Текстовушки. Архив

[Снайпер]

Шестой! Хо-хо.

[Снайпер]

А у нас седьмой текст и мы начинаем!
Чу! Замри, смертный. Взгляни на танец подводного народа, коль дозволяют тебе.

Ныряли в Финский залив:

[Begotten]
Simka
Succin
Мастер-Фантаст
Сашетта
Снайпер.

[Снайпер]

1. 1703

На глубине вода темна, холодна, покойна. Недвижима, даже когда поверху бушуют шторма. Чем старше мы становимся, тем глубже живем, ближе к илистому дну, подальше от мелководной суеты. Мы уходим на дно, и в урочный час тела наши ложатся в основания наших же городов.

Мой час пришел. Я двигался по дну, вздымая щупальцами ил и песок, сотрясая тяжелые воды, борода моя и усы тянулись следом. Молодой тритон, перелинявший три сезона назад, метался вкруг меня и жалил гарпуном. На безопасном расстоянии сгрудились зрители – старики и зрелые, самки и мальки. Изредка я ловил взгляд тритона, сосредоточенно-безумный, отчаянный. Его глазами смотрело на мое прошлое, когда я сам так же вышел против воеводы. Вышел и победил, чем возгордился безмерно. Воевода же, как понимал я теперь, попросту поддался. И я поддамся тоже. В этом сезоне я не покрыл ни одной самки. И в прошлом. И в позапрошлом. Старческая немощность стала моим спутником, и пусть я исполин и щупальца мои как валуны, внутри – гнилая вода.

Когда-то я был в полной силе и любил быстрые высокие воды. Мой народ был малочислен и роднился со спрутницами, что заплывали в залив перезимовать из океана. Поверху была пустота и зябь, туда ходили только тюлени, да и то не всегда, они выбирались из моря раз в десять лун. Тогда и появились поверху, в зыбких беспокойных местах, люди. Я выплыл узнать, что им нужно. Клубился сизый туман, залив был холоден и тревожен, и выше тоже была вода, взболтанная и снежная. Люди тянули лодки, рубили деревья и вязали их веревками. Поодаль горели огни и пахло теплом, они привели с собой самок, и те готовили пищу. Значит, люди пришли надолго. Их воевода шагал в стороне, у воды, проминая ногами влажную землю.

Я показался ему, вынырнув и разом встав во весь исполинский рост. Люди что рыбы, бестолковы и суетны, и, как и рыбы, хороши только в пищу. Этот не был рыбой – он не испугался. Мы заключили договор. На огромном камне у моря он пообещал оставлять людские тела для нас. Взамен же я разрешил им поселиться на малом острове. Мой народ был доволен, люди были вкусной пищей, и уже в следующем сезоне самки отложили больше икры, чем обычно, и почти каждая икринка светилась живым светом.

Спустя год я встретился с людским воеводой снова, и он пообещал еще большую дань, теперь людские тела сбрасывали прямиком в море у острова. Люди назвали это место Стрелкой. Они заняли не только малый остров, они расселялись повсюду, осушали топи и перепоясывали реки мостами. Над нашими головами строился город из камня, железа и дерева, с крышами, обшитыми слюдяным золотом. По заливу ходили корабли. Мой народ из любопытства выплывал наверх. Молоденькие русалки любили понежиться в речной воде, хохотом и пением пугая прохожих. Молодняк шалил, забавы ради взбаламучивая воду в заливе, и опрокидывал людские лодки. Теплых мы не трогали, они тонули сами. Изредка те, на которых не было креста, просыпались на дне с рыбьими жабрами. Таких мы принимали к себе, и самки давали от них более крепкое потомство. Мой народ перестал родниться со спрутницами, и те, обиженные, перенесли свои кочевья ближе к тюленям.

Потом говорили, что город выстроили на небе и опустили готовым на воду, и он удержался. Это было не так, я видел. Людской воевода, исполин среди людей, принес этот город с собой. Город не покидал его мыслей и отражался в глазах. Когда он смотрел окрест, то видел не тусклые воды залива, не реки и острова, он видел проспекты и каменные здания, развернутые к морю, он видел корабли с наполненными ветром парусами. Он ходил, проминая землю ногами и размахивая длинными руками, а за его спиной колыхался будущий огромный город, и экипажи катили по каменным мостовым.

Люди баламутили воду и распугивали рыбу, но и сами исправно отправлялись на дно, и мой народ не бедствовал. В покойной глубокой воде рос и наш город. Мы строимся не так, как люди. Из костей, слюны и ракушек возводим мы жилища, укрепляем илом и мхом.

Молодой тритон, мой соперник, изловчившись, нанес смертельный удар гарпуном.

Много позже он поймет, что я сам раскрылся и подставился. Раскинув руки, распластав щупальца, побежденной громадой опускался я на дно, сознание затихало. Мясо тела моего пойдет в пищу малькам, в грудине, среди обнажившихся ребер, будет играть молодняк, живущий первый сезон. Из раковин и мха возведут вкруг моего костяка новое жилище. А память моя, память водяного воеводы, впитавшая память прежних воевод, отправится моему преемнику.

[Снайпер]

2. 1822

По утрам на заливе туман стелется, что твоя нерпа, ласкается, вокруг ладоней вьется да в ногах путается. А тебе и не до игрищ с ним вовсе, взмахнешь рукой осерчав - и клочками будто снег потревоженный падает. Батюшка мой, ныне покойный, очень опасался таких погод. "Не верь глазам своим, - говорил он, на укрытый белесой пеленой берег глядя, - много чего там таится, нам с тобой неведомого, только поддашься - а тебя уже цоп и на дно самое тащат".
Будучи ребенком, от отца я премудрости ремесла нашего впитывал, будто рыба-кит рыбешку мелкую заглатывает. Снасти все сам мастерил, сети вслепую плел, в руки чужие их не давал, заговоры над ними Первозванному и водяному читал, медовухи в бушующие воды Деду вливал, - и работа спорилась.
Матушка нарадоваться не могла на меня, мол, вовсе тяги у сына нет к неизвестному и роскошному, в своем болоте кулик уродился, вот удача-то. Сама же нет-нет да и бросит тоскливый взгляд на дачу графа Мордвинова, где гости высокопоставленные то французским игристым набережную поливают, то в скорости скакунов и легкости карет состязаются, то с барышнями с талиями шириной в ладонь развлекаются, то просто шумят, что птичий базар потревоженный.
Родители уже несколько лет как почили, сначала батюшка на холодном ветру хворь легочную подхватил, а за ним и матушка к Покрову тихонько угасла. Залихватские песни с графьего поместья все меньше отвлекали меня от рутины, бывало, что и вовсе не замечал я течения времени, хлопотами домашними занятый, а сумрачные закаты пролетали один за другим. От мыслей о тоскливом убегая, с головой ушел я в ремесло рыбацкое, как дедами было завещано, и словно бы вытянул невод со всеми желаниями - не переводится рыба вовсе, чешуйка к чешуйке серебряной, плавничок к плавничку прозрачному, дела резко в гору пошли, и монета потекла в кошель мой рекой. Диакон местный все в усы ухмылялся да спрашивал, не заключил ли союз я с каким морским чудищем, коль судьба мне так улыбается, а сам при этом все сомиков в суму откладывал да голавля ощупывал.Вскорости я и дом себе укрепил и расширил, и лодкой добротной к нересту обзавелся, и коптильню на сотню некрупных тресочек собрал, да такая вкуснотища получалась, что даже баре отведывали и нахваливали.
И все бы сердцу радость, да была червоточинка в такой благодатной жизни - не с кем разделить мне свое счастье было.Хоть и был я любимцем соседей и приезжих торговцев, да ввечеру все равно возращался в пустые покои, где то паутина в углу блеснет, то отпечатки сапог на половицах останутся, да и очень уж хотелось кого-то к груди прижать, а кому-то умения свои и накопления нажитые передать.
Пора было определиться с избранницей, и выбор мой пал на Марьюшку, вдовью дочь, что жила с матерью на окраине деревни. Захаживала ко мне она нечасто, выбирала что помельче да поневзрачнее, порой и вовсе с пустыми руками уходила. Беседу с ней завязывал я самую обыденную, хоть и хотелось перешагнуть строгую вежливость, а она лишь улыбалась скромно и ресницы пшеничные в пол опускала. На улицах я тоже встречал ее редко, но часто от старожилов слышал, что Марьюшка не простая девица, а ведьмина дочь, и держаться бы от нее подальше, и креститься в присутствии, чтоб не сглазила и порчу не навела. Диакон, говорят, и святой водой порог их избенки окроплял, да больно сильна сила колдовская, все попусту. Я же в слухи эти не верил и лишь посмеивался, во снах уже видя пристройку к дому новую, свадебку пышную и Марьюшку раскрасневшуюся в рубахе праздничной.
Набравшись смелости и зачесав кудри по моде, что у графских гостей подсмотрел, на Купалу отправился я к Марьюшкиному дому. Постучал, букет маков в мокрых ладонях пред собой выставил, шепотом несколько раз речь повторил, да, видать, чем-то все равно неугоден был - покачала головой красавица Марьюшка. Не могу, говорит, твоей супружницей быть, не пара я тебе и счастья нам не видать. Я прервать ее пытался, а она лишь упорствовала да опять свою песнь заводила, я за руки ее поймать хотел, чтоб цветы вложить, а она вырвала кисти и в слезы почти, я утешить ее старался, а она как помчалась к воде, будто щукой вспугнутая, только и видел я ее. Отбросил злосчастные маки да кинулся следом, оступится же девка или, не дай бог, наткнется на лиходея какого, да и извиниться совесть требовала.
Настиг я ее уже на берегу - стояла Марьюшка ступнями голыми в воде, да и сама без одежд была, белоснежностью своей слепила, как солнце на пене морской. Краснея и опуская глаза, уж хотел я голос подать, да снова невовремя - бросилась девица в воду и была такова.
Всю ночь я бессоницей промучался, утром ни рыбачить не пошел, ни в коптильню, сразу в людное место отправился, про Марьюшку услышать. Но ни единого слова не сказал никто, самые злостные сплетницы лишь о губернаторе судачили, не поленился я и до дома Марьюшки дошел - а матушка ее преспокойно своими делами занимается да песню напевает.
А тяжесть на сердце все больше, совести голос все громче. Снарядил я лодку на лов ночной да сел с дрожью в ногах заветного часа ждать, долгие минуты липкие во всем себя укорять.
Да только вот к ночи ближе услышал смех я со стороны воды.  Перекрестился, прислушался, не рассудок ли шалит? Но нет, смеется кто-то.
Выбежал, в руке лопату сжимая, а у лодки живая невредимая Марьюшка плавает. И только возрадовался я, как снова встревожился - невредимая  ли?Кожа чуть пятнистая, серая, перепонки меж пальцев, еще и смех тюлений, - что за диво дивное? Пригляделся - а рядом настоящий тюлень плавает. Вот, говорит Марьюшка, это отец мой, люби и жалуй, я ему о тебе рассказала все. А я лишь взгляд перевожу с него на нее и слова молвить не в силах. Тут мне и выложил батюшка ее, смех подавляя, что согласен на женитьбу нашу, да вот только знать мне надобно, что детишки наши такими же страшилами водяными будут, хоть и ходить способными. И смотрят на меня двумя парами круглых глаз, я даже и не замечал ранее, что у Марьюшки они формы такой, и оба ждут ответа, согласен ли я на сделку такую.
Сколько времени я простоял там, неведомо, до боли в пальцах рукоять сжимая. Никогда не встречал я весов таких и никогда не пользовался мерой такой, чтоб понять, что здесь выбрать правильнее. Марьюшка же все улыбается, про близость мою к воде напоминает, словно решила за меня уже все, а в ушах голос диакона колоколом: не продал ли душу бессмертную морскому дьяволу? А с другого плеча матушка хвалится, каков сын ее, на своем месте как влитый, никуда с уготованной тропки не сворачивает.
И к рассвету поднял я голову, и сказал я Марьюшке, что согласен взять ее в жены, кем бы ни была она.
...А на заливе с утра вода - что морской заяц ластится.

[Снайпер]

3. 1824

Где-то на поверхности шумно били веслами о воду рыбаки, нарушая спокойствие как верхнего, так и нижнего миров. Шум бил по ушам ближе к поверхности, к самому дну опускаясь лишь отголоском, неприятным, но терпимым.
Илса выглянула из-под коряги и потянулась, разминая щупальца. Вода стала чуть холодней, что неприятно, но зато это значило, что наступила ночь и можно выплыть поохотиться.
Лето – хорошая пора. Сытная, теплая. Вода здесь прогревается медленно, но все лучше зимы, когда льда столько, что залив почти не движется.
Мать рассказывала, что когда-то они жили совсем в другом месте. Где вода была теплой круглый год, и не нужно было выбираться далеко за пропитанием. Замечательный край, судя по всему, но её родители не нашли там себе места и решили, что здесь им будет лучше.
Им действительно было, а ещё лучше оказалось там, где холодные течения пробирают до самого нутра, но если вылезти на скалу ночью, то видно, как небо переливается цветными всполохами.
Они брали с собой Илсу как-то, но холодная, бледная красота этого края оставила её равнодушной.
Поэтому, когда родители решили перебраться севернее – она осталась в заливе.

Иногда, когда на охоте зимой она выбиралась дальше в море, Илса думала: «А может попробовать? Холодное море – вот оно. И если плыть против течения, то будет ещё холоднее. Но что если плыть по течению?»
Отец говорил, что там большая вода. Намного больше, чем она привыкла, и можно днями плыть, не видя берега. А в иных местах так глубоко, что сложно дышать, и почти нет еды.
Они с матерью долго добирались до холодного края, но их было двое, и двигались они осторожно – протоками из родного края, иногда даже в пресной воде, всегда держась поближе к берегу.
Илса вылупилась уже здесь и никогда не видела этих мест. Порой сложно было поверить в то, что они, правда, существуют, но редкие бывающие там собратья подтверждали, что в тех местах действительно тепло и полно еды, летом только слишком жарко.
Сколько не просила Илса взять её с собой хоть раз, они качали головами и говорили, что ей не хватит скорости. Её щупальца и правда не сравнятся с их упругими тугими серебристыми хвостами, что помогают им перемещаться так быстро, что едва успевает заметить глаз. Как же Илса завидовала им – они были свободными.

Летом она начинала с портов. Люди скидывали в воду всякую мелочь, на которую щедро слеталась мелкая рыбешка, а в тине на дне ждали своего кусочка вкусные крабы и рачки. Тем более и конкурентов там нет – никто лучше спрутов не умеет вжиматься в камень, повторяя его цвет, чтобы даже при свете портового фонаря не вызывать подозрения. Впрочем, люди ночью толком и не смотрят на дно, но рассказывать об этом Илса никому не спешила.
В порту стоял новый корабль. Большой, крепкий – издалека приехал. Такие редко что-то скидывали за борт, предпочитая выкидывать мусор в большой воде, так что она двинула телом, продвигаясь дальше, намереваясь хорошенько позавтракать, как услышала за спиной удивленное:
– Спрут, здесь?
Она обернулась, но увидела лишь темень. И тут темень двинулась на неё.
Илса всегда гордилась своей выдержкой, но сейчас, в людском порту, совсем близко к поверхности, она предательски и позорно посветлела от страха.
– О боги, – темнота удивилась, приблизившись ещё, и Илса опознала в ней другого спрута, сейчас потемневшего ради маскировки. Выражение его лица было завороженным и растерянным. Она видела, как маскировка медленно сползает и проявляется яркий красный окрас.
«Он же себя выдаст!», – подумала Илса и тут поняла, в каком она сама сейчас виде.
– Пойдем, – испуганно обернувшись на поверхность, попросила она, схватив его за руку и увлекая в глубину. Цвет её медленно возвращался, но оставаться там было опасно.

– Кто ты, что ты здесь делаешь? – он кружился вокруг, быстро, будто не мог устоять на месте. – Я думал, наше племя здесь не живет. Или живет, но совсем другое, а у тебя южный окрас.
Наконец, он остановился, прямо перед ней. Илса видела, что он крепок – но не так, как здешние, те были крупны, набирая к зиме поболе, чтобы было легче пережить. На его же руках и торсе туго перекатывались мышцы, не скрытые и сантиметром жира. Это пугало, как пугает всё рискованное – ведь зимой он не выживет, и завораживало.
– Я думал, я умер, – широко улыбнулся спрут. – Ты стала такой белой. Я думал, что ты призрак, который заберет меня.
Он подумал, разглядывая ствол коряги, за который она его увела, и кувыркнулся от осознания:
– И ты увела! Я, правда, умер?
Илса помотала головой, начиная вновь немного светлеть от такого напора. И розоветь от смущения, что побелела тогда.
– Я не видела здесь спрутов больше, и не ожидала встретить сейчас. Вот я и…
– Я тебя испугал, – расстроено закончил спрут, опускаясь щупальцами в тину. – Не так мне хотелось поприветствовать местных, прости. Я приплыл только сегодня. Видела большой корабль в порту? Он грузовой. Я люблю смотреть, как живут в других местах, вот и прилепился к днищу. Рискованно немного, но лучше, чем самому бороться с течением. Точно уж быстрее. Я Сар, кстати.
– Илса, – пискнула девушка. – Добро пожаловать.
Первый шок немного отошел, и стало неловко за такой странный прием. Илса опустилась к новому знакомому и улыбнулась ему:
– Давай я тебе всё покажу. Ты, наверное, проголодался?

Они встретили рассвет вместе, сплетясь щупальцами, и глядя как солнечные лучи медленно побиваются сквозь толщу воды где-то над их головами. И каждый из них чувствовал, что даже в этом холодном краю им тепло – потому что их греет первое и самое сильное чувство, что проснулось в эту ночь.

Илса познакомила его с водяным, позвала за собой к лесам, где в полночь, хихикая и перешептываясь, выбегали поболтать местные двуногие русалки, что не живут в воде круглый год.
Тайком, осторожно, спруты выбирались на заброшенные пляжи, чтобы погреться на солнце или насладиться красивой ночью.

А он рассказывал ей о том, что видел сам. Так ярко, что Илса будто наяву видела статуи с воздетыми руками, затонувшие много веков назад, хищных опасных акул и бесконечно вкусных крупных омаров. Пёстрое разноцветье кораллов, водорослей и светлого песка.
Те места, где люди далеко и их можно не бояться. Где под корягой найдешь не старый ботинок, а сундук набитый блестящими монетками. Где нет тины и ила, от которых нужно чистить щупальца, где только чистота и простор, и приключения. Каждый день новые, каждый день яркие и живые.
Он рассказывал о том, о чем она всегда мечтала. И очень хотел, чтобы она пошла с ним.

– Пошлём гонца за родителями, хочу с ними попрощаться, – наконец, решила Илса. – Лето уже кончается, плавают они не очень быстро, но до морозов успеют.
– И мы станцуем на прощанье, наш свадебный танец, танец любви, – обрадовался Сар. Но Илса не знала о танцах. Северный народ не тратит силы, не резвится. Разве что молодняк, да и тот быстро растет.
– Так не пойдет, – нахмурился спрут. И тут же просветлел, взяв деву за руки и закружив. – Я научу тебя! Я научу всех! И мы будем плясать, как пляшут у меня на родине!

– Танцы, – проворчал водяной, отмахнувшись. – Пусть девки пляшут.
– Танцы? – удивились прекрасные шелки-тюлени.
– Танцы! – обрадовались русалки. – Быстрым теченьем, горными ручьями – все будут знать о вашей свадьбе, опомниться не успеете!

Прост был танец любви, только народу требовал немало. Чтобы проводить молодых, каждый должен влиться в хоровод, подарив, что может и что умеет.
В ночь конца первой недели ноября прибыли родители Илсы, а с рассветом, как и были созваны, хлынули в канал и шелки, и вилы, и морские девы, и фараонки и прочий подводный люд. Кто сам добрался, кто на течении приплыл, кто тем течением и был.

Всколыхнул водную гладь народ, поднял её и начался танец.

Кружатся спруты, вспенивая тину, понимая песок со дна. Заметила Илса, что щупальца их светиться начали. Удивилась, на Сара смотрит растерянно, а тот и смеется:
– Это подарок, мне от дядюшки достался, я тебе дарю. Сегодня много даров будет, смотри внимательно.
Оглянулась Илса и ахнула. До того она то мать обнимала, то на жениха смотрела неотрывно, а как по сторонам взгляд бросила – сразу увидела, сколько же люда пришло. И все танцуют.

Шелки в шкуре тюленей изворачиваются, хвостом по воде бьют и радуются – ветер призвали, южный, молодым на удачу. А потом и вовсе на берег плясать пошли. А там их простоволосые русалки и подхватили, кружат, смеются. Соперницы они в другое время, не сейчас – сейчас им делить нечего, всем сегодня свой подарок достанется.
Девы морские прыгают, людей уже не боятся – высоко прыгают, хвостом брызги поднимают до неба. Поют. Илса никак не могла разобрать слов, но от пения хорошо становилось. И силы прибывали, танцевать хотелось все сильнее и сильнее.
Посреди этого вилы вихри крутят, с водяным отплясывают и на себя воду из моря тянут, чтобы веселее было.
Даже мелкая рыбешка вспенивала волны, косяками у всех под ногами путаясь, но и силу танцу придавая.

Обхватив молодую жену, Сар вдруг рассмеялся и поплыл к поверхности. Вынырнули они, и Илса ахнула – гостей было так много, что не удержавшая их мощи, рванула вода из залива и каналов, затопив красивый город.
– Я всегда хотела посмотреть, что там – наверху, – прошептала Илса. Муж только громче рассмеялся, увлекая молодую по улицам и площадям, а за ними и остальные гости поспешили.
Кому человеческое жилье посмотреть интересно, кому босыми ногами по брусчатке постучать, а кто проголодался уже. Добычи же в тот день много было, а кому не хватило – тот и сманить может.
Дядька водяной даже из омута своего выбрался. Когда муж увлек Илсу глубже на улицы, она успела увидеть, как водяной ухал, воду раскачивая и им в след посылая. И высматривал что-то на узких улочках.
Страх растворился в танце, взамен же поднялось что-то древнее, тягучее и сильное – воспоминание о былых временах, когда не они прятались под мостами, в пещерах и под корягами, а перед ними шапку снимали.

Только к поздней ночи утих праздник, а замер и вовсе к рассвету. Ни один корабль в то утро не отошел от пристани, неслышно было привычного гомона, криков и ругани. Только отголоском слышался звонкий русалочий смех – те до утра отплясывали, даже когда вода ушла.

Молодые отбыли тихо, договорившись с вилами и в их течении ускользнув на рассвете. Оставив гостей отдыхать, даже во сне вспоминая их южный танец.

[Снайпер]

4. 1904

Море волновалось. Петр Евграфьевич ходил по палубе и тихо ругался, отчего его усы странно вздрагивали, а море волновалось, смущая темнотой и какой-то особенною глубиной. И даже солью пахло не приятно, а как будто предостерегающе. Словно сотни рыб выбросило на далекий пока берег, и они уже седьмой день ждут чаек и альбатросов. И ведь даже шторма никакого не было…
Море просто волновалось. А с ним волновался и Петр Евграфьевич. И ведьи работенка-то, казалось бы, несложная, всего-то кораблик провести на форт «Александр Первый», капитана хворобого подменить, а поди ж ты… И море волновалось как-то неправильно, и Петр ходил по тому кораблику туда-сюда, предчувствуя неизвестное с отвратительной неотвратимостью. Будто шептало что: «не надо тебе туда».
Да и кумушки в порту Петра Евграфьевича вродь как отговаривали, мол, не ходи туда, мил человек, туда никто окромя того пришлого капитана в одного не плавал, все с охраною, потому что проклят форт-то, сила нечистая его захватила. Петр, естественно, отмахнулся: будет он еще всякое скудоумное бабье слушать! Но теперь то и дело кумушек вспоминал, да в сторону обратной дороги косился, тихо ругаясь сквозь зубы.
Наконец, направление ветра сменилось в нужную сторону, хоть море волноваться и не перестало, и, вопреки всему, Петр Евгафьевич отправился ближе к форту. Идти недолго было, и к вечеру корабль уже можно было швартовать. Только по темноте вспомнилось Петру, как шептали кумушки, и пот холодный выступил над верхней губой, прямо под раскидистыми усами. И не встречает никто, словно и не должны, хоть это и решительно расходилось со здравым смыслом.
Не впервой было Петру Евграфьевичу самому разгружать и швартовать маленькие суденышки, и не впервой было бегать и искать отвественных за разгильдяйство, только если с первой частью все так хорошо получилось, что аж сам не заметил, как, и быстро, всего за час с лишком, то поиски начальства… не удались.
Понял Петр Евграфьевич только то, что всем было решительно не до него. Беготня и крики, топот резиновых сапог господ, да солдатских, и безумная суматоха – вот, чем встретил его форт. На вопросы о том, у кого можно подписать бумаги, не то, что не отвечали – их не слышали будто солдаты, как не служивые. Подойдет он к какому-нибудь молоденькому рядовому, спросит:
- Где начальника форта найти, не подскажете, мил человек?
А тот даже плечами не пожмет – побежит дальше по своим делам, не оглядываясь. И оттого у Петра Евграфьевича холодок проходил по позвоночнику. Эка невидаль… Люди – что призраки! Хоть святой водой их поливай, да не взял он ее с кораблика.
Наконец, не выдержал старый паромщик, и отправился искать начальство самостоятельно, причитая, ругаясь себе под нос, и под нос же запинаясь, благо, хоть не слышал никто. Упал взор его на кособокие, свежепокрашенные в красный сараи, что стояли в форту неприкаянными, туда-то он и зашел: в первый попавшийся.
И там позаыл про все документы на свете, уставившись на диво, никогда им невиданное. И лучше бы не виданное  и впредь, говоря по правде. Показалось бы, что мужики бабищу двухметровую схватили и объездить пытаются, да то хоть зрелище и мерзкое,  а все одно пообыденнее будет, и не такое жуткое…
Потому что не бывает у баб ни хвостов рыбьих, ни переливающихся кровью жабр, ни, тем паче, клыков в полпасти и в два ряда, что у твоей акулы. И глазищи злобные, красные, без белка совсем, а глядят-то прямо на него, и будто душу выгрызть хотят пылающей в них ненавистью ко всему роду людскому…
Выскочил из сарая Петр Евграфьевич, как ошпаренный, даже фуражку свою потерял, хоть и гордился ею, и помчался во весь опор в сторону порта. И чудилось ему, будто несется за ним гроб,  а в гробу том останки русалки злобной… Только там никто не пытался на нее путы накинуть, как в сарае, свободная она была, и охотилась лично за ним…
И все бы ничего, да из полымя в огонь угодил Петр. Огромный водяной, царь морской, едва его суденышно не потопил, сметая могучим рыбьим хвостом все на своем пути….
И то ли повезло Петру и был он в хорошем настроении, то ли сработали дедовские заветы, но кинулся капитан прямо к кораблику, бросился на колени, и запричитал:
- Смилуйся, батюшка-водяной, пощади мое судно, хоть бы и меня не щадил! Не ловил я в море рыбы, не вредил детям твоим, отпусти с миром!
Расхохотался Водяной на это. Глазами красными как глянул, зубы в три ряда раздвинул в жуткой улыбке, да усищами повел, и хлестнул хвостом по пристани, да так, что она возьми – и разлетись! А стоило Петру моргнуть, и стала она целой, а на ней – ни души, только кораблик его качается пришвартованный, да смех тихий за спиной чудится.
Тут-то бедный паромщик и удрал от форта на кораблике так быстро, как только смог. И когда уж в Петербурге говаривали ему, что от чумы люди гибнут в «Александре Первом», лишь кивал он, а про себя думал: «Чтоб я еще той чуме поперек хвоста прошелся, второй раз – не отпустит».
И как думал он это, всегда чудился ему смех, да запах морской воды.

[Снайпер]

5. 1923

– Слыш, Васёк. Там кажись зелёные.
– Кто?
– Да сухопутные, голяк те в жопу и провернуть, карась глухой.
– Слыш, за карася ща ответишь!

– Хорош бакланить! – я хлопнул по столу.
Старшим матросом быть почетно, но неудобно. Ты вроде как и матрос, но пока нет старшины, за своих в ответе.
– Слышьте, валим-ка на улицу, тут чет вонять начинает.
По головам прокатился понимающий смешок. Коляну хотелось позадираться, и в другое время я был бы не против, нехай бы, чем больше синяков в увале, тем меньше нарядов потом. Но там же пили и старшие, причем и наш, и чужие. Был бы старшина один – спустил бы, а так отыграется потом, уже на линкоре. А это и шмоны, и шила потом не видать. К х*ям, в общем, такое счастье.

Морской ветер плеснул в лицо как из ведра холодной водой после хорошей пьянки.
В первое время на флоте он вымораживал меня до костей, а потом ничего – привык. Да и летом на берегу это так, ерунда, приятно.

Были мы, на тот момент слегка выпивши, на большее и бабосов-то увольнительных не хватало, но до борделя вряд ли бы дошли – зелёных шибко развелось.
Так что привычным ходом двинулись в порт. На «Коммуну» возвращаться было рано, и мы как раз думали, куда бы ещё сходить, когда я посмотрел на воду.
И увидел форт.
Он белел в начинающихся сумерках, вызывая в душе что-то такое, мутное, непонятное, но сильное.
Заброшенная махина, уже лет пять стоящая без дела. Мы проходили мимо пару раз, но, ясен хер, там не швартовались.
Проследив за моим взглядом, один из матросов, кажется, это был Олег – вот этот точно карась ещё, и месяца не служит, протянул:
– Мне батя травил, что там погребок от имперских остался. Не пустой. Но место, мол, х*овое, не шарится там никто.
– Пупкины х*евы, – отрезал я. – Ну че, народ. Сходим?

Бл* буду, буду бл*
Мы е*ли кракена!

Кракен плакал и стонал!
Дырку щуплой закрывал!

Бл* буду, буду бл*
Мы е*ли кракена!

Поделом ему теперь
Многоногий пидарас!

Разносилось по каналу залихватское разноголосье, берущее скорее мощью моряцких легких, нежели стройностью хора. Мудрёное ли дело, на лодках дойти до острова, в час управились.

Погребок, чтоб его камбалой придавило и бакланы обосрали, мы нашли не сразу, половина подвалов была засыпана, в одном нашелся оружейный склад, где, виноват, тоже подзадержались. Там ж такие раритеты, ух.
Васёк презрительно сказал, что за столько лет от рабочего там разве что порох, да и тот, если не отсырел, но проверять не стали. Было и без самодурства чем заняться.

Красный клад нашелся под противоположной стеной, полузаваленый доскам и камнями, но пара спичек закинутых в проход дала понять, что наши поиски закончены.
– Ну, поднажмите, вы чо как крысы сухопутные, – сипел Колян, налегая на балку. Балка трещала и намекала, что сейчас превратит моряков в крыс подземных, если её девичьей невинности не перестанут так яростно домогаться.
– Харе деревяшку др*ить, – я махнул рукой и присел, разглядывая дыру. – Если внизу камни убрать, можно пролезть. Кто смелый?
Смелых было много. А вот тощих только один, так что через каких-то полчаса Васёк натаскал бутылок, и мы расположились у входа. Уже стемнело, из родственницы той балки и притащенных веток мы соорудили костер. Не хватало только мяса и, может, девок, но если есть вино, то и так неплохо.

Неожиданно, ночную тишину прервало негромкое бормотание, доносящееся со стороны моря. Бормотание постепенно нарастало, и мы замерли, напряженно всматриваясь в ту сторону. Наконец, свет костра высветил сгорбленную фигуру в длинном плаще. Фигура семенящим шагом поспешила к нам, опираясь на кривую клюку, будто вырезанную из первой попавшейся ветки покрепче. Когда она подошла ближе, я понял, что это монах. Бормотал именно он, но так тихо, что никто ничего не мог разобрать. Волей неволей, мы подошли и услышали булькающее:
– Не Божьим словом здесь, грехи ваши не замолены, на плохую землю ступили, во имя… отмаливать нужно, кровью молить, отмаливать.
Монах бормотал быстро и почти неразборчиво. Я заметил, что некоторые парни крестятся, подходя ближе, наклоняясь, чтобы лучше услышать, что он говорит.
Почему-то у меня скользнул холодок меж лопаток. Было в нем что-то неправильное, да и откуда ночью, в заброшенном форте возьмется монах? Я не боялся божьей кары, хоть и не кичился этим – не к добру людей кипишить, в бога многие верили.

– Эй, старик, не бурчи, уйдем мы к утру, – я легонько тряхнул его за плечо. Монах на удивление легко шатнулся назад, заваливаясь, но не упал. Капюшон слетел и я отпрянул, чувствуя, как предательски немеют ноги, а сердце начинает отбивать такой причудливый ритм, что позавидовали бы чечёточники. Позади кто-то из парней выдохнул немудрёное:
– Ё* твою мать…
И я его полностью поддерживал. Б*я буду, если это было не ё* твою мать.

Свет от костра падал на выпученные огромные глаза и бликами разлетался от гладкой чешуи, покрывавшей морду чудовища. Огромный рот хлопнул, без капюшона оно чувствовало себя не так удобно. Монах засеменил назад, протяжно булькая:
– Кровью молить, моли-ить.
Наверное, мы бы так и стояли, пока он не убрался бы туда, откуда пришел, если бы Олег не крикнул:
– Там же лодки!

Очнувшись от первого шока, парни бросились вперед, отшвыривая тварь дальше от моря. Полы его балахона задрались, и стало понятно, что ног у чудовища нет – на их месте были плавники, на которых оно и передвигалось. От мысли, что придется схватить эту склизкую рыбу за чешую, у меня подкатил ком к горлу, хотя не соврет ни один на борту, я никогда не чурался разделывать любого морского гада. Но это было другое, это было... я не мог подобрать слов, даже мысленно. Ужас пытался заставить меня бежать или сражаться, но он же сковывал руки.
«Склад!», – вспомнил я. Если затолкать монаха в погреб и кинуть туда гранату, то точно не выживет.

– Е*ошь эту тварь к погребу! – на ходу крикнул я своим, выхватывая ветку из костра и рванув к складу.
Мины, мины, мины, нет, не то. Вот оно!
У дальней стены лежали старые колотушки. Схватив одну, я поспешил назад, с пьяных глаз не сразу заметив, что бегу уже без палки.

Первым, что я увидел по возвращении, был Олег, сжимающий в руке измазанный темным камень. Рыба валялась перед входом в погреб, от головы чудовища осталось месиво, смотреть на которое дольше пары мгновений было тошно.
Матросы уставились на меня, привычно ожидая, что старший всё исправит, и скажет, что делать.
– Валим, – коротко скомандовал я, откидывая гранату подальше в кусты.

О ветке я вспомнил, только когда мы уже отплыли и на острове прогремел первый взрыв, но вместо страха за содеянное я почувствовал облегчение.
– Хорошо придумал, старшой, – наклонившись, сказал Васёк, будто прочитав мои мысли.
Никто не был уверен, что оно сдохло. Но знали, что огонь завершит дело.

С легким сердцем мы возвращались в начавший оживать от грохота порт. А за спиной рушился форт Павел I.

[Снайпер]

6. 1942

Воздух такой сладкий и свежий, что я не дышу, а пью его жадными вдохами.
Солнце золотит её светлые волосы, серые глаза лукаво искрятся.
Кто сказал, что серый – скучный цвет?
Её глаза постоянно меняют оттенок. Я вижу в них и россыпь янтаря, и  небесную синеву,  и лесную зелень.
Я люблю твои глаза. Я люблю твои волосы. Я люблю тебя.
Аннели улыбается и молча протягивает мне сложенные «лодочкой» ладони.
Я ем малину прямо из её рук, аккуратно подхватывая ягоды губами.
Смех. Солнце. Вкус малины. Поцелуи Аннели.
Жаль, что эти воспоминания все бледнеют,  выцветают. И этот сон уже не такой яркий и красочный, и ароматы хвои и малины не так сильны.
Всего лишь пятый день автономки. Через сорок четыре минуты подъем, и снова «Подвахтенным от мест отойти», и снова четыре часа вахты.
Пятьдесят грамм красного сухого к обеду. Порция шоколада на десерт.
Хорошо,  что есть неизменные вещи. Когда не отделяешь день от ночи и дышишь искусственым воздухом, и ждешь, ждешь, когда же прозвучит та самая заветная команда – распорядок дня становится очень важен.
И ещё обязательные ежедневные ритуалы. Особенно грешит этим Микко: еду нужно помешать четыре раза по часовой стрелки, а потом два – против, донышко стакана протирается дважды, приборы кладут  не по бокам, а обязательно над тарелкой. Но готовит он отлично, так что никто не обращает внимание на маленькие причуды нашего кока.
Меня  вот больше беспокоит Эрве. Он слишком часто цитирует устав, а иногда надолго замирает, тупо уставившись в палубу. Будто у него батарейки садятся. И он чаще остальных жалуется на монотонный гул сельсинов, раздражается по пустякам, даже перестал играть с нами в шахматы. Плохо, очень плохо, что его никто не ждет на берегу.
У Микко есть невеста, они собираются пожениться, когда закончится война, когда эти проклятые русские наконец сдадутся.  Уве женат и скоро станет отцом. Младшая сестренка Матти живет у сварливой тетки и ждет-не дождется возвращения любимого брата.
У четырнадцати из пятнадцати членов экипажа есть те, к кому мы хотим вернуться, те, кто нас ждут.
Кроме Эрве, у него никого нет. Его дом здесь, наша "Саукко" – единственная его верная любимая.
Бедный, бедный Эрве.
Я бы сошел с ума, будь я на его месте.
Хотя, кажется, я  уже схожу с ума.
Позавчера мне на мгновение показалось, что палуба поднимается, а потолок наоборот, летит вниз на меня. Я даже успел представить, как трещат и ломаются кости, рвутся мышцы и сухожилия, растекается кровавое пятно из-под койки. Но все закончилось через пару мгновений. Я очнулся, целый и невредимый. Палуба, потолок, стены – все было на своих местах.
Вчера я долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, и внезапно почувствовал исходящий от подушки запах Coti. Я ни с  чем не мог его перепутать, благодаря Аннели,  она  просто без ума от всей этой парфюмерИи.  «Милый, мне нужна новая пудра Coti! Милый, Coti выпустил новый аромат!»
Но откуда взяться этому проклятому парфюму здесь, он ведь не может действительно исходить от  моей пропитанной потом подушки?
А потом я понял, что и мои руки пахнут Coti. И простыня. И вся каюта удушливо благоухала. Только уже не Coti, а сладковатым запахом гниющего мяса.
Я начал задыхаться, судорожно схватился за горло – и проснулся, жадно хватая воздух открытым ртом, с бешено бьющимся сердцем и отвратительным мыльным привкусом во рту.
Утром на шее проступили синяки, и вот тогда-то мне стало по-настоящему страшно.
А потом смешно. Я истерически меялся, просто таки до слез, представляя, как вечно невозмутимый Уве объяснял бы это в рапорте. Старпом на подлодке сам себя задушил во сне. О, проказница Велламо, вот это получилась бы отличная шутка, просто отличная.
А скрипы и шорохи, которые я постоянно слышу за бортом?
За бортом. Снаружи.
Похоже, мне впору переставать сочувствовать Эрве и начинать беспокоиться о самом себе.
В какой именно момент мне стало неутно на Саукко? Когда это все стало тяготить меня?
И гробовая тишина на эхолоте. Куда подевались все эти советские «Кировы» и «Мараты», где хваленые линкоры и крейсеры красных? Где их проклятые подлодки? Где?!
Мне все ещё не выпало шанса никого потопить. Но я не оставляю надежды. Если уж у меня начала протекать крыша – так должен быть какой-то смысл в этом всем сумасшествии.
Что-то обязательно случится, скоро, я чувствую.
Прошлый раз, когда мы шли на подзарядку, приборы внезапно выдали что-то странное. Цель прямо по курсу, даже на сближение не нужно было идти.  Уве тут же приказал торпедировать, но цель каким-то чудом увернулась, просто таки чересчур проворно.
 Ни одна подводная лодка не смогла бы выполнить такой маневр.
Уве знает, я знаю, да даже Микко это знает.
И встречного залпа не было. Мы сразу ушли на глубину, но не могли не заметить полное отсутствие реакции противника. Или все же промахнулся? Или Ему и нечем было в нас стрелять?
Мы перезарядились и вернулись на патруль – и снова тишина на эхолоте.  С таким же успехом можно было бы засесть тыловой крысой в захолустье, и не болтаться тут заживо погребенным в металлическом брюхе нашей драгоценной «Выдры».
Все последующие дни автономки я чувствовал себя препаршиво. Лесной пинкик с Аннели мне больше не снился, зато кошмары повторялись каждую ночь.
А потом случилось это.  Я нес вахту на мостике, когда услышал скрежет, но не такой слабый, как раньше.
Громкий, наглый, он бил по ушам и заставлял до боли сжиамть зубы.
Как будто кто-то вскрывает ржавую консервную банку ножом. Очень большим и очень тупым.
Или лодка села на брюхо и скрежещет по камням; да только вот глубина у нас не та, чтобы мы на дно легли. И звук слышится сверху.
«Саукко» встряхнуло, снова и снова.
На мостик прибежал взъерошенный Уве и я приготовился выполнять команды капитана.
Мы с Уве молча переглянулись. Это не торпеды. Не глубинные бомбы. Вообще не похоже на какую-то нормальную атаку.
Нас просто …трясут? Но как? Кто?
А потом Этот развернул "Выдру" в сторону и от души нам наподдал. Толчок в корму – и тряска прекратилась.
Мы с Уве успели отреагировать. Но справились, чудом ушли от столкновения с каменистым дном.
- Я не буду об этом докладывать. И тебе не советую.  – Уве говорил спокойно и невозмутимо, как обычно. Но я хорошо знал капитана и заметил, насколько он напуган.
И, похоже, Уве что-то знает. Или догадывается, или думает, что знает.
Но что делать мне? Уже завтра мы возвращаемся.
Доложить? Тогда хоть есть шансы, что нам пришлют поддержку, или прочешут район тральщиками, ну хоть что-то сделают. Да, вот например, комиссуют меня, как сумасшедшего. Или, что еще хуже, обвинят в трусости и попытке дезертирства.
Промолчать? Так тогда точно придется возвращаться в эти внезапно очень гостеприимные воды и снова ждать встречи с Этим.
Я взрогнул, вспомнив три долгие царапины по бокам Саукко, которые появились после странного нападения.
А Этот к нам ещё вернется, я почему-то уверен.
 И Он будет рад своей новой игрушке. Очень, очень рад.
Я со стоном  уткнулся в подушку.
И снова учуял сладковатый запах Coti.

[Снайпер]

7. 2018

Майор Филимонов ненавидел март. Промозглый, стылый, продуваемый яростным ветром. Еще и на подарки для девчонок-диспетчеров скидываться, но девочки хотя бы стол накроют. А весь месяц снимать со льдин идиотов-рыбаков - то еще удовольствие. Уже и штрафы ввели, и объявления развешивали, и в новостях трубили - без толку. Лезут и лезут на лед. Бессмертные, мля.
Рядом плеснуло, и майор шагнул назад, от волны. Потом понял, в чем дело, включил фонарь и высветил под водой длинное тело, синюшные руки, светящиеся глаза.
Так было всегда - сначала подплывал, осматривался, и только потом сильным рывком выволакивал тело на берег. Хвост обычно оставлял в воде, так что майор толком не знал, какого роста его... допустим, знакомый. Не другом же его называть, и не товарищем. Друзья - это когда в огонь и в воду, товарищи в расчете служат... Хотя, если на то пошло, "в воду" - как раз про него.
Они всегда здоровались за руку. Молча, по-мужски крепко.
- Не боишься, что увидят?
- Сейчас туман ляжет, - пожал плечами гость. - Да и потом, вся твоя смена спит.
- Откуда знаешь?
- А иначе ты бы не торчал на берегу впотьмах.
- Тоже верно.
Помолчали.
Майор закурил и глубоко затянулся, выдыхая дым на гостя. Тот сам курить не мог, но запах табака любил, тем более, что Филимонов покупал себе дорогие, качественные сигареты. Он никогда не экономил на кофе, табаке и снаряжении.
- Что смурной такой, человече?
Гость улыбнулся, обнажив два ряда острых, кривоватых зубов. Филимонова передернуло - не от этой улыбки, к ней он привык, а от вида голых плеч и рук на морозе. Тянуло набросить на собеседника термоодеяло и срочно поставить капельницу с теплым физраствором. Знал, впрочем, что не нужно - этот прекрасно себя чувствовал в ледяной воде. Северная русалка - так, кажется, он представился при первой встрече.

Тогда Филимонов был всего лишь Лешкой, было ему семь лет и он едва не захлебнулся, свалившись со старого пирса. Помнил, как уходил все глубже и глубже, как тускнело солнце, как уплывали последние пузыри воздуха... и как бледные руки утопленника подхватили его и потащили на поверхность.
Он долго и мучительно отплевывался, лежа на берегу, а спаситель растянулся рядом, лениво хлопал по воде хвостом и жмурился на солнце.
- Ты кто? - смог, наконец, выдавить мальчик.
- Русалка.
- А почему... страшная такая?
- Так северная, - хохотнул спаситель и одним гибким, долгим движением соскользнул обратно в воду.
В тот день мальчик решил, что станет спасателем.
Однажды ему пришлось нырять к такому же созданию и резать сети, в которых запутались длинные острые плавники. Коллегам сказал, что помог тюленю. Обычному балтийскому тюленю. А то, что морда уж больно на человеческую смахивала - так это вода исказила.

- Да знаешь... - майор тщательно растер кончик сигареты о влажный камень и по армейской еще привычке сунул окурок в карман. За бычки на сухом и жарком плацу под Красноярском салаг драли, как сидоровых коз. Именно там, в армии, он впервые увидел лесной пожар.
- Н-ну?
- Рыбаки задолбали, - вдруг честно признался Филимонов. - Дебилы, лезут и лезут на лед. Каждую неделю по пятаку вызовов. Вы бы их шуганули, что ли... Они суеверные, как бабки старые, и болтливые, вмиг разнесут, что со льда рыбалить опасно.
- А нам за это - что? Я, между прочим, до сих пор хочу поглодать ручку маленького мальчика...
- Ты мне это брось, - нахмурился майор. - Не шутки.
- Нет, серьезно. Нам - что?
- А что ты хочешь? Кого-то из них сожрать?
- Например.
- Черт... ну не могу же я просто так кого-то из них в воду бросить.
- А ты не бросай, - снова оскалился гость. - Мы сами справимся. Не боись, одинокого сожрем, старого.
- А как вы...
- Мы чуем, - коротко, как отрезал. - Ты не переживай, может, так оно и к лучшему будет. Ам - и все. У вас тут, на берегу, сплошные мучения.
- Ну это ты загнул...
- Может быть. Так что, готов подпортить себе рапорт?
Филимонов тоскливо вздохнул. Разговор этот повторялся не впервые, и всякий раз кончался одинаково.
- Если не готов, мы все равно сожрем, ты же понимаешь, - вкрадчиво продолжила наглая тварь, - я чисто так, для протокола интересуюсь. Сам понимаешь, после зимы тяжело. А вы сытные.
Майора снова передернуло от таких аргументов.
- Для протокола... где нахватался?
- У Литейного плавал. Там эти, - он положил ладони на плечи полочкой, - покуривают иногда.
- А ты с ними... - майор замялся. Лезть не в свое дело не хотелось. - Общаешься?
- Случается. Они мне креветок мешок, я им последние сплетни.
- И много у вас сплетен?
- А то! Недавно с югов приплыли злобные, как сто подводных чертей, нереиды. Говорят, у вас там какой-то мост строится, а им шум мешает, песнь любви не слышно, видите ли.
- Ну, не вечно же его строить будут...
- Это да, - гость облизнулся. Фиолетовый язык обмахнул клыки и снова спрятался. - Люблю мосты. С них люди падают.
Снова помолчали. Майор давно знал о рационе русалок, но каждый раз вздрагивал, как впервые. Нелегко разговаривать с тем, для кого ты - еда.
- Как ты нас рыбакам объяснишь? - прервал молчание гость.
- Да что объяснять? Грелись на льду, допились. Там не только русалки из воды, там и слоники хоровод могли сплясать. У нас пьяными бреднями никого не удивишь.
- Значит, договорились. Готовь гарпун, майор, - и, уловив недоумение, снова хохотнул, - изобразишь охоту на русалок для начальства.
- Вас поймаешь...
- Можно, почему. Некоторые пытались. Жили, правда, потом недолго... но пытались, а как же.
Филимонов невольно скользнул взглядом по рваному плавнику на спине и кривому шраму от ключицы вниз, через ребра туда, где кожа начинала зеленеть и начиналась чешуя.
- Закури-ка еще одну, майор. Уж больно у тебя дымило вкусное.
Щелкнула зажигалка.
На спящий город беззвучно ложился туман.

[Succin]

Кажется я ща сопли розовые пускать начну
сижу тут такая "ой как вот это нравится, и это, и ваще всё *_*"

[Todo Uno]

Ну зашибись, нашла текст Пыща, а его в списке авторов нет.

Завтра на свежую голову приду угадывать. Сейчас хорошая сказка на ночь получилась, надо заснуть, чтобы свое ночное кино не упустить.

[Снайпер]

Кстати, предлагаю модернизированный формат написания рецензий.
1) Каждый пишет на текст, идущий после собственного.
2) Все рецензии присылаются мне, я выкладываю без указания авторства.
Все это до маскарада, например, до завтрашнего вечера, до 22:00. Все успеют посмотреть футбол, прочитать и набросать пару строк о том, как  ему понравилось.
Я выложу рецензии, и пойду праздновать ДР, пока вы тут будете упражняться в угадайке

[Simka]

Хорошая игра вышла.
Все тексты очень понравились , и сама задумка интересная.
Альтернативная хронология истории Петербурга, при этом удачно оформленная в абсолютно разных стилях.
Пора уже вводить  антологии по городам, реальным и вымышленным

[Снайпер]

Рецензии, те, что есть:
1703

Завораживающий текст. Вековой мудростью водяного, по-мастеровски уходящего в покой, упертостью царя, рвавшегося к величию. Дивное слово "воевода" - а ведь и правда, у водяных, наверное, со времен княжеской Руси воеводы. Отеческая уверенность, что тритон тоже поумнеет со временем. И спокойное принятие, что скелет станет домом для мальков.
Думаю, классным был этот воевода, и народ его не бедствовал.
А еще - это классный зачин всей дальнейшей питерской жути.

1822

Очень мне зашел текст, он как лукошко со свежесобранной земляникой, так в нем все ладно и приятно. Понравилась мягкая стилизация под сказ и медитативная ритмизованная поэтичность. Текст словно бы убаюкивает и гипнотизирует, как, должно быть, гипнотизирует и своей речью русалка рыбака. Понравилась любовная история и то, что герой согласен взять Марьюшку в жены такой, какой бы она ни была.
Особое ня за «Никогда не встречал я весов таких и никогда не пользовался мерой такой, чтоб понять, что здесь выбрать правильнее.»

1824

Сразу отдам должное мастеру - первая фотография из подобранных, от которой сразу воздухом над заливом захлебываешься, так свежо сразу и птичьи вопли в ушах.
За сполохи/всполохи в ноги низко кланяемся, первой неделе ноября немного удивляемся, но все очень классно и прям по-водорослевому клейко.
История мне прямо очень понравилась, но я все ожидала, что южный спрут подставит героиню по-страшному, голос там ее продаст или племени своему скормит, сами знаете - южанам веры нет. А получилась история почти в духе истории про затопленный город в Приключении Нильса с Дикими Гусями.
В последних трех абзацах стало как-то по-неуютному жутко, поскольку вот она вроде вилась незатейливая подводная история, все будто бы присказка, а потом - ну вот да, произошел пи#$ец, но я вам об этом расскажу опосредованно, чтоб и младшим было нестрашно, но и старшим интересно, а ты сама в это время сидишь и разрываешься между "не, хороший исторический момент" и "бл#$ь, бл$%ь, жутенько-то как".
Однозначный лайк автору.

1904

Хорошо суматоха порта описана, интересный стиль с эдаким налетом русских сказок ближе к концу.
И водяной хорош, досадно, что как-то вот нечисть маловато описана. Ну да я её просто оч люблю
И русалочку жалко, да. Шоб она там их всех сожрала!

1923

Признаюсь честно, есть два вида произведений, которые мне обычно сложно читать и адекватно вопринимать: это эротика и нарочито матерный текст. От первого пробивает на смех или на еду , от второго просто устаю быстро, начинаешь уже не читать, а просто пролистывать.
Так вот этот текст - исключение. Он не утомляет, а сразу выполняет заданную функцию, создает четкий образ пьяной дурной матросни. Ты читаешь и  будто чувствуешь эту вонь - смесь дешевого курева, перегара и застаревшего пота; слышишь грубый гогот, звон посуды, громкий хлопок ладонью по столу.
И за этой неприглядной картинкой проглядывает характер персонажа, мотивы его поведения.

Старшим матросом быть почетно, но неудобно.

Морской ветер плеснул в лицо как из ведра холодной водой после хорошей пьянки.
В первое время на флоте он вымораживал меня до костей, а потом ничего – привык. Да и летом на берегу это так, ерунда, приятно.

Вот и все, готов образ опытного моряка, старшего над пьяной ватагой. Он далеко не первый год на флоте, он крепко пьет, как и все остальные, но тем не менее всегда помнит о своей ответственности. Потому и "неудобно".
Далее быстрыми шрихами дается обоснование решения посетить заброшенный форт  и короткая вводная о самом месте развития событий, которая сразу дает понять - сейчас что-то будет. Что-то нехорошее.
И вот тут же это предчувствие просто таки сдувает похабная песенка про обесчещенного кракена.
Это нечто, похоже, автор в момент написания был здорово пьян и весел, для большей аутентичности текста
И дальше повествование развивается по канонам ужастика: заброшенное место, НЕХ, подрыв всего и вся во имя очищения.
Помимо песенки и матерков, стоит выделить и другие детали, благодаря которым текст читается так легко, а благодарный читатель то и дело слегка хмыкает и улыбается.
Такой простой грубоватый юморок.

Балка трещала и намекала, что сейчас превратит моряков в крыс подземных, если её девичьей невинности не перестанут так яростно домогаться.

Смелых было много. А вот тощих только один

из родственницы той балки

– Ё* твою мать…
И я его полностью поддерживал. Б*я буду, если это было не ё* твою мать.

Последнее просто семантически прекрасно, да.
Отмечу, автор явно не ставил себе цель пойти по стопам Лавкрафта и создать новый рассказ про Инсмут, так, скорее легкая отсылка получилась и чуть повеяло затхлым рыбным духом; ну и немного логики в мотивы псотупков матросни добавило.
Правда, автор сделал хитрый переподвыверт, и сам взрыв в итоге получился все же из-за человеческой глупости (кинутая в панике старшим матросом зажженная ветка), а  не из прицельного желания прибить мерзкое чудовище.
Так что  хоть текст в  целом получился эдаким залихватским, основной акцент остался на том, что пострашнее всех чудовищ мастера Говарда - человеческой глупости.

Автор - молодец, пиши ещё, и не ограничивай себя в объеме!

1942

Круто. Представляется такая, подернутая дымкой атмосфера, хоть и корабль, а все же ощущение какого-то мужского клуба из черно-белых фильмов тех годов. Нуар, томные мужчины с сигарами и бокалом виски, вглядывающиеся в окно/камин/певичку на сцене, все дела.
Красиво описано. Хотя самое страшное здесь, имхо, не неведомая нечисть из глубин моря, а людской скат крыши.  

2018

Этот тот случай, когда впечатление от текста с легкостью можно было бы выразить буквально парой слов
Циничная практичность.
Вот просто во весь рост, во всей красе. Текст просто ею пропитан.
Это для меня основная характеристика и товарища Филимонова, и  северного русала.
Во-первых, только циничная и практичная личность способна вступить в такие условные партнерско-приятельские отношения  с представителем другого вида.
Кстати, интересно, почему русалка таки не сожрал сразу маленького Лешку?
Может, кодекс у него такой – не трогать мальков? Ну или пацана на нормальную трапезу и не хватило бы, зато из-за пропавшего малого шерстили бы все; потревожили бы лишний раз территорию русала, а ему-то лишний кипеш незачем, и так людишки шумные и суетливые.
Или просто интересно было новое амплуа примерить, для разнообразия из охотника в спасителя переквалифицироваться  разок? Или просто скучновато стало что-то, время сытное выдалось, интересностей никаких,а тут нате, товарищ русалка, человеческий детеныш утопнуть собрался, прямо над головой пузырики пускает.
Но как бы то ни было, теперь у них отношения налаженные, условно партнерско-приятельские.
Со своими маленькими ритуалами, которые неизбежно складываются у давних хороших и по-своему симпатизирующих друг другу знакомых: Филимонову не жалко лишний раз окурить русала дымком (ну, майору все равно, а северному приятно), русалу в свою очередь не жалко «успокоить» человека обещанием выбрать и сожрать самого старого и одинокого рыбака. Думаю, он просто решил облегчить, так сказать, чувство неловкости, которое неизбежно должно было возникнуть у майора при мысли о планирующемся пиршестве. Ну или русалы действуют как львы при выборе жертвы.
В целом их отношения - ленивый треп пчти раных особей (кстати, рукопожатие "по-мужски" сразу наталкивает на мысли о таком почти равенстве), молчаливое согласие в неоткорых вопросах, некое подобие компромиссов.
Майор, как мчсник, и должен быть циничным; уже одно описание, почему он не любит март, сразу показывает уровень профдеформации. Так что для него русал получился в некоторых случаях (одна жертва в обмен на доходчивый урок и осторожность остальных рыбаков) эдаким санитаром леса и своеобразным помощником в образумливании человеческого стада.
Понравился сам формат рассказа: люблю такие диалоги.
Позабавили юмористически оформленные отсылки к тому, как русал воспринимает человескую деятлельность: момент с Литейным-гнездом ФСБ, негодующие нереиды и Крымский мост.
В целом текст оформлен таким грубоватым черным юморком:

- Русалка.
- А почему... страшная такая?
- Так северная, - хохотнул спаситель

Люблю мосты. С них люди падают.

И в то же время практичность и юморок не мешают ощутить и определенную дозу крипоты, и серьезные моменты, например, про «охоту на русалок» и её последствия для наивных охотничков. На раз шутливый настрой сбивает.
По духу в целом  напомнило произведения Пратчетта; видимо, у меня майор Филимонов вызвал ассоциации с доблестным Сэмом Ваймсом из цикла о Страже Анк-Морпорка.
Короче, удовольствие от прочтения получила.
Спасибо автору  

[Succin]

я парочку уже угадаль, так что выскажу предположения пальцем в небо
1.[Begotten]
2.Simka
6.Мастер-Фантаст

[Снайпер]

И все мимо...

[Succin]

Зато небо рассказы красивое ХD

[Nat_nat]

Неожиданно очень мило 1923 текст, как по мне, самый жуткий.
Думаю, что Френ - текст 2, 1822.
А 7 текст, может быть, сама Снайпер?

[Todo Uno]

Мои любимцы - 1824, 2018, 1942 и 1703.

[Снайпер]

То там сто грамм, то тут сто грамм...
Разные люди в личке поугадывали разное...  

Давайте, я выложу уже маскарад, а то собирать его по частям утомительно. Тем более, что Игуана уж точно всех поугадывала.
И пойду сочинять обратную связь - мне есть, что вам сказать!

1. 1703 - Мастер-Фантаст
2. 1822 - [Begotten]
3. 1824 - Succin
4. 1904 - Сашетта
5. 1923 - Succin
6. 1942 - Simka
7. 2018 - Снайпер.

[Снайпер]

Изначальная идея "по тексту на каждый форт Кронштадта"  разбилась об унылость историй большей части фортов. Построены... оборонялись... заброшены. Пришлось расширять ее до "история Петербурга через призму подводной нечисти". И тут выяснилось (неожиданно, правда?), что у меня, как в той песенке, во всем Путин виноват во всем виноваты русалки.
Потом в мои творческие муки влез сапожищами Федор Михайлович, воссел за моим столом и вопросил, тварь ли он дрожащая. Или право имеет.
Я, разумеется, ответила, что права тут только у меня, но задуматься пришлось. Отсюда вариативность наводок 1822 и 1942 - там игрокам нужно было принять решение.
Третья грань концепта открылась мне только сегодня. Две наводки ушли под воду - водяному и спрутнице. Две легли по воде - рыбак и паромщик, люди, морем живущие. Две остались над водой - матрос и подводник, люди служивые, военные, для них море - должностная обязанность.

Я уже несколько раз повторила, что игра эта - подарочная лично для меня, на мой день рождения, но ведь и Петербургу в этом году 315 - юбилей, как-никак. И несмотря на все мои страдания в этом климате, я люблю город всем сердцем. Он прежде всего сделал меня человеком, а уже потом - образованным человеком. И эти русалочьи акварели - я бы именно так в итоге назвала текстовушку - своего рода подарок и любимому городу тоже.

1. 1703. Мастер-фантаст.
Когда за наводкой пришел мастер-фантаст, полного комплекта у меня еще не было. Были некоторые соображения по кастингу, и я не знала, кому бы пристроить водяного. С него все начиналось; он - краеугольный камень взаимоотношений людей и нелюдей во всей игре, он задавал настроение и первую ноту камертона. Вытянуть такое у нас могут человека три и один тюлень.
А тут внезапно сам собой явился именно тот, кто мог написать идеального водяного. Я все еще помню текст из "Не писателей", город, писанный молоком на тумане, вся эта дивная петербургская постгоголевская поэтика. Все-таки, при всей моей любви к тюленям, для такого водяного нужно знать город, нужно пожить в нем, почуять его. Проникнуться.
Мастер, разумеется, смог.
И получилось именно то, что я хотела, но даже толком недоформулировала в наводке - зыбко-дымчато-туманно, и сквозь туман прорывается фигура Петра, а позже - гранит Александрийского столпа, и шпиль Адмиралтейства, и лапы Ростральных колонн. В этом весь Петербург.

Он ходил, проминая землю ногами и размахивая длинными руками, а за его спиной колыхался будущий огромный город, и экипажи катили по каменным мостовым.

А это - в чистом виде картина Серова. Она у меня буквально перед глазами стояла, и я не смогла ее не прикрепить к тексту, потому что нельзя иначе. Я только к двум текстам прикрепила цветные картинки - к этому и к следующему. Серов и Шишкин. Править мастеров у меня рука не повернется, а ничего другого туда не ложилось наотрез.  
Начало было положено. И игре, и Петербургу.
И после  такого начала просто невозможно было сыграть плохо.

2. 1822. [Begotten]
Как вы уже догадались, локация совершенно точная - усадьба графов Мордвиновых. Старший граф служил при дворе, сын его, шалопай и повеса, слыл неплохим художником-любителем, а на даче подолгу гостили Шишкин, Репин, Левитан... правда, сильно позже.
Поначалу мне хотелось как-то вплести эту линию с художниками - то ли попытки нарисовать берег срывались нелюдями, то ли художники специально караулили улов... В итоге, ничего не получилось. Получился безымянный парень и простая, как алтын, история любви - он ее да, а она его нет, но это не точно.
Полутюлень-получеловек - это шелки, гость из кельтского бестиария. Поэтому и живет тюленье племя на отшибе, довольно-таки далеко от города и тамошнего "коренного" населения. Вообще, я тут лихо мешала всю мифологию, наплевав, например, на то, что классические русалки в соленой воде жить не могут. Ну да ладно.
Френ ловко подстроилась под стилистику русской сказки, понанизала эпитетов и оттенков, а окончательно добила глазами круглыми, как у тюленя. Сразу во всю эту сказку поверилось.
И отдельно здорово, что парень выбрал любовь, а не предрассудки.

3. 1824. Succin
Янтарю досталось наводнение - самое жуткое в истории Петербурга, между прочим. То самое, описанное в Медном Всаднике. Пушкин, кстати, в это время жил в Михайловском и в ус не дул.
Разумеется, наводнение спровоцировали русалки, а не аномальные ветры с залива. Оставалось понять, с чего бы это они так разошлись.
Тут я гналась за двумя зайцами - описать подводный культурный слой и нагнать жути намеком на то, что наводнение было спровоцировано ради жертв, коими русалки питаются. Догнала и поймала обоих. Вернее, поймала их Янтарь, я так, мимо проплывала.
Спрутницы и спрут(е)ни - южный фольклор, в северных водах не водятся. Но парочка и сюда добралась, причем, как это обычно бывает с приезжими оттуда, повелись на белые ночи, северное сияние и красоты местности.
Есть тут некий реверанс к принцу на белом коне, который приплывает к своей Ассоль под алыми парусами, сводит коня по трапу на причал и на их свадьбе порвали три баяна. Ну, поплескались немного, ну, подтопили город, да с кем не бывает, его же каждый год топит.
Я надеялась, что праздничный пир из людей Янтарь опишет покрасочнее, но она легко увернулась от этой идеи и уплыла в теплые края, повиливая щупальцами. Ну и хорошо, подумала я, ну и ладушки. Зато теперь мы знаем, что спруты умеют танцевать.
Восхитившие детали - смена цвета от настроения, чисто спрутская фича, и искренний ужас при виде мускулистого гостя - да как же он без жира зимой-то выживет? Подводный народ - он такой, рациональный и расчетливый.
Кстати, вот, например, уровень наводнения в районе метро Сенная. Там до реки еще примерно полтора километра. Это я специально для текстовушки там мимо пробегала и сфотографировалась.

4. 1904. Сашетта
Следующие два текста - все-таки про форты Кронштадта, про самые-самые, вошедшие стеной в историю. Хотя "Александр 1" таки вошел, а вот "Павел 1" - вляпался, но речь не об этом.
Это Чумной форт. Долго-долго был крепостью, потом там организовали чумную лабораторию и делали вакцину, и очень успешно, кстати, продавали ее за рубеж. Кому интересно, почитайте, это по-своему страшная история. В том числе и о врачах, которые, заразившись, требовали от помощников тщательно конспектировать ход болезни, симптомы и все проявления.
Дважды в форту вспыхивали эпидемии. Оба раза гибли врачи.
Форт действительно был строго изолирован, туда ходил один-единственный кораблик под говорящим названием "Микроб". А жители Кронштадта настолько боялись чумы, что даже закрывали окна, когда со стороны форта поддувало.
Тут даже править ничего не надо, достаточно произнести "Чумной форт" с должной интонацией, и сразу мурашки побегут.
Сашетта тоже не стала мудрствовать лукаво, а просто и честно, слогом работяги-матроса расписала от и до. Конечно, не чумой там, в форту занимались, а русалками, и потому байки ходили.
Жуткая деталь - наваждение разломанной пристани, вмиг собравшейся обратно.

5. 1923. Succin
Вторая наводка Янтарю прилетела случайно, потому что ее должен был писать Пыщ, и под Пыща я ее сочиняла. Но Пыщ практически сразу сказал, что занят и не сможет, и наводку вернул. Янтарь ее радостно подобрала, поковыряла со всех сторон, попробовала на зуб и выдала забубенную матросню.
Все было бы смешно, если бы не было так грустно. В форту "Павел 1" действительно был оружейный склад. Помимо прочего, там был аммонал. Очень долго форт стоял заброшенный и никому не нужный, пока, наконец, десяток пьяных революционных матросов с линкора "Парижская коммуна" не решили сгонять туда догнаться. По пьяной лавочке возник спор, ржавчина ли там на дне мины, или все-таки взрывчатка. В мину ткнули факелом. Мина загорелась и долго тлела. Матросы смотрели на мину, из мины выглядывала бездна.
В общем, сообразив, наконец, что потушить ее они не могут, и что сейчас все это жахнет, они свинтили с форта, а туда, завидев пожар, помчались матросы с "Авроры". Когда они приплыли, все уже взрывалось и полыхало, несколько человек со шлюпки погибли. Взрывалось так, что во всем Кронштадте выбило стекла, а расстояния там немаленькие, хотя и не день пути, как описала у себя Сашетта.
Пьяную матросню судили, каждый получил срок. Да толку-то...
От форта осталось ровно то, что видно на прикрепленной фотографии. Кусочек стены.  

Янтарь покорила меня, во-первых, песенкой про несчастного кракена, а во-вторых, жутким образом морского монаха. Да,  и такие есть, оказывается. Я не хотела пускать в форт уже привычных русалок-водяных,  в конце концов, пьяные матросы вряд ли возжелали бы сразу изничтожить русалку, все-таки она женщина, хоть и с хвостом. А вот такую погань - запросто.
Еще Янтарь не боится пользоваться матерком, и пользуется им весьма умело.

– Ё* твою мать…
И я его полностью поддерживал. Б*я буду, если это было не ё* твою мать.

Ну прекрасно же.

6. 1942. Simka
Тут я даже не знаю, кто больше изысканий провел, я или Симка. Наверное, одинаково.
Во-первых, Саукко - не просто подлодка, а озерная подлодка, единственная в мире. Во-вторых, она действительно ходила в Финском заливе, и ни в кого ни разу не попала. Там темная история с этими торпедированиями, попаданиями и уворотами, но конкретно Саукко никого не потопила. И славтебегосподи.
Когда ты в подлодке, снаружи вроде бы и не вода. Подводники русалок бы не увидели, да и что те сделают железной махине?
Откровенно говоря, я так и не знаю, кто напал на Саукко, и не хочу знать. В войну по моим представлениям русалки залив покинули. Покинешь тут, когда сплошь бомбежки и артиллерия. А из океана, наоборот, приплыл кто-то жадный до боли и смерти, и затаился в черной от гари воде.  
В подлодке невыносимо тесно даже мне, хотя я тот еще хоббит. В подлодке постоянно пахнет металлом, а вода на вкус слишком пресная. При всем при этом нужно нести вахты по боевому распорядку, потому как война.
Все это Симка выписала почти с любовью, с той же самой любовью, с которой писала Пятачка. Фирменный стиль тягучего кошмара, жуткого настолько, что уже почти не страшно. Сплошное эстетическое наслаждение мерзостью.
Кстати, Симка так и не стала выбирать между сумасшествием и правдой. Наверное, когда ты в Петербурге, выбора вовсе нет.

7. 2018.
Этот текст из тех, что появился сам по себе, без моего участия, за полчаса. Обычно именно такие - самые классные.
Он совершенно не ложится в концепцию два-два-два, он черти что и сбоку бантик, вишенка на торте, которая вовсе не вишенка, а шмат колбасы. Но как же они оба мне симпатичны, словами не передать.
Да, меня очень злят бесконечные рыбаки, которых каждый год снимают со льда, вешают таблички, требуют оплатить солярку для вертолета... а они все лезут и лезут с тупым непрошибаемым упорством.
И как же приятно было, что Симка увидела и про Литейный мост (а я думала, это местный мем), и про другой мост, и вообще про все мосты вместе взятые.
Почему русалка спас мальчика - думаю, он и сам толком не понял, а когда спас, было уже поздно. Потом ведь и мальчик спас русалку, хотя и не эту конкретную.
И так как-то у них повелось, что между ночью и рассветом майор выходит покурить к набережной, русалка садится рядом, и оба они смотрят в одном направлении. В конце концов, могут же два мужика просто посидеть, поговорить, покурить себе спокойно в тишине.
Один спасает людей, второй их ест, но кого это волнует, когда спящий Петербург заволакивает туманом.

Чудесная игра.


PS: пока я это все сочиняла, на меня подписался Мистический карась. Не поминайте лихом, если что.

[Succin]

PS: пока я это все сочиняла, на меня подписался Мистический карась. Не поминайте лихом, если что.

чет ору))

Я таки повторюсь, что последний текст мой любимец) Сидишь и наслаждаешься просто. 1942 тоже красивый, нотка безумия кутная и аперетивно бурбоновая)
Автора я угадала :Р. Как и Сашетту. А вот бедной Френ, Френ прости меня грешного, я тыкала в половину историй)))

Первая история была моя, привычный морской конёк, так сказать. Я романтику пишу уже туеву хучу лет, поэтому сел, и втопил блин в пол почти на 2к. Где-то к концу у меня проснулось "Янтарь мать твою, это текстовушка, ты куда пилишь-то свои километры?", но было уже поздно  
Мясо в конец я решила таки не вставлять, поскольку это история любви и праздника. А на празднике о закуске вспоминают когда водка кончилась)Вот были б у меня маньяки спруты которые харчат людей, другое дело. И ножку бы пообгладали, и ручку, и за жопу цап.
 К слову, не умея в какие-то эпические пляски я... перечитывала бал Сатаны в Мастере и Маргарите. Минутка Янтаря с альтернативным видением мира))
Два дня, текст (в который я впендюрила моторку, спасибо Снайперу, что потыкала меня носом) сдан, других текстов ещё нет, а я чет только расписалась. В смысле уже всё? В смысле больше не надо?

Ну и тут Пыщ сделал ручкой.
Что наводка для него было видно сразу. Такое только Пыщу.
Почитав наводку я поскрябала в затылке и подумала "шо за дебилы".
Почитала о реальном случае. Подумала "ой млять совсем дебилы".
За дебилов я писать не очень люблю. Тем более что мой там был главным, а значит и главным дебилом.
Пришлось взять себя за яйца и сделать их ... ну так, чуток поадекватнее.  

Было очень интересно и сложно. В основном, потому что опыта общения с матросами у меня не было, не считая знакомого который подрабатывал юнгой на местном крошечном пароходике, но его карьера быстро закончилась ибо он ещё более дебил, чем те дебилы. Нет, живой, но не совсем целый.
Да и матросы в основном объясняются матом. Матом я умею, но во-первых, не как матросня, во-вторых, если бы было достоверно, то *** было бы намного больше))
До Пыщевского юмора мне далече, так что история и вышла скорее жуткая, нежели смешная. Но, кому что, как говорится)

Всем спасибо, текстовушка вышла просто огонище.

[[Begotten]]

А вот бедной Френ, Френ прости меня грешного, я тыкала в половину историй)))

Я наоборот бугурчу обычно, что меня с полпинка угадывают, так что я даже рад.

а окончательно добила глазами круглыми, как у тюленя.

Я просто ластоногих с детства терпеть не могу, было сложно что-то нейтральное написать про них.

И отдельно здорово, что парень выбрал любовь, а не предрассудки.

Я до последнего не знала, что он выберет, но мне максимально логичным и правильным казалось послать эту тюленью дочь ко всем чертям и найти нормальную бабу, но в итоге все же взбрыкнуть решил правильный мальчик.

[Шебуршунчик]

Замечательная текстовушка. Прочитала на одном дыхании с огромным удовольствием и жутко пожалела, что не принимала участие) Все-таки про мой город)))

[Снайпер]

О, Шебуршун, так ты местный? Нааадо же. А у нас, похоже, все играли не отсюда, разве что мастер-фантаст, вроде, в Питере жил. Или живет...

[Шебуршунчик]

И тут я увидела, что мы земляки)))

[Todo Uno]

Текстовушка от мастера-фантаста ("Запустить часы", "Звезда Полынь").
Будущее человечества довольно комфортно. Космос не освоен. Люди живут на Земле в огромных, простирающихся на километры вширь и ввысь, городах. Продолжительность жизни увеличилась незначительно, редко кто доживает до ста лет, но благодаря достижениям науки и медицины качество жизни улучшилось. Рождаемость ограничена, семьям разрешено заводить только одного ребенка. Легализованы легкие наркотики. Развита инфраструктура развлечений, популярны виртуальные игры. Новинка последнего сезона - модулятор настроений, с помощью которого можно выбрать себе настроение.

Тридцать лет назад компания People представила миру домашнего помощника - человекоподобного робота, созданного на базе клонированного человеческого организма и кибернетических частей. Таких роботов стали называть синтетиками. Первое поколение синтетиков допускало много ошибок, однако же имело успех. Компания продолжила выпуск, и вот спустя 30 лет в обиходе шестое поколение. Синтетики нового поколения приятно выглядят, внешне практически неотличимы от людей, их выдает лишь неживая мимика и некоторая механичность движений. Они нуждаются в еде, одежде, сне. Выносливы, незаменимы для нудных работ и великолепно справляются с домашними обязанностями. Купить синтетика может любой желающий и иметь синтетика - престижно.

Синтетики подчиняются установленной программе и голосовым приказам от хозяина, если они не противоречат программе. Ходят слухи, что программу можно взломать и установить новую, расширяющую возможности синтетиков. Добропорядочные граждане ставят синтетикам только лицензионные программы от компании People.

Компания People обменивает синтетиков устаревших поколений на новых, с небольшой доплатой. Большинство владельцев синтетиков пользуется этой возможностью. Но находятся и те, кто по-прежнему использует синтетика устаревшего поколения, несмотря на то что такие синтетики со временем все медленнее работают.

Многим владельцам синтетиков со временем начинает казаться, что синтетики понимают и слушаются их не по велению программы, а по собственной воле. Неизвестно, обладают ли синтетики сознанием. Компания People несколько раз официально заявляла, что никакого сознания у синтетиков быть не может и они суть вещь.

Действие происходит в городе Метрополис.

P.S. Если нужна дополнительная информация о синтетиках, обращайтесь к мастеру.



Темы: искусственный интеллект, что такое разум и человек, снятся ли андроидам электроовцы, гуманизм.
Предполагаемый дедлайн - 28 июля (суббота), 19.00
Перенос дедлайна - 29 июля (воскресенье), 12.00
Восемь персонажей (возможен девятый).
Паззл, но не жёсткий.
Роли по назначению.
Взаимное рецензирование по жребию.

[[Begotten]]

Пришель.)

[Чехарда]

Я!

[Simka]

Я хочу)