9. Коблонг 
Коблонг совершал круг по полу. Там, где должно было быть лицо, у коблонга была только выступающая вперёд часть, похожая на клюв. Глаза отсутствовали, в движениях коблонга была какая-то слепая неуверенность. Любому человеку со стороны показалось бы, что коблонг полностью закутан в материю, как привидения из детских книг. Мало кто знал, что тела у коблонга не было, только эта свободная материя, метущая полами по пыльному полу чердака. Больше всего коблонг походил на привидение птицы, если бы привидения птиц носили саваны. Временами коблонг хаотично всплёскивал руками, похожими на крылья, но жест при этом был человеческим, словно под материей у него был человеческий скелет. Невысокий, по колено среднему мужчине, он имел чёткие очертания, отливая ярко белизной слоновой кости, когда вступал в луч лунного света, и тускло белел, с оттенком желтизны, когда вступал в тень. Около кресла половица прогнила и скрипела всякий раз, как коблонг наступал на неё.
Он совершил семь кругов и остановился, поводя своей слепой мордочкой. Никогда не знал, что именно он ищет, но не меня, стоящего у дальней стены. Потом коблонг сделал несколько неуверенных шагов, за это время он истончился, стал похож на лист бумаги. Пространство исказилась и вот коблонг, вернее лишь плоский абрис коблонга, лежит на полу. Ещё несколько секунд он сохраняет белый цвет, а потом превращается в пятно – потёртое и забытое. Наступало воскресенье.
Наступило воскресенье. Тедди Крейк долго лежал в постели, не желая вставать. Он смотрел на модели старинных кораблей, он клеил их не из стандартных наборов, а сам собирал материалы. Готовые корабли он вешал под потолком и они бесконечно плыли в никуда, не в пространство, а во время.
Тедди не любил смотреть в зеркало, когда чистит зубы. Он посмотрел на отражение только когда закончил умывание. Ему показалось, что отражение улыбается чуть шире, чем он сам. Он прикоснулся к своим губам, а когда отнял пальцы, отражение снова вело себя как надо.
Вещи перевезут в течении недели, пока Крейки взяли с собой необходимое. Отец сам вёл красный спортивный автомобиль, наслаждаясь ветром и постоянно превышая скорость. Тедди сдвинулся на середину заднего сиденья, так он мог наблюдать, как в лобовом стекле вырастает Ламбертбридж. Этот замок никогда не предназначался для отражения атак: построенный в эпоху барокко, он был самим воплощением излишества – от потускневших громадных окон до декоративных флигелей, от давно заросших геометрических садов до изящных бесполезных пропорций.
Всякий раз, когда Тедди видел Ламбертбридж, он испытывал знакомую неназванную глубокую боль. И в какие-то моменты ему казалось, что эта боль не просто внутри него, что эта боль и есть он сам.
Мне сложно сказать, что именно он услышал из шёпота, которым приветствовали его стены. Но я мог внятно разобрать каждое слово. «Добро пожаловать, Тедди Крейк», - говорили они. «Добро пожаловать домой, Тедди Крейк!».
Как и всегда, они устроили званный вечер в первый же день приезда. Я находился снаружи, любуясь цветной подсветкой Ламбертбриджа. Несчастный замок, потрёпанный веками, словно войной, оживал в этом фантастическом свете. Губы мои двигались, повторяя реплики, которые они произносили в зале: «Настоящий замок с привидениями!», «Никто бы не поверил, что в шестнадцатом веке могли быть привидения, я всегда был уверен, что привидения появляются только во времена горя и потрясений, ни одно уважающее себя привидение не будет тоскливо бродить по коридорам после хорошей попойки», «Тедди тут не испугается? Сколько ему уже? Неужели тринадцать?», «Почему привидения не обнажены? Разве одежда тоже становится призраком?», «Американцы не должны покупать английские поместья, это наше достояние», «А у кого ещё на это будут деньги? Либо американцы, либо рэпперы, которые будут снимать тут клипы».
Опускались сумерки. Если бы у меня была кожа, я бы ощущал вечернюю прохладу. Но мне было не обязательно дышать, чтобы ощущать запах листьев от кустов, которыми зарос сад, не нужны уши, чтобы слышать жужжание прожекторов с цветными стёклами, не нужно нёбо, чтобы чувствовать вкус воздуха, наполненного запахами бензина, каменной крошкой, отслаивающейся от стен, дымом сигареты, которую один из гостей курил на втором этаже, выпуская кольца в окно. Меня охватило блаженное чувство бытия.
Кувыркаясь, пара кукол-тропперов пронеслась мимо, их руки и ноги на шарнирах описывали жутковатые траектории. Один из них повернул свои круглые жестяные глаза в мою сторону, должно быть, если бы деревянное лицо могло выражать удивление, он бы поразился, что я стою тут. Прервав своим скрежетом начинающую темнеть тишину, они скрылись в саду. Мистер Крейк («Зовите меня Итан») в зале постучал ножом по бокалу, привлекая внимание: «Кто хочет посмотреть на зал, который не открывали двадцать лет? Прежние хозяева боялись привидений».
Тедди задержался в тёмном коридоре. Это зеркало тоже норовило подвести его. В этот раз он прикасался к зеркальной поверхности, словно пытаясь понять, что именно ему лжёт – отражение или собственное лицо, уверяющее, что не корчило таких рож. Я подошёл сзади и положил пальцы ему на затылок. Он зябко повёл плечами, потом провёл рукой по затылку, не в силах понять причины холода. В тенях, скопившихся в зеркале, где-то в левом верхнем углу он начал различать моё отражение, но я уже двигался вслед толпе, из которой раздавался высокий до визга голос миссис Крейк: «…и тогда молния сожгла их обоих…суеверие, конечно… знаете, Итан считает, что это было электричество…».
Я знал, что они увидят: пыльный зал и синие вспышки, которые собираются сполохами на стенах. «Точно, электричество», - хохотнёт кто-то, потом ими овладеет страх, кто-то завизжит… Что-то изменилось. Ламбертбридж что-то вспомнил. Они увидят только больше всполохов, они не увидят то, что видел я, продираясь сквозь толпу, проходя сквозь людей, заставляя их съёживаться от холода и ужаса. Большой зал, наполненный огнями и людьми, куда влетел я…
…зал качался ещё и потому, что я был пьян. Какая-то шлюшка прижалась ко мне, а я всё пытался ей объяснить, что никогда бы не поверил, что от нескольких факелов может быть такой жар. Потные лица. Несколько парней в центре зала залезли на стол, играя в «Карточную бутылку», что-то вроде «кто кого перепьёт» только надо ещё удержать карту на ноже… Юный Кларенс близоруко щурится и пылко прижимает к груди руку сидящей напротив девицы с голой грудью. «Она же просто шлюшка, - хочется заорать мне, - светский бал будет только через неделю». Надо найти Сеймура, вспоминаю я, хотя уже не могу сказать, зачем мне он. Я выбрал неверный путь, меня хватают за руки и втягивают в танец, оказывается, весь шум, который я постоянно слышал, был музыкой, которую наяривают приглашённые музыканты. Кто-то хватает меня за шею, в танце меня раскручивают, я вылетаю из скопления сплетающихся тел, делаю неуверенные шаги и пролетаю сквозь стену…
.. по инерции делаю ещё несколько шагов. Пустой коридор, тишина. Мой флигель, куда много десятилетий боятся заходить. Сквозь окна я вижу, как зажглись фонари на подъездной дорожке, должно быть, Крейки с гостями уже вернулись обратно на свой раут, нервно посмеиваясь от пережитого потрясения, стараясь хохотом и шампанским сгладить пережитую неловкость ужаса. Но сейчас мне нет до них дела, я мечусь по коридору, ища проход в мир моего прошлого. Это всего лишь воспоминание, мой замок тошнит воспоминаниями. Я ничего не могу изменить там, но это не имеет значения. Не имеет. В одной из комнат…
…уже полчаса я пью только холодный кларет с пряностями и чувствую, что жар спал. А Сеймур по-прежнему пьян, гораздо пьянее, чем я был полчаса назад. Парик он потерял где-то в зале и теперь постоянно нервно проводит ладонью по светлому короткостриженному затылку, будто пребывая в постоянном недоумении. Пот давно смыл пудру с лица и шрам на левой щеке горит красным огнём. Неправильность его лица, которая обычно выглядит очаровательной, сейчас придаёт ему демонический вид.
- Потрясающее развлечение, Нэвилл, я уверяю тебя, все будут в восторге, об этом вечере даже в Лондоне будут говорить ещё лет десять…
- Почему все эти чёртовы машины, заклинания и прочие грозят открытием дверей в ад? Почему ни одна собака не предлагает открыть двери в рай? Может, я не очень готов, чтобы у меня на вечеринке отплясывало пятьсот ангелов на кончике иглы, но в случае неудачи лицезреть на вечеринке чертей, это чересчур вульгарно…
Сеймур слышит неуверенность в моём голосе. Слишком трусливый сам, на любую глупость он сперва уговаривал меня.
- Всё дело в охране. Рай охраняют как Виндзорский замок, а ад – это нечто вроде борделя на Хай-стрит: охрана и сама недоумевает, зачем охранять место, куда всё равно захаживает каждый, даже из дворца.
Я слабо удивляюсь тому, как ему удаётся в его состоянии острословить. Обвожу взглядом интерьеры красной комнаты…
…пока они не становятся старыми и пыльными. Колонны паутины тянутся с пола до потолка. До утра я брожу по Ламбертбриджу. Захожу в комнаты к Крейкам, к их гостям, в покои, где сотни лет не было людей. Я ищу ещё воспоминания моего замка. Но их больше нет и мне приходится довольствоваться собственными.
В понедельник гости стали уезжать. Им страшно, но они не говорят этого вслух. Мелкие создания никогда не повторяются, но результат всегда один: людям становится страшно. Во вторник с утра Тедди Крейн идёт в сад. Он всегда проходит сад насквозь и оказывается у пруда. Он смотрит в пруд потому, что тот зарос ряской и он не видит своего отражения. Под ряской происходит движение. Чьи-то руки с чересчур длинными пальцами, древесные лица без глаз. Я не пытаюсь остановить Тедди, тот, как всегда, убегает. На берегу пруда сидит Сеймур, опустив пальцы в воду. Он смотрит на труп чайки, лежащей на чистой поверхности. Он говорит, что для истинной красоты, тут должно было быть два переплетённых лебедя. Что настоящая смерть грязна и отвратительна, она не похожа на сочинения поэтов. Я шепчу ему, что ему всё равно не хватит сил довести задуманное до конца. Он меня не слышит, мы в разных временах.
Во вторник вечером они обнаруживают красную дверь и не могут её вскрыть. Мистер Крейк обещает привести мастера в конце недели, если они не смогут найти ключ. Миссис Крейк пригласила подруг и они проводят спиритический сеанс. Она по очереди вызывает то мою душу, то Сеймура. Я стою у стены и не отзываюсь, Сеймур, по вполне понятным причинам, тоже.
В среду зеркало снова ловит Тедди. В этот раз сомнений нет, ему не кажется, улыбка отражения достигает ушей, верхняя часть головы откидывается, как крышка шкатулки. Тедди кричит, но его горло не издаёт ни звука. Отражение возвращает голову на место, тянется из зеркала, отталкивает Тедди и идёт на первый этаж к Крейкам. Миссис Крейк спрашивает отражение хочет ли тот желе, отражение кивает, а потом, улыбаясь, смотрит на верх лестницы, где стоит настоящий Тедди и кричит, кричит немым криком. Миссис Крейк отворачивается и наполняет целую тарелку желе, когда она поворачивается обратно, фальшивого сына рядом с ней нет, есть только тот, кто стоит наверху лестницы. Он смотрит в глаза матери, а затем разворачивается и убегает.
В среду вечером Тедди пытается сбежать. Он собирает рюкзак и идёт по коридору. Он старается не смотреть в зеркала, которые развешаны по стенам. Он замирает только у приоткрытой красной двери, которая ведёт в красную комнату. Одна часть его души, которая любит строить замки в средневековых компьютерных стратегиях, кричит, чтобы он бежал дальше, но этой части так мало… И всякий раз, как он протягивает руку, толкает дверь и входит в красную комнату, я слышу, как Ламбертбридж радостно вскрикивает.
В комнате стою я. Впервые он видит меня вблизи, а не только тенью. Тедди не страшно. Он знает меня, так же, как он знает каждый закуток Ламбертбриджа, так же, как он знает эту комнату. Он проходит по ней, срывая паутину. Прикасается к предметам. В этот раз он выбирает красный носовой платок. Если бы я мог задержать дыхание, я бы его задержал. Но тело Тедди медленно оседает, сам он недоумённо оглядывается на него, а потом протягивает мне руку. Я беру его ладонь и веду туда, где он должен быть.
Тело поднял изломанный Тедди из зеркала. Тело стоит на подъездной дорожке и мистер Крейк («Зовите меня Итан») вдавливает педаль тормоза в пол и, как всегда, этого оказывается недостаточно. Где-то далеко раздаётся визг миссис Крейк, но мы с Тедди не оглядываемся. Я провожу его по коридору, дальше мне нельзя, Ламбертбридж сопротивляется моему вторжению. Я остаюсь, а Тедди, не оглядываясь, идёт дальше.
Он проходит в комнату. Тедди Крейк, Тедди Крейк, Тедди Крейк приветствуют его. У стола восьмой стул и Тедди Крейк садится на него. Тедди Крейк раздаёт карточки. Новоприбывший Тедди Крейк берёт фигурку для того, чтобы присоединиться к игре. Я вижу, что это певец, Орфей. Новоприбывший Тедди открывает свои карты, все остальные Тедди Крейки тоже погружаются в игру. Я оборачиваюсь и иду обратно, туда, где та реальность, которую я хотя бы могу осознать.
Есть ли у меня сердце? Моя память подсказывает, что в груди слева я должен испытывать тёплое чувство радости, что тело Тедди не привозят в Ламбертбридж, его держат в похоронной конторе. В субботу после похорон мистер Крейк приезжает в замок. Три недели назад он пытался сжечь его. Это ничего не изменило. Миссис Крейк бросила его. Наверное, бросила, сейчас она на лечении, что будет потом, я не знаю, потому что потом будет воскресенье.
Мастер смотрит на застывшее лицо мистера Крейка и чувствует неловкость. Он запинается, но всё-таки говорит, что открыл красную дверь, как договаривались. Несколько секунд мистер Крейк смотрит на него молча и в эти мгновения мне кажется, что его глаза, как мои – видят не только происходящее, но и много-много вариантов этого настоящего. Потом мистер Крейк кивает и говорит, чтобы тот забрал чек в конторе. Как бы тебе ни было плохо, любопытство всегда сильнее тебя. Мистер Крейк идёт взглянуть на красную комнату – её он считает сердцем проклятого дома.
Комната заросла паутиной. Её почти не трогали, только спустя двадцать лет после Происшествия, там повесили картину – я и Сеймур у чаши с огнём, нас поражает молния. Неверная картина, была права миссис Крейк – это было электричество, но тогда это слово ничего для нас не значило.
Мистер Крейк («Зовите меня Итан») ходит по комнате и срывает паутину. Комната, как комната. Её занимал Сеймур. Моя – во флигеле. Мистер Крейк кричит. Он срывает картину, топчет её ногами. Срывает обшивку со стен. Ранит плечо, когда падает зеркало. Молча смотрит на хлещущую кровь, окунает в неё палец и пишет на стене имя своего сына и две даты с короткой чёрточкой между ними.
Он слишком часто это делал. Потому в этот раз сценарий меняется. Мистер Крейк видит под обшивкой бурые буквы. Он срывает её, отступает в страхе. Потом он ходит по всей комнате, пока она не становится ободранной, как апельсин, который готовятся съесть. «Тедди Крейк» - гласит каждая надпись. И даты. Первая совпадает у всех, но вторая отличается на неделю. Помимо новой записи мистер Крейк обнаружил ещё семь.
И тогда появляюсь я. В комнате хаос, но стул у стола боле-менее пуст и я материализуюсь там. Провожу рукой по длинным тёмным волосам. Слева на лице у меня не хватает мяса и кожи, просвечивает челюсть. Камзол и рукава рубашки давно принялись тлеть.
- Это не моё тело, это лишь память о теле. Постоянно приходится напоминать себе, кто ты был. Многие призраки обитают на кладбищах, чтобы постоянно смотреть в могилу и напоминать себе, какими они были. Только тело гниёт. Мне не надо далеко ходить, фамильный склеп рядом. Я смотрю на своё тело и всё меньше помню, каким я был. Моя одежда – воспоминание. Самое страшное – это в конечном счёте забыть, кто ты, кем ты был.
Наш разговор с мистером Крейком, это разговор тех, кто не может друг друга услышать. Каждый разговор таков, каждый человек, жив он или мёртв, слышит только себя.
- Ты убил моего сына! – рычит мистер Крейк.
- Завтра воскресенье, - говорю я. – Ночью Ламбертбридж затянет раны, вернёт паутину, пыль и запустенье. Ваши гости всё забудут. Тедди Крейк проснётся с утра в воскресенье в своей постели. Он сядет на заднее сиденье автомобиля своего отца и приедет в Ламбертбридж. Он истратил восемь попыток, но у него их ещё тринадцать.
Мистер Крейк молчит. Он пытается осознать, он пытается услышать. Но каждый из нас в своей реальности.
- Что ему надо сделать, чтобы остаться в живых? – спрашивает он.
Что мне сказать ему? Что Тедди умер давным-давно, когда на свете не было и самого мистера Крейка? Что я сам не знаю, какое действие должен совершить Тедди, чтобы разорвать круг, чтобы по-настоящему вернуться в Ламбертбридж? Что я понятия не имею, какая роль в этой пьесе у меня? Потому я говорю то, что хочу сказать.
- Жизнь – только игра. Вроде ролевой игры. Закончил её и всё, твой персонаж больше не нужен. Какие его волновали желания? Какие мысли, которые он не говорил никому? Никто не знает, никого не волнует. Даже того, кем ты станешь. Это мы и обсуждали с Сеймуром. Раз за разом, пока горло не пересыхало от слов и слова не начинали царапать нёбо. Тот обряд, что мы провели, был как раз ради этого, ради того, чтобы помнить. Он испугался, - я сжимаю кулак. Обида осталась навсегда. – Мы думали, что лишь покажем фокус, мы не думали, что умрём. Но там, в том холоде, я остался у своего тела, я не хотел забывать, а Сеймур ушёл за теплом, за теми волнами любви. Он всегда был слабым, был трусом. Наслаждение оказалось важней.
Мистер Крейк снова молчит. Ему кажется, что я говорю не то, не о том. Он не слышит, что я отвечаю ему, отвечаю настолько точно, насколько могу. В моих глазах расплываются пятна возможностей, прошлое, настоящее и будущее путаются между собой.
- Кто убил Тедди? – спрашивает он. – Если не ты и не Сеймур, то это те создания из ада, которым вы открыли путь?
- Это не ад, - я точно так же не могу полно ответить ему с позиции моего знания, опираясь только на его представления. – Вы живые постоянно говорите, что к вам вторгается потусторонний мир, знали бы, как вы сами в него вторгаетесь. Тот обряд, он не завершился. Сеймуру не хватило сил.
Некоторое время я смотрю Крейку в глаза, а потом исстаиваю. У меня нет сил. И я не вижу смысла продолжать этот разговор. Итан запрокинул голову и кричит, кричит, он противопоставляет свою память, своё представление о мире тому, что помню я, что помнит Ламбертбридж, что помнят все создания, что наполняют здание. И его крик становится не вызовом, а вплетается в чужую память.
Вибрация крика проникает в комнату, где восемь подростков играют в бесконечную игру. Один роняет карту, второй фигурку певца Орфея. От удара фигурка распадается на две части. Тедди Крейк достаёт из кармана красный платок и перевязывает обе части, чтобы их соединить. Проводит кончиком пальца по платку.
Коблонг в ночь субботы поднимается с пола на чердаке. Но он не движется по кругу в этот раз. Он поводит мордочкой, потом удовлетворённо кивает, раскидывает крылья-руки и растекается по полу чердака, пока Ламбертбридж залечивает свои раны.
Наступило воскресенье. Тедди Крейк долго лежал в постели, не желая вставать. Он смотрел на модели старинных кораблей, он клеил их не из стандартных наборов, а сам собирал материалы. Готовые корабли он вешал под потолком и они бесконечно плыли в никуда, не в пространство, а во время.
Тедди не любил смотреть в зеркало, когда чистит зубы, но в этот раз он смотрел долго, точно зная, что теперь отражения подчинились ему. Он взял с полочки станок безопасной бритвы и раскрутил его, вынимая лезвие. Он не любил боли, но знал, что в этот раз придётся потерпеть. Чуть оттянув левую щёку, лезвием он начал вырезать на ней шрам.
