, наркотики, обоюдные измены, ссоры, драки. И Элле… никак.  

— Зачем я все это смотрю? — помолчав, произносит она. Звук собственного голоса после долгой тишины звучит странно, говорить отчего-то трудно.

— Ты умерла, — отвечает кто-то за спиной. Мгновение Элла медлит, пытаясь понять, кто еще присутствует на этом специфичном показе. Но даже пол говорящего по голосу определить не удается. А оглядываться… не хочется. Или не можется? Да какая разница…

— Это не ответ, — отмечает она. — Давно? Как это произошло?

Экран гаснет и снова загорается. Какая-то грязная хижина, какой-то грязный пьяный мужик в рванье невнятно пытается отстаивать свое право торчать в этой хижине. Элла на экране кривится и хочет вызвать охрану, но вдруг все вокруг заливает ярким светом. И спустя несколько секунд сквозь белоснежный сияющий поток проступают очертания ее тела; оно приподнято над землей, голова запрокинута, пальцы дрожат. В один миг неведомая сила сминает экранную Эллу, как конфетный фантик, и бросает оземь. Последний кадр — стремительно тускнеющие глаза.

— Не могу сказать, что я надеялась умереть в своей постели, перевалив за сто лет, — обращается Элла к Тому-кто-сидит-сзади, — но это что-то совсем странное. Что это было и почему оно досталось мне?

В гробовом молчании экран снова гаснет, а затем глазам Эллы предстают кадры невинной вечеринки, которая стремительно превращается в разнузданную оргию. Не то что бы Элла не знала, как это бывает, но… но свою мать, совсем еще юную, не потрепанную неприятной беременностью и тяжелыми родами, не заезженную бытом и родительством, она увидеть не ожидала. Красавица на экране сладко стонет под худым темноволосым парнем, сминая пальцами простынь, и Элла отводит глаза.

— Кем бы ты ни был, — говорит она, — у тебя явные проблемы с прямыми вопросами и ответами на них. Что это значит вообще?  

— Ты хочешь обратно на Землю? — отзывается голос, и впервые сквозь толщу спокойствия и безразличия в глубине Эллы вздрагивает червячок раздражения. — С одним условием: ты останешься той, что ты есть сейчас, а не той, что я тебе показал.

— Хочу, — без лишних раздумий отвечает Элла. — Меня сейчас все устраивает.

— Я отдаю тебе этот экран, — вдруг говорит Тот-кто-сидит-сзади. Элла не успевает открыть рот, как он добавляет:
— Ненадолго. Чтобы ты смогла нарисовать на нем Землю своей мечты.

Отчего-то Элла сразу понимает, что и как ей нужно сделать, и уже спустя секунды на белоснежном полотне проступают черты ее идеального мира.

Мягкий толчок в спину заставляет Эллу открыть глаза. Шея ноет. Ужасно затекла. Ох, весь организм затек, пока она тут валялась! Приложив определенные усилия, Элла заставляет непослушное тело сесть, аккуратно поворачивает голову в то положение, которое предусмотрено природой, и наконец замечает сгрудившихся вокруг людей. От застывшей в молчании толпы отделяется один мужчина, обрюзгший и помятый, лезет обниматься, лепечет что-то несвязное.

Говард. Да, это Говард.

Узнавание не приносит с собой ничего, кроме желания выпутаться из объятий любовника.

— Элла, ты же мертвая была! — выкрикивает кто-то.

— Ты… Ты воскресла, — растерянно бормочет Говард, пытаясь заглянуть Элле в глаза. — Я сам видел… щупал… ты воскресла! Кто тебя убил? Ты видела, кто это был?

От нарастающего гомона хочется уйти, и Элла уверенно расталкивает людей. В конце концов, она тут по делу, хоть и не очень понимает, по какому именно.

Некоторое время ей приходится безрезультатно плутать между хижин, но в конце концов она находит его. Человек в очках с дымчатыми стеклами смотрит на Эллу, и Элла встает перед ним

[Todo Uno]

ДЖЕММА РЭНДАЛЛ

Она улыбается мне и смеется, пока мои руки лежат на руле, и я представляю это, не имея возможности увидеть. И я уже знаю, что она вот-вот опять назовет меня этой дурацкой школьной кличкой. Просто ради того, чтобы посмотреть, как мое лицо исказится от легкого стыда и раздражения на себя-прошлую и на то, что кто-то слишком много знает. Я считаю про себя. «Три, два, один, пуск…»

— Оторва Джем, куда подевались твои драные джинсы и десяток плетеных фенечек? Что это за строгая леди за рулем представительного авто, и куда ты дела девушку, которая на спор подошла к незнакомцу, чтобы облизать его испачканные соусом пальцы?

— Я просто выросла, — смеюсь. — К тому же, мне нравится то, что я делаю. Это куда более таинственно и загадочно, чем проникать в мужской туалет, чтобы сфотографировать член первого красавчика школы. И так я считаюсь вполне разумным человеком!

— То есть под этим строгим костюмом все еще где-то есть авантюристка Джемми-Джем?
— Обижаешь! Иначе я не стала бы участвовать во всем этом сектанском деле. Восстанавливать такие события…

— … завораживает, — продолжает за меня Мэгги, а потом вдруг ее искрящиеся весельем глаза тускнеют, а внимание переключается  с меня на дорогу.

Она всегда видела чуть лучше. Спустя мгновение я тоже замечаю, как рядом с лагерем съемочной группы, куда мы и собираемся, стоит темная фигура. Сначала мне становится очень не по себе. Будто что-то давит на грудь, или пытается выкачать воздух из легких. Но спустя мгновение — наваждение исчезает. И я понимаю, что это просто голосующий мужчина. Что он тут делает вообще? Я смотрю на Мэг. Она — на меня.

Одновременно произносим:
— Надо остановиться.
Я продолжаю:
— Спросить, куда его подвезти.
А потом она:
— Мало ли, ему нужна помощь.

Ха. Помощь, как же… Я торможу, подъезжая к нему поближе. И все становится тягуче медленным. Как последние десять минут перед окончанием рабочего дня. Или как тот десяток мгновений, когда до сознания доходит что-нибудь страшное. Потому что за эти медленные мгновения мужчина успевает размашистым шагом приблизиться к моей любимой «Subaru». Он вскидывает руку, и с феноменальной легкостью открывает незаблокированную дверь… рядом с Мэг. А потом — раз — и она летит в темноту, прочь из машины, в то время как дверь с грохотом захлопывается. А еще недавно казавшийся безобидным, мужчина проникает внутрь, и лишает меня доступа к кислороду.

Обломанные ногти впиваются мне в шею, и я начинаю кашлять и бить руками по рулю. Лицо искажается, я знаю. Сердце колотится, как бешеное. Но все это как-то в отдалении, как будто я не я, и это у какой-то другой Джеммы Рэндалл за спиной сидит бешеный ублюдок и сжимает ее шею в своих грязных лапах. За себя почти и не страшно. А вот за Мэгги… Она летела на асфальт, жива ли она, все ли хорошо?! Но — лишь пока он не заговорит.

— Я — Бак. Ты должна уехать отсюда. Ты останешься мертвой, если не уедешь. Ты будешь мертва сама, или тебя убью я, неважно, но если ты не уедешь, ты будешь мертвой.

Это похоже на бессвязный бред, и мне становится страшно, что я случайно подобрала психа. Чувствую подступающие слезы, и он давит на шею до тех пор, пока я не поворачиваю обратно. И едет со мной, хотя я не хочу его здесь видеть, не хочу, мне нужна Мэг. Зачем мы остановились? Зачем я подобрала этого ненормального? И его голос… Такой отстраненно-потусторонний. Он здесь, но его нет, он раздается как будто откуда-то прямо из грудной клетки. Воображение подкидывает деталей, и мне кажется, что его ребра раскрыты, а между ними бьется обнаженное сердце, залитое мертвой кровью. Яркий образ, что рождает голос, заставляет меня сдерживать тошноту. Но я хочу жить. И веду вперед, куда он говорит. И слушаю его бред, отчего мой разум все больше и больше рождает чудовищ.

Он бубнит себе под нос какую-то чушь, и у меня бегают мурашки, когда я вслушиваюсь в фразы. В обрывки. Он говорит тихо, но вкрадчиво, и это какой-то сюрреализм. «Заберите меня отсюда!» — вот все, что я думаю, когда слышу бред вроде:
— Мертвое должно оставаться мертвым, нельзя пытаться обмануть фундаментальные силы этого мира. Рис — идиот и сволочь, к тому же трепливая… Это он, он это все устроил! Т-тупой полудурок…
Или другой, не менее странный:
— Нельзя будить такие чудовищные силы, не имея подушки под задницу. За этим должны были следить. Контролировать. А теперь… даже я не знаю, чем это все кончится.

Я слушаю его удивительно четкий бессвязный бред, понимая, что ледяные от пота руки скользят по рулю. Мне хочется отвлечься, и я стараюсь не слушать, и смотрю прямо. Только вот творится какая-то гребаная дьявольщина! Прямо передо мной на дороге — еще один мужик, и я могу поклясться могилой матери, что раньше, мгновение назад, никого не было! Едва успеваю ударить по тормозам, и машина противно визжит. Она пытается побороть гравитацию и остановиться раньше, чем от мужика останется мокрое пятно на асфальте, а я панике жмурюсь, надеясь... Дьявол знает на что, но я не хочу никого убивать!

Машина останавливается. Наконец, да! Чувствую струйку крови, стекающую по губе. Прикусила? Облизываю соль с губ, и в тот же момент открываю, наконец, глаза. Снова какой-то бред! Как Бак мог оказаться рядом с моим джипом?! Не понимаю. Только что ведь… Может, мне снится сон?! С силой щипаю себя за руку. Ничего. Я все еще в этом бреде. Сглатываю слюну. И вдруг осознаю. Тот, второй, вообще должен быть мертв. А он стоит рядом с Баком, словно по нему не проехалась только что увесистая машина, а так. Кошка мимо прошла, щекой об него потерлась. Этот сукин сын живее всех живых!

А он… Резкий жест. Рука молниеносно выбрасывается вперед, словно отдельно от воли хозяина, и хватает Бака за горло. Совсем как он ме… Нет. Я трясу головой, потому что человек не может сжать чужое горло с такой силой. И ведь сначала он просто держал его над землей. Ждал, пока Бак подергается пару секунд, задыхаясь. И лишь потом… Для меня? Словно подтверждая это, незнакомец смотрит на меня. Пристально. А потом поднимает руку, которой размозжил горло Баку, и медленно облизывает окровавленные пальцы. А второй — отбрасывает тело от себя, словно половую тряпку. Меня тошнит, и это выключает, наконец, ступор. Я даю по газам.
Я не помню, как ехала, и не помню, куда, знаю лишь, что никогда еще не ездила так быстро. И что эта картинка, как убийца облизывает окровавленные пальцы, будет преследовать меня вечность. А еще — что я не хотела возвращаться в лагерь. Оно… само. Это просто паника, она привела туда, откуда все начиналось!

А потом я понимаю, что чувствую на себе пристальный, холодный изучающий взгляд. И на весь салон несет подгнивающей кровью… Что?! Я оглядываюсь. Он — облизывается, и губы его в крови, что добивает меня контрастом. Худощавый мужчина лет сорока, в хорошей кожаной куртке. Слизывает с пальцев кровь того, кого недавно убил, придушив и разорвав горло голыми руками. Истошный визг, который я издаю, сделает честь любой свинье, привезенной на бойню, но именно ею я себя и чувствую. Я вздрагиваю, и открываю дверь, практически выпрыгивая из машины на ходу. К черту, я лучше переломаю себе все, чем останусь с ним!

Мне везет. Ноги и руки целы, я сразу вскакиваю, и бегу в лагерь. Но время будто замедленное. Я спиной ощущаю взгляд, и понимаю, что тот мужик уже выбрался из машины, и идет за мной. Я не знаю его, но это конец, конец! Только ноги сами бегут, пока по щекам текут панические слезы. Лагерь и ближе, и дальше. Я понимаю, что это конец, только тело не хочет. Оно передвигается помимо моей воли, пока сердцебиение отдается в ушах, словно кто-то играет на барабанах что-то похоронное. И пока тело бежит, я борюсь с болью в легких, и невольно оглядываюсь.

Его рука почти касается меня, пытаясь схватить. Только… в этот момент он падает, и начинает выть, как раненный волк. Если ему больно, то… какого черта?! Эта мысль даже не пытается быть логичной. А тело — бежит, и бежит отдельно от меня, просто потому что мне страшно остановиться, он едва меня не убил, едва!

И я останавливаюсь, лишь когда вижу Мэг на красном мотоцикле. Потому что я не могу понять: что она здесь делает? И потому что падаю на землю и рыдаю от облегчения.

[Todo Uno]

МЭГГИ БЕРДВЕЛЛ.

- Моя мать была просто помешана на благопристойности, - говорю я. Наша семья должна была быть самой приличной, самой порядочной и самой лучшей, так она считала. По крайней мере, внешне, и плевать, сколько шкафов забито скелетами. Мне кажется, убей я кого-нибудь, она изо всех сил помогала бы мне прятать труп и заметать следы. Не из любви ко мне, нет, а чтоб репутация семьи не пострадала.

Джемма смеется. Она только что рассказала мне о своей матери, и я, совершенно неожиданно для себя, начала вспоминать о своей. До этого я ни с кем ее не обсуждала: просто не хотела вспоминать. Но Джемма умеет расположить к себе, и я продолжаю изливать душу.

- У нас были соседи, Джоунсы, бездетная пара лет сорока. Между матерью и миссис Джоунс было негласное соперничество – у кого лужайка перед домой гуще и забор белее. Так что, несмотря на любезные улыбки, мать терпеть ее не могла. Однажды днем из дома Джоунсов вылетела полуголая девка, звавшая на помощь. Мать поспешила к ней, затем поднялась в спальню и обнаружила там труп хозяина. Этот недоумок додумался притащить домой шлюху и умер прямо под ней от сердечного приступа. Разумеется, через пару часов к нам в гости за заявилась главная сплетница городка, мисс Боунд. «Как это ужасно, как это ужасно», - причитала она с наслаждением в голосе. «Вы знаете, дорогая, я ведь заходила в их дом», - начала мать, и мисс Боунд нетерпеливо закивала, «мне неловко об этом говорить, но постельное белье было таким несвежим, а пыль с каминной полки не стирали пару недель», - продолжила мать осуждающе и добавила «неудивительно, что бедный мистер Джоунс привел эту девушку».

Джемма хохочет, запрокинув голову. Спустя восемь лет я могу рассказывать про дом со смехом, без ненависти и отвращения, словно это все было с кем-то другим.

- К пятнадцати годам я была по горло сыта лицемерием, показушной доброжелательностью, юбками ниже колена и походами в церковь. И сбежала в Сан-Франциско, пообещав себе больше не молиться перед едой, не надевать юбок длиннее фута и не быть хорошей девочкой. Никогда. Отныне и впредь.

Я замолкаю, поняв, что Джемма напевает слова if you going to San Francisco.

- Нет, возражаю я, - людей с цветами в волосах я там не встречала, но свободной любви и без хиппи было навалом. Точнее, свободного траха. Но мне повезло, я многому научилась от этих мужиков. Я хихикаю, - не ухмыляйся, я не про секс говорю. Хотя, и в сексе тоже.

Джемма улыбается и кивает, продолжая мурлыкать мотивчик песни, а я прикидываю, как бы намекнуть, что я не против продемонстрировать ей итоги своего «обучения». Я давно планировала это сделать, но на прошлой вечеринке слишком долго надиралась для храбрости, и когда пошла к ней, Джемма уже тащила в подсобку того парня из отдела новостей. А я опрокинула еще пару шотов и уехала с Ником. Впрочем, это было забавно. Обожаю шокировать одноразовых мужиков, особенно если они воображают, что это не one-night stand, а начало отношений. Нику на вопрос «почему?» я ответила, что любовник из него еще хуже, чем оператор, хоть в это и сложно поверить. Но ему еще повезло, в прошлый раз невыносимо романтичный юноша решил разбудить меня, сделав куни. А я стала отталкивать его, испуганно лепеча «нет, не надо, не унижайся». Видели бы вы его лицо!

- Смотри!, - восклицание Джеммы отвлекает меня от воспоминаний. Оказывается, мы почти добрались до лагеря. У дороги голосует какой-то потрепанный мужик лет пятидесяти. Я бы проехала мимо, прибавив газу и обдав его пылью, но за рулем Джемма. Она решает притормозить и узнать, чего мужик хочет. Но стоит нам остановиться, как этот ублюдок вытаскивает меня с сиденья и швыряет на дорогу, прямо как в сраном гта! Пока я поднимаюсь, морщась от боли в ушибленном локте, мужик уже усаживается на мое место рядом с Джеммой и хватает ее за горло. «Едь обратно!», - орет он, и перепуганная Джемма с побледневшим лицом разворачивается и уезжает прочь.

Твою ж мать! Я матерюсь вслед джипу, а затем нервно смеюсь: до меня только что дошло, что в одном моя мать все-таки была права – пристегиваться надо обязательно.

Затем я лезу в задний карман джинсов за телефоном. Он чудом не разбился, хоть я и приземлилась на задницу, но толку от этого мало, позвонить все равно не получается – почему-то нет сети. Чертыхаясь, я бегу к лагерю. И почти сразу выдыхаюсь. Определенно, мне надо бросать курить. Но мне везет: на дороге лежит байк Ника, хотя самого Ника нигде не видно. Конечно, я надеюсь, что с ним все в порядке, но рада, что его нет - с рождественской вечеринки отношения у нас немного натянутые. Я завожу байк и мчу назад в надежде догнать джип Джеммы.

Через пятнадцать минут я вижу Джемму, бегущую мне навстречу. «Ты в порядке?», - кричу я ей,  «что с этим мудилой?». Она в панике и сбивчиво рассказывает, что угонщик мертв, но за ней гонится кто-то другой. И в самом деле, дальше на дороге я вижу мужика в черной коже, но он почему-то не двигается с места. Что за хрень тут происходит?

- Джемма, садись на байк и давай сваливать отсюда нахрен, - говорю я. - Доедем до лагеря, а там уже ребята помогут. По дороге Джемма пытается мне что-то рассказать, но ее крики заглушает рев мотора.

Мать твою! Над лагерем чертовых сектантов взлетает несколько светящихся шаров, и я торможу так резко, что чуть не перелетаю через руль.

- Джемма, что это может быть?, - спрашиваю я. Но она не понимает, о чем я говорю, и клянется, что никаких шаров не видит.  Что за срань? Я ведь уже две недели ничем не обдалбывалась, это совершенно точно не глюки. Когда мы наконец добираемся до лагеря, я успеваю накрутить себя почти до истерики. «Сейчас доедем и во всем разберемся», -повторяю я себе, пытаясь успокоиться, - «все будет нормально».

Но оно нихрена не нормально! Посреди лагеря какой-то грязный тип угрожает Нику и Брайану пистолетом. Не успев толком подумать, я жму на газ и врезаюсь в него сзади, сбивая с ног. Он пролетает на несколько метров вперед, выронив пистолет, и парни скручивают его. А я эффектно торможу, подняв пыль. Учитесь, сучки! И кто после этого скажет, что не стоит тусить с байкерами? Мы слезаем с мотоцикла, и я замечаю режиссера, который с ошеломленным видом сидит прямо на земле.

- Что происходит? Кто это, черт возьми? Что с Лоуком? Где остальные?, - я задаю кучу вопросов, но никто мне не отвечает, только Ник делает неопределенный жест рукой. Я окончательно закипаю и отправляюсь дальше в лагерь в поисках остальных ребят.

Я спешу мимо полуразрушенных лачуг и замечаю несколько человек, усевшихся на землю. Один из них Джейсон, которого я не сразу узнаю из-за того, что он сейчас в очках с дымчатыми стеклами, а напротив него – наш продюсер со своей соской, которые внимают Джейсону с почтительным видом. Тот сидит, скрестив ноги по-турецки, и на пару секунд из-за игры света и тени мне кажется, что Джейсон парит в паре сантиметров над землей. Происходящее все сильней похоже на кошмарный сон…или на приход, но я ничего не принимала, честно!

Пока я стою в ступоре, из-за моей спины выходит тот самый мужик в черной коже, потом откуда-то появляется неопределенного возраста бабища в бесформенном балахоне, за ней – чернокожая девочка и рыжий парень в деловом костюме. Все они направляются в Джейсону и усаживаются у его ног.
Мамочки, да что за дерьмо тут творится?

[Снайпер]

Говард - Пыщ!

[[Begotten]]

Адриан и Джейсон такие параллельные.))

[Todo Uno]

Говард - Пыщ!

Да.

Адриан и Джейсон такие параллельные.))

Девчонки зато перпендикулярные)

[Todo Uno]

Ааа, да, Энтони порадовал мою внутреннюю филологическую деву. Это специально так, передает восприятие персонажа.

Собственно, традиционно, кто сможет рассказать, что у них там вообще произошло - тот и молодец.

[Кейли]

Собственно, традиционно, кто сможет рассказать, что у них там вообще произошло - тот и молодец.

произошла какая-то дикая хрень   я ничего не понимаю

фиолетовые таблетки те же, которыми потравились в прошлый раз, да?

[Кейли]

не понимаю, Джейсона тоже чтоль задушили, а потом вернули?

[Todo Uno]

Джейсона не душили, только дали по башке, чтобы отнять найденное им.
Потравились в прошлый раз как раз не таблетками. Что делают таблетки - можно проследить по Говарду и Адриану.

[Кейли]

а, то есть нападение на Джейсона точнее описано в тексте Лоука.

тогда чем потравили? действительно правительство газом? я решила, что Бак бредит

[Todo Uno]

Действительно. Правда, я так поняла, что правительство такого эффекта не ожидало, газ был усыпляющим, но малость перестарались.

[Кейли]

слишком сложно для меня все-таки. Ник и Мэгги ничего не принимали, но один видел воскрешение Эллы, а вторая шары. Или шары - это Адриан вознесся?
то, что Бак работал на правительство, не объясняет, почему его не сбило машиной  

[Todo Uno]

Так и есть. Адриан и люди, которых он увел за собой.

[Кейли]

погодите, а дымчатые очки - это чтоб глаза вспышками не пожгло?

тьфу, я дебил. Машиной сбило не Бака, а какую-то НЕХ

[Todo Uno]

Это, я думаю, знак того, что Джейсон стал преемником своего отца. Но про вспышки практичненько, пусть будет.
Про несбиваемого мужика: это же не Бак был, а чувак в черной коже.

[Кейли]

да-да, до меня дошло чуть позже

[Todo Uno]

Можно обдумать сущность НЕХ, функции Бака и сторожа (там сторож был, или его похерили? Я точно помню его в черновых наводках).
Можно прикинуть, что запустило всю карусельку, и в чем сущность карусельки.
Что произошло с Эллой, и почему именно с ней.
Кто "бог морского народа".

[pysh000000]

Сторож у меня был.

[Снайпер]

Что произошло с Эллой, и почему именно с ней.

Потому что дура, а дуракам везет.

[Todo Uno]

Ааа! Да, кстати, кто себе назло умеет виртуозно гуглить, тот не знает о допиливании концепта по сравнению с прошлой версией.  
У Эллы в тексте есть объяснение, если покопаться.
И если понять, что и почему случилось, то можно почти весь маскарад распутать.

[Кейли]

я не догадываюсь, как трактовать "нарисовать на нем Землю своей мечты"
но думаю, Эллу выбрали, потмоу что она могет. Или та давняя оргия была частью плана. Элла же не должна учинить новую оргию и забеременеть от Джейсона??

[Todo Uno]

Ну вот умничка же.
Потому, что могет. А оргия - объяснение, почему могет.

[Кейли]

я думала, что она дочь НЕХ, но видимо, нет, он ей шею свернул, получается. или не он?

я еще не понимаю
почему топилась дева-хиппи?
то, что там глохнут мобилки и двигатели, это мистика или происки злоумышленников?
почему НЕХ выл?
имеют ли значение слова Томаса о том, что инопланетяне кого попало не заберут?

[[Begotten]]

Итить. Мы что, реально написали вот то, что описано выше? ненененененененене.

[Снайпер]

Ну Говарда вон не забрали, а подростков забрали. Он фейсконтроль не прошел.